«Белеет парус одинокий…». 1937 год
Едва дверь «желтой» комнаты чуть отворилась и в коридоре показался Мейерхольд, к нему сразу подался Костя: «Ну как там мама?»
– Более-менее. – Всеволод Эмильевич даже попытался улыбнуться. – Вот чаю с лимоном попросила. А ты что, хотел заглянуть? Давай, поговори с ней. Маму сейчас нужно отвлекать от всяких… ненужных мыслей. Понимаешь?
– Да-да, я сейчас, – заторопился Костик. Он метнулся в свою комнату и тут же вернулся с какой-то книжкой под мышкой. Подойдя к двери, тихонько постучал: «Мам?» Услышав утвердительный ответ, вошел.
Зинаида Николаевна лежала на кровати, прикрывшись легким одеялом. Окна были зашторены, мягко горела настольная лампа-ночник. Увидев сына, она слабо улыбнулась, чуть шевельнула пальцами: «Здравствуй».
– Мамочка, тебе что-нибудь нужно?
– Нет, не беспокойся. Сейчас папа чай принесет… А ты чем занимаешься?.. С институтом что-нибудь окончательно решил?
– Пока нет еще. Думаю.
– Что читаешь? – Зинаида Николаевна обратила внимание на книжку, которую Костя вертел в руках. – Дай-ка. – Она взглянула на обложку, вслух прочла: – Валентин Катаев «Белеет парус одинокий». – Обратила внимание на издательство. – «Детиздат». Ты что, никак все еще детскими книжками увлекаешься?
– Да ну, мам, – смутился Костик. – Это вполне серьезная повесть, просто мир показан глазами мальчишек. У Толстого ведь тоже и «Детство», и «Отрочество» были. Но разве это литература для детей?.. Ну вот. А знаешь, почему я тебе ее принес?
Зинаида Николаевна поощрительно улыбнулась: «Ну?»
– Помнишь, лет десять назад вы нас с Таней с собой на гастроли в Одессу брали? Мы еще ездили тогда на машине в поселок, где ты родилась. Большие Мельницы, кажется.
– Ближние Мельницы, – поправила мама. – Ближние… Конечно, помню, – она даже зажмурилась, словно лучше можно было увидеть ту свою улочку, низенькие дома, едва различимые среди густых садов.
– Так вот, у Катаева целая глава посвящена этим Мельницам.
– Покажи-ка.
Зинаида Николаевна взяла книгу. Катаев… Начала читать.
...
«…Петя никогда не предполагал, что город такой большой. Незнакомые улицы становились все беднее и беднее. Иногда попадались магазины с товаром, выставленным прямо на тротуар.
Под акациями стояли дешевые железные кровати, полосатые матрасы, кухонные табуреты. Были навалены большие красные подушки, просяные веники, швабры, мебельные пружины. Всего много, и все крупное, новое, по-видимому, дешевое.
За кладбищем потянулись склады… Потом начались лабазы… Затем – лесные склады с сохнущим тесом… Сразу бросалось в глаза, что по мере приближения к Ближним Мельницам мир становился грубее, некрасивее.
Куда девались нарядные «буфеты искусственных минеральных вод», сверкающие никелированными вертушками с множеством разноцветных сиропов? Их заменили теперь съестные лавки с синими вывесками – селедка на вилке – и трактиры, в открытых дверях которых виднелись полки с белыми яйцевидными чайниками, расписанными грубыми цветами, более похожими на овощи, чем на цветы».
Зинаида Николаевна слабо улыбнулась, радуясь узнаванию родных мест. Костик оживился: «Ну как? Похоже?» Мама кивнула.
...
«А город все тянулся и тянулся, с каждой минутой меняя свой вид и характер.
Сначала в нем преобладал оттенок кладбищенский, тюремный. Потом какой-то «оптовый» и вместе с тем трактирный. Потом – фабричный. Теперь пейзажем безраздельно завладела железная дорога. Пошли пакгаузы, блокпосты, семафоры… Наконец дорогу преградил опустившийся перед самым носом полосатый шлагбаум.
Из будочки вышел стрелочник с зеленым флажком. Раздался свисток. Из-за деревьев вверх ударило облачко белоснежного пара, и мимо очарованных мальчиков задом пробежал настоящий большой локомотив, толкая перед собой тендер… Как суетливо и быстро стучали шатуны, как пели рельсы, с какой непреодолимой волшебной силой притягивали к себе головокружительно мелькающие литые колеса, окутанные плотным и вместе с тем почти прозрачным паром!
Очарованная душа охвачена сумасшедшим порывом и вовлечена в нечеловеческое, неотвратимое движение машины, в то время как тело изо всех сил противится искушению, упирается и каменеет от ужаса, на один миг покинутое бросившейся под колеса душой!..»
Зинаида Николаевна еще раз посмотрела на обложку – «Валентин Катаев». Вроде бы знакомое имя. Кажется, Олеша как-то называл в разговоре эту фамилию, даже сопроводив каким-то изящным, в своем стиле комплиментом.
– Костя, а ты не забыл, что твой дед был паровозником?
– Как можно! Мама, ну тебе понравилось?
– Да. Очень. Очень точно. Хорошо.
– Вот видишь, я так и знал. Кстати, а ты ведь как-то говорила, что собираешься писать воспоминания… Даже свой план нам с Таней читала.
– Да, – чуть слышно вздохнула мама. – Целых тридцать три пункта.
– Вот и пиши.
– У меня так, как у этого Катаева, не получится.
– Получится. У тебя все всегда получается… Я тебе книжку оставлю, ладно?
Костик ушел. Зинаида Николаевна, поколебавшись, встала, прошлась по комнате, остановилась у окна, распахнула шторы. Всеволод Эмильевич принес чай, осторожно поставил на стол:
– Попей, Зиночка.
– Да, спасибо, дорогой. Севочка, найди мне, пожалуйста, зеленую папочку с моими бумагами. Помнишь, я показывала свой «конспект»?..
Перелистала свои листочки. Чушь какая! Все не то…
Стала вспоминать мамины рассказы. О том, как летом в Одесском порту причалило иностранное судно, пароходным машинистом на котором служил суровый силезец Август Райх. Сойдя на берег, он встретил прекрасную белокурую Анечку, нежную, музыкальную девушку, влюбился, решил остаться в России, нашел работу, потом даже перешел из католичества в православие, окрестился, получив имя Николая Андреевича, только чтобы жениться на славной Ане. А через год – 21 июня 1894 года – на свет появилась маленькая Зиночка. Именно там, на Ближних Мельницах.
Отец – Николай Андреевич Райх – служил машинистом на железной дороге. Неожиданно увлекся марксиcтскими идеями классовой борьбы и в 1897 году стал членом местной ячейки РСДРП. Мама – Анна Ивановна Викторова, родом из обедневших дворян, полностью занятая семейными хлопотами, – внимания на это не обращала. И напрасно. Николай Андреевич принял самое деятельное участие в подготовке стачек, бунтов и революционных забастовок девятьсот пятого года.
Зинаида Николаевна вспомнила, как Ежов, только что ставший наркомом внутренних дел, при личной встрече презентовал ей копию служебной записки по Одесскому охранному отделению от 23 февраля 1905 года: «Так как железнодорожные рабочие не вполне сочувствененно относились к забастовке питерских рабочих, то для переговоров с ними по этому вопросу было назначено на 12 февраля массовое собрание в слесарной мастерской мещанина г. Ростова-на-Дону Николая Андреева Райха, работающего в тех же железнодорожных мастерских. В квартиру Райха был направлен наряд полиции…»
– И знаете, Зинаида Николаевна, кого полиция тогда арестовала в вашем доме на Смирновской? – хитро прищурился Ежов.
– ?
– Самого Емельяна Ярославского!
– Того самого? Общество бывших политкаторжан?
– Именно! – Николай Иванович поднял указательный палец. – Нынешнего члена ЦК ВКП (б)!
– Надо же, – вздохнула Райх, – а я его совсем не запомнила. А нас потом, в следующем году, из Одессы в Бендеры выслали…
Именно там Зина училась в местной гимназии и в 8-м классе была исключена за участие в заварушках. Пришлось прятаться у подруги в Киеве, там же учиться на женских курсах, оттуда уже перебираться в Питер – и…
* * *
К своей заветной идее написания мемуаров Зинаида Николаевна больше не возвращалась. Правда, весной 1938 года, когда после очередного приступа, случившегося после закрытия мейерхольдовского театра, врачи порекомендовали подыскать ей занятие по душе, она засела за написание оригинального киносценария. Потом она, придумав псевдоним «З. Ростова», даже отправила свой первый литературный труд на закрытый конкурс. Жюри, рассмотрев присланные работы, рекомендовало сценарий тов. Ростовой к постановке.
Воодушевленная первым успехом, Зинаида Николаевна тут же начала сочинять следующий. Но закончить не успела.
