7
Вернувшись в дом, Мардер услышал звук, которого не слышал давно, – негромкое похлопывание, словно аплодировал ребенок: женщина готовит тортильи традиционным способом. В мгновение ока двадцати лет как не бывало, и он снова оказался у себя дома, в офисе, прислушиваясь к хлоп-хлоп-хлоп, доносящемуся из кухни. Дурацкая затея для живущего в Нью-Йорке, где полным-полно мексиканских продуктовых лавочек и можно купить довольно хорошие тортильи, запакованные в пленку; но на Чоле порой находило желание ускользнуть, как она выражалась, в «дремучую Мексику» и состряпать тортильи из собственноручно замешанного masa, а есть все полагалось с соусом mole из тридцати ингредиентов, который тоже готовился с нуля. Для Мардера эти набеги в México profundo не всегда заканчивались хорошо. Иногда все выливалось в фиесту, а иногда в нервный срыв, слезы и укоры в адрес человека, обрекшего Чоле на изгнание, то есть Мардера. И слезы капали прямо в masa.
И сейчас он слышал то же самое: почти не сдерживаемые всхлипы. Мардер направился на кухню, в глубине души побаиваясь, что там никого не окажется, что его мозг начал разрушаться и ему мерещатся звуки, которых нет.
К его радости, это была всего лишь Ампаро: женщина готовила тортильи за длинным деревянным столом – и рыдала. К стене крепился маленький телевизор, по которому демонстрировали мыльную оперу, но звук хозяйка отключила.
– Что такое, сеньора? Почему вы плачете?
Она с отвисшей челюстью уставилась на него, потом вытерла глаза фартуком.
– Я слышала выстрелы. Думала, они убили вас, совсем как…
Она застыла с безумным взглядом.
– Как Гусмана?
Ампаро кивнула.
– Это были те же самые люди?
Еще один кивок.
– Крусельяс. Сеньор отказался им платить, и они его убили.
– В гараже.
– Да. И сказали, что убьют всех, если мы проболтаемся.
– Ну, думаю, теперь у них не получится так вот запросто убивать людей. Скажите мне вот что, Ампаро. Как вышло, что дом в таком порядке? Ничего не украли, и вы прекрасно обо всем заботитесь, как будто кто-то постоянно здесь живет. Меня это удивило.
– Они пользуются этим домом. Ну или раньше пользовались. Это лакомый кусок, и никто не знает, кому он достанется. В смысле, кому из los otros, los malosos. Говорят, что Эль Хабали хотел отдать его своему сыну, но Эль Гордо это не понравилось, и поэтому они сейчас воюют. А может, это все слухи.
Эль Хабали… «Кабан». И «Толстый». Этих двоих Мардер не знал, но наверняка скоро узнает. Он спросил:
– Так Ла Фамилиа враждует сама с собой?
Женщина пожала плечами.
– Я в таких вещах не разбираюсь, сеньор. Я простая домработница. Одни говорят, что они друг друга перебьют, и все наладится. А другие, что важнее, чтобы был мир и пули не летали, а этого не будет, если кто-нибудь не победит. Потому что какие-нибудь ni-ni всегда будут продавать наркотики на El Norte.
– Ni-ni?
– У нас так называют парней вроде тех, что приезжали сегодня. Такие вот ребята: ni trabajo, ni estudiar. Они как сорняки, и если их не держит в узде какой-нибудь jefe, то для всех начинается ад, а не жизнь. По крайней мере, в Ла Фамилиа их еще могли как-то приструнить. А теперь – как знать?
– Что ж, мы поразмыслим, как их приструнить. Я намерен остаться здесь и поэтому хотел бы обсудить с вами организационные вопросы. У меня есть желание сделать вас главной по дому. Подыщете людей – чтобы кто-нибудь готовил, прибирался, ухаживал за территорией и все такое прочее. Каждый месяц я буду выдавать вам оговоренную сумму, а вы из нее будете брать себе жалованье, платить слугам и по счетам, закупать продовольствие и так далее. Вы умеете работать на компьютере?
Женщина вытаращилась на него.
– Да… нет, не очень хорошо, но дети умеют. У них в школе есть компьютер.
– Замечательно. Тогда назначим Эпифанию бухгалтером, а Ариэль может ей помогать. Я куплю им компьютер и покажу, как пользоваться бухгалтерской программой. Для вас я тоже открою банковский счет…
Он замолк, поскольку ее явно что-то угнетало. У нее был такой вид, будто она вот-вот разрыдается снова.
– Что такое?
– О, сеньор! Да как же вы можете доверять мне столько тысяч песо каждый месяц? Почему вы так уверены, что я не обману вас? Вы же меня совсем не знаете.
– Кое-что про вас я все-таки знаю. На кухонных полках у вас стоят книги – признак того, что вы получили какое-то образование. Но при этом вы вручную делаете кукурузные тортильи, хотя могли бы купить фасованные, – а это указывает на то, что у вас добрая душа и вы не такая дура, чтобы рисковать всем ради мелкого жульничества. Я прав? Отлично. Итак, вот о чем я хотел бы вас попросить.
С полчаса они обсуждали деловые вопросы. Все замечания Ампаро Монтес лишь подтверждали догадку Мардера, что перед ним далеко не дура. Закончив, он сказал:
– Теперь еще две вещи… нет, три. Во-первых, эта маленькая община, которая тут образовалась… у них есть лидер? Кто-то, кого все уважают, с кем советуются, к кому идут за помощью.
Поразмыслив, Ампаро назвала несколько имен. Мардер записал их в блокноте – в том числе имя Роситы Моралес, с которой разговаривал недавно.
– Далее. У нас на территории живет кто-то из ni-ni? То есть молодые парни, которые могут спутаться с Ла Фамилиа или еще какой-нибудь наркогруппировкой?
– Несколько человек. Росита точно знает, кто именно.
– Ладно, спрошу ее. Вы могли бы передать в деревню, что я хотел бы видеть людей из списка сегодня после ужина – скажем, часов в восемь? И еще вам придется завести блокнот и сотовый телефон. Скоро у вас будет много поручений, а вы же не хотите что-нибудь забыть?
– Хорошо, сэр, – отозвалась она. И, вежливо помолчав: – А третье?
– Да-да. Считаю, нам надо поговорить насчет Лурдес.
– О господи! Она опять что-то натворила?
– Нет, но я вижу тут проблему, которую желательно устранить. Девочка не обделена красотой, и ее вины тут нет, конечно, но мне она кажется несчастной. Даже угрюмой. А мне не хотелось бы такой атмосферы в моем доме. Кроме того, скоро мужчины начнут стреляться из-за нее, а учитывая неблагополучную обстановку в Плайя-Диаманте, это не просто фигура речи. Сегодня утром я застал Лурдес с парнем лет на десять старше ее. Нет, ничего такого серьезного – она всего лишь заигрывала с ним, но такие игры выходят из-под контроля очень быстро. Не могли бы вы рассказать о ней?
– Она моя племянница, младшая дочь моей единственной сестры. Отец ее погиб много лет назад в narcoviolencia. Сестра уехала на El Norte, когда Лурдес было пять. Поначалу она писала, присылала деньги, но последние пять-шесть лет от нее не было ни одной весточки. Такое обычно не к добру. Но сколько ни плачь, ребенка-то все равно надо растить. No importa, madre, – добавила она со вздохом и пожала плечами. Такими словами мексиканцы говорят о вещах, которые никак не исправишь – и которых много, ох как много в жизни этого народа.
– Я хотела ее отправить к моему брату в Герреро, у него там rancho. Но она клянется, что сбежит оттуда, и я ей верю. Девочка упрямая, как мул. Работать она не желает, школу прогуливает, а теперь еще и с парнями тискается, как вы сами видели. Все мысли только о деньгах да о вещах, и где бы их взять – все эти вещи, о которых по телевизору говорят и в журналах пишут. Она уверена, что станет моделью или кинозвездой, что у нее будут машины, драгоценности и дорогая одежда. А по-моему, ее заграбастает какой-нибудь guapo, подсадит на наркотики, и все, конец бедняжке!
– Может, до этого и не дойдет, – сказал Мардер. Он уставился в телевизор – тот привлек его внимание, когда сериал сменился яркой заставкой новостей. Выпуск начали с происшествия на площади – то есть с торса. В кадре возникла та самая красивая журналистка в бежевом. Он протянул руку и включил звук. А потом смотрел и слушал, наслаждаясь ее хриплым голосом и чистым выговором, пока репортаж не закончился.
Тогда он повернулся к своей работнице.
– Давайте я поговорю с ней. Иногда девушки прислушиваются к мнению взрослых мужчин.
На лице Ампаро одна эмоция сменялась другой: что-то похожее на страх, затем сомнение, наконец, покорность. Живость, наполнявшая ее взгляд во время разговора о домашних делах, поблекла, и вернулась на место вежливая маска служанки.
– Да, сеньор. Я передам ей. Можно теперь продолжить работу?
Мардер кивнул и поднялся на второй этаж, чтобы наконец-то предаться сиесте. Задернув шторы и растянувшись на прохладных простынях, он подумал: «Она решила, что я хочу забрать девчонку себе и что для той это не худший вариант – богатый старый американец вместо молодого раздолбая, который ее обрюхатит, и все. Она ошиблась насчет меня, – подумал он. – Такая жизнь у меня уже была».
Пяля глаза в потолок безупречного светло-кремового оттенка, он погрузился, как с ним часто бывало в минуты крайней усталости, в дремотное состояние, в котором прошлое придвигалось ближе. Не обострилась ли эта склонность из-за болезни? Возможно, перед ним пробегает вся его жизнь, как это случается с людьми в момент смерти – только он просматривает ее медленно, обстоятельно, как и подобает редактору энциклопедических трудов. Так или иначе, но в нынешнем полусне Мардер очутился на другой кровати – не такой широкой, не такой мягкой, а потолок над ним был горчично-желтый и весь в трещинах, которые складывались в некий округлый контур вроде кошачьей головы. Он отдыхал в своем номере в гостинице «Лас-Пальмас-Флоридас», отмахав несколько тысяч миль на мотоцикле. Останавливаться в Плайя-Диаманте Мардер не планировал и даже не слыхал про такое место, просто его привела сюда череда спонтанно принятых решений – не навстречу чему-то, а прочь от жизни, которую он безнадежно, как ему казалось, загубил. Ему было двадцать четыре.
Он ушел от жены, милой и славной женщины, которую не любил. Как и многие его братья по оружию, Мардер женился после войны, стремясь к нормальной жизни, надеясь укрыться в теплых человеческих объятиях от того, что произошло с ним во Вьетнаме. Дженис Серебик; спустя тридцать с лишним лет он с трудом мог вспомнить ее лицо. Но даже и в тот день, на той узкой кровати, чувство вины успело уже вымыть ее образ и голос из памяти. Она была кассиром в ресторанчике, где Мардер работал поваром до службы в армии и куда вернулся после, – студенческой забегаловке на Амстердам-авеню, рядом с университетом. Его снедала неописуемая тоска, а Дженис, веселая пухляшка, не уставала его смешить и в конце концов ввела, словно поврежденное судно, в сухой док супружества. С интересом к жизни Мардер распрощался еще там, в дождливых горах, и что бы ни случалось потом, чего бы ни хотели от него окружающие, его устраивало абсолютно все, потому что теперь он знал, к чему приводят решения, желания и волонтерство: ни к чему хорошему.
Его родителям она понравилась – уже большой плюс. Отец Мардера как раз начал чудить, но ее это не отпугнуло. Она была хорошим человеком, только вот он ее не любил; и когда до Мардера дошло, что теперь всю жизнь придется изображать привязанность к супруге, у него слегка помутился разум. Как-то в пятницу, получив зарплатный чек, Мардер обналичил его, оседлал свой «Харлей» и, не вполне осознавая, что делает, проехал мимо дома на 20-й, где на втором этаже находилась их квартирка, с Бродвея ушел на Канал-стрит, оттуда нырнул в тоннель Холланда, а потом было много извилистых дорог и удивительных приключений. Понемногу к нему возвращалось мужество, а душевное оцепенение уходило, и вот наконец он набрался храбрости, чтобы связаться с матерью и рассказать ей обо всем. А затем позвонил Дженис и мужественно выслушал поток рыданий, криков и проклятий из трубки, стоя с полной пригоршней четвертаков под желтым светом ламп на заправочной станции где-то в центральном Техасе, недалеко от залива.
Он слышал, что в Гвадалахаре все дешево; так оно и оказалось, но город кишел американцами, а ему вскоре надоело смотреть, как его соотечественники помыкают смуглыми коротышками-мексиканцами. Кроме того, после месяца в дороге у него осталось слишком мало денег даже и для этого города, но где-то ему сказали, что на Тихо-океанском побережье еще дешевле, так что он проехал по 200-му шоссе вдоль моря, потом свернул направо и трясся по колдобинам, пока дорога не привела его в Плайя-Диаманте.
Он помнил, как увидел ее в первый раз. Наверное, только так и бывает с настоящей любовью. Ты помнишь каждую черточку лица, изгиб тела, деталь одежды, даже запах – и ощущение ключа, входящего в замок, о существовании которого ты и не подозревал. Она обслуживала посетителей в ресторанчике, где постояльцам гостиницы подавали завтрак. В то первое утро Мардер первым делом проследовал к буфетной стойке и наложил себе полную тарелку; наложил с горкой, потому что у него был здоровый юношеский аппетит и тощий кошелек, а завтрак входил в стоимость проживания: яичница-болтунья с сальсой и колбасой, фасоль, энчилады нескольких видов, теплые bolillos – что в Мичоакане заменяли круассаны – и целый поднос фруктов, из которых поддавались опознанию только апельсины и грейпфруты. Мардер взял по штучке каждого вида, наполнив еще одну тарелку, уселся за столик – и тут в дверях кухни возникла она с кофейником в руках. Он перестал жевать, глядя, как незнакомка разливает напиток другим посетителям.
Потом она подошла к его столику, улыбнулась – и песенка Мардера была спета. Светло-карие глаза нежнейшего оттенка, высокие скулы, просвечивающие сквозь кожу подобно кремовым бурбонским розам, и, самое главное, пышная копна блестящих рыжевато-черных волос. Она полюбопытствовала, не желает ли он кофе. Он кое-как выдавил «да». Она наполнила его чашку и хотела уже идти, но тут Мардер крикнул: «Погодите!»
– Что это за фрукты? – спросил он, когда девушка вежливо повернулась на его оклик.
По его просьбе она рассказала о техокоте, черимойе, гуанабане, нансе и диковинном гуамучиле. Мардер на своем ломаном школьном испанском поинтересовался, как есть гуамучиль. Она показала, как вскрывать коричневые стручки, в которых прячутся лоснящиеся бобы, покрытые бледными волокнами и по вкусу напоминающие сахарную вату. Потом она продемонстрировала, как высасывать такой боб, и вновь улыбнулась. Мардер как будто попал в райский сад.
Готовясь к наступлению, он утратил интерес ко всему прочему; его снова занесло в джунгли, и пора было собирать разведданные. Мардер без зазрения совести расспрашивал служащих гостиницы, тратя на чаевые гораздо больше, чем мог себе позволить, поочередно припирая к стенке то бармена, то горничных, то садовников. Ее звали Мария Соледад Беатрис де Аро д’Арьес-и-Касальс, для своих Чоле. Она была дочерью владельцев гостиницы и училась в Национальном университете в Мехико, но вернулась домой на лето, чтобы помогать родителям. Гостиницу основало семейство ее матери, Кармелы Асунсьон Касальс; ее отца величали дон Эстебан Аро д’Арьес. Оба были чистокровными criollos, но из-за революционных бесчинств в тридцатых годах остались без своих владений и до того низко пали, что заправляли теперь гостиницей на десять номеров в Плайя-Диаманте. Девушка вынашивала литературные амбиции и всегда имела при себе если не блокнот, то томик поэзии. Она стремилась быть современной, хотела стать писательницей и сделать карьеру, но отец задумал с помпой выдать ее замуж, желательно за кого-нибудь из местных cacique от вечно процветающей Институционально-революционной партии. И даже подобрал одного кандидата с достаточно светлой кожей; теперь помолвка была делом времени. Таким образом фамильные богатства возвращались к истинному владельцу: как сказал бы Маркс, дон Эстебан экспроприировал экспроприаторов.
Тем временем его дочь избрала ту линию поведения, которой искони держались испанские колонии, получив абсурдные приказания от короны: слушаю, но не повинуюсь. Счастливым воздыхателем всячески манипулировали, сталкивали его с соперниками, осаждали, просили потерпеть. В конце концов, ей всего-то семнадцать. Может быть, в следующем году…
Выведав все это, Мардер воспрял духом. Он немного разбирался в поэзии: его мать боготворила Йейтса и с нежного возраста нашептывала сыну стансы на ушко, а за выученные стихи ему полагалось печенье; в одурманенном любовью мозгу крепко засели фрагменты из Йейтса, По и Теннисона. И когда утром Чоле приближалась к нему с кофейником, он, убедившись, что она неплохо понимает английский, декламировал несколько строк, подходивших к ясному утру, к хмурому утру, к особенно сытному блюду, к ее улыбке, глазам, фигуре. Она в ответ краснела, кивала и улыбалась, демонстрируя мелкие белые зубки с очаровательной щербинкой между резцами. Неделя текла за неделей, и постепенно (Мардер восхвалял Господа за то, что стоял мертвый сезон и его крохотный номер обходился в сущие гроши) между ними установилась связь: непродолжительные беседы утром, а иногда и вечером, когда они случайно – то есть намеренно – встречались на темных тропинках патио.
В общей комнате стоял застекленный книжный шкаф красного дерева – вероятно, пережиток старого estancia; на полках выстроились отсыревшие книги в кожаных переплетах, среди которых затесался тоненький томик стихов Рамона Лопеса Веларде. Мардер прежде не слыхал о нем, но у этого поэта явно имелась неплохая репутация, так что молодой американец попытался вникнуть в его стихотворения, чтобы было что обсудить с Чоле. Но то, что начиналось как отчаянная и не особенно умная уловка, превратилось в нечто иное, когда Мардер подпал под очарование этой поэзии и понял, что Веларде, кем бы он ни был, прошел через точно такие же эмоциональные бури со своей возлюбленной, как он сам с сеньоритой д’Арьес.
«Она так немногословна, но приветлива, – писал Веларде. – Принимая мои восхваления, она так произносит мое имя, словно по-доброму подсмеивается надо мною, подшучивает и поддразнивает, и все же она знает, что тайная моя драма не надумана».
Однажды вечером в патио он прошептал ей эти строки, когда она проходила мимо со стопкой полотенец. Чоле застыла в нерешительности, Мардер видел это, – и слегка дрожащим голосом спросила его:
– Вы знаете Веларде?
Еще бы он не знал! Мардер продекламировал:
– «Благословенно имя будь твое, величия и скромности оплот, пик сердца моего ты покорила».
– Встречаемся через час на пляже, – проговорила она. В воздухе запахло апельсиновым цветом… а может, так пахла ее кожа, или запах существовал только в его мозгу.
Наконец Мардер заснул, но внезапно пробудился, искренне ожидая увидеть на потолке кошачью голову… но нет, там была голая кремовая гладь. В дверь постучали; он пригласил посетителя войти.
Как оказалось, пришла Лурдес. Прекрасное лицо девушки портил неумело нанесенный макияж. На ней была черная блузка без рукавов, расстегнутая ровно настолько, чтобы виднелось золотое распятие между грудями, а также белая юбка, которая пришлась бы впору разве что большой кукле. Довершали образ белые босоножки на пластмассовой танкетке.
Она взирала на Мардера с обычным угрюмым равнодушием.
– Тетя сказала, вы хотите поговорить со мной.
– Хочу. Садись на стул.
Вместо этого Лурдес села на кровать и откинулась на подушку, прислоненную к латунному каркасу, и при этом так задрала ногу, что при желании Мардер мог бы во всех подробностях рассмотреть ее промежность.
– Ну что, Лурдес, чем ты планируешь заняться?
Она бросила на него недоверчивый взгляд.
– В смысле?
– В смысле, как ты представляешь свою дальнейшую жизнь? Я почему спрашиваю: судя по тому, как ты ведешь себя сейчас, ты следуешь определенному плану – перетрахаться с кучей парней, забеременеть, потом еще разок и еще, пока твоя красота чуток не поблекнет. Наконец тебе стукнет тридцать, на руках будет трое или четверо детей, и ты будешь служанкой. Или шлюхой. Если тебе того и надо, то я не против. Ты на верном пути. Только не в моем доме, пожалуйста.
– Я не шлюха!
– Так не веди себя как шлюха. Или уж если ты так решила, то я с удовольствием познакомлю тебя с людьми, которые сделают из тебя шлюху высшего класса. Бриллианты, шампанское; будешь летать на самолетах и плавать на яхтах, а к старости тебе даже выделят небольшой пенсионный фонд. Как тебе такая перспектива?
– Я не шлюха, – повторила Лурдес.
– Рад это слышать. Тогда кто ты? Меня интересует, чего ты хочешь. Какой ты видишь свою жизнь, если все сложится наилучшим образом?
Еще один недоверчивый взгляд.
– Вы смеяться будете.
– Не буду.
– Я хотела бы сниматься в сериалах. Как Талиа. Или Наталиа. Или Пепа Эспиноса, только она не снимается теперь. Еще мне нравится Белинда…
– Хорошо, отличный план. С чего бы ты начала?
– В смысле – с чего?
– В том смысле, что нельзя попасть в сериал, посматривая телик, почитывая журнальчики и обжимаясь по кустам с парнями, которые старше тебя лет на десять. Для этого придется потрудиться. Наталиа начала изучать драматургию в восемь лет. К твоему возрасту она уже снялась в куче рекламных роликов. Это работа, Лурдес, светские вечера и слава – еще не все. Я могу тебе помочь. Я знаю многих людей в испаноязычных СМИ. Могу организовать для тебя уроки, прослушивания – все, что потребуется. Могу слетать с тобой в Дефе, пройтись по «Мундо Э», прикупить тебе одежды, чтобы ты произвела хорошее впечатление, представить нужным людям…
– А зачем вам это? Вы меня совсем не знаете.
– Я делаю это в память о моей покойной жене. Когда мы познакомились, она была не намного старше тебя. Я отнял у нее жизнь, для которой она была создана. Так что, может быть, если я дам тебе жизнь, которой ты желаешь, у меня сойдется баланс на небесах. Это одна из причин. Есть и другая: мне невыносимо находиться в одном доме с дерзкой, вечно хмурой девчонкой. Меня это бесит. Ты должна оставить эти шлюшеские замашки и хорошо относиться к тете, то есть перестать быть ni-ni. Потому что это мой дом, а я здесь такого не потерплю.
– А когда мы полетим в Дефе?
Лурдес выглядела ошеломленной: она ожидала нотаций, но совсем не таких.
– Когда замечу в тебе перемены. Когда ты вернешься в школу и возьмешься за ум. Когда сообразишь, как вести себя в обществе мужчин, которые тебе в дедушки годятся. Для начала можешь сесть по-человечески – чего я там не видел?
Вздрогнув, словно корова от удара электрической погонялкой, Лурдес свесила ноги с кровати и свела бедра.
– И когда я увижу, что ты с уважением относишься к людям, которым ты небезразлична, вот тогда мы поговорим насчет твоей будущей карьеры. Все ясно?
– Да, все ясно. – Долгая пауза. – Спасибо, сеньор Мардер.
– Не за что. А теперь исчезни.
И Лурдес ушла – но перед этим от души чмокнула Мардера в щеку.
Он стоял в ванной, с улыбкой разглядывая красный отпечаток губ у себя на щеке, когда распахнулась дверь, и в спальню влетела его дочь.
– Да что ты такое творишь? – завопила она. – Ты умом двинулся? Исчезаешь вот так, никому из родных ни слова и… и… занимаешься сексом с малолетками!
– Ни с какими малолетками я сексом не занимаюсь.
– Так я тебе и поверила, Билл Клинтон! Я своими глазами видела, как твоя chica выплыла из этой спальни. Да она половину помады на лице у тебя оставила.
Мардер вздохнул и с напускной мягкостью проговорил:
– Ну здравствуй, Кармел. Какой сюрприз! Я думал, ты в Кембридже.
– Я и была в Кембридже. А потом ты взял и исчез с лица земли. Я позвонила по твоему номеру, а мне ответил какой-то мексиканский пацан. Что я должна была делать – сидеть в лаборатории и придумывать новые механизмы? Ну да, у меня пропал папа, но он обязательно найдется – пульты от телика тоже ведь за диван падают, и ничего такого. Ты и представить не можешь, какую свинью мне подложил этой своей выходкой.
– Милая, сбавь тон и прекрати говорить со мной так, будто у меня Альцгеймер и я сбежал из дома престарелых. Мне нужно было сменить обстановку, и я приехал сюда. Ты же не извещаешь меня каждый раз, когда выбираешься куда-нибудь с очередным дружком?
– Ага, так ты все-таки здесь с подружкой!
– Кармел, ради бога, хватит дурить! Да если даже я и решил что-то изменить в своей жизни, тебе-то какое дело? Звонишь раз в месяц, я и то рад.
– Ах, так это моя вина? Я нерадивая дочь, поэтому тебе приходится ездить в Мексику за малолетними проститутками?
– Что еще за малолетние проститутки? – поинтересовался Скелли, возникнув на пороге. – Я что-то пропустил? О, Стата! Я так и думал, что это твой голос. Иди сюда, обними дядю Пата.
– Ага, так ты тоже в этом замешан?! – воскликнула она, даже не двинувшись с места. – Может, тогда ты мне скажешь, что с ним такое?
Скелли вошел в комнату и приобнял Мардера за плечо.
– Ну да, мы геи, и нам надоело скрываться, – объявил он. – Ричард купил мне миленькое приданое. И кольцо.
Последовало ошарашенное молчание; Стата переводила взгляд с одного на другого, пока Мардер наконец с руганью не стряхнул руку Скелли с плеча.
Тот захохотал во все горло.
– Купилась, да? Не то чтобы в этом было что-то плохое, разумеется.
– Да заткнись ты, Скелли! Тут явно что-то происходит, и я хочу понять, что именно, прежде чем вернуться к собственной жизни. Вам надо только сказать, что вы два старых пердуна, у вас возрастной кризис, и мне пора валить отсюда.
Мардер надел сандалии, отыскал бумажник и сказал:
– Да, мы два старых пердуна, и у нас кризис. Надеюсь, ты останешься на ужин. Может, тогда все обсудим. А пока что я хочу где-нибудь напиться.
– Я тоже.
– Давай без меня, если ты не против. Можешь остаться и расписать моей дочери, каким сексуальным безобразиям я тут предавался.
– Только захвати пистолет, – мрачным тоном бросил Скелли.
Мардер проигнорировал его, удалившись под восклицание Статы:
– Постойте, а зачем ему пистолет? Да что здесь происходит, мать вашу, – скажет мне кто-нибудь или нет?
Мардер вывел пикап из гаража и по насыпной дороге покинул остров. Поворачивая к городу, он приметил оборванного мальчишку, присевшего на обочине со связкой перезрелых бананов и папайями в руках. Вчера его здесь не было, и Мардер задумался на миг: а вдруг это шпион, который будет докладывать бандитам обо всех его перемещениях?
Да какая разница. Сейчас на уме у Мардера была только дочь: как бы поаккуратнее выпроводить ее, не вызвав у нее подозрений и, конечно же, не обидев. Хотя он и любил Кармел больше всех на свете, у него не было никакого желания находиться на ее попечении. Не для того ли он и затеял эту поездку? Его захлестнуло презрение к самому себе. Человек пытается без лишнего шума сбежать от проблем, а взамен получает еще больше сложностей и забот. Хотя оставалась и настоящая, тайная цель; не стоит об этом забывать. Если получится ее достичь за отведенное ему время, то ничего страшного.
Автомобиль трясло на ухабах, и в кармане водительской двери забряцало что-то тяжелое. Запустив туда руку, он обнаружил отцовский сорок пятый, лежавший в машине с тех самых пор, как Мардер предпринял попытку убежать от собственной жизни – как выяснилось, тщетную.
Какое-то время он бесцельно кружил по городку: прокатился по некоторым avenida – тут их было шесть, по calle – этих три десятка, мимо двухэтажной palacio municipal, перед которой стояли полицейские машины, мимо крохотной тюрьмы, вокруг парка, где на фоне листвы сверкала золотом статуя Карденаса, мимо отелей, магазинов для дайверов и серфингистов, всяческих заведений для доверчивых туристов, мимо шести приличных отелей и четырнадцати поплоше; наконец дорога повернула в сторону пляжа. Он решил опрокинуть стопку в единственной гостинице класса люкс, имевшейся в городе, – отеле «Диаманте». Или три стопки. Ему надо было подумать в спокойной обстановке – и для этого пришлось покинуть свое уютное пристанище. Какая ирония!
Подъезжая к отелю, он обратил внимание на темно-зеленый джип с тонированными стеклами, припаркованный напротив входа. К нему привалилась парочка типов. Оба были аккуратно подстрижены, одеты в темные костюмы и белые рубашки, а на шеях имели по солидному золотому распятию. Однако лица мужчин не позволяли заподозрить в них миссионеров. И тот, и другой отличались крупными размерами, только один со своей длинной шеей и маленькой головой больше напоминал змею, а второй, упитанный, – футбольного нападающего. Приподняв темные очки, этот второй уставился на Мардера, когда тот снизил скорость. Он так сощурился, что глаз почти не было видно, однако это не скрывало недоброжелательного взгляда. Мардер дал по газам и завернул на гостиничную стоянку. Выйдя из машины, он вручил парковщику сто песо и велел оставить машину на подъездной дорожке, а ключ зажигания не вынимать.
К вестибюлю примыкал бар с тенистой верандой. Мардер уселся за столик с видом на улицу. Один из громил у джипа начал говорить по мобильному. Другой выпялил глаза на вход в отель, словно поджидал красотку, с которой у него свидание. Мардер потребовал текилу и пиво. Когда заказ принесли, он сразу опрокинул текилу, попросил еще одну и стал потягивать холодное пиво. Официант поставил перед ним чипсы с сальсой, и Мардер отведал их, хотя это была типичная еда, которую подают в дорогих оте-лях, пресная и водянистая. Он огляделся кругом. Троица загорелых туристов, громко болтающих по-немецки, пара мексиканских бизнесменов, да еще в углу, за пальмой в кадке, кто-то стучал по клавишам ноутбука – женщина, судя по рукам.
Зазвонил сотовый телефон, огласив бар первыми тактами ranchera, которую Мардер знал, – «Кабальеро» Хосе Альфредо Хименеса. Женщина в углу ответила. После минутного разговора она убрала ноутбук в сумку, подхватила светлый кожаный чемоданчик и вышла из бара. Сегодня на ней был розовый костюм, но Мардер сразу узнал тележурналистку, которая делала репортаж про торс на площади.
Он смотрел ей вслед – как и двое мексиканцев, которые отлипли от своих важных бумаг и прямо-таки застыли. Мардер лениво подумал, что мужчина должен сильно занедужить, чтобы потерять интерес к женским попкам. И вдруг в голове у него щелкнуло: те двое ждут именно ее, репортершу. Бросив на стол несколько купюр, он кинулся наружу. Женщина стояла на подъездной дорожке и озиралась по сторонам, то есть явно поджидала машину. Мардер прошел к своему пикапу, достал сорок пятый и двинулся к ней, на ходу заряжая пистолет.
Бандиты уже переходили улицу, надвигаясь на журналистку. Та заметила их, но не пыталась ни убежать, ни закричать, пока они не добрались до нее, – а тогда уже было поздно. Один громила взял женщину за шею и зажал ей рот, другой наклонился и подхватил ноги, и вместе они потащили ее к джипу. Водитель выскочил из кабины и распахнул заднюю дверцу – злобная пародия на почтительного шофера.
Мардера отделяло от них всего несколько ярдов. Его стареющим телом завладел молодой человек, которым он когда-то был, – Мардер, шагавший по тропе с оружием, готовый к бою.
Он выпустил по пуле в шины джипа, пробив боковины у обеих. Это привлекло внимание мужчин, несущих журналистку; они встали как вкопанные и оглянулись с ошеломленным видом оленей, застигнутых светом фар посреди шоссе. Водитель запустил руку в карман пиджака, и Мардер застрелил его. Мужчина сполз по борту машины, оставив на темном металле блестящий кровавый след.
– Отпустите женщину! – потребовал Мардер.
После некоторых колебаний они подчинились. Журналистка чуть не падала – она потеряла туфлю.
– На землю, – велел Мардер. – Лицом вниз. Руки за голову. Живо.
«Змей» начал было:
– Ты че творишь, урод? Да ты хоть знаешь, кто…
Мардер прострелил ему ногу, и тот осел, корчась от боли. Его напарник тоже опустился на дорогу, но ни на секунду не спускал с американца косых глаз, пока тот изымал у них пистолеты и телефоны.
Повернувшись к женщине, Мардер дотронулся до ее руки. Она резко шарахнулась от него, выйдя из ступора.
– На стоянке перед отелем красный пикап «Форд». Залезайте в него и ждите меня.
– Но за мной приедут… у меня встреча.
– Встреча отменяется, если только вы не хотите, чтобы вашего знакомого застрелили, когда за вами явится еще одна группа. Идите!
Она надела слетевшую туфлю, подняла сумку и чемоданчик и поковыляла к стоянке. Мардер подошел к бандиту, которого подстрелил первым, и с облегчением обнаружил, что тот еще дышит, но забрал пистолет и у него. Он присел на корточки и сказал лежащим:
– Я сейчас выведу машину, и если увижу, что кто-то пошевелился, убью всех троих.
Он добежал до стоянки, забрался в пикап, дал парковщику на чай и задним ходом вырулил на улицу, не жалея коробки передач. Мужчины лежали в тех же позах, что и раньше.
– Куда вы меня везете? – спросила женщина, когда они проехали несколько кварталов.
– На Птичий остров. У меня там дом. Секундочку… мне надо позвонить.
С одного из конфискованных мобильников он набрал Скелли и быстро переговорил с ним.
– Думаю, на какое-то время вы в безопасности, – сказал Мардер по-испански, завершив звонок. – Мое имя Ричард Мардер, а вот ваше, извините, не расслышал, но я видел вас по телевидению. Это из-за истории с торсом?..
– Меня зовут Хосефина Мерседес Эспиноса. Спасибо, что спасли меня, но если вы не против, то я свяжусь с ребятами из съемочной группы, и они меня заберут. Они с ума сойдут, если подъедут к «Диаманте», а меня там не будет.
– Я-то не против, сеньора Эспиноса, но как по мне, пусть лучше сходят с ума, лишь бы ваш торс тоже не показали по телевизору – особенно если репортаж будет не ваш, а про вас. А уж ваш-то торс покажут обязательно. Пока что у меня дома относительно безопасно. Можете связаться со своими по городскому и договориться, чтобы вас увезли под охраной.
Они проехали по мосту через Рио-Виридиана. Мардер то и дело посматривал в зеркало заднего вида, чувствуя, что журналистка не сводит с него глаз. Позади показались три джипа, гнавшие на большой скорости. Мардер еще сильней налег на педаль газа.
– Да кто вы такой? – не выдержала женщина. – Полицейский? Нет, полиция у Куэльо куплена. Военный?
– Не военный.
– Ну да, у вас ведь легкий акцент. Хотя и мичоаканский тоже. Вы что, американец?
– В точку.
– Высадите меня!
– Не глупите, мы почти приехали.
Он свернул на насыпь. Парнишка с фруктами сидел на прежнем месте, и Мардер помахал ему. На узкой дороге скорость пришлось снизить, и ему бросилось в глаза, что камни на обочине кто-то успел через равные интервалы пометить белой краской.
– На кого вы работаете? УБН?
– Ни на кого я не работаю. Я литературный редактор на пенсии.
– Неужели? Я как-то не думала, что у редакторов принято вырубать по три sicarios Ла Фамилиа за раз и спасать репортеров.
– Как редактор я очень трепетно отношусь к свободе прессы. Почему вас хотели похитить?
– А может, вы из ЦРУ, хм-м-м? Что вы делаете в Мексике?
– Ищу мира и покоя на берегу моря. А вот и мой дом.
Ворота оказались закрыты, но когда они подъехали ближе, какой-то юноша, которого Мардер видел впервые, отворил их и отошел в сторонку, а потом опять закрыл. Из-за пояса выцветших джинсов у него торчал «глок». Похоже, Скелли времени не терял.
– Я слышала об этом месте, – сказала журналистка, когда они вошли в холл. – Предыдущий владелец бесследно исчез.
– Да, его заставил исчезнуть человек по имени Сервандо Гомес. Слыхали о таком?
– Это Эль Гордо. Он здешний jefe. Так зачем вы сюда приехали, если не работаете на правительство США?
Проигнорировав вопрос, Мардер громко позвал Скелли. Из кухни вышла Лурдес. На ней была синяя юбка, белая блузка с короткими рукавами и новенькие кроссовки. Макияж стал скромнее – по мнению Мардера, такой вариант больше подобал школьнице. «Как быстро, – подумал он. И тут же: – За этой сексуальной оболочкой она по-прежнему ребенок и может взяться за старое хоть завтра. Почему я взвалил на себя ответственность за эту девочку? Такое не входило в мои планы».
– Они на крыше, – начала было Лурдес, но тут заметила спутницу Мардера. – О боже! Вы Пепа Эспиноса, да?
– Это Лурдес, – сказал Мардер. – Ваша большая поклонница. Слушайте, вы тут пока знакомьтесь, а мне нужно поговорить с другом.
Мардер оставил изъятое оружие и телефоны на столике, взбежал на второй этаж, а оттуда по боковой лестнице на крышу-террасу.
Скелли стоял на коленях у балюстрады перед своим длинным оружейным чехлом. Стата в нескольких ярдах от него разглядывала прибрежную дорогу в бинокль. На отца она внимания не обратила.
– А это что еще за хрень? – спросил Мардер. Скелли привинчивал трубку к концу здоровенной штуковины, которая напоминала оружие из научно-фантастического фильма. Она была выкрашена в бежевый цвет и в длину достигала не меньше семи футов. В середине ее поддерживала сошка-двунога, а поверху тянулся оптический прицел.
– Это винтовка «анцио» двадцатимиллиметрового калибра, – ответил Скелли, выталкивая ствол за балюстраду и нацеливая на насыпь. – Я решил, что она может пригодиться, если парням, у которых ты отбил эту репортершу, вздумается навестить нас.
– Ты всегда берешь с собой в дорогу такую артиллерию?
– В самолеты не беру – на багажную полку не влезает. Знаешь, ты бы поговорил с дочерью. Она на тебя очень злится.
– Из-за чего? Из-за того, что я купил дом в Мексике и не спросил у нее разрешения?
– В том числе, а еще, мне кажется, она ревнует к твоей любовнице. Понимаешь, у девочки мать умерла, а ты сразу в постель к бабе своей – да мало того, покупаешь ей домину в родном городе жены, куда и ездить не желал, пока мама Статы была жива.
– Что?! – воскликнул Мардер. – Да я… я не…
Но тут его протесты прервал возглас Статы:
– Кто-то едет по дороге! Три автомобиля. Заворачивают на насыпь.
Скелли бросился на пол и прижал приклад винтовки к плечу.
– Советую сходить за этим твоим «стейром». И захватить побольше патронов.
Мардер хотел спросить, каков их план действий, потом подумал, а не прогнать ли Стату с крыши, но в конце концов развернулся, кинулся в свою комнату, достал винтовку, сунул в карман пиджака две запасные обоймы калибра 7,62 и поспешил обратно на крышу. По пути ему встретилась журналистка, за которой хвостиком волочилась Лурдес, восторгаясь своим кумиром с почтительного расстояния. Увидев оружие, женщина спросила Мардера:
– Что происходит?
– Так, небольшая война. Почему бы вам не посидеть немножко внутри? Я вернусь, как только смогу.
И он продолжил свой путь, но женщина шла за ним по пятам: очевидно, она была не из тех, кто держится подальше от войн – хоть больших, хоть малых.
Мардер улегся слева от дочери; та, в свою очередь, устроилась слева от Скелли и его Инопланетной Штуковины и все так же не отрывалась от бинокля.
– Не могла бы ты спуститься в дом? – сказал Мардер. – Нечего тебе здесь делать.
Пропустив его слова мимо ушей, Стата продолжила наблюдение за автомобилями.
Мардер приник к прицелу собственной винтовки. К дому приближались три «Линкольна Навигатора». Теперь стало ясно, для чего Скелли разметил придорожные камни. Они обозначали степени дальности.
Позади послышалось жужжание. Оглянувшись, он увидел, что Пепа Эспиноса присела рядышком и вооружилась крошечной видеокамерой. Этого и стоило ожидать. Все подробности в вечернем выпуске, как говорится. Стата тоже ее заметила.
– Это она? Твоя подружка?
– Нет, конечно же! Черт, да я случайно ее встретил!
– Не поверю теперь ни единому твоему слову.
В это мгновение раздался смачный глухой звук, как будто хлопнули дверцей автомобиля. Артиллерия сказала свое слово.
Мардер разглядел в прицел, что в капоте машины, возглавлявшей колонну, появилась большая дыра. Джип замедлил ход и остановился, из-под капота обильно повалил черный дым. Второй затормозил и боком заскользил по щебенке, зацепив в итоге бампер подбитого авто. Третий встал футах в десяти от второго. Из средней машины вышел человек и зашагал к передней. Это был один из похитителей – косоглазый. «Хочет выяснить, почему водитель остановился, – сообразил Мардер. – Он не слышал выстрела и думает, что это какая-то поломка».
Скелли сделал еще один выстрел – с аналогичным результатом: дым начал подниматься и над вторым «Линкольном». Мужчина на дороге так и подпрыгнул, когда пуля поразила цель. Он уставился на дым, на дырищу в капоте, а потом до него наконец дошло, и он со всех ног бросился к третьей машине.
– Милая, – обратился Скелли к Стате, – не передашь ли ты мне вон ту обойму с зажигательными взрывпатронами? Да-да, с желтым верхом. Благодарю.
Приняв из ее рук тяжеленную коробку, он поменял обоймы и зарядил патрон. Мардер прильнул к прицелу. Снова ухнула двадцатимиллиметровка, и последняя машина, уже пятившаяся к дороге, засветилась изнутри, как китайский фонарик, и вспыхнула. Из нее повыскакивали бандиты; те, которые горели, прямо с насыпи сигали в воду. Дверцы двух других «Линкольнов» распахнулись, и оттуда тоже высыпали люди – больше людей, чем теоретически помещалось в салоне. Мардер нашел это почти забавным: ну совсем как клоунский драндулет в цирке. Куда меньше веселило то, что некоторые принялись палить из автоматов в направлении дома.
– Лурдес! – крикнул Мардер. – Беги вниз и вели тете с детьми улечься на пол.
Девушка помялась, не желая оставлять Пепу Эспиносу даже на секунду, но все-таки развернулась и исчезла в доме. Где-то над головой чиркнула шальная пуля. Мардер приметил среди прочих коренастого мужчину свинячьей наружности – тот поглядывал в бинокль и, судя по всему, отдавал приказы. Мардер взял его на прицел, но бандит бросился на землю, не дав ему шанса нажать на спуск. Тогда он подстрелил двоих автоматчиков, после чего остальные укрылись за передними машинами. Замыкающая к тому времени уже вовсю пылала; к безоблачному небу тянулся столб черного дыма. Скелли выпустил по зажигательному снаряду в оба оставшихся автомобиля, и те тоже расцвели оранжевым цветом, а люди попрыгали с насыпи.
– Там у них естественное укрытие, – непринужденно бросил Скелли. – Они могут подобраться к острову вдоль насыпи, нырнуть в заросли и через сад подойти к дому. Надо было заминировать все подходы и установить на съезде с насыпи минометы. Но всего не предусмотришь. Слушай, Мардер, как соберешься в следующий раз развязать с кем-нибудь войну, дай мне знать заранее. Подготовлю почву.
– Не хотел я никаких войн.
– Да нет, еще как хотел, – пробурчал Скелли, но уже себе под нос.
– Что-что?
Скелли приподнялся и привалился спиной к балюст-раде.
– Я спросил, не представишь ли ты меня нашей новой знакомой.
Мардер так и сделал.
– А вы не боитесь, что они сейчас подбираются к дому, как вы и говорили? – поинтересовалась Эспиноса. Она вежливо пожала руку Скелли, но тут же наставила на него камеру и превратила церемонию знакомства в интервью.
Скелли ленивым взглядом окинул разрушения, которые сам же и устроил.
– Не думаю. Это же бандиты, а не штурмовики. Они храбрые, но за такую херню им не платят.
И в самом деле, налетчики теперь подбирали раненых и потихоньку отступали к берегу, стараясь прятаться за камнями.
– Ах, сладкий вкус победы, – сказал Скелли, после чего вскочил на ноги, сгреб Стату в охапку, наклонил и одарил невсамделишным поцелуем взасос, как на знаменитой фотографии моряка с медсестрой в день победы над японцами.
– Да вы все чокнутые, – проговорила Пепа Эспиноса. – У Ла Фамилиа сотни бойцов. У них есть танки и вертолеты, им служит полиция. Как вы собираетесь биться с такими силами?
Все взгляды обратились к Мардеру. Он приложил ко лбу указательный палец и произнес:
– У меня есть план.
– Какой? Что вы задумали? – оживилась Пепа.
– Я намерен спуститься в дом и приготовить себе большущий кувшин «Маргариты», – объявил он и, взвалив винтовку на плечо, на негнущихся ногах удалился с террасы, точно стойкий оловянный солдатик.
