Глава 10

– Овчаров! – объявил Бабкин и сделал жест, которым фокусник вытаскивает за уши кролика из шляпы. – Венеролог в местной больничке. Толст, злобен, с пациентами груб. Любит облаять на ровном месте. Возьмите вашего Большого Пса, получите и распишитесь.

В окно стрельнул луч солнца. Илюшин зажмурился.

– Я не понимаю, – растерянно сказала Саша. – При чем здесь венеролог? Макар, ты понимаешь?

– Ты сказал, Григорий живет на средства жены? – уточнил Илюшин.

– Ага.

– Тогда понимаю. Только откуда об этом могла узнать Пудовкина, вот в чем загвоздка.

– О чем узнать, о чем?

Саша заволновалась. Ей показалось, что они подошли очень близко к разгадке, от которой рукой подать до освобождения Галки. Как и Олег, Саша Стриж незаметно для самой себя оказалась во власти иллюзии, что Макар Илюшин сейчас щелкнет пальцами – и все наладится.

Макар действительно щелкнул пальцами:

– Черт возьми, наследство! Домик Пудовкиной тут приходится очень кстати.

– Еще и домик! – рассердилась Саша. – Сначала венеролог, потом наследство. Кто-нибудь объяснит мне, что происходит?

– Давай я объясню, – сказал Бабкин. – Григорий Лобанов много лет живет на средства жены и полностью от нее зависит. Дом принадлежит ей. Квартира в верхней части города – тоже. Старая «Лада», на которой раскатывает Гришка, оформлена на Алевтину. Кушает он Алевтинину еду и носит вещи, которые она ему покупает. Их отношения сто лет трещат по всем швам, но до сих пор не развалились. Поговаривают, Алевтина уже хотела выгнать мужа. Каждый раз он выклянчивал второй шанс. Но если выяснится, что Григорий лечится у венеролога, Алевтина спустит его с лестницы и дверью прихлопнет пальцы, которые он будет совать в щель. Теперь понимаешь, на что намекала старуха? Псом здесь обзывают Овчарова за фамилию и скверный нрав.

Саше стало жалко Григория с прищемленными пальцами. Она ничего не могла с собой поделать. Страдала Алевтина, а сочувствие вызывал Гриша.

– Может, его подберет какая-нибудь из его… зазноб?

Макар рассмеялся.

– Сашка, добрая ты душа! Большинство его подружек замужем. А незамужних такое приобретение совершенно не вдохновляет. Он безработный пьяница, не пропускающий ни одной юбки, и единственным его достоинством является обаяние. Больше в Григории нет ничего.

– Вообще-то говоря, это уже чертовски много, – пробормотал Бабкин, косясь на Илюшина.

– Недостаточно, чтобы за это подобрали, обогрели и кормили на регулярной основе три раза в день.

Саша с сомнением покачала головой. Подбирают и обогревают любых. Григорий далеко не худший образец. И неправда, что кроме обаяния в нем нет ничего хорошего.

– Он добрый, – сказала она наконец, отчего-то чувствуя в себе позыв заступиться за Гришу.

– И в чем это выражается?

– Например, про него можно точно сказать, что он никогда не поднимет руку на свою женщину.

Бабкин с Илюшиным уставились на нее с недоверчивым удивлением.

– Это что, его заслуга? – недоуменно спросил Сергей. До сих пор он полагал, что нет необходимости упоминать как достоинство, что некий человек не расчленяет людей, не топит в ванной котят и не бьет жену. Это подразумевается само собой.

– Вообще-то да, – кивнула Саша и непроизвольно дотронулась до щеки.

Макар на миг сузил глаза. Бабкин достаточно хорошо знал своего друга, чтобы не понять: только что кто-то из предыдущих бойфрендов Саши Стриж приобрел себе смертельного врага.

– Гриша не такой уж пропащий, – продолжала Саша, преодолев смущение оттого, что оба очень пристально смотрели на нее и она не могла понять, что означают их взгляды. – Алевтина с ним много лет живет и не жалуется.

– Еще как жалуется! – заверил Бабкин. – Сто раз объявляла, что выгонит Григория, и сдохнет он как собака под забором. Только поэтому и не выгоняет: жалеет.

– Пусть не врет, жалельщица! – возмутилась Саша. – Если не подруги, то уж сестра-то точно Григория к себе возьмет.

– Он к ней сам не пойдет, – подал голос Илюшин.

И Саша тут же поняла, что это правда. Случись что, Гриша не повесит на Нину свою неудавшуюся жизнь, как старое пальто. Уйдет куда-нибудь и будет мучиться, но помощи не примет.

– В общем, грозить разводом Алевтина могла до позавчерашнего дня, – сказал Бабкин. – Потому что через полгода, как выяснилось, Григорий вступит в права наследования. Домишко невелик, но все же свой угол, как-никак. Так что положение Алевтины пошатнулось.

– А завещание стало для всех неожиданностью? – спросила Саша.

– Полной! Меньше всего ждали, что старуха выберет именно Григория на роль наследника. По другой линии, как я понял, есть родственники ближе. Те самые, которые отправили к Елизавете мальчишек.

– А, Ванька с Лешкой!

– Их папаша с мамашей, по слухам, очень рассчитывали, что шавловский уютный домик достанется им. Потому и внуков каждый год засылали к Елизавете: чтоб, значит, растопить старческое сердце.

Макар засмеялся, подумав, что родители братьев добились противоположного эффекта. Двое спиногрызов не из тех ангельских детишек, которые обладают умением растапливать сердца.

– О! У меня идея! – Он вскочил и сделал круг по комнате. Стены послушно раздвинулись, освобождая пространство. Кресло предупредительно подогнуло две выставленные ножки, стол втянул острый угол. Бабкин уже не в первый раз наблюдал этот номер, испытывая зависть пополам с восхищением. Никакой ловкостью Илюшина нельзя было объяснить, что он скачет по десяти квадратным метрам, усеянным столами, креслами, шкафами и прочей рухлядью с таким размахом, словно вокруг стадион.

– Давай твою идею. Мы с Сашей будем ее громить вдребезги.

– Идея такая: родители спиногрызов остро нуждаются в некоторой сумме. Тысяч, скажем, триста. И будучи уверены, что старушонка оставит домик им, подговаривают своих отпрысков устроить встречу Елизавете Архиповне и гному.

– Не всей Елизавете Архиповне, – поправил Бабкин. – Только ее голове.

– Это детали, – отмахнулся Макар. – Как мое предположение выглядит в целом?

– Как будто ты в отчаянии.

Илюшин ухмыльнулся, не прекращая движения.

– Сережа, он это серьезно? – тихо спросила Саша.

– Нет, конечно. Что ты, Илюшина не знаешь?

– Ну мало ли…

– Нет, он фантазирует. Разогревается.

– Я все слышу, – подал голос Макар. – Знаете что, друзья мои? Нам просто необходимо найти женщину по имени Светлана.

Бабкин с Сашей озадаченно переглянулись. Что они пропустили?

– А зачем тебе Светлана? – решилась спросить Стриж. – И кто она такая?

– Может, это какая-то абстрактная Светлана? – предположил Бабкин. – Воплощение света истины против тьмы незнания?

– Ты говоришь, как Макар!

– Это потому, что он меня покусал. Слышишь, Илюшин? Ты заразный!

– И какую такую Светлану тебе надо отыскать? – подхватила Саша. – Только что говорили о мальчишках!

Илюшин, наконец, остановился.

– Какие еще мальчишки, мои непонятливые друзья! Нам нужна последняя женщина, с которой Григорий крутил роман. А зовут ее Светлана, если верить нашему другу Олегу Сысоеву.

Рита Сысоева не находила себе места. Чуть ли не впервые в жизни на нее напала растерянность, опутала по рукам и ногам, как сорняк, как гигантская пиявка, и начисто высосала из Риты обычную энергичность. Что-то бурлило и кипело внутри Ритиной чернявой головы, но вектор движения оставался неясен.

Рита закурила, воткнула наушники в уши и врубила Черемошню на полную громкость. Так ей легче думалось.

Москвичка сидит в тюрьме, где ей самое место, воровке.

Олег переживает, как ему полагается.

Валера молча поплелся восвояси, когда Рита указала ему на дверь, и с тех пор не показывался.

Все игроки заняли отведенные им места, и ничто не предвещает, что расклад изменится. Справедливый, заметьте, расклад!

Что ж так тошно-то на душе?

Рита сперва грешила на несвежий сочник с творогом. Потом на вирус гриппа. Но когда градусник беспристрастно показал тридцать шесть и пять, стало ясно, что не в болезни дело.

Копаться в себе было для Риты Сысоевой занятием не более привычным, чем для жирафа танцевать джигу. Если бы кто-нибудь сказал Рите, что она рефлексирует, младшая Сысоева двинула бы шутнику по почкам. Но чувство, что внутри нее сидит какая-то чужеродная гадость и потихоньку откусывает от Риты по кусочку, не исчезало.

Рита поднялась на чердак, забилась в дальний темный угол и попыталась разобраться.

Все же идет как надо, правда? Олег обязательно будет счастлив, они с матерью найдут ему хорошую девушку. Грабаря она научит держать язык за зубами. Исаева… Про Галку и думать не стоит. Она не из их семьи, не из их жизни, и пусть смоет ее потоком правосудия, как соринку, попавшую в ручей.

Рита облегченно выдохнула и решила, что на этом разбор полетов окончен. Но чужеродная гадость внутри не исчезла. Она принялась медленно пережевывать Ритины кишки.

Впору было все-таки объяснить ее происхождение несвежим творогом, но Рита зажмурилась, и перед глазами встал грязный ручей, слизывающий с берегов палочки-веточки и прочие листочки. Где-то в нем бултыхалась одинокая несчастная соринка по имени Галка Исаева.

Муки совести Рита последний раз испытывала в третьем классе, когда толкнула Ваську Спесивцева с лестницы, он упал на Каморкину, и Каморкина сломала руку, а из школы попытались выставить Спесивцева. Васька был подлый парень, неотвязный как клещ, сквернослов и обидчик слабых. Было бы только справедливо, чтобы его вышибли. Но совесть заставила Риту во всем сознаться директору. Спесивцева оставили.

С тех пор прошло много лет. Неудивительно, что Рита не узнала поступь совести, когда та явилась снова.

Рита витиевато выразилась в адрес Галки Исаевой. Это она во всем виновата! И в том, что у Риты крутит кишки от тоски. И в том, что Олег ходит спокойный-спокойный, такой спокойный, что хочется всадить ему булавку в задницу, чтобы он издал хоть какой-нибудь звук. И в том, что Валерка не объявился после того вечера, только позвонил ее матери и предложил помощь с похоронами. А самой Рите ни словечка не сказал.

Рита со злости пнула стену. Со стены осыпалась пыль.

Она не могла, никак не могла оставить Исаеву выкручиваться одну, когда ей точно было известно, кто настоящий убийца. Рита попробовала было покрутить ситуацию, словно кубик Рубика, так и сяк, чтобы найти такое положение цветных квадратиков, при котором ее молчание не будет выглядеть как законченное свинство. Но одна простая мысль разбивала вдребезги все ее старания. «Что скажет Олег?»

«Я хотела как лучше!»

«Я не подумала!»

«Я не знала, что она не убийца!»

С каждой попыткой оправдания Рита чувствовала, что из нее выкачивают воздух гигантским насосом. В конце концов дыхания осталось на один глоток.

«Я виновата перед ней», – выдохнула Рита и почувствовала, как легкие наполняются кислородом. Ноющая боль в желудке исчезла.

Выпрямившись в полный рост, ругаясь по-прежнему на чем свет стоит, Рита приняла единственно возможное решение. Она отправилась к Валере Грабарю.

В это самое время Галка Исаева, хладнокровно все обдумав, снова ощутила себя танком, а не бабочкой, намертво застрявшей в коконе гусеницы. Да, личная жизнь у танка не задалась. Но способности стрелять это никоим образом не отменяло.

Оставалось только как следует прицелиться по вершине ближайшей горы.

Скрипя всеми сочленениями, Галка покатила вперед. И для начала попросила вызвать к ней защитника.

Когда Валера Грабарь открыл Рите дверь, она ахнула. Вместо самоуверенного бритоголового парня с тем принятым у шавловских парней выражением лица, которое в просторечье обозначалось как «рожа кирпича просит», перед ней стоял человек, побитый жизнью. И не просто побитый, а измордованный до состояния скисшей капусты.

– Господи! – ахнула Рита. – Что случилось?

Вопрос этот, конечно, имел смысла не больше, чем подлёдная рыбалка на школьном катке. Случилось то, что Валера прикончил Елизавету Архиповну, пытался неудачно замести следы, не преуспел, воззвал к любимой, и в итоге любимая таскалась с трупом по крышам, пока Валера утешался салатом.

Но Рита, отлично понимая все это, ни секунды не верила, что именно смерть Елизаветы Архиповны произвела на ее Грабаря такое впечатление.

И не ошиблась.

– Ты меня бросила! – прохрипел несчастный, покачиваясь. – Мешок!

– Я – мешок? – оторопела Рита.

– Да не ты! – На этот отчаянный вопль, казалось, ушли последние силы несчастного боксера.

– А кто?!

На мгновение Рите представилось, что мешком Валера непочтительно обозвал покойницу, которую сам же и привел в такое состояние. Но она тут же напомнила себе, что это недоступная для него степень образности.

Валера, пошатываясь, удалился в глубь комнаты, и Рите ничего не оставалось, как последовать за ним. Она ошарашенно покрутила головой. Судя по обстановке, Грабарь последние сутки занимался тем, что убивал стулья. Они атаковали, а он отчаянно сопротивлялся. Возле стены валялись вперемешку отломанные ножки числом восемь штук, треснувшая спинка была отброшена на диван, о вторую Рита едва не споткнулась.

– Ты что тут творил? – не выдержала она.

– Дыры в душе латал! – с суровым мужским пафосом возрыдал Валера.

Рита не выдержала.

– Лучше бы ты, сволочь, дырку в голове Елизаветы залатал!

– Почему я-то?

– Потому что ты ее сам и пробил!

Валера прервал скупые рыдания и уставился на подругу. Смысл сказанного доходил до него медленно, но наконец, хромая, все-таки добрался. Несправедливостей на долю Грабаря за последние два дня выпало, по его убеждению, больше, чем снега зимой, и последний ухнувший сверху сугроб он выдержать не смог.

– Я? – взвыл Валера. – Я пробил?! Да я! Да она! Да ты!.. А они!

Дождавшись, пока Грабарь закончит повторение известных ему местоимений, Рита без лишних церемоний встряхнула любимого с такой силой, что у него мотнулась голова, и привела в чувство заботливым тычком под ребра.

– Что ты? Что ты?

– Я ее пальцем не тронул!

– Ты ее бросил в канаву!

Валера стал похож лицом на чайный гриб.

– Кого? Старуху вашу?!

– «Нашу!» Общую!

– Зачем бы я ее потащил в канаву, дура! – воззвал Валера к интеллекту любимой. – У меня там мешок лежал!

Теперь друг напротив друга стояли два чайных гриба, потому что Рита цветом лица сравнялась с возлюбленным.

– Какой еще мешок?!

– «Юниор»!

– Откуда он там взялся?

– Я его туда положил!

– Елизавету прикрыть?

– При чем здесь Елизавета?!

– При канаве!

Оба выдохлись и замолчали.

– Короче, давай еще раз, – приняла Рита мужественное решение. Слушать объяснения Грабаря мог только специально подготовленный человек, тренировавшийся на бобрах, но выбора у нее не было.

– Я принес тебе мешок, – мрачно поведал Грабарь.

– Мне?

– Ну а кому еще-то? Елизавете?

– Какой мешок?

– «Юниор».

В кромешном мраке вокруг Риты внезапно забрезжил луч истины.

– Погоди… ты притащил боксерский мешок?

– Фигасе ты догадливая, – сыронизировал Валера. – А я тебе о чем твержу?

Рита отмахнулась от его тонкого юмора.

– И этот мешок зачем-то сунул в канаву?

– Не зачем-то, – насупился Валера. – Мать твоя меня выгнала. Сказала – он воняет.

Тут Риту охватило абсурдное подозрение, что вместо мешка Валера таки принес мертвую старушку. Это объясняло бы реакцию матери. Но Грабарь развеял ее страшные сомнения:

– Я понюхал… Ну да, попахивает слегонца. Там эта… – Он напрягся. – Материя.

– Кожзам, – рассеянно поправила Рита. Она напряженно думала.

Получается, Валера принес боксерский мешок. И судя по всему, решил подержать его какое-то время в канаве.

– Ты его проветривал?

– Дурак я, что ли, – мрачно сказал Валера. – Принес тебе. Мать твоя не пускает в дом. Думаю, надо сюрприз. Хотел на дереве повесить… Слишком долго! И ходят вокруг всякие. Я тогда в канаву. Веточками сверху. И за тобой пошел. А ты!..

Эта связная речь была вершиной грабаревских возможностей по составлению описания события. Рита мимоходом восхитилась, но даже восторг не мог затмить открывшейся ей правды.

– То есть ты Елизавету не трогал?

– Сдурела? – ласково осведомился Валера. – Чего я буду ее трогать? Я ее вообще не видел.

Рита испытала такое облегчение, что пошатнулась. Господи, он ее не убивал!

– Ты чего, чего? – встревожился Грабарь. – Пьяная?

Он принюхался, но ничего не учуял. Валера сгреб подругу в охапку, подтащил к дивану и мягко сгрузил на продавленные пружины. Рита не сопротивлялась, по опыту зная: если любимый решил куда-то ее перенести, лучше не дергаться.

– А ты! – обвинил Валера, нависая над ней и сжимая кулаки, что относилось, конечно, не к Рите, а к жестокости судьбы. – Ты меня выгнала!

– Я тебя не выгнала. Ты сам ушел!

– Мешок не похвалила!

– Я его не видела!

– Спасибо не сказала! – продолжал Валера перечисление обрушившихся на него ударов судьбы. – Салата не дала! Грубила!

Рита села на диване. Валера подумал и сел рядом. Из этого положения ругаться было неудобно.

– Дурень ты мой, дурень, – вздохнула Рита. – Что ж ты сразу не сказал?

– Что не сказал?

Теперь настала очередь Риты объяснять, за что бедного Грабаря выгнали из дома. Когда она перешла к описанию подъема по лестнице, Валера встал, пересек комнату, зачем-то взял ножку стула и вернулся обратно.

– Ты чего ее схватил? – подозрительно спросила Рита, прервав рассказ.

– Успокаивает.

– А-а-а! Ну ладно.

Она вкратце, стараясь не использовать сложноподчиненных предложений, закончила повествование о событиях праздничного вечера как они виделись ей.

– Я думала, это ты ее убил, – покаянно закончила Рита. Что ни говори, получалось, что она оклеветала невинного человека. Валера мог ее за это и не простить.

Грабарь молчал, сжимая табуретную ножку.

– Валера, а Валера, – позвала Рита, чувствуя несвойственную ей робость.

Любимый не обернулся. На мужественном лице ходили желваки.

– Ну прости! – в отчаянии выдохнула Рита. – Все так сложилось, что я могла думать только на тебя… Я бы никогда…

Валера прервал ее полную покаяния речь, отшвырнув ножку и заключив подругу в объятия.

– Ты! – прогудел он, сжимая ее до хруста в костях. – Ради меня! По крышам! Как Карлсон!

Рита высвободилась и уставилась на него тяжелым взглядом:

– Намекаешь на то, что я толстая?

– Нет! – испугался Валера. Было несколько способов гарантированно вывести любимую из себя, и он знал по печальному опыту, что намек на Ритину полноту – едва ли не самый верный из них. Валера пожалел, что отбросил ножку стула. – Ты красотка!

– Но толстая красотка?

– Неправда!

– С животом и короткими ножками! Как Карлсон!

– Я этого не говорил!

– Но подумал?

Валера осознал, что сейчас его загонят в угол, откуда ему уже не выбраться. Только быстрое изменение стратегии, ошеломляющий внезапный удар мог позволить ему переломить бой в свою пользу. Против Риты, севшей на любимого конька, хирургические приемы были бессильны. Только лом, только грубая сила.

Другой в распоряжении Валеры, в общем-то, и не было.

– Короче, твой папахен ее убил, – мужественно сообщил он.

Рита поменялась в лице.

– Чего?! Грабарь, ты что несешь?

Валера живо выскочил из угла и зайцем помчался на открытое пространство, где его было труднее достать. Фух! кажется, помогло.

– Я его видел, – нанес он последний удар. – Когда старуху мочили.

– Ну и где она, наша красотка?

Бабкин обвел взглядом пеструю рыночную толпу. Его проводник по шавловскому царству привел их за неведомой Светланой именно сюда. Макар отчего-то не захотел обращаться за дополнительной информацией к Олегу Сысоеву, и пришлось Сергею снова отыскивать бывшего учителя истории.

Алексей Алексеевич обретался в парке за больницей, на этот раз в компании, среди которой он даже в лохмотьях выглядел так же чужеродно, как гладиолус в мясном ряду.

– Чувачка не обижать, – предупредил Бабкин, едва только историк, завидев нового друга, отделился от троицы своих приятелей и направился к ним.

– Детей, котят, старушек и юродивых не трогаю, – открестился Макар, с интересом наблюдая за живописной личностью в дамской шляпке.

– То есть все-таки не ты Елизавету грохнул?

– Допустим, она не старушка, а бультерьер в платочке. Но все равно не я. Потому что собак я тоже не обижаю.

Алексей Алексеевич, приблизившись, отвесил тот самый грациозный поклон, так восхитивший Бабкина в первый раз. К его глубокому возмущению, Илюшин ответил книксеном. Негодование Сергея лишь усугублялось тем фактом, что книксен вышел глубокий и красивый. Словно Макар годами оттачивал его во фрейлинском корпусе и наконец-то нашел, где продемонстрировать.

– Я кому сказал не издеваться? – прошипел Сергей на ухо напарнику.

– Это не издевка, а респект! – невозмутимо ответил тот.

– Я тебе сейчас по шее дам респект… – начал Бабкин, но историк уже подошел.

Первые несколько минут он настороженно косился на Илюшина. Но Макар, когда хотел, умел быть неотразимо обаятельным. Вскоре Алексей Алексеевич, махнув рукой собутыльникам, чтобы не ждали, охотно выкладывал все, что знал.

А знал он многое.

У Илюшина по мере его рассказа складывалось ощущение, что весь Шавлов представляет собой одну большую постель. Кто с кем спит, где чьи любовницы и любовники, кому в пылу страсти поставили фингал, а кто ограничился руганью – ничто не ускользало от внимательного взгляда шавловцев.

– А кинотеатр хороший у вас в городе есть? – вклинился Илюшин в очередную паузу.

Алексей не удивился его вопросу:

– Нету кинотеатра. Обещают построить в следующем году.

– Скорее бы построили, – пробормотал под нос Макар. – Никаких же развлечений у людей, кроме подглядываний в окна.

– Видите ли, уважаемый Макар Андреевич, столица в этом отношении ничем не отличается от нашего города, – внезапно возразил бывший учитель. – Но в Шавлове каждый житель у всех на виду, а в Москве подобная прозрачность отсутствует. По понятым причинам, не правда ли? Рыбешки-то везде одинаковые. Плотность водорослей в аквариуме разная.

Илюшин одобрительно прищурился и сказал, что категорически не согласен. Однако в спор вступать не стал. Хотя Бабкин встревожился, что сейчас эти двое разведут дискуссию на два часа, а там пошло-поехало: притащат выпить, закусить, засидятся до поздней ночи, разойдутся, вопя Черемошню, а там хлоп! – глядишь, через три года ты уже работаешь в местном автосервисе и растишь парочку детишек от местной красотки, которая зовет тебя Макарушкой и по утрам, ругаясь, отпаивает рассолом.

«Илюшину даже красотку не нужно искать, у него уже имеется!»

– Интеллигенты чертовы, вы закончили базарить? – хмуро осведомился он.

– Базар! – обрадовался бывший учитель. – Базар-то вам и нужен.

Миновали молочные ряды, где маячила лишь пара свирепых торговок с крупитчатым желтым творогом, прошли вывеску «местные овощи», под которой бабушки с честными славянскими лицами торговали израильской картошкой и турецкими помидорами, и, наконец, добрались до фруктов.

Фруктами в июне Шавлов одаривал покупателей щедро. Персики, абрикосы, виноград, бананы, пять сортов яблок и маракуйя, которую Бабкин меньше всего ожидал ожидал здесь увидеть. Цены, впрочем, подбирались к московским.

За прилавком, где яблоки призывно алели румяными боками, стояла такая же румяная налитая продавщица и полировала ногти пилкой. Когда Бабкин с Макаром подошли ближе, продавщица отложила пилку и стрельнула глазами. В ярко-карих глазах сидело по бесенку, и бесята эти быстро посовещались, кто круче, Илюшин или Сергей.

Победил широкоплечий Бабкин. Кареглазая красавица наклонилась вперед, так, что роскошные формы оказались вывалены на яблоки прямо перед ним, и промурлыкала:

– Что угодно, мужчина?

Сергея бросило в жар. Виной тому, конечно, было солнце, которое к одиннадцати утра совсем озверело и принялось швырять тепловые и световые гранаты в мельтешащих внизу людишек. Поэтому он отошел на два шага в тень от козырька и оттуда осторожно сказал, что угодно ему поговорить.

Продавщица разочарованно выпрямилась и передернула плечами:

– Треп отдельно оплачивается.

– По какой ставке? – заинтересовался Макар. Его пышным бюстом было не смутить, он не покраснел бы, даже если б аппетитная продавщица яблок улеглась на свой товар сверху нагишом.

Теперь женщина перевела взгляд на него. «Мелковат, худощав, – читалось во взгляде, – но тоже ничего такой мальчишечка, сладкий».

– И о чем же ты хочешь со мной разговоры разговаривать? – осведомилась она.

– О Грише Лобанове, например, – невинно ответил Илюшин. – Света, да не пугайтесь вы так. Все нормально. Мы же не из полиции нравов.

Как раз гипотетическая полиция нравов Свету Игнатову нисколько не страшила. Она бы сама показала той полиции, где видела ее нравы и что может предложить взамен. Но на лице ее отчетливо промелькнул испуг, когда она услышала имя Григория, и этот испуг Макар схватил на лету, как комара.

Сперва она отказалась с ними беседовать. Нет, и не просите, решение мое бесповоротно и пересмотру не подлежит – читалось в линии сомкнутых губ. Но когда Макар посулил денег, упрямство сменилось заинтересованностью.

Три вещи страстно любила Света Игнатова: деньги, мужчин и сплетни, именно в таком порядке. При этом денег у нее отродясь не водилось, мужчины подлетали на ее огонек как мотыльки и тут же упархивали обратно в темноту, а что касается сплетен, то даже ими со Светой не особенно любили делиться. Шавловские тетки ее на дух не переносили и называли всякими нехорошими словами. Впрочем, только за глаза. Игнатова была вспыльчивого нрава и одной заречной дамочке, явившейся выяснять, отчего муж ее повадился ходить к Светлане трижды в неделю, выдрала половину кудрей к восторгу всего рынка. «А чего она меня по морде взялась бить! – хмуро заявила Света в милиции. – Не для того эта морда отрощена».

В общем, перед Макаром с Бабкиным стояла женщина беспутная, легкомысленная и жадная. Неудивительно, что Илюшин обрадовался. Иметь дело с людьми, замотивированными на деньги, – одно удовольствие.

В лице Светы ему встретился противник слабый, но сумасбродный. Говорить правду Игнатова не желала, а денег при этом хотела. Еще сильнее ей хотелось выведать, откуда эта парочка взялась, что им понадобилось в Шавлове и почему они вообще заинтересовались бабником Гришкой Лобановым.

Ответ на последний вопрос лежал на поверхности. В доме его сестры на днях грохнули престарелую бабку. Бабка, по мнению Светы, сама давно напрашивалась. Удивительно, как Сысоевы так долго терпели. По общему убеждению, прикончила ее сама Нина, когда старуха попыталась расстроить свадьбу. До Светы доходили слухи, что сынок Нины отхватил себе богатую москвичку, которая его баловала, купала в сметане с медом и обещала подарить в Москве квартиру, а в Киеве две. Откуда взялись квартиры в Киеве, не мог бы объяснить никто, даже пустивший этот слух. Но звучало убедительно.

Однако при чем тут Гришка? Разве что его Нинка подрядила угробить старуху.

Света Игнатова взглядывала на Илюшина непонимающе, хлопала ресницами и изображала невинность. Выходило так же правдоподобно, как исполнение роли зайчика на утреннике в детском саду самой пожилой и толстой воспитательницей. Но Свету это не смущало.

Надо сказать, Сергей Бабкин тоже не понимал, отчего Илюшин привязался к этой распутной бабенке. По делу она им ничем помочь не могла. А под вкусы Илюшина не подходила.

Но у Макара была какая-то мысль, поэтому он вцепился в яблочную красотку и не отпускал, действуя то лестью, то лаской, то угрозами. К концу десятиминутного разговора бедная продавщица была вся в поту и в мыле, юлила, изворачивалась, напрямую ничего не говорила и, кажется, твердо вознамерилась обвести их вокруг пальца.

«Ну-ну, – про себя усмехнулся Бабкин. – Безумству храбрых поем мы песню».

Света обмахивалась картонкой вместо веера, говорила Илюшину то «ты, дорогой», то «вы, мущщина», и через десять минут Сергей понял, что если б его и угораздило в каком-нибудь параллельном мире связаться с этой наливной королевой, он бы придушил ее на третий день совместного бытия. Если б терпения хватило дотянуть до третьего.

– Вы, мужчина, меня уже спрашивали! – Хитрый взгляд над картонкой. – Ну, захаживал ко мне Гришка, был такой грех! И что?

«Не может же он ее в лоб спросить, не подцепил ли Григорий от нее нехорошую болезнь», – думал Бабкин. Потом вспоминал, что перед ним Макар, и начинал опасаться, что все-таки может.

– Вы кому рассказывали, что Григорий у вас столуется? – интересовался Макар.

– А что сразу столуется! Ты слова-то выбирай, а то и по роже можно схлопотать!

– Спасибо, рожа мне дорога как память, – вежливо отказывался Илюшин. – Так с кем вы беседовали о Лобанове?

– Ни с кем! Ни одной живой душе!

Света приложила руку к сердцу с таким чистосердечным видом, что не смогла бы обмануть даже первоклассника.

– Все я тебе выложила как на духу. Мы с тобой в расчете?

Пухлая белая ладошка оказалась под носом у Илюшина. «Дай! – взывала ладошка. – Ты обещал!»

Илюшин зачем-то обернулся. Они с Бабкиным и Светланой стояли на задворках рынка, среди деревянных ящиков, яблочных огрызков и разнообразного мусора. Никто сюда не заглядывал, кроме толстых наглых голубей и вороватой дворняги.

Взгляд у Макара был сродни взгляду убийцы, желающему удостовериться, что у преступления не будет свидетелей. Во всяком случае, так воспринял это Сергей и в глубине души даже обрадовался.

– Ты чего это там высматриваешь? – насторожилась Светлана. Глуповатая или нет, но перемену в настроении Илюшина она уловила не хуже Бабкина.

Макар повернулся к ней, и вежливая улыбка исчезла с его губ.

Игнатова попятилась.

– Если сейчас уйдешь, точно никаких денег не получишь, – предупредил Илюшин.

По лицу Светланы было очевидно, что трусость борется с жадностью. Она только что осознала, насколько недооценила этого лохматого пацана. А мордастый и вовсе убийца какой-то: как сожмет ее за шею – и нету Светы Игнатовой.

– Кому ты растрепала про венеролога? – резко спросил Макар. – Ну?

– Да никому! – вспыхнула Света.

Но на этот раз взгляд Макара ей выдержать не удалось.

– Пудовкина про тебя знала, – ласково шепнул он. От этой ласки ее бросило в холодный пот, и Света второй раз пожалела, что польстилась на пятьсот рублей. – Откуда?

– Не знаю я! Болтают люди всякое! Чушь разную!

Злые слезы выступили на ее глазах.

– Чушь? – вцепился в неосторожно брошенное слово Макар. – Что значит «чушь»?

Под его недобрым взглядом Игнатова окончательно утратила присутствие духа. Мужчинами она всегда крутила как хотела, пусть и короткое время, и силу своих чар прекрасно осознавала. Но этот был слеплен совсем из другого теста. Рядом с ним Светлана впервые ощутила себя каким-то бесполым созданием. Ощущение это ее перепугало так же сильно, как если бы она проснулась и не обнаружила у себя груди.

– Нету у него никаких болезней! – брякнула она.

– Как это? А Пудовкина что болтала?

– Не знаю я!

– Знаешь! – отрезал Илюшин. – Хватит врать, у тебя уже щеки от вранья покраснели.

Светлана ощутила острое желание немедленно посмотреться в зеркало. Кожа на лице и впрямь горела.

– Что мне сказали, то я и передала! – страдальчески взвизгнула она, не выдержав.

– Кто сказал? – хором рявкнули Бабкин с Илюшиным.

Света захныкала. Ей действительно стало страшно и тошно, потому что пока она молчала, можно было притвориться, будто ничего и не произошло, а сделанное вслух признание безжалостным лучом высвечивало и ее, Игнатову, в полный рост, и подлый ее поступок.

– Алевтина, – выдохнула она. – Я не виновата! Она мне заплатила!

И обелив себя таким нехитрым признанием со всех сторон, заревела уже в полный голос.

Бабкин с Илюшиным переглянулись. Они выяснили еще не все, а на эти рыдания грозил сбежаться весь рынок.

– Скажи, что ты ей голову свернешь, если она не замолчит, – попросил Макар.

– Почему я? – удивился Бабкин.

– Ты страшный.

– А ты, конечно, цыпленок Цып! Это ты ее довел вообще-то.

– А что оставалось делать, когда она едва пятьсот рублей из меня не вытянула?

– Пожалел для девушки пяти сотен. Жлоб московский!

– Ты видел, почем у нее яблоки? Кто из нас после этого жлоб?

– Да, цена малость задрана, – согласился Сергей.

– Малость? На Дорогомиловском тот же сорт вдвое дешевле.

– У нее существование тяжелое, ей выживать надо!

– Поверь, ей будет легче выжить со свернутой башкой.

Оба повернулись к Игнатовой, будто прикидывая, насколько Макар прав.

Света перестала рыдать и ошеломленно прислушивалась к их диалогу.

– Ы-ы-ы, – неуверенно сказала она в повисшем молчании.

Из-за угла гавкнула дворняга.

– Не «ыыы», а во всех подробностях, пожалуйста, – попросил Илюшин, снова превращаясь в того любезного молодого человека, которого Света узрела двадцать минут назад. – Не злоупотребляйте этой лаконичной выразительностью.

Бабкин отогнал голубей, подтащил ящик и галантным жестом предложил Свете присесть. Сам устроился рядом на корточках, а Илюшина проигнорировал: кому нужен ящик, тот сам его притаскивает.

Света на всякий случай жалобно шмыгнула носом, но ясно было, что момент для нытья безнадежно упущен.

– Пришла ко мне она… – обреченно начала она.

– Жена Григория? – перебил Макар.

– Ну да. И говорит…

Тут Света задумалась. Алевтина так хитро построила разговор, что смысл каждой фразы был весьма расплывчат, но при этом содержание всей беседы не вызывало никаких сомнений.

– Ну, что говорит-то? – поторопил ее Бабкин.

– Ничего не говорит! – огрызнулась Света. – Бабла предлагает!

– Просто так? – усомнился Илюшин. – На, говорит, тебе, Светлана, денег, а то у меня лишние завалялись.

Игнатова насупилась. Что они ее, за дуру держат?

– Нет, не так. Она хотела, чтобы я кое-что для нее сделала.

Визита Алевтины Игнатова совсем не испугалась, скорее, ощутила внутри разрастающийся пионерский задор. «А я что? – готовила она речь наскоро, пока наблюдала приближающуюся к ее дому угловатую фигуру. – А я ничего!» И роились в ее голове фразы вроде «за своим мужем надо самой следить» и «мужик не баран, за рога не уведешь». Из этого роя Светлана приготовилась вытаскивать по одной пчеле и атаковать Алевтину. Пусть уйдет хорошенько искусанная! Что это за наглость такая – заявляться вот так за здорово живешь к любовнице своего мужа! Никакого такта нет у людей.

Так думала Светлана, понемногу распаляя в себе здоровое возмущение.

Но первая же реплика Алевтины заставила ее прикусить язык от удивления.

– Чайку не нальешь? – пропела Гришкина жена и огляделась. – Эх, хорошо у тебя! Сама бы к тебе в гости захаживала.

Игнатова насторожилась, но дальнейший разговор потек до того миролюбиво, что она начала гадать: осведомлена ли Алевтина о похождениях ее муженька? По всему выходило, что должна знать, никак не может не знать, ибо Григорий с Игнатовой своей пылкой страсти не скрывали, а жители Шавлова излишней щепетильностью не страдали и всё секреты тащили к тому, кто в них меньше всего был заинтересован.

В данном случае – к обманутой жене.

Но Алевтина ходила кругами, глазки свои водянистые прикрывала удовлетворенно, отпивала по глоточку крепкий до горечи чай и не морщилась. Что-то есть у нее на уме, убеждалась Игнатова с каждой минутой, но что именно, понять не могла, и это ее всерьез тревожило.

Как вытащит сейчас эта селедка нож, как начнет тыкать в богатое Светино тело! Света никогда не обольщалась насчет нравственности обманутых жен. От этих всего можно ожидать.

Алевтина нож не вытащила, а достала деньги и зачем-то пересчитала на глазах у Игнатовой. Безжалостный поступок, ибо Светка как раз сидела на бобах. Не у Гришки же деньги клянчить, он тоже гол, как общипанный петух.

– Бывает, мужчины такими болезнями заболевают, о которых говорить-то стыдно, – задумчиво сказала Алевтина.

Игнатова подтвердила, что да, случается.

– И ведь скрывают, подлецы, от всех! – огорчилась Алевтина.

Свете стало не по себе. К чему это она клонит?

– А ведь если б нашлась такая женщина, которая на весь мир их ославила, поганцев, жить бы стало легче! – с надеждой сказала Алевтина.

– А рыло бы той женщине не начистили бы? – осведомилась Игнатова.

– Если б она на площадь вышла и принялась орать, как раненая коза, то начистили бы, – согласилась Алевтина. – А если бы по-умному все сделала, по-тихому, то ходила бы крепенькая, целехонькая и богатенькая.

И Алевтина еще раз выразительно помахала деньгами.

Тут Игнатова начала соображать, куда дело идет.

– Короче, она захотела, чтобы я про Гришку всякое наговорила, – хмуро сказала Света внимательно слушавшим Бабкину и Илюшину. – Вроде как у него болячки дурные. Которые только у нашего Овчарова лечить можно.

– И вы наговорили, – понимающе кивнул Макар.

– А что мне делать-то оставалось?!

– Действительно, – буркнул Бабкин. – Не отказываться же возвести поклеп на человека только из-за того, что это не очень порядочно.

– Это у вас, мужчин, такие слова в ходу – порядочно, непорядочно! А для женщины ваша порядочность – слишком большая роскошь. Я решила, что от Гришки не убудет.

– И соврала, – резюмировал Макар.

– Ну, соврала, – вызывающе согласилась Света. – А может, и не соврала! Я ж у него справку не требовала!

– Что-то мне подсказывает, что со справкой у Григория все было бы в порядке, – вполголоса сказал Бабкин Макару. – Это жена его выдумала. Зачем только, не соображу.

Света покачала головой с чувством глубокого превосходства.

– Чтобы бабы ему от ворот поворот давали! – объяснила она. – Если он заразный, кто с ним свяжется?!

Она поднялась с ящика, одернула подол платья и, уже совсем придя в себя, мазнула по Илюшину пылким взглядом. «Ах ты мой птенчик!»

Птенчик не отреагировал, и тогда Света вспомнила, что она не просто женщина, а женщина деловая!

– Пять сотен моих давай сюда, – сухо потребовала она. – Жадные какие все до халявы, ужас просто.

Саша встретила Бабкина и Макара, разве что не подпрыгивая от нетерпения.

– Он нашел вас? Нашел?

– Кто?

– Защитник Галки. Господи, как его… – Она наморщила лоб, вспоминая имя, но оно начисто вылетело из головы. Какое-то на редкость невыразительное, то ли Иван Сергеич, то ли Сергей Иваныч, и фамилия соответствующая – допустим, Смирнов. Или Кузнецов.

– Нет, не нашел. – Макар вытащил телефон и проверил входящие. – Здесь сеть периодически не ловит, он, наверное, не дозвонился. А что хотел?

– Галка попросила его передать, что она поняла, кто убийца!

– Круто! – мрачно одобрил Бабкин. – Мы тут носимся, как потные савраски, а она сидит в камере и раскидывает извилиной, как Ниро Вульф.

– В камере у тебя тоже был бы дополнительный стимул раскидывать извилиной, – заметил Макар. – Она что-то вспомнила, Саш? Следователю рассказала?

– Про следователя ничего не знаю. Но думаю, что нет. Понимаешь, она сообразила, в чем Ритина выгода.

– И в чем же?

– В плацдарме!

У Галки, действительно тихо зверевшей в своем изоляторе, по истечении суток сложилась непротиворечивая картина событий. В памяти всплыли факты, о которых Галка даже не знала, что они хранятся в ее голове.

Галка Исаева от природы была очень наблюдательна, но наблюдательность эта была, если можно так выразиться, неосмысленна. «Я что-то видела, но не знаю что», – так описала бы Галка свои впечатления от какого-нибудь происшествия. Память ее впитывала мельчайшие детали, однако после погребала их под эмоциями и событиями первого плана. Однажды Галке довелось встретить всемирно известную актрису. Позже, когда она вспоминала об этом, на первое место выступало потрясение. На втором в ее воспоминаниях сияла горделивая радость. На третьем переливалось самодовольство: актриса оказалась далеко не так хороша в жизни, как на рекламных постерах, и Галка даже подумала, что сама-то она по сравнению с ней еще ого-го! Больше ничего в памяти от этой встречи не отложилось. Во всяком случае, так думала Исаева.

А через полгода Саша попросила ее нарисовать эту актрису. Шутливая просьба просто пришлась к слову. Галка за пять минут, к изумлению Стриженовой, набросала на салфетке полный портрет со всеми сопутствующими деталями, от шанелевской сумочки до туфелек от Лабутена, не забыв стрижку, серьги, колье и поясок с пряжкой, совпадающей формой с колье.

В ее голове не хранилась фотография. Просто одна деталь тащила за собой другую, и постепенно Галка вытягивала наружу из пропасти забвения всю ниточку с узелками.

Едва убедившись в том, что Рита вполне может быть виновницей ее заточения, Галка принялась вспоминать:

«Плацдарм, плацдарм… Старуха твердила о плацдарме. Что за этим скрывается?»

В голове Исаевой заработал миниатюрный компьютер. Он обрабатывал данные, откидывал лишнее, отсеивал шлак, оставляя бесценные крохи полезной информации. Листок из блокнота с номером телефона, обрывки разговора с Кристиной, газета, открытая на соответствующей странице… Факт подгонялся к факту, кирпичик ложился к кирпичику, и вскоре Галка готова была дать единственный ответ, вытекавший из того, что она вспомнила.

– Она сняла где-то квартиру, совсем недавно. Кажется, при помощи Кристины.

Бабкин растерянно почесал в затылке. Он не видел в аренде квартиры ничего необычного. Из-за чего здесь можно убить? Впрочем, кто их знает, эти жестокие местные нравы.

«Старуха сказала «плацдарм», а в выборе слов она, похоже, была довольно точна. Плацдарм для какого сражения потребовался Рите Сысоевой?»

– Найдем квартиру, а там расчлененные бабы! – мечтательно вздохнул он.

– Тебе лишь бы бабы! – упрекнул Илюшин. – Хотя б и расчлененные. Учти, я не одобряю твоих фантазий. Слышишь, Саш?

– Слышу-слышу! – отозвалась Стриженова, глядя в окно. – С чего вы начнете?

– Ну, для начала надо бы встретиться с Ритиной подругой.

– О, Курятина! – обрадовался Бабкин. – Бюст, помноженный на блонд!

Саша обернулась к Макару и прострелила его взглядом навылет.

– Твоя фраза?

– Я мог бы и сам придумать эту формулировку, – обиделся Сергей. – Почему сразу Илюшин?

– Потому что он любитель блондинок и бюстов!

– Именно поэтому я встречаюсь со стройной шатенкой, – скромно подтвердил Макар. – Тренирую дух и плоть.

Саша не улыбнулась шутке, а только сощурилась по-кошачьи. Еще некоторое время назад она смущенно отошла бы в сторону при одном лишь упоминании Кристины и постаралась ничем не выказать своего раздражения. Но Шавлов менял людей и за более короткий срок. Стриженова была не в восторге от того, что Илюшину предстоит встречаться с местной длинноногой нахалкой, вившейся вокруг него весь вечер, точно моль вокруг соболиной шубы, и она ясно дала это понять. По прежним правилам Саши ревность была неправильной эмоцией, и демонстрировать ее не следовало. Но ей сейчас было наплевать на правила.

Илюшин некоторое время смотрел в прищуренные синие глаза, а потом сказал:

– Серега, езжай к Курятиной без меня.

– Э-хм? – озадачился Бабкин. Что в переводе с мужского на мужской означало «Ты тут главный или нет? Хватит идти на поводу у своей красотки».

– У-гм, – утвердительно ответил Илюшин. Что означало «Посмотрел бы я на тебя в этой ситуации».

Сергей вздохнул и покорился судьбе.

– Давай адрес, где искать эту вашу Курятину. Саш, можно еще раз по пунктам, что сказала Галя?

Он вытащил блокнот и приготовился записывать.

Черт, как же плохо, что Илюшин сбежал с корабля в самом начале плавания! Его-то Курятина знает и, судя по всему, была бы счастлива с ним побеседовать. А кто такой для нее Бабкин? Хмырь с бугра. Причем в прямом смысле, ибо домишко его стоит на холме.

– А ты чем будешь заниматься? – хмуро осведомился он. Вопрос должен был прозвучать как упрек, поскольку Бабкин был уверен, что ничем путным.

– Мне надо навестить Олега Сысоева, – неожиданно сказал Илюшин. – Есть предмет для беседы.

Дом Олега встретил Макара тишиной. Конечно, эта была тишина в исполнении Сысоевых, то есть никто не голосил, не костерил на чем свет стоит непутевого алкаша Гришу и не цитировал малоизвестного Пушкина. Но на кухне гудел общий разговор, звенели ложки, а в дальних комнатах вполголоса ругался пылесос, засосавший что-то неперевариваемое. Под ноги Макару при входе выкатился кот Берендей и деликатно мяукнул, намекая, что пора бы его покормить.

– Прости, дружище, это не ко мне. – Макар потрепал Берендея по толстому загривку. – Я бы на твоем месте мышей ловил.

Умное лицо кота отразило все, что он подумал, услышав это предложение. Берендей негодующе фыркнул, вскинул хвост и пошел, модельно качая пушистыми бедрами, в сторону кухни.

Макар прислушался. Вычленить из разноголосицы тембр Олега ему не удалось, и он заключил, что Сысоев со всеми вместе не обедает. «Главное, чтобы на работу не сбежал». Илюшин не стал звонить и договариваться о встрече, ему было важно застать парня врасплох.

Наудачу дошел он до комнаты Олега, постучал без особой надежды на успех, но изнутри отозвались:

– Макар, входи!

– Откуда ты знал, что это я? – поинтересовался Илюшин, открывая дверь.

Олег, сидевший у стола и что-то мастеривший из деталей радиоприемника, усмехнулся и с удивительной для него словоохотливостью сообщил:

– Ты один стучишься. Остальные просто дверь вышибают. И правильно. Какие у меня могут быть секреты?

«Стадия острого сарказма, – определил Макар. – Взрослеет мальчуган».

Мальчуган, выше его на голову, вернулся за стол.

– Ничего нового?

– Отчего же, – светски сказал Илюшин, пожимая плечами, – кое-что новенькое все-таки есть.

Олег оторвался от своих деталей и пристально взглянул на Макара.

– Раз уж мы так удачно заговорили о секретах, – продолжал Илюшин, – будь любезен, объясни мне, зачем ты соврал?

Несколько секунд Олег молчал. Это было не обычное его молчание, наполненное невысказанными словами, а молчание камня, который уронили и он летит, не зная еще, разобьется ли сам или расколет чью-то голову.

– Когда? – выдавил он наконец.

– Ты отлично знаешь когда. Но я тебе напомню. – Голос Илюшина не утратил свойственную ему мягкость, но сейчас это была мягкость кота, играющего с мышью. – Когда сказал мне, что провел двадцать минут, беседуя со своим другом о возвышенных материях. Или не о них. Важно то, что никакой друг тебе не звонил и разговора не было.

Он сердито сморщил нос.

– Господи, попытаться купить меня на такую чушь! Никакого уважения к моим умственным способностям. Мне кажется, вы тут в Шавлове все держите друг друга за клинических идиотов. Это ваш способ взаимодействия в больших и малых социальных группах. Выработался в процессе эволюции как самый подходящий для выживания.

Олег Сысоев оторопело помотал головой.

– Какая эволюция?

– В ходе которой лучеперые рыбы выбрались на землю. Или не выбрались, я уже позабыл. Помню только, у них был подвид хрящевых ганоидов.

Сысоев окончательно перестал улавливать ход Макаровой мысли.

– Хрящевых – кого??

– Ганоидов. Я бы сказал, один из них сейчас таращится на меня глазами малосольной селедки.

– Я – ганоид? – изумился Олег.

– Хрящевой, – подтвердил Илюшин. – Сам не верил до последнего. Но приходится смотреть фактам в лицо.

Олег начал выпрямляться.

– Ты сейчас за ганоида-то ответишь…

– Хрящевого включи в счет, – безбоязненно посоветовал Макар. – Только сначала объясни, будь любезен, зачем ты соврал насчет звонка другу. А я тогда подумаю, на какую ступень эволюции тебя, животное, поставить.

Олег скис.

– Почему животное? – угрюмо спросил он.

– А кто же еще, – удивился Макар. – Девушка твоя в изоляторе, и подозревается она не в том, что рыбу незаконно глушила динамитом, а в убийстве человека. Ты меня нанимаешь, чтобы якобы ей помочь, и первый же врешь как сивый мерин. Кто ты после этого? Засранец и скотина.

Макар был искренен и очень убедителен. Ему понравился Олег, а когда люди, которым он выдавал кредит доверия, не оправдывали его ожиданий, Илюшин начинал злиться. Их ложь означала, что он ошибся и сам дурак, а оставаться в дураках Макар терпеть не мог.

По большому счету, злился он на себя. Но Олег этого знать не мог. Он видел перед собой крайне раздраженного парня, который не только его не боялся (хотя Сысоев считал, что может кулаком вколотить его в пол по самую макушку), но и выглядел так, словно вот-вот сам врежет Олегу.

Бесстрашие человека, заведомо более слабого, чем он, подействовало на Олега отрезвляюще. «Ты кого бить собрался, идиот? – спросил он себя. – И зачем?»

– У вас семейство патологических врунов, – добил Илюшин. – Папа врет. Дядя врет. Тетя врет. Не удивлюсь, если и кот привирает. Один честный человек в доме у старухи живет, и тот пудель.

– Пуделя она дяде Грише оставила, – машинально откликнулся Олег.

– Знаю. В нагрузку к недвижимости. Вот тебе и мотив.

Олег попытался совместить в голове дядю Гришу, старуху Елизавету, ее чахлый домишко и садового гнома. Уравнение не складывалось.

– Глупости, – решительно отмел он. – Гриша не знал о наследстве.

– А если б узнал?

Олег промычал что-то невнятное, имея в виду, что Григорий дождался бы, пока баба Лиза сама помрет.

Макар его понял.

– А если он страстно возжелал уйти от жены? Но в принципе, ход твоих мыслей мне нравится. Он говорит о том, что ты не кидаешься обвинять поочередно всех членов своего семейства, даже имея на то основания.

Илюшин взял стул, развернул спинкой от себя и сел верхом. Олег бессмысленно вертел в пальцах какую-то деталь и избегал смотреть на сыщика.

– Ты старуху убил, оболтус? – дружелюбно поинтересовался Макар.

– Зачем мне?

– А врать зачем?

Олег тяжело вздохнул.

– Давай-давай! – подбодрил Илюшин. – Не стесняйся, режь правду-матку. Не в смысле ножичком по горлышку, а признайся чистосердечно: был там-то, творил то-то, в совершенном раскаиваюсь.

Олег Сысоев поднял на Илюшина затравленный взгляд.

– С Кристиной я был, – страдальчески сказал он. – У себя в комнате. В совершенном не раскаиваюсь.

Несколько секунд Макар, не отрываясь, смотрел на него, потом вздохнул.

– Ну да, ну да, – сказал он словно самому себе. – Когда и оттянуться напоследок, как не перед собственной свадьбой.

Он понимающе кивнул и несколько раз качнулся на стуле.

Олег начал подниматься из-за стола. Выглядело это так, как будто из воды вырастает вулкан и вот-вот начнет извергаться.

Илюшин вулкана не испугался.

– Детальки рассыпешь, – заметил он. – Кстати, что ты там собираешь – конструктор Лего?

Сысоев пошел пятнами. Более благоразумный человек на месте Илюшина уже удирал бы, осознав, что издевки превысили критическую норму и сейчас все вокруг зальет лавой. Но Макар никогда не отличался благоразумием.

– Ты хорошо себя чувствуешь? – заботливо осведомился он. – Пыхтишь как-то нездорово, пятнистый вон стал, как гиена.

Олег три раза глубоко вдохнул и выдохнул. Нет, он не затеет драку с этим хмырем!

– Вот-вот, подыши, – одобрил Макар. – А то у тебя сейчас пар из носика пойдет.

Нет, все-таки затеет, понял Олег, у которого в глазах уже плясало по маленькому взъерошенному Илюшину. Он сделал шаг навстречу ехидному поганцу, и тут дверь снова приоткрылась.

– М-р-р? – деликатно поинтересовались из коридора. И не дождавшись ответа, в комнату просочился кот Берендей.

Он потерся об джинсы Илюшина, щедро оставив на его штанинах двухнедельный запас шерсти, сел и стал умываться.

– Кстати, почему Берендей? – спросил Макар, словно не дразнил только что Олега. – Кто из вас дал коту такое странное имя?

– Пахом дал.

– Пахом Федорович? Старец? Так это его кот?

Все возбуждение Олега как рукой сняло. Он сдулся, будто резиновый ежик с револьверной дырочкой в боку, и тяжело опустился на стул.

– Его. Мать его забрала, когда Пахом в маразм впал.

Олег действительно не знал, почему старикан окрестил кошака именно так. Среди шавловских Васек и Мурзиков Берендей выглядел залетной птицей. Спросить же у самого Пахома не было никакой возможности, потому что в ответ тот начинал нести такую лютую ересь, что разбегались все.

Включая кота.

– Все-таки очень странное имя, – с сомнением пробормотал Илюшин. – Ладно, потом разберемся. А теперь скажи мне, Кристина может подтвердить твои слова? – Илюшин наклонился и погладил кота, словно обращался к нему, а не к Олегу.

Берендей глянул укоризненно: «Только я помылся, а ты снова меня испачкал своими граблями».

– Да ничего она не подтвердит! – в сердцах воскликнул Сысоев. – Еще и подставит меня!

– Это почему же?

Олег начал багроветь.

Когда Кристина втолкнула его в комнату и принялась танцевать стриптиз в полутьме, он почувствовал не вожделение, а растерянность и неловкость. Причем неловкость была того отвратительного свойства, когда стыдно не за себя, а за другого. Олег стыдился подруги своей сестры, которая весь вечер несла ерунду, а вот теперь зачем-то делает вид, что очень хочет его, Олега, хотя понятно же, что это неправда.

«Кристин, это… завязывай, – попросил он. – Чего ты напридумывала?»

Кристина, перегородив собою путь к двери и не давая ему выйти, тут же призналась Олегу в любви, поклялась хранить верность, засмеялась, заплакала и обвила тонкие руки вокруг его шеи. Губы прижались к его губам, и Сысоев оказался в таком идиотском положении, в каком не бывал уже давно.

Если бы в комнату вошла Галка, она трактовала бы увиденное однозначно. Мысль эта придала Сысоеву решительности, и он аккуратно, но твердо отодвинул Кристину от себя. Оказалось, что сделать это не так просто, как кажется: она прижималась к нему всем телом, рук не расцепляла и проявила отчаянное упорство.

– Криська! – шепотом воззвал Олег. – А ну хватит!

Но Курятина рассмеялась бесовским смехом и сделала попытку повалить Олега на постель. Никак не ожидавший такого Сысоев оказался повержен более слабым и легким противником. Кристина ловко уселась сверху и во мгновение ока – он и дернуться не успел – привязала своим пояском от платья его запястья к прутьям кровати.

Олег дернулся и обомлел.

– Ты офигела? – выдавил он.

– От любви, Олежек! – поклялась Кристина, принимаясь раздевать его.

Если до этого у Сысоева и могли оставаться какие-то оправдания перед Галкой, зашедшей в комнату, то увидев эту сцену ее глазами, он бешено задергался, как бык под наездником, и попытался сбросить бессовестную деваху.

Тут-то и выяснилось, что идиотизм ситуации был им сильно недооценен. Ибо Кристина немедленно закатила глаза и принялась постанывать. Чем громче она стонала, тем явственнее осознавал Олег, что вот-вот на этот звук слетится вся его семья, и уж тогда-то всему придет конец.

Всему, кроме Кристины. Она будет жива, здорова и весела.

Олег и в мыслях не держал, что ею руководит злой умысел. Он наивно решил, что девчонка выпила лишнего и вино ударило ей в глупую голову. Даже заранее приготовленный поясок не навел его на подозрения, которые неизбежно возникли бы у человека более искушенного.

– Криска! – шепотом взвыл он.

– Да, дорогой!

Шаловливые руки Кристины уже добрались до ремня на его брюках.

Олег глухо взвыл, как будто ему обещали не наслаждение, а пытки, рванулся раз, другой – и дернулся с такой силой, что порвал пояс. Кристину снесло с Олега на пол. Она слабо пискнула, и Олег тут же почувствовал себя пристыженным.

– Ушиблась?

В ответ получил шипение и две царапины на руке.

– Криська, да угомонись ты…

Но Кристина сбежала, обозвав его напоследок импотентом и оставив на память о себе разорванный поясок от платья.

Выслушав этот полный трагизма и несбывшихся желаний рассказ, Макар бестактно захохотал, зачем-то подхватил кота и поцеловал его в нос. Ошеломленный Берендей повис в его руках и только прикрывал лапами живот, чтобы не вздумали целовать в свежевылизанное пузо, извращенцы.

– Сысоев, ты дурак! – сказал развеселившийся Илюшин. – Тебя царицами соблазняли, но не поддался ты!

– Почему это дурак? – пробормотал смущенный, рассерженный и одновременно испытавший облегчение Олег. «Потому что раньше надо было ему рассказать, вот почему», – сообщил суровый внутренний голос.

– Потому что надо было мне раньше сказать, – подтвердил Илюшин. – Ладно, живи. С возлюбленной твоей я сам разберусь.

– Серега, – сказал он в трубку минутой позже. – Делай что хочешь, но я должен знать, что говорит Курятина о том промежутке, когда убили Пудовкину. Хоть распотроши ее, но пускай расколется.

– Потрошить – это к тебе, – проворчал Бабкин, разглядывая окна дома Кристины. – А я привык действовать лаской и мягкостью.

Проходившая мимо женщина с пластиковым ведром, услышав последние слова, обернулась на громадного мрачного мужика в футболке с надписью «Уплочено» и почему-то перекрестилась. Сергей, не понявший, отчего она это сделала, благодарно помахал ей рукой, и женщина ускорила шаг.

– Ласково ее распотроши, – согласился Илюшин. – Но мне нужно, чтобы она подтвердила или опровергла слова Олега.

– Что, врет наш жених?

– Похоже, на этот раз для разнообразия говорит правду. Но ты ж понимаешь, одному человеку верить нельзя.

– А двоим и подавно, – буркнул Бабкин. – Ладно, пошел я к Курятиным.

– Благословляю тебя, сын мой!

Преисполненный дурных предчувствий, Сергей нажал на кнопку звонка. Внутри раздался хриплый собачий лай, дверь распахнулась, и на крыльцо явилась в сиянии юной красы белокурая девица в микро-шортах и такого же размера бюстгальтере, изо всех сил притворяющемся топиком.

Бабкин сглотнул. «Да они издеваются надо мной!» – возмущенно подумал он, вспомнив рыночную искусительницу с яблоками. В памяти его всплыла остроносенькая маленькая Галка, и против своей воли он подумал, что Олег Сысоев идиот.

– Чего вам? – без улыбки спросила девица. И поскольку Сергей молчал, добавила со злостью: – Язык проглотили?

– Красивая вы очень, вот чего, – несколько сбивчиво поведал Бабкин, ощущая, что надо немедленно возвращаться в Москву к жене, потому что немыслимо среднему московскому сыщику расхаживать среди шавловских прелестниц и сохранять невозмутимость.

Вместо того чтобы высокомерно улыбнуться и принять комплимент снисходительно, как полагается красавицам, белокурая нимфа робко взмахнула ресницами и зарделась. Сергей не мог знать, что решительный отпор Олега Сысоева несколько подорвал веру Кристины в себя, а колдовство Галки Исаевой, выставившей ее провинциальной простушкой с претензиями, подлило в чашу яда.

Сейчас Кристина видела мужчину в своем вкусе, и мужчина смотрел на нее не враждебно и не презрительно, а с опасливым восхищением.

Преисполнившись благодарности, Кристина спустилась к нему на две ступеньки и доверчиво заглянула в глаза.

– Вы зачем пришли-то? – с легким оканьем спросила она.

Бабкин умилился ее говору и не стал лукавить.

– Расспросить кое-о чем. Только вы мне можете помочь.

– А что же, – сказала Кристина, плотоядно разглядывая его. – А и помогу. Хорошему человеку чего ж не помочь.

…Парк, ставший Бабкину практически родным, встретил его теплым ветром и сладким дыханием лип. Сергей достал телефон и набрал номер Илюшина.

– Ну? – требовательно сказал Макар.

Сергей понял, что от него требуется не пересказ, а очень краткий конспект.

– Кристина уверяет, что Олег Сысоев приковал ее наручниками к батарее и пытался насильно овладеть. Но она вывернулась, сбежала и теперь не может прийти к Сысоевым, потому что ей стыдно смотреть в глаза их семье.

– Вот дура-то, – восхитился Илюшин. – У Сысоевых же нет в доме батарей! Да и наручников.

– Ты как о женщине отзываешься?! – рассердился Бабкин.

Макар оторопело замолчал. Чуть ли не впервые Сергею удалось добиться такого результата, и повторить он его потом не смог, как ни пытался.

– Так, – сказал Илюшин после очень долгой паузы. – Я понял. Это все Шавлов. Вода в колодцах отравленная. Или ты яблоко откусил?

– Какое яблоко?

– Красное! Кормили тебя яблоками? – заволновался Илюшин. – А молоко парное пить давали?

– Иди нафиг, – предложил Сергей.

– Я-то, допустим пойду, но ведь ты останешься под воздействием чар. Короче, слушай: девица Курятина врет, как журналист газеты «Правда». Никто ее наручниками к несуществующей батарее не приковывал.

Насмешливый ветер швырнул ему кленовый лист в лицо.

– Это я и сам понял, – сознался Бабкин. Разговор с Макаром действовал на него подобно холодному компрессу: жар в затылке постепенно утихал, на его место возвращалась здравость мыслей.

– Молодец. Фантазии придумать что-то свое у нее не хватает, поэтому она берет готовую ситуацию и переворачивает вверх ногами. После твоего рассказа в этом нет сомнений.

Бабкин подобрал со скамейки опавший цветок липы и зачем-то сунул в рот.

– Хочешь сказать, это она приковала Сысоева наручниками?

– Просто связала.

Сергей завистливо вздохнул. Везет же некоторым…

– А тот ее лягнул, – добавил Макар, и по голосу было слышно, что он ухмыляется.

– Лягнул? – ужаснулся Бабкин. Такую девушку – и ногами?!

– Собственно, потому она и врет. Слушай, ты снял у меня камень с души. Все-таки получается, что Олегу можно верить.

Бабкин не знал, как можно верить человеку, который лягает девушек, подобных Кристине Курятиной. С другой стороны, подумал он, не исключено, что это был радостный взбрык, который неверно расценили.

– Серега, ты чего там молчишь? – насмешливо осведомилась трубка. – Опять провалился в сладкие грезы?

– А ты у меня что-то спрашиваешь? – очнулся Бабкин.

– Нет, я тебе стихи декламирую. Разумеется, спрашиваю. Ты мне рассказал половину задания. Где вторая?

Тут-то Сергей окончательно пришел в чувство, и все яблочные дамочки и длинноногие блондинки вылетели у него из головы. Макар спрашивал, удавалось ли ему выяснить, что за плацдарм готовила Рита Сысоева. И у Бабкина был ответ. Наконец-то у него были ответы на все вопросы, с которыми он пришел к девушке.

– Макар, ты не поверишь!

Он вспомнил Кристину, с легкостью выложившей все подробности жизни подруги, и прелесть ее несколько померкла.

– Поверю. Давай не томи.

Бабкин выплюнул липовый цветок.

– Рита Сысоева сняла квартиру в другом городе и собирается уехать туда рожать.

Макар на другом конце провода поперхнулся борщом.

– Она что, беременна?