— Мне нужно оставить кое-что для Саит-бея, — сказал Рефик горничной.

— Саит-бея нет дома. Они с Атийе-ханым вышли. Здесь только молодая госпожа.

— Да я только конверт хотел передать. — И Рефик достал из кармана конверт, который дал ему Осман.

— Подождите, я позову Гюлер-ханым! — сказала горничная и попыталась взять у Рефика пальто.

Рефик пальто снимать отказался, пробормотал что-то протестующее, но и уходить не стал. Горничная удалилась. «Почему я не оставил конверт и не ушел?» — думал Рефик, переминаясь с ноги на ногу. Посмотрел на часы: самое начало седьмого. Из конторы он ушел рано, но задержался в Бейоглу.

Снова появилась горничная.

— Гюлер-ханым сейчас придет. Пожалуйста, проходите!

— Нет-нет, я вовсе не хотел утруждать… Не стоило… — пробормотал Рефик, снял пальто и прошел внутрь дома. Он оказался в той самой гостиной, в которой летом Саит-бей, разволновавшись сверх всякой меры, выступал с рюмкой ликера в руке. Рефик осмотрелся. На стене висело зеркало в золоченой раме. Рефик немного смущенно в него заглянул. Нашел свое лицо бледным и нездоровым, однако усы выглядели неплохо. Три дня назад, после праздничного обеда и перед походом на кладбище, он сбрил бороду, но усы оставил. Благодаря усам его лицо, на котором до этого вечно было рассеянное и немного растерянное выражение, приобрело, по выражению Перихан, «сосредоточенный вид». Рефик глядел в зеркало и думал о жене. Потом обеспокоенно вспомнил, что сейчас его ждет встреча с Гюлер, и тут же услышал шаги на лестнице. «Как мне быть?» — растерянно пробормотал он себе под нос.

Гюлер вошла в комнату, и Рефик снова подумал: «Как мне быть?» Они поздоровались и сказали друг другу несколько фраз из тех, которые обычно говорятся при встрече. Потом Рефик достал из кармана конверт и начал объяснять: он принес образец делового письма, о котором Саит-бей просил Османа. Утром образец еще не был готов, поэтому они не могли его прислать. Письмо написано в немецкую компанию «Сименс», но по этому же образцу можно написать письмо и в любую другую компанию. Подробно излагая эти сведения, он думал, что сейчас договорит и уйдет отсюда. Гюлер начала что-то рассказывать о своем брате. Рефик ее не слушал, ему хотелось побыстрее отдать конверт и уйти. Когда Гюлер сделала паузу, он протянул ей конверт и повторил все, что сказал о нем несколькими минутами ранее.

— Как? Вы уже уходите? — спросила Гюлер, подбежала к двери и крикнула горничной, чтобы принесла чай. Потом пригласила Рефика присесть. Не ожидая ответа, села сама и спросила, как поживает дочка.

Рефик что-то пробормотал в ответ и покорно уселся в кресло напротив дивана, на котором разместилась Гюлер. Поскольку говорить было больше не о чем, начал с деланным оживлением рассказывать о Мелек. Рефик и Перихан гордились тем, что у них растет такая умная дочка. В этом сомневаться не приходилось — сколько раз она уже проявляла удивительную сообразительность! Рефик рассказал о нескольких таких случаях и вдруг ощутил смутное чувство вины. Ему не нравилось, что он рассказывает о Перихан и Мелек этой женщине. Почему? «Потому что она разведенная!» — ответил Рефик сам себе. Испугавшись этих мыслей, снова начал излагать сведения, касающиеся образца делового письма. Горничная тем временем принесла чай. Наступила недолгая пауза. В гостиную вошел сеттер. Увидев Рефика, настороженно остановился, потом медленно подошел к нему, обнюхал, понял, что это не чужой, и растянулся на полу у мангала.

— Он вас узнал, — сказала Гюлер.

— Да, узнал, — кивнул Рефик. Он старался выпить чай побыстрее. Говорить уже было не о чем. Опасаясь снова почувствовать себя виноватым, он избегал смотреть на Гюлер, и это ему тоже не нравилось. В этой гостиной со странным мангалом посередине он чувствовал себя непривычно беспомощным и подавленным.

— Я смотрю, вы усы отрастили, — сказала Гюлер.

Рефик подумал, что бы такое ответить, не придумал и только кивнул головой. Гюлер не стала говорить, нравятся ей усы Рефика или нет. Чай тем временем был уже почти допит. Рефик подумал, что, прежде чем уходить, нужно еще что-нибудь сказать, а то будет невежливо.

— Ну вот… А чем вы еще занимаетесь?

— Ничем, — ответила Гюлер и помолчала, будто решив получше обдумать вопрос. — Сижу дома. Сегодня поменяла местами некоторые вещи в своей комнате. Да… Что еще? Думаем устроить званый вечер.

— Правда? Очень интересно.

— А вы что поделываете? Когда я последний раз вас видела, вы не очень хорошо выглядели.

— Да, я был болен. Долгое время лежал в постели, не выходил из дома. Сегодня впервые за не помню уж сколько времени побывал в конторе.

Рефику вдруг захотелось прибавить: «Но мне и сейчас нехорошо. Жизнь пошла под откос. Не знаю, что делать!» Едва подумав об этом, он испугался и вскочил с места. Вскочил и растерялся — чай-то он еще не допил. Пес удивленно посмотрел на беспокойного гостя. Чтобы скрыть свое смущение, Рефик снова заговорил о деловом письме. Потом двинулся к двери, понимая, что былую свою уравновешенность, то спокойствие, которым он когда-то так гордился, обрести снова будет ох как нелегко. «Только бы не совершить сейчас какую-нибудь ошибку, — думал он. — Надо побыстрее отсюда уйти и спастись от этой разведенной женщины!»

— Прощайте, — сказал Рефик, остановившись у двери. — Передавайте привет Саит-бею и Атийе-ханым!

Взглянув в лицо Гюлер, он прочитал в ее глазах что-то вроде насмешки. «Разведенная жена военного! А я — муж и отец!»

Когда он уже открыл дверь, чтобы выйти, Гюлер спросила:

— Если мы устроим званый ужин, вы с супругой придете?

— Придем. Отчего же не прийти? — ответил Рефик, глядя не на Гюлер, а на Графа, который тоже решил пройтись с ними до двери.

— Поговорим, повеселимся! — сказала Гюлер.

«Поговорим! Поговорим, поговорим… С кем мне еще и говорить, кроме как с разведенной женщиной, раз моя жизнь пошла под откос?»

— Да, было бы очень мило… — сказал он. Потом, по-прежнему глядя на собаку, добавил: — Поговорить с женщиной вроде вас. — И, не посмотрев Гюлер в лицо, вышел.

«Что я сказал?! — думал Рефик, спускаясь по лестнице. — Жизнь пошла под откос… Как у меня язык повернулся?»

На улице дул холодный ветерок с Мраморного моря. Эта легкая зимняя прохлада, предвещавшая лодос, была Рефику хорошо знакома. В Нишанташи пахло водорослями и морем. Этот запах пропитал все: липы, магазинчики, грязные многоквартирные здания, старые особняки, прохожих. Рефик вышел на проспекту полицейского участка. Вечерело. Импортеры, подрядчики, цепляющиеся за жизнь паши времен Абдул-Хамида, мальчики из лавок, садовники, поденщицы, банкиры, чиновники, пассажиры трамвая — все расходились по домам. И никто как будто не обращал внимания на тревожный морской запах, словно думали, что в их заурядной будничной жизни есть вещи поважнее, чем какие-то там запахи. Рефик остановился на углу. «Приду сейчас домой, поужинаю… Потом буду читать. Почему моя жизнь обязательно должна идти под откос?» В доме светились окна. На улице пахло водорослями, а дома ждали запах еды, запахи тела Перихан и младенческого пота. Разведенная женщина все не шла из головы. Он сам себя боялся. «Чувствую себя безликим предметом без прошлого и будущего, цветочным горшком или дверным молотком!» Он сбрил бороду потому что среди таких людей, как он, бороду носить не принято; но всегда можно найти маленький компромисс: усы-то он оставил. Рефик перешел на другую сторону улицы, открыл садовую калитку, звякнувшую колокольчиком; вошел в дом, теплый и наполненный жизнью, поднялся наверх. Перихан сидела у детской кроватки при полном параде: в красивом голубом платье и с макияжем.

— Это я в честь твоего возвращения к работе надела это платье и накрасилась!

— Молодец!

К ужину они спустились вместе. Осман был в разговорчивом настроении — радовался, что брат наконец-то вышел на работу. У Ниган-ханым настроение тоже было замечательное. Принимала участие в беседе и Нермин, — должно быть, размолвка между ней и Османом закончилась. Ссорясь, они прекращали разговаривать друг с другом, однако в присутствии родственников могли в случае необходимости перекинуться парой слов. Ниган-ханым рассказала одну историю о Джевдет-бее. Внуки немножко покапризничали, но сильно ругать их не стали.

После ужина Рефик помог маленькому Джемилю справиться с домашним заданием по математике, потом пошел в кабинет. Он думал снова взяться за дневник, но писать не хотелось. Немного почитал, не особенно вдумываясь в то, что читает. Потом закурил и стал расхаживать по кабинету. Докурив сигарету, снова спустился в гостиную, взял газету и стал читать, время от времени прислушиваясь к включенному радио и разговору между женой и матерью. Они говорили, что начинается лодос — да это было понятно и по шуму ветра, доносящемуся с улицы. Рефик решил читать повнимательнее и вдруг подумал: «Перихан на меня смотрит!» Как он мог это почувствовать, не отрываясь от газеты, было непонятно, и все-таки он знал, что Перихан, разговаривающая то с Ниган-ханым, то еще с кем-нибудь, время от времени краем глаза поглядывает на сидящего в кресле мужа, словно проверяя, на месте ли он еще. Он понимал, что Перихан радуется, что муж в последнее время как будто пришел в себя, повеселел, сбрил бороду и снова начал ходить в контору. Но в этом ее взгляде чувствовалась не столько радость, сколько беспокойство. Рефик вдруг сложил газету и поймал взгляд жены. Она и самом деле на него смотрела. Перихан попыталась улыбнуться. Рефик снова раскрыл газету, но уже не мог сосредоточиться. В ушах жужжали голоса матери и Нермин:

— Ветер усиливается.

— Да, лодос начинается.

Слушая эти разговоры, Рефик несколько раз прочитал статью про положение в Европе. «Покорится ли Австрия Германии?» — спрашивал автор статьи. Ветер на улице все усиливался. «Этак я сойду с ума!» — подумал Рефик, взял газеты и вышел из гостиной. Поднимаясь по лестнице, он говорил себе: «Не выходит, не выходит жить, как раньше. Что мне делать? Ничего я не могу поделать, и это отвратительно!»

Он вошел в спальню. На тумбочке горел ночник, Мелек спала в своей кроватке. Десять дней назад, когда все убедились, что Рефик выздоровел, кроватку вернули сюда из комнаты Айше. Рефик присел на край кровати и стал смотреть на спящую девочку: она ворочалась во сне, как будто что-то бормотала, морщила личико. Потом успокоилась. Рефик начал читать газеты. Через некоторое время на лестнице послышались шаги. Рефик узнал эти шаги, мягкие, но решительные: по лестнице в тапочках поднималась Перихан. Рефику так хотелось, чтобы побыстрее кончился этот день — день возвращения в контору и встречи с разведенной женщиной, от мыслей о которой никак не удавалось отделаться, день, проведенный в тяжелых размышлениях о собственной жизни; но, услышав шаги жены, он понял, что пока до конца еще далеко.

Вошла Перихан. Рефик пытался вчитаться в газетную статью, но жена не давала сосредоточиться: ходила по комнате, задергивала занавески, открывала шкатулки, искала что-то в шкафу, возилась в коробке со швейными принадлежностями. В конце концов она села на стул, взяла одну из рубашек мужа и начала пришивать оторвавшуюся пуговицу. Рефик вспомнил, что утром они немного поругались из-за этой пуговицы. Стало быть, она ее за весь день так и не пришила, только сейчас взялась. Он окончательно понял, что читать не сможет, отложил газету и стал смотреть на жену.

Перихан это заметила, подняла голову и спросила:

— Будешь ложиться?

— Сейчас? — Рефик посмотрел на часы: половина десятого. — Нет, пока не буду. Выйду, пройдусь немного. Что-то я себя не очень хорошо чувствую. — Он сам не ожидал от себя, что скажет это. Так, сказалось почему-то. С места он не встал, продолжал следить за иголкой в тонких пальцах Перихан, за поднимающейся и опускающейся светлокожей рукой. День никак не кончался; для того чтобы он кончился, нужно было, чтобы что-то случилось. Рефик сидел и ждал, сам не зная чего, и молчал. Потом ему захотелось что-нибудь сказать.

— Сегодня я видел эту Гюлер-ханым. Она собирается устроить званый вечер, нас тоже приглашает.

Перихан перекусила нитку и посмотрела на мужа:

— Хорошо, пойдем.

— Пойдем? А что там делать?

— Как что? Сходим, развеемся.

— Нет-нет, что мы там вообще забыли?

— Да мы же сиднем сидим, нигде не бываем. Так хоть на людей посмотрим.

— Нет, дорогая! Мне эти люди не нравятся! Этот Саит Недим… Помнишь, какую он устроил тогда клоунаду? Жалкий фигляр, сынок паши, которого совесть мучает из-за того, что пошел торговать! Может, отец у него и паша, а прадед точно какой-нибудь неотесанный мужлан! И эта его странная сестрица! Неприятная семейка. Не пойдем!

— А я бы сходила, — упрямо сказала Перихан. Выглядела она очень решительно. — Очень милые люди. Мне скучно все время дома сидеть.

— Милые, значит?! — воскликнул Рефик и принялся изображать Саит-бея: — Ах, Европа, Европа! Ах, будьте так любезны! Пожалуйста! Мы так вам признательны! Ах, Париж! Ох, мой отец был пашой! Ай-ай-ай, какая жалость! — Говоря это, Рефик женственно ломался (никогда он не видел, чтобы Саит-бей делал такие движения) и чмокал воздух, изображая, будто целует дамские ручки.

Перихан вдруг нервно рассмеялась.

— Это больше похоже не на Саит-бея, а на тебя самого! — сказала она и начала передразнивать мужа: — Ох, я болен, мне тоскливо! Ах, не могу я ходить в контору! — Перестав гримасничать, Перихан прибавила с прежней решительностью: — Я хочу пойти в гости и развлечься! Ну вот, девочку разбудили.

— Вот, значит, что ты обо мне думаешь?! — заорал Рефик. Он не мог ни о чем думать. Перед глазами стояла недавняя сцена: передразнивающая его Перихан. — Вот что ты обо мне думаешь!

— Я хочу туда пойти и развлечься!

Рефик понял, что жена сказала это не столько из упрямства, сколько из-за уязвленного самолюбия, но все равно остановиться уже не мог.

— Да ты всегда только этого и хотела — развлечься! Не может даже пуговицу пришить, все о развлечениях думает! — Увидев, что Перихан, старательно делая вид, что ей все равно, наклонилась к дочке, Рефик заорал еще громче: — Ты — безмозглая, пошлая, жалкая тварь! — Перихан повернулась к нему. — Тупая, ни на что не годная тварь, понятно?! Ты никогда меня не понимала и даже не пыталась понять!

Перихан тревожно смотрела на него, как на больного.

Рефик выскочил из спальни, изо всех сил хлопнув дверью. Постоял немного, ожидая, не раздастся ли из-за двери голос жены, но было тихо. Тогда он пошел в кабинет. Взял уже прочитанную книгу, все ту же «Исповедь» Руссо. Смотрел на строчки, изо всех сил пытаясь вникнуть в их смысл, читал каждое предложение по нескольку раз, но понять ничего не мог. Отложил книгу, встал, закурил, заметив, как дрожат руки, и начал ходить из угла в угол. Если бы раньше ему кто-нибудь сказал, что жена будет так его высмеивать, а он будет говорить ей такие грубые и жестокие слова, он не поверил бы. Ему казалось, что подобные семейные сцены устраивают только слабые и безнравственные люди. Как же это могло случиться с ним? «Как же так получилось? Почему я сказал такое Гюлер? Как я мог так говорить с Перихан?» Он был не в состоянии дать себе осмысленный ответ. В горле клокотал гнев, мешал думать, и все сильнее накатывало ощущение беды. Хотелось побыстрее что-то сделать. Он метался по кабинету, натолкнулся на кресло, взмахнул рукой и опрокинул стоявшую на краю стола пепельницу. Застыв на месте, попытался успокоить расстроенные нервы и унять дрожь в руках. Потом вышел на лестницу и, не желая ни о чем думать, быстро взбежал наверх. Шатаясь как пьяный, вошел в комнату. Перихан лежала на краешке кровати и плакала. Плакала и девочка.

— Ты никогда меня не понимала! Я никогда не был тебе интересен!

Резким движением распахнув шкаф, он начал выбрасывать из него на кровать свои пиджаки, свитера, носки… Ему хотелось, чтобы Перихан видела, что он делает, но она плакала, закрыв лицо руками.

— Ты никогда меня не понимала! — закричал он снова, но горло словно сжала невидимая рука. — В этом доме я больше оставаться не могу. Уезжаю! — быстро проговорил он сдавленным голосом.

— Господи, ну в чем же я виновата? — простонала Перихан.

Рефик достал из шкафа чемодан и стал складывать в него свою одежду, время от времени повторяя фразу о том, что Перихан никогда его не понимала. Вдруг он остановился: «Куда же я поеду?» Ему внезапно захотелось обнять Перихан, но он испугался этого желания.

— В этом доме я больше оставаться не могу! — повторил он еще несколько раз, как будто сам себя хотел в этом убедить, закрыл чемодан, забрал все деньги из шкатулки и, боясь взглянуть на Перихан, вышел из комнаты. Зашел в кабинет и засунул в чемодан лежавшие на столе книги и тетради. Подумав, что взял слишком мало книг, взглянул на полки и снял с них еще несколько штук. Хотел взять больше, но чемодан был уже набит до отказа. Пытаясь затолкать в него книги, рассердился сам на себя, застегнул чемодан и вышел из кабинета.

В гостиной играло радио. Мама разговаривала с Нермин, Осман курил. Рефик быстрыми, решительными шагами дошел до середины комнаты и поставил чемодан на пол. Наступила недоуменная тишина. Потом Осман встал с кресла.

— В чем дело? Что случилось?

— Я уезжаю! — сказал Рефик. Эта сцена была ему очень неприятна, но он не знал, что делать дальше, и просто стоял на месте, злясь на них за то, что не поняли всё сразу и хотят получить какие-то объяснения.

— Да что случилось-то? — спросила Ниган-ханым.

— Мы поссорились с Перихан, — сказал Рефик, глядя на Османа.

— Ну так что же, из-за этого нужно собирать чемодан и убегать из дома? — удивился Осман. — Ложись сегодня в нашей комнате. А Нермин пойдет наверх.

— Нет. К тому же мне немного нехорошо.

— Куда ты пойдешь, куда? — закричала Ниган-ханым. По ее голосу было понятно, что она давно готовилась к какому-то несчастью. Вот-вот заплачет.

Рефик не мог ничего сказать, только морщился. Из перламутровой комнаты вышли Айше и внуки и тоже стали смотреть на него с тревожным любопытством.

Осман повернулся к Нермин:

— Ну-ка, уложи детей спать. — Потом взглянул на Айше и напомнил, что ей тоже пора укладываться.

Когда Нермин, Айше и внуки вышли за дверь, Ниган-ханым заплакала, причитая:

— Я знала! Знала!

— Мама, постой, давай выясним, что случилось! — сказал Осман. — Что толку сейчас плакать… Рефик, из-за чего ты поссорился с женой? Не ты ли виноват-то? В последнее время ты немного не в себе.

Рефик, не отвечая Осману, смотрел на Ниган-ханым:

— Мама, милая, не плачь!

Осман, должно быть, решил, что сказал нечто такое, чего говорить не следовало.

— Ладно, присядь пока, ради Аллаха!

— Нет, я ухожу.

— Ничего не понимаю! — в сердцах сказал Осман.

Рефик все стоял рядом с чемоданом, не в силах ни уйти, ни сесть. Было слышно, как на улице скрипят сгибающиеся от ветра деревья. Дрожали оконные стекла, а вместе с ними и темное отражение комнаты.

— Ты не сможешь уйти. Куда ты пойдешь в такую бурю? — проговорила Ниган-ханым, но в ее голосе звучало отчаяние, и ощущение несчастья только усилилось.

— Нет, я уйду — упрямо сказал Рефик. «Только бы Перихан не пришло в голову сюда спуститься!»

Осман подошел к брату и положил ему руку на плечо. Он старался казаться добродушным, но жест вышел фальшивым.

— В самом деле, Рефик, куда ты пойдешь?

— Поеду к Омеру!

— К Омеру? Он что, вернулся?

— Нет.

Осман убрал руку с плеча брата.

— Ты что же, хочешь сказать, что поедешь в этот, как его… Где там был этот туннель? Туда собрался ехать?

— Да, туда. — Рефику не хотелось произносить слово «Кемах». «Ну вот и все!» — подумал он и поднял чемодан.

— Мама, я уезжаю! — Он покраснел, но старался казаться спокойным и веселым. — Уезжаю, но через месяц вернусь. Ну что ты плачешь? Говорю же, вернусь через месяц. Постой, я тебя поцелую! — Снова поставив чемодан на пол, он обнял мать и поцеловал ее в обе щеки. Потом, немного замешкавшись, поцеловал ей и руку. Об этом, правда, сразу же пожалел. Руку, подумал он, целуют в исключительно важных и серьезных случаях, и сейчас он сам давал понять, что происходит нечто из ряда вон выходящее.

— Хорошо, но куда ты сейчас пойдешь? — спросила Ниган-ханым.

— Переночую в каком-нибудь отеле. Не вставайте, пожалуйста, не вставайте!

— В отеле? — переспросила Ниган-ханым, но Рефик уже взял чемодан и вышел из гостиной. — Он в отель поехал? — успел услышать он ее вопрос, обращенный к Осману.

Осман нагнал его у выхода.

— Нехорошо ты поступаешь, нехорошо! Завтра позвони мне на работу. Ты же не сразу поедешь… Подумай немного! — Потом, должно быть, вспомнил, что он все-таки старший брат, и строго прибавил: — И одумайся!

— Я позвоню, — сказал Рефик и вышел на улицу.

Звякнул колокольчик на калитке. Несмотря на бурю, в Нишанташи все было спокойно, только гудел в деревьях ветер. Запах моря и водорослей исчез. Улицы были пусты, вечерняя людская суматоха улеглась. Буря разбивалась и рассеивалась, сталкиваясь с льющимся из окон покоем.