Эту волчицу в стае признавали. За легкий бесшумный бег, когда в потопе за добычей она, казалось, не бежала, а летела по воздуху, едва касаясь седых макушек сугробов. Длинные тонкие лапы ее, гибкая спина — серая, без единой подпалины, гордая голова с прямыми ушами, внимательные зоркие глаза — все вызывало зависть волчиц. Стая подчинялась вожаку. И только эта молодая красавица никому не покорялась. Она жила в стае сама по себе. Своею прихотью. Нередко уходила. Никто не знал куда. Но всегда возвращалась в стаю. Нагоняла ее в ночи либо поутру. И, вылизав сытый живот, ложилась спать. Добычу, какую бы то ни было, она предпочитала съедать одна. Добыча — это волчья удача, это сама жизнь. Закон стаи для всех одинаков: молодых спящих волков всегда охраняют старые. Стая держится на сильных, а сила — в молодости. Вот и на общей охоте: не, важно кто выследил, кто завалил зверя. Сытно поест лишь тот, кто сумеет отнять у собрата кусок мяса побольше и пожирней. Не победой над зверем гордились волки, а сытостью. Тугой живот — это и есть волчье счастье.

Волки стаи давно не оглядывались на старых волчиц. Нередко, поймав добычу, отгоняли от нее голодных старух. Иную так полоснут по боку, что у той в глазах потемнеет. Рыкнув в самую морду, пригрозят жутко. Сами тут же, оторвав громадный кус, несут его в зубах молодой волчице. Та никогда не лезла к чужой добыче. Сидела поодаль. Смотрела, как делит стая оленя иль зайца. А волки… один перед другим старались. Положат свою долю перед волчицей. Ждут, когда возьмет. В глазах — надежда. Ведь пора бы волчице приглядеть друга. Вторая ей зима пошла. И волки все чаще заглядывались на нее. Молодая подруга — радость. Много волчат принесет. Сильных, здоровых… Но с кем из волков сядет она в лунную морозную ночь на сугроб? Кому подпоет в звонкой тиши? Кому позволит обнюхать себя? С кем из них убежит от стаи ночью в белые, молчаливые снега? Кого изберет? И ждали волки. Терпеливо выказывали знаки внимания. Пытались завлечь ее в тундру, подальше от стаи. Но волчица, словно не понимая, оставалась сидеть на прежнем месте. Случалось, иные, особо назойливые, теряли терпение и, подойдя, кусали за ухо, за бок. Не больно. И все ж… Волчица подскакивала пружиной. И тогда худо доставалось смельчаку. Самому вожаку, матерому волку, метину поставила — ухо порвала.

Старые волчицы знали, отчего теперь в стае вспыхивали драки. Когда–то и из–за них враждовали волки. Но это было так давно… Друга волчицы выбирают тщательно. Не вдруг, не всякого можно подпустить. Вот и эта правильно делает. Только странно, почему с тоской в снега смотрит? Кого выглядывает, кого ждет? Ну да придет еще ее время, — думали старые волчицы, вспоминая свое.

Зима уже шла на убыль. И хотя ночами еще трещали морозы, солнце уже пригревало так, что сугробы проваливались не только под оленем, но и под волком. По взбухшему снегу невозможно было догнать даже зайца. И волки ждали ночи. Сейчас стая не гнушалась никакой добычей. Да оно и понятно! Ожидалось потомство. И волчицы теперь стали злыми. Еще бы! В животе не меньше шести волчат есть просят. А волки указывают на снег: мол, он мешает. Волчицы рычали на волков требовательно. И едва наступала ночь, сразу начиналась охота. Оставалось совсем немного до весны. Скоро, разбившись по парам, заживут волки семейно. Защищаясь и кормясь кто как сумеет. Одинокой в этом году осталась лишь молодая волчица. Знать, не будет у нее волчат по весне. И придется ей до самой глубокой осени жить без защитника и кормильца. Зря привередничала. Прозевала время свое Теперь мучайся одна. Выследят такую люди и… поминай, как звали. Училась бы у нас. Мы уже жизнь прожили. Знай: красе — час, гордости — предел имеется. Качая дрожащими головами, засыпали волчицы устало, ожидая появления на свет своего потомства. Возможно, последнего…

Теперь волки все реже охотились стаей. Каждый старался накормить досыта только свою подругу. Ведь та носила его волчат. А они должны родиться сильными…

Смолкли в ночной тундре так похожие на стон волчьи песни Стая была готова распасться на пары. Волки приглядывали места для логов. Иные, облюбовав сухую полянку, тут же рыли нору, метили свои участок, потом шли за волчицей. Напоследок, так случалось каждую весну, собрались волки все вместе. И внезапно приметил вожак то, что увидели другие — живот молодой волчицы вслух и шевелится. Правда, бока не отвисли. Но новая жизнь кипела уже в ней. Вожак подошел. Оглядел сидевшую поодаль волчицу со всех сторон. И вдруг… О! Этот запах! Ненавистный каждому, кто рожден волком Вожак зарычал, обнажил клыки. Еще секунда и его зубы впились бы в бок волчице. Но та вовремя отскочила.

Огрызнулась зло, приготовилась защищаться. Вожаку вспомнилось, как эта волчица однажды уже проучила его. Опозорила перед стаей. С тех пор сил у вожака не прибавилось. Постарел. Вон и в подруги ему досталась немолодая волчица А решаться на драку, когда не уверен в победе, да еще на глазах стаи… Даже у волка есть благоразумие. Вожак отошел. Сделав вид, что лишь по старой памяти для острастки рыкнул на молодую волчицу. Та поняла, что кто–то из стаи захочет проверить, почему на нее столь внезапно обозлился вожак? Опередив всех, быстро встала и пошла в тундру, обнюхивая каждую кочку. Ее поняли по–своему: пошла охотиться Зная характер молодой волчицы, стая потеряла к ней интерес Ушла — так ушла. Не кидаться же за нею на виду у подруг! Те не простят. Да и волчица не любила, когда кто–то из собратьев шел за нею.

А волчица уходила в тундру все дальше. Вначале медленно, потом быстрее. И лишь вожак да она сама знали, что больше уже никогда не вернуться ей в стаю. Вот волчица уже совсем скрылась из виду. Но чуть погодя волки опять увидели ее сидящей на высокой кочке. Волчица смотрела в сторону стаи. Потом подняла морду к черному небу. Оглядела звезды, так похожие на волчьи глаза в ночи. И коротко взвыла, прощаясь со стаей.

Волчица тихо прилегла на проталину. Уронила морду в рыхлый снег. Внезапно поднявшись, она огляделась по сторонам. И пошла напрямик в тундру, в темнеющие скопища кочек, деревец, кустов, подальше от стаи…

Голодная слюна капает с клыков. В глазах темнеет и лапы дрожат мелкой, противной дрожью. Сейчас неплохо бы поймать зайца. Или отыскать мышиную нору. Скоро рассвет. А голод гложет все сильнее. Волчица еще раз оглядывается вокруг. Нет ни звука, ни запаха. Она уныло плетется к глухому распадку. Может, там повезет… И вдруг прямо под лапой что–то белое встрепенулось. Будто кусочек снега ожил. Куропатка! Попыталась взлететь. Да не тут–то было. Видно, сыта птица, коль дремала в снегу. Сладко ей спалось. Проглотив куропатку, волчица тщательно подобрала окровавленный снег, чтоб ничего от добычи не пропало. Отплевываясь перьями, она трусцой побежала по распадку.

Небо заметно светлело. Волчица, решив немного передохнуть, присела. Осмотрев бока сопок, стеснивших распадок, она в скале приметила расщелину. Довольно глубокую. Темную. Подошла. Вгляделась. Здесь можно не только выспаться, но и поселиться постоянно. Особенно если прокопать нору вглубь. Тогда ни снег, ни ветер, ни дождь не опасны. Правда, солнца маловато. Ну да это не главное.

К наступлению утра, когда любопытное солнце заглянуло в распадок, нора была готова. Здесь могли бы расположиться двое взрослых волков. Но не для того старалась. Вон как ноют усталые лапы, болят когти. Осталось только заставить себя натаскать в нору сухой травы! Здесь, в распадке, ее много. К самому горлу снова подступил сосущий, головокружительный голод. Сил оставалось мало. Их нужно поберечь к ночи. Возможно, повезет, как недавно с куропаткой. И тогда можно будет подумать о траве. Она лизнула шевельнувшийся бок. Нет, ждать нельзя. Ей некому помочь. Выйдя в распадок, волчица, подкусывая под корень сухую траву, стала носить пучки в нору. К вечеру совсем обессилела. Хоть бы зайчонок! Но распадок словно вымер. Выходить из него она боялась. Страх не пускал далеко от норы. Ведь скоро на свет появятся волчата. Ее волчата! Но чем их кормить? Она взвыла на бокастую сытую луну, лениво катившуюся по небу.

Волчица закрыла глаза. Как недавно это было! Тот волк–вожак носил на боках рубцы — отметины поединков и побед. Но годы взяли свое, и, состарившись, он надоел стае. К добыче лез. А ее и молодым не хватало. Сначала оттесняли, потом открыто отгонять начали. Клыки пускали в ход. Что с того, что когда–то этот волк кормил всю стаю. Со временем такое забывается. Волк, не умеющий прокормить себя, не должен жить добычей стаи. Старый волк обязан был забыть сделанное в молодости. Волк не живет памятью. Он жив — покуда силен. Волки не терпят слабость. Ни в чем. Вот и тот волк. Вовремя смирился. Не стал ждать расправы. И, поголодав с неделю, однажды ночью исчез. Ушел в снега. Там он умер. Впрочем, стаю это уже не интересовало. Его не искали. Знали, видели, что недолго протянет. А кому такой собрат нужен! Дожил до старости, своею смертью отошел. Волчьей, почетной. Никто его не убил, не осилил на охоте, не порвала и стая. Мертвого старого вожака не трогают волки даже по голодухе. Другое дело, покалеченного или смертельно раненного — такого стая быстро на куски растащит. Чтоб сам не мучился и других не изводил. Потому редко кто в стае доживал до старости. Мало кому приводилось умереть самому, без помощи. И когда трупы немногих волки находили в тундре по случайности, они целую ночь, окружив стаей, оплакивали их по–своему, по–волчьи. А едва начинало светать, уходили от мертвого. Тут же забывали о нем. Да и до того ли? В стае каждый год прибавлялось волков. Что толку помнить ушедших? Себя бы не забыть. Накормить. Вон чуть зазевался и собрат добычу из–под носа стащил. Когда теперь повезет поесть! Свой же волчонок норовит вырвать кусок из глотки. Хорошо, если силенок маловато. Когда заматереет — спуску не жди. Нет ближнего. Нет родства. Есть лишь свое брюхо. Чужая сытость не греет. Оттого и драки, свалки. В них, случалось, не одного, по двое–трое волков разрывали в клочья.

Закон стаи… Его волки усваивали с первых дней своего появления на свет. Собственной шкурой. Не приведи Господь появиться в логове больному или увечному волчонку. Не хватит духу у самой волчицы — стая быстро расправится с тем, кто может стать обузой. Вступись волчица за своего волчонка — не миновать и ей зубов стаи. Может, потому логово от логова порою за версту выбирают. Но и это не спасает…

Волчица вздрагивает: против стаи ей не устоять. Повезло, что вожак не решился воспользоваться своим правом наказать ее. Окажись он в поединке слабее — стая разорвала бы обоих. Ее — за чужой запах. Его — за поражение.

Но что такое? Неужели показалось! Не может быть! Волчица выскакивает из норы. В свете луны, в темном распадке она, увидев тяжелый силуэт оленя, стала незаметно подкрадываться к нему. Тот заметил волчицу слишком поздно. Из порванного бока полилась кровь. Олень сделал запоздалый прыжок. Волчица замерла от страха. Неужели уйдет? Ведь у нее нет сил догнать его! Но олень, будто споткнувшись, упал на колени. Волчица кинулась к нему. Он попытался поддеть ее рогами, промахнулся, и, рухнув на бок, замер.

Волчица долго не могла насытиться. И хотя живот распирало от мяса, глаза все еще оставались голодными. Когда глотка уже не смогла протолкнуть ни одного куска, волчица разорвала оленя на части. Перетащив их в нору, она, положив морду на теплое мясо, уснула.

Утром, едва небо стало светлеть, она уже была у остатков своей добычи. Волчица впилась в нетронутую вчера оленью глотку. Что–то звенькнуло. Она отпрянула в сторону и, пригнувшись, огляделась. Рядом никого не было. И тут она заметила на шее оленя веревку с небольшим колокольчиком. Волчица сразу осознала опасность. Оленя скоро будут искать, и собаки по следу сыщут ее нору. Надо уходить. Скорее! Пока не поздно! Волчица опрометью кинулась из распадка, чтобы уже никогда не возвращаться сюда.

Новое логово пришлось приглядеть в кустарнике. Неподалеку от реки. Место было угрюмое. Со всех сторон продувалось ветрами. Зато вокруг все было видно. Волчица стала рыть нору под старым сгнившим деревом. Когда управилась, пошла осмотреть новое место. Вокруг пристанища не нашла ни одного соседа из собратьев. Зато мышей, зайцев и лис было вдоволь. Неподалеку — две берлоги. Медведи еще спали. Пока они встанут от спячки, ее волчата будут на ногах. Коли по–соседски с медведями можно будет ужиться, значит остаться стоит. Ну а не повезет — с подросшими волчатами легко перебраться в другое место.

Три дня, не прилагая особого труда, ловила волчица мышей и зайцев. Никто ей не мешал. Далеко за пределами логова пометила она свой участок, как предупреждение собратьям, что место занято. О каждый пень и корягу потерлась, оставив на них свой запах. На облысевших от снега кочках помет отложила. Слюной кусты пометила.

Быстро освоила свою территорию волчица. Через три дня, к ночи, вернувшись в логово, она почувствовала внезапную слабость. Задние лапы ее будто онемели. В глазах зеленые искры мельтешились. Из пасти слюна побежала. Холодная. Волчица легла на сухую траву, решив, что переутомилась за день. Нужно отдохнуть. К утру все пройдет. Но нет. Ей становилось все хуже. В животе появилась резкая боль. От кончиков ушей и до когтей болело все тело. Волчица вначале ворочалась, потом стала кататься по сухой траве, кусая землю, саму себя. Но боль не проходила. Она лишь усиливалась. И тогда, обезумев от нее, волчица выскочила из логова и взвыла на всю тундру, взывая о помощи. Но кого она звала, кого ожидала? Никто не откликнулся, не поспешил на ее зов. Волки хорошо знали один клич — делить добычу. Все остальные они не воспринимали… Волчица вспомнила, что, если она умрет, стая волчат в живых не оставит. От страха она умолкла. Стала ползать на животе, стараясь выдавить из себя боль, роняя слюну и слезы на землю.

Что–то пискнуло у нее за спиной. Волчица оглянулась. Подползла. Теплый комок барахтался в траве. Волчонок! Первый! Ее! Она осторожно взяла его зубами за загривок, потащила в логово. Едва успела положить, как боль снова волной прошла по ней. Волчица, боясь задеть первенца, прижалась к земле. Еще двое. К утру у нее появилось пятеро волчат. Измученная за ночь, она облизывала их. Пододвигала ближе к теплому животу. Временами впадала в забытье, но тут же просыпалась. Не расползлись ли, не откатились ли, не съел ли их кто? Волчата крепко держались за сосцы, прижавшись друг к дружке, лежали рядышком.

Она оглядывала их. Радовалась. Но вдруг, почувствовав какое–то беспокойство, перевернула одного волчонка и застонала от горя. На лбу малыша, от уха до уха расплылось белое пятно. Как страшная отметина. Как клеймо, которое не скроешь, не спрячешь. Только этого она и боялась. У волков пятен не бывает. А тут всяк поймет, что отец волчонка — пес. Такого происхождения ему никогда никто не простит. Много будет у него врагов в тундре. Ни одна стая его не примет. Да и дадут ли жить ему — ни собаке, ни волку — по своим законам? Разорвут, едва увидят. Не только его, но и других волчат, и ее саму. За позор стаи. Волчица задрожала, словно это должно было случиться сейчас. Что делать? Она всмотрелась в волчонка внимательнее. Он был крупнее всех и устроился удобнее других — в самой середине. Волчица смотрела на него со страхом. Из–за такого не станет и этих четверых. Наконец, она решилась. Осторожно встала, чтобы взять белолобого и унести подальше в тундру. Но он не пожелал отпустить сосок. И держался на нем крепко и спокойно. Другие волчата тыкались мордашками в пустоту. А этот не позволил и на секунду оторвать себя от самого вкусного материнского молока. Волчице стало жаль малыша. И она, постояв немного, снова легла. А к вечеру страх опять одолел. Ей казалось, что все волки тундры прознали о случившемся и теперь ходят вокруг ее норы, ждут, когда она выйдет, чтоб разделаться с нею и с волчатами.

Надо унести белолобого подальше. Покуда мал. Меньше будет мучиться. В слабом теле — слабая жизнь. Быстро умрет. Или какая–нибудь ворона им поживится. Зато ни ее саму, ни оставшихся волчат никто не тронет. Волчица, схватив белолобого, только что отвалившегося от соска, побежала в тундру. Тот, ничего не понимая, кряхтел. Потом заворчал недовольно. Волчица, глуша в себе материнское умиление столь ранним проявлением характера, вскоре была уже у края болота, уже оттаявшего, пыхтящего опасностью. Положила волчонка на траву и, обнюхав напоследок, она бросилась обратно к логову. Но… волчонок словно понял. Запищал во все горло так пронзительно, что волчица невольно остановилась. Чего доброго, на крик этого горластого волки сбегутся. Увидят, поймут, в чем дело. Порвут его. Потом по следам ее сыщут. От волчонка не откажешься. На нем ее запах.

Волчица медленно возвращается назад. Волчонок кричит так, что слезы бегут из глаз волчицы. Она облизывает малыша. Тот, почуяв родное, ворчит обиженно, понемногу успокаивается. Тянет мордочку, просит есть.

Схватив дрожащего от страха волчонка, она еще быстрее бежит в логово. Там долго вылизывает его. Значит, не суждено ему погибнуть. Цепко за жизнь держится. Но суждено ли выжить? И в радость ли ему будет эта жизнь? Сколько пережить придется… Волчица тяжело вздыхает. Уж если не доведется выжить, не она станет тому виною. Какой ни на есть, он ее. Кормя малышей, она прислушивается к звукам, голосам тундры за норой. Опасливо вздрагивает.

Но шли дни. Никто не подходил к логову, и волчица стала успокаиваться. Малыши росли быстро. Вскоре у них прорезались глаза. Она стала приносить в нору мышей и зайцев. Учила волчат есть мясо, хорошо обгладывать кости, высасывать кровь из добычи. Малыши быстро перенимали нехитрую науку. Наевшись досыта, играли в норе до ночи.

Волчица, глядя на них, радовалась, что белолобого никто не обижает, но про себя жалела, что другие волки, когда придет пора сбиться в стаю, не будут вот так по–доброму относиться к нему. А пока он играл. Играл, не зная, не предполагая никакой беды для себя. Он был так мал, что ему не было дела до законов стаи, которую он еще и в глаза не видел.

Каждый день, просыпаясь среди ночи, он находил у самого носа кусок мяса, какой ему припрятала мать. Почему? Он не знал. Не понимал, зачем именно ему нужно было стать сильнее других волчат, скорее вырасти. Это знала лишь волчица и делала все, что могла. Слабому, белолобому не выжить, лишь сильный сможет постоять за себя перед стаей, встречи с которой никому не избежать.

Прошло еще две недели. Волчата стали выходить из логова в тундру. Там играть интереснее и на солнце погреться можно. Наблюдая за малышами, волчица отметила, что белолобый самый серьезный из всех. Он первым просыпался. Раньше других уходил в тундру. Быстрее других понял, что к чему. А вскоре уже сам себя кормил. Первой его добычей стал зайчонок. Его он съел целиком. А потом и взрослого зайца поймал. Половину одолел. Вторую в логово принес. Не спрятал про запас, как делают волки. По–собачьи честно поделился. Положил добычу перед волчицей. Мол, поступай как хочешь. Та отдала мясо волчатам. Они не смогли сами поделить. Передрались меж собой. Волчица, рыкнув, угомонила их.

Вскоре и других волчат стала кормить тундра. Но никто из них не принес часть добычи домой. Никто не захотел делиться с другими. Лишь их раздутые, сытые бока говорили о многом. Один белолобый время от времени, когда ему везло, не забывал о волчице, не допуская притронуться к добыче волчатам. Рыча, отшвыривал их.

Волчица несколько раз видела, как промышлял в тундре белолобый. Он не бежал туда напролом, как другие, распугивая далеко вокруг все живое. Шел тихо, прячась за кустами и кочками, вынюхивая следы, и, найдя то, что искал, ложился и долго, не шевелясь, ждал. А когда заяц выскакивал из норы, белолобый, не давая опомниться, тут же нагонял, хватал его, не давал повернуться на спину. Его никто не учил, сам понял, что косой может даже взрослому волку распороть живот. Осторожность, смекалка — сытно кормили белолобого. Не полагаясь на волчью удачу, он пользовался собачьей хитростью, и та нередко выручала.

Другие волчата охотились иначе. Не осторожничали. Поэтому порою целыми днями гонялись за зайчатами, а к вечеру нередко возвращались в логово злые, усталые и весь следующий день раскапывали мышиные норы. Хоть и не сытно, но надежно.

Белолобый не ел мышей. Как все собаки, брезговал ими. Когда не везло на зайцев, искал в тундре облинявших, еще не оперившихся куропаток. Глотал он их целиком. Убежать им от него никогда не удавалось. Однажды белолобый даже загнал в болото олененка. В трясину. Там с ним расправился.

Потом по кускам перетащил то, что болото не успело отнять. Три дня вместе с волчицей ел.

Волчата не догадывались, что волчица белолобого любила больше всех. За отметину ль белую, предвещавшую черное будущее, иль за свое прошлое, но только и повзрослевшего вылизывала она его ночами, будто был он у нее один–единственный. Забывая о других, его одного берегла от бед, зная, что остальные теперь и сами выживут. Их примут в стаю. Они — волки. А этот… Что ждет его? Если не порвет стая, будет жить в тундре один всю жизнь? Гонимый и волками, и собаками. Горестной тенью пройдет по тундре, чужой всем, не нужный никому…

Волчата никогда не уходили в тундру вместе. Охотились порознь. Всяк сам для себя. Когда везло, возвращались веселыми. Если выпадали неудачные дни — хмуро прятались в норе, долго ворочались в кромешной темноте, успокаивая урчащие животы.

Волчица в такое время была настороже. Ушло детство от ее малышей. Поев первый раз свою добычу, волчонок по закону стаи считался взрослым. Вот и ее дети… Перестали играть друг с дружкой. Не до того. Всяк о своем помышлял. На голодный живот хорошие мысли не придут. Злые, мрачные лежат волчата, в клубки свернувшись. Зеленые, голодные глаза искры мечут. Друг на друга рычат, зубы в оскале. Только белолобый спит спокойно. Теснят его — подвинется. Как–то во сне голову на бок сестренке положил. Та за ухо вмиг тяпнула. Да так, что кровь брызнула. Белолобый вскочил. Схватил обидчицу за загривок. Оттрепал до того, что она взвыла от боли. За нее другие вступились. Мол, не мешай спать. Но тут взбеленился белолобый. Он припал на передние и, мотнув головой, стряхнул с себя ошалевших от злости волчат. Потом, рыкнув коротко, сделал ложный выпад вперед. А когда волчата, сшибаясь лбами, кинулись, белолобый прыгнул на них сверху, придавив собой всех четверых. Волчата, извиваясь, ворчали, но вырваться им повезло не сразу. Тогда они затаили злобу. Накинулись во сне на белолобого вчетвером. Кусать его начали. Не в шутку. И волчица не выдержала. Вскочила. Ощетинилась. Зарычала. Но волчата от злости не услышали, не разглядели. Волчица схватила за загривок одного и выкинула из логова. Других троих, оттрепав за загривки, раскидала по углам. Стоя среди волчат, она обнажила свои клыки, предупреждая тем самым, что любая драка в ее присутствии невозможна. Закон стаи запрещал волкам, не достигшим годовалого возраста, мериться силой на виду у старших. Только игра и охота разрешались им. Подравшихся недорослей наказывали жестоко. Могли и порвать, если рядом не окажется родителей. Стае некогда успокаивать. Лишний шум в тундре мог привлечь собак. За ними и человека. Этого волки боялись больше всего. Ведь человек умел убивать на расстоянии. Он уничтожал самых сильных. Тех, на ком держалась стая. А волчат собирал в мешок и увозил. Куда, зачем, кто знает? Лишь успевшие сбежать и скрыться волки навсегда запомнили, как опасно шуметь в тундре.

Но эти волчата ни разу в жизни не видели человека, не знали его запаха. Бояться того, кого не знаешь, они еще не научились. Волчица радовалась, что далеко за пределами ее владений она ни разу не видела, не почуяла следов человеческих. Самой ни разу не доводилось попасться на глаза людям, но пришлось однажды увидеть, как шестерых волчат, еще слепых, топил в реке человек. Волка, их отца — вожака стаи, кинувшегося на помощь малышам, он уложил наповал.

Человек… В страхе и ненависти к нему растили малышей взрослые волки. Только осторожность и хитрость могли уберечь стаю от человека. И первая помощница всему была тишина. Вот почему, не только чтобы защитить белолобого, наказала волчат не жалеючи одинокая волчица. Лишь больной урок хорошо и долго помнится. Волчата притихли. Разъяренной свою мать они видели впервые…

За логовом тихо фыркала виновница неприятностей. Вернуться в нору боялась. Тем более когда все озлобились на нее. И могут проучить больно и жестоко. Но и уходить от логова тоже не хотелось. Вокруг ночь, тьма. Она в такую пору еще боялась убегать от норы далеко. Придется смириться с тем, что теперь все долго на нее рычать станут. А все этот белолобый! И никак не удается по–настоящему одолеть его. Обидно, что вот она всех должна бояться и слушаться. И мать, и братьев. Она просовывает любопытную морду в нору. Утихли? Можно войти и доспать до утра? Но белолобый, он ближе всех лежал, лапой ей по носу мазнул. Хорошо, что вовремя отскочила. Не то остались бы на носу черные полосы на всю жизнь волчью. Эх, а разве она и без того легка? Вон в свое логово и то не впускают. Волчица не стала мешать белолобому. Знала, не хотел он обидеть, прогнать сестренку. Примириться намерился. Собаки, прощая друг друга, либо лижутся, либо, лапой погладив, дают знать, что обиды забыты. Но то собаки. Волкам их поступки непонятны. Они воспринимают многое иначе. Волки не признают дружбы и родства, не прощают обид. Помнят их долго. Даже во время свадеб волк не раз обидит избранницу. Не добром, не заботой ее покорит. Злобой своей. Недаром волчицы не только слабее, но и боязливей самцов. Ведь с первых дней брачной гульбы не заживают на боках подруг следы укусов. Считалось, что чем их больше, тем требовательней, серьезней напарник. Ни одной оплошки не простит. Все видит. И учит. Но сам. Другим свою подругу в обиду не даст. Если только на нее не рассвирепеет вся стая. Другое дело — собаки… Волчица тяжело вздыхает, закрывает глаза. Их она ненавидела с того дня, как стала понимать жизнь. Их запах и голоса, их бег и вид вызывали лютую злобу. Собак она считала едва ли не самым большим злом в тундре. И, как истинная волчица, готова была перегрызть глотку любому псу. Она рвала когтями тундру, кусала землю, на какой чуяла собачий след. Она выла, злобствовала на луну и никогда не доедала остатков собачьей добычи в тундре. Лучше умереть от голода, чем подобрать объедки врага… Но однажды вожак привел волков так близко к человеческому жилью, что нартовые псы почуяли стаю и подняли шум. Они стали срываться с привязей и помчались в тундру. Не из дружбы. Ее никогда не было между волками и собаками.

Старый вожак знал, что близится время гона и волки к нему не готовы. Отощали, обессилели. А какое потомство даст голодная стая? Начнут гибнуть волчата… Он знал, что около человечьего жилья хоть один раз можно поохотиться и накормить стаю. Это поставит на ноги слабых. Даст им силы! Какою будет добыча — нельзя предугадать наперед. Но она будет! В этом вожак был уверен. И он не ошибся. Недалеко от людей, от их жилья, волки разорвали старого оленя. Все шло хорошо, покуда не примчались собаки. Их было много. Вот тут и началось.

Стая и свора… Они сплелись в один громадный, лохматый ком. Щелкали зубы и клыки, впивались в бока и глотки. Лилась кровь на снег. Шерсть летела клочьями. Вой, рык, лай, визг заполнили тундру и оглушили ее. Где–то в стороне от дерущихся, среди коряг, под деревцами, выли, визжали, катаясь по снегу, волки и собаки с распоротыми боками и брюхами. Этим оставалось недолго мучиться, но каким больным было это «недолго»! А иные волчицы, не дожидаясь развязки драки, подскочив к умирающим, вытаскивали из порванных животов теплые куски непереварившейся добычи. Хоть и большой был олень, но и его не всем хватило. И поедали волчицы то, чего не хватило им, вперемешку с волчьей требухой. Умирающий неопасен. Нет сил. Не может постоять за себя. Не сумеет защититься. Так пусть умирает, чтобы выжили живые.

Волчица почему–то брезговала такой сытостью. Может, от того, что была моложе и сильнее многих в стае. И могла прокормить себя охотой. Вот и сейчас она, надеясь добыть свой кусок оленины, кинулась к огромному псу, который нахально топтался по мясу, тесня старого вожака подальше от стаи, чтоб столкнуться с ним один на один. Но вожак не принял вызова, метнулся в сторону. Волчица, решив разделаться с этим светло–пепельным кобелем, подскочила и, впившись ему клыками в шею, рывком попыталась свалить на снег. Но пес был силен и изворотлив. Волчица забыла тогда, что шеи собак — не волчьи, неповоротливые. Изогнувшись, пес стряхнул с себя волчицу. Поймав ее на лету за лапу, едва не прокусил. Но… вдруг отскочил. Почуял запах и, спрятав клыки, добродушно ткнул волчицу мокрым носом в бок, будто изгонял из свалки. А когда волчица рыкнула на него, пес лизнул ее в морду. В другое бы время, может, и не нежничал. Ведь враги! Ничего общего. Совпало лишь одно — время гона. И, оглядев друг друга, они вдруг поутихли. Зачем смерть? Ведь вон как много места в тундре! Как хороши в ней отливающие серебром заснеженные сугробы! Они поют под лапами при быстром беге. А при яркой луне так хорошо повыть вдвоем на звезды! Поведать друг другу о жизни. Нелегкой, полной тревог и опасностей. Но… с кем? С собакой! Никогда! И волчица, разозлившись на саму себя, вновь готова вонзиться псу в бок. Но тот, вовремя заметив, схватил волчицу за загривок и легко отшвырнул подальше от свалки. Погнал, тесня широкой грудью, в тундру. Он угрожающе лаял, показывал клыки, а догнав уже удирающую волчицу, прихватил ими. Да так больно, что волчица взвизгнула, остановилась. А пес вылизал ей прокус и, обнюхав, вильнул хвостом, дав знать, что укус не опасен. Пес сел напротив волчицы, разглядывал ее. То ли любуясь, то ли оценивая. Волчица боялась пошевельнуться. Любое ее движение вмиг было бы замечено. И как знать, что можно ожидать пусть от собачьего, но все же вожака? А тот, подтолкнув волчицу, позвал в снега. Пригласил запросто, как ровню. Словно и не было вражды. Он первым забыл обиду. Волчице понравились его добродушие и бесхитростный нрав, весь его вид и сила, превосходящая волчью.

Забыв закон стаи, вскоре бежала волчица рядом с псом. Сколько сугробов они перевалили. Сколько песен спели луне и тундре! Сколько внимания и заботы от бывшего врага увидела в ту ночь она! Иная от волка такого за всю жизнь не получит. Пес выкусывал у нее из лап снег, забившийся меж пальцев, поймал зайца и принес, даже не оторвав ни куска. Он зализывал ей бок, порванный в недавней свалке. Не проявлял силу — был просто добр к ней. К утру, когда пришла пора волчице вернуться в стаю, пес долго провожал ее. Потом остановился на сугробе. Долго смотрел вслед. Так не хотелось ему расставаться с ней! Но… законы стаи и закон своры неумолимы. Волчица ушла. На следующую ночь она пришла снова. Пес уже ждал ее. Он кинулся к ней навстречу. Вылизав морду, лапы, спину — радовался без утайки. Оба снова носились по тундре как два волка. Или две собаки.

Встречались они еще несколько раз. Волчица больше не чуждалась своего друга. Она привыкла к нему. И ей казалось, что он вовсе не пес, а волк. Только необычно добрый, умный, смелый. Теперь он прибегал к ней, находя стаю по следам. Близко к волкам он не подходил. Не из–за боязни. За нее он не испугался б схватиться со всей стаей.

Остался б в живых или нет, но не одному волку пришлось бы поплатиться при встрече с ним шкурой и жизнью. Подходить близко не позволяла ему она. Знай вожак или другой какой волк, с кем встречается волчица, — давно бы разорвали ее в клочья. Поэтому, простившись с другом, долго каталась волчица в снегу, стирая псиный запах. Он мог выдать. Стая не догадывалась, кто стал ее избранником. Никому из волков, кроме вожака, и в голову не пришло, что именно она пренебрегла законом. Нарушив его однажды, она возненавидела его навсегда. Ради малышей. Четверо из них были настоящие волки. Их место в стае. Не приведешь же волчат к человеку. Не признает, убьет. Их и ее. Лишь один белолобый, с отцовской отметиной на лбу, не может появиться в стае. Так и будет жить ни волком, ни собакой. К человеку ему тоже нельзя. Тот признает только чистокровных собак.

Волчица знает, лето пройдет незаметно. Потом осень. Начнутся холода. И на призывный клич вожака, в одну из промозглых ночей, поднимутся волки из логов. Пойдут в стаю. Как ей быть тогда с белолобым?

Волчица вздыхает, подползает к белолобому. Тот спит. Она лижет его мордашку, спину, бок, лапы. Подвинувшись вплотную, греет своим теплом. После нее никто этого не сделает. Ледяным холодом станет обдавать его каждый прожитый день. И даже заморенные волчата, завидев ее белолобого, станут кидаться на него злобно. Преданность стае, свое превосходство и чистоту крови будут доказывать в драках с ним. Сколько же ему предстоит бед!.. Волчица лижет белое пятно на лбу малыша. Когда–то давно она полюбила такую отметину у своего друга. Не знала тогда волчица, что такой же знак унаследует ее волчонок. И не радость, а горе, большое, ежечасное, станет приносить она.

До самого утра не сомкнула глаз. Все грела белолобого. Лизала его уши, глаза. А едва взошло солнце, волчица почуяла чужой запах за логовом, потом услышала шаги. Она проворно встала. Выглянула из норы. Поняла, что неподалеку ходит крупный зверь. Не лиса, не заяц. Метнув взглядом по сторонам, приметила медведицу. Встала та из берлоги. Припекло. Изголодалась. Теперь вот шарит по кочкам. Отзимовавшую бруснику собирает. Да разве ягода такую гору насытит! У нее в животе вся волчья стая поместилась бы. Хорошо, что медведи не едят волков. Иначе в тундре жить было бы невозможно. К зиме ни один волк не уцелел бы. Медведи, даже голодные, предпочтут налопаться черемши, но не прикоснутся к волку. И добычу они не так, как волки, едят. Завалит медведь оленя и не жрет его сразу, а закапывает в землю, покуда душок от мяса не пойдет на всю тундру. Вот тогда пир горой у него. А волку ждать некогда. Поймал — ешь сразу. Покуда собрат не отнял. Не только мяса — костей не оставит. Уж куда там ждать душок! Не до баловства, не до выбора, не до жиру ему. Лишь бы брюхо было сытым. Бегает добыча по тундре, имеет мясо на костях — значит, сгодится в еду. Кто бы то ни был: заяц, мышь, олень, суслик или куропатка. В голод даже бурундуками волки не брезгуют. Случалось, зимой нападала стая на шатуна–медведя. Голодный мишка не так силен. В иную пору не посмели бы… Бывало, по весне разрывали серые отбившихся медвежат. Но потом… Не было пощады от матухи–медведицы. Учует, какие волки порвали пестуна — всех до единого в тундре выследит, выловит, растерзает на клочки и потом, всю жизнь свою мстит стаям. Потому лишь самые глупые волки решались подойти к медвежатам. Но такою волчица себя не считала. Да и какое ей дело до медведицы, лишь бы та не обидела!

Медведица, почуяв волчий запах, быстро повернулась. Оглядела мельком. Фыркнув, снова принялась за ягоду. Она могла опасаться стаи. А к одной волчице отнеслась равнодушно. «Значит, уживемся», — решила та и, успокоенная, вернулась в логово.

Наступило лето. Однажды волчицу разбудил проникший в нору запах. На сей раз волчий. Враждебный. Кто посмел? Ведь границы ее владений хорошо помечены! Значит, кто–то уж очень голодный, злой! Или совсем старый. Потерявший чутье, ищущий свою смерть.

Волчица, щелкнув клыками, выскочила наружу и тут же припала на передние лапы. Прямо перед собой увидела недавнего вожака стаи вместе с матерой волчицей и шестью волчатами. Голодные злые глаза пришельцев не предвещали ничего хорошего. Молодая волчица знала, что пары покидают логово лишь когда им грозит смертельная опасность, именуемая Голодом. Если есть хоть малейшая надежда, они не покидают своих владений. Значит, угроза была велика. А изгнанная страхом иль голодом семья опасна любому собрату, если тот слабее и у него нет сил отстоять логово. Пришельцы выгонят его и займут освободившееся место.

Волчица поняла, что вожак по отметинам и запаху знает, что в этих владениях живет нарушившая закон волчица. В ее норе нет хозяина. Значит, с нею легко можно разделаться.

Вожак начал подходить. Он знал нрав этой молодой волчицы, которая не уступит даже болотной кочки. Ее нужно было заставить уйти, чтобы своих волчат дорастить до зимы. Волк, пригнув голову, приготовился к прыжку. Волчица взвыла, призывая волчат к себе. Может быть, им удастся убежать, кому–нибудь из них даже выжить.

Вожак это понял и бросился на волчицу, которая, успев отскочить в сторону, впилась клыками в загривок волка. Рванула так, что он взвыл. Но тут на помощь ему подоспела матерая. Вдвоем они смяли молодую волчицу. Зубы вожака уже нацелились прокусить горло, как вдруг он, захлебываясь воем, покатился в сторону, обливаясь кровью. Из распоротого бока торчали peбpa. Клок шкуры волочился по земле. Еще не поняв, кто ей помог, молодая волчица кинулась на матерую. Та была опытна в драках. И куда бы ни совалась нападавшая, ее встречала оскаленная пасть. Успевая ухватить то за бок, то за лапу, подруга вожака изловчилась повалить соперницу на спину, остерегаясь когтей, которые могли порвать брюхо. Волчицы рычали. Пришлая выжидала лишь удобный момент, чтоб вцепиться в глотку. Вдруг она, внезапно взвизгнув, отскочила в сторону. Только тут приметила волчица своего белолобого. Это он порвал бок вожаку и прокусил лапу его подруге. Ощерившись, кинулась матерая на волчонка. Белолобый не струсил. Не побежал. Припал к земле, выжидая, и, когда она попыталась поймать его за загривок, впился ей в горло неокрепшими клыками. И в этот момент подоспела волчица. Матерая упала. С трудом вывернулась из–под молодой волчицы и, отбросив волчонка в сторону, рыча, стала отступать побежденная, уходя в тундру вместе с выводком.

Изрядно струсившие четверо волчат вылезли из норы. Увидев мертвого волка, подскочили к нему, довольные. Сегодня не надо бежать в тундру! Не надо охотиться. Вон какая добыча лежит! Не важно, чья она. Главное — она здесь и так доступна! Никто не отнимет! Эта добыча уже не убежит. Ее не надо догонять, тратить силы. Она сама пришла к норе. Вот если бы так каждый день случалось.

Волчата стали разрывать на куски еще теплое мясо. Но ни белолобый, ни сама волчица не прикоснулись к нему. Они пошли в тундру, зная, что там, травой, излечатся. Надо это было делать быстрее. Силы могут понадобиться внезапно, вот так, как сегодня.

Матерая волчица, отступив, поселилась неподалеку от логова у болота. Это было очень удобно для осиротевшей семьи. По болоту крупные звери не ходили. Опасно. Значит, с этой стороны нападения быть не могло. Особенно теперь, когда оно, совсем оттаяв, могло любого затянуть в трясину, похоронить заживо в гнилой утробе. Молодая волчица вместе с белолобым рано или поздно придут сюда на охоту. За теми же куропатками. Их здесь вдоволь. И уж тогда она сможет загнать их в болото.

Белолобый с матерью весь день спокойно рыскали по тундре, поедая траву, какая помогала быстрее затягиваться ранам. Но вот волчонок приметил под кочкой куропатку. Серую еле видную. Та подняла голову. Перестала склевывать ягоду–шикшу. Суматошно вскинувшись, побежала, петляя меж кочек, к болоту. Не разумом, сердцем поняла, что там спасение.

Заполошно крича, неслась птица от преследователя. Тревожный голос ее разбудил подругу вожака, дремавшую в ложбине. Матерая подняла голову и увидела белолобого. Приметив, что куропатка успела добежать до болота, а белолобый остановился, прекратил преследование, она стала подкрадываться к волчонку сзади.

Тот стоял, опустив лобастую голову. Досадливо морщился. Упустил добычу! Берег силы. А надо было ускорить бег. Не повезло. Белолобый резко повернулся, чтоб поспешить к матери, и неожиданно увидел злые глаза волчицы, уставившиеся на него.

Белолобый хотел обогнуть ее, но та, сделав прыжок, не пустила. Начала теснить к болоту. Зубы ее щелкали то у одного, то у другого бока, у лапы, около шеи. Белолобый едва успевал отскакивать, увертываться. Но волчица надвигалась, гнала к трясине. Изредка облизывала морщинистым языком пересохшую от голода пасть, из которой текла ржавая слюна.

Белолобый попробовал проскочить под брюхом волчицы, но она быстро легла. Волчонок перескочил через нее, но тут же, споткнувшись о корягу, упал. Волчица тотчас схватила его за загривок. Трепанула так, что в глазах у белолобого все завертелось. Он взвизгнул, замахал лапами. Острые когти, зацепив грудь волчице, разорвали шкуру. Матерая ослабила челюсти. Белолобый упал. Волчица подняла лапу, чтобы наступить ему на брюхо, но острые зубы волчонка успели впиться в нее. Белолобый сжал челюсти. Волчица отпрянула. Волчонок рванул ее на себя. Не удержавшись, волчица упала. Белолобый бросился вперед, но волчица, вскочив, успела поймать волчонка за бок. Рванула. Белолобый с визгом покатился по траве. Волчица, уверенная, что добыча никуда не сбежит, сильно прихрамывая, медленно подошла к белолобому и едва протянула морду к нему, как острые зубы впились ей в горло. Из незатянувшейся раны хлынула кровь. Белолобый вскочил, но упал, поняв, что бежать не сможет, пополз быстро к болоту.

Волчица с помутившимся от боли и злобы разумом забыла об опасности. Вековой голос страха перед болотом запоздал. Она, собрав все силы, встала. Ощетинившись, напружинясь, она прыгнула на белолобого. Но тот вмиг нырнул за корягу, догнивавшую возле трясины. Волчица с размаху ударилась о нее брюхом. Коряга, не выдержав веса волчицы, перевернулась, скинув ее в трясину. Матерая попыталась подняться. Но задние лапы уже завязли. Трясина стала быстро затягивать волчицу. Вот уже сдавило брюхо. Подруга вожака поняла, что ей не уйти. Она взвыла, зовя волчат. Но чем они могли помочь ей? Да и не было их поблизости. Малыши промышляли далеко в тундре и не слышали зова матери. Оставшиеся без отца, они поняли, что надо уже без помощи матери ловить добычу. Решившись на это, волчата теперь носились по тундре за мышами и зайцами. В погоне за ними они забыли о логове, о волчице, а та уже завязла в трясине по грудь. Рядом с нею, повизгивая от боли, лежал белолобый. Матерая пыталась достать волчонка зубами, но не смогла. О, с какой радостью прервала б она этот скулеж! Да, видно, навсегда изменила ей удача. Ее обхитрил этот собачий волчонок.

Волчица изо всех сил еще раз пытается выбраться из болота. Жидкая топь взрыта зубами и лапой. Нет опоры. За опрометчивость болото наказало. Вот только волчонка удержало. Легок, коварный! Уползает из болота. На боку, хитрец. Не зря кровь его наполовину собачья. Волчица пытается поймать мелькнувший хвост, но белолобый еще раз подтянулся и стал совсем недосягаем. Матерая клацнула зубами в пустоту. И тут же трясина сдавила ей глотку. Нечем дышать. Боль отогнала все мысли. Глаза налились кровью и, казалось, вот–вот лопнут. Язык онемел и перестал слушаться. Он стал совсем холодный, как мертвый суслик в горячей пасти. Волчица взвыла. Но нет, это уже не вой, а хрип, который она уже не слышала.

Волчонок, выбравшись из болота, теперь сидя на кочке, в безопасности, смотрел на волчицу удивленно и растерянно. Из его бока текла кровь. Но белолобый забыл на время о боли. Для себя он усвоил, что впредь от болота нужно держаться подальше. Иначе с ним может случиться то же, что и с волчицей.

На всю жизнь запомнились ему оскал клыков, злое рычание, резкая боль. Ненависть чужой волчьей семьи предопределила его отношение к другим волкам: их нужно подавлять силой и смекалкой, чтоб выжить самому. Глянув в последний раз на место, где исчезла матерая, белолобый поплелся в тундру, часто останавливаясь от боли в боку.

Молодая волчица, уже давно заметив исчезновение малыша, суетливо носилась по тундре. Не найдя его, она решила вернуться в логово. Может, он уже там ждет ее? Но в норе было пусто. Волчица устало выходит из норы, чтобы бежать снова в тундру, и тут же сталкивается с перемазанным кровью белолобым. С трудом забравшись в дальний, самый темный угол логова, белолобый закрыл глаза. Хотел уснуть, но не мог. Мать легла рядом, осторожно зализывая раны волчонка. По запаху и шерстке она все поняла…

Волчонок, уткнувшись в бок матери, тяжело вздыхал. Он чувствовал, что в его жизни что–то не так происходит. Его братья и сестра не такие, как он. Они похожи друг на друга, он на них нет. Не признают они его. Матерая волчица почему–то хотела порвать именно его. И не потому, что помог матери отстоять владения. За это волки редко мстят.

Молодая волчица принесла ему из тундры большого зайца. Волчонок отвернулся, но мать, рыча, заставила съесть. К утру боль поутихла. Он уснул, понимая, что когда рядом мать, ему бояться нечего.

Шли дни. Белолобый уже оправился от трепки. Бок зажил. И лишь большой, розовый рубец напоминал о встрече с волчицей. За время болезни он хоть и похудел, но подрос. Стал угрюмым. Когда волчата, вернувшись из тундры, бросались на него, он оскаливал пасть, кидался на них, подминая своим телом. Устраивал им трепки по поводу и без повода. Он был сильнее волчат, и те это уже поняли, поэтому нередко не возвращались на ночь в логово. Пропадали в тундре по нескольку дней подряд. Вскоре их время охоты сместилось. К концу лета они все стали отдыхать ранним утром или днем. Всю ночь гонялись за добычей. А впереди всех— белолобый. Он уже отучил волчат драться меж собой. Поняв раньше их, как нужны силы при встрече с чужими — тут же осекал зачинщиков ссоры, внушая трепкой, что в своей стае раздоров быть не должно. Сила и хитрость белолобого стали тому причиной, но к осени подросшие волчата целиком признали его своим вожаком.

Не раз в тундре им приходилось встречаться с шестеркой пришлых волчат. Те по–прежнему жили на краю болота. Но охотились порознь. И не питали особой привязанности друг к другу. Белолобый видел, как все они поначалу долго искали мать. Не найдя ее, решили, видимо, волчата, что мать ушла от них, бросила. И, погоревав, понемногу свыклись с новым своим положением. Жили всяк для себя. Две семьи, молодые волки, пока не подросли, не мешали друг другу. Но к осени в одной тундре им стало тесно. Случалось, гонят зайца волчата–пришельцы, а белолобый выйдет наперерез и вмиг проглотит его. Пока погоня подоспеет, — заяц уже в желудке переваривается. Рыкнут друг на друга волки. Расходились до времени мирно.

Но однажды… Не хотел белолобый обидеть соседей, но так уж получилось. Олень забрел во владения. Белолобый его запах почуял первым и погнался за добычей. К погоне поначалу своя стая примкнула. Потом и волчата–чужаки. Впервые захотели поохотиться вместе. Олень был молод. Но обречен. Это белолобый понял сразу. Следы копыт оставляли больной запах. Значит, ноги гниют. Такой долго не проживет. Ну еще пару месяцев, до наступления холодов, потом упадет где–нибудь в тундре и, не в силах подняться, умрет с голоду. Еще живого вороны клевать будут. Добычей лис станет. Конечно, олень пока силен. Но ноги его не выдержат долгой погони.

Мчатся волчата за оленем что есть мочи, кочки не перескакивают — перелетают. Глаза на добычу, не мигая, уставились. Вот волчонок–чужак, самый тощий и голодный, а потому самый злой, опередив всех, нагоняет оленя. Белолобый, сделав рывок, цапнул за ухо торопыгу, но приближаться к оленю не стал. Продолжал гнать его, сохраняя безопасное расстояние. Чужаки, в нетерпении обогнав белолобого, выдвинулись клином. Окружив оленя с боков, пытались цапнуть его за шею. Но тот, еще недавно испуганный, дрожавший, внезапно развернулся, угнул голову и поддел рогами самого настырного, тощего волчонка. Потом, резко вскинув голову, подпрыгнул и, задними копытами убив двух других, устремился в тундру. Волчата продолжали погоню, уже выдерживая безопасное расстояние. Белолобый первым заметил, что олень стал сдавать. От того пошел резкий запах пота. Это бывает незадолго до того, как добыча становится доступной. И тогда, сделав крупный скачок, белолобый впился в олений бок. Олень, будто споткнувшись, упал. Белолобый мигом стал рвать его тело.

Наевшись, волчата едва уносили к кочкам раздувшиеся животы. Надо было отдохнуть, а уж потом снова приняться за остатки. Съесть нужно было все начисто, до костей, чтоб ничего не оставить. Именно по этому давнему обычаю, даже наевшись до отвала, никогда не уйдет волк далеко от своей добычи. Этому волчат не учат. Такое в крови сидит с первого дня жизни и до смерти. Уйдешь от еды, другие слопают. Значит, нужно есть. Попробуй угадай, когда в другой раз будешь сытым.

Белолобый лег отдыхать вместе с остальными, на колючий ягель. И вдруг до его ушей донеслось далекое волчье повизгивание. Он вспомнил поддетого рогами тощего волчонка. Олень только откинул его, но не убил. Белолобый кинулся к остаткам оленя. Тощему нужны силы! Ушибы на голодное брюхо заживают плохо. А владения могут защитить лишь сильные волки…

Белолобый, оторвав кусок, помчался на зов. Но внезапно путь ему преградили трое волчат–чужаков. Они зло смотрели на него. Их оскаленные пасти не предвещали ничего хорошего. Они готовы были разорвать его на части за то, что он уносил мясо. Он знал, что волчата слышали голос из тундры, но не хотели делиться. Слабый пусть умрет — это был волчий закон.

Белолобый глянул на своих братьев. Те спокойно наблюдали, всем своим видом давая понять: сам затеял — сам и выпутывайся. Мы тут ни при чем.

И тогда, моментально прыгнув сбоку, сбил всех троих стоявших рядом волчат. Оказавшись сверху, впервые задал он соседям, чьи набитые животы мешали им вывернуться, настоящую трепку. Те покорились. Взяв с собой тощего, молодые волки, сбившись в одну стаю, метили окрестности своими запахами, потом, мочой и шерстью.

Их никто не учил. Не было у волчат отцов. Но врожденное, волчье, подсказало пометить владения, пока не наступили холода, иначе в глубокую осень нагрянет сюда новая стая, которая прогонит иль порвет волчат. Они знали, что в одиночку им не выжить, и поэтому объединились. По молчаливому согласию во главе молодой стаи встал белолобый. Вскоре уже нельзя было узнать в окрепших волках слабых, тощих, визгливых волчат.

Близилась зима. То тут, то там раздавался в промозглой тундре призывный волчий вой, на который однажды, даже не оглянувшись, ушла из логова молодая волчица. Она знала: теперь дети проживут без нее. В новой, молодой стае она была бы помехой. Белолобый, единственный из всех, не выдержал и, догнав волчицу, лизнул ее в морду, по привычке ткнулся носом в теплый бок. Волчица, ласково рыкнув, лизнула белое пятно па голове молодого вожака. Пожелала ему быть не слабее отца. Но они могли быть и врагами. Тот был вожаком своры, а сын уже водит стаю. Вспомнив об этом, задрала волчица морду кверху, будто прося провально–черное небо, чтоб никогда в тундре не пересеклись пути собачьей своры и стаи белолобого. Чтоб меченые вожаки не враждовали меж собой.