— Веселая будет у Омера семейная жизнь, ничего не скажешь!

— Почему? — Рефик непонимающе посмотрел на Мухиттина.

«Да, ему я не смогу это объяснить, — подумал Мухиттин. — Он женился осознанно, охотно. Как ему объяснишь, этому счастливому мужу у которого мозги с каждым днем все больше заплывают жиром?» — и он краем глаза посмотрел на Перихан.

— Нет, ты скажи!

Они пили чай рядом с пристанью в Бешикташе. Было первое воскресенье 1937 года. Погода стояла солнечная, и хозяин кафе поставил на улице несколько столиков. За соседним сидел лысый, как бильярдный шар, человек и читал газету. В кафе было еще несколько прилично одетых семейных компаний.

— Не знаю, — сказал Мухиттин. — Так, пришло в голову ни с того ни с сего.

— Нет-нет, ты хотел что-то сказать.

Они сидели, смотрели на море и разговаривали. Это воскресенье было из тех, когда хочется смотреть на море, болтать, разглядывать проходящих мимо людей и грызть семечки. Светило яркое солнце, и небо было нежно-голубым.

— Ну, не знаю… Брак вообще всегда казался мне странной штукой.

Рефик погрустнел — видимо, испугался, что беседа приобретает неприятный оборот. Он очень не любил, когда подобные разговоры затевались в присутствии жены. Перихан тем временем смотрела на приплывшие из Ускюдара лодки и высаживающихся из них пассажиров.

— Я понимаю, что ты хочешь сказать, но не кажется ли тебе, что ты немного преувеличиваешь?

— Может быть… Но если вспомнить наши студенческие годы…

— Да?

— Тогда мне казалось, что мы никогда не женимся.

— Серьезно?

«Нет, ему этого не понять! — думал Мухиттин, глядя на покачивающуюся у пристани опустевшую лодку. — К тому же по нему-то как раз всегда было видно, что он женится и сгинет в семейном уюте. Почему я об этом не подумал?» Ему вдруг захотелось немного подпортить Рефику настроение. Он понимал, что это нехорошо и ненужно, но сдержаться не смог.

— Да ты-то, собственно, не был похож на нас с Оме-ром. Ты желал спокойной семейной жизни. Теперь я думаю, что наша с тобой дружба была просто… — Мухиттин замолчал, внезапно устыдившись того, что хотел сказать, и быстро прибавил: — Впрочем, неважно.

— Тебе, кстати, тоже следовало бы жениться, — сказал Рефик. — А то ты какой-то неприкаянный.

— Нет уж, спасибо.

— Как твой сборник?

— Уже печатается.

— А может, этот тип снова водит тебя за нос?

— Да нет же!

Они снова замолчали и стали смотреть на море и на пристань. Пассажиры, выходящие из лодок, осторожно ступали на берег, потом, не торопясь, аккуратно делали первые шаги по твердой земле. Весело светило зимнее солнце. Никто никуда не торопился. Казалось, что все в природе, подобно людям, наслаждается жизнью, избегая крайностей и не очень задумываясь о том, какая это ценная штука — жизнь, и тихо-тихо плывет по течению времени к смерти. «Омер прав, нужно что-то делать», — подумал Мухиттин, но потом решил, что в неистовой жажде жизни, обуревающей друга, есть нечто дурное. Его снова охватили сомнения. «Не знаю, не знаю… Я хочу только одного: стать хорошим поэтом. И очень плохо, что я сейчас рассиживаю здесь, вместо того чтобы работать дома». Утром он начал писать стихотворение. Опять злился, видя, что слова никак не хотят выражать его ярость, писал, зачеркивал, снова писал и снова зачеркивал. Когда от зачеркиваний бумага начала уже рваться, он, провожаемый встревоженным взглядом мамы, выскочил на улицу и позвонил Рефику. «А мы с Перихан как раз собирались отправиться на прогулку!» — обрадовался Рефик. Мухиттину эти слова — «отправиться на прогулку» — не понравились: слишком уж от них веяло раз и навсегда заведенным семейным распорядком. Рефик и Перихан пешком дошли до Бешикташа и встретились с Мухиттином на пристани. «Я должен был сидеть дома и писать стихи!» — подумал Мухиттин и снова разозлился на самого себя.

Перихан зевнула, в последний момент прикрыв рот ладонью. Рефик улыбнулся ей. Потом все снова стали смотреть на море.

— Как встречали Новый год? — спросил Мухиттин.

— У себя дома, в семейном кругу, — ответил Рефик.

— А что делали?

— Сидели за столом, ели, играли в лото, — Рефик с улыбкой посмотрел на жену, — Перихан выиграла зеркальце! Мама специально для лото купила призы. Она очень любит отмечать Новый год. Отец веселился, шутил. Это зеркальце сейчас с тобой?

— Конечно! — весело сказала Перихан и раскрыла свою сумочку.

«Интересно, что лежит у нее в сумочке? — подумал Мухиттин. — Расческа, кошелек, платок, может быть, ключи…» Ему, с одной стороны, было любопытно, а с другой — хотелось посмеяться над этими глупыми вещицами.

— Какое милое, правда? — улыбнулась Перихан, протягивая Мухиттину зеркальце.

«Нет, мне таким невинным дурачком, как эти двое, не стать. Я уж скорее предамся порокам. И зачем я сюда пришел?»

Мухиттин взял зеркальце. Оправа у него была серебряная, на обратной стороне посредине была выгравирована бегущая газель. Перевернув зеркальце, он взглянул на свое отражение. «Я некрасив. Ну и хорошо, что так! Иначе я легко привык бы довольствоваться тем, что само плывет в руки. И даже поэтом не стал бы».

— О чем ты думаешь? — спросил Рефик.

— Что?

— Совсем замечтался. О чем думаешь, спрашиваю?

— О себе.

Рефик покачал головой и улыбнулся. «Ты же поэт! — говорил его взгляд. — У тебя, должно быть, мысли интересные, не то что у нас».

— Посмотрите, какая шляпа вон на том человеке! — воскликнула Перихан, и все трое посмотрели в ту сторону. Не увидев ничего интересного, Мухиттин повернулся и посмотрел на Перихан в профиль. «Красивая женщина!» — подумал он вдруг. Посмотрев секунд десять на ее маленький носик и мягкие контуры лица, Мухиттин снова сказал себе: «Красивая женщина! — и испугался: — Что это я? Совсем голову потерял, что ли? Как глупо я, должно быть, выглядел, когда на нее смотрел. Красивые женщины — гибель!» Кстати, он ведь только что нашел себе более интересную тему для размышлений — как хорошо, что он некрасив. «Если бы я был красивым или если бы у меня была красивая жена, я не смог бы писать стихи. Ходил бы, как Рефик, по воскресеньям на прогулку, играл бы в гостиной в лото!» Он представил себе дом счастливого семейства Ышыкчи, шум, веселье за праздничным столом… «Мне не нравится эта легкая атмосфера, это невозмутимое спокойствие, эти уравновешенные люди! И Рефик — один из них. Хотя раньше он…»

— Купим семечек?

Они помахали продавцу семечек — сгорбленному старику с сумкой на плече. Протягивая молодым людям кулек с семечками, он ласково улыбался.

«Разве раньше Рефик был таким? Конечно, был… Или он все-таки изменился? А я, интересно, могу так измениться?» Мухиттин попытался вспомнить, каким Рефик был пять-шесть лет назад. «В инженерном училище он вечно шутил и смеялся. Играл с нами до утра в покер, а потом, кажется, немного об этом жалел. Когда мы однажды пошли в бордель — как он потом раскаивался! Он больше на христианина похож, чем на мусульманина. Но малый добросердечный… Сколько лет уже нашей дружбе…»

— Что это ты на меня так смотришь?

— Как?

— А вот так! — И Рефик, прищурившись и вытянув шею, изобразил Мухиттина.

Перихан впервые засмеялась. Мухиттин не обиделся, напротив, ему стало весело. Теперь он знал, как выглядит со стороны.

— Как твоя близорукость, прогрессирует?

— Нет.

Рефик повернулся к Перихан:

— Знаешь, когда мы были в училище, Мухиттин все время говорил, что через пять лет ослепнет. И это, кстати, ему кое в чем помогало. Например, он иногда говорил: «Закончи-ка за меня чертеж, я хоть на мир немного посмотрю!»

— Моя близорукость тогда действительно быстро прогрессировала… — сказал Мухиттин и подумал: «Мои тогдашние проделки теперь превратились для него в веселые воспоминания». Он вдруг рассердился на Рефика. Заметив, что Перихан смотрит на толстые стекла его очков, быстро прибавил: — Но сейчас у меня с глазами все в порядке! — и, желая это доказать, посмотрел вокруг.

Лысый человек все еще листал свою газету. Мухиттин начал читать заголовки:

— Хатай не может больше оставаться в сирийском рабстве… Вчера президент Ататюрк… Бомбардировки Мадрида… Поэт Назым Хикмет и двенадцать его сообщников… Толщина выпавшего в Артвине снега — полтора метра… «Фенербахче» — «Понеш» — 5:2…

— Молодец, даже я не вижу! — сказал Рефик.

Лысый человек понял, что его газету рассматривают, улыбнулся и продолжил чтение.

— Как матч? — спросил Рефик и зевнул.

Лысый человек опустил газету.

— «Фенер» выиграл!

И они по-приятельски улыбнулись друг другу, наслаждаясь беззаботной атмосферой погожего выходного дня. Рефик протянул Мухиттину пригоршню семечек.

Мухиттин положил свои семечки на стол. «Все такие мирные и спокойные, потому что не знают, что умрут! — думал он. — Точнее, знают, конечно, но не думают об этом. Никто не думает о смерти. Если не думать о смерти, то станешь спокойным, как они, будешь относиться ко всему равнодушно, не будешь бояться и переживать… И не будешь думать о том, что надо же что-то делать!» Он посмотрел на лежащие перед ним семечки. На первый взгляд все они были совершенно одинаковыми, но если приглядеться, можно было заметить маленькие отличия. «А как я стал таким, каков я есть?» Смерть и страх перед ней были одним из главных мотивов его поэзии. «Думать о смерти я научился у Бодлера. У него и у других французов. Научился и стал таким… Впрочем, хватит забавляться пустыми мыслями. Пора идти домой!»

— Что пишет Омер?

— Ничего. После того как сообщил о своем решении жениться, стал писать гораздо реже. Должно быть, побаивается меня. Шучу, шучу! Но ничего интересного он не пишет. Да и то письмо, из которого я узнал, что он сделал предложение, было совсем коротеньким. Ты знаешь, кто эта девушка?

— Какая-то родственница, седьмая вода на киселе. Ты знал, что ее отец — депутат от Манисы?

— Вот чертяка! — воскликнул Мухиттин. — Наш Растиньяк стреляет прямо в яблочко! Нет, этого я не знал.

— Ты у нас тоже парень не промах. Да и какая разница, депутат или не депутат?

— Или все, или ничего!

— На днях его тетя и дядя поедут в Анкару. Что бы там Омер с этой девушкой ни решили, у дела есть и официальная, так сказать, сторона. Встретятся, все обговорят…

— Смешно, тебе не кажется?

— Почему? Мои тоже ходили к родителям Перихан свататься. И видишь, как славно все вышло. — Рефик улыбнулся жене. — Почему над этим обязательно нужно смеяться? Родители хотят познакомиться друг с другом, поговорить… Что в этом плохого?

«Нет-нет, ему меня уже не понять! — думал Мухиттин. — Жаль… Дружба умирает». А Омер? «Мне нравился его насмешливый характер, но я знаю, каким он станет… Он уже освоился в роли богатого красавца инженера. Не люблю я людей, которые умеют всем нравиться. Люблю тех, кто прячется по углам и ненавидит… Взять, например, этих двух вояк». Он был знаком с двумя курсантами военного училища, которые время от времени делали вылазку в Бешикташ, чтобы выпить. Они интересовались литературой, и Мухиттин думал, что произвел на них некоторое впечатление. «Зачем я до сих пор здесь сижу? Пойду! В крайнем случае поболтаю с теми курсантами. У нас с ними есть кое-что общее. Оттачиваем свою ненависть…»

К пристани, покачиваясь, подходил пароход из Каракёя, и все вокруг стали на него смотреть. Мухиттин сразу разглядел название и номер: «Халас-47».

— Как поживает твоя мама? Ты о ней совсем не говоришь.

— Хорошо поживает. Сидит дома. Ходит в гости, принимает гостей, ест, смеется, спит, дышит. Выращивает цветы в горшочках.

— Здоровье в порядке?

— Да.

— Она, помнится, жаловалась на почки?

— Ну и память у тебя.

— Отец у меня плох, — сказал Рефик и замолчал. Лицо его стало задумчивым и грустным.

— Что с ним?

— Ты ведь знаешь, у него был сердечный приступ. Легкие, кажется, тоже не в порядке. Он очень нехорошо кашляет. И слышит все хуже. В конторе он уже ничем не занимается. В последнее время стал совсем плох. Сердится, нервничает, сердце начинает болеть, да еще этот кашель… Память тоже начинает сдавать. Все забывает и поэтому сердится. Делами он больше заниматься не может. Осману пришлось ограничить его право подписи. Но хуже всего, что Осман теперь определяет, кому причитается сколько денег. Я тебе рассказываю, потому что меня все это очень расстраивает. Заботься о своей маме получше.

— Что поделаешь, старость! — сказала Перихан.

— Жаль, жаль, — пробормотал Мухиттин. «Я рано или поздно тоже таким стану — думал он. — И мой отец перед смертью сильно сдал. Потом раз — и всё. Все мы умрем. Я, если не стану хорошим поэтом, в тридцать лет убью себя сам. Это правильное решение. Чем жить дряхлым стариком, трястись в ожидании конца, дрожать над своей вставной челюстью — лучше самому бросить смерти вызов. Как я, однако, разволновался! Пришло время писать стихи, а я все сижу!»

— Ой, посмотрите на этого мальчика! — воскликнула Перихан.

Все повернулись и посмотрели.