предложила Лариса драматургу Геннадию Шпаликову. «Мы тогда увидели друг друга как будто в зеркале, – вспоминала она, – говорили друг другу одно и то же и почувствовали, что не можем об этом не говорить. И за одиннадцать дней написали сценарий «Ты и я».

Задача состояла в том, чтобы разобраться и показать, что случилось бы с одним и тем же человеком, выбери он тот или иной путь. Первая дорога приводила его к материальному благополучию и душевной пустоте, другая ничего не гарантировала, кроме немалых трудностей. Но не лишала внутренней духовной цели, возможности самореализации. Недаром одним из вариантов названия фильма было «Пробуждение» – пробуждение совести, чувства долга и ответственности. Для Шепитько талант неизменно был достоянием не только личным, но и общественным. «Человек, изменивший себе, своему делу, – говорила она, – совершает преступление по отношению и к обществу, и к самому себе. За него приходится тяжко расплачиваться. Речь идет о гармонии существования, о потере этой гармонии, о ее возвращении».

Впрочем, киноначальство подобную концепцию неопритчи о духовных странствиях блудного сына, о постепенном его обновлении и возрождении сочла авангардистской. Сценарий пришлось кроить и перекраивать. До совершенной неузнаваемости.

…Лариса сидела за рабочим столом и теребила в руках странное письмо, полученное от Шпаликова. Оно и радовало, и тревожило. «Люди делают судьбы, – писал Гена. – Самая большая удача, – пока что, – это ты… Ты – герой своего романа о НЕСБЫВШЕМСЯ. Только между нами, – я ведь и не так, в общем, живу (хотя и прыгаю с моста), но, конечно, живу литературно, по способу нашего героя. А в остальном сплю, пью, пишу, сижу дома, – и с ужасом думаю, что это – надо писать, – потому что мне это Богом отпущено, и ничего иного я не умею, а писать, как мне хочется – так я и пишу, – но есть рынок и сбыт. Ты – вне рынка, я – вне рынка, хотя мы и есть тот рынок – единственный – которому надо платить – но Бог с ними…»

А с нами? – думала она. И не могла найти ответа.

Включала магнитофон – Володя Высоцкий с таким же настроением и с теми же вопросами:

Прописывая сюжетные коллизии и характеры героев, Лариса Ефимовна в роли Кати ясно видела Беллу Ахмадулину, а Саши – Юрия Визбора. «Человек одной крови» – Владимир Высоцкий предполагался ею на ключевую роль Петра. Но затем…

– Парень он хороший, но Петр… – задумчиво говорила она второму режиссеру Хованской перед началом проб.

– Так зачем же тогда пробовать, пленку тратить?

– Понимаешь, неожиданности бывают… А потом, мне очень интересно его актерское нутро…

«Кинопроба наша с Высоцким прошла удачно, – радовался Юрий Визбор, – мы были вдохновлены возможностью совместной работы. Однако слишком много раз – и не только по кинематографическим причинам – утомительный и нервный путь переговоров, фотопроб, кинопроб приводил Володю к неудачам. Увы, так случилось и в картине «Ты и я».

Вслед за Владимиром Высоцким из списка актеров была вычеркнута и фамилия Ахмадулиной. Аргумент: Белла – не профессиональная актриса.

Но как же прекрасно все начиналось!

– Влиятельность ее авторской воли я вполне испытала на себе, – рассказывала Белла Ахатовна. – Лариса хотела, чтобы я снималась в ее фильме, и я диву давалась, замечая свою податливость, исполнительность: я была как бы ни при чем – у Ларисы все выходило, чего она хотела от меня. Это мое качество было мне внове и занимало и увлекало меня. Лариса репетировала со мной сначала у нее дома, на набережной, потом на «Мосфильме». Все это было совсем недолго, но сейчас я четко и длинно вспоминаю и вижу эти дни, солнце, отрадную близость реки. В стиле характера Ларисы, несомненно, была слабость ко мне, и тем легче у нее все получалось. Лариса открыто радовалась моим успехам, столь важным для нее, столь необязательным для моей судьбы, ведь у меня совсем другой род занятий. Но я все время принимала в подарок ее дар, ярко явленный в ее лице, в ее указующей повелительности.

Все-таки до съемок дело не дошло, и я утешала ее: «Не печальтесь! Раз вы что-то нашли во мне – это не пройдет с годами, вот и снимете меня когда-нибудь потом, через много лет». Лариса сказала как-то грозно, скорбно, почти неприязненно: «Я хочу – сейчас, не позже».

Милая, хрупкая и беззащитная женщина, но все равно – как бы родом из Спарты…

Шепитько примчалась домой к Визбору вся в слезах: «Беллу мы потеряли!.. У нас всего одна ночь, чтобы найти Катю…» Юрий Иосифович попросил минуту, потом усадил Ларису в кресло, сказал: «Жди» – и ушел.

Пока Лариса, стиснув ладони коленями, покорно ждала, Визбор уже звонил в двери соседки по лестничной площадке:

– Алла, спасай! Завтра начинаем съемки, а сниматься некому!

Алле Сергеевне Демидовой много времени на принятие решения не потребовалось: почему бы и нет? Хорошая компания, да и роль неплохая…

Хотя позже поняла: «если бы в главной роли снималась Белла Ахмадулина, может быть, фильм повернулся бы по-другому. Ее голос, ее манерность сыграли бы на форму…» Но поначалу казалось – была не была, понеслось!

«Такой зашоренности в работе, как у Ларисы, я не встречала больше ни у кого, – вспоминала Демидова. – Она видела только своих актеров, только свой материал – больше для нее ничего не существовало… И, конечно, в водоворот Ларисиной жизни закручивались и наши жизни тоже…»

Атмосфера в киногруппе была замечательная, царило настроение всеобщей влюбленности друг в друга. Композитор Альфред Шнитке приглашал всех желающих на свои концерты. Художник по костюмам, будущий модельер № 1 Советского Союза Слава Зайцев из любви к искусству наряжал в свои костюмы участников съемок. Знаменитый дрессировщик Мстислав Запашный охотно делился цирковыми секретами. Визбор и Шпаликов состязались в сочинении шуточных куплетов. Когда кто-то вздохнул: «Эх жаль, нет Высоцкого с нами…», Визбор промолчал, прикрыл ладонью струны и отвернулся в сторону, а Гена Шпаликов совсем некстати вспомнил вслух название знаменитого аксеновского рассказа «Жаль, что вас не было с нами».

Вот незадача, ведь все же знали, что компаний, в которых солировал Высоцкий, Юрий Визбор, по возможности, старался избегать, и уж тем более ни в коем случае с ним не соревноваться…

Кино – конечно же, сплошное производство и только пять минут творчества – расхожая формула печального опыта многих поколений кинематографистов.

Профессиональный репортер Юрий Визбор тщательно фиксировал весь тяжкий технологический процесс кинопроизводства, которым руководила Лариса Шепитько.

…Съемки крупного эпизода в цирке, три тысячи статистов… Лошади, костюмы, реквизит… Со всех сторон несется:

– Лариса Ефимовна, а я смеюсь после жонглера?

– Лариса Ефимовна, тут силовой щиток выбило, нужно гнать лихтваген со студии!

– Лариса Ефимовна, посмотрите, у меня затылок в порядке? В смысле красоты?

– А почему буфет закрыт?

– Пожарник запрещает съемку, товарищ режиссер.

Съемки удалось начать только часа в три дня. Все вроде бы складывается. Наконец звучит команда: «Мотор!»… И тут неожиданно гаснут мощные прожектора: уже десять часов вечера – рабочим пора по домам. Шепитько с бумажником в руках взлетает на галерку. В огромном пространстве цирка – мертвая тишина. Вся группа в ожидании. Наконец появляется Лариса: «У нас полчаса». Ровно в 22.35 свет уже окончательно гаснет. Однако сцена снята. Еще через полчаса режиссеру вызывают «Скорую». Подозревают инфаркт. Несколько следующих эпизодов снимает Климов, бросивший все свои дела ради того, чтобы картина Ларисы не останавливалась.

Но муки творчества и сложности кинопроизводственного процесса – это ничто по сравнению с инквизиторской процедурой сдачи фильма. Резали безжалостно. «Напрасно ты цепляешься за каждый эпизод, – пытался утешить Ларису Михаил Ильич Ромм, – у тебя такая система драматургии, что ее можно считать в некотором роде образцово-показательной: сколько бы от картины ни отсекали, она сохранится в своем качестве».

Увы, Михаил Ильич ошибался: правка одного эпизода приводила к утрате главной мысли, потеря двух исполнителей оборачивалась поражением…

«Я потеряла фильм, очень важный, рубежный, исповедальный, – в итоге поняла Шепитько, – уступила ряд принципиальных моментов. Хотя съемки были мне в радость, и те поправки, на которые я шла, казались мне несущественными. Я думала: ну хорошо – вот от этого откажусь, вот от того, но ведь при этом главное из фильма не уходит… А на самом деле потеряла картину…

Эта история меня многому научила. После выхода на экран картины меня долго мучило: неужели не существует какого-то драматургического хода, при котором я сохранила бы идею фильма и донесла ее художественно доказательно? Я разбилась в кровь. Для меня наступило тяжелое время, четыре месяца я находилась в чудовищном физическом и психическом истощении… Я была мертва, истощена, бездарна и бесплодна окончательно. Я была не контактна, не было у меня в то время никаких знакомых, ко мне нельзя было подойти, и я ни к кому не подходила. Это были жуткие месяцы…

И все-таки наступил момент освобождения. Помню, что это было 10 апреля, я была тогда в сердечном санатории. В Сочи, на берегу моря, вокруг ни одной души, шторм, я шла по молу и все думала об этом, и вдруг поняла, что надо было сделать. И нахлынуло такое счастье, что я, не умеющая плавать, подумала, что вот сейчас брошусь в воду, переплыву океан – и меня теперь хватит навсегда. Был выход из тупика, был! В тот момент со стороны я выглядела идиоткой, кричала, прыгала, вернулась в санаторий без голоса, потом долго болела, простудилась. Но вернулось ко мне какое-то гармоническое сочетание, вернулся образ, вернулось ощущение, что мои клетки способны плодоносить… Когда я обрела это новое ощущение, я многое поняла, и для меня это многое значило… Я поняла тогда, что подобное еще может со мной случиться, что я должна быть к этому готова. Я научилась прислушиваться к себе. Я научилась жить сама с собой.

До тех пор я жила, как герой фильма «Ты и я». У меня не было ни ударов, ни серьезных срывов. Меня усыпляло и баловало все, я такая была… кинодевочка, которую не сражали ни серьезная критика, ни трезвая оценка. Правда, я всегда ощущала, что как будто занимаюсь не своим делом. Вот занимаюсь этим и жду только такого момента, когда меня попросят очистить съемочную площадку. Вроде я засиделась в гостях. Вот такое порхание в своей профессии – оно-то и кончилось тем кризисом… Но сумела хоть на карачках, а выбраться…

Это дало мне опыт. Это дало мне силы жить и работать дальше. Я впервые поняла, почувствовала, утвердилась в том, что для меня работа в кино – это вся моя жизнь…»

Увидев ее через какое-то время, Виктор Демин поразился изменениям, происшедшим с Ларисой. Он знал, что она перенесла изнурительную болезнь, потом снова очень тяжело хворала и должна была долго держать себя в узде. «Всё так, – размышлял он, – но не здесь разгадка. Не хворь тот скульптор, что так сильно поработал над ней, а если он, то у него был более одаренный соавтор».

Многих из тех, кто соприкасался с Шепитько в быту ли, в компаниях или по работе, поражало ее удивительное умение погружаться в себя – некое «публичное одиночество», отрешенность от происходящего. В такие минуты она напоминала роденовского «Мыслителя». Когда Лариса находила нужное решение, то мгновенно пробуждалась стремительная энергия, сметающая любые преграды.

(Отчего-то вспомнилось: Высоцкий, отвечая на вопрос о любимом скульпторе и скульптуре, сказал: «Роден, «Мыслитель». У Владимира Семеновича самого случались мгновения, когда он, вне зависимости от ситуации, обстоятельств, мог также неожиданно, ни с того, ни с сего, даже не окончив фразы, не завершив мысль, на полуслове вдруг уйти, улетучиться куда-то в свой мир, «захлопнуть дверь», переселив себя в совершенно иное, неведомое и невидимое другими место, застыть, но, увидев или поняв то, что его внезапно встревожило или задело, так же стремительно прервать свое «путешествие» и тут же, как ни в чем не бывало, вернуться, включиться в разговор и, отхлебнув из чашки успевшего остыть чая, заметить:

– И все же, Ваня, насчет Саши Черного ты не прав… Он ведь как писал? «Ах, милый Николай Васильич Гоголь!// Как хорошо, что ты не можешь встать…»).

Фильм «Ты и я» критика сочла путаным и непонятным. Что говорить, даже близкие друзья говорили о неудаче Шепитько. Но вот ведь странность, на Венецианском фестивале в 1972 году жюри присудило этой картине приз «Серебряный лев». В тот же вечер и на той же сцене легендарного оперного театра «Ла Фениче» такой же «Лев» был вручен сэру Чарльзу Спенсеру Чаплину.

так, ерничая, совсем недавно пел Володя Высоцкий, заехавший к ним «на минутку» в гости… Она вспоминала тот вечер и улыбалась.