— Сынок, я тебя никак не могу понять, — говорил Джевдет-бей. — Ну как можно увольняться из армии, когда у тебя такая должность и блестящие перспективы! Ты ведь, кроме военного дела, ничего не знаешь. Уволившись, чем ты будешь заниматься?

— Да торговлей же, дядя, милый, торговлей! — сказал Зийя. Он уже два часа пытался втолковать старику одно и то же.

— Но для этого нужен опыт. К тому же рынок только-только начал оправляться от застоя. И война, того и гляди, начнется. — Джевдет-бей тоже два часа твердил свое.

Племянник Зийя, напомнивший о себе поздравительной открыткой на Курбан-байрам, двумя часами ранее внезапно объявился в Сиркеджи, в конторе Джевдет-бея, и заявил, что собирается оставить службу и заняться торговлей. От дяди ему нужны были деньги. Джевдет-бей смотрел на племянника, которого не видел долгие годы, и пытался понять смысл этого неожиданного решения.

— Но зачем? В таком возрасте…

— Ах, дядя, я еще чувствую себя вполне молодым!

Но выглядел он не молодо, разве что в выражении лица проглядывало что-то детское, напоминающее о том испуганном ребенке, каким он был тридцать два года назад, когда умирал его отец. Но теперь в его лице читались еще и непонятные Джевдет-бею гордость и напор.

— Но на рынке сейчас застой. Ты, должно быть, лучше меня знаешь, что может начаться война. Для тебя самое время себя показать. Война — время для военных.

— А для торговцев?

— У нас в такое время руки связаны. Остается только сидеть с женщинами и детьми и ждать, пока все кончится.

— Но вы-то в последнюю войну не сидели и не ждали. Говорят, сахар в Стамбул возили!

— Дерзишь! Я этого не потерплю! Где ты слышал эти сплетни?

— Какие еще сплетни? Всем известно!

— Нет уж, говори напрямик! Что всем известно? Что я занимался торговлей сахаром, в том числе и в годы войны? Я это ни от кого и не скрываю!

— Все знают, что вы продавали сахар по завышенным ценам, — сказал Зийя и махнул рукой. — Впрочем, это меня не интересует.

— Подожди, подожди! Ты мой племянник, и мне обидно, что ты веришь слухам, которые распускают мои враги. Ты, конечно, не знаешь, что эти слухи распространяли те торговцы, которые привозили сахар по железной дороге. Так вот, знай, как все было на самом деле. Я ничего не продавал по завышенным ценам, да и не мог. Я сбывал товар по той цене, которая установилась на рынке. Что может поделать торговец в такой ситуации? Но где тебе это понять! Тебе бы только дерзить!

Зийя, не ответив, стал смотреть в окно на виднеющийся за низкими крышами Галатский мост и стоящий у пристани рядом с ним корабль. Джевдет-бей потянулся к сигаретной пачке, хотя свою послеобеденную сигарету уже выкурил.

Зийя вдруг заговорил:

— Не курите больше, дядюшка. Осман сказал, что нельзя, да и вы сами отлично знаете, что вам это вредно.

Джевдет-бей виновато спрятал пачку.

— Ладно, так какого же рода торговлей ты думаешь заняться?

— Об этом я еще не думал. Когда у меня будут деньги, я уж найду, что купить и продать.

— Вот, значит, какие у тебя представления о торговле!

— Конечно. Куплю в Германии железо, а не получится — так разживусь где-нибудь сахаром! — Зийя улыбался, неприятно и вызывающе. Он вовсе не был похож на почтительного племянника, просящего у дяди помощи. — Не сахар — так ткани, не ткани — так машины… В Турции вечно чего-нибудь не хватает. Не беспокойтесь!

— Беспокоиться о тебе — мое право! — жестко сказал Джевдет-бей.

— А-а-а! Я и забыл! — насмешливо протянул Зийя.

— Забыл он! Твой отец, умирая, поручил тебя мне! — Джевдет-бей вдруг понял, что зря это сказал. Племянник над ним смеялся. «Да, плохи мои дела! — подумал он. — Он в лицо мне дерзит, повторяет самые гнусные слухи, а я ему пытаюсь что-то втолковать». Прислушиваясь к ударам своего сердца, Джевдет-бей пробормотал: «Что поделаешь, что поделаешь…»

— Да, отец поручил меня вам. Я помню те страшные дни. И тот день, когда вы приехали за мной в карете и отвезли в пансион, тоже помню. Я и сюда пришел, потому что верил, что просьба отца для вас не пустой звук.

— А! Вот видишь? Разве кто-нибудь, кроме меня, помог тебе в жизни? — Джевдет-бей продолжал гневаться, но все же немного оттаял.

— Никто мне не помог!

— То-то же. Не ценишь ты своего дядю! Посмотри, в каком он состоянии! — Джевдет-бей приложил руку к сердцу: — Если бы ты знал, как здесь болит! А неуважением и дерзостью ты ничего не добьешься!

— Да, об этом я не подумал. Как бы то ни было, я с вами согласен, знаю, что, кроме вас, помочь мне некому, и поэтому набравшись храбрости, пришел к вам просить денег. В долг. Как только получу прибыль — сразу верну.

Джевдет-бею пришла на ум новая мысль:

— А почему ты не хочешь дождаться пенсии?

— Тошнит меня уже от этой военной формы!

— Ай-ай, разве можно так говорить? У тебя же ведь и медаль есть! Сколько ты всего перенес, чтобы получить право носить эту форму! Ты даже был ранен при этой, как ее… При Сакарье! Ты же гази! Разве гази к лицу говорить такие слова? Дождись пенсии!

— Столько я ждать не могу, — сказал Зийя безнадежно. — Мне деньги нужны!

— Как ты это легко говоришь, сынок! Думаешь, легко они достаются, деньги-то?

Зийя вдруг вскочил на ноги.

— Не знаю я, как они достаются! Откуда мне знать, если я всю жизнь служил в армии? — закричал он. — Но я хочу получить то, что мне причитается по праву! А как отстаивать свои права, я знаю!

— Какие права? Какие такие у тебя права?

— Какие именно, не знаю. Хотя нет, знаю. То, что вы заработали благодаря смерти моего отца…

— Твоему покойному отцу стыдно было бы такое слышать! Разве таким должен был стать его сын? Он был идеалистом, о деньгах не думал! Стыд-то какой! Твой отец сейчас в гробу переворачивается!

— Вот я и пришел получить то, что ему не досталось!

— Что? Что это значит? Почему сейчас?

— Да, сейчас. Я много думал. Мне сорок два года. Через двенадцать лет меня уволят на пенсию. И потом я на эту пенсию буду жить в съемном доме и выращивать на балконе цветочки. Я понял, что не хочу так жить. Решил переехать в Стамбул…

— Но ты же жил в доме этой, как ее… в доме своей жены? — спросил Джевдет-бей. «И имена, и слова забываю!»

— С ней я разведусь, — сказал Зийя и снова сел в кресло.

— Зачем? Зачем, сынок? Она ведь еще к тому же, кажется, больна!

— Да, больна!

— Значит, ты бросишь больную жену? — спросил Джевдет-бей и снова подумал, что не нужно было так говорить. На свою сообразительность он уже не мог полагаться, как когда-то.

— Я не сомневаюсь, что вам дела нет до моей семьи и жены. Иначе вы ей хоть немного помогли бы, когда я был на фронте.

— Я ли не помогал? Аллах свидетель, я ли не помогал?!

— Не помогали! Если не считать, конечно, тех грошей, что вы ей швырнули, чтобы отделаться.

Джевдет-бей хотел было рассказать, что это были за «гроши», но ему стало стыдно, да и сил не было. «Нехорошо, нехорошо это…» — пробормотал он и начал кашлять. Кашляя, думал: «Какие такие права? Откуда он это взял? Когда он был маленький, жил у меня. В военном училище учился на мои деньги, на каникулы опять-таки приезжал ко мне… Как я скверно кашляю!» Джевдет-бей пытался подавить кашель и с досадой думал, что племянник наверняка решит, что кашляет он нарочно. В конце концов с кашлем удалось справиться, но лицо у Джевдет-бея стало кирпично-красным. Усталость и чувство вины мешали думать. Он сидел и гадал, чем все это может закончиться.

Наступила долгая тишина. Джевдет-бею не хотелось самому снова начинать разговор, племяннику, кажется, тоже.

Потом Зийя встал, оперся руками о письменный стол, за которым сидел Джевдет-бей, и наклонился к нему. Джевдет-бею стало не по себе.

— Говорите, дядя: дадите вы мне денег или нет? Когда я был ребенком, вы плохо обо мне заботились. Теперь вы передо мной в долгу Джевдет-бей медленно, с расстановкой произнес:

— Я всегда думал, что выполнил свой долг сполна. И должником себя не чувствую. Все, что от меня зависело, я сделал, и даже больше.

— Сделали, говорите? Если бы не отец, как бы, интересно мне знать, вы смогли достичь такого успеха?

— Да при чем тут твой отец?

— Если бы не мой отец и не такие, как он, ни революции восьмого года, ни республики не было бы!

— Что ты такое говоришь? Где ты набрался таких глупостей? Или ты забыл, что твой отец умер за три года до революции? Опомнись! И прошу тебя, не надо ворошить прошлое. Я всегда помогал твоему отцу. А он, между прочим, вел уж больно веселую жизнь. Алкоголь немало способствовал его ранней смерти. Да и вообще, знаешь ли ты, как я трудился, чтобы пройти путь от дровяной лавки до этой конторы? Молчишь? Нечего сказать? Потому что вбил себе в голову какие-то глупости и теперь оскорбляешь меня и дерзишь! — Говорить так громко было очень утомительно. Джевдет-бей перевел дух и вдруг спросил: — Зачем это тебе нужно? Влюбился, что ли?

— Да, — ответил Зийя с растерянным видом — должно быть, смутился, не ожидал такого вопроса.

Снова наступило молчание. Зийя сел.

Джевдет-бей тоже растерялся. «Наверное, в конце концов я скажу, чтобы выдали ему деньги». Он смотрел на этого человека, вдруг решившего, что ему надоела жена, служба и вообще та жизнь, которую он вел, и отправившегося к дяде в надежде выманить денег, и думал, что мораль и старые обычаи для молодого поколения теперь пустой звук. При этом он понимал, что мысли эти — типично стариковские, печальные и желчные.

— Дадите вы мне денег или нет? — спросил Зийя. От недавнего виноватого вида не осталось и следа.

Джевдет-бей снова заволновался:

— Я не знаю, сколько тебе нужно. К тому же я теперь уже не все здесь решаю.

— Опять вы пытаетесь меня заговорить. Не думайте, что от меня удастся легко отделаться! — проревел Зийя.

— Потише! Не кричи, сделай милость!

— Все-то вы думаете, как от меня отделаться! И в военное училище меня поэтому отправили!

— Но ты ведь сам хотел быть военным!

— А вы этим, конечно, воспользовались, потому что хотели от меня избавиться. Рядом с дочкой паши, которую вы себе отыскали, мне места не было, не так ли? И вы засунули меня в военное училище. Подождите, я уж договорю! Если мне случалось раз в месяц приехать к вам в Нишанташи, вы морщились, будто кислого съели, и совали мне в карман курушей пять. За столом всегда сажали с краю, словно прислугу. В конце концов я поклялся, что ноги моей в вашем доме больше не будет!

— Я всегда относился к тебе так же, как к своим собственным сыновьям, — пробормотал Джевдет-бей слабым голосом.

— Неправда! Иначе почему вы не отдали меня, как их, в Галатасарайский лицей? Я тоже мог бы ходить туда с этими барчуками. Но нет, вы засунули меня в военное училище!

— Я не знал, что ты так относишься к военной службе!

— А как прикажете к ней относиться? Пока у меня отмерзали ноги под Сарыкамышем, вы в Стамбуле торговали сахаром. Я чудом выжил под Сакарьей, а вы тем временем расширяли свое дело! — Чуть не плача, Зийя наклонился к Джевдет-бею. — А теперь я встретил эту женщину… Это мое последнее утешение, дядя, понимаете? Больше у меня ничего в жизни не будет!

Джевдет-бею стало тревожно. Изо рта у племянника пахло перегаром. «Для храбрости выпил! Стало быть, деньги ему нужны, чтобы потратить их на женщину… И он решил выманить их у меня!» Ему хотелось пожалеть Зийю, но не получалось — напротив, он чувствовал какое-то смутное отвращение к этому человеку, который, ничуть не смущаясь, говорил, что собирается бросить жену и ребенка. «Покойный отец дал бы ему от ворот поворот! Но я что могу ему сказать?»

— Если вы мне сейчас ничего не дадите, я от вас так просто не отстану! — закричал Зийя.

— Сядь, сынок, сядь, — пробормотал Джевдет-бей. Увидев, что Зийя с убитым выражением на лице по-прежнему стоит, покачиваясь, и смотрит на него, он быстро сказал: — Я дам тебе денег, дам. Но тебе надо немного прийти в себя. Столько лет прошло, и вот что, оказывается, ты про меня думаешь!

Зийя, казалось, был ошеломлен.

— Можно, я закурю? — спросил он и, не дожидаясь разрешения, взял лежащую на столе пачку. Руки у него дрожали, вид был жалкий.

Джевдет-бей смотрел на сигарету в руке племянника и чувствовал себя вконец изнуренным — не было сил ни думать, ни говорить. Хотелось уснуть долгим, глубоким сном. Наконец он спросил:

— Сколько ты хочешь?

— Немного. Ну, чтобы можно было открыть лавку в Каракёе и начать торговлю. И еще, может быть, чтобы снять квартиру в Таксиме… — Зийя нервно затягивался, стараясь выглядеть нерешительным.

— Ох! Где же я столько найду? — спросил Джевдет-бей. — Я не думал, что…

Зийя начал что-то гневно говорить, но Джевдет-бей, желая показать, что не слушает, приложил ладони кушам.

— Я от вас не отстану. Буду преследовать вас, как призрак! — Зийя снова вскочил на ноги, наклонился к Джевдет-бею и дышал на него перегаром.

Джевдет-бея опять на несколько минут скрутил приступ жестокого кашля. Потом он ненадолго замолк и снова зашелся кашлем, нагнувшись так близко к столу, что казалось, вот-вот стукнется об него подбородком. К лицу прилила кровь, глаза болели, словно были готовы выскочить из орбит. В какой-то момент, обратив внимание, как тяжело колотится сердце, Джевдет-бей подумал, что сейчас умрет; потом понял, что ничего с ним не случится, но сама мысль о том, что он мог умереть вот так, скрючившись от кашля, на глазах у Зийи, пытающегося выудить у него деньги, показалась ему настолько невыносимой, что он не сумел сдержаться. Указав испуганно уставившемуся на него племяннику на дверь, он выдавил из себя:

— Вон! Вон! Потом поговорим!

Зийя стоял у стола и дрожал. Должно быть, хотел что-то сказать, но губы у него тряслись, и он молчал, пытаясь спрятать зажатую в руке сигарету, как будто гнев дяди вызвало не его дерзкое поведение, а то, что он осмелился закурить в его присутствии.

— А ну, выметайся отсюда, неблагодарная ты скотина! — прохрипел Джевдет-бей, пытаясь справиться с кашлем. Потом понял, что это бесполезно. Увидев, что Зийя выходит из кабинета, хотел что-то сказать ему вслед, но сил уже не было. В легких и в горле полыхал огонь.

Немного придя в себя, Джевдет-бей достал платок и вытер капли пота со лба. Сидя в кабинете наедине с самим собой, он чувствовал себя старым и немощным. «Призрак! — пробормотал он. — Как точно сказал! Призрак…» Потом он попытался собраться с мыслями и оправиться от потрясения. «Призрак, стало быть! Ну ладно, посмотрим…»