Подъехав к дому с внуком на руках, Голдобеев, не выходя из машины, рассудил, что ему сейчас ни в коем случае нельзя подниматься в гостиную, где собрались все родственники, ждущие его возвращения домой. Он им не говорил, что сегодня вечером привезет внука, помня предупреждение Лесника. Но и сейчас он опасался просто принести живого и невредимого Мишу, поскольку психическая травма, нанесенная всем собравшимся неожиданным радостным сообщением, для некоторых могла стать непоправимо трагической, особенно для тех, у кого было слабое сердце.

Он был уверен, что никто из домочадцев до его возвращения домой не ляжет спать. То, что простительно и естествен но для уставшего и перенервничавшего ребенка в одиннадцать часов вечера, было невозможно для взрослых. Как бы послав Юрия Андреевича в разведку, они сейчас ждали его возвращения с каким-то определенным результатом.

Положив спавшего внука на сиденье, Голдобеев вместе с водителем покинул машину, осторожно прикрыв за собой дверцу.

— Василий Филиппович, вы побудьте тут, а я поднимусь к своим в дом, предупрежу их, успокою, попытаюсь удержать от истерик и других неприятных проявлений человеческих слабостей.

Поднявшись в гостиную, он, как и предполагал, застал там в полном сборе вою свою родню. Увидев его входящим в комнату, они, как к солнышку, повернули в его сторону свои головы с одним вопросом, застывшим у всех на устах: «Ну как?»

Не дожидаясь, чтобы кто-нибудь произнес вслух, Голдобеев, улыбнувшись, объявил:

—  Я вам принес радостную, добрую и приятную новость. Кто будет пытаться охать, ахать и падать в обморок, того я не хочу волновать и тог пускай выйдет, чтобы он не омрачил нам наш праздник.

Такое его вступление как-то подготовило собравшихся к его главной новости. Антонина Алексеевна прижала к левой груди кулак. Анна-Мария, как перед иконой, сложила руки на груди, Элизабет, поднявшись со стула, наклонилась в сторону свекра, чтобы лучше его слышать, и вся превратилась в слух. Только мужчины, повернувшись в сторону Голдобеева, всего лишь широко распахнутыми глазами выдавали выражение своей крайней заинтересованности.

— Дорогие мои, можете успокоиться, наши волнения остались позади. Я Михаила привез домой. Он сейчас спит в машине. Он жив, здоров и, как я понял из разговора с ним, психически не травмирован, — разведя руки в стороны, препятствуя толпе броситься к машине и там своими глазами убедиться в том, что они сейчас услышали от него, он добавил: — Всем нам во дворе делать нечего. Пускай Геннадий с Элизабет тихонько и осторожно возьмут его из машины и перенесут в спальню, разденут и уложат спать. Мы потом туда все придем и тихо, не тревожа его покой, полюбуемся им. Не забывайте, что он ребенок, устал и спит. Мы своим бурным выражением чувств и эмоций можем его напугать...

Голдобеев постарался подольше выражать свою основную мысль, так как, слушая ее, собравшиеся в гостиной постепенно осваивались с реальным фактом присутствия Михаила дома, здорового и невредимого. В конце концов, если он уже здесь, то действительно можно еще немного потерпеть, сдержать свои эмоции в интересах его здоровья, чтобы потом в спокойной как для него, так и для себя, обстановке, излить свои чувства к нему.

Под гробовую тишину Геннадий с сыном на руках в сопровождении Элизабет вошел в гостиную, прошелся по ней и только после этого отнес его в спальню.

Как только за Геннадием и Элизабет закрылась дверь, на Юрия Андреевича посыпалась масса вопросов: «Как? Где? За какую сумму? У кого ты его выкупил?»

Теперь Голдобеев уже не считал нужным и дальше сохранять свою тайну, тем более, что на разглашение ее после операции запрета не было, а поэтому он подробно рассказал собравшимся отой роли, которую Лесник сыграл в вызволении Михаила из рук похитителей. Он не упустил рассказать, как им с Лесником пришлось убегать от работников милиции, которые установили за ними слежку.

Все они по нескольку раз,, под разными предлогами, заходили в спальню Михаила, чтобы поправить ему одеяло, или прикоснуться к нему, чтобы воочию убедиться, что кошмар бессонных ночей кончился и вновь наступила прежняя спокойная жизнь.

По случаю возвращения в родные пенаты Михаила, было решено устроить праздничный ужин. Все были так взвинчены, что о сне никто не помышлял. Нужна была разрядка со спиртным и беседой.

Пришлось Люсьену вместе с помогавшей ему Регитой в полночь готовить закуску, и разные блюда на праздничный стол. Только выпив спиртного, покушав и вдоволь наговорившись, собравшиеся посчитали для себя возможным пойти спать.

Перед тем, как последовать примеру большинства, Эдвин Даниэль, сидя рядом со сватом Юрием Андреевичем на диване, дружески обнимая его, продолжал его «пытать»:

— То, что ты нам говорил, я слышал, но так и не понял. Бандитам удалось очень удачно для себя украсть нашего внука. Они знали, у кого его воровали. Знали, что могли у нас за него получить огромную сумму денег. Так почему же они послушались какого-то семидесятилетнего старика, который уже не занимается преступлениями и у него нет банды, которая могла бы воздействовать физически на похитителей, если бы они проявили бы к нему неповиновение?

—   Я тебе, сват, рассказал, как было дело, а вот почему похитители его послушались и бесплатно вернули Михаила, мне самому не совсем понятно.

—   Если вы, русские, сами не понимаете, почему у вас одними и теми же руками творится и добро и зло, то мне во всем этом кроссворде и подавно не разобраться. Пойду-ка я лучше спать.