В конце 2002 г. Филипу Кэрроллу позвонили из Пентагона. Министерство обороны собиралось создать консультативную группу по нефти и вполне логично остановилось на кандидатуре Кэрролла. Бывший глава компании Shell Oil USA и машиностроительной компании Fluor, Кэрролл обладал значительным международным опытом в области логистики и инфраструктуры поставок энергоносителей, а также репутацией превосходного дипломата.

Министерство обороны интересовало, что и как надо планировать с точки зрения нефти в случае войны с Ираком. Исходная информация свидетельствовала о двух моментах: Ирак очень перспективен, но разведка нефти в стране фактически не проводилась с 1970-х гг., и его запасы были наименее разведанными среди всех крупнейших стран-экспортеров. Иракская нефтедобывающая промышленность находилась в плохом состоянии, но насколько, никто точно не знал. Кэрролл порекомендовал министерству обороны провести исследование и заранее продумать, как должна управляться отрасль в переходный послевоенный период. Несколько месяцев спустя, в начале 2003 г., Кэрроллу предложили поехать в Ирак в качестве советника при министерстве нефти после военной операции США в Ираке. Он должен был стать одним примерно из 20 старших советников, каждый из которых отвечал за определенное иракское министерство. На тот момент уже было очевидно, что США вместе с Великобританией, Австралией, Японией и рядом других стран, образовавших так называемую «коалицию доброй воли», готовы начать войну.

Ирак был нефтяным государством. Нефть являлась единственным предметом его экспорта. Эта страна всецело зависела от нефти, а мировой энергетический рынок в значительной степени зависел от поставок из этой страны. Но подоплекой надвигающейся войны была не только и не столько нефть. Здесь сыграли роль множество разных факторов, и прежде всего теракты 11 сентября 2001 г. и их последствия, угроза, создаваемая иракским оружием массового поражения, ситуация после войны в Персидском заливе 1991 г., устойчивость диктатуры безжалостного и бескомпромиссного Хусейна и аналитические выводы, которые были сделаны.

Как выразился руководитель комиссии ООН по разоружению Ирака накануне войны, Саддам испытывал «пристрастие к оружию массового поражения». На протяжении нескольких десятилетий иракский диктатор направлял значительные ресурсы на разработку химического, биологического и ядерного оружия. Западные страны и соседи Ирака считали, что, вопреки договоренностям с ООН после войны в Персидском заливе, Саддам продолжал разработку оружия массового поражения и, если бы не наложенные ограничения, уже создал бы его. В Национальной разведывательной сводке США от 1998 г. говорилось, что, хотя война в Персидском заливе существенно сократила возможности Ирака по производству оружия массового поражения, «сохранилось достаточно компонентов и данных, а также специалистов, чтобы позволить Ираку в кратчайшие сроки возобновить работы над ним… Имеются убедительные доказательства того, что Багдад скрыл остатки своих программ по созданию оружия массового поражения и делает все возможное для их сохранения».

Возможность применения такого оружия иракским режимом была центральным фактором в военном планировании и в ходе самой войны, когда, по имеющимся сведениям, некоторые подразделения возили с собой противогазы, защитные комбинезоны и индивидуальные наборы антидотов на случай химической или биологической атаки. Между тем тот факт, что после войны в Ираке, несмотря на все усилия, не было обнаружено никаких следов производства оружия массового поражения, вызвал у многих сомнения в оправданности новых военных действий. Некоторые представители разведывательного сообщества США, в частности Бюро разведки и исследований Госдепартамента и в определенной мере ЦРУ, выступали против, ссылаясь на отсутствие доказательств наличия у властей Ирака оружия массового поражения, но их аргументы игнорировались. Большинство считало, что Саддам не изменяет своему «пристрастию». Один из представителей того же разведывательного сообщества США, высокопоставленный сотрудник ЦРУ Пол Пиллар писал, что «существует широкий консенсус в отношении того, что такие программы осуществляются». Однако в отношении того, на каком этапе они находятся, каковы их масштабы и результаты, мнения расходились¹.

Франция, Германия и Россия выступали против применения военной силы на каждом шагу. Наиболее принципиальным противником военной операции в Ираке показал себя французский президент Жак Ширак, заявивший, что «сегодня ничто не оправдывает войну», так как «нет бесспорного подтверждения» того, что Ирак располагает оружием массового поражения. Разумеется, позиция Ширака опиралась на выводы французской разведки. «У нас не было доказательств того, что Ирак имел оружие массового поражения, – вспоминал этот французский политик, – как, впрочем, не было и доказательств того, что он его не имел. Возможно, санкции работали намного лучше, чем мы предполагали». Российский президент Владимир Путин сказал: «Режим Саддама Хусейна не является образцом демократии и соблюдения прав человека, но эти проблемы нельзя решать военным путем». И добавил, что война может привести к «непредвиденным последствиям, включая усиление экстремизма»². (После начала военных действий Путин сказал Бушу в телефонном разговоре, что «вы взвалили на себя невероятно трудную задачу». Позднее Буш написал, что «по достоинству оценил» этот звонок и что «с таким пониманием с ним никто больше не говорил».)

Но Саддам совершил ряд просчетов. Во-первых, он считал, что размах антивоенных протестов в Европе так или иначе удержит коалицию от вторжения. Вторым серьезным просчетом оказалась выбранная им линия поведения. Саддам предпочитал поддерживать неопределенность относительно того, имеется ли у него пресловутое оружие массового поражения, и делал вид, что ему есть что скрывать. Очевидно, он полагал, что полная открытость ослабит позиции его режима в отношении Ирана и внутренних врагов. Как он заявил в своем окружении, «лучшая война – это обман». Уже после войны, когда следователь на допросе спросил его, зачем нужно было вводить всех в заблуждение, Саддам ответил одним словом: «Иран».

Это был еще и вопрос мировосприятия: Саддам считал, что другие воспринимают действительность так же, как и он сам. Он так и не поверил в то, что в 1991 г. войска коалиции остановились на подходах к Багдаду из-за таких сентиментальных мелочей, как «эффект CNN» – негодование телезрителей и опасения относительно возможного раскола коалиции. В конце концов, он сам никогда бы не стал руководствоваться подобными причинами. Саддам был убежден, что силы коалиции попросту испугались, что для защиты Багдада он пойдет на крайние меры – применит химическое и биологическое оружие. Это был еще один неопровержимый довод для поддержания иллюзии³.

Со своей стороны коалиция имела достаточные основания для того, чтобы исходить из наихудших предположений: после первой войны в Персидском заливе шоком стал тот факт, что иракскому режиму нужно было всего 16–18 месяцев для создания ядерной бомбы. Оглядываясь в прошлое, можно сказать, что, если бы Саддам не поторопился с вторжением в Кувейт и сделал это не в 1990 г., а в 1993 или 1994 г., его позиция была бы гораздо сильнее – он располагал бы каким-никаким, а ядерным оружием, да и ситуация на мировом нефтяном рынке была куда жестче. Все это лишило бы его противников необходимой гибкости.

Однажды США уже недооценили возможности Саддама, и администрация Буша не собиралась повторять эту ошибку, особенно учитывая события 11 сентября, очевидное «пристрастие» Саддама к оружию массового поражения и его одержимость местью за 1991 г… Позднее Лора Буш писала о своем муже: «Что если бы он сделал ставку на сдерживание Саддама и проиграл?» Сам Буш сказал следующее: «Нельзя было полагаться на удачу, нужно было брать ситуацию в свои руки». Полагаться на удачу казалось тем более рискованным в стране, которая пребывала в состоянии постоянной тревоги и напряженности после терактов 11 сентября, когда в правительство каждый день шел поток докладов о предотвращении очередных терактов, которые лишь усиливали страх перед теми заговорами, которые могли остаться нераскрытыми. «Мы жили в условиях угрозы, намного превышавшей все публично озвучиваемые оценки», – сказала Лора Буш.

Как один высокопоставленный чиновник Госдепартамента писал до начала войны госсекретарю Колину Пауэллу, «11 сентября изменило характер дебатов по Ираку. Версия о возможности причастности Ирака к терактам усилила обеспокоенность в связи с тем, что политика сдерживания и устрашения не эффективна для предотвращения подобных атак». Одни утверждали, что иракская разведка была непосредственно связана с «Аль-Каидой» и даже играла роль наставника. Другие говорили, что такая связь сомнительна, даже маловероятна и, разумеется, не доказана. «Разведывательное сообщество никогда не подтверждало предположение о возможном альянсе между Саддамом и “Аль-Каидой”», – заявил офицер разведки Пол Пиллар. Однако в свете древней арабской мудрости, что «враг моего врага – мой друг», и общей вражды к Западу, нельзя было сбрасывать со счетов возможность такого сотрудничества в будущем⁴.

Ирак занимал ключевое место в повестке дня некоторых ведущих политиков еще до их прихода в администрацию Джорджа Буша. Летом 2001 г. США уже пытались пересмотреть санкции против Ирака. Через несколько дней после 11 сентября на встрече президента Буша со старшими советниками в Кэмп-Дэвиде некоторые ратовали за то, чтобы добавить Ирак в качестве мишени для удара наряду с «Аль-Каидой» и Афганистаном. На тот момент Буш твердо отклонил это предложение. В начале октября 2001 г. представителю США в ООН, Джону Негропонте, было поручено зачитать представителю Ирака «самое жесткое послание, которое когда-либо приходилось передавать». В нем говорилось о печальных последствиях для Ирака в том случае, если он попытается использовать теракты 11 сентября в своих интересах. Но по-настоящему тучи вокруг Ирака начали сгущаться только в 2002 г., когда, как казалось на тот момент, чрезвычайно успешная и стремительная операция по свержению режима талибов в Афганистане придала союзниками уверенности в своих силах. На фоне событий 11 сентября война против Ирака должна была стать превентивной мерой, что соответствовало новой американской внешнеполитической доктрине упреждающих действий⁵.

Для правящих кругов 11 сентября показало, насколько рискованно не действовать на опережение и не помешать Саддаму создать ядерное оружие. Центральную роль в принятии решений по Ираку сыграл вице-президент Дик Чейни, который был министром обороны во время кризиса в Персидском заливе. «Как один из тех, кто работал над формированием коалиции во время первой войны в Персидском заливе, – сказал он в 2002 г., – я могу вам сказать, что наша задача была бы бесконечно труднее, если бы Саддам Хусейн обладал ядерным оружием».

Основные принципы новой доктрины были изложены президентом Бушем в его речи перед выпускниками военной академии в Вест-Пойнте в июне 2002 г. «Устрашение» не действует против «тайных террористических сетей». «Сдерживание» невозможно, когда «неуравновешенные диктаторы с оружием массового поражения имеют ракеты для его доставки или могут тайно снабжать им союзников-террористов». Единственным ответом на эти угрозы являются «упреждающие акции». «Если ждать, пока угрозы материализуются, – добавил Буш, – будет поздно».

Также было распространено убеждение, что существующие политические системы и стагнация на Ближнем Востоке создавали благодатную почву для терроризма, «Аль-Каиды» и ей подобных. «Новый» Ирак мог стать первым шагом к решению проблемы. Умный и ловкий иракский оппозиционер в изгнании Ахмед Чалаби убедил некоторых высокопоставленных чиновников, что Ирак без Саддама приветствовал бы коалицию как освободителей и перешел бы к построению стабильной демократии. В результате в правящих кругах сложилось мнение, что «плюралистический и демократический Ирак» может запустить процесс трансформации на Ближнем Востоке, сродни тому, как крах коммунистического режима в СССР дал начало процессу реформ и демократизации во всем регионе⁶.

Разведывательные сведения и аналитические выводы, которые противоречили такой точке зрения, были отодвинуты в сторону. После 35-летней диктатуры партии Баас за пределами Ирака мало что было известно о таких «местных реалиях», как религиозный раскол, соперничество между разными ветвями ислама, значимость племенных связей и роль Ирана. Тех, кто действительно что-либо знал об этом, или подвергал сомнению исходные предположения, или же предостерегал о том, что эти предположения слишком оптимистичны, отстранили от процесса принятия решений.

Шок, испытанный страной 11 сентября, породил у США решимость продемонстрировать свое могущество, восстановить геополитический баланс и перехватить инициативу. Также было желание завершить «дело, незаконченное в 1991 г.». После войны в Персидском заливе в 1991 г. Саддам жестоко подавил восстание шиитов на юге страны. Этой расправы возможно и не случилось бы, если бы по условиям перемирия иракским силам было запрещено использовать вертолеты и авиацию.

Некоторые критики говорили, что эта война служила интересам Израиля. Безусловно, устранение воинственного Саддама было благом для Израиля, который оказался под градом иракских ракет Scud во время первой войны в Персидском заливе. Но Саддам уже был обуздан, а его вооруженные силы были существенно ослаблены. Теперь Израиль куда больше волновала иранская ядерная программа. Как писал Ричард Хаасс, глава аппарата политического планирования Госдепартамента, «израильтяне не разделяли озабоченности администрации Буша в связи с Ираком. В действительности, их позиция была прямо противоположной. Израильтяне… опасались, что Ирак отвлечет внимание США от того, что они считали истинной угрозой, – от Ирана». Израильские эксперты и чиновники, включая министра обороны, который сам был урожденным иракцем, предупреждали правительство Буша о том, что оно существенно недооценивает проблемы, с которыми ему предстояло столкнуться после войны в Ираке. На конференции в Вашингтоне один из ведущих израильских экспертов заявил, что кто-то наконец должен сказать американскому президенту о том, что американцам придется оставаться в Ираке не менее пяти лет и что там «их ждут нелегкие времена»⁷.

В решении начать войну с Ираком нефть не играла такой же роли, как другие перечисленные факторы. «Когда я ехал в Багдад, – вспоминал Джон Негропонте, впоследствии первый посол США в новом Ираке, – никаких специальных инструкций в отношении нефти у меня не было». Скорее, значение имел характер региона, который занимал центральное место в мировой системе поставок нефти, и, следовательно, поддержание баланса сил в нем было делом стратегической важности. Начиная с правления Гарри Трумэна, США видели свою задачу в том, чтобы не позволить враждебно настроенным силам получить контроль над Персидским заливом и его нефтью. Однако угроза реализации такого сценария – угроза захвата господства над регионом с его нефтяными богатствами враждебной силой в лице Ирака – была несопоставимо выше во время кризиса в Персидском заливе в 1990–1991 гг., когда Саддам захватил Кувейт и угрожал нефтяным месторождениям Саудовской Аравии. Кроме того, в 2003 г. ни американцы, ни британцы не руководствовались узко меркантильными амбициями в духе 1920-х гг., такими как получение контроля над иракской нефтью. Было не столь важно, кто владеет нефтяными скважинами, главное, чтобы на мировом рынке была нефть. Иракская нефть поступала на мировой рынок, хотя и в ограниченном объеме из-за санкций ООН. В 2001 г. США ежесуточно импортировали из Ирака порядка 800 000 баррелей. Разумеется, предполагалось, что демократический Ирак будет более надежным поставщиком нефти и, после снятия санкций, увеличит объемы поставок. В умах некоторых политиков, которые не могли простить Садовской Аравии участие ее подданных в терактах 11 сентября, перспектива превращение Ирака в более крупного экспортера, служащего противовесом Саудовской Аравии, представлялась весьма привлекательной, но это вряд ли можно было назвать четко сформулированной и обоснованной стратегической целью⁸.

Хотя предлагалась масса идей по послевоенному преобразованию нефтяной отрасли, стратегически считалось, что решения о будущем иракской нефти будут приниматься новым иракским правительством. Ничто не должно было ущемлять прерогативы будущего правительства, хотя разгосударствление нефтедобывающей отрасли представлялось наиболее предпочтительным вариантом, поскольку оно облегчало внедрение новых технологий и вливание десятков миллиардов долларов, в которых так нуждалась промышленность. Но даже в этом случае освобожденный Ирак с его сильной националистической традицией скорее всего предложил бы инвесторам более жесткие условия, чем любая другая страна-экспортер.

К надвигающейся войне против Ирака крупные нефтяные компании относились со смесью скептицизма, настороженности и некоторой тревоги в связи с самой идеей войны. Многие из них были хорошо знакомы с этим регионом и опасались ответной реакции. Они сомневались в том, что на обломках баасистского режима можно быстро построить стабильное, миролюбивое демократическое государство.

«Знаете, что я скажу первому человеку, который предложит нашей компании инвестировать в Ирак миллиард долларов? – спросил генеральный директор одного из супермейджеров за месяц до начала войны. – Я скажу: “Расскажите нам об их правовой системе, расскажите о политической системе. Расскажите об их экономической, договорной и фискальной системах, и расскажите нам об арбитраже. Расскажите нам о безопасности и развитии их политической системы. Расскажите нам обо всех этих вещах, и мы дадим ответ, будем ли мы вкладывать капитал или нет”»⁹.

Актуальной проблемой в 2003 г. было состояние иракской нефтедобывающей отрасли и необходимость гарантировать ее работоспособность, чтобы обеспечивать поток доходов, в которых нуждалось государство. Но это зависело от общей обстановки в стране.

Руководя планированием военной операции, министр обороны Дональд Рамсфелд преследовал свою цель – доказать, что предложенная им концепция мобильной и эффективной «армии нового образца» (термин позаимствован у Оливера Кромвеля) является моделью армии будущего. Рамсфелд собирался сломить почти единодушное противодействие руководства Пентагона, которое он считал слишком осторожным, слишком консервативным и не склонным к риску. Он намеревался ниспровергнуть доктрину «подавляющей силы», которую отстаивал Колин Пауэлл, бывший председателем Объединенного комитета начальников штабов в 1990–1991 гг. во время кризиса в Персидском заливе (а на тот момент занимавший кресло госсекретаря США). Рамсфелд хотел показать на поле боя, что небольшие, но хорошо обученные, дисциплинированные и высокотехнологичные формирования, обладающие «скоростью, быстротой реакции и точностью», более чем достаточны для быстрой победы. И действительно его армии будущего удалось неожиданно быстро свергнуть тирана Саддама Хусейна в 2003 г.

Но одно дело разгромить армию противника на поле боя, и совсем другое дело – обеспечить порядок в оккупированной стране. В плане культуры и региональных политических условий, логистики и обучения было мало что сделано для подготовки самих военнослужащих и чиновников в правительстве США к длительной оккупации. Оказалось, что для оккупации и последующей стабилизации обстановки в стране требуется гораздо больший по численности контингент, чем для быстрой победы на поле боя. Незадолго до начала военной кампании начальник штаба сухопутных войск Эрик Шинсеки сообщил сенатскому комитету, что, исходя из опыта США с оккупацией Германии после Второй мировой войны и до Боснии в 1990-х гг., для поддержания порядка в послевоенном Ираке потребуется «несколько сотен тысяч» военнослужащих, порядка 260 000 человек. Мягко говоря, его оценка вызвала резкое неприятие. Ее немедленно опровергли, а самого Шинсеки в скором времени отправили в отставку. Вдогонку уволили также министра сухопутных войск, который поддержал его точку зрения.

Кроме того, Рамсфелд был намерен доказать несостоятельность подхода, предполагающего «тесное участие в государственном строительстве», который применялся в ходе военной кампании на Балканах во времена правления Клинтона в 1990-е гг. За месяц до войны в Ираке Рамсфелд выступил с речью под названием «По ту сторону государственного строительства», где он объявлял о полной победе в Афганистане и противопоставлял ее «культуре зависимости», созданной на Балканах в 1990-е гг. Для демонстрации неправильности прежнего подхода Рамсфелд приводил пример с водителем в Косово, который перевозил сотрудников гуманитарных служб и зарабатывал больше, чем университетский профессор. «Перед нами не стоит задача помогать или участвовать в называемом строительстве государства», – заявил он. – Если США встанут по главе международной коалиции в Ираке, то нашей задачей должен быть скорейший уход из страны».

Афганистан, по его словам, является наглядным доказательством правильного подхода. На удивление быстрое свержение режима талибов в Афганистане осенью 2001 г. подтвердило предположения Рамсфелда и укрепило его уверенность. Он заявил, что, если Советский Союз «год за годом» держал в Афганистане армию численностью в «несколько сотен тысяч», то США, задействовав «несколько десятков тысяч», за «восемь, девять, 10, 12 недель сделали то, что они [Советы] не сумели сделать за 10 лет». (Некоторые, впрочем, указывали на то, что СССР тоже быстро осуществил успешное вторжение, а неудачу потерпел в последующей длительной оккупации.)

Но военная операция на Балканах в Юго-Восточной Европе, несмотря на всю свою сложность, не шла ни в какое сравнение с тем, что предстояло сделать в Ираке: вторгнуться в крупнейшее на Ближнем Востоке арабское государство, находившееся 35 лет под гнетом диктатуры, и разрушить все его государственные институты в надежде на то, что, как выразился один представитель США в Ираке, в образовавшемся вакууме мгновенно появятся ростки «джефферсонианской демократии».

Позицию Рамсфелда поддерживал командующий вооруженными силами США на Ближнем Востоке Томми Франкс, который заявил, что планирует в сжатые сроки сократить численность американского контингента в Ираке после официального завершения боевых действий. Некоторые сторонники такого подхода в администрации Буша исходили из уверенности в том, что война будет нетрудной, и за «молниеносной победой» последует быстрый вывод войск и рождение нового иракского демократического государства. На фоне таких умонастроений мало кто думал о том, что будет происходить после войны¹⁰.

Также мало кто думал о бюджетных последствиях, потому что молниеносная война, которая считалась само собой разумеющейся, не должна требовать больших затрат. Но реальность разошлась с ожиданиями: война затянулась, и последующая оккупация обошлась американской казне более чем в триллион долларов прямых издержек.

Разумеется, в правительстве США и в его окружении раздавались голоса, призывавшие к осторожности. Разведывательное сообщество по собственной инициативе провело анализ «принципиальных проблем, с которыми предположительно столкнется любая послевоенная власть в Ираке». Один из главных выводов заключался в том, что Ирак не является «плодородной почвой для демократии», и любое преобразование будет «долгим, трудным и турбулентным». Но, по словам аналитиков, они чувствовали, что «идут против ветра».

Одним из самых уважаемых государственных деятелей в Вашингтоне был Брент Скоукрофт. Он занимал пост советника по национальной безопасности при двух президентах – Джеральде Форде и Джордже Буше-старшем. Как глава Консультативного совета по внешней разведке при президенте США, Скоукрофт обладал значительным влиянием. «Нападение на Ирак в настоящее время серьезно подорвет либо вообще сведет на нет глобальную антитеррористическую кампанию, начатую США, – написал он в статье в The Wall Street Journal в августе 2002 г. – Если мы хотим достичь в Ираке своих стратегических целей, за военной кампанией, скорее всего, должна последовать широкомасштабная и долгосрочная военная оккупация». И добавил: «Это будет не простая прогулка».

Скоукрофт был одним из тех ключевых политиков, кто участвовал в принятии решения не вступать в Багдад и не свергать Хусейна во время войны в Персидском заливе в 1991 г. Скоукрофт руководствовался не только такими «мелочами», как «эффект CNN» и возможный раскол коалиции. Главной причиной были именно риски длительной оккупации. Перед войной 1991 г. Буш-старший поручил исследовать уроки предыдущих конфликтов. Один из главных уроков, который извлек Скоукрофт из этого исследования, выглядел так: «нельзя менять цели в середине войны только потому, что все идет хорошо». «Мы научились этому в Корее». В 1991 г. Скоукрофт был убежден, что взятие Багдада «изменит характер того, что мы делали. Мы стали бы оккупантами большой страны. Но у нас не было плана. Что мы будем делать дальше? Как мы будем из этого выпутываться?» Эти же вопросы беспокоили Скоукрофта в 2002 г.

Через месяц после выхода статьи Скоукрофта глава аппарата политического планирования Госдепартамента Ричард Хаасс написал госсекретарю Колину Пауэллу: «Как только мы пересечем Рубикон – вторгнемся в Ирак и выгоним Саддама – на нас ляжет ответственность за будущее Ирака… Без порядка и безопасности все остальное будет поставлено под угрозу».

Недостаточная численность вооруженного контингента была чревата далеко идущими последствиями для того, что будет происходить в Ираке в течение следующих нескольких лет, включая судьбу его нефтедобывающей отрасли и движение глобального нефтяного рынка. В свою очередь, от ситуации в нефтедобывающей отрасли напрямую зависело будущее Ирака.

Ирак был нефтегосударством – перед войной доходы от экспорта нефти составляли почти три четверти его ВВП, а после войны больше чем 95 % государственных доходов. Существовали чрезвычайно оптимистичные ожидания в отношении сроков восстановления добычи и экспорта и начала наращивания производства после войны. Накануне вторжения заместитель министра обороны Пол Вулфовиц заявил, что с восстановленным экспортом нефти Ирак «сможет самостоятельно финансировать свою реконструкцию». По его оценкам, Ирак в скором времени сможет добывать 6 млн баррелей в день, что вдвое превышало текущий уровень¹¹.

Военная операция в Ираке началась 20 марта 2003 г., через 12 лет после окончания первой войны в Персидском заливе. Силы коалиции заняли Багдад 9 апреля. В тот же день американские морпехи помогли иракцам свергнуть с постамента гигантскую статую Саддама Хусейна на центральной площади города. Это сцена напоминала о крушении коммунистических режимов в Восточной Европе и, казалось, символизировала скорое рождение нового «плюралистического и демократического Ирака». До настоящего момента все шло согласно плану.

Но что дальше? Генерал Франкс, командующий войсками США на Ближнем Востоке, считал, что у него есть ответ. Вскоре после свержения Саддама он заявил, что численность находящихся в Ираке американских солдат к сентябрю 2003 г. будет сокращена до 30 000 человек, что составляло примерно десятую часть от того количества, которое некоторые считали разумным, исходя из исторического опыта¹².

Однако реальное положение дел в иракской нефтяной промышленности не оставляло надежд на реализацию опрометчивых довоенных ожиданий. На протяжении многих лет отрасль страдала от отсутствия внимания и нехватки инвестиций. С крахом режима Саддама была разрушена система коммуникаций, страна находилась в хаосе, и никто ни за что не отвечал. Большинство правительственных зданий в Багдаде было разграблено и сожжено. Единственным исключением было здание министерства нефтяной промышленности, которое охранялось 3-м Мотострелковым полком сухопутных войск США.

Несколько дней спустя после падения Багдада в дверях министерства появился компетентный иракский технократ и спросил, с кем он может поговорить по поводу возобновления работы промышленности. Это был Тамир Гадбан, бывший главный геолог и затем директор по планированию в Иракской национальной нефтяной компании. В конце концов его соединили по спутниковой связи с Филом Кэрроллом, который на тот момент еще не прибыл в Ирак. После нескольких бесед Кэрролл наконец спросил у Гадбана, не хотел ли тот стать «генеральным директором» иракской нефтедобывающей промышленности с Кэрроллом в лице «председателя правления». Они стали ядром команды, ответственной за восстановление нефтяного сектора. Но это была непростая задача.

Хотя потенциал Ирака был колоссален, серьезные разведочные работы здесь не проводились с 1970-х гг. Из 80 открытых нефтяных месторождений эксплуатировались всего 23. В 1979–1980 гг. министерство разработало план по увеличению добычи до 6 млн баррелей в день, но этот план так не был реализован сначала из-за ирано-иракской войны в 1980-е гг., затем из-за кризиса в Персидском заливе в 1990–1991 гг. Вместо запланированного роста в отрасли начался длительный спад. Теперь же сотрудники просто боялись ходить на работу из-за отсутствия безопасности. Кэрролл и Гадбан пришли к заключению, что существующая производственная мощность иракской промышленности была ниже 3 млн баррелей в день, т. е. менее половины от «разумного» целевого в 6 млн баррелей. Они поставили ряд более правдоподобных целей, чтобы в конечном итоге выйти на уровень добычи в 3 млн баррелей к концу 2004 г.¹³

Трудности, которые предстояло преодолеть, были огромны. Нефтяная инфраструктура была практически не тронута во время войны. И тем не менее промышленность, по словам Кэрролла, находилась в «плачевном состоянии». Из-за неправильной разработки на протяжении многих лет нефтяные пласты были повреждены. Сказывались и последствия санкций. Оборудование было ржавым, зачастую в неисправном состоянии, машины и системы давно устарели. Диспетчерская на нефтеперерабатывающем заводе Daura близ Багдада, как выразился Кэрролл, «будто была перенесена сюда прямо из 1950-х». Оборудование действительно было поставлено одной американской компанией еще в середине 1950-х гг., когда Ираком правил король. Экологические нормы не соблюдались, загрязнение окружающей среды было обычным делом. Фактически промышленность работала только благодаря талантам иракских инженеров, которые были гениями импровизации. Но теперь, в результате послевоенного разграбления и разрушения инфраструктуры страны, ее состояние стало еще хуже. Не было даже телефонной связи с нефтепромыслами и перерабатывающими предприятиями. Не было нормальных приборов для измерения нефтяного потока.

С точки зрения Кэрролла, существовало три ключевых приоритета, без которых невозможно было восстановить иракскую нефтяную промышленность и экономику в целом, – «безопасность, безопасность и еще раз безопасность». Но как раз безопасности в стране и не было. Крах организованного государства и недостаточная численность союзнического контингента привели к тому, что войска коалиции плохо контролировали значительные территории страны и не справлялись с поддержанием порядка¹⁴. Ситуация еще больше усугубилась после принятия двух необдуманных решений Временной коалиционной администрацией, органом власти, созданным для управления оккупированным Ираком.

Первым необдуманным решением стало «Распоряжение № 1 о дебаасификации иракского общества». Саддамовская партия Баас насчитывала примерно 2 млн членов. Часть из них были слепыми последователями Саддама и помощниками в его зверствах, другие вступили в партию, исходя из убеждений. Но многие вступили в Баас поневоле, потому что в стране, где на протяжении десятилетий правили баасисты, это было необходимым для сохранения работы и продвижения по служебной лестнице в доминировавших бюрократических государственных структурах или обеспечения своим детям возможности получить образование. Само название распоряжения указывало на то, что было взято за образец – программа денацификации Германии после Второй мировой войны. Но та программа была разработана совсем для других условий. Послевоенный Ирак не был похож ни на послевоенную Германию, ни уж тем более на послевоенную Японию, а Временная коалиционная администрация во главе с Полом Бремером III не была военной администрацией, такой как администрация генерала Люциуса Клея в американской оккупационной зоне в Германии или генерала Дугласа Макартура в послевоенной Японии.

Первоначально дебаасификация была нацелена на очистку только правящей верхушки от приверженцев Саддама, что, разумеется, требовало немедленных мер. Но на деле «чистка рядов» зашла слишком далеко, затронув такие государственные институты и сферы экономики, где поддержка режима носила не столько идеологический, сколько прагматический характер. Ирак, по словам одного иракского генерала, был «страной государственных служащих». Были уволены и оставлены без источника дохода тысячи школьных учителей. Из министерств было выгнано большинство компетентных специалистов, что лишило работоспособности центральное правительство и привело к еще большей дезорганизации. Чистка выкосила ряды специалистов и в нефтяной отрасли. По большому счету, это подготовило почву для радикализации иракцев – особенно суннитов, многие из которых были лишены средств к существованию, социальных пособий, доступа к медицинскому обслуживанию и т. д., – и создало условия для появления в Ираке самого экстремистского крыла «Аль-Каиды». Почти повсеместное распространение влияния этой террористической организации нанесло еще один удар по нефтяной отрасли.

Президент Польши, одной из стран-участниц «коалиции доброй воли», Александр Квасьневский попытался указать министру обороны США Рамсфелду на неправильное понимание ситуации в Ираке и ошибочность применения там германской послевоенной модели. Квасьневский посоветовал США обратить внимание на более свежие модели, реализованные в Восточной Европе, где реформистские крылья бывших коммунистических партий были успешно интегрированы в новые политические системы – подход, который принес и единство, и стабильность. Но, в отличие от направленных Квасьневским войсковых подразделений, которые коалиция приняла с распростертыми объятиями, его аргументы были проигнорированы¹⁵.

Оккупация Соединенными Штатами Ирака воспринималась в свете весьма разнообразной мешанины идей, аналогий и уроков, начиная с видения «Нового Ближнего Востока» до запечатлевшихся в памяти кадров кинохроники, где радостные французы осыпают цветами американских солдат, освобождающих их от нацистского ига. Подходили эти идеи для Ирака образца 2003 г. или нет, но именно они определяли поведение на местах после окончания боевых действий. Важным реалиям культуры, истории и религии уделялось гораздо меньше внимания.

Проблему недостаточной численности сил коалиции усугубило Распоряжение № 2 Временной коалиционной администрации о роспуске иракской армии и полиции. Более 400 000 военнослужащих, включая офицерский корпус, который при Саддаме состоял в основном из суннитов, были отправлены по домам и оставлены без работы, довольствия и зарплат, социального положения, но с оружием в руках и растущей враждебностью по отношению к американским и британским оккупационным силам. Это был верный путь к катастрофе. Казалось, это решение было принято наобум, где-то между Вашингтоном и Багдадом, без какого-либо анализа и оценки возможных последствий. Оно полностью противоречило тому, что было решено 10 неделями ранее – а именно, использовать иракскую армию для помощи в поддержании порядка в стране. Критикуя политику Бремера, один из высших офицеров американской армии был настолько раздражен, что позволил себе ненормативную лексику. Вместо того чтобы ответить по существу, Бремер заявил, что не потерпит таких слов в своем присутствии, и приказал офицеру выйти.

Роспуск армии породил всплеск массовых волнений и в дальнейшем привел к тяжелым последствиям. Был намечен план по созданию новых вооруженных сил Ирака, но амбиции удивляли скромностью – первоначальная численность 7000 человек с последующим доведением до 40 000. Кроме того, была расформирована специальная нефтяная полиция, которая раньше занималась обеспечением безопасности в нефтяном секторе. Это увеличило риски для работников нефтяной промышленности и сделало ее еще более уязвимой к грабежам и саботажу¹⁶.

Начиная с революции 1958 г. каждое падение власти в Ираке сопровождалось повальными грабежами. После войны в Персидском заливе в 1991 г. по стране также прокатилась волна массовых грабежей. Однако этот риск, по-видимому, был в значительной степени проигнорирован при планировании послевоенной ситуации. В 2003 г. грабежи и вандализм начались немедленно после вторжения и приняли огромные масштабы. Вместо организованной иракской армии, которая могла бы помочь в борьбе с грабежами, в стране появилась масса недовольных и лишенных средств к существованию бывших военных. Когда стали поступать первые тревожные сообщения, министр обороны Рамсфелд отмел опасения известной фразой: «Бывает и такое…» Но грабежи свидетельствовали об отсутствии элементарной безопасности в стране и подрывали всю экономику. Две из трех станций очистки сточных вод в Багдаде были настолько разграблены, что их пришлось полностью восстанавливать. Даже из полицейских участков были украдены провода, телефоны, осветительные приборы и дверные ручки. Главной приманкой для мародеров была, конечно же, нефтяная промышленность. Например, на крупнейшем месторождении Rumaila были украдены все водяные насосы, без которых невозможно вести добычу. Директор нефтеперерабатывающего завода Daura раздал своим сотрудникам оружие и только благодаря этому остановил армию мародеров у ворот предприятия.

Пожалуй, наиболее разрушительные последствия имело разграбление электроэнергетической системы, от которой зависела вся экономика. Вандалы срезали провода, валили опоры линий электропередачи и отвозили награбленное в Иран или Кувейт, где продавали как металлолом. Мародеры проникли даже в помещение пункта автоматизированного управления подстанции, откуда осуществлялось управление электросетями Багдада. Без электричества остановились многие нефтепромыслы и три оставшихся нефтеперерабатывающих завода. Не работали системы ирригации, от которых зависело сельское хозяйство¹⁷.

Несмотря на массовые грабежи, в первые несколько месяцев казалось, что оккупация приносит результаты. А иракские нефтяники были настолько изобретательны, что даже в этих невыносимых условиях они сумели восстановить добычу и превысить план. К концу лета в некоторых комментариях начали появляться триумфальные нотки в сочетании с растущей уверенностью в том, что Ирак действительно может стать предвестником «нового» Ближнего Востока.

Далее, однако, события пошли не по плану. Поначалу Рамсфелд заявил, что появившиеся в Ираке повстанцы «обречены на провал». Но в скором времени командующий американскими силами в Ираке уже говорил о «классической партизанской войне», и один из представителей Великобритании предостерег о «новой угрозе» – «диверсиях, нацеленных на инфраструктуру». Безработица достигала 60 %. Но, несмотря на очевидные риски, она не была в числе основных экономических приоритетов. Американские власти сосредоточились на быстром преобразовании Ирака с его преимущественно государственной экономикой в страну со свободным рынком. Тем временем, как предупредил один американский генерал, «освободители» постепенно начали превращаться в глазах иракцев в нечто совсем иное, а именно – в «оккупантов».

Осенью 2003 г. начался новый, более трудный период. Кто-то впоследствии будет называть его мятежом, кто-то – гражданской войной. По ходу дела тут переплеталось все – и гражданская война между шиитами и суннитами, и мятеж, поднятый баасистами и другими суннитскими активистами, к которому постепенно присоединялось все больше безработных молодых людей (за $100 и даже за $50 они соглашались воевать против американцев)¹⁸.

К весне 2004 г. это переросло в войну против оккупантов. Вооруженные группировки ожесточенно воевали друг с другом. Страну наводнили иностранные джихадисты. Убийства и ответные убийства из мести стали повседневной реальностью. Бомбы на обочинах дорог уносили все больше человеческих жизней. Рядом с ресторанами и офисами взрывались начиненные взрывчаткой автомобили. Оккупационные власти удалились в безопасную и хорошо охраняемую Зеленую зону. В мае 2004 г. Джереми Гринсток, представитель Великобритании в Багдаде, с сожалением заметил, что Бремеру, как главе американских оккупационных властей, на рабочем столе стоило бы поставить табличку с напоминанием: «Безопасность и рабочие места, глупый»¹⁹.

Нефтяная промышленность к тому времени уже несла потери. Бывшие баасисты сделали саботаж в отрасли одним из ключевых пунктов. Мятежники подрывали трубопроводы, из-за постоянных диверсий была остановлена экспортная магистраль, идущая в Турцию и к Средиземному морю. Радужные ожидания в отношении быстрого увеличения поставок иракской нефти рухнули.

Осенью 2003 г. истек срок полномочий Филипа Кэрролла на посту главного советника при Министерстве нефтяной промышленности Ирака, и он вернулся в США. На его место был назначен Роберт Макки, бывший глава по разведке и добыче в ConocoPhillips.

«Как только я приехал туда, я сразу увидел, что нам попросту не хватает людей, чтобы делать хотя бы самое необходимое, – сказал Макки. – Было разрушено все. Не было полиции, порядка, судов, инфраструктуры, не было даже воды и электричества. Каждый день был битвой в прямом и переносном смысле. Вы приезжали утром на работу, и первое, о чем узнавали – это, где что взорвано или разграблено. Сначала нужно было решить, как это исправить, и только потом браться за более важные стратегические вопросы».

Не упрощали ситуацию и порядки в американском правительстве. «Из-за всех этих бюрократических процедур по проведению торгов и заключению контрактов дела продвигались с черепашьей скоростью, – вспоминал Макки. – Это было самым обескураживающим из всего, с чем мне пришлось столкнуться»²⁰.

В 2004 г. объемы добычи из-за царившего в стране насилия, экономического хаоса и перебоев с электричеством были более чем на 20 % ниже довоенного уровня. Экспортные поставки постоянно прерывались. Один раз двоим террористам-смертникам удалось подобраться на надувной моторной лодке почти к ключевому экспортному нефтяному терминалу, находящемуся в море, но лодка взорвалась на подходе. Катастрофы не случилось. После этого военно-морское патрулирование было значительно усилено.

Активизация повстанцев начала сказываться на мировом рынке нефти²¹. Сокращение объемов и временные остановки экспорта стали обычным делом. На протяжении нескольких лет после вторжения добыча нефти в Ираке составляла в лучшем случае две трети от возможной. Только в 2009 г. Ирак сумел выйти в годовом исчислении на довоенный уровень 2001 г., что, однако, было значительно ниже потенциала, которого можно было достичь при необходимых инвестициях. Перед войной надежды возлагались на то, что увеличение поставок иракской нефти будет способствовать стабилизации мирового нефтяного рынка. Но на деле все оказалось совершенно иначе, и осажденная нефтяная индустрия Ирака внесла свою лепту в глобальное нарушение поставок нефти.

Осенью 2003 г. Фил Кэрролл, который завершил свою миссию в Ираке и возвращался домой в Хьюстон, остановился в Вашингтоне, чтобы нанести визит в Пентагон. Его принял министр обороны Дональд Рамсфелд. У министра было к Кэрроллу два вопроса: «Вам там понравилось?» и «Что нового вы там узнали?» На этом его интерес заканчивался. Кэрролл вернулся домой.