Идея заслуживала порицания – морального порицания. Создать рынок выбросов? Торговать «разрешениями», которые дают компаниям право на загрязнение, как товаром? Назначить цену за ухудшение состояния окружающей среды? Просто невероятно!

Именно такой была реакция большинства природоохранных организаций, ученых и других на революционную идею: решать экологические проблемы при помощи рыночных механизмов – купли и продажи.

Один видный специалист по теории политики сформулировал возражения по-философски. «Превращая загрязнение в товар, который можно покупать и продавать, – заявил он, – мы тем самым стираем моральное клеймо, стоящее на загрязнении». Глава крупной экологической организации был более категоричен. «Экономика, – сказал он, – это запущенная форма заболевания мозга»¹.

Такая реакция была обычной в конце 1980-х и в начале 1990-х гг., когда дебаты по вопросу снижения загрязнения при помощи рыночных механизмов достигли наибольшего накала. Эта форма «заболевания мозга» родилась из идей, из дискуссий среди экономистов о том, как подчинить загрязнение законам экономики. Затем, заинтригованная возможностями, которые она открывала, и вместе с тем раздраженная негибкостью традиционной нормативной базы, небольшая группа «политических предпринимателей» – экономистов, защитников окружающей среды и чиновников – ухватилась за идею решить проблему изменения климата при помощи рыночных механизмов. Со временем и другие стали рассматривать ее как «более приемлемый» способ разрешения проблемы изменения климата и как основной инструмент. В конечном итоге она получила название «ограничение выбросов с помощью квот и торговля ими».

Замыслы были весьма масштабными: идея должна была ни много ни мало преобразовать мировой рынок энергии и роль энергии в повседневной жизни каждого человека. Откуда пришла эта идея? Она ведет свое начало от тех, кого Джон Мейнард Кейнс называл «учеными писаками», – тех, кто оказывает существенное влияние на последующие поколения политиков, законодателей и «практиков» в целом, но остается неизвестным для них.

В данном случае существовал даже «главный писака» – Рональд Коуз. Однако было время, когда он не представлялся реальным кандидатом на эту роль. Родившийся в 1910 г., он в детстве страдал от «слабости» в ногах, которую врачи посчитали проявлением полиомиелита, а потому его определили в школу для детей с ограниченными умственными и физическими возможностями. Он научился читать по этикеткам на бутылочках с лекарствами. Но в 11-летнем возрасте его отец, почтовый работник, показал сына френологу, который, желая повысить уверенность ребенка в себе, сказал: «Ты, возможно, недооцениваешь свои возможности». Это сработало. В следующем году Коуз перешел в обычную школу. Он наверстал упущенное и в конечном итоге получил степень кандидата наук в Лондонской школе экономики, а в 1951 г. перебрался в США².

Четыре десятилетия спустя, в 1991 г., Коуз получил Нобелевскую премию по экономике за две фундаментальные статьи. В них, в отличие от большинства других работ нобелевских лауреатов по экономике, практически не содержалось математических расчетов, за исключением простой арифметики, но приводились очень веские аргументы. В первой статье «Природа фирмы», опубликованной в 1937 г., Коуз задался одним простым вопросом: почему люди в условиях рыночной экономики объединяются в компании, а не остаются фрилансерами в море самозанятых? Из-за «операционных издержек», заключил он, у компаний они меньше, им проще осуществлять задуманное, и у них выше эффективность.

Вторая статья, результат дружеского спора с Милтоном Фридманом, называлась «Проблема социальных издержек». Опубликованная в The Journal of Law and Economics, она стала одной из самых цитируемых статей в истории экономики. Эта статья и стала основой для идеи решить экологические проблемы при помощи рынков. Мысли, изложенные в ней, возникли у Коуза в ходе исследования отраслей государственного сектора и регулирования, а также изучения их существенных недостатков. Коуз утверждал, что рынки и системы ценообразования могут стать намного лучшим решением, нежели прямое вмешательство государства и государственный контроль. Чтобы подвести базу под это утверждение, он сосредоточился на внешних эффектах, или, как он их называл, «вредных эффектах» – в данном случае на нежелательном загрязнении, которое является следствием экономической деятельности.

Вопрос внешних эффектов – нежелательных побочных эффектов или последствий – занимает умы экономистов уже долгое время. В начале XX в. экономист Артур Пигу утверждал, что единственный способ решить проблему внешних эффектов, которые не отображаются в цене товара, – вмешательство государства, т. е. введение налога на внешний эффект, своего рода налога на порок. Примером налога Пигу может быть налог в размере доллара на пачку сигарет или налог в размере $5 на галлон бензина. Коуз считал, что Пигу ошибается, слишком верит в мудрость государства и не понимает роли частной собственности.

В примерах Коуза рассматривались правовые аспекты загрязнения, некоторые из которых уходили корнями в средние века. Что произойдет, если домашние кролики, которых выращивал в своем имении средневековый землевладелец, прокопают норы на территорию соседа и станут бесконтрольно размножаться на ней, нанося ему ущерб? Как быть с «вредным воздействием дыма» из-за сжигания угля соседом? Это вопросы права собственности и относительной значимости, которую им придает каждый из соседей. Решать такие вопросы, утверждал Коуз, следует не при помощи регулирования или налога, а при помощи рынка. «Все решения имеют свою цену, – писал Коуз. – Прямое государственное регулирование необязательно будет лучше, чем урегулирование проблемы рынком или фирмой»³.

Коуз никогда не говорил о торговле правами на загрязнение, но эта идея логически вытекает из написанного им. Его идеи подхватили и применили к экологическим проблемам другие. В своей книге «Загрязнение, собственность и цены» (Pollution, Property & Prices), увидевшей свет в 1968 г., канадский экономист Джон Дейлз утверждал, что лучший способ очистить Великие озера – создать «рынок прав на загрязнение». Дейлз изложил свои аргументы в виде текстовых пояснений. Дэвид Монтгомери, работая несколькими годами позже над кандидатской диссертацией в Гарварде, привел аргументы в виде уравнений. Но оба пришли к одному и тому же: разве не будет предпочтительнее, эффективнее и дешевле торговать выбросами как собственностью, или хотя бы квазисобственностью, подобно тому, как мы торгуем валютами, нефтью, ценными бумагами или недвижимостью?⁴

В конце 1960-х – начале 1970-х гг. экономисты все больше обращались к проблеме загрязнения, которая набирала вес в политической повестке дня. В 1970 г. президент Ричард Никсон создал Агентство по охране окружающей среды, которое, по его словам, должно было вести «войну с загрязнением» в стране. Это ознаменовало наступление эпохи гораздо более жесткого экологического регулирования. Обычно такое регулирование принимало форму административного контроля и управления на микроуровне с детальными стандартами, перечнями функций и требованиями, вплоть до подробных предписаний по использованию технологий и тщательного контроля соблюдения требований, например задания максимально допустимого количества выбросов в час для установки. Этот подход получил название «командно-административная система» по аналогии с командно-административной, неэффективной, централизованно планируемой экономикой Советского Союза.

Но с середины 1970-х гг. в США стали в порядке эксперимента использовать более рыночные подходы, как на федеральном уровне, так и в ряде штатов⁵.

После президентских выборов 1988 г. всех ждало серьезное испытание. Оно было связано с кислотными дождями. История о кислотных дождях и о том, как с ними боролись, стала центральной для тех, кто сегодня продвигает стратегии решения проблемы изменения климата при помощи рынка.

Кислотный дождь – результат выброса в атмосферу диоксида серы (SO₂) угольными электростанциями и его превращения в серную кислоту. Это была серьезная проблема в некоторых районах Европы. Так, в лесном районе Шварцвальд (Германия) кислотными дождями было повреждено, по оценкам, около 50 % деревьев.

Кислотные дожди считались основной проблемой, связанной с загрязнением воздуха, в северо-восточной части США и в восточной части Канады. И это была не та знакомая проблема локального загрязнения, которую можно было решить на местном уровне. Диоксид серы попадал в атмосферу из высоких труб угольных электростанций Среднего Запада и переносился с потоками воздуха в другие штаты и в Канаду, нанося ущерб лесам и подкисляя озера, где гибла рыба, а также вызывая коррозию элементов зданий. К концу президентского срока Рональда Рейгана конгресс рассмотрел более 70 законопроектов по кислотным дождям. Они были разными, но с одной общей чертой – ни один из них так и не стал законом. В Канаде проблема приобрела настолько серьезный характер, что премьер-министр в шутку пригрозил объявить войну США из-за кислотных дождей. Однако во время президентской кампании 1988 г. и Майкл Дукакис, и Джордж Буш-старший клятвенно обещали снизить выбросы диоксида серы⁶.

Вскоре после победы Буша на выборах Клейланд Бойден Грей, новый советник президента, заговорил о возможности применения рыночного подхода к проблеме кислотных дождей. Грей после ознакомления с отчетом по Проекту-88 был очень заинтересован в использовании рыночных принципов в сфере экологических проблем с целью снижения стоимости контроля соблюдения требований. В годы президентства Рейгана Грей занимался программой отказа от тетраэтилсвинца. Помимо работ экономистов на Грея оказали влияние работы правоведов, изучавших вопрос создания рынков загрязнений⁷.

Грей создал небольшую команду консультантов. Команда Грея была полна решимости создать низкозатратную рыночную систему, позволяющую энергокомпаниям торговать выбросами. «Четверть затрат, связанных с регулированием, в США приходилась на контроль соблюдения Закона о чистом воздухе, – позже вспоминал Грей. – Лучшим способом снижения затрат для американцев было снижение стоимости контроля соблюдения».

Но как это сделать и как преподнести с точки зрения политики?

Грей был знаком со статьей Фреда Круппа, президента Фонда защиты окружающей среды, в The Wall Street Journal, где тот предлагал решить проблемы с водоснабжением в западной части страны при помощи рыночных механизмов. Теперь он привлек Круппа к обсуждению проблемы кислотных дождей. Грей сказал Круппу, что, если Фонд защиты окружающей среды разработает законопроект, имеющий хорошие шансы на одобрение конгрессом, он представит его президенту.

Но сопротивление было ожесточенным. Из-за политического тупика проблема кислотных дождей на десятилетие повисла в воздухе. К тому же, за исключением Фонда защиты окружающей среды, практически все крупные природоохранные организации были решительно против торговли выбросами. Они считали, что торговля выбросами («лицензиями на загрязнение») – это неправильно, аморально и совершенно неприемлемо. Окружающая среда не должна выставляться «на продажу»⁸.

Был и еще один серьезный противник – сама бюрократия. Рыночный механизм предполагал переход «полномочий по принятию решений от бюрократии к частному сектору». Вместо принятия технических решений и требования их соблюдения, сотрудники Агентства должны были лишь наблюдать за рынком⁹.

Грей и члены его команды считали, что рыночное решение существенно расширит простор для инноваций. Фундаментальное отличие от командно-административного подхода заключалось в том, что в предлагаемом законопроекте обозначались конечные результаты, а не конкретные технологии и процессы. Он позволял «использовать всю сложную, широко разбросанную и постоянно меняющуюся информацию», необходимую для получения лучших результатов с наименьшими затратами¹⁰.

15 ноября 1990 г. Джордж Буш-старший подписал поправки к Закону о чистом воздухе. Раздел IV закона с поправками предусматривал введение системы торговли выбросами с целью уменьшения кислотных дождей. Это была большая победа идеи, которая годом ранее считалась выходящей за рамки приличия. Снижение квот со временем, т. е. ежегодное сокращение общего количества разрешений, делало такие разрешения более дорогими, а значит, повышало стимул к снижению выбросов. Многие называли эту систему «торговлей разрешениями». Но были и оптимисты, которые называли ее «большим политическим экспериментом»¹¹.

Со временем покупка и продажа разрешений стала для энергокомпаний стандартной практикой. Результаты оказались впечатляющими. Торговля выбросами позволила добиться гораздо более значительного сокращения выбросов, с гораздо меньшими затратами и гораздо быстрее, чем при помощи регулирования. К 2008 г. выбросы снизились почти на 60 % по сравнению с уровнем 1980 г. Как следствие, уменьшилось число легочных заболеваний и, соответственно, сократились расходы на медицинское обслуживание¹².

Воздействие эксперимента на представление о том, как следует решать экологические проблемы, было огромным. «Ни одна другая американская программа в сфере защиты окружающей среды не принесла таких впечатляющих результатов, – заключили исследователи из Массачусетского технологического института, – и у нас нет оснований полагать, что альтернативная программа командно-административного характера могла быть столь же эффективной». Идея Коуза оказалась верной – рынки стали действенным решением. Всего за 10 лет рыночный подход к загрязнению превратился из аморального в общепринятый. Факты по кислотным дождям были настолько убедительными, что к ним обращались снова и снова в ходе дискуссий о политике в сфере изменения климата.

Торговля разрешениями также получила новое название – ограничение выбросов с помощью квот и торговля ими.

То, что программа по кислотным дождям существенно повысила доверие к принципу ограничения выбросов с помощью квот и торговли ими, стало вполне логичным результатом, потому как его сторонники видели в программе 1990 г. «демонстрационную модель» подхода к главному вопросу – вопросу изменения климата. И успех программы по борьбе с кислотными дождями стал ориентиром для растущего числа природоохранных организаций, которые давили на Капитолий, подталкивая его к определению политики в отношении проблемы изменения климата¹³.

В начале 1990-х гг., когда уже начал функционировать рынок выбросов диоксида серы, IPCC занялась подготовкой следующей «оценки» прогресса науки в области изменения климата, проводимой каждые пять лет. В этот раз составные части второго отчета насчитывали в общей сложности 2000 страниц и содержали ссылки на 10 000 научных работ.

И вновь этот процесс проходил под чутким наблюдением шведа Берта Болина, и опять он старался быть предельно осторожным и не допустить, чтобы выводы опережали известное. «Было все еще сложно сказать, насколько достоверными могут быть прогнозы изменений в будущем», – говорил он. Его беспокоила возможность неверного толкования. Например, слово «предсказание» при предоставлении информации об изменении климата публике или политикам могло «создать ошибочное представление о возможностях, которые на самом деле ограничены».

Болину приходилось отстаивать свою позицию. Некоторые из ученых хотели объявить, что уже очевидно «ощутимое воздействие человека» на климат. Однако для Болина это было не очевидно. По его предложению, слово «ощутимое» заменили на «заметное». Таким образом, во втором отчете IPCC, обнародованном в 1995 г., говорилось: «В целом факты указывают на заметное влияние человека на климат планеты». Это предложение обрело широкую известность, как и приведенная в отчете оценка, гласившая, что, если ситуация с выбросами не изменится, к 2100 г. средняя температура на планете вырастет на 2 °С.

«Официальное мнение: замечены первые признаки потепления в результате парникового эффекта» – так был озаглавлен материал об отчете IPCC, опубликованный в журнале Science. В нем отмечалось, что в отчете говорится о «недавно выявленных признаках изменения климата, вызванного деятельностью человека»¹⁴.

Выводы IPCC, возможно, и стали более уверенными и заметными, но это привело к усилению споров. Во-первых, возобновилось противостояние между развитыми и развивающимися странами. Около 75 % всех выбросов углекислого газа в период с 1860 по 1990 г. приходилось на развитые страны, в которых проживало всего 20 % населения планеты. По мере того как перспектива введения ограничений на выбросы углекислого газа становилась более реальной, развивающиеся страны все активнее выражали несогласие с ограничениями на использование углеводородов, заявляя, что такие ограничения могут замедлить их экономический рост. Так, Болин получил резкое письмо из Китая о последствиях предлагаемых ограничений для развивающихся стран. «Очень жаль, что такой научной оценке недостает справедливости и объективности», – говорилось в этом письме. Отчет немного подредактировали, чтобы приглушить негативную реакцию Китая.

Противостояние между развитыми и развивающимися странами было одним из главных вопросов на международной конференции в Берлине в 1995 г., участникам которой предстояло продолжить дело конференции в Рио и выработать «мандат» для предстоящей конференции в Киото. Председательствовала на берлинской конференции Ангела Меркель. Всего несколькими годами ранее она работала физхимиком в коммунистической ГДР, не особо рассчитывая на какие-либо изменения в карьере. Но объединение Германии, состоявшееся в 1990 г., позволило ей стать политиком и выйти на первые роли в Христианско-демократическом союзе. Теперь, спустя всего пять лет после падения Берлинской стены, она была министром экологии и окружающей среды объединенной Германии. Во вступительном слове Меркель подчеркнула, что развитые страны должны «первыми продемонстрировать, что мы выполняем взятые обязательства по защите климата на планете»¹⁵.

Это был главный итог конференции. В берлинском мандате отмечалось, что, хотя развитые страны на следующем этапе регулирования в сфере защиты климата на планете принимают конкретные целевые показатели, развивающиеся страны свободны от таких обязательств. Эти «дифференцированные обязательства» стали еще более важным полем битвы на мировой политической арене.

Еще одним результатом стало то, что Болин называл поляризацией мнений по самому процессу IPCC. По мере того как проблема изменения климата превращалась в политическую, последствия оценок IPCC становились все более очевидными. Если исходить из них в соответствии с некоторыми предложениями, то придется радикальным образом менять энергетическую базу мировой экономики, что может оказать существенное влияние на экономический рост и благосостояние. Критики из научного сообщества, а также из сфер производства и потребления энергии утверждали (и продолжают утверждать), что неопределенность знаний об изменении климата и воздействии природных сил и человека гораздо больше, чем считает IPCC. Они говорили, что ее обобщения и резюме формируют мнение, которое не подкрепляется многочисленными исследованиями. Одни подвергали сомнению научную объективность ведущих участников и даже легитимность всего процесса. Другие шли дальше – они утверждали, что от увеличения содержания углекислого газа в атмосфере человечество только выиграет, потому как это обеспечит более богатые урожаи и сделает планету более зеленой и цветущей. Третьи просто сомневались в том, что вклад человека в общие выбросы углекислого газа имеет решающее значение для климата на планете.

Участники IPCC, в свою очередь, называли критиков невеждами, наемниками и представителями «грязной науки». Даже осторожный в своих высказываниях Болин не скрывал презрения и раздражения, осуждая «почти всегда неадекватные подходы в поверхностном анализе скептиков, которым недостает научных знаний для того, чтобы заниматься проблемой изменения климата». Со временем «скептиков» стали называть еще и «отрицающими изменение климата». Ричард Линдзен, профессор метеорологии Массачусетского технологического института, которого часто называют отрицающим изменение климата, уважительно отзываясь о научной работе IPCC, утверждает, что «знаковое заявление» о вине человека обосновать невозможно и что ключевые факторы климата, например влияние облачности, изучены слабо. Как писал Берт Болин в 2007 г., исследование Линдзена опирается на «правильный научный подход», отмечая в другом документе: «Все мы знаем, что прогнозы невозможно проверить на основе прошлых наблюдений и что некоторые базовые процессы и вторичная обратная связь описаны пока еще недостаточно хорошо»¹⁶.

Конечно, эти дебаты вряд ли развернулись, если бы авторитет и влияние IPCC как арбитра в вопросе изменения климата и рисков, связанных с ним, не продолжали расти. Второй отчет сформировал основу для следующего важного мероприятия – представительной международной конференции с целью выработки плана выполнения обязательств по Рамочной конвенции ООН об изменении климата, подписанной главами государств во время встречи на высшем уровне в Рио-де-Жанейро в 1992 г. Место ее проведения – Киото, древняя столица Японии, – превратилось впоследствии в синоним политики в отношении изменения климата на планете. «Киото» стало олицетворением трансформации вопроса изменения климата в политическую проблему мирового значения.

Осенью 1997 г. Стюарту Айзенштату, заместителю госсекретаря по вопросам экономики, бизнеса и сельского хозяйства, сообщили, что он назначен руководителем американской делегации на конференции в Киото. Напористый, целеустремленный, обладающий блестящей логикой и умеющий выполнять ответственные миссии, Айзенштат слыл специалистом по решению проблем и искусным переговорщиком. Но киотская миссия оказалась, как он позднее признался, «самой сложной и изнурительной» из тех, в которых ему когда-либо доводилось принимать участие.

Встреча в Международном конференц-центре Киото, расположенном на берегу озера, затерявшегося среди садов и холмов, была организована с целью определения целей по сокращению выбросов парниковых газов и механизмов их достижения. Как и в Рио, киотская конференция собрала огромное количество участников – 10 000 человек, включая официальных лиц, экспертов, представителей неправительственных организаций, промышленников, журналистов. Во время конференции проходили встречи и переговоры, закрытые собрания и совещания, и все участники постоянно обменивались информацией и слухами о том, что происходит в той или иной делегации или подгруппе либо, что самое важное, между основными переговорщиками. У некоторых имелись громоздкие, размером с туфлю, сотовые телефоны первого поколения – они хотели быть в курсе всего происходящего на переговорах и всех слухов.

Чтобы продемонстрировать заботу об окружающей среде, организаторы отключили отопление в конференц-центре. Но это обернулось проблемой, так как в Киото в декабре не жарко. Чтобы сгладить ситуацию, организаторы решили раздать делегатам одеяла. Однако одеял на всех не хватило, и развернулась дискуссия о том, сколько одеял следует предоставить каждой делегации¹⁷.

В Киото главным пунктом повестки дня была выработка обязательных целей – задача очень сложная. Время для этого оказалось не самым удачным: в июле того года в Азии разразился финансовый кризис, из-за которого в большей части региона экономическая ситуация существенно ухудшилась.

Первый крупный вопрос киотской конференции вызвал конфронтацию между Европейским союзом и Соединенными Штатами. Европейцы хотели, чтобы американцы согласились на большее сокращение выбросов, США возражали. Европе было проще уменьшить выбросы по сравнению с уровнем 1990 г., чем США: после объединения Германии в 1990 г. старые угольные электростанции Восточной Германии, выбрасывавшие большое количество углекислого газа, постепенно выводились из эксплуатации. В Великобритании после победы Маргарет Тэтчер в противостоянии с профсоюзом шахтеров была развернута программа по замене угля при производстве электроэнергии природным газом из Северного моря. Выйти из тупика по этому вопросу помогло внезапное прибытие в Киото вице-президента США Эла Гора.

Выступление Гора воодушевило собравшихся, он заверил делегатов, что США проблема изменения климата небезразлична и что они, делегаты, имеют дело с «серьезной Америкой». Благодаря его усилиям выход из тупика был найден, а для США, стран Европы и Японии в итоге установили примерно одинаковые обязательные цели – снижение выбросов углекислого газа на 6–8 % к 2008–2012 г. по сравнению с уровнем 1990 г.¹⁸

Второй крупный вопрос киотской конференции возродил дискуссию о том, следует ли и развивающимся странам взять на себя обязательства по снижению выбросов. Их ответ был отрицательным. Берлинский мандат двумя годами ранее освободил их от обязательств, и они не собирались идти на уступки. Когда Айзенштат отправился на встречу с делегатами из развивающихся стран, он, по его словам, «встретил такой же холодный прием, как и на любом другом международном форуме»¹⁹.

Глядя на ситуацию с выбросами в прошлом, следовало признать, что аргументы развивающихся стран были довольно вескими. Но с точки зрения перспективы никто не сомневался в том, что доля выбросов развивающихся стран будет увеличиваться по мере их экономического роста. Это был очень важный момент для мировой экономики, который тогда осознавали немногие. Развивающиеся страны во главе с Китаем, Индией и Бразилией стояли на пороге бурного экономического роста. Но в разгар азиатского финансового кризиса предвидеть это было сложно. Десятилетием ранее беспокоиться о выбросах в развивающихся странах, в частности в Китае, который только начинал реформу экономики, не стоило бы вообще. Десятилетием позже не обращать внимания на эти выбросы было попросту невозможно.

Однако без обязательных целей для развивающихся стран было крайне трудно превратить Киотское соглашение в договор, одобренный американским сенатом²⁰.

Но в Киото на уступки никто не шел, и не было оснований надеяться, что развивающиеся страны сделают это. Ближе всего к принятию был «Механизм экологически чистого развития», позволяющий компаниям из развитых стран инвестировать средства в проекты по выработке «экологически чистой энергии» в развивающихся странах. Но невозможность убедить развивающиеся страны, выбросы в которых с каждым годом все увеличивались, взять на себя определенные обязательства обрекала Киотский протокол на отклонение в американском сенате. А без одобрения сенатом США не могли присоединиться к соглашению.

Третьим крупным вопросом на киотской конференции был подход к реализации сокращения выбросов на практике. Европейские страны выступали за мандаты и прямое вмешательство. Они называли это «политикой и мерами», но фактически говорили о командно-административном подходе. США выступали за систему торговли, подобную той, что использовалась в отношении кислотных дождей (правда, создать систему торговли для угольных электростанций в США было намного проще, чем систему торговли для всего потребляющего ископаемое топливо мира). Европейцы категорически возражали против этого. Они относились к рынкам с недоверием и видели в торговле выбросами научный эксперимент и даже надувательство. К тому же большинству из них идея продажи квот на загрязнение представлялась аморальной, как и некоторым природоохранным организациям в 1990 г., когда развернулась борьба вокруг Закона о чистом воздухе. Европейцы осудили саму идею продажи прав на выбросы, назвав ее «очковтирательством».

Воодушевленные успехом программы по сокращению выбросов диоксида серы, политики в администрации Клинтона были убеждены, что это единственно возможный путь. Как сказал Айзенштат, «было три проблемы – расходы, расходы и расходы». Без рыночного механизма расходы на смягчение изменения климата были бы значительно выше в любой стране²¹.

Однако вопрос торговли оказался трудноразрешимым. Момент обнародования коммюнике по итогам конференции неумолимо приближался, а согласия так не было. Все устали, и время практически вышло. Рабочий день закончился. Вентиляционную систему выключили, переводчики ушли, а из конференц-зала уже слышался шум – рабочие готовили его к следующей конференции.

Председательствующий попросил Айзенштата и его оппонента, главного переговорщика от Европы, вице-премьера Великобритании Джона Прескотта пройти в соседнюю комнату. На тот момент нерешенным оставался лишь вопрос торговли выбросами. Прескотт был непреклонен – он настаивал, что торговля является не более чем «дополнительным», вторичным инструментом. Айзенштат, в свою очередь, заявлял, что США не отступят от своей позиции и что он не блефует.

«Все очень просто, Джон, – сказал он. – Мы не подпишем соглашение. В результате все это время, более 15 дней, будет потрачено впустую. Вы действительно хотите вернуться домой без соглашения? А может, – добавил он, – мы все же заключим это историческое соглашение?»

Прескотт, осознав, что Айзенштат не отступит от своей позиции, нехотя согласился на то, чтобы основная роль отводилась торговле выбросами. Переговоры по Киотскому протоколу, таким образом, завершились, рабочие продолжили свое дело, а конференция переместилась в холл²².

Вот так в последний день киотской конференции «рынки» стали неотъемлемой частью решения проблемы изменения климата. Идея Рональда Коуза, преобразованная Джоном Дейлзом в «рынок прав на загрязнение», стала международной политикой. И если взять теорию Кейнса о влиянии «писак» на людей, которые никогда не слышали о них, то Киотский протокол стал превосходным подтверждением ее правильности.

Заключенное в Киото соглашение, как позднее писал Берт Болин, ознаменовало «первые шаги к формированию политического режима, призванного не допустить изменения климата, вызванного деятельностью человека». Но существовала одна проблема: «В момент его подписания оно уже было политически нереалистичным»²³.

Киотский протокол был международным соглашением, и в США для его одобрения сенатом требовалось 67 голосов из 100. Но сенат ранее принял резолюцию Берда – Хагеля, в которой говорилось, что соглашения по изменению климата, к которым присоединяются США, не должны снижать конкурентоспособность страны и что их действие должно распространяться на все страны, входящие в число лидеров по выбросам, в том числе на развивающиеся страны. А Киотский протокол не распространялся на них. Это было фатальным для соглашения, которому предстояло пройти через сенат. «Администрация не сделала практически ничего, чтобы получить нужный результат», – вспоминал один из участников процесса. Она так и не представила соглашение на ратификацию.

«Я был удивлен, – сказал Чак Хагель, сенатский подкомитет которого должен был рассматривать этот вопрос. – Я думал, они сделают это»²⁴.

Но администрация Клинтона умела считать голоса.