Покуда новая стая не встречала в тундре других волков, она во всем подчинялась белолобому. Часто не без сопротивления. Случались и драки. Но короткие. Ощерит кто зубы, рыкнет в морду белолобому злобно и тут же, сбитый вожаком, летит кувырком под корягу или с обрыва. Хорошо, если бока быстро заживали. Случалось, что они саднили и ныли неделями. Но стоило боли утихнуть — злоба стаи вспыхивала с новой силой.

Белолобый держался всегда настороже. Днем и ночью помнил, что голодная стая ради короткой сытости может разорвать собрата. Потом настанет очередь других. Живым останется лишь самый сильный. Вот ему, вызывавшему у стаи особую неприязнь, приходилось прежде всего помнить о своем желудке и силах. Потому брал он себе большую часть добычи по праву вожака и самого сильного в стае. Он никогда не доедал после других. Гордость не позволяла, но и не отнимал кусок у собратьев. Другие не брезговали остатками его добычи. На то они были стаей.

Ночами рыская по тундре, научился вожак многому. Лучше других различал запахи. Их в тундре — множество. Но надо было уметь не запутаться в них.

Вот заяц бежал. Корень саранки нес. Видать, зайчихе или зайчатам. Сам–то за лето откормился. Вон шерстинки от меха так жиром пахнут — даже в носу щекотно. Недавние следы, их еще не заветрило. И крупные. Значит, большой заяц, сильный. Не первогодок. От когтей следы четкие и прыжки крупные. Такой долго защищаться будет. Если на спину перекинется — сразу не подступишься, брюхо может распороть. Не молодой уже. Не будет убегать, закрыв глаза, не зная куда. В нору спрячется, откуда его трудно достать. Дом — любому зверюге не только жилье, но и укрытие. А в заячьих норах не одни входы, но и выходы, о которых лишь хозяева знают. Ведь сами рыли. Все предусмотрели.

Чтоб на засаду не нарваться, зайцы никогда не кормятся дважды на одном месте. Это белолобый знает. Да и что такое один заяц для целой стаи! Лишь брюхо раздразнить. Сытости от него не прибудет. Только время да силы потратишь. Значит, и нагонять его не надо. Волки стаи, однако, думали иначе. Тоже зайца учуяли. Слюна из пастей потянулась. Когтями тундру рвут. Мох клочьями летит во все стороны. От нетерпения дрожат мышцы.

Один вожак не торопится. Угнув голову, он вынюхивает другие следы, более поздние. Здесь олень прошел. Крупный, здоровый. По следам понятно — сильный зверюга. Шел не спеша. Важно. Всей тундре на зависть. Знает, что при силе никто не страшен. Вот и не торопился. Видно, в сопки собрался. Там к зиме все олени в табуны сбиваются. Надоело ему в одиночку жить. Можно было его нагнать. В стае достаточно волков. И каждый — голоден. Только вот нагонят ли? Сытый голодного всегда обскачет. Хотя вот здесь олень останавливался. Зачем? Место голое, опасное, со всех сторон открытое. Такое даже табуны проскакивают без оглядки.

Белолобый торопливо нюхает следы, ищет ответ на свой вопрос. Он вдруг радостно, призывно взвыл. Олень — не один. Вот почему он медлил в пути. С ним важенка. Еще совсем молодая. Видно, долгий путь проделала по тундре. Устала. Часто отставала. Ложилась на ягель. Но олень торопил в сопки. Там безопаснее. Там можно отдохнуть. К тому же важенка успела простудиться в пути. Она трудно дышала, часто кашляла, обдавая мох больной слюной, все чаще ложилась отдыхать. Здоровый олень всегда спит стоя. Это знал белолобый. Подняв морду кверху, вожак еще раз коротко взвыл. Этот сигнал погони был хорошо знаком стае…

Серые точки в сумраке сливались с темными кочками, кустами. Но черного ворона нельзя провести. Как истинный тундровик, он всегда сумеет отличить бегущую стаю от кочек. Ом знает: коль торопятся волки — будет охота. Не важно, победят ли волки оленей, или те сумеют уйти, отбившись от стаи копытами и рогами. Кто–то все равно не уйдет живым, значит, будут на долю ворона теплые потроха. Ими можно пировать дня три. Забыв о голоде и холодах. Всегда, как только поднималась в погоню волчья стая, над нею с радостным криком летели вороны. Пусть им перепадут лишь крохи от волчьего пира, но и того будет вполне достаточно.

Мелькали под лапами ягель, коряги, кочки. Запах оленей подгонял стаю. Вот новая лежка! Совсем свежая! Скорее! Олени где–то недалеко. Стая, вытянувшись, стрелой летит, мчится злой, серой тучей. Волки в нетерпении… Торопят себя. Уже видно оленей. Они медленно идут по тундре. Услышав погоню, олень, коротко оглянувшись, угнул голову, рогами подтолкнул важенку. Та поняла и побежала к реке. Олень, прикинув расстояние до стаи, бросился за важенкой. Торопил ее. Прикрывал собой. Когда волкам осталось сделать пару прыжков, а белолобый уже приготовился впиться зубами в бок важенке, та, будто в насмешку, легко подпрыгнув, кинулась в воду. Река в этом месте была глубокой. Быстрое течение под силу только крупным животным, но не волкам. Тех сразу унесет водой. Добраться до другого берега сил не хватит.

Олени, трудно и медленно одолевая течение, удалялись от стаи, которая растерянно присмирела. Неожиданность ошарашила. Как было знать, что больная важенка решится кинуться в реку. Видно, олень надоумил. И злой вой вырвался из глоток запоздалой угрозой.

Черный ворон, удивленный таким исходом, поперхнулся сдавленным криком и, склонив голову набок, следил за стаей.

Давно скрылись из виду олени, оставив па берегу дразнящий запах, от какого в животах урчало. Стая, досадливо косясь на вожака, опять вынюхивала тундру. Белолобый, растерянно оглядев собратьев, принялся обшаривать носом каждую кочку. Не очень приятно гоняться за мышами. Не еда для стаи. Сколько их нужно, чтоб поесть вволю! Но что делать? Щелкнув зубами, он бросился на заспавшегося бурундука. Тот из–под лап еле выскочил. Свистя и ругаясь на ходу, помчался к горбатой березке. Взмахнул на нее и оттуда, свысока, начал волку рожи корчить. Задранным хвостом дразнить. Хотя сам не на шутку испугался — виду не подал, зная, что волки по осени не едят бурундуков. Другое дело — лисы. Себя ль успокаивал, иль жаловался стае, лопотал бурундук на всю тундру о полоумном вожаке, потерявшем волчье достоинство.

Уставшая стая к утру уснула. Свернувшись клубочками, волки прижались один к другому. Во сне даже звери — будто дети. Спящие не дерутся. Спящие всегда одна родня. Спящие не помнят зла. А потому спят вповалку. Греются и отдают тепло тому, кого недавно готовы были в клочья порвать. Теперь, когда холод одолел, недавний враг дороже упущенного куска. Бока греет он.

Отдельно от стаи спал лишь белолобый. Он не знал, зачем так поступает. Не мог попять он также, почему стая, едва он пытался прилечь рядом, начинала рычать. Почему волчицы позволяли обнюхивать себя любому, а его встречали клацаньем клыков. спящие обычно просыпались, едва он оказывался рядом. Они признавали его, терпели, но лишь на расстоянии. Белолобый не понимал, что белое пятно и враждебный стае запах внушали к нему отвращение собратьев. Запах собаки хуже метки на лбу злил всю стаю, вряд ли понимавшую причину своей вражды. А время шло, на пользу взрослевшим волкам и во вред вожаку.

Однажды, в холодных сумерках, когда продрогшая стая расправившись с хромым оленем, спала сытым сном, белолобый вдруг услышал протяжный голос. Он поднимался от земли к темнеющему небу, будто хотел раздвинуть тучи. Он летел над тундрой легким ветром, радуя слух и сердце. Кто–то назвал бы тот голос воем. Но для волков это была песня. Призывная и самая долгожданная. Едва заслышав ее, волки, не задумываясь, шли туда, откуда она доносилась.

Белолобый встал. Даже не оглянувшись на стаю, побежал на этот голос. Но он внезапно стих, оборвавшись на самой высокой ноте. Белолобый ускорил бег. И вскоре снова услышал песню…

Старая, облезлая волчица сидела на кочке и, подняв кверху лишайную морду, выла в ночь. Рваные уши ее торчали несуразно, шерсть свалялась на боках, живот отвис.

Белолобый шагнул к волчице, уверенный, что та обрадуется молодому вожаку. Но тут вышла луна из–за туч, и волчица вдруг зарычала, ощетинилась, загривок взъерошился остатками шерсти, глаза сверкнули зелеными молниями. Она ошалело кинулась на него и полоснула воздух зубами около уха. Белолобый вовремя отпрянул и, поджав хвост, бросился наутек.

Вернувшись к стае, белолобый долго обдумывал случившееся. Но так и не нашел объяснения своему изгнанию. Как ни странно, ему не было стыдно за свое позорное бегство от старой волчицы, обладающей таким призывным голосом, от которого сердце бьется, как при погоне. Для себя он запомнил одно: не надо доверять голосам.

Белолобый виновато обнюхал покинутую кочку. Притоптал шершавые кустики брусники, чтоб брюхо не кололи. Улегся, свернувшись в клубок, выставив навстречу ветру остроносую морду, чтоб и во сне чуять запах приближающейся добычи или врага.

Прикрыв глаза, он тяжело вздохнул, сглотнув голодную слюну. День выдался нелегким, но и не тяжелым — бока и уши целы, морда не покусана, скулы не выворочены, а голод перетерпится.

Время шло. Казалось, что вожак спит. Дыхание его выровнялось. Даже лапы подрагивали, словно и во сне он все еще продолжал гнаться за убежавшими оленями. Но их не настигнуть, они — как и сон. Были и… не стало. Но в это никак не хочется поверить. Потому не дремлют на белолобой голове жесткие, всеслышащие уши. Они никогда не спят — всегда караулят. Все слышат. Даже самые тихие, осторожные шаги. Приподняв голову, вожак понюхал воздух. Пружиня, чтоб не оступиться и не выдать себя, слез с кочки и подошел к спящей стае. Ему не нужно было будить волков, его запах быстро ставил их па ноги. Вожак молча отбежал на несколько шагов, оглянулся: стая следовала за ним, хотя не совсем понимала, в чем дело и где опасность. Белолобый отводил стаю подальше от лежки. Уж очень подозрительным показался учуянный им запах. Вожак уже знал, как пахнет в тундре каждый зверь, всякая птица. Но неведомое пахло иначе. А незнакомое всегда настораживает. Лучше вначале присмотреться, а потом решать: нападать или уйти незаметно. Обойдя «это опасное», чтоб не могло оно по запаху учуять стаю, волки стали внимательно следить за каждым шагом продвигающегося по тундре неизвестного. На нем не было шерсти, шел он на задних лапах и был невелик размерами. Волкам показался он слабым, и они решили напасть.

Вначале они стали подходить, прячась за кочками и кустами. Так бы, может, и подкрались незаметно, но уж очень проголодавшаяся волчица не выдержала и выскочила из укрытия. Стая, будто по сигналу, сорвалась следом за ней, оскалив клыки. Вожак рявкнул. Но его не захотели услышать. В каждом, кто ходит, есть кровь и мясо. Это знали волки с первого дня сознательной жизни. Знали, что добыча не сунется в пасть сама, ее надо нагнать, одолеть, разорвать, съесть.

А белолобый уже почуял опасность. Да предупредить стаю не успел. Поздно было… «Это незнакомое» вдруг оглянулось, сорвало с плеча что–то и наставило на волков. В тот же миг грохнуло громом. Сверкнуло. И волчица, перевернувшись в прыжке, взвыла одурело. Волки остановились, не понимая. Грохочущее разорвало тишину снова. Белолобый отпрянул. В нос пахнуло едким, глаза заслезились. Совсем неподалеку лежал еще один волк. Стая, поспешно шмыгнув за кусты, понеслась наутек. Волки не оглядывались. Один белолобый не последовал за ними. Он понял, что человек для волков опасен, но как истинный вожак обязан был распознать все его приметы, чтобы потом уметь отличать сразу, с первого взгляда. Не зря еще там, на лежке, его насторожил непонятный запах.

Выждав, когда человек ушел далеко, белолобый подкрался к убитому волку, потом — к волчице, долго обнюхивал их. Чихал, крутил лобастой башкой. Нет, он не ошибся. В тундре есть много луж с красноватой водой, пахнущей так же. Даже в жажду, когда глоток воды прибавляет силы в погоне, волки никогда не лакают из этих луж. Красная вода[1] в них, похожая по виду на кровь, вскоре начинала разрывать брюхо жуткой болью. Это с детства знал каждый волк. И, тихо взвыв над двумя убитыми собратьями, белолобый поплелся вслед за стаей. Он знал — волки без него далеко не уйдут. Они должны ждать где–нибудь поблизости.

Стая встретила его тихо, виновато. Поняли волки свою оплошность, не послушавшись вожака. Поторопились, не выждав, не понаблюдав. Не головой — голодным брюхом хотели добычу одолеть. А с брюха, да еще с пустого, велик ли спрос? Голова всей стае — вожак, думал за них, но они ему не подчинялись.

Плохо начался этот хмурый день. Вожак теперь не поторопится накормить стаю. Побаиваясь друг друга, волки послушно плелись за белолобым. След в след. К полудню им удалось поймать двух зайцев. Потом, не до выбора, мышей ловили. Лишь к вечеру вожак стал искать настоящую добычу и учуял след старой важенки. Вскоре волки нагнали ее…

Белолобый едва осилил свою долю. Но другие никак не могли набить утробу. И все ворчали на старые жилы, вязнущие в зубах, на громадные мослы, какие были еще не по зубам. К разорванной туше подлетели два ворона и жадно стали рвать мясо. Один поперхнулся слишком большим куском и стал откашливаться. Жадная птица — ворон. Все норовит урвать кусок больше волчьего, да только вот живот подводит. Желание большое, а брюхо малое. Голос, видно, потому и злой, что не удается наесться впрок. Страдают вороны, что мало пищи вмещается в них. Поэтому когда голодны — каркают, а едят — перхают и давятся от жадности.

Вожак, жмуря глаза, отошел в сторону и лег спать. Ночью он проснулся, услышав доносившуюся издалека волчью песню. Подняли головы и волки. А песня уже разбудила стаю. И вскоре меж собой перегрызлись: кому идти? Белолобый рыкнул. Но собратья не угомонились. Огрызнулись: в кормежке, охоте ты нам указчик, а когда зов — не суйся; в этих делах нет вожаков.

Двое ушли. Утром, когда рассвело, одного нашли разорванным, а другой ушел с волчицей в чужую стаю.

С этой ночи беспокойно стали вести себя волки. Напряженно вслушиваясь в раздававшиеся в тундре звуки, они интуитивно понимали, как опасно охотиться в период звериной любви. Сильные, способные к любви, к продолжению рода, олени сбились в табуны. К ним трудно подступиться. Осенью им никакая волчья стая не страшна. Лишь старые, не принятые олени–одиночки мыкают горе в тундре, становясь волчьей добычей.

Резвятся у реки медведи, в пары сбиваются. Выбирают матух себе. За осень рыбой отъелись, жиром запаслись загодя, а теперь о зиме вспомнили. В берлогах медведи–соперники то и дело друг другу бока рвут, одну медведицу трое оспаривают: зубами, когтями, всей своей силой. К ним в любую пору опасно подходить близко, а по осени и вовсе желательно на глаза не попадаться. Знали волки, что отверженный матухой, побежденный соперниками медведь, встретившись со стаей, может много бед натворить.

В это время голод — плохой помощник. Голодный желудок по незнанию может в беду втянуть. Но помнил белолобый и другое, что именно осень — пора отбора. Напал на след одинокого оленя — нагоняй смело. Табун не принял? Значит, больной или старый совсем; долго отбиваться и убегать не сможет.

Вскоре в тундре выпал снег, и волки поняли, какое благо принесла им зима. Каждый след на виду. И запах хорошо держится: дожди его не смывают. По зиме любое дыхание во много раз слышнее. И звуки дальше разносятся — каждый шаг добычи далеко слышен А в сугробах — не в болотине: бегай сколько влезет. Зима — не осень… Кровь бежит быстрее даже у птах.

Все чаще по ночам раздавался зов волков. Вот уже трое привели в стаю волчиц. Своих подруг. Пусть и не хватало у одной зубов в пасти, а другая охромела от старости, третьей, вероятно, за непослушание, оборвали оба уха в прежней стае — зато их никто не оспаривал. Не увели они волков, сами за ними послушно пошли после ночи знакомства и безропотно признали над собой власть белолобого. Тот понимал, никто из этих волков теперь не захочет уйти из стаи. Вдвоем с волчицей труднее прокормиться в тундре. Вскоре и другие волки нашли себе волчиц. Лишь белолобый никак не решался пойти на зов. Хотя знал, волчицы, зовущие в эту пору, уже совсем непривередливы. Не до выбора им… Волки стаи, повзрослев, начали чаще огрызаться на белолобого. Но ослабленные подругами, они по–прежнему покорялись силе.

Вожак видел, как изменился волчий норов после прихода волчиц. И сам стал свирепее. Только так можно было сдержать злобу стаи. Он водил ее за собой по всей тундре. Однажды забрели волки слишком далеко от привычных мест. Хотя тундра была здесь такою же, как и везде, но запахи… Слишком много было незнакомых. Зато и следов других стай не приметили. Это настораживало. И только было решила стая уйти отсюда подобру–поздорову, как из–за сугробов послышался голос. Зов…

Все волки стаи имели волчиц. Одиноким оставался лишь вожак. Стая равнодушно отвернулась. Белолобый, сделав несколько шагов, остановился. Присел. Зов повторился. Грустный голос летел над сугробами, пронизывал лунный свет снежинок запоздалой жалобой. Он звал, торопил. Напоминал, что зимы проходят быстро, а морозы не страшны, когда звери живут парами. Белолобый обогнул сугроб, выждал немного и пустился на зов бегом.

На небольшой заснеженной поляне, со всех сторон окруженной сугробами, сидела волчица. Шерсть ее в свете луны казалась совсем белой, искристой и такой легкой, что в нее хотелось зарыться мордой, забыть сразу все беды и обиды. Белолобому понравилась эта молодая волчица. Ему показалось, что она вовсе не звала, а просто пела. Робость одолела вожака. Он вертелся на одном месте, пока волчица сама не приметила его. Она глянула удивленно, слегка приподнялась. Потом припала на передние лапы, изогнув спину, будто приманивая вожака. Но тот не торопился. Волчица была слишком хороша. Но почему она до сих пор одна? Ведь вон каких старух выбрали себе его собратья по стае! А такую разве можно не заметить! Волчица выжидала, удивленно смотря на белолобого. Вожак вскочил. Шерсть на загривке встала дыбом. Белолобый увидел матерого волка, огибавшего сугроб. Он шел напрямик к волчице, которую белолобый так хотел считать своей. Матерый не глядел на вожака. Слишком торопился. Видно, многих волчиц видывал, а ни с одной не ужился. Прогнала его стая за шелапутство. Вот и остался один. А в тундре одному легко ли? Захотел исправить оплошку! Ну нет! Можно частью добычи поступиться, можно кровное логово оставить, да и то не без борьбы. Но только не волчицу… И белолобый не уступит ее без драки. Хотя соперник много крупнее. Старше и опытней. Видно, немало дней провел в тундре без стаи. Вон какой голодный, даже бока запали. Стайный волк так не отощает! Белолобый в несколько прыжков оказался перед врагом. Тот присел. Втянул запах вожака. В глазах зеленые искры зажглись. Ощерив клыки, с глухим рычанием кинулся на белолобого. Тот поднырнул, успев полоснуть по брюху. Соперник упал, попытался вскочить, но в это время к ним подоспела волчица. Матерый втянул в себя ее запах. Зло зарычав, он стал быстро отползать в сторону, воя на собственную опрометчивость, на то, что сразу не отличил, не распознал голоса полукровки.

Белолобый этого не понял, даже когда глянул на ее уши. Они не стояли на голове двумя скорлупками. Кончики опали, будто обмороженные. От морды, шеи, боков пахло совсем не по–волчьи, а так же, как от самого белолобого. Вожак задрожал от радости. А волчица стояла, не шевелясь. Может, и этот, как уже многие другие, обнюхает ее всю, а потом рыкнет злом в самую пасть и уйдет в снега? Хорошо, если так, а ведь случалось и хуже. Бывало, повалив ее в снег, норовили порвать глотку. Едва удавалось вырваться. Потом подолгу не осмеливалась подать голос в тундре. Но снова ничего не могла с собой поделать. И, едва заживали раны от волчьих зубов, вновь звала… Она давно потеряла всякую надежду. Не понимала, за что ее отвергают и ненавидят волки. Белолобый в это время лизнул ее бок. Волчица вздрогнула и завиляла хвостом. Белолобый даже присел от неожиданности. Всякое видывал. Но почему у этой необычной волчицы вертится хвост? Вожак даже понюхал его для верности, а тот продолжал крутиться, как снег в пургу. Волк ткнул в него носом. Хвост замер. Белолобый успокоился. Обойдя волчицу кругом, обнюхав, он лизнул ее в морду, признав своею подругой, и, подтолкнув в бок, позвал в снега. Они мчались рядом.

К утру белолобый перестал замечать крутящийся хвост у своей подруги. Ну и что, если у волков он не вертится! Лучше такое, чем выщербленные зубы у волчиц его стаи.

На рассвете белолобый поймал зайца, выскочившего из сугроба, и, отдав добычу подруге, отвернулся. Ждал, когда она поест. Та не медлила. Впервые ее кормят! Раньше самой нужно было заботиться. А теперь у нее есть кормилец и заступник.

Вожак не хотел, чтобы его подруга пришла в стаю голодной. Пусть появится сытой. Пусть не начнет драки за кусок добычи.

Белолобый подтолкнул волчицу, зовя с собой, и, взяв след своей стаи, радостно побежал впереди. Он был уверен, что стая сразу примет его волчицу и признает ее.

Волки не сразу заметили возвращение вожака. Они окружили росомаху, которая направлялась к реке подкормиться рыбой. Росомаха защищалась зло. Она кидалась то на одного, то па другого волка. На их мордах то и дело появлялись кровавые следы ее когтей и зубов.

Стая то наскакивала со всех сторон на росомаху, кусая ее за жирные бока, то отступала. Но вот одна из волчиц бросилась на нее, забыв об осторожности. Росомаха, изловчившись, вывернулась и, прыгнув на морду волчице, содрала клок шкуры и выцарапала глаза. Она будто прилипла к волчице громадной черной кошкой. Серая отбивалась вслепую. Но отодрать от себя росомаху так и не смогла. А стая ждала исхода. Волчица истошным воем звала на помощь своего волка, который равнодушно смотрел на гибель своей подруги. Он уже понял, что волчица из–за старости не сможет порадовать его потомством. Она зазвала его к себе не для продолжения рода, а как добытчика. Он мстил ей за обман с первых дней. Кусал по ночам, скрывая от стаи свой позор. Сегодняшний случай был для него удобной причиной избавиться от обузы. Сама виновата. Нечего старухе наперед волков лезть. Теперь и другим наука будет. С росомахой стая встретилась впервые. Не знала, что жирная зверюга столь сильна.

Волчица захлебывалась кровью. Не придя ей на помощь вовремя, волки явно не желали драться с росомахой. Но и отступить просто так они не решились, соблюдая свое достоинство. Пусть уйдет она не с молчаливого волчьего согласия, а под их рычание. Пусть знает, с кем встретилась, и в другой раз на пути не попадается.

Разделавшись с волчицей, росомаха плюхнулась в полынью. А стая, не теряя время, накинулась на волчицу — не пропадать же добру.

Вскоре волки поняли, почему за нее не вступился хозяин, который, отойдя в сторону, молча следил за стаей. Он теперь был одиноким волком и ему нужно искать себе новую подругу. А где ее теперь возьмешь? Все путные волчицы заняты. И вряд ли какая придет на этот зов. Волк, покрутив головой, увидел подбегающих к стае вожака и волчицу. Обманулась стая, думая, что белолобый убежал на зов старухи. Попробуй по голосу узнай, кто тебя зовет. Какой будет подругой. То ли подарком, то ли насмешкой злой, как получилось с ним. Не щедра тундра на такие запоздалые подарки в такое время.

Волк встал, чтоб подойти поближе к незнакомке. По привычке втянул носом воздух. Ощетинился, зло глянул на подругу вожака. Рыча, отошел к стае. Та в момент все поняла. Вздыбила загривок. Почуяв их поддержку, вдовец вернулся. Кляцнул зубами у самой морды подруги белолобого. И тут же, сбитый им, отлетел в сугроб с воем. Вожак вздумал проучить врага тут же, на глазах у стаи. Он трепал завистника, рвал его загривок, уши, шею. Стая, признававшая только силу, притихла, присмирела. Оно, конечно, кому из уважающих себя волков понравится жить в одной стае с полукровкой. Им достаточно было иметь одного подобного. Ползимы жил один и, надо же, сыскал подобную себе. И как только она уцелела! Этих полукровок по всей тундре волки на куски рвут. Чтоб не жили они среди путных зверей ошибкой молодых волчиц. Однако на охоте каждый может погибнуть. Подвернется случай, и эта станет добычей стаи.

Волки, сделав вид, что забыли о вожаке и его подруге, принялись вынюхивать тундру, белолобый в погоне за зайцем далеко убежал от стаи. Это приметила одна из волчиц. Она быстро смекнула, что вожак теперь будет делиться только с полукровкой. Подкравшись сбоку, она бросилась на пришлую. Полукровка намеренно упала в снег сама. Прихватив напавшую за глотку, она рывком приподняла ее и тряхнув в воздухе, перекусила горло. Откинула мертвую в сторону, не оглянувшись на стаю, она побежала по следу белолобого. Волки растерялись. Все произошло так быстро, и еще одной волчицы не стало в стае. Они были поражены силой и ловкостью полукровки, которая умудрилась выжить одна. Ведь ни одна стая не приняла ее. А сколько раз ее пытались разорвать. Раны едва успевали заживать. Вот так, в постоянных поединках, и научилась она драться, не за добычу — за собственную жизнь. Привыкла коротко расправляться с врагами. Знала — от волков нельзя убегать. Нельзя оказаться слабой. Надо защищаться изо всех сил… Столкнешься со стаей — одолей вожака. Тогда остальные не полезут. Встретишься с волчьей семейной парой — дерись. А волчицы–одиночки — злее зверей она не встречала. Всякие попадались ей на пути: молодые, старые, сытые и голодные. Иные ее оставляли в снегу полуживой. Других она вытряхивала из шкур. Так полукровка стояла за себя, когда была одна. Теперь, наконец–то, ей улыбнулось счастье. Она будет иметь долгожданное потомство, которое будет защищать, свирепея от страха утратить только что обретенное.

Как и белолобый, она не знала, за что так люто ненавидят ее волки. Помнилось смутно, как однажды они пришли к ее логову. Как мать–волчица защищала весь свой выводок. Но ни матери, ни троим братьям–волчатам не удалось уцелеть. Их порвала стая. Лишь ей, со страху забившейся под корягу, посчастливилось выжить. Стая не приметила… И она росла сама. Поначалу мышей ловила. Потом зайцев. В силу вошла — зверя покрупней промышляла. Никто ничему ее не обучал. Сама наловчилась кормиться. Выжила.

Вдвоем с белолобым они быстро поймали зайца, тут же съели и вернулись к стае. Волки уже успели меж собой перегрызться. Из–за волчицы, которая норовила отнять у собратьев не свой кусок. Грызня была в самом разгаре, как появился вожак. Он зарычал так, что стая хвосты поджала. Но не успел стихнуть голос белолобого, как странный звук донесся до волков. Стая насторожилась. Звук шел с подветренной стороны и поэтому запах кричавшего волки не почуяли. Прячась за сугробами, они пошли навстречу.

В сгущающихся сумерках было слышно прерывистое дыхание бегущих. Из–за поворота, совсем неожиданно, вывернула собачья упряжка. Легкие нарты быстро скользили по насту. Вожак сразу приметил человека. Тот управлял собаками.

Белолобый рыкнул, заставляя стаю уйти. Волки, может, и послушались бы его, если б был человек один. Но с ним были собаки. А их волки не могли терпеть рядом с собой в тундре. Псиного духа не переносит спокойно ни один волк. Стая помчалась рядом с собаками, кусая, грызя их на ходу. Псы были крупными. Они рвались в драку. Но их сдерживали ремни, постромки. Сбившись в один клубок, ездовики стали отчаянно отбиваться от стаи.

Волки не сразу заметили, как из–под перевернувшихся нарт вылез человек. Он попытался перерезать ремень, державший собак и нарты. Но в это время ездовики, сцепившись с волками, покатились под уклон. Нарты поковыляли за ними. Человек успел выхватить из нее что–то. Вожак, увидев то, что однажды уже гремело в тундре, мигом спрятался за сугроб. Там его уже поджидала подруга, единственная не ослушавшаяся вожака. Осторожно выглянув, они смотрели, что будет дальше. А человек не терял времени. Сначала он громыхнул огнем. Но разгоряченные схваткой псы и волки продолжали драку. Тогда человек, нагнав нарты, незаметно подкрался к дерущимся. Вожак увидел, как он выхватил из–под своей шкуры что–то блестящее и воткнул волку в глотку. Коротко взмахнув еще раз рукой, он распорол брюхо волчице, которая усердно грызла загривок ездовику. Вскоре еще два волка расстались с жизнью. И тогда вожак не выдержал. Он выскочил из–за сугроба и прыгнул человеку на спину, норовя повалить его. Но тот лишь пошатнулся, удержался на ногах. Белолобый рванул его на себя изо всех сил. Человек вывернулся. Упал на белолобого и ткнул его чем–то в бок. Вожак взвыл. В глазах закрутились звезды. Слух вожака резанул истошный незвериный крик. Человек покатился по снегу, отбиваясь ногами от наседающей подруги белолобого. Вожак повернулся, чтоб проследить за нею, уткнулся носом во что–то мягкое. Это была кисть руки человека. Перекушенная полукровкой. Все еще сжимавшая колючие, пахнувшие красными тундровыми лужами. От нее веяло волчьей кровью и тем запахом, какой полюбил вожак в своей подруге. Значит, так пахнут собаки. Человек трогал их этой рукой. И, верно, не обижал их. Иначе псы не защищали б его. БелолоОтсутствуют 2 страницы

Метель порой выла по нескольку дней подряд. Она загоняла в норы всю тундровую живность, изводя лютым нестерпимым голодом. В такую пору не только охотиться — высунуть морду из сугроба было невозможно. Случалось, жуткие ветра будто измывались над парой обессиленных зверей: раздували сугроб, в каком они прятались, разносили его по снежинке во все стороны. Тогда, припадая к земле, ползком искали они другой приют — новый сугроб, который раскидывался с разгульным свистом. Пурга потешалась над слабой парой, играла ею как песчинками. Она то хоронила под снегами, то выдувала, словно проверяла, насколько живучи серые. Возмущенная настырством жизни, гонялась за другими волками по всей тундре, набрасываясь на них, обрушивая на живых все зло. Волки в стае давно перегрызлись меж собой и волчицами. Держались вместе лишь для того, чтобы на случай смерти кого–нибудь тут же сожрать без промедления. Они стерегли, караулили, торопили этот единственный шанс насытиться. В каждую пургу съедали волки по собрату.

Так было и в других стаях. Это знали тундра и пурга. Потому и удивлялись двум полукровкам, жившим друг для друга. Видно, крепко в них сидела собачья верность, так изменившая волчью, звериную натуру.

В пургу, в трескучие морозы, когда черные вороны, задохнувшись от холода, падали на снег замертво, полукровки, спрятавшись в очередном сугробе, грели друг дружку скудным теплом. Облизывали один другому бока и радовались тому, что живы.

Устала пурга изматывать вожака и его подругу. Понемногу отпускали морозы… Полукровка, почуяв приближение весны, целыми днями пропадала в тундре. Ловила куропаток, линяющих на осевших сугробах. Сама ела, приносила и белолобому. Кормила его вдоволь зайцами, ожившими мышами. И белолобый пришел в себя. Вместе с подругой сам стал ходить на охоту. Когда совсем поправился, наступила весна и полукровка заторопилась с выбором логова. Пришла пора всерьез позаботиться о потомстве.

Они теперь целыми днями бегали по тундре, подыскивая подходящее место, чтоб было оно на одной из проталин, недоступной воде и ветрам. Нелегко было сыскать такое место сразу. А время не терпело… И вот однажды, рыская по тундре, встретились полукровки со своей стаей. Волки узнали их. Поначалу удивились, что живы они. Потом и обрадовались. Ведь белолобый на охоте удачлив был. Голодными собратьев оставлял редко. К тому же семейные волки уже отошли от стаи. Оставшиеся сами по себе жили. Промышляли как могли. Тут же — вожак. Есть надежда сытно пожить, как прежде. Но белолобый не обращал внимания на волков, окруживших его. Выглядев, где над тундрой теплый парок поднимается, поспешил туда вместе с полукровкой. Стая последовала за ними. Волки бежали не спеша и не сразу увидели чужую стаю. Она проскочила реку, начавшую вскрываться, и, взобравшись на крутой берег, будто собиралась обжить этот кусок тундры. Вот тут–то они и повстречались. Одна совсем слабая, небольшая; вторая — хоть и голодная, имела втрое больше волков. Сильных, матерых…

Осенью такая встреча была бы в радость. Но теперь, когда волки выбирают владения для логов, знакомство не могло обойтись мирно.

Стаи остановились. Обнюхали воздух. Зарычали зло, стали сближаться. Когда их разделила лишь маленькая полянка–пятачок, от стаи пришельцев отделился вожак. Он сел. Задрал морду кверху и завыл. Волки его стаи беспокойно заходили вокруг поляны. Вглядывались, рычали, но не бросались на чужаков без сигнала вожака.

Белолобый понял: драки не миновать, хотя сейчас она ему не была нужна. Но уйти, показать хвост нельзя. Это вожак–полукровка почувствовал сразу. Не только за слабость нагонят и разорвут. Отказ от драки — полное неуважение пусть к чужим, но собратьям. Дерись, коль встретились. У каждого есть клыки… А у вожаков свой этикет: сильному — вся тундра, слабому — смерть. Дерись, если даже знаешь, что тебя разорвут на куски и сожрут. Рано или поздно эта участь ждет каждого вожака. Белолобый глянул на свою подругу. Она вся напряглась и внимательно следила за чужой стаей, за каждым приближавшимся. Она понимала: пришельцы хотят окружить стаю и прикончить ее, едва вожаки сойдутся в поединке. Почувствовал это и белолобый: если он не одолеет вожака, полукровку разорвут первой. Значит, надо драться за двоих. Белолобый ощерился, вздыбил на загривке шерсть, показал вожаку пришельцев клыки и острые белые зубы.

Вожаки кружили. Не так–то просто подметить у врага все слабые, уязвимые места, в какие можно вгрызаться без промаха, чтоб поскорее закончить схватку.

Белолобый прятал от глаз чужака недавно заживший бок с ярко–красным рубцом от ножевой раны. Показывал лишь здоровый, успевший пополнеть. Второй вожак кружил, приседая, прятал хромую лапу, прокушенную в драке то ли своим, то ли чужим волком. Лапа еще не успела зажить. И вожак побаивался, что она может подвести его.

Белолобый тем временем подметил, что клыки у его соперника крупнее его, передние лапы жилистые и длинные, сильны в прыжке. Пришелец поджар и, значит, изворотлив.

Чужой вожак заметил, что белолобый, хотя и молод, силен, но в серьезных драках неискушен. Иначе почему спину не пригибает, чтобы прочнее держаться на ногах? Таким приемом пренебрегают только собаки. Может, и этот? Так и есть. Значит, неопытность — кажущаяся: у полукровок волчья свирепость усилена собачьей храбростью.

Стаи уже начали терять терпение. Но вот вожаки стали сходиться, шаг за шагом приближаясь друг к другу. Их рычание становилось все громче, грознее. Вот и первые комья талого снега полетели из–под когтей. Вожаки кусали снег, метали друг в друга ненавидящие взгляды. Движения их постепенно перешли в прыжки. Пока это были ложные выпады. Но вот белолобый задел вожака грудью и полоснул зубами воздух у самой глотки. Пришелец, увернувшись, припал, приготовился к сбивающему прыжку, подобрался живой пружиной… Обе стаи словно оцепенели, замерли. И вдруг… Совсем рядом, в одном прыжке от чужой стаи зашевелился сугроб. Затрещал, заскрипел, развалился на комья. Как само наваждение, на поляну из открывшейся берлоги выскочили медведь с матухой. Злые, голодные — они рассвирепели на волков, разбудивших их своим рычанием и воем. Кинувшись на стаи, они раскидали волков по сторонам, обратили в бегство. Поединок не состоялся. Не до выяснения отношений, не до логов, не до еды сразу стало. Хочешь жить — спасайся бегством. Тем более следом за двумя космачами медвежата из берлоги вылезли. А эти играючи не одного Волка горбатым могут сделать, с ними тоже лучше не связываться. Забыв о волчьем достоинстве, разбежались и вожаки. Даже обвыть друг друга на прощание не успели, радуясь затаенно, что настоящая схватка не состоялась.

Белолобый, сызмальства живший рядом с берлогами, знал медвежьи повадки и не боялся лохмачей. Медведи не станут долго гоняться за волками. Тем более за удиравшими. Знал он также, что косолапые даже по большому голоду не едят волков. Рвут их лишь в гневе или из мести. Но для мести сейчас не было повода, а медвежий гнев быстро проходит.

Вот и это семейство, уже забыв о недавнем, нетерпеливо обнюхивает тундру, первые проталины. Ищут медведи первые ростки черемши — надо брюхо набить, а уж потом и весне порадоваться. Но рано, слишком рано подняли их из берлоги волки. Придется пока обходиться перезимовавшей брусникой. Хоть и не станет от нее в животе сытно, зато до вечера сладость в пасти сохранится.

Белолобый на этот раз не искал следы своей стаи. Лизнув полукровку в нос, позвал ее на поиски логова. Та пробежала несколько шагов, тяжело переставляя лапы. Вожак понял, скоро им будет не до выбора. Если не повезет быстро найти удобное место, придется расположиться посреди открытой тундры, незащищенными от врагов остаться. Надо было спешить… Но подруга не торопится. Что–то вынюхивает. Почерневший снег лижет.

На снегу лежал совсем теплый пепел. Головешки от недавнего костра еще таили в себе огонь. Здесь был человек. Он ел мясо. Вон как вкусно пахнут кочки, на которые осел не успевший выветриться запах. Но… кроме него человек ничего не оставил для поживы. Даже обглоданные кости сжег на костре. Белолобый догадался: человек не бросает объедков в тундре, чтобы волки не пошли по следу. Когда нет времени сжечь остатки еды, человек всегда закапывает их в тундре. Прячет в снег. Даже пепел костров им забрасывает. Но нынешний снег таял быстро. Белолобый глотал голодную, колючую слюну. Злился на человека. Полукровка искала поблизости от костра хоть какой–нибудь кусок, оброненный по случайности. Вот кочка, здесь человек был. Тоже, наверное, участок метил своим пометом. Но это для людей, не для волков. Она бежит дальше. Как вкусно пахнут следы человечьи. Вот и то, что так долго она искала. Кусок мяса. Прямо под деревцем. Волчица бросилась к лакомству, чтобы проглотить его вмиг. Впервые она не вспомнила о белолобом, который подскочил, чтоб оттолкнуть подругу. Но поздно… Капкан сработал туг же.

Волчица взвыла от боли. Обе передние лапы попали в тиски. Петля из толстой проволоки надежно держала их. Полукровка повалилась на бок, оглашая тундру воем боли и страха. Кричала во весь голос, роняя слезы на тающий снег, а на коварный капкан голодную слюну.

Белолобый знал: ни одному волку не удавалось вырваться из капкана. После схватки его стаи с собачьей упряжкой и человеком этих железок все больше появилось в тундре. Если такое происходило на глазах у стаи, попавшего в капкан разрывали свои собратья, оставляя человеку клочья шерсти.

Белолобый осторожно обошел полукровку, обнюхал капкан. Понял, что с ним не справиться. Потом осмотрел трос, попробовал его перегрызть. Неудача. На тросе ни одной царапины не осталось, зато клыки заныли от боли. Вожак подошел к волчице. Устало лег рядом. Та поняла: надежды нет. Грустно оглядев тундру, подняла морду кверху, завыла истошно, призывая смерть. Так воют волки, чуя кончину.

На вой полукровки слетелись вороны. Для них голос приближающейся смерти — желанный зов. Правда, умерший волк не ахти какое лакомство, но все ж еда, сытость. Вороны запрыгали на снегу от нетерпения. Пока поодаль. Не может белолобый долго охранять свою подругу. Придет время — отлучится. Чтоб поесть. Тогда и их черед обеда или ужина настанет. Только нужно не прозевать свою добычу. Падалыщики, кося черные глаза, так похожие на тундровую ягоду шикшу, не улетают. Ждут. Белолобый знает, чего ждет воронье. Но время идет. Вот и ночь наступает. Вороны сели на дерево, к которому привязан капкан. Незаметно белолобый уходит недалеко и вскоре приносит полукровке зайчонка. Сам мышей поел и лег рядом с подругой. И едва проклюнулся рассвет, уже ни на шаг не отошел от волчицы. Все думал, как ей помочь, как отделаться от капкана. Несколько раз он пытался перегрызть его. Не получилось. А к полудню всполошились вороны. Загалдели, закричали зло. Пролетавшая сорока что–то крикнула им, и они, сорвавшись с деревца, покинули место ночлега, даже не оглянувшись на волков, прижавшихся друг к другу. По их крику белолобый понял, что опасность близка. Взъерошив загривок и глухо рыча, он лежал около подруги, пока не услышал человеческий голос и собачьи тявканья. Лизнув полукровку в живот, белолобый спешно потрусил к распадку, где было безопасно, откуда можно увидеть все, а самому остаться незамеченным.

Собаки тут же заметили волчицу в капкане и с лаем и рычанием подскочили к ней. Человек едва удержал их. Не дав приблизиться вплотную, остановил собак, слез с нарт, подошел к полукровке. Нагнулся. Та приподняла морду. Глянула на человека и закрутила хвостом. Человек даже отпрянул от удивления. Потом протянул руку к волчице, попытался погладить там, где еще на животе не просохла слюна вожака. Полукровка щелкнула клыками у его кисти, отдернув руку, тот сел на кочку рядом с волчицей. Закурил. О чем–то стал размышлять. Потом встал. Подошел к упряжке. Заговорил с вожаком ездовиков.

— Что кричишь, однако? Не волчица она. Собака! Понял? Да еще пузатая. Может, и от волка. Но все равно убивать нельзя. Она нам ездовиков хороших подарит. Вот–вот принесет. Незачем нам от молодых псов отказываться! Мы же не дурнее того глупца, какой выкинул или прозевал эту собаку. Верно, щенком убежала в тундру. Ее и не нашли. Одичала. Да только мы ее быстро приручим снова. А убей такую — за шкуру ничего доброго не возьмешь. Она сама и щенки куда как дороже стоют.

Вожак понял слова человека, потому что всю свою жизнь жил рядом с ним. Рявкнул на упряжку. Собаки утихли.

Белолобый ничего не понял. Но перестал бояться за подругу. Помнил, что, если человеку надо убить зверя, он делает это сразу. Не медлит, не говорит с вожаком своры. Да и не едят люди волков. Они не стая.

Человек подошел к нартам, достал ремни. Вернулся к волчице. Наклонился. Быстро связал ее. Не обращая внимания на рычание, освободил ее лапы из капкана. Подняв с земли, он уложил полукровку в нарты рядом с мешком, набитым мясом — приманкой для волков. Почуяв еду, полукровка заворочалась. Человек усмехнулся, сказал ей:

— Это не для тебя, подожди, однако, до дома.

Он сел на нарты, но ездовик заупрямился. Все оглядывался на связанную полукровку, ворчал.

— Чего стоишь? Этой новой собачке нельзя в упряжку. Брюхатая она! Иль не понимаешь ты этого, глупый кобель? К нартам приучать надо. Она их никогда не возила. Так что давай, веди, пока остолом[2] я тебя не проучил! — рассердился человек. И вожак вскинулся: упряжка, сорвавшись с места, легко и быстро понеслась, увозя с собой подругу вожака и еще не родившееся, неувиденное потомство.

Белолобый бежал поодаль. Прячась за сугробы и кусты, перескакивая от кочки к кочке, он боялся потерять след нарт. Пугающе незнакомые запахи, ударившие в нос, остановили его, заставили вспомнить об осторожности. Припав к тундре всей требухой, он выследил, где упряжка остановилась. Человек вошел в свое логово, но скоро вернулся. Взяв полукровку на руки, он отнес ее в сарай и запер его.

Ночью белолобый попробовал прокрасться к сараю. Но собаки подняли такой лай, что пришлось быстро уходить. На следующую ночь при сильном ветре он сумел подойти незамеченным. Обнюхав строение со всех сторон, белолобый скребанул лапой по бревну, давая о себе знать. Полукровка не откликнулась. Видно, не поняла. Или не услышала. Тогда, сдерживая злое дыхание, злясь на человека, на подругу, на себя, начал он рыть землю у стены. Рвал ее когтями. Торопился. Забыв об осторожности, рванулся он к своей подруге, у которой, возможно, уже появились волчата.

Яма должна быть такой, чтобы она сумела вылезти наружу. И белолобый старался, забыв все на свете, пока не очутился под сворой накинувшихся на него собак. От двоих, особо назойливых, он отбился. Но их было слишком много. Одному было не справиться. Тут нужна была бы целая стая. Но стаи нет. Он был один, и ему пришлось бежать от собачьей своры так, что свистел в ушах ветер. Зло, насмешливо.

Вот и не стало слышно собачьего лая. Не чувствуется запахов села. Едва уцелел. Чудом вырвался из собачьих озверелых пастей, так и не увидев свою подругу, не отняв ее у человека. Может, и убил он волчицу… А вдруг она сама не захотела вернуться к нему? Вспомнился трос, каким был привязан к дереву капкан. С такого не сорваться. Значит, просто не смогла сбежать подруга. А может, волчата уже появились? С ними разве уйдешь? Малы. Да и куда? Ни еды, ни логова… Одни беды. Вот и не решилась волчица? Как ни плохо ей у человека, зато потомство никакая стая не порвет, ни один зверь не обидит. Разве только собаки. Но они даже от него волчицу охраняют. Не пустили к ней. Берегут, никому не дадут в обиду. Вот только не выйти ей больше в тундровые снега. Не свидеться с белолобым. Отнял их друг у друга человек. А каково перенести эту разлуку волчьему сердцу!

Полукровку свою белолобый видел даже во сне. Вот они снова бегут по тундре. Подруга загоняет зайца. Он такой белый, как снег, его трудно вытащить из сугроба. Но полукровка хитра. Заяц вон уже в зубах у нее трепыхается! Вот она кладет его перед ним, но тут раздается лай собак, и он, проснувшись, вскакивает, готовый бежать от своры куда глаза глядят. Вокруг серая, оттаивающая тундра, дождь, тоска. Нет своры, нет подруги, нет зайца. Белолобый не знает, что ему делать. Куда идти? К таким, как сам? Но в эту пору никто к себе его не подпустит. Весенняя тундра голодна. Всяк норовит себя прокормить. Весною — серые особо злы. Волк с волком не могут мирно пройти мимо друг друга. Чуть потеплеет — станут терпимей. Белолобый остановился на краю болота. Смотрит, как утки гнездо вьют. Парами. Селезни — настоящие трудяги, все в гнездо тащат. Торопятся. Когда гнездо совьют, тогда утки и о селезнях вспомнят. Иначе зачем гнездо вили? Устроят свои дома, линять начнут. Тогда им не до воды. В тундре кормиться станут. Здесь их не только волк — волчонок без труда словит. За день стольких можно съесть, что потом ночью, в самое время волчьей охоты, можно спокойно спать в логове. У кого оно есть. Белолобый с досадой крутнул башкой. Отвернулся от уток. И тут же приметил куропаток. Эти уже успели свое белое зимнее перо сменить на серое, весеннее. И на радостях, что незаметными сделались в тундре, тоже в пары сбиваются. Вон куропатка, сама невзрачная, а из трех самцов выбор имеет. Не каждой волчице так повезет. Хоть она и зверь. Не чета птахе, какую не всяк волк, проглотив, в животе почувствует. А ведь вот живут и радуются. И на них человек капкан не ставит. И еды им нужно мало. По теплу — шикша, по холоду — рябина или стланиковые орехи. Им за сытостью бегать не надо. Она у них под лапами растет. Только успевай склевывать и глотать. Потому и птенцы у них всегда сытые, жирные, беззаботные. Корму полно, в гнезде тепло. Не то, что волкам достается. Белолобый видит, как из–за куста на куропаток лиса метнулась. Схватила самого большого петуха и к себе в нору потащила. Лисятам. Рыжие всегда умеют прокормиться. Едва лисята сами промышлять научатся, лисы мужиков своих из нор гонят. Жить одной сытнее. Вот так и волчицы. Редко какая пара к концу лета не распадется. Изгоняют волков из логов недавние подруги. Перестал быть единственным кормильцем — уходи. Самой — проще. Да и от подросших детей останется часть их добычи. Волк в логове нужен лишь на первых порах. Пока волчата слабы. А потом…

Но белолобый совсем никому не нужен. Собаки прогнали. Ни логова, ни волчицы, ни волчат нет. Отвернувшись от куропаток, он поднял морду к плачущему, словно тоже осиротевшему, небу и завыл жалобно, надрывно, точно кляня свое горькое, вынужденное одиночество.

С тех пор, как человек увез полукровку из тундры, прошло целое лето. И белолобый, долго не решавшийся подойти к селу, однажды не выдержал и ночью подкрался к знакомому строению.

Вожак уже был совсем иным. Сильным, матерым волком при острых клыках и когтях, какими он при желании сумел бы задрать не одну собаку. В логовах своих собратьев он нередко видел подрастающее поколение волчат. Уже окрепших, начавших свою жизнь в тундре. Наблюдая за ними, белолобый все сильнее хотел увидеть своих малышей.

На этот раз собак не было ни около сарая, ни возле дома. Видно, вместе с человеком ушли в тундру. Спокойно обойдя сарай, он, увидев открытую дверь, вошел внутрь. Из многих запахов отыскал, учуял совсем недавний — полукровки. Вот здесь она лежала. Тут, на бревне, оставила следы зубов. Верно, хотела прогрызть стену, чтоб вырваться в тундру. Ее следы вместе с собачьими выводят его за село, в тундру. Белолобый, перескакивая кочки и коряги, мчится не оглядываясь. След полукровки совсем свежий, теплый. Она уже недалеко. Скоро он ее найдет, разгонит собак и они снова будут вместе.

Внезапно следы волчицы оборвались у берега реки. Волк поднял морду и в темноте отчетливо увидел на другом берегу костер. Не в силах сдержать себя, он завыл протяжно, зовуще. Потом стих. Вслушался. Волчица должна была отозваться на зов. Она хорошо знала его голос. Но ответа не последовало. Волк взвыл еще раз. И тут же выстрел заставил его умолкнуть.

Белолобый осторожно вошел в воду и тихо поплыл. Он знал, что, если чем–то выдаст себя, ему не спастись. В воде не сбежишь. В ней и самый сильный волк беспомощен перед человеком. В воде — всяк уязвим…

Белолобый незамеченным переплыл реку, не отряхиваясь, вышел на берег. Всмотрелся. Коротко взвыл. Отошел к воде. Стал ждать. И вдруг из тумана прямо на него выскочила полукровка. Она была свободной. Без троса и ремней. Живая, сытая, веселая. Она глянула на него. Обернулась. И вожак увидел четверых волчат, прибежавших следом за матерью. Они были подвижными, резвыми, похожими на волчицу. Остановились неподалеку. Не подходили. Порыкивали испуганно. Звали волчицу уйти от этого незнакомого волка. Они не признали его. Полукровка виновато крутнула хвостом, хоть и знала, что в том нет ее вины. Подойдя к белолобому, она лизнула его бок, когда–то порезанный человеком. Вожак подтолкнул подругу к реке. Позвал за собой. Но волчица внезапно отскочила от него. Оглянулась на подросшее, недоумевающее потомство, не понявшее, что этот волк — отец. Волчата ощетинились. Приготовились защищать мать.

Белолобый еще раз подтолкнул волчицу к реке. Рыкнув уже злее. Она отскочила в сторону. Отвернулась от него. Смотрела на волчат. Те подбежали к ней вприпрыжку, совсем по–собачьи. В них не было волчьей осторожности. Лишь крупные головы на неподвижных волчьих шеях, жесткая шерсть на загривках, желтые немигающие глаза, да сильные не по возрасту лапы отличали малышей от собак. У всех четверых на лбу жило отцовское белое пятно. Материнские «подмороженные» уши не торчали как у волков. Ее же крутящийся хвост унаследовали все четверо. В рычании их не было злобы стаи. В них не было волчьей осанки и достоинства. Все это заменила свирепая беззаботность своры, готовой драться не за себя — за человека. Белолобый понял, что волчатам живется легко. Иначе не лоснились бы бока, не бежали бы за волчицей вместо того, чтобы искать добычу. Как настоящие волчата — их ровесники в тундре. Волк знал: его малыши — потеряны для стаи. Привычные к легкому куску — не приживутся в тундре. Она для них совсем чужая. Эти не пойдут за отцом. Не оценят волчьей свободы. Рожденные в жилье человека, они стали собаками. Тундра им уже не нужна. Он подошел к волчице и снова толкнул ее в бок. Оскалив пасть, она отошла от него. И волк догадался, что навсегда потерял свою подругу. Ее подчинил себе человек. Она стала собакой и привыкла к человеку. Наверное, тот был к ней очень добр и хорошо кормил.

Белолобый, тихо сидя у воды, смотрел, как уходит от него волчица. Она оставалась с малышами, а он должен уйти, как все волки–отцы. У юных белолобых появилась иная жизнь: своя свора, никем не отнятый кусок и надежное логово, дарованное человеком.

— Кэрны! — вдруг донесся до слуха белолобого голос. Волк припал к песку. Из тумана вышел человек. Он сразу понял все. Гладя па полукровку, он грустно сказан: — Нашел, однако. Знать, шибко любил. Да только опоздал ты, паря. Щенков не ты, а я помог ей вырастить. Бабы, даже зверьи, такое помнят крепко. Не уйдет она к тебе. Не зови. Другую ищи. И детей своих не сманивай. Им иначе жить надо. У меня. Друзьями моими. А ты иди. Иди! Тебя не трону. Хороших ездовиков из твоих детей сделаю. За них тебя не обижу. Хоть и зверь, а все же ты отец им. Ну да еще наплодишь себе в утеху. Если приведется… А от этих — отступись. Злишься, что против тебя их ращу? Оно и верно: против стай. Всяк себя бережет как может. Вот и я твоими детьми с тобой враждовать буду. Большая тундра, да только и в ней нам с тобой не разойтись когда–нибудь… Так уж лучше уходи. Пока я добрый, однако.

Белолобый, не мигая, смотрел на человека. Его полукровка уже ушла вместе с волчатами, к своре. Волк медлил, хотя понимал, что ждать ему уже некого. Что человек в любой момент может сдернуть с плеча убивающий гром или позвать собак…

Волк ждал, когда человек уйдет или отвернется. Гордость не позволяла ему уйти первым. И человек словно понял его. Повернувшись, он медленно зашагал к угасающему костру. Белолобый тут же кинулся в воду. Торопливо плывя, он не видел, как человек обернулся и долго с грустью смотрел ему вслед.