ПОДСЛЕДСТВЕННЫЕ

Прокурор республики, услышав из кабинета голос Ярового, поспешно вышел в приемную. И, изменив давней военной привычке, что всегда бывало при его встречах с Яровым, обнял его, как друга. Торопливо провел его в кабинет.

— Жив! И вроде ничуть не изменился! А? Все, как прежде! — улыбался прокурор.

Аркадий знал, этот человек никогда и никому не лгал. Аккуратный, всегда подтянутый, деловитый, он не любил лишних слов» И, как военный в прошлом, ценил в людях, в своих работниках дисциплину, четкость в работе, сдержанность. Некоторые считали его непомерно требовательным, излишне педантичным. Возможно, не без оснований…

Но сейчас он был обычным человеком. Где-то в душе оттаяло. Он искренне был рад встрече и не скрывал этого. Он питал издавна особую симпатию и уважение к Яровому. Любил его настойчивость, умение быть принципиальным в любой полемике, в любой ситуации…

Вот и теперь… Тот же Яровой. Внешне ничто не изменилось. И в то же время стал молчаливее. Не торопился говорить. Стал сдержаннее, чем был. Взвешивал каждое услышанное слово. С ответом не спешил.

— Устал ты, Аркадий. Видно, Север сказался. И все же завтра доложи мне о своем деле.

— Зачем завтра? Я для этого и пришел, — улыбнулся Яровой, — готов хоть сейчас.

— Ну что ж. Я не хотел тебя торопить. День, два могли бы и подождать. Но все ж, если по-человечески честным оставаться до конца, мне и самому хотелось бы поскорее узнать все подробно о твоей командировке. О деле. Я ведь по-хорошему завидую тебе. Все ж, что ни говори, такое дело по плечу только выдающемуся криминалисту. А в тебя я всегда верил. Ну, расскажи. Все подробно. Мне все хочется знать. Я никогда не бывал на Севере. А теперь вот с тобой похожу, — грустно улыбался прокурор.

Он внимательно слушал рассказ Ярового. Молчал. Не перебивал вопросами. Они не замечали времени.

Лишь секретарь неподдельно удивлялся. Никто так подолгу не задерживался в кабинете у прокурора. А когда Яровой закончил доклад, прокурор сказал тихо, словно самому себе:

— Мудрено было выдержать. Еще труднее — до конца распутать это дело. Ну что ж, Аркадий, отдохни немного и за работу. Сам понимаешь, сроки поджимают. Заканчивай это дело. Работы у тебя еще много. А об успехе нам может сказать только суд своим приговором.

… В следственном изоляторе Ярового знали в лицо. Он попросил дежурного привести Беника.

Клещ вошел в кабинет спокойно, уверенно. Лишь бледное, усталое лицо выдавало беспокойство. Не спал Беник. Под глазами впадины потемнели. Он глянул на Ярового, усмехнулся.

— Садитесь.

— Посижу, торопиться некуда.

— Я вызвал вас для предъявления обвинения, — сказал Яровой.

— Ого! — передернулся Клещ.

— Вы обвиняетесь как соучастник убийства Авангарда Евдокимова. Обвиняетесь также в умышленном убийстве Зои Русаковой и в покушении на убийство Владимира Журавлева.

— Хватит, — прервал следователя Клещ. — И так понятно, в чем ты меня обвиняешь.

В кабинете повисла тишина.

— Если суть обвинения понятна, приступим к вашему допросу в качестве обвиняемого, — сказал Яровой и спросил: — Признаете ли вы себя виновным?

— Еще чего захотел? Конечно, нет!

Аркадий предвидел такую реакцию. И не ошибся.

— Я никого не убивал. И не собирался убивать. Скальпа — в глаза не видел, — говорил Беник.

— Ну, а как вы объясните ваши действия по отношению к Журавлеву?

— Пошутили мы. Хотели испугать Вовку. А на самом деле все было так, как написано в письме.

— Но он о смерти Скальпа писал под вашу диктовку.

— Потому что ни мы, ни он не знаем, как он сдох, — ухмылялся Клещ. — Об этом знает только Гиена.

— Это ваша легенда. Но она рассыпалась. Есть улики, — говорил Яровой.

— А чего спрашивать тогда? Вот и доказывай. По уликам.

— Вы сами отягчаете свою вину.

— Я? Нисколько. Вот ты говоришь, что Скальп убит. А как он убит? Я его ножом зарезал или пристрелил? Какие у тебя имеются доказательства? Как я его загробил — если, к примеру, я его «жмуром» сделал? От чего он загнулся? Какие следы есть?

— Он убит без следов. Иным способом. Вы довели его до разрыва сердца.

— Как? Он что? Бабушка-старушка, чтоб над ухом кашлянуть, а он и подох? Его доведешь! Да и кто тебе поверит? Ты в суде докажи это. Тебя засмеют и никто не поверит в эту чушь! Довели! Он, что — баба? Да не трогали мы его! Успокойся! Я тебя понимаю, ты потратился в командировке. Теперь оправдать надо все расходы любыми путями. И начальство требует. Не докажешь — наказать могут. Вот ты и «колешь» меня. Ведь это так! Я понимаю. Давай договоримся, как люди. Так и быть, выручу я тебя. Хоть ты мне не кент. Возьму я на себя Вовкину Гиену. Выручу и его. Мне не впервой. И то потому лишь, что сам он, не доживет до конца срока. На его придурь никто внимания не обратит. Враз в «шизо» закатают. Да и не доказать тебе без моего чистосердечного признания, какое лишь как услугу тебе сделаю. С придурка спроса нет. Суд не очень тебе поверит. А других доказательств нет. Но и ты будь мужиком. Скальпа не клей.Я его в глаза не видел. И про случай на реке не вспоминай. Пошутили мы. Может не по-твоему. Жестоко. Но убивать Вовку не хотели. Оставь это в стороне. А Гиену возьму на себя. За нее много не дадут. От силы, червонец. Отбуду по половине — пять лет. Но ты отметь мое признание в деле, чтоб обвинитель не требовал особый режим. Пусть строгий останется. А в деле отметь, что я сам тебе все рассказал о Зойке. Я что-нибудь придумаю насчет нее.

— А зачем тебе это, если ты не убивал? Мне компромиссы не нужны. Трубочист в них тоже не нуждается. Мне нужны показания, но не «липа». Не услуги, — усмехнулся Яровой.

— Значит, не согласен? Дело твое. Мне так еще лучше. Но знай, всех нас тебе выпустить придется. И нести ответственность за необоснованный арест и этапирование, за содержание нас под стражей. И все расходы, в том числе и наши вынужденные прогулы — будут вычтены из твоего кармана. А наши заработки— не твои. Год без хлеба сидеть будешь.

— Хватит торговаться! Здесь не базар! — встал Яровой и спросил — Показания по обвинениям, предъявленным вам, будете давать?

— Отчего же, буду.

Следователь сел за протокол допроса.

— Итак, мы поехали в Ереван, чтобы помочь Вовке в дороге. Он хотел лететь, мы не решились отпустить его одного. Там он встретился с Гиеной, она сказала, что Скальп уж «жмур». Подох. Мы ее взяли с собой, потому что Гиена хотела убраться куда-нибудь подальше от подозрений. А в Хабаровске Вовка придушил ее во время приступа, — говорил Клещ.

— Это мне знакомо по вашему письму, — сказал следователь.

— А при чем письмо? Так было на самом деле. Ты же хочешь знать правду. Я тебе и говорю, как было, — не смутился Клещ.

— Мне уже известно, как было. Вот, подпишите в протоколе свои показания.

Клещ взял ручку и, не читая, стал писать: «Прошу отстранить следователя Ярового от ведения дела, поскольку он — заинтересованная сторона и не может быть объективным в расследовании. Однажды он упал с моего плота в воду и решил, что я это ему подстроил. И расследует дело так, чтобы я был осужден. Прошу назначить другого следователя», — Клещ отодвинул протокол. Аркадий прочел. И не смог скрыть улыбки.

— Старый прием, Беник. Однажды, с Трубочистом, это могло удаться. Но не получилось. Зачем повторять ошибки?

— Послушай! Пусть это мне не удалось. Но знай, что на суде я раскрою твое лицо. Знай это! Ведь это из-за тебя у Вовки со здоровьем стало плохо. Он уже вылечился. Стал забывать прошлое. А ты его снова сделал придурком. Именно ты! Оба твои допроса закончились для него больницей! Из-за тебя он возвращается в прежнее состояние. Значит, так нужно тебе! Ты думаешь, что в этом положении он даст нужные показания, в которые поверит суд? Не забывайся, Яровой. Мы поставим тебе в вину не только нелепость тех показаний, которые нельзя принимать в расчет, а и преднамеренное усугубление болезни, вернее ее возобновление у Вовки! И ты ответишь за это!

— Послушай, Клещ, ты нервничаешь и теряешь над собой контроль. Весь твой арсенал исчерпан. Ты говоришь, что я опираюсь на показания Журавлева в расследовании этого дела? И не знаю, как и кем был убит Скальп? Ты зря отказался выслушать весь текст постановления о привлечении в качестве обвиняемого. Прочитай его и сам убедишься, что мне все известно!

Беник читал. Вначале его лицо исказила злоба. Потом глаза его беспокойно забегали. Лицо побледнело. Клещ замер на секунду. И… в один миг разорвал документ в мелкие клочья. На лбу Беньки испарина появилась.

— Вот цена твоим басням! Возьми! Сочини другие! Сказочник! Не мог правдивее придумать! — кричал он.

Яровой хотел было потянуться к кнопке, чтоб вызвать конвоира, но Клещ сказал, рассмеявшись:

— Торопишься? Поговорим без ксив. Они для меня плевок! Так вот знай! Я тебе перед судом такое устрою — век помнить будешь. Я жизнью не дорожу. Но и даром не отдам. А если и придется, то уж такую «ксиву» после себя оставлю, что никто и ничто тебе не поможет. Жизни не будешь рад! Запомни это! Ты можешь приказать, чтоб мне карандаша не давали, бумаги. Так я своей кровью на стене напишу все, что нужно. И тебе жизни не будет после этого! — кричал Клещ.

— Пока ты находишься в камере следственного изолятора, до суда ты ничего не сможешь сделать с собой. А дальше — дело твое. Жизнь каждого в его руках. Потом распоряжайся ею, как хочешь. Меня ты не запугаешь. Если ты не захочешь жить, почему я об этом должен беспокоиться. А кричишь и угрожаешь потому, что понял — дело раскрыто без твоих показаний. Они мне уже не нужны. Я соблюдал процессуальную форму. Вот и все. Отступать тебе уже некуда, — говорил следователь.

— Ошибаешься, Яровой! Я устраню тебя! — зловеще прошептал Клещ и, рванув на себе рубашку, заорал: — За что?! Я не виноват! Остановись, Яровой! Не убивай, — бился Беник головой о стенку, рвал кожу на своем лице. Стучал ногами.

— Хватит, Беник! Концерт окончен! Посмотри сюда, — указал он на окошко, из которого смотрели на Беника глаза понятых. Клещ сразу утих. Сел на табурет.

— Богатый у тебя арсенал. Но методы староваты. Ну что же, любопытно было встретиться еще раз с тобой. Поговорить. Ну, а теперь — все! — Кстати, я забыл сказать… — начал Клещ.

Яровой, едва не нажавший кнопку вызова конвоя, подождал.

— А что мне грозит? — спросил Беник.

— Соучастие в убийстве с особой жестокостью по первому эпизоду, убийство с целью скрыть ранее совершенное преступление — по второму, покушение на убийство с той же целью — третий эпизод.

Поджог, а также нарушение режима поселения — по совокупности. Методом поглощения — сам понимаешь… Статья от… и до… Но я не суд. Я не решаю, — ответил Яровой. И добавил: — Конечно, будет учтено, что эта судимость не первая.

— Но у меня сын! — простонал Клещ.

— Знаю. Ребенка и мне жаль. Как человеку, жаль, — вздохнул Яровой и нажал кнопку.

— Яровой! Но ведь он один у меня!

— Раньше, Беник, надо было думать. Раньше.

Следующим предстоял допрос Мухи. Аркадий знал, что это не Клещ и, взвесив все, подготовился…

Муха вошел тяжело. Грузно сел на табурет, молча слушал. Следователь объявил и разъяснил, в чем он обвиняется. Перечислил доказательства. Сенька будто прирос к табуретке. Внешне никак не реагировал на слова Ярового. Но слушал внимательно.

— Признаете ли вы себя виновным в предъявленных вам обвинениях? — спросил следователь.

— Признаю в том, что был дураком и не пришиб тебя на деляне. Виновен! Да ты мне не морочь мозги! Я не дурней тебя! Я на суде скажу, как ты вымогал показания против нас у начальства! Как грозил прорабу и леснику! Как подкупил Юрку и наобещал ему всякое! Грош цена твоим доказательствам! Кто помогал тебе? Я не скрою! Все скажу. Мне известно, как ты грозил Вовке посадить его. И в больнице сказали, что нервное потрясение наступило в результате психического воздействия. Клещ у санитара «скорой помощи» все выведал…

— Журавлев обследован комиссией судебно-медицинских экспертов. И ни вы, ни я, а лишь суд будет решать — принимать его показания в счет или нет. Кстати, он их еще не давал. Так что оставим Журавлева в покое. К вашему допросу и к раскрытию преступлений он не имеет никакого отношения, — сказал Яровой.

— Я заявляю ходатайство следствию, — мрачно сказал Муха.

— Какое? — удивился следователь.

— Когда Бенька пошел с Гиеной к гостинице, за ними вышли трое мужиков. Мне они показались подозрительными. И они вернулись в зал ожидания аэропорта позже Клеща, — говорил Муха.

— Значит, вы заявляете ходатайство об установлении и проверке их личностей? Так я вас понял? — спросил следователь.

— Да.

— Я вынужден отклонить ходатайство.

— Почему?

— Все пассажиры, а их, в тот день в Хабаровске было сорок шесть человек, проверены. Повторную проверку проводить нет необходимости. Посторонних, а именно провожающих или горожан, в это время в порту не было. К тому же, из оставшихся кроме вас мужчин-пассажиров — шестеро были престарелыми пенсионерами, а девять — малолетние. Еще трое — сопровождающие грузов, которые не покидали диспетчерскую порта, ожидая вылетов, а пятеро — вылетели раньше, чем была задушена Гиена. В гостинице порта останавливаются лишь матери с грудными детьми.

— И ты думаешь, что раскрыл дело? Что тебе удастся засадить нас? Но я не Клещ, не одессит-интеллигент! Я — «Муха!» — встал Сенька во весь рост. — Я не таким, как ты, сворачивал шеи. Из моих рук зверь не вырывался! Ты меня засадить вздумал? Да я тебя пришью и ни одна экспертиза не поможет тебе! Ты не успеешь нажать кнопку. А и успеешь, они опоздают! Ты что ж, падла, с нами шутить вздумал? — подходил Муха.

Глаза его наливались кровью. Громадные волосатые кулаки сцеплены в кувалды. Яровой смотрел на него.

— Прощайся с жизнью, паскуда! — подошел Сенька почти вплотную к Яровому.

— Стоять! — раздалось внезапно с порога кабинета. И дюжие конвойные, опередив рывок Мухи, быстро увели его из кабинета.

…Допросы. Они закончились. Теперь уже не будет встречи с Клещом и Мухой. Заключение экспертов дало возможность сделать выход на место происшествия с участием Журавлева. Неожиданно для Ярового Вовка оказал ценную услугу. Появились дополнительные вещественные доказательства убийства Евдокимова. Следователь перечитывает заключение экспертов:

«Журавлев страдал провалами в памяти только во время приступов. Помимо них события помнит, но руководить своими поступками во время пребывания в марте в Ереване не мог. Память механическая. Наблюдалась психическая подавленность. Проведен курс лечения. В настоящее время провалов в памяти не наблюдалось. Наметилась психическая уравновешенность. Может быть использован, как свидетель, при даче показаний. В настоящее время может руководить своими действиями…»

Яровой принимается за составление обвинительного заключения. Скоро он передаст его вместе с делом на утверждение прокурору республики. Дело получилось объемистое. Три больших тома. Их будут изучать тщательно, детально. Это знает Яровой. Будут изучать государственный обвинитель, судебная коллегия и защита.

Дело… Оно, как детище. Давшееся громадными, нечеловеческими усилиями, риском и переживаниями, бессонными ночами и размышлениями. Сколько дорог и судеб человеческих прошло перед глазами во время следствия. Все они остались в памяти Ярового на всю жизнь.

«Нет, ты не сядешь за описательную часть обвинительного заключения, покуда живы эмоции, пока они дают тебе о себе знать. Оценки событий, преступлений Мухи и Клеща не должны быть связаны с тем, что пережито тобою — Яровой. Они виновны в преступлениях, но не в трудностях раскрытия. Пусть твоя объективность, Яровой, не будет подвержена влиянию личных переживаний…»

Закон… Яровой опять подходит к окну, волнуясь. Но ведь государственный обвинитель, да и суд, вероятно, тоже будут недоумевать, почему это я, арестовав троих поселенцев, лишь двоих признал виновными в совершении преступления. А Владимира Журавлева, лишь свидетелем по делу. Многие ли, все ли помнят, что такое эксцесс исполнителя? Все ли смогут проникнуть в суть, понять и поверить? Не окажется ли Вовка для них таким же преступником, как Муха и Клещ?

Конечно, нелегко доказать, что человек мог совершать какие-то поступки и в то же время не мог ими руководить. Но это было именно так. Ведь Журавлев согласился на свою смерть, писал письмо под диктовку помимо согласия. Его сопротивление было сломано теми, кто держал его жизнь в постоянной опасности и страхе. Его, больного, принудили к этой поездке. И, связав страхом внушенного соучастия, постоянно грозили расправой.

Журавлев… Яровой вспоминает недавнюю встречу с ним. Правда, он еще не прошел ноющего курса лечения. Но перемены уже налицо. Он уже спокойнее говорил обо всем, что помнил из случившегося. Помогал следователю. Но прошлые провалы в памяти были отчетливо видны. Вовка теперь понимал всю тяжесть содеянных Веником и Сенькой преступлений и тяжело переживал.

Яровой был уверен в его невиновности. Но как поверят в это суд и государственный обвинитель? Доводы! Факты! Они должны стать неопровержимыми доказательствами правильности твоих утверждений.

Вовка… Трепещут на дереве листья, радуясь жизни, теплу, солнцу. Как хорошо жить! Жить! И чувствовать себя человеком! Не знать за собою черных следов. Знать, что ты нужен кому-то на этой земле! Знать, что тебя очень ждут где-то люди!

Вчера с Камчатки, из Соболево, пришло письмо от работников животноводческой фермы. Там Журавлев работал год. Люди — обычные доярки, пастухи, старому и заведующий фермой, просили передать им Вовку на перевоспитание. Просили суд и следствие учесть то, что Журавлев хорошо работал.

Этим людям была не безразлична судьба человека. Яровой вспоминает их зримо. Они проходят перед его глазами с их рассказами о Вовке. Вспоминаются слова старика-сторожа: «Володюшка любил сказки. А то как же? У кого жизнь была нелегкою, тот, как дитя, верит, что доброе, хоть и обошло его, зато других не миновало». Не о каждом такое могли сказать. Не в каждого поверить.

Яровой садится за стол. Все! Все обдумано. Все решено. Ровные, четкие строчки ложатся на бумагу. В них ни одного лишнего слова, ни намека на эмоции, ни грамма сентиментов. Сухая объективность. В ней нет места пережитому.

Шелестит перо по бумаге. Исписанные листы ложатся аккуратно. В кабинете царит тишина. Тихо! Не шуми, не смейся под окном озорным мальчишкой дерево. Не заглядывай в окно своими ветками. Теперь Яровому не до тебя.

Даже время застыло. Все молчит, затаенно ждет. Из-под пера рождается то, что в жизни обыденной мы называем коротким емким словом — финал, а еще — результат. Для самого это сложнее звучит. Это то, что называет он сам смыслом работы своей, ее очередным итогом.

Шелестят страницы. Идет время. Яровой его не замечает. Вот уже закончена описательная часть. Яровой пишет результативную часть обвинительного заключения.

Завтра он понесет его вместе с делом прокурору республики на утверждение. Как будет воспринято дело и обвинительное заключение? Будет ли утверждено?

Следователь волнуется. Проделан громадный труд… Скоро все останется позади. В окно кабинета заглядывает тихий вечер. Такой знакомый. Закончился еще один рабочий день. Когда и как он прошел, Яровой не заметил.

Едва Яровой вошел в кабинет прокурора республики, тот встал навстречу.

— Обвинительное заключение по делу я утвердил. И теперь мы собрали здесь заседание коллегии республиканской прокуратуры, чтобы решить вопрос о том, кто будет поддерживать обвинение по делу в процессе, — прокурор сделал небольшую паузу, оглядел всех присутствующих в кабинете, предложил Яровому присесть и продолжил: — Я считаю, что никто не знает дело настолько детально и глубоко, как вы, Яровой. Это дело большой сложности. И никто другой в данном случае не сможет поддержать обвинение на столь же высоком уровне, как сам следователь. Вам, Яровой, известны все факты и обстоятельства, все события и детали.

— Но я полагаю, что следователь не должен поддерживать обвинение по делу, которое сам расследовал. Для этого существуют прокуроры, — раздался старчески скрипучий голос одного из членов коллегии.

— А разве уголовно-процессуальный закон, положение о прокурорском надзоре в СССР или приказы Генерального прокурора запрещают следователю быть государственным обвинителем по расследованному им же самим делу? Тем более, если поддержание обвинения в суде он осуществляет по поручению вышестоящего прокурора! — строго посмотрел на него прокурор республики. И продолжил: — Я не думаю, что коллегия будет обсуждать азбучные истины уголовного процесса. Я считаю, что профессиональный уровень далеко не каждого прокурора соответствует сложности и значимости этого дела.

Дело получит большой общественный резонанс. И может стать хрестоматийным для наших молодых работников. Конечно, я не думаю, что они на этом примере постигнут все тайны мастерства работы следователя, такого, как Яровой. Но прения сторон, доказательства обвинения — все это им нужно познать в судебном процессе. И открыть для себя новые стороны работы следователя. Почерпнуть для себя все важное, нужное.

— Но я никогда не выступал в процессе, — вмешался Яровой.

— Мне это известно. Но в нынешнем деле важно не соблюдение условно формы судебной речи, а доказательность обвинений. Я уверен, Аркадий, что этот процесс запомнят и выпускники юридического факультета университета — будущее наше пополнение. Вас в зале суда будут слушать студенты-юристы, работники районных и городских прокуратур, сотрудники милиции. И, конечно, общественность. Пусть там, в зале суда, они узнают именно от следователя, как было совершено преступление и как оно было раскрыто, — говорил прокурор. — Для всех молодых криминалистов поддержание вами обвинения будет наглядным уроком высокого мастерства следователя. И обвинение ваше станет для них необычной, но самой запоминающейся в жизни лекцией о единственном в своем роде деле, которое потребовало от вас громадного мастерства следователя, постоянной пытливости, неустанного поиска. Пусть каждый из студентов еще раз поймет, что наша работа строится не только на знании законов, умении их применять; квалифицировать безошибочно то или иное преступление, а и на требовательности к самому себе, на гуманном отношении к судьбам тех, кто еще не потерян окончательно для общества. Пусть проникнутся молодые жаждой к поиску и не попадают под влияние мнимых доказательств. Пусть чувство долга и совести следователя не даст им уставать и остановиться на половине пути. И именно вы, Яровой, расскажете им, как добивались объективного результата. Наглядно, как обвинитель, вы преподадите урок высочайшей принципиальности, беспристрастности! В этом деле, в его раскрытии, есть чему поучиться и опытным следователям: умению отличать преступников от невиновного! Умению отбирать доказательства. Я с уверенностью поручаю вам поддержание обвинения по этому делу! И на этот раз воспользуйтесь в полной мере процессуальным правом — не ограничивать судебную речь рамками времени, — положил прокурор руку на плечо Ярового.