Часть третья
ЛЕНИНГРАД

ЧЕЛОВЕК В ОЧЕРЕДИ

Сказка о Ледяном городе

Жила-была на свете девочка Галя. Было у нее пять драгоценных сокровищ.

Первое — отец. Высокий, сильный, веселый человек. Он катал дочку на плечах и мастерил для нее самолетики и кораблики из бумаги. Второе сокровище была мама. Красивая, с мягкими полными руками, она расчесывала дочке волосы, шила ей платьица и юбки и всегда обнимала перед сном и целовала, приговаривая: «Пусть тебе приснится золотая птица».

Третьим сокровищем Гали был братишка Сергунок, с крошечными розовыми пальцами, смешной и толстенький, он только недавно научился ходить, и ножки его еще гнулись колесом с непривычки.

Четвертое сокровище была старенькая тетя Даша. Она жила в соседней комнате, и это была настоящая пещера Чудес. Там стояло пианино, и громоздились целые горы книг в стеклянных шкафах. На зеленом бархатном диване мурлыкала рыжая пушистая Муся, кошка, гуляющая сама по себе и полная достоинства.

Тетя Даша очень любила Галю — она угощала ее чаем с печеньем, учила играть гаммы и музыкальные пьески. Вместе они пели песенки и читали книги о принцессах, зверях, кораблях и путешествиях.

О своем пятом сокровище Галя еще ничего не знала — оно было как воздух, которым она дышала, и потому она не замечала его.

Но вот однажды настал черный день: Галя проснулась и не узнала свой мир. Все переменилось. Повсюду звучало одно и то же непонятное слово: война. Встревоженные взрослые повторяли его, пугая друг друга: война, война. Люди плакали, прощались, одни провожали других. Многие покидали свои дома, расставались с близкими. Настала полная неразбериха, и сердце Гали трепыхалось от ужаса.

Она решила притаиться. Может быть, если не задавать вопросов взрослым, не вынуждать их отвечать и повторять снова и снова страшное слово — то в молчании удастся избежать и всего, что ужасное слово несет за собой.

Но новые слова сыпались на Галю каждый день: эвакуация. Бомбежка. Маскировка. Продовольственные нормы. Иждивенцы.

Это раньше они были дети страны Советов, которым все лучшее. Теперь они стали иждивенцами — и Галя, и ее брат Сергунок. И еду для них отпускали теперь только по карточкам, и не досыта, а сколько «положено на иждивенца». Старенькая тетя Даша тоже считалась иждивенцем, потому что она не работала, как мама и папа, на заводе. Она давала частные уроки музыки. Но теперь учеников у нее не стало.

Папу Галя потеряла в самом начале зимы — он ушел добровольцем на фронт, и с тех самых пор она больше никогда его не видела.

Братика Сергунка вместе с яслями отправили в эвакуацию. Галя скучала по нему, но радовалась и часто говорила с мамой о том, как братишка будет жить на новом месте — в городе с волшебным названием Самарканд. Там всегда тепло, круглый год растут персики, абрикосы и виноград, и не бывает зимы.

А потом пришло известие, что поезд, в котором вывозили детей, разбомбили — и Галя перестала говорить с мамой о Сергунке.

Каждое утро, просыпаясь, Галя старалась вспомнить свою прежнюю, другую, жизнь. Папин громкий и уверенный голос, запах сдобных булочек, которые пекла мама по выходным, смех Сергунка, песенки на французском языке, которые разучивали ученики тети Даши. Но картинки воспоминаний с каждым днем становились все неувереннее, все зыбче — они как будто отражались в неспокойной воде, дрожали и уходили в темноту. Они стали чем-то ненастоящим, словно мираж.

Настоящей оставалась пустыня.

Ледяная пустыня, в которую с наступлением зимы превратился город, где жила Галя. Это был теперь Ледяной город.

Занесенные сугробами улицы, снежные шапки на крышах домов, на подъездах. Морозные узоры на стеклах, иней на стене в квартире.

Посреди комнаты поставили железную пузатую печку и топили ее чем попало: мебелью и книгами. Спали одетыми, наваливая на себя все одеяла и теплую одежду, какая была в доме. За водой ходили к ближайшему каналу и, оскальзываясь на обледенелых берегах, черпали из полыньи в ведро половником.

И еще была необходимая работа — каждый день ходить за пайком. Падающим от голода людям надо было отстоять длинную очередь в булочной и, «отоварив карточки», получить хлеб «по норме» — 250 грамм работающей маме и по 125 грамм иждивенцам — Гале и тете Даше. Мама работала на заводе, и у нее не было времени стоять в очередях. Поэтому ходили Галя и тетя Даша.

Но тетя Даша часто болела, и тогда шла одна Галя.

Надевая тяжелые валенки и обвязываясь теплым шерстяным платком поверх шубы и шапки, она выходила из дому еще затемно, чтобы занять очередь. Медленно, чувствуя себя тяжелой и неповоротливой, Галя тащилась к булочной по тоненькой тропинке, вытоптанной среди сугробов на проспекте. Иногда на дороге попадались мертвые — они лежали, распахнув в немом крике обледенелые рты, и на их застывшие лица падал снег и не таял.

Мертвых все обходили стороной. Некоторые тела были завернуты в самодельные саваны из простыни или мешковины, и, если кто-то случайно задевал их — они хрустели на морозе или тоненько позвякивали.

Галя не боялась мертвых. Но она научилась опасаться живых.

В очереди говорили о том, что большинству хозяев, державших у себя домашних животных, пришлось съесть своих любимцев: кошек, собак, голубей. О том, как один клоун из цирка съел ученого попугая, которому было 300 лет. А какой-то мальчик чуть не отравился супом из аквариумных рыбок. Рыбки были экзотические, из теплых стран, и одна оказалась ядовитая. Но, по счастью, она была такая маленькая, что яда ее не хватило, чтобы убить мальчика.

Галя стояла в очереди и, вспоминая тети-Дашину кошку Мусю, жалела, что они не решились съесть ее. Муся все равно пропала — выскочила погулять во двор, и вот уж дней десять как не возвращается. Наверное, ее съели другие люди.

Думая о Мусе, Галя почувствовала на себе чей-то взгляд — подняла глаза и увидела тусклое лицо какого-то человека в черной шапке-ушанке. Человек рассматривал ее в упор красными, налитыми кровью глазами и как-то странно пожевывал губами. Причмокивая и втягивая в себя слюну.

Галя вся похолодела от этих звуков — у нее самой подводило живот от голода, и она хорошо понимала, что означает такое причмокивание.

Кто-то рядом закашлялся — и тот человек очнулся. Вид у него сделался виноватый, он отвернулся.

Галя воспользовалась этим и передвинулась в очереди немного назад, уступив свое место тем, кто стоял за нею. Она хотела затеряться в толпе, и ей это удалось.

Прошло пять дней.

Тете Даше стало хуже, и Галя снова отправилась в булочную одна.

В очереди опять говорили о еде. О том, где и как ее раздобыть. О черном рынке. Шептались о людоедах. О том, что у некоторых трупов на улицах не досчитались то руки, то ноги. О том, что люди уже съели всех птиц, кошек, собак и даже крыс и теперь воруют трупы из моргов и с кладбищ, чтобы прокормиться.

И что обезумевшие от голода люди нападают на детей, чтобы насытиться их мясом.

— Ты, дочка, ничего не бойся, — заметив Галю, сказала какая-то тетка с добрым, но смертельно усталым лицом. — Людоедов-то сразу видно — у них глаза пустые. Они уже ничего не соображают, только руками от жадности трясут. Увидишь такого — сразу беги. Ты молодая, еще крепкая. Справишься.

Галя кивнула и оглядела людей, застывших справа и слева от нее черными сгорбленными тенями. Нет ли среди них обуянного жаждой людоеда?

Все потупили взгляды, уперев их в спины впереди стоящих. И только за три шага от Гали какой-то человек отвернулся, скрывая лицо, покачнулся и отступил назад.

Отстояв очередь, Галя получила мокрый, вязкий черный хлеб и пошла с ним домой. Морозы держались сильные, и снег так громко хрустел под ногами, что она не услышала шагов позади. Вдруг за очередным поворотом чья-то тень легла на тропинку рядом с ее тенью. Но из-за угла дома навстречу вышли двое военных с красными повязками на рукавах. Они остановили Галю, спросили, где находится ближайшая больница.

Грея у груди под шубой драгоценный паек, она подробно объяснила им, как идти.

Человек, шедший позади, обогнал ее и ушел вперед. Галя увидела вдалеке его жердеобразную фигуру с поникшей квадратной головой. Голова казалась квадратной из-за черной шапки-ушанки, завязанной под подбородком.

Домой Галя спешила, как могла, изо всех сил. Хотя сил у нее оставалось уже немного: она целую вечность не ела досыта. Укладываясь спать, она воображала себе разные блюда, которые ей хотелось бы отведать. От самых простых: горячей картошки с маслом и блинов до диковинных омаров, которые встречались в тети-Дашиных книжках. Или вот, например, суп из колбасных палочек, о котором рассказывается в сказке про Щелкунчика, — что это такое за суп? Мама никогда такого не готовила. А интересно было бы попробовать, разве нет?

Маме она старалась не говорить о своих съедобных фантазиях — мама работала и очень уставала, но все равно постоянно отдавала Гале часть своей дневной порции хлеба. Она исхудала так, что кожа на ее когда-то полном и румяном лице висела пустыми мешочками на щеках, как у собаки-бульдога.

С каждым днем Гале все страшнее было покидать дом — стоило выйти за дверь, и повсюду в темноте ей мерещился взгляд человека из очереди, тусклые пустые глаза, налитые кровью.

Но старенькая тетя Даша совсем ослабела — у нее начались головокружения, и она, боясь упасть и разбить голову, все реже вставала с дивана у себя в комнате. Она мало ела, отдавая сбереженные кусочки хлеба своей любимице Гале. Она пыталась заменять еду водой. У нее распухли ноги, и она с трудом передвигалась даже по квартире. И вот настал день, когда тетя Даша уже не смогла встать. Она лежала в своей комнате и еле слышно дышала, глядя на пар, тонкой струйкой выходящий из ее рта и улетающий к потолку. Она была в забытьи, и Галя, погладив тетю Дашу по щеке, собралась идти сама добывать еду.

Теперь и дверь подъезда сделалась для Гали слишком тяжелой. Девочка сумела открыть ее, только повиснув на ручке всем телом. Дверь еще и примерзла — ночные морозы опускались ниже 30 градусов, а в подъезде дома осталось уже слишком мало людей. Кто не уехал и не ушел на войну — почти все уже умерли от голода, холода и болезней. Некому стало открывать дверь: дом опустел. Кроме Галиной, оставалась еще на первом этаже обитаемая квартира, в которой жили две женщины — сестры Зубатовы. Но они редко выходили из дому.

Дрожа от холода и поминутно оглядываясь, Галя выбралась из подъезда. Злой ветер дул в Ледяном городе. Он швырялся снегом, и тот колючими иглами впивался в щеки, царапая кожу.

Думая о несчастной тете Даше, о том, что она, возможно, умрет сегодня, Галя шла к булочной. Очередь показалась ей как будто меньше.

«Это потому, что все умерли», — подумала Галя. Мысли о смерти стали такими привычными, что уже почти не пугали. Может быть, это даже и хорошо — умереть. Чтобы больше не мучиться. Не страдать от холода и голода, от боли в животе. Не думать о том, где и как раздобыть еды. Не переживать за близких — маму и тетю Дашу. Не вспоминать о папе и Сергунке. Стать белой, холодной и лежать посреди Ледяного города, как принцесса в хрустальном гробу лежала в темной пещере.

«Нет, — подумала Галя. — Пока живы мама и тетя Даша, думать о смерти нельзя».

Она стояла в очереди почти два часа, равнодушно слушая разговоры о том, что даже крыс в городе не осталось уже и тараканы, увы, повывелись. А еще спустя полчаса из булочной крикнули, что хлеба сегодня не будет — муки в пекарню так и не привезли. Люди принялись медленно расходиться. Галя тоже поплелась домой. Перед глазами у нее все плыло: морозное сияние снега множилось, разбегаясь бесчисленными радужными зайцами.

Сзади послышались шаги. Хруп-хруп — хрустко ступал кто-то вслед за Галей. Покашливая и причмокивая.

Нехотя Галя оглянулась — и знакомый тусклый взгляд уперся в ее подбородок. Он. Человек из очереди. Жующие впустую челюсти. Худое лицо с впалыми щеками, покрытое багровыми пятнами. Такое лицо… Будто сам Голод стоял перед Галей на морозе, протягивая к ней дрожащие от жадности руки.

Повернувшись, Галя бросилась бежать. Ей казалось, что она летит быстрее ветра, но сил совсем не осталось в мышцах. На самом деле она продолжала тащиться вперед со скоростью черепахи, с трудом передвигая ноги в тяжелых толстых валенках.

Но и преследователь ее тоже был слаб, поэтому погоня со стороны даже и не выглядела как погоня. Он протягивал вперед руки, будто чувствуя, что сейчас упадет, и только хочет предотвратить это падение.

Надо бы закричать, позвать на помощь, но в горле у Гали от волнения пересохло, и голос пропал.

Завидев родной дом, занесенное снегом крыльцо, Галя как будто второе дыхание обрела — опередив преследующего ее людоеда на целых пятнадцать шагов, она рывком отбросила тяжелую дверь и вбежала в подъезд.

Первые пять ступенек вверх, на площадку.

Внизу скрипнула дверь подъезда.

Мимо не работающего уже полгода лифта — еще двенадцать ступеней до площадки первого этажа.

Сквозняк метнулся по стенам, взметая вверх снежную пыль и какой-то мусор — двери дома открылись, впуская людоеда внутрь.

Галя вжалась в стену за углом и затаила дыхание. Под ногами на ступенях давно не метенной лестницы хрустнул мусор.

— Девочка, — раздался хриплый мужской голос. — Ты где?

И тут дверь квартиры номер два, рядом с которой затаилась Галя, начала приоткрываться.

Это был последний шанс скрыться от людоеда.

Отодвинувшись немного, Галя ждала — она собиралась вбежать внутрь, как только дверь распахнется. Ведь там соседи, они защитят ее.

Но когда дверь открылась… Галя увидела такое, что новый ужас подстегнул ее, будто плеткой, — и она забыла свой прежний страх. Откуда-то у нее взялись и силы, и решительность. Не раздумывая, она метнулась назад на лестницу, мимо преследователя. Людоед не ожидал от своей жертвы такой прыти. Он успел только цапнуть рукой воздух рядом с воротником ее шубы — а Галя уже проскочила, в мгновение ока взлетела на два лестничных пролета вверх к своей квартире.

Схватившись за ручку двери, она услышала внизу звериный рык и пыхтение, звуки возни — там кипела отчаянная схватка.

Галя не стала ждать, чем кончится драка, — она распахнула дверь своей квартиры, которая оказалась почему-то открыта, — и тут же захлопнула ее за собой, защелкнула английский замок и накинула цепочку.

Только за дверью ноги ее подкосились от слабости, и она упала. Слезы заливали глаза и щеки. Она слизывала их языком, но они были горькие.

Тети Даши дома не было. Она исчезла, пропала навсегда. Из комнаты, где она лежала, кто-то украл кусок мыла и баночку с солью.

Спустя месяц после этого случая умерла и мама, заболев от истощения и перенапряжения сил.

Так девочка Галя в одну зиму лишилась всех своих сокровищ на свете. Кроме одного, последнего: жизнь ее продолжала теплиться. Ведь в 1941 году Гале было только девять лет, и ей предстояло прожить еще очень долго.

Она дожила до того дня, когда Ледяной город начал оттаивать. Капель проснулась, и запела, и принялась будить живых; синева небесная выполоскала последние тучи и развесила сушить белыми облаками. Мертвых собрали с улиц и похоронили, а последних оставшихся в живых специальные санитарные команды отыскивали в пустых домах.

Галя лежала в забытьи, когда такая команда пришла в дом и взломала двери квартиры. Среди тряпок, грудой валяющихся на постели, отыскали девочку, похожую на ледяную сосульку — тощую, голубоватую, полупрозрачную.

— Неужели она жива? — недоумевали спасатели. — Это очень странно.

— И правда, странно. Кажется, в этом доме вчера арестовали сестер-людоедок? — тихо сказала какая-то женщина. — Как этот ребенок выжил? Наверное, они не нашли ее. Или приняли за мертвую.

Женщины зашептались. Они обсуждали между собой то, что узнали недавно от военного патруля: жившие во второй квартире внизу сестры Зубатовы — толстые, с мучнисто-белыми лицами, напоминающие навозных червей, вышли на улицу и напали на какого-то доходягу, а мимо проезжали военные — они-то и задержали людоедок.

Когда пошли проверить, где живут преступницы, оказалось, что их квартира, словно сорочье гнездо, забита украденными вещами. Сестры Зубатовы, поначалу питаясь падалью вроде мертвых крыс и ворон, перешли затем на кошек и собак, воровали их у хозяев, чтобы съесть; а после, совершенно помрачившись умом, принялись за людей.

По ночам они забирались в квартиры и грабили ослабевших от голода соседей, крали и продавали на рынке вещи и остатки еды. Брезгуя трупами, людоедки предпочитали забивать умирающих и питаться их мясом. В их квартире не выветривался душный трупный запах — они хранили между оконных рам куски тел, завернутые в тряпки, выменивали это мясо на муку и даже продавали его под видом конины.

Женщины из санитарной команды думали, что Галя ничего не слышит — такое равнодушно-усталое было у нее лицо. Но она все слышала, понимала и все знала уже.

Она узнала это еще в тот день, когда состоялась ее последняя встреча с человеком из очереди. И об ужасной судьбе тети Даши — о том, куда и как она исчезла, — Галя догадалась тогда же. Она просто не хотела об этом думать.

Но стоило женщинам из санитарной команды заговорить об этом — и перед Галиными глазами возникло лицо младшей сестры Зубатовой: дверь второй квартиры открылась, и она стояла там, спрятавшись с занесенным вверх топором и такой хищной гримасой на лице, что и без слов все было ясно…

В тот день один людоед помешал другому; человек из очереди погнался за слабенькой девочкой, а угодил на проворных убийц, превосходящих его силой. Людоедки одолели своего собрата, решив его участь ровно так, как он сам задумывал решить судьбу девочки Гали. Он был не первой и не последней их жертвой, этот человек из очереди.

* * *

Отправить