Глава сороковая
Нежеланная мать

– Смехотворно!

После ухода Пинк Ирен выплюнула это слово, как мужчина – ругательство. Она сразу же потянулась к графину с бренди и вынула свой портсигар.

– Пинк мыслит, как Барнум! – бушевала Ирен. – Дальше она объявит, что моя мать – слон Джамбо! Почему бы мне не быть дочерью русалки и осьминога? В самом деле, будь проклят день, когда я решила, что поездка в Америку могла бы…

– Могла бы что? Принести пользу мне? Признайся в этом, Ирен! Вы с Годфри решили, что бедняжке Нелл нужно сменить обстановку после… после всего. И ты только посмотри, какой ящик Пандоры ты открыла, напустив на себя множество бед! Я счастлива, что так незначительна и что у меня нет никакого прошлого. Ведь если бы я не была крайне заурядна, меня тоже ожидали бы неприятные сюрпризы.

– Один весьма неприятный сюрприз в этой поездке у тебя уже был, – напомнила Ирен, то отхлебывая бренди из стакана, то затягиваясь сигаретой.

Она была расстроена, но старалась это скрыть. Я же перечисляла свои обиды, сильно их преувеличив, только для того, чтобы отвлечь ее.

Если бы только здесь был Годфри! Меня ужасно огорчало неопределенное прошлое Ирен, ее странное, бессистемное образование. Настораживало и то, что целые годы жизни выпали из ее памяти. Ведь она держала в голове каждую ноту, каждое слово сложных либретто многочисленных опер. Подруга всегда готова была напомнить мне о каких-нибудь моих словах и поступках, которые мне хотелось забыть. Она говорила на нескольких языках. Как же тут поверить, что ее воспоминания о детстве похожи на следы мела от стертой надписи на доске?

Нет! Кто-то определенно хотел, чтобы Ирен забыла свои ранние годы, и это ему удалось. Меня даже дрожь пробрала от такой зловещей мысли.

Впервые в жизни примадонна была поставлена в невыгодное положение, так как слишком мало знала о себе самой. Она оказалась в зависимости от этой юной нахалки, Пинк Кокрейн, расследовавшей ее личную жизнь.

Я глубоко благодарна Ирен и Годфри за их искреннюю заботу о моем благополучии, и хотя они перестарались, я радовалась, что нахожусь здесь, рядом с моей любимой подругой. Никогда еще она так не нуждалась в заботе. Она привыкла заботиться о других и совершенно не умела печься о себе.

Однако забота о других являлась, пусть и недолго, моей профессией, и сейчас я была исполнена решимости воспользоваться своими навыками.

Нельзя допустить, чтобы Пинк причинила вред Ирен.

Как только подруга прибегла к своему обычному успокоительному средству, сигаретам, я начала обдумывать факты, которые мы только что узнали. Очевидно, выводы Пинк неверны.

– Ирен, я ни на минуту не поверила, что ты дочь этой женщины.

– А на каком основании, Нелл?

– На том основании, что все выводы Пинк – всего лишь поиски сенсации для газеты. Однако меня заинтриговал тот факт, что дама в черном посещала вашу театральную среду, когда ты была ребенком. Судя по всем отчетам, она любила детей. Правда, я не понимаю, как это вяжется с тем, что она в той или иной форме препятствовала их рождению.

Мои слова побудили Ирен действовать – на что я и рассчитывала. Больше всего она любила объяснять мне изнанку жизни. Вначале я была шокирована, но со временем стала находить эти сведения интересными.

Примадонна снова взялась за старые газеты, оставленные репортершей.

– Полагаю, Пинк знает ответ на твой вопрос, Нелл.

– Меня не интересует мнение этой выскочки. Я хочу знать факты – если только можно доверять в этом плане газетным статьям.

Ирен послушно склонила голову над материалами в поисках нужной информации.

Сердце у меня разрывалось от жалости! Ведь обычно это мне приходится заниматься нудными расследованиями. Я привыкла к такой работе, когда служила машинисткой у Годфри. Нет ничего скучнее, чем юридические документы.

– Муж тоже участвовал в деле, – вдруг сказала Ирен. – Они оба недалеко ушли от шарлатанов и знахарей, Нелл. Однако они честно отдавались своей работе, подводя под нее философскую базу. – Ее голос звучал теперь спокойнее. – Их мнение относительно прерывания беременности не всегда преступно. Твоя мать умерла, прежде чем успела сделать то, чего ей хотелось больше всего на свете: увидеть тебя, нянчить, воспитывать. Природа требует от некоторых женщин большего, нежели может выдержать их конституция.

– Значит, ты одобряешь практику мадам Рестелл?

– Нет, но я видела, какую ужасную цену платили молодые незамужние женщины. Некоторые из них были непорочны.

– Как такое может быть?

Ирен сделал неопределенный жест. Так часто бывало, когда я хотела узнать то, к чему была, по ее мнению, не готова.

– Нелл, ты же знаешь из Нового Завета, как ангел Божий… Разве не так там сказано?

– О да, я знаю этот отрывок. Католики цитируют его, чтобы оправдать непорочное зачатие.

– Непорочное зачатие. Вот именно.

– Но я же не католичка.

– Не имеет значения. Согласно версии Нового Завета, ангел сообщил Марии, что она забеременела, оставаясь непорочной. Это может случиться и сегодня с такими же невинными девушками – только тут в дело вмешивается дьявол. Он появляется в образе подлецов, которым доверяют эти девушки. Ведь им велено подчиняться мужчинам, которые фактически…

– Это невозможно!

– Возможно, Нелл! Часто подобное происходит не по вине девушки. Нас воспитывают, внушая, что мы должны быть покорными.

– Только не в твоем случае.

Ирен вдруг с облегчением рассмеялась:

– Ах, Нелл, как ты права! Передо мной довольно рано встал выбор: быть покорной овечкой или бунтаркой. И я выбрала последнее.

– Я рада, что ты так поступила, – если это помогло тебе противостоять подлецам. Я поняла, что ты хочешь сказать. В Нью-Йорке также есть порочные мужчины, и они готовы все поставить на карту, чтобы изобразить мадам Рестелл безнравственной.

Ирен кивнула:

– Если она действительно была моей матерью, то мне бы не хотелось, чтобы она была чудовищем.

Ничего не ответив, я придвинула к себе газетные листы: мне нужны были факты.

– Ага, вот оно! У мадам Рестелл был только один ребенок, дочь. Ее все время упоминают – по крайней мере, до той поры, как девочке исполнилось четырнадцать и она начала помогать матери. Интересно, что с ней стало в последние одиннадцать лет? А также с месье Рестеллом? У него, кажется, была совсем другая фамилия, тоже французская. Это весьма подозрительно.

– Тут нет ничего подозрительного, Нелл. Я достаточно хорошо помню Америку и потому знаю, что все французское считалось элегантным, изысканным и желанным.

– Подумать только, что эти люди когда-то были англичанами! Как низко они пали! Честно говоря, грех – это единственное, в чем англичане уступают французам.

– Да, кажется, в этом отношении французы превосходят британцев. Хотя бы в умении грешить.

– Несмотря на твои колкости, тебе не удастся меня отвлечь. У этой женщины также был брат, Жозеф. И не забывай, что мадам Рестелл родилась британкой. А ведь она дала бы сто очков вперед французам по части грехов и скандальной известности!

Ирен погасила сигарету и допила бренди.

– Если мадам Рестелл не была моей матерью, с какой стати Пинк так жаждет доказать обратное? И зачем было даме в черном вертеться среди театрального люда в ранние годы моей жизни, а затем исчезнуть? А спустя шестнадцать лет умереть от собственной руки. Почему она решила навсегда покинуть меня, предоставив самой себе?

– Именно поэтому она не может быть твоей матерью, Ирен. Любой, кто знает тебя, никогда бы тебя не бросил. Включая нас с Годфри.