Пасмурный день, хмурый, колючий — он с утра исходил тоской, как мой сосед, вечно небритый Лexa-пузырь. И к вечеру, отмучавшись, перепортил все, что мог, в моей жизни, далее же — самым естественным образом — перетек в траурную фазу беспроглядной октябрьской темени и откровенной непогоды.

Я стоял на остановке трамвая, последней перед кругом, там, где 38-й номер разворачивается и идет в обратную сторону. Я основательно выпил, и мне не было холодно. Несмотря на то что ветер нес мелкую водяную пыль, швыряя ее мне в лицо горстями.

Я стоял, засунув руки в карманы пальто, слегка пошатываясь, вглядывался в тонкие лучи, ползущие по рельсам, и безразлично думал — что будет, если не отойду?

Успею ли почувствовать боль, когда многотонная железная махина боднет меня в грудь? То, что рвалось в душе, было больнее и мучительней — полное равнодушие к собственной судьбе охватило меня. Свет, размытый дождем, надвигался, набирал скорость.

Я стоял в оцепенении. Страшное упрямство, почти безумие… Ну, давай, думал я, давай же!

Я уже видел изумленные глаза женщины в стеклянной светящейся кабине.

И вдруг — что-то мягко, но сильно толкнуло меня в область сердца.

Легкий тычок — но я отлетел в сторону. За доли секунды до того, как скуластая железная морда трамвая сунулась носом на то место, где я только что стоял.

Что-то яркое метнулось мимо меня — одна или две фигуры. Так быстро — словно крупные солнечные зайцы прыгнули и пропали.

Странно, но своими очертаниями они почему-то напомнили мне нас с Кирой — позавчера, когда мы шли с ней по проспекту и я держал над нами раскрытый зонт, точно такими были наши удлиненные тени. Только не светлые.

Сердце у меня бухало, как свайный молот. А заморозка отошла: медленно накатывало ощущение смерти, которой удалось избежать. Выброс адреналина встряхнул мозги, алкоголь уже почти не действовал.

— Эй! Ты зачем под колеса лезешь? Вас же с детского сада… бестолочей… Для кого вас учат?!

Пока я приходил в себя, крутил головой, пытаясь очухаться, трамвай прошел стрелку, вагоновожатая застопорила лязгающую машину, выскочила из трамвая и набросилась на меня.

В темноте лицо ее было совершенно белым. Я понял, что эта женщина уже мысленно видела меня размазанным по рельсам и приготовилась рыдать над кровавыми ошметками.

— Вы его заметили? — спросил я ее.

— Кого?! — опешила она. Она не ожидала никаких вопросов от меня. Только оправданий, извинений, раскаяния… Ну или как минимум — шока и бараньего ступора.

— Может, их было двое? — засомневался я. — Кто-то столкнул меня с путей. Вот только что. Я стоял тут… Меня оттолкнули.

Тетка недоверчиво смотрела на меня.

— Тебя столкнули с путей? Не на пути, а — с?..

Она покрутила головой вправо-влево, изучая обстановку. Рядом с путями никого не было. Ни единой живой души. Ни рядом, ни дальше по улице.

— Все-таки, думаю, их было двое, — сказал я.

Тетка смерила меня взглядом, внимательно рассмотрела с ног до головы в тусклом свете фонарей. Я был взволнован, но внушал скорее сочувствие и доверие. Я никогда не бываю похож на идиота, даже если совершаю идиотские поступки.

Тетка заглянула в глаза мне — я ответил прямым и твердым взглядом. Тогда она тихо сказала:

— Да. Было время — я их тоже видела.

Их? Я не понял ее.

— Карла, Эмилию, — пояснила тетка.

Я в свою очередь уставился на нее. Она смутилась. И сердито прикрикнула на меня:

— Ну ладно! Так и будешь тут под дождем мокнуть? Желаешь, может, под другой трамвай прыгнуть?!

— Да нет… А что за Карл с Эмилией?

— Хочешь знать?

— Хочу вообще-то…

— Ну, пошли. А вернее, поехали. У меня расписание, между прочим. Чего стоишь?!

Она побежала, вернулась в водительскую кабину. Двери вагона открылись. Я вошел в пустой трамвай и встал рядом с прозрачной перегородкой у водительского места.

Тетка — Любовь Федоровна Столбцова, так было написано на визитке, прикрепленной к щитку, — перекинула реверс и повернула ключ; в трамвае загорелся верхний свет — я увидел напротив свою ошеломленную встревоженную физиономию. Теперь я уже не был таким бесчувственным, как несколько часов назад.

Значит, прихожу в себя, прозвучала в голове почти радостная мысль — словно отдаленное эхо.

Трамвай дернулся и пошел, раскачиваясь, вперед.

— Лет пятнадцать назад я их видела! — проорала мне женщина-водитель со своего места. Я вздрогнул. Трамвай скользил по путям, со скрежетом подтормаживая перед перекрестками. В темноте за окнами плыли огни домов и машин, я смотрел вперед и видел в темном стекле себя и усталое лицо вагоновожатой.

— На Ольгинском пруду. У меня тогда… ну, в общем, мысли такие в голове были. Не сложилось с одним парнем, ну и все, горе, беда, жизнь поломана. Иду, реву… В глазах темно. Думаю — вот бы только решиться да разом все кончить. И вдруг что-то блеснуло передо мной… Я так удивилась. А меня будто рукой кто-то толкает в плечо. Ну вот как люди, бывает, толкают: опомнись, мол, что ты делаешь? Тут у меня все лишнее из головы и выскочило. Перепугалась и побежала домой. А потом люди мне рассказали…

Жили здесь когда-то такие — Карл и Эмилия… Эмилия была вроде дочка богатого фабриканта. А полюбила простого парня-сироту. Родители ее не хотели ей такого жениха. Надеялись, что блажь у дочки пройдет. Сосватали богатенького, посолиднее. А Карла этого в солдаты решили отдать. Ну, только не вышло ничего.

Эмилия сбежала из-под венца — прямо в свадебном платье. Тут раньше дачи были, лес… Вот в этом лесу они и умерли вместе. Кто говорит — в пруду утонули. Кто — застрелились. Точно не известно.

Там, где ты стоял, была их могила. На кладбище ведь самоубийц не хоронят, знаешь? Был на том месте крест, но потом снесли, все в асфальт закатали. Здесь раньше и улица была по их имени. После войны, где-то в 52-м, переименовали в Тосненскую, а потом вообще весь район перестроили… Но они-то сами остались, понимаешь?

Впереди из темноты показалась остановка, освещенная фонарем. Трамвай начал тормозить, и я увидел людей, которые стояли снаружи под дождем, ожидая, когда вагон остановится. На всех лицах было написано нетерпение.

Вожатая остановила трамвай, открыла двери. Люди, мокрые и продрогшие, поднимались в вагон, пихались, задевая меня локтями, с недовольством оглядывая того, кто мешал им, стоя на пути.

Женщина на водительском месте смотрела на мое отражение в лобовом стекле, смотрела серьезно и внимательно. Уголки ее губ изгибались вверх, как будто она сдерживала улыбку или, наоборот, плач. Я подумал, что в молодости она была, наверное, очень миловидна, да и теперь еще сохранила остатки той красоты. Если б не усталость, будто серой пылью укрывшая и смазавшая черты…

Потом она развернулась и поглядела на меня в упор — на меня настоящего.

— Ты понимаешь, почему они остались? — спросила она меня.

Я кивнул и выскочил под дождь, помахав ей на прощанье рукой.

Пошел пешком. Вымок, зато окончательно протрезвел, и в голове все, наконец, встало на свои места.

Уже в метро я вынул из кармана мобильник: на дисплее светились четыре сообщения о неотвеченных вызовах за последний час.

Новый входящий пришел через пару минут.

Я ей даже заговорить не дал.

— Прости, — сказал, — меня, Кира! Я идиот. И я люблю тебя.