Глава 5. Подорожник

— Родной своей фамилии я не знаю. А эту мне случайно дали. Нашли меня чужие люди. На лугу. Совсем маленьким. Почти голого, синего, как гусенка. Подорожник я ел. Родителей у меня в ту голодную пору не оказалось. А сам о себе я по малому возрасту ничего не мог сказать. Кроме того, что звали меня Яшкой. Вот и все. А фамилию во рту держал — так сказали эти люди. И отдали меня в приют, чтоб не умер я с голода. Так и стал я Подорожником, — невесело усмехнулся ученый. — С детства меня много били. Ребятишки. Свои.

Приютские. Слабым я рос, хилым. Часто болел. Друзей долго не было. А их мне непременно иметь хотелось. Да таких, чтоб понимали и любили, верили и радовались вместе со мной. Но где их взять-то было? Вот и пристрастился я к природе. Поначалу к цветам. Выхаживал их. Под каждый землю на клумбе пальцами разминал. Каждый росток жалел, словно не цветок он, а брат родной. Цветам о жизни своей рассказывал. У них добру учился. Только недолгой дружба наша была. До осени. А там я снова один оставался. Вот так со скуки стал я к березе убегать, что за приютом много лет росла. Старая, обломанная мальчишками. И была она «сухорукой». В березе той три ствола было. Два — сухие. Их на дрова спилить хотели. Да я уговорил не трогать. Всю зиму каждый день ходил я к березе. Разговаривал с нею. Плакал. Говорил, что, наверное, у меня были родные, а теперь — нет. А я без них тоже будто сухорукий. И все просил, уговаривал ту березку ожить. По весне я взрыхлил под нею землю. Сделал надрез в стволе, пустил сок в сухие «руки». Поливал. Навоз носил. Удобрял землю под деревом. Сестрою своею березу звал. Даже имя ей придумал. Руки ее не ожили, конечно. А вот побегов много дала береза в тот год. С того времени изучение природы стало моим делом. На всю жизнь, — рассказывал ученый по пути к шалашу.

— И все же почему на этой площади нефти не будет? — спросил Ашот, остановившись у шалаша.

— Видите ли, я за тайгою наблюдаю уже много лет. Думаю, знаю ее довольно неплохо. И хотя ничего не берусь утверждать категорически, уверен — эта площадь ничего не даст. Все дело в том, Ашот

Суренович, что я имею дело не только с растительным, но и с животным миром тайги. Я не причисляю к этому виду геологов. О вас другой разговор, — улыбнулся Подорожник.

— Благодарю за это лестное исключение, — рассмеялся Ашот, приспосабливая над костром эмалированный чайник.

— Вот возьмите медведя. Для вас он — нежелательный сосед, довольно беспокойный и опасный хищник. Но вы не хуже меня знаете, что на зиму он залезает в берлогу. И роет ее довольно глубокой. То есть спячку проводит в живом, а не в промороженном грунте. Ведь берлога, даже самая мелкая, не бывает мельче полутора метров. Как вы знаете, у медведя прекрасное обоняние. И прежде всего он, как таежный гурман, любит чистый и свежий воздух. Потому селится в сухих, незаболоченных местах, где никакие запахи ему не будут помехой. И если на этой площади были бы хоть малейшие признаки залегания нефти, тут и духу бы медвежьего не нашли. А я одних берлог насчитал здесь восемь штук. А медведь и нефть — взаимно друг друга исключают. То же самое можно сказать о соболе, норке, бурундуке. На зиму все они роют норы и залегают в спячку. Но в чистом месте, где нет посторонних, вредных для их организмов запахов. Я имею в виду нефть.

— Не убедительно, — покачал головою Ашот.

— Извольте, если это не убедительно, имеется немало других доказательств. Я, простите, привел в пример не самое существенное. Давайте продолжим, — предложил Подорожник.

— Что ж, если вам есть о чем сказать, я послушаю.

— Спасибо, что уважили, — сверкнули смехом из-под очков глаза Якова. Он подвинул поближе к гостям пузатый раскалившийся чайник и, указав на стаканы и сахар, жестом попросил не медлить. — Я вам, Ашот Суренович, говорил, что занимаюсь фауной и флорой тайги. Значит, доказательств у меня много. Вот возьмем, к примеру, муравьев. Не знаю, хорошо ли знаком вам этот вид насекомых. Но только и они в данном случае опровергают наличие на этой площади нефти.

— Как? Эти тоже опровергают? — поперхнулся чаем Ашот.

— И они. Все дело в том, что по чистоплотности муравьев трудно даже сравнить с каким бы то ни было другим видом насекомых. И селятся они лишь в сухих и солнечных местах. Вокруг муравейника, смею заметить, на много километров вокруг — идеальный порядок поддерживается постоянно. Муравьи — работяги. Но в занятости своей никогда не уклоняются от предназначения холить и беречь тайгу, давшую им пропитание и кров. Вот этой порядочности, как вы изволите выражаться — козявочной, нам не грех было бы поучиться. Муравьи тайге как воздух нужны. Каждый гнилой листок подберут, положат около муравейника. Чтоб к зиме было от него тепло в их домике. Так вот, они никогда не селятся вблизи городов. Если это настоящие таежные муравьи. Все дело в том, что запахов города не переносят. Гибнут от них. А в тайге выбирают лучшие места. Где и земля, и воздух свежестью таежной пропитаны. А чуть откуда запах нежелательный появится, они его за много километров чуют, тут же в другое место сбегут. Подальше от опасности. Не селятся муравьи на болотах и в сырых местах. И, кстати, на зиму далеко в землю уходят. На целых пять метров. Глубже и надежнее медведя от холодов спасаются. И уж, скажу вам точно, никогда не приживется таежный муравей там, где есть нефть. Он не потерпит не только ее соседства, но и отдаленного залегания в нескольких километрах. Муравей — самое неуживчивое насекомое. Не может соседствовать рядом с человеческим жильем. Как чистюля. Не станет откладывать яички там, где есть запах бензина, а он составляет основу нефти. Не так ли? Жуки — могут. Но не муравей. И все, что хорошо людям, буквально противопоказано таежному муравью. Он начинает болеть в истинном смысле этого слова, если мимо его муравейника даже просто пройдет человек. К тому же эти визиты людей тоже бывают разными. Часто человек приходит в тайгу злым. Топает так, что муравьи за километр беду слышат. Но дом оставить не могут. Лезут на деревья. И если злой человек начнет из куража раскидывать их жилище, муравьи падают на человека с дерева. Кусают его нещадно. До крови и зуда. Так-то вот! Но я немного отвлекся. Короче, появление человека для муравья — фактор случайности, запах же нефти — явление постоянное. На этой площади зимуют несколько муравейников. И, поверьте, будь здесь нефть — их не было бы. Не соседи они.

— Много ваши насекомые понимают! Вы говорите о пяти метрах глубины, а мы изучаем пласты на полторы, две тысячи метров. Что вы мне на это скажете? Или и туда, в неолит, может попасть ваш нынешний муравей?

— От вас он и в неолит сбежит. Да только приходится ему жить рядом с нами. К нашему счастью. Но если и это не убеждает, обратимся к растительному миру. И вы, и я замечали, что на сопках, где находится уголь, никогда не растут деревья. Я не говорю о кустарниках, сахалинском бамбуке и прочем, имея в виду настоящие таежные деревья. Их вы никогда не увидите и там, где имеется залегание серы. Все дело в том, что не только воздух вокруг отравлен серой, но и сама земля бедна питательными солями. Не за что жизни зацепиться. А если и укрепится дерево случайно, то растет тощим, горбатым, уродливым. Жалким, одним словом. А все от плохой, голодной жизни на угле рахитом становится дерево, как и вблизи залегания серы. Вот также и с нефтью. Бензин отравляет питательную среду. И корневая система дерева не может удержать на себе полнокровную ель или березу. Отравлена утроба земли не только бензином, но и газами, которые содержатся в нефти и выходят к поверхностным слоям под воздействием давления на них пластов, тех же грунтовых вод. Вот и губят эти самые газы растительность над залеганием нефти. Потому там не только ни одного путевого дерева нет, но и ни одной серьезной птицы. Ни одна куропатка гнезда не совьет, яиц не отложит. А здесь, вы видите, какой лес стоит! Не обнять и втроем одного ствола. А уж ель не из приживчивых. Капризная дама. Пока приживется

— сколько раз переболеет! Сколько хлопот доставит леснику да и себе самой. А корневая система у нее знаете какая? Тут уж не пять метров вглубь, а все пятнадцать вот у такой красавицы! И они здесь — одна в одну. Чаща целая! Сплошной естественный массив! Какая тут нефть может быть? Не то вы ищете! И не там! Жаль только, что красоту бесценную эту губите понапрасну, — тяжело вздохнул Подорожник.

— А где ж, по-вашему, нам тогда искать ее нужно, нефть эту, чтоб и по-нашему все сходилось, и дровам не мешать? — съязвил Ашот.

— Не по-вашему и нашему, а по наблюдениям. Сопоставьте этот участок и те площади, где вы ранее находили нефть. Это обязательно были «лысые» участки. И если имелись там деревья, то с поверхностной корневой системой. Уверен, что там рос лишь стланик, самый неприхотливый. Замечу, что из живности на тех площадях имелись лишь лисы и зайцы. Звери не очень разборчивые. Им все равно, где обитать. Лишь бы кустарник имелся и корма хватало. Они на одном месте долго не живут. Да и как живут? Все на бегу, на скаку, словно геологи. К одному месту они биологически не привязаны. Потому в глухой тайге им места нет. Ну, еще мыши. Они любят запахи отбросов. Более примитивные, чем тот же медведь. Легко свыкаются и с запахами нефти. Там, где тление, гниение — там и мыши. Но опять же — тут их нет. Разве только случайно забегут. Ибо здесь, повторяю, тайга здоровая. Да еще вычищенная теми же муравьями. А мыши входят в меню тех же лис. Вот вам и надо все это учитывать. Чтобы поиск вести более осмысленно. Есть еще и другие признаки, о которых я не рассказал. Нефть — не золото, ее найти проще. Сама природа пальцем укажет. Где увидите изболевшееся место, там и ищите этот двигатель химии, свой клад и отраду. Может, еще одно добро от того будет. Как выкачаете нефть, так лес в том месте болеть перестанет. От альянса биологии и геологии, как двух наук, но не разобщенных — двойная польза будет.

— Что ж, кое-что звучит убедительно. Но это — лишь кое-что. Далеко не все. И многое из сказанного вами — либо плод вашей собственной фантазии, либо заимствованный вымысел. Выбирайте, что вам больше по вкусу. Но геологи, уверен, никогда с этими умозаключениями не согласятся. И дело вот в чем. Вы говорите, что медведи отрицают наличие нефти в пластах на этой площади. Но такое утверждение, простите за грубость, это кондовый бред старика с разыгравшимся воображением. Вы же — ученый! А говорите языком дремучего лесника. Проснитесь, уважаемый! Мы живем в двадцатом веке! Во второй его половине! Да нам уже сегодня помогает аэроразведка. А завтра это будет делать косморазведка! Да, сейчас мы еще вынуждены в поисках нефти применять сейсмические взрывы. Прослушивая с их помощью пласты, как еще недавно врач простукивал грудь человека. Но как тот же врач сегодня предпочитает пользоваться рентгенографией, так и мы скоро будем видеть сквозь толщу земли. Видеть, где залегает нефть. Но приборами, а не глазами ваших муравьев. Тогда не понадобятся взрывы. И ваши медведи смогут спокойно спать в берлогах. Но это — в будущем. А сейчас, извините, придется вашей флоре и фауне как-то нас терпеть. Да и ничего с ними особого не случится, поверьте. Ведь даже с вашей точки зрения, биолога — все в природе находится в гармонии. Не так ли? Идем дальше: и нефть, и медведь — порождения земли. И вот я ловлю вас на противоречиях, на которых вы построили порочный круг своих выводов. Как же может быть, чтобы одно порождение природы могло быть враждебным, даже губительным для другого? Тем более что оба они — в одной тайге! А вы утверждаете, что медведь не станет рыть берлогу там, где на глубине двух-трех километров залегает нефть. Из-за запаха газа. Да этот запах даже при бурении не могут уловить самые чувствительные приборы. Мы, даже достигнув забойной глубины скважины, не всегда можем с уверенностью сказать — получим ли из нее нефть. Покуда не про-перфарируем ствол скважины и не сделаем откачку. И все же заменять приборы медведями мы не будем. Кстати, зря вы их идеализируете! К нам на буровые столько медведей повадилось, что не знаем, как от них отделаться! Продукты воруют. А привыкнув к людям, даже на буровые площадки приходят. И ничего. Одного, это уж на моих глазах, во время испытаний нефтью окатило. Так его потом вся буровая бригада из брандспойта отмывала. С мылом! Отряхнулся медведь тот. И спокойненько в будку потрусил. Там ему сгущенки дали вместо премиальных. А сколько ваших медведей живет в Охе, в квартирах у геологов! А по отрядам? Счету нет. Уж не буду упоминать о горностаях. Они в каждой будке вместе с нами путешествуют. Уже много лет. В наших шапках не одно потомство вырастили. Как же им нефть мешает?

— Продолжайте. Я слушаю вас, — поморщился Подорожник.

— Вот вы говорите, что нефть нам надо искать на «лысых» площадях, значит, не соваться в тайгу. Так я вас понял? В этом и кроется ваша ошибка. Нефтяные площади, которые сейчас эксплуатируются, расположены и в глухой тайге. Где нет не только облысений, но даже просвета между деревьями. Среди них не всегда качалку разглядеть можно. Добавлю, что вместо тощих уродцев на тех местах, вопреки вашим утверждениям, нагляден гигантизм таежной флоры. И деревья громадные, и лопухи выше человеческого роста. И трава такая, что идти трудно. Какое там природное вымирание? Наоборот — всплеск, взлет. Жизнь кипит! И на продуктивных площадях вы сможете заметить не только зайца, но и соболя, который за стланиковыми орехами прибежал. И того же медведя. И даже рысь. Так что ваши зверюги нас не обходят. Не беспокойтесь о них. Не мы им — они нам зачастую мешают. И, кстати, довольно серьезно. Природа не нарушает контакта ни с кем. А вот такие, как вы, — не знают сами, чего хотят. Чем вам нефть помешала? Где дорогу перешла? Уж не хотите ль вы предложить нам изучение площадей в зависимости от расселения на них зверей? Есть на участке зверье — даже не планируй изысканий. Нет его — бури, будет нефть! С этакой медвежьей логикой можно и самим озвереть. Если бы люди жили и поступали по вашим принципам и советам, они и до сих пор лучину жгли бы. Нет, увольте! Мне такая козявочная наука не нужна! Спасибо вам за интересную сказку, для какой я слишком стар. Ведь если бы было все так, как вы говорите, нефть искали бы с помощью лопаты да кирки. Но, простите, нефть не муравей, ее голыми руками не возьмешь. Дорого она нам стоит. Целых жизней порою. Да еще каких! А уж нервов потраченных, обманутых надежд не счесть. Но тем дороже встреча с нею. Временами слишком долгожданная. Но если мы с помощью бурильщиков откроем здесь новое месторождение, я найду вас, Подорожник! И первого суну под нефтяной фонтан. Может, он смоет с вас неприязнь к геологам. А еще для того, чтобы вы сами убедились в своих ошибках.

— А если скважина ничего не даст? Тогда как? Я согласен буду под фонтан в случае своей ошибки. Ну а вы? — глянул на Ашота Яков.

— Ваше условие! Говорите!

— Эй! Ашот, осторожно! Яшка — он язва! Посадит тебя голой жопой на муравейник и велит с часок просидеть. Потом греха не оберешься. Сраму будет на всю тайгу, — встрял старик Василий.

— Нет. Зачем же так? Я не варвар. Если доказать не сумел — муравьев тревожить не стану. Но за неверие в науку биологию и насмешку над собой сумею рассчитаться. Сам. По-мужски. Без надрыва! Извольте не сомневаться, — сверкнул очками Подорожник.

— И все же, какое наказание меня ждет в случае неудачи? — спросил Ашот.

— Обязанность впредь прежде, чем начинать изыскания, советоваться с наукой, которую я представляю, — пошутил, а может быть, не пошутил Подорожник и продолжил: — Со своей стороны обещаю быть в день испытаний на буровой площадке от самого начала работ и до конца.

— Но на чем теперь держится ваша уверенность? — удивился Ашот.

— Причин достаточно. Вы думаете, что разбили мои доводы? Нет, вы только подтвердили их правильность.

— Ничего не понимаю, — изумился геолог.

— А что и понимать? Вы говорите, что с медведями знакомы накоротке. Дескать, они к вам в гости жалуют, а вы к ним. Даже надоели вам таежные хулиганы. В шапках — горностаи выводятся, медведи — так те чуть ли не прописались на буровой площадке. Так, да?! Чушь это все, голубчик вы мой, Ашот Суренович. Я ведь говорил не о прирученном звере, а о диком. Настоящем хозяине тайги! А не о старике, который ходит теперь вслед за вами в надежде получить хлеба или печеной картошки. Умирать-то и ему неохота. Вот и пристрастился он к легким харчам. Они хоть и не пахнут кровью, но жить дают. Медведю, кроме силы и молодости, терять нечего. А коль их нет, какая разница, как оставшиеся дни скоротать? Вот кто вас навещает. Они и продукты воруют. Таежному медведю ваш рацион не по вкусу. Он сам себя прокормит, в любую погоду. Ну а еще вас навещают убогие звери. Это те, кто в таежном пожаре зрения лишился либо в половодье изувечился, в драке. Вот они еще могут клянчить подкормку. А главное — это те, которых вы малышами у матух отняли. Убитых вами же. Малыши зла не помнят. Смерть медведицы не связали воедино с вашим появлением. Больше кормежку помнят из ваших рук. Еда легко им давалась. Вот и привыкли. Поначалу с вашей едой, а потом и с вами стерпелись. Так и появлялись на ваших бурплощадках медведи. Но знайте, прирученный либо старый, польстившийся на объедки, это уже не зверь. Вернее, не тот зверь, о котором я говорю. Естественно, что с появлением человека в тайге все живое обращает на него внимание. Рысь — спешит на запах крови. Медведь — тоже, если голоден. Иные зверьки — на запах отбросов. И в этом ничего удивительного нет. В тайге некоторые звери живут один за счет другого. Почему бы — не за счет человека? Так что вы исказили смысл моих слов, наивно полагая, что нарушение вами правил полемики пройдет мимо моего внимания. Я знаю то, о чем вы рассказали. Но мне и больше известно. А именно, что геологи, выбрасывая в тайге остатки еды, тут же ставят капканы или ловушки, петли, делают ледянки. И ловят пушняк голыми руками. Иного соболя на воротник жене пустят, а больного горностая и пощадят до времени. Потом детям в Оху вместо игрушки отвезут. Пусть тешатся. А вы мне — о своем понимании природной гармонии. Дескать, ни человеком, ни нефтью зверь не брезгует. Что ж, когда других шансов выжить нет, то и с таким соседством иные звери вынуждены смириться…

— С этим я согласен, но вы же и сами не отрицаете, что жизнь медведю милей, чем мелкие неприятности — типа запаха. Любой зверь их переживет без ущерба. И при чем тут нефть, от которой якобы медведь без оглядки готов бежать. Да ваш таежный гурман за банку меда готов забыть все запахи-помехи. И дело не в том, как и какими попадают к нам медведи. Важно, что, приходя к нам, они уже никогда не возвращаются в тайгу. Никогда! — перебил Ашот. — Следовательно, барометр поведения зверя — лакомства, а не запахи-помехи.

— Нечему особо радоваться. Ну, ушел зверь из тайги, из естественных условий, значит, что-то утерял. Во многом с таким зверем чистого опыта не поставишь. Он уже не принадлежит тайге. Он — изгой. И это — наглядно. У прирученного пушняка, как вам известно, мех становится слабее. Ость постепенно выпадает, а мех теряет блеск, пышность, становится грязным. Я уж не говорю об утерянных природных качествах зверьков. Таких, как притупившиеся инстинкты, в том числе и самосохранения, размножения и прочее, и прочее. И это, заметьте, взамен утраченной или отнятой свободы. К тому же не подменяйте предмет полемики. Наша тема несколько иная. И именно — влияет ли залегание нефти в земных недрах на поведение животного мира тайги и на состояние ее флоры, так, кажется? Вы говорите, что нефть и медведь — суть порождения одной матери-природы. И не могут взаимно исключать друг друга. Ерунда! Запах нефти не только раздражает, но и пугает все живое в тайге. И оно бежит от этого запаха на другие участки. На Сахалине с помощью лесников зарегистрировано множество пустующих участков, где не удалось обнаружить практически ни одного зверя. И это на трех сотнях гектаров! Цифра немалая! Я не утверждаю, что именно запах нефти прогнал зверушек с места, может, и другой запах помешал. Но именно запах! Это очевидно. Ведь по рельефу, климату и прочим условиям участки почти ничем не отличаются от соседних. Даже почвы одни и те же. Тот же стланик растет. А вот определенный участок — мертвый. И вы, отвергая мое объяснение этому, своего предложить не можете. И уж лучше спорная гипотеза, чем всякое отсутствие таковой. А коль так — извольте не громыхать невежеством, а выслушать мое объяснение гигантизма на эксплуатационных площадях. Они у вас, вероятно, были оздоровлены до этого. То есть сначала бурили у подножья сопки. Нашли. Начали откачку. Поставили несколько скважин. Они стали обкачивать сопку со всех сторон. А на самой сопке, наконец-то получив очистившееся от нефтяных примесей питание, деревья и трава сразу в рост пошли. Они за год наверстывают порою очень многое. И явление гигантизма чаще всего наблюдаем там, где были устранены какие-либо причины вымирания растительности. Кстати, даже частичная откачка загазированной нефти из пластов тут же сказывается на росте деревьев и травы. Тайга на глазах оживает, особо в местах, прилегающих к откачке, к промыслам. А сама по себе тайга от близости нефти не цветет. Не с чего ей цвести и радоваться.

— Послушайте, я так и не понял, а что, в вашем институте все придерживаются такого мнения о тайге и нефти, как вы? — спросил Ашот.

— К сожалению, это не так. Если бы мое мнение было единым для всего института, не пришлось бы мне мотаться здесь в одиночку. Доказывать на склоне лет свою правоту.

— Понятно. Значит, в спорах вы человек закаленный. Не так ли? — спросил Ашот.

— В строго научных — да. А в такого рода, как сейчас, только приобретаю опыт.

— Но с лесником вам спорить ни к чему. Почему же все-таки живете в шалаше, а не у Акимыча? Извините, я уже спрашивал об этом, но вы почему-то не ответили. Конечно, если это с моей стороны нескромность…

— Акимыч — хороший человек. Но я не могу воспользоваться его гостеприимством. Времени у меня не слишком много, и все же я должен буду сам все познать. До всего дойти. И не пользоваться опытом лесника, не подпадать под влияние его, скажем прямо, ненаучных наблюдений. Кстати, не во всем наши мнения и совпадают. Но трудно удержаться от соблазна и не воспользоваться готовым, — вздохнул Подорожник.

— Тогда, может, к геологам пойдете? Будете в будке жить, в тепле, в сыте. Работайте на здоровье. Никто вам не помешает. Народ у нас хоть и грубоватый, но всему предел знает. Уважает трудолюбие в других.

— Позвольте, но как я смогу перенести моральную зависимость от тех, кто отвергает мою помощь биолога! Вы отвергаете мою гипотезу, даже не удосужившись попытаться проверить ее на практике. На мои доводы отвечаете бранью. Нет. Обойдусь.

— Пора забыть об эмоциях. Вам не двадцать лет. Надо об удобствах и здоровье хоть раз в месяц вспоминать. Да, я был резковат. Извините. Но при чем тут мои ребята? Они в будку лишь ночью возвращаются. Не часто видеться будете, — предложил Ашот.

— Благодарствую, Ашот Суренович, только пока нас разделяет отношение к тайге — это невозможно. Для меня, конечно.

— Дело ваше, — отхлебнул Ашот остывающий чай. И спросил: — Давно ли вы в сахалинской тайге работаете?

— Давно. И проводником у меня был Василий. Да-да. В молодости. Ну а когда я освоился в тайге, огляделся, он и ушел к вам. Так что и тайга, и проводник у нас с вами одни и те же. А школы — разные. И дело. Василий тайгу знает и был мне очень полезен. С тех пор мы редко виделись с ним. Но и теперь, сколько уж лет прошло, случается, недостает мне его…

— Понятно. И все же скажите, вот вы разрабатываете свою тему, и что ж, на тех самых доказательствах вы хотите объявить, что нефть в тайге можно искать по биологическим признакам? — спросил Ашот.

— Это мечта всей моей жизни. Искать не только нефть, а и другие полезные ископаемые с помощью природы.

— Но зачем? Зачем велосипед? Люди изобрели точнейшие приборы, чувствительную аппаратуру. А все для чего? Да чтобы быстрее и эффективнее подчинить природу.

— «Подчинить», «завоевать» — это проще. Этому мы хорошо научились. А беречь ее для себя и потомков — когда научимся?

Вот вам нужны недра. А пока вы до них доберетесь, на поверхности так наследите, что потом десятки лет эта самая природа должна себя восстанавливать. А вы идете дальше. И там творите то же самое. Вы не щадите тайги ради своей цели. А цель не оправдает средств, если действовать вслепую, ломая и круша все на пути к ней. И это уже не цель, а — самоцель. Для вас основное — дебет скважины. А ущерб от своих исследований и поисков не пытались подсчитывать. Вы говорите о приборах и аппаратах. Но, даже имея их, вы очень часто ошибаетесь. Вот потому я и разработал метод, который, надеюсь, поможет уменьшить вероятность ошибок, столь пагубных, — сказал Подорожник.

— А вы сами-то хоть немного верите в практический результат поиска, который предлагаете? Или для вас важно просто проявить себя, защитить диссертацию, получить кафедру, лабораторию? Короче, не стоит ли за всем этим обычное человеческое тщеславие?

— Ценю вашу таежную прямоту в постановке вопроса, — рассмеялся Подорожник. — Мне, уважаемый, не нужно утверждаться как теоретику. Докторская диссертация на тему моих исследований давно защищена. Имел я и лабораторию. Но лаборатория — это пройденный этап. Не скажу, что я этакий подвижник науки, лишенный тщеславия. Да, мне мало быть автором гипотезы. Я хочу быть автором научного открытия, подтвержденного практикой. Ибо практически оно принесет общую пользу. Если это тщеславие, тогда я подвержен ему. Но считаю, что лучше здесь, в тайге, на месте событий быть тщеславным, чем не быть им или быть, не важно, просиживая штаны на симпозиумах, где обсуждаются твои доклады, но где, увы, нет ни одного геолога-поисковика. Вот вы спрашивали, все ли в нашем институте разделяют мои взгляды. Как теоретика меня поддерживают многие. Абсолютно все — не могут. Так не бывает. Но стоило мне поднять вопрос о практических аспектах применения моих рекомендаций, как начались разговоры о преждевременности, о поспешности таких намерений. Мне удалось все же заинтересовать некоторые министерства. Сейчас идут согласования. Но я решил дождаться результатов здесь. Я слишком стар и испорчен, как считают некоторые мои коллеги, тайгой, чтобы сидеть сложа руки в городе. Моя лаборатория — вся тайга сахалинская. А вы ставите своего рода опыт. Не найдете нефть — скажете, что просто не повезло. А вот тут-то я вам и объясню, почему вы ее не нашли. Тогда, возможно, прежде чем вы на другом участке крушить тайгу начнете, сначала со мною посоветуетесь. Сопоставите мои предложения с данными ваших приборов. И если совпадут прогнозы ваши с моими, начнете бурить с большей уверенностью в успехе. Если будет от того прок, и вам хорошо — нефть найдете, и тайге урона не будет. Годика два такого сотрудничества — и вы, геологи, сами запросите, уверен, ученых-биологов, ботаников, экологов к себе на помощь. Вас ведь не ругать, вам помогать нужно. А природа всем сторицей воздаст за уважительное к ней отношение. Нам лишь беречь ее надо. И уж такой я тщеславный ученый, что надеюсь в меру сил и познаний своих скромных ускорить этот неизбежный, считаю, процесс. Когда в итоге и вы — сегодняшние разрушители тайги, и лесники, ее сторожа, и мы, ученые, объединимся по-настоящему. Вот тогда вы, Ашот Суренович, прежде чем в тайгу геолога хоть на шаг пустить, сначала заставите его курс экологии пройти, — улыбнулся Подорожник.

— За бестактный мой вопрос — простите. Я кое-что понял, хоть и не разделяю ваших надежд. — Ашот подкинул сухие ветки в костер. — И все же не пытались ли вы на деле убедить именно рядовых геологов-поисковиков в своей правоте?

— Не только пытался, а и доказывал, — привстал Подорожник, потянувшись за чайником. Да так и забыл о нем. — Год назад бурили именно ваши ребята соседнюю площадь. Я им говорил, что, кроме каверн, они ничего в недрах не найдут. Ну а геолог базы, как вот и вы, Ашот Суренович, недавно, стал покрикивать на меня. Зачем, мол, людям руки отбиваешь от работы? Каркаешь, дескать,

прежде времени. Я ему и говорю: обследуй местность, пока не поздно. Чем на меня орать, делом займись. А то когда начнут каверны глотать твой глинораствор, поздно будет. Простои на буровой начнутся. Так и случилось. Каверны «съели» весь раствор. Из Охи его не скоро подвезешь, далеко. Стали срочно местность вокруг осматривать. Пришли и к моему шалашу, вот такому же, как этот, за советом. Я им и подсказал. Овраг. Весь в рябиновых зарослях. И верно. Там даже не обычная, а монтмо-рилонитовая глина оказалась. Настоящий клад! Да сколько! На много буровых хватило бы. Да только ни к чему. Одну скважину просверлили — пустой оказалась. Вторую уже не стали. Растеряли интерес. Но не только глину я…

— А как вы узнали о глине? — перебил Ашот.

— По рябине. Она любит глину. Это я давно знал.

— Ну а кроме глины? — спросил Ашот.

— Серный источник на счету имею. Нынче там промышленная добыча. Вам это место теперь известно. Ну и уголь. Вот и все, пожалуй.

— Ладно, Ашот! Будет тебе человека выпытывать. Он же не с отрядом, а сам нашел. Хотя и не геолог. И не ему надо искать, а вам, но по его подсказке. Так я понимаю. А Яша хоть и ученый, а в тайге живет сейчас, не в городе, как ты, И не тебе от его советов нос воротить, — встрял дед Василий. — Ты по тайге больше на вездеходе норовишь. А Яша… Вот послушай-ка. Давно это было. До войны, когда подрядился я проводником к Яшке. Весь север Сахалина мы с ним облазили. Где только не были! Все ценные породы леса он в тетрадку записывал. Каждого соболя знал Яшка, каждого горностая. С утра до ночи покоя мы не знали. Где сам сатана не шлялся, туда нас заносило. Тоже и я, бывало, злился на него. Случалось, найдет какую козявку иль паука, уставится на него, целый час разглядывает. Каждую ножку, лапку под лупой. А берлогу увидит — и лезет к ней напролом, покуда я его не поймаю за шиворот. Сутками потом за ней следил. Замерял следы, записывал все. Бывало, и по беличьим дуплам мы с ним шарили. Бельчат считали. Время шло, а работы у нас не убавлялось. Ну и надоело однажды мне. Ну сколько можно по тайге блукать? Комарье своей кровью поить? Жить на ягодах и грибах? Решил я уйти от Яшки. В тот день он меня пораньше отпустил, в палатку, а сам хотел болото посмотреть хорошенько. Я тем временем костер разжег. Кулеш сварил. Сижу эдак спокойненько, Яшку дожидаюсь. Ну, думаю, объявлю ему нынче, что кидаю его. Ухожу от этой жизни, не похожей на человечью. С час сижу. Жрать до тошноты охота. Но в одиночку мы не ели. Закона такого не было промеж нас. Но Яшки все нет. А живот, как голодная рысь, орет. Ну что тут делать будешь? Пересилил я себя кой-как, подтянул живот ремнем и пошел на болото искать Яшку. А в тайге уже темновато сделалось. Ну, иду.

— Ладно, Вася, дальше не стоит, — попросил Подорожник.

— Нет. Я ж не для тебя. Это ему сгодится, Ашоту. — Дед пожевал морщинистыми губами, улыбнулся и продолжил: — И только стал я, было, с тайги выходить, слышу, кто-то с-под земли воет. Я остановился. Соображаю. Кто б это мог быть? И как его под землю угораздило? Знаю, медведи в берлогу покуда не полегли. Рано. Но кто ж путевый мог? Ну и, крадучись, натопорив уши, на вой тот иду понемногу. Вдруг — что такое? Комок перед ногами увидел, когда споткнулся об него. Глянул — мертвая рысь. Уже захолодела. Откинул я ее сапогом. А сам заматерился. И — к вою. Глядь, а под деревом берлога. И вой оттуда слышен. Я, было, бежать навострился. А ну как та рысь медведя поранила до того, как он ее укокошил? Учует меня — враз порвет. Но как, думаю, он в такую рань в берлоге оказался? Ну и смекнул: а вдруг Яшка в ней? Подполз потихоньку. Заглянул внутрь. Вижу — белое что-то в углу топорщится. Увидало меня — выть перестало. Ну и я насмелел. Окликнул. Яшка это был. Он как кинулся к тому углу, где я! Помоги, говорит, выбраться. Ну, я его на ремне вытянул. Только как вытащил, так и обомлел. Яшка почти голышом был. Все на нем порвано. И весь в крови. Полез он на дерево к белке, а попал к рыси. Вот она его и раздела. Но не на дереве. Когда сиганула — упали оба. В берлогу, что под деревом оказалась. Ну, у Яшки ничего при себе не было. Знал только, что нельзя отпустить рысь. Выскочит из берлоги и сверху снова на голову сиганет! Вот и ловил момент, как ее за горло прихватить. Но эта стерва тоже хороша оказалась. Покуда Яшка ее приловил, она всего его подрала. И одежду, и шкуру. Вот и выл мужик. От боли да со срама. Смены-то у нас не было. А как в город вертаться? Из лопухов штаны не сделаешь. И рубаху. Да и меня уже не ждал. Нутром почуял, что я надумал. А с берлоги самому выбраться — сил нет. Так-то вот ему его работа давалась. А рысь ту он камнем убил. Какой по случайности в берлоге оказался. И выкинул ее из берлоги той силой, что от страха появилась. Утром мы пришли глянуть, а Яшка обалдел от радости. Оказалось, не камень это был. А руда. В темноте не увидел. Вон где медведь берлогу выкопал. А Яшка и не хотел, да нашел. Отвезли мы тот камень в Оху. А потом… Теперь это место охраняется. До поры не разрабатывают. Яшка про беду свою вспоминать не хочет. А я… Да что там! После того еще работал с ним, покуда сам меня не отпустил. Он ничего специально не искал. Тайга ему и впрямь сама на все указывала. Без приборов раскрывалась. Он приглядывался к ней. И работал. Всяко приходилось, но от тайги не ушел. А нынче уж куда ему идти! В ней все его. И сам-то он ее. В городе, не хуже меня — всего чурается. Одна у меня с ним разница. Я в тайгу со своими знаньями ходил, а он — еще и с наукой.

— И верно, бывало, не искал, не ждал, а тайга сама в ладонях приносила, радовала, — вздохнул Подорожник.

— Выходит, не только вам тайга подарки делала. А и медведю. Нашел же где берлогу вырыть! И запаха не испугался. И руда в бок не колола. Зимой не морозила. Будто специально для вас берлогу готовил. Упали, и — нате вам — на руду! Как в сказке. Не руду с собой прихватили, а сами утром к тому месту вернулись. Вот досада, сколько лет по тайге ходил, а ни разу таких открытий не делал!

— А, задело вас за живое, Ашот Суренович. Я бы и промолчал. Но Вася… Он не столько вам, сколько самому себе все заново рассказывал, чтоб, находясь рядом с вами, душою не испортиться. Что ж такого… Смеяться не над чем. В такой ситуации не руда, которая запаха не имела из-за отсутствия в ней летучих веществ, а другое было для меня важнее. Испугался, что некому будет доставить в институт мою тетрадь. И сгниет она со мною в берлоге. А в ней — не один год моей работы.

Старик Василий потер озябшие руки. Нетерпеливо поглядывал на Ашота: пора бы и уходить. Но геолог будто и не замечал взглядов деда.

— Ну пошли, что ль! — толкнул дед в бок Ашота, потеряв всякое терпение.

— Да погоди. Куда торопишь, старина? Все мы приходим к своему итогу. Чуть раньше или позже. Но иногда надо просто перевести дух. С мыслями собраться. И потом снова… У меня ведь тоже, Ашот Суренович, было поначалу даже отвращение к тайге. Да-да! Именно отвращение. С месяц я на нее смотреть не мог… — заговорил Подорожник.

— Простите за нескромный вопрос, вы семейный? — перебил Ашот.

— Я? По форме — да. Но по сути… Разочаровалась во мне жена. Вначале со мной по тайге ходила. Намечтала что-то. А потом разуверилась в моей звезде. И из гениев — зачислила в неудачники. Живет с сыном. В городе. От меня отвыкла. Я изредка навещаю их. Чтоб не очень надоедать. У них своя жизнь. У меня — своя. Не понимаем мы друг друга. Но теперь — все равно. Сближения не ищем. Давно перестали винить друг друга. Все прошло. Все. Я возвращаюсь к ним на пару дней, и не больше. Но нет сил набраться. Просто глянуть на них. Не состоялась у меня семья. Чужой я в ней. Более чужой, чем в тайге. Сквозит там душу мою. Греться сюда ухожу. Так всем лучше, — опустил голову Яков.

— Э-э, да что там, не ты один. Бабы — они все тайгу не любят. Ревнуют к ней мужиков, ровно к сопернице. И того не понимают, что в нее мужик не от добра уходит, а от свар, от упреков. Тайга же все стерпит, смолчит. А уж коль лопнет ее терпенье, один раз накажет. Но навсегда. А коль и за ухи потреплет, поучая, так то и пережить можно. Как барбоса — ткнули мордой в шкоду, дали пинка под одно место, а он повизжал малость, ушибы вылизал — и вновь прокундит, бес. Но уже осторожно. С оглядкой. Тайга нас тоже мяла, ан ништо, чуть оклемались и — по новой в нее, ровно в ней каждый пень медом мазан. А все отчего? Да от любопытства и нахальства человечьего, — рассмеялся проводник.

— А верно подметил ты, Вася! Только у геологов нахальство пока преобладает над любознательностью.

— Что вы имеете в виду? — нахмурился Ашот.

— А чему удивляетесь? Вот вы посмотрите, куда повара на базе выбрасывают объедки, остатки еды? В речку выкидывают. А потом сами же из нее воду берут. И не только они. Все зверье таежное к ней на водопой бегает. А вы посмотрите, какая вода теперь стала в реке. Вонючая, грязная. Помоями пропахла. И сточными водами. Из бани, из прачечной. А разве такою была река, когда вы пришли сюда? Каждый камешек в воде посчитать можно было. Да разве только это? Обычного не имеете. Все по кустам ваши бегают. Как мальчишки. И не стыдно! Нехорошо, голубчик. Мертвую зону вокруг базы сделали. Шум, грязь, запахи — зверье отпугнули. А вам с тайгой контакт нужен. Да еще какой.

— Устают люди. В тайге устают. Работают много. Не потому, что варвары. В душе они чисты. Просто не до того им. И не до себя порою. Вот и получается не все гладко. Сами говорите, что вас тайга надрывала в свое время. Даже отвращение было, — напомнил геолог.

— Было. Но у меня другое. Да и тогда я оставался самим собой. Не гадил в собственном шалаше. В котелок не плевал, из которого ел. В роднике не стирал, из которого пил. Просто свалить на усталость. У меня свои промахи были. За них и наказан бывал частенько. Неудачами. Пока не научился терпению и… терпимости.

— Трудно представить мне ваши ошибки. Вы же практически ни за что не отвечаете, — смеялся Ашот. — А значит, и наказания не для вас.

— Я тоже отвечаю. За достоверность своих данных. И не смейтесь. Вот вы выговором за свои упущения можете отделаться. А меня тайга куда строже наказывала. Однажды по весне, когда черемша показалась на полянах да по распадкам, решил я, чтобы цинги не получить, диким чесноком подлечиться. Ну, пошел. Запамятовал время. А в ту пору медведи тоже черемшой лакомятся. Другой еды нет. А есть хочется. Вот и промышляют с потомством. А я лишь о себе помнил. Уже наелся сам. И приличный пучок черемши про запас нарезал. Да только разогнулся, глянул — рядом матуха. С двумя пестунами. И так пристально на меня смотрит. А медвежата ко мне подкатили. Глупые еще. Не понимают. Им поиграть охота. Ну и давай меня теребить. Я не сопротивляюсь. Куда там! Знаю, медведице секунды достаточно, чтоб со мною расправиться. Глаз она с меня не сводит. А пестуны не из слабых. Меня, как мяч, перекидывают. Бросил я им черемши. И, покуда они ее ели, вначале бочком, а потом бегом от них припустил. Видно, матуха пробку не выкинула в то время. Иначе не удалось бы мне уйти от них. Так с той поры, прежде чем куда пойти, весь таежный календарь вспоминал. Чтоб снова впросак не попасть. Я ведь и потом, после той встречи, еще долго опасался, что матуха по следам меня найдет. И хотя не обидел я ее пестунов — голод мог пригнать. Но не пришли. К моему счастью. Обошлось. А бывало и похуже. Голод заставил отнять отложенные уткой яйца. Из гнезда. На болоте. И надо же, ровно через неделю на том же самом месте чуть не засосала меня трясина. Совпадение, но памятное. После того, как бы есть ни хотелось, гнезд не разорял. И до своей поры ни одну птицу не трогал.

— Э-э, да о чем вы? До того ли! Моим ребятам не до нежностей с тайгою. Выжить бы. Да и контакты с нею нам ни к чему. Человек повсюду должен утверждать себя. Над всем и вся. Нам это тоже не просто и не легко дается. Не имеем времени на уговоры. Мы просто берем от природы то, чем она сама не сможет воспользоваться. Ну, скажем, к чему ей нефть? Вы сами говорите, что она тайге лишь горе приносит. Так что, забирая нефть, мы тайге лишь услугу добрую оказываем. Ну и будет с нее, с природы этой! А если при этом насорим немного — не беда. И будем искать нефть, как искали.

— А разве я против разработок или поиска? Разве я говорил, что нельзя брать нефть у тайги? Нет, голубчик! Я вам доказывал, что в интересах поддержания экологического баланса можно брать нефть. Даже необходимо. Но брать ее надо с умом. А не так, как вы это делаете! Нефть не столько порождение, сколько отработки природы. И природу надо очищать от нее. Но не губить при этом то, что помогает природе себя восстановить. Вот о чем шла речь. Я сторонник более интенсивных поисков и разработок. Но не за счет тайги. Ее возможности не безграничны. Вы сами прекрасно знаете: где гибнет, исчезает тайга — там умирает жизнь!

— Там рождаются города!

— Ошибаетесь. Лишенные естественной среды, деревьев, почвы коррозируются. Появляются каверны, провалы, овраги. А вокруг ваших городов нередко гуляют страшенные ветры, черные бури. Изменяется микроклимат в тайге. А все оттого, что вы погубили деревья — естественную преграду ветрам. Потому что не учли особенностей рельефа местности. Ваши качалки, что стоят рядом с городами, отравляют воздух. И опасны для людей в пожарном отношении. Все — наспех. Вот в чем ваша беда! Я — за города! Но построенные разумно! С учетом климата и окружающей среды. Я за то, чтоб реки сохранили свежесть свою. А не были превращены в клоаку. Я за то, чтоб тайга жила и в городе. Чтобы дарила она людям целительный воздух свой. И радовала глаз. Не губителей своих, а бережливых хозяев ждет тайга. А вы? Вы не по-человечески относитесь к ней. Представьте себя на месте любого дерева!..

— Ну, это вы уж хватили через край! Как я могу себя с деревом равнять? Да и что такое дерево в сравнении с человеком? Оно что — мыслит? Творит? Оно просто дерево. Потенциальное бревно. Дрова! Я не только не поставлю себя на его место, но и вам не позволю столь прозрачно намекать на место геолога, которое вы ему отвели в ваших гипотезах. Нет уж, товарищ Подорожник! Пожалуйста, себя сравнивайте, может, вам это больше подходит. Я — обычный человек. Пусть грубый. Но я хорошо знаю свое дело. И не суюсь в вашу экологию. Я просто вкалываю и горжусь тем, что это приносит пользу. Реальную, черт возьми. Никто из нас не застрахован от ошибок. На то мы и люди. Но сравнивать меня с деревом! И верно, что тайга над людьми смеется… Из одного, слабака, — героя сделает, из другого — идиота с деревянными мозгами! Ах, извините, рысь убил. Экологический баланс нарушил! Ах, простите, гнездо разорил, чтобы с голоду не сдохнуть! Вот и бейте этой тайге поклоны! Извиняйтесь перед нею за то, что вы — человек, а не муравей, и делаете травке больно, когда по ней ходите. А в нашу мужскую работу — не суйтесь!

— Да помилуйте, вы неправильно меня поняли! Я не то имел в виду! — пытался прервать Ашота Подорожник.

— Вы нас считаете варварами, губителями, грабителями природы! Ну а вы что дали ей? Что подарили за свое в ней пребывание? Чем отмечены ваши годы работы в тайге? Шалашами? Бредовыми сказками? Вы умело хаете нас! Но мы каждый шаг в тайге помечаем городами, промыслами, рудниками! Мы наполняем тайгу жизнью, смехом. А вы — жалью! Тайга не нуждается в вашей защите. И не случайно, что вас в собственном институте не признают! Иначе бы вы не торчали здесь. Там не глупее вас люди работают! И понимают, что важнее в дне сегодняшнем — жизнь десяти козявок или будущий город! Ваша теория никому не нужна. Ни сегодня, ни в будущем. Зря жизнь потратили! Романтик-идеалист. Видали мы таких, кто слезы над ручейком роняет, а сам ни хрена полезного в жизни не сделал! — кричал Ашот.

— Убирайтесь вон, невежа и невежда! Вы банальный нахал! Мальчишка! Уходите! — вскочил Яков.

Ашот встал и заторопил проводника:

— Ну, что сидишь? Пошли! Зря время потратили! Теперь наверстывать надо!

Но проводник не спешил.

— Пошли! — надел лыжи Ашот и оглянулся на деда.

— Иди! Сам! Без меня! Один иди! Не проводник я тебе нынче. Отходились в паре.

— Ты что? С ним остаешься?

— Я сам по себе! И ты мне не указ! Шлепай! Начальник! Нынче понял я, что хаму помогал! Иди!

Ашот рванулся от шалаша. Взгляд старика жег ему спину.