ДАР ХРАНИТЕЛЕЙ
Университетская наб.
Три с половиной тысячи лет каменные глаза следят за всем, что творится в мире. Могучие львиные лапы напряжены, но обездвижены; мощь мышц скована розовым асуанским гранитом. Приготовленные своими давно мертвыми создателями защищать, не теряя верности и не отрекаясь от самих себя, грозные существа берегут то, что им доверили: внутри камня — дыхание. Изрезан гранит магическими текстами; ни слово, ни изображение не теряет силы. В правильном порядке запечатлены числа, тайные имена, тени, двойники, божественные искры.
Они спят.
И нельзя самовольно прервать величественный сон Хранителей.
* * *
Если б не галки, все получилось бы. Казалось — уже проскользнули. Но голый осенний лес, пустой и звонкий, заполняла тишина слишком хрупкая, подобная первому льду, лежащему матовой глазурной корочкой на неглубоких лужах.
Отец наступил на еловый сучок; треск грянул выстрелом и убил тишину. Стая примороженных галок, бродивших на опушке, в панике взмыла вверх. На их черных крыльях унесло в небо все мои надежды…
— Папа, прячься, — зашипела я, кидаясь в грязь с нашими узлами. Кряхтя, отец опустился на землю рядом со мной. Он такой неловкий, неповоротливый. Разумеется, опоздал: нас заметили.
Те двое, которых я видела на станции. Они следили за нами. Не сумев набиться в платные проводники, действуют теперь на свой страх и риск. Надо же! А я надеялась, что они все-таки не решатся.
Оборванцы с тупыми лицами и лопатообразными красными руками. Новая власть именовала таких «деклассированными элементами». И сама во множестве их лепила — из голодных крестьян, потерявших работу фабричных, беспризорных детей, солдат-дезертиров.
Что делать? У меня припасен для них сюрприз. Вот только папа…
— Ну что, буржуи, тикаете? За границу собрались? — шмыгнув посинелым носом, прогундосил один. Другой, с козлиной бородой, жадно глядел на наши пожитки, ощупывал их воспаленными бегающими глазками.
— У нас ничего такого нет, — тихо сказал папа. — И мы не буржуи.
Он сел, растирая коленку. Ушибся о камень, когда падал. Я встала. Сунула руку в карман. Надо незаметно расстегнуть потайное отделение, вшитое в полу шубы.
Гундосый заметил мое движение.
— Что это у вас там, барышня? Револьвер али ножичек? Скидавайте-ка одежу! — велел он мне. Я усмехнулась.
— Холодно, — говорю. Как назло, подкладка завернулась, и я никак не могла вытащить «подарочек».
— Да ладно тебе, — сказал козлобородый своему приятелю. — Мешки заберем у них, и пусть себе чешут.
— Не. — Гундосый помотал головой и прищурился. — Мешки — что. Подштанники там да тряпки. Надо все обсмотреть. Буржуи свое кровное завсегда крепко прячут. И под замками.
— Дело говоришь.
Не теряя времени, козлобородый направился к чемодану, который папа так и не выпустил из рук.
— Чемодан не отдам! — возмутился отец. — Кто вы такие вообще?!
Козлобородый с размаху пнул папу в лицо ногой — я не успела даже закричать — и забрал чемодан. Отец свалился навзничь, не издав ни звука. Я бросилась к нему, забыв обо всем. Принялась тормошить его, но он, мне показалось, был в обмороке. Левую глазную впадину затопила кровь.
— Мы, мил человек, люди. Простые люди. Бедные. С которыми боженька заповедал тебе делиться, — пояснил гундосый, присаживаясь рядом со мной возле потерявшего сознание отца. — У вас от много, вы со своим богатством к буржуям тикаете. А мы сирые, убогие, ничего у нас нет…
Лениво подтянув к себе наши узлы, он не спеша развязал их, пересмотрел содержимое, выбрал шкатулку с моими украшениями, сунул себе за пазуху. Подумав, вынул еще мамину меховую горжетку, запихнул в необъятный карман подвязанных веревкой штанов.
Козлобородый все это время терзал чемодан, пытаясь взломать замок финкой.
— Мой отец — египтолог, — прошептала я. — Ученый. Он никогда не был богат.
— Кто-кто? — переспросил козлобородый, повернувшись в мою сторону. — Еби… чего ты сказала?
И заржал.
Руки отца стремительно холодели. Я растирала их, вглядываясь в его закатившийся правый глаз — веко над ним трепетало, как крыло пойманной бабочки. Но вскоре перестало дрожать, застыло. Левый глаз я видеть не хотела — он пугал меня. Кажется, кость над глазницей сломана…
— Да что за черт! Никак не откроется. Ключ нужен! — тряся чемодан, обиженно потребовал козлобородый.
Гундосый вздохнул.
— Что ж… Придется барышню за бока пошшупать. Не хотел вас, барышня, забижать, но…
Тело отца сотрясла судорога, и дыхание остановилось. Сердце больше не прослушивалось.
Папа умер.
Одним ударом кованого сапога убийца раздробил ему черепную кость, осколок которой попал, видимо, в мозг, и отец умер в пустом холодном лесу бывшей Выборгской губернии, неподалеку от прихода Кексхольм.
Не повезло.
Все рассыпалось: родина, дом, семья, жизнь.
Я осталась одна на свете.
То есть не одна — с двумя негодяями, ради грошовой выгоды погубившими моего отца.
Красные, покрытые цыпками лопатообразные руки обхватили меня и потянули, но я отчаянно ударила по ним и вырвалась.
— Стойте! Слушайте меня. Я могу вам заплатить.
От неожиданности они застыли, раззявив слюнявые пасти. Не думали, что я буду с ними говорить. Самое время барышне впасть в истерику, поползти, цепляясь за мокрые голые хлысты полыни, обхватывая осклизлые сапоги своих мучителей — в бессмысленной попытке умолить подонков о милосердии…
Холодный огонь разгорелся во мне подспудно и заполыхал, не позволив остановиться на полдороги.
Меня несло вдохновение фурии.
— Вы хотели богатства? Так знайте: мы спрятали огромные, несметные, просто сказочные богатства! Они, конечно, принадлежат не нам. Отец — доверенное лицо одного очень знатного человека… Он всю жизнь искал… Слышали вы о сокровищах Приама, которые Шлиман откопал в Трое? Не слышали, конечно. Неважно. Клад, о котором я говорю, — в тридцать, сорок, пятьдесят раз богаче! Он называется Дар Хранителей.
Ком в горле нарастал, мешая говорить. Я глотнула, чтобы отогнать его, усилием воли преодолела спазм и набрала побольше воздуху. Я заклинала зло, как индийские факиры заклинают кобр:
— Мы понимали, что пробраться через границу непросто — тут всех грабят. Большевики грабят, и мародеры грабят. Отец — честный человек. Он не взялся за невыполнимое дело. Не стал вывозить сокровище по частям, как ему говорили. Он поступил умнее — увез ключ от него. Теперь, кто бы ни пришел к власти в стране, без ключа не сможет добраться до тайника. С той стороны границы нас ждал человек, которому, по справедливости, и принадлежит клад. Но отец… папа… умер. А я тому человеку ничем не обязана. Я отдам вам ключ от клада.
Мерзавцы молчали. Теперь я сама чувствовала себя коброй перед прыжком.
— Клад спрятан хитро. Он у всех на виду, но возьмет его только тот, кто знает секрет. Я расскажу, как найти его. И — взять. Если вы уйдете, не причинив мне вреда, — получите ключ от несметных богатств.
Мне даже не пришлось делать паузу, чтобы получить ответ: оба они согласно закивали, тряся немытыми лохмами. Я даже развеселилась, глядя, как усердно они вытряхивают вшей на воротники. Хитрые их прищуры меня не обманули.
Но я успокоилась наконец, потому что дотянулась до предмета в потайном кармане и крепко обхватила его рукоятку. Один патрон. Какая жалость, что остался только один патрон.
— Я вижу, вы согласны: хорошо. Ключ хранится в чемодане отца. Это не простой ключ. Глядя на него, никто даже не заподозрит, что эта вещь способна открыть богатейший клад в истории. Дар Хранителей — величайший, ценнейший клад, спрятанный много веков назад древними царями Египта. Ключ к нему необычен. По виду — это всего лишь бумага с картинками и гранитный осколок с выдавленными на нем символами. Я расскажу подробно, что нужно сделать, чтобы открыть клад…
И я рассказала. Я сняла с шеи мертвого отца ключ от чемодана, выложила книги, спящие египетские амулеты са, мекет, магический стебель Уадж, рукопись папиной книги о жреческих обрядах во имя божеств Хеки и Ра, и тот папирус, который продали отцу наследники капитана Бутенева, что плавал в страну пирамид вместе с графом Орловым… Полотняный мешочек с осколком гранита я тоже отдала им, подробно объяснив, зарисовав на схеме, куда именно надо вложить его. Назвала место и час. Карандашом записала на листке из блокнота отца все, что требовалось сделать и сказать.
— Иначе клад не дастся вам в руки. Вот. Теперь вы знаете все. Уходите!
Они переглянулись, весьма озадаченные. Каждый как будто спрашивал другого: что, мы и в самом деле уйдем?
— Если хотите достать сокровище — надо спешить. Время не ждет, — подстегнула я.
Убийца с козлиной бороденкой хмыкнул, сунул полотняный мешочек в карман, повернулся и, не произнеся ни слова, зашагал в сторону станции. Гундосый уходить не торопился — он все елозил по мне сальными глазками, изучал выражение моего лица, надеясь отыскать признаки ослабления воли.
Тогда я стянула перчатку с правой руки. И тут же предъявила этой сволочи последний довод. Направив дуло револьвера ему между глаз, взвела курок.
— Не жадничай, — сказала я. — А то заглотнешь больше, чем сможешь переварить.
Тусклые холодные глазки дрогнули; нервно глотнув, он вытер рот рукой и стал пятиться от меня. С посеревшего лица не сползала кривая ухмылка.
Добравшись до ближайшего дерева, он укрылся за еловыми лапами, и я увидела его спину: он побежал, сигая, как заяц, улепетывающий от своры собак.
* * *
Зимой 1917 года в голодном и холодном Петрограде, растерзанном войной и революцией, появились две неприметные личности. В толпе мешочников, сошедших с подножки поезда на Финляндском вокзале, они ничем не выделялись: еще два мелких, злых хищника в людском море.
Оглядевшись по сторонам, они нырнули в бурлящий на перроне поток. Они ничего не боялись.
Их вело чувство, гораздо более сильное, чем страх.
Точный адрес они по своей провинциальности не подумали спрашивать, рассчитывая, что всякий укажет им дорогу… И потому на поиски у них ушло больше двух дней. Они были неутомимы, но не знали города.
В столице оказалось слишком много «каменных истуканов, похожих телами на львов, а лицами на людей» — именно об этом «хищники» спрашивали всех подряд, пытаясь определить, где находится нужное им место.
Четыре скульптуры у обвалившегося моста на Фонтанке не подошли ни числом, ни женской статью. Той же неправильностью отличались египетские статуи на Каменном острове, на набережной Малой Невки. На Полюстровской набережной скульптур снова было четыре, а не две. Два изваяния во дворе Строгановского дворца показались малы, да к тому же располагались не у реки.
К вечеру второго дня, замерзшие и обозленные, неприметные личности все-таки выбрались к двум заметенным снегом сфинксам напротив Академии художеств.
Надпись на постаменте убедила их в том, что своей цели они достигли.
— Ну, наконец-то! — гундосо воскликнул один и похлопал рукой по заснеженному граниту. — Вот они, истуканы, туточки.
Другой, взобравшись на сугроб, рассматривал лица сфинксов. Ему показалось, что глаза их следят за ним и его товарищем.
— Слушай, — спросил он вдруг своего приятеля. — А ты… того? Как думаешь? А вдруг девка надула нас? Не боишься?
Гундосый расхохотался, а потом вдруг обиделся.
— С чего это я стану бояться? — сказал он. И, присвистнув, спросил: — Чегой-то ты задумал, дристун паршивый, козлиная борода? Нежли какой финт насочинил?
— Да нет, — пробормотал его приятель, озираясь по сторонам. — Я же так только. Что-то мне вроде не по себе.
— Холодрыга, конечно. На вот, глотни согревающего. Давеча в трактире у одного фляжечку умыкнул. Делюсь с тобой, как честный человек…
Укрывшись за каменным парапетом от ветра, выпили по очереди водки. Вечерняя синева быстро окутывала город, проливалась на невский лед темными чернилами. Кое-где желтый масляный свет фонарей разбавил ночь, но его было слишком мало.
— Ну, давай уже, что ли? Час глухой самый, — подначивал один.
— Погодь. Слышишь — снег скрипит? Бредет кто-то в той стороне. Еще, поди, заметят нас, — отвечал другой.
— А позже конный разъезд застигнет! Комендантский час в Питере, слыхал?!
Сварливо переругиваясь, разогретые водкой, они привалились друг к другу боками, подождали еще. И еще.
В полночь, уже не чувствуя ног, гундосый очнулся. Его приятель заснул, зарывшись в сугроб. Лицо его с закрытыми глазами побелело, но он дышал: от губ и носа веяло теплом.
Гундосый поднял голову вверх: ему показалось, что каменный сфинкс справа шевельнулся и подмигнул ему.
Негодяй вздрогнул, ухмыльнулся. Он не стал расталкивать своего дружка; воровато оглянулся по сторонам — все вокруг было тихо, лишь ветер крутил поземку над сугробами набережной. Тогда он потянулся рукой за пазуху к своему приятелю и потихоньку выудил оттуда полотняный мешочек с гранитным осколком. Достал нож и сунул спящему под ребро, придержав и надавливая посильнее, пока приятель хрипел и дергался.
Потом, деловито обтеревшись снегом от крови, спрятал нож и вынул из своего заплечного мешка потайной фонарь, каким моряки пользуются на флоте для подачи сигналов. Разжег фитиль кресалом, прикрыл огонек колпаком. И принялся действовать.
Отыскав указанную на бумажной схеме выщерблину в правой скульптуре, вынул гранитный осколок из мешка и приладил его точно по выемке. Камешек встал на место, закрыв собою выщерблину так ровно и точно, будто прирос на прежнем месте.
Гундосый отошел от сфинкса и встал посередине на равном от каждой скульптуры расстоянии.
Теперь, поворачивая голову, он мог видеть лицо и глаза одного сфинкса слева от себя, и другого — справа.
— Ну, пора.
Развернув перед собой бумагу с подсказками, он принялся, запинаясь, читать, произнося вслух абсолютно бессмысленную для его уха абракадабру.
Дико звучали посреди завываний северного ветра имена Тота и Исиды, древнеегипетские заклинания, призывающие Око Ра, Око Гора, оружие Сетха, стрелы Сехмет, повелителя Бау Анубиса и душу самого Небмаатра,«льва ужасного, поправшего нубийцев, разорвавшего всех вождей их, лежащих в крови, один на другом…»
Гундосый читал, отворачивая лицо от леденящего дыхания пурги; глаза его слезились, и он не мог видеть того, что творилось вокруг под прикрытием кромешной тьмы.
Он не замечал, как стекаются юркие тени, окружая его со всех сторон; как при неярком свете его фонаря загораются нездешним светом крохотные злобные огоньки вокруг; он не увидел, что убитый им приятель уже погребен, скрыт под грудой тел, что хищные лапы топчут его грудь и довольно урчат, вылизывая еще теплую кровь из перекушенной артерии…
Дочитав записку, он вынул из кармана древний папирус, сжал его в кулаке и, примяв в снегу ямку, установил там фонарь, укрыв от ветра. Приподняв крышку фонаря, сунул папирус в огонь. Сухой лист вспыхнул; корчась в пламени, затряслись, заплясали иероглифы магического текста из Книги Мертвых.
Мгновение — и пепел развеялся порывом ветра.
И тогда взорвался воздух: высокий гулкий вздох грянул над городом и, нарастая, пошел волной по Неве, через Неву, отражаясь эхом в пустынных улицах, в стенах домов, отзываясь дрожью ужаса в сердце каждого, кому довелось его услышать. Весь город будто встряхнуло громадной невидимой лапой великана: снежные вихри закружились по всему Петрограду и рванулись туда, к месту, где родился громовой звук, к тому, кто позвал их.
Злосчастный искатель клада рухнул на снег.
Сугроб, в котором лежало тело его мертвого приятеля, весь изрытый проталинами и ямками от выпущенной на него горячей крови, вдруг зашевелился. И убийца увидел, что все пространство вокруг заполнено… кошками.
Голодные звери, довольно урча, топтались над мертвым телом, уминая лапами снег и хищно поблескивали круглыми глазами в сторону другой добычи.
Каменные сфинксы глядели на происходящее и усмехались. На их живых лицах, повернутых в сторону того, кто их разбудил, несчастный убийца и грабитель разглядел свирепый оскал и такую жестокую и неподдельную радость, которую оказалось не под силу вынести его слабому разуму.
Убийца захохотал, широко разинув рот.
Налетел снежный вихрь невероятной силы, взметнулся столбом, оторвал жалкую фигурку человека от земли и швырнул обратно, ударив виском о гранит. Таким был предназначенный негодяю Дар Хранителей…
Три последующих дня не прекращалась метель; а когда утихло, все улицы оказались заметены высоченными, в рост человеческий, сугробами.
Тела обоих погибших обнаружили только спустя пару месяцев, когда понемногу начали стаивать снежные припасы той суровой зимы.
Возможно, кому-то и показалось впоследствии странным, что на скуле правого сфинкса запеклось кровавое пятно — оттиск испачканной в крови человеческой ладони. Но вряд ли этому придали хоть сколько-нибудь значения.
Мало ли преступлений совершалось в то время по всей стране? Найденные трупы были не единственные в городе безымянные покойники, ни у кого не вызвавшие ни сочувствия, ни любопытства. Мертвых спустили в общую могилу, причислив к жертвам природных стихий.
* * *
…Вот и все. Убийцы скрылись. Я видела их спины, но продолжала стоять, не двигаясь. Дождавшись, пока в лесу восстановится прежняя хрупкая предзимняя тишина, когда даже всполошенные галки устали кружить между черных елей и опустились вниз, чтобы снова бродить, разыскивая добычу среди палой листвы, — я плавно вернула курок на место. Пусть и один патрон, но он еще может мне пригодиться. Я убрала револьвер на прежнее место.
Прости, отец, ты не одобрил бы меня. Но я рада, что отомстила.
Всем им отомстила.
