Глава 48

Адольф Карлович Кенингсон и вправду оказался большим оригиналом.

– Извините, но по гороскопу у меня сегодня не лучший день для новых знакомств, так что приходите лучше в другой раз, – без обиняков объявил Лукову хозяин дома. Это был барственного вида господин лет этак так сорока пяти, умеренно полноватый, как большинство мужчин его возраста и общественного положения. По его немного медлительным вальяжным манерам и выражению лица было видно, что он привык к поклонению окружающих. Крупную лысую голову Адольфа Карловича венчала круглая вязаная шапочка, лицо было дряблым, но черты его были благородны, даже скульптурны. Чувственные губы были растянуты в непонятной полуулыбке, которая не показалась Лукову особо любезной. Одиссей понял, что дальше передней его в любом случае не пустят.

Между тем в квартиру постоянно прибывали гости. По обрывкам оброненных ими на ходу фраз, предвкушающим выражением лиц чувствовалось – этим вечером здесь действительно намечается нечто многообещающее. А его выпроваживали вон! Было от чего прийти в уныние.

Однако на улице Лукова ожидала удивительная удача в образе спешащей мимо семейной пары. Эти двое – муж и жена направлялись в дом, из которого Лукова только что не слишком вежливо выставили!

Они равнодушно прошли мимо Одиссея, хотя в прежние годы частенько бывали в гостях у Луковых, да и сами с удовольствием принимали старого университетского профессора и его сына в своей уютной квартире на Софийской набережной. Они просто не узнали его! Хотя Одиссей узнал их мгновенно.

Лишь пройдя ещё несколько шагов, супруги остановились и разом оглянулись. Некоторое время оба всматривались в лицо Одиссея….

Через мгновение женщина вскрикнула: «Боже мой!», и закрыла рот рукой. Её муж, сутулый господин тоже изменился в лице и сочувственно закивал.

– Вот во что нынешнее проклятое время может превратить интеллигентного человека! – грустно продекламировал он высоким трагическим голосом.

Одиссей действительно был похож на солдата-узбека: сильно похудевший, почерневший от южного солнца, остриженный наголо ещё во время прибывания в госпитале, в хэбэшной красноармейской форме, с солдатским вещмешком за плечами, в галифе и брезентовых сапогах.

Наконец, осознав свою ошибку, счастливые Раевские кинулись к молодому человеку. Начались объятия, поцелуи, взаимные расспросы, слёзы. Одиссей потерял их из виду примерно год назад. Последнее, что Луков слышал о Раевских, это то, что они отправились в Брест-литовск, чтобы оттуда выехать в Германию и далее в Париж, где у них имеются родственники. Но оказалось, что по дороге их поезд остановили бандиты. Потом Елена Модестовна заболела тифом. Пока Владимир Дмитриевич выхаживал супругу, до них стали доходить тревожные слухи, что хрупкое перемирие на границе нарушено, и в прежнем направлении ехать теперь нельзя. Тут подвернулась возможность отправиться из промозглой голодной русской осени в солнечную изобильную Азию. Так Раевские оказались в Ташкенте.

Выяснилось, что хозяин этого не слишком гостеприимного к Лукову дома является их дальним родственником. В общем-то не бог весь какая родня, как говориться «седьмая вода на киселе», но для приехавших в чужой город без денег беженцев это оказалось спасением. Адольф Карлович Кенингсон принял Раевских очень радушно. В Ташкенте этот старорежимный чиновник в небольшом чине был фигурой значительной. Правда, недоброжелатели называли его городским сумасшедшим за фанатичную, порой доходящую до безумия страсть к науке и коллекционированию исторических редкостей. Действительно, на свои увлечения Кенингсон потратил всё своё состояние. Но ему удалось сплотить вокруг себя группу единомышленников и основать кружок любителей археологии, или как гордо именовал его сам учредитель «Вольное общество свободных диггеров». Название происходило от английского глагола «диг» – «копать», «рыть», так как немалую часть времени члены кружка проводили с лопатами в руках на раскопках. Кенингнсон сам разработал устав Общества. Его члены – в основном представители провинциальной интеллигенции (хотя в клубе состояли даже паровозный машинист, приказчик и слесарь) были «обречены», как «сельские врачи» быть специалистами широкого профиля. Каждый из «вольных археологов» со временем стал лингвистом, этнографом, географом, нумизматом и историком.

Клуб стал первым востоковедческим научным центром в Центральной Азии, изучавшим, помимо археологии, ещё историю, этнографию, географию, языки народов Туркестана и сопредельных стран. Все экспедиции клуба Кенингсон финансировал из собственного кармана. На свои же деньги он издавал научно-литературный сборник «Средняя Азия» и журнал «Среднеазиатский Вестник».

Надо сказать, что Адольф Карлович был чрезвычайно образованным человеком. Однако знания свои он получил по большей части вне университетских аудиторий. После окончания классической гимназии он всего два курса проучился в казанском университете. А затем, поддавшись страсти к путешествиям, недоучившийся студент отправился бродяжничать и набираться впечатлений. Где он только не побывал! Объехал почти всю Европу, долго жил в Париже, потом в Берлине, перепробовал множество профессий. В Индии молодой человек тяжело заболел малярией и чуть не умер. Причём в ходе болезни у него возникли психические нарушения, от которых потом пришлось долго лечиться. Вообще странствия и связанные с ними опасности подточили сильный молодой организм, и с вольной жизнью пришлось завязать. Вернувшись на родину, Кенингсон с большим трудом выхлопотал себе место мелкого чиновника – письмоводителя в Департамента земельных имуществ. О том, чтобы вернуться в университет и речи небыло.

Зато в последующие десятилетия он усердно восполнял недостаток знаний самообразованием, прочитал горы книг, без чьей-либо помощи овладел десятком восточных и западных языков. Но даже не смотря на столь впечатляющие успехи, психологический комплекс недоучки преследовал недоучившегося студента долгие годы. В предисловии к своей нашумевшей работе «Древности в окрестностях города Ташкента» Кенингсон скромно называл себя простым любителем – «копателем» археологических фактов, отмечая, что желает собираниями сырого материала, «черновой работой» принести хотя бы малую пользу науке, представляя делать выводы и заключения настоящим учёным.

Впрочем, несмотря на такую застенчивую оценку собственной деятельности «скромный любитель» не отказывался от почестей, которыми с некоторых пор его щедро вознаграждали не только публика и пресса, но и строгое научное сообщество.

Конечно, Адольф Карлович не имел той подготовки, того образования, чтобы называться профессиональным археологом. Долгие годы занятий археологией он совмещал со службой по земельному ведомству. Однако его знание истории Туркестана, его исторических памятников, и от природы данное чутьё на интересные находки, и умение разбираться в археологическом материале, со временем сделали его значительно большей величиной, чем просто «рядовым собирателем фактов». В частности большой резонанс в Российской и зарубежной научной прессе произвела статья скромного туркестанского любителя под заголовком: «Древности на среднем и нижнем течении реки Сырдарьи». Статья появилась вскоре после того, как Кенингсон сделал на собрании своего кружка сообщение об обнаруженных им следах городища Канка…

Группа энтузиастов во главе со своим неугомонным предводителем очень быстро добилась таких впечатляющих успехов, что крупнейшие востоковеды России и Запада стали называть их самодеятельное объединение не иначе, как «феноменом, открывшим «золотой век русской ориенталистики в Туркестане».

Правда вскоре после японской войны в 1906 году имя руководителя кружка оказалось в центре крайне неприятного разбирательства. Недоброжелатели обвинили известного на весь город энтузиаста в том, что он якобы замешан в исчезновении уникальной мозаичной надписи, украшавшей один из входов в мавзолей Гур-Эмир, где покоится тело султана Тимура. Белые буквы надписи, украшавшей один из порталов Гур-Эмира, размещенные на фоне растительного узора, гласили: «Это – могила султана мира, эмира Тимура…». Вскоре выяснилось, что посредниками в сделке выступали турецкие купцы, которые с немалой прибылью для себя перепродали древнюю реликвию Берлинскому Императорскому музею. Журналисты быстро подсчитали, что анонимный продавец уникальной исторической мозаики должен был получить от немцев не меньше 5000 марок золотом. Огромная сумма! В результате разразившегося дипломатического скандала и многолетней переписки, немцы согласились вернуть надпись из Гур-Эмира за 6000 марок обратно, и незадолго до Первой мировой войны она была привезена в Петербург. Но организатор кражи так и не был изобличён.

Впрочем, Кенингсона никогда всерьёз не рассматривали в качестве подозреваемого, а появившиеся в его адрес обвинения общественность города сочла грязными нападками завистников.

Революция лишила Кенингсона чиновничьей службы, остатков капитала и надежды на скорую пенсию. Но великие социальные потрясения не разрушила дорогой ему мир. Кружок уцелел, хотя некоторые его члены сгинули в водовороте последовавших трагических событий. Тем не менее, как и в прежние годы каждую неделю проходили собрания, на которые приходили те, кто остался в городе. Как обычно делались научные доклады, приглашались интересные гости. Даже большевики с их маниакальной подозрительностью не пресекли сборища представителей враждебных классов. Вожди созданной советской республики быстро поняли, что им выгоднее с пропагандисткой точки зрения взять местную знаменитость и его кружок под своё покровительство. Кенингсону оставили его большую квартиру в центре города и даже предложили пенсию, от которой, впрочем, Адольф Карлович вежливо отказался, желая оставаться вне политики.

*

Раевские буквально заставили Лукова пойти с ними. Одиссей объяснял им, что Кенингсон отказал ему от дома, но они и слышать ничего не хотели. Супруги взяли Лукова с двух сторон под руки и потащили обратно в подъезд.

– Это какое-то недоразумение! Вот увидите, Адольф Карлович милейший человек – верещала Елена Модестовна. Он будет вам рад, когда узнает, какой вы умница и душечка!

И вот Одиссей снова стоит в той же прихожей, чувствуя себя при этом крайне неловко. Тощий камердинер Кенингсона смотрит на Лукова цербером. Но главное, что сам хозяин дома неприятно удивлён его возвращением и только присутствие родни мешает ему наговорить резкостей назойливому наглецу.

Тут Раевские принимаются нахваливать молодого человека. Они представляют Лукова, как потомственного московского интеллигента, умницу, талантливого учёного, и очень порядочного человека, который в отличие от многих других, не запятнал себя связями ни с одной из политических сил (к счастью, Раевские уехали из Москвы намного раньше, чем по городу поползли слухи, что Одиссей связался с чекистами).

После такого представления хозяин дома вроде бы сдаётся, и соглашается допустить новичка на заседание своего клуба. Но при этом ставит условие:

– Вам придётся дать клятву о чистоте ваших намерений и беззаветной преданности чистому делу науки вплоть до самопожертвования.

При этих словах Раевские обмениваются недоумёнными взглядами и с удивлением смотрят на сумасбродного родственника – они явно не давали ему такой клятвы.

Но Луков с готовностью поднимает правую руку, как при принесении судебной присяги и начинает повторять за Кенингсоном слова необычной клятвы. Всё это выглядит довольно забавно и походит на детскую игру в бойскаутов, так что заволновавшиеся было за своего протеже Раевские быстро успокаиваются, и даже сами начинают нашёптывать слова романтической клятвы.

Наконец с присягой покончено, и Кенингсон приглашает Лукова подняться с ним на второй этаж. Здесь, в соседней с кабинетом хозяина просторной зале устроен домашний археологический музей. Посещение «святилища» оказывается тоже является частью обязательного ритуала, который Лукову необходимо пройти, прежде чем ему позволят в качестве наблюдателя посетить заседание элитарного клуба…

Одиссей с большим интересом рассматривал многочисленные артефакты, которыми была полна небольшая комната. Он был приятно удивлён богатству коллекции ташкентского археолога-любителя.

В это время Адольф Карлович увлечённо рассказывал о погребальных традициях народов Туркестана и сопредельных с ним стран.

– Зороастрийцы, которые преклонялись перед огнем, и не хотели осквернять его мертвой плотью, оставляли трупы своих умерших собратьев в каком-либо пустынном месте, к примеру на каменистых склонах, где их пожирали птицы-стервятники и питающиеся падалью звери. Для зороастрийцев было важно, чтобы мертвое тело, оставленное на съедение птицам и зверям, не соприкасалось с землей, водой и благородными растениями. Обглоданные, обветренные, высушенные солнцем кости собирали и хоронили так же, как в обрядах индоарийцев…

У иранцев – последователей маздаистского культа, была практика строительства особых похоронных башен, прозванных «башнями молчания». Снаружи они имели прямую цилиндрическую форму с колодцем посредине. Три концентрических круга углублений внутри башни предназначались для раздельного положения умерших: первый круг углублений – для мужчин, второй – для женщин, последний – для детей. Умерших, раздетых догола, клали в углубления, и спустя некоторое время, когда стервятники делали свое дело, обглоданные ими кости падали на дно колодца. Современные последователи маздаизма – парсы до сих пор хоронят своих умерших в подобных башнях-дакмах. А вот это одна из моих последних находок…

Кенингсон протянул Одиссею керамическую пиалу с отколотым краем, украшенную сложным орнаментом.

– Поглядите, какие великолепные арабески! Узбекские гончары с удовольствием копировали то, что привозили купцы с Ближнего Востока, Китая и Индии. Вряд ли эта вещь принадлежа простому крестьянину.

– Ой, какая прелесть! – Елена Модестовна протянула руку к красивой чашке.

Не меняя интонации, Кенингсон пояснил:

– Я предполагаю, что в том месте, где я её нашёл, могло находиться кладбище для людей, умерших от проказы.

Женщина мгновенно отдёрнула руку так, словно обожглась.

Тогда Кенингсон радостно предложил свою находку для осмотра её мужу, но тот тоже отшатнулся.

– Лично я не намерен к ней прикасаться! – ошеломлённо пролепетал Владимир Дмитриевич. – Даже интерес к чужим нравам и обычаям не вынудит меня трогать эту кошмарную миску.

Раевские дружно попятилась от страшной вещи.

Хозяин дома укоризненно покачал головой и поцокал языком в их сторону, после чего с надеждой обратился к Лукову:

– Но вы то должны оценить громадность события! Кладбище прокажённых! Представляете?! Такого никто из учёных ещё не описывал. Это может быть серьёзное открытие.

Кенингсоном протянул чашку Лукову. Одиссей заколебался. Затем потянулся за чашкой.

– Осторожно! – попыталась остановить его Елена Модестовна.

– Не делайте этого, несчастный! – присоединил свой голос Владимир Дмитриевич.

Но было уже поздно. Не без внутреннего содрогания, Одиссей взял чашку. В этот момент довольный собеседник, как бы между прочим, заметил:

– Говорят, споры проказы живут сотни лет на вещах своих умерших хозяев… Впрочем, мы то с вами учёные! Разве могут нас заботить такие пустяки, когда мы держим в руках подобные сокровища прошлого. Вы только всмотритесь в эти узоры, их нанёс большой мастер. А какая форма!