Книга: Оперативное вмешательство
Назад: Окрестности Дель-Рио. Техас. 13 июля
Дальше: Навои. Узбекистан. 18 июля

Окрестности Чернигова. Украина. 16 июля

– Давай, давай! Все, харэ!
Савва Фокин медленно пятился спиной, указывая механику-водителю Косте Горелкину на край платформы.
«Барс», последний раз свистнув турбиной, встал как вкопанный.
– Лады! Приехали! Теперь крепим.
Натянув перчатки, Савва и наводчик Витя Суханов по кличке Ноздря споро засунули под гусеницы увесистые тормозные башмаки и стали протягивать витые из толстой проволоки крепежные тросы.
Свое прозвище Суханов получил на заре своей молодости, когда, будучи панком-неформалом, проколол себе ноздрю. И вот однажды Витька с проколотой ноздрей и панковским гребнем занесла нелегкая в самый криминогенный район родного Новокузнецка. Встреча юного неформала с ватагой не менее юных гопников закончилась появлением на носу Витька рваной раны и навечно прилипшей клички.
– Давай быстрее, Савва! Вон Карп с зампотехом чешет!
Обернувшись, сержант увидел идущих вдоль эшелона командира роты капитана Карпа и прапорщика Ващенко.
По внешнему виду Карпа можно было понять, что он только что побывал в штабе батальона и получил нагоняй за медлительность.
Двадцатую отдельную танковую бригаду сдернули по боевой тревоге больше суток назад. Бригаде предстояло совершить тридцатипятикилометровый марш и с ходу начать погрузку на эшелоны, идущие в неизвестном им направлении. Как и следовало ожидать, тут же начался бардак, несмотря на многочисленные ротные и батальонные учения. Все-таки тренировки – это одно, а когда всю танковую бригаду одновременно ставят «в ружье» и выгоняют из пункта постоянной дислокации, то все уже совсем по-другому складывается. На шоссе, ведущем к Чернигову, немедленно воцарился хаос, когда маршевые колонны потянулись к станции. Через пару часов у горожан создалось впечатление, что Чернигов подвергся нашествию механизированной пятнистой орды.
Начальник станции, толстенный вислоусый хохол с характерной фамилией Нечай, пытался что-то блеять и упорно отказывался выделить для погрузки армейских эшелонов две платформы, ссылаясь на отсутствие приказа по своему ведомству.
Орущего и потеющего Нечая взял в оборот заместитель комбрига, полковник Игорь Громов, который вломился к железнодорожнику вместе с отделением автоматчиков из комендантской роты.
Глотка у Громова, несмотря на интеллигентный вид, была просто луженая, и он вмиг заткнул Нечая, пригрозив пристрелить его на месте.
Нечай сразу как-то «сдулся» и, покосившись на стволы «АК-12», обреченно махнул рукой.
– Война, что ли, началась? – только и смог спросить Нечай.
– Если бы началась война, господин Нечай, я бы вас просто застрелил. Прямо здесь, на месте, за попытку саботажа! – отрезал Громов.
Бригада грузилась уже вторые сутки, все бегали в мыле, начиная от последнего солдатика до комбрига Разумовского и его штабных. По нормативу погрузка батальона занимает шесть часов, но теперь ее сократили на час, стараясь как можно быстрее выпихнуть бригаду из Чернигова.
– Быстрее, Фокин, что вы копаетесь! – рявкнул Карп, уставившись своими пустыми рыбьими глазами на танкистов. – Где ваш взводный Черемисов?
– Не могу знать!
– Тьфу! – сплюнул себе под ноги Карп и еще раз повторил: – Быстрее, мать вашу! Каждая секунда на счету.
– Похоже, хана настает Черемису! – процедил Ноздря. – Сожрет его Карп!
– Сожрет, значит, за дело! Нельзя же быть таким раздолбаем! Мы грузимся, а взводный слинял.
– Поди, к очередной хохлушке под бочок «отскочил», – встрял в разговор Горелкин.
– Если завидно, так завидуй молча! – заявил Ноздря. – Тебе-то что Черемис плохого сделал?
– Вопрос, что он сделал хорошего? – философски ответил Горелкин, явно нарываясь на скандал.
– А ну цыц, оба! – прикрикнул Фокин. – Давайте тащите еще трос, будем ствол стопорить.
Старший лейтенант Сергей Черемисов, переведенный в роту Карпа откуда-то с Урала из территориальной части, по непонятной причине пользовался бешеной популярностью у местных барышень. То ли язык у него был хорошо подвешен, то ли еще что, но у Черемисова подружки менялись едва ли не каждую неделю. Свое офицерское жалованье он почти целиком спускал в черниговских кабаках и на какие средства жил дальше, никому не известно.
К службе лейтенант относился «с прохладцей», чем доводил Карпа, похожего внешностью и характером на прусского юнкера, до исступления. От расправы и вылета на гражданку с «волчьим билетом» Черемисова спасало только одно: он был отменный стрелок. Если танк под командованием старлея выходил на огневую директрису, то ему равных не было во всей бригаде, а может, и корпусе.
Наконец «Барс» был намертво закреплен и готов к транспортировке.
– Слышишь, Ноздря, сгоняй, посмотри, где там кухня. А то из меня сейчас «сухпай» через уши полезет!
Довольно кивнув, Ноздря спрыгнул на насыпь и мгновенно растворился в станционной суете.
Едва он исчез, как возле эшелона снова нарисовался зампотех роты, идущий вместе с батальонным «технарем», старшим прапорщиком Кацурой, они тщательно осматривали закрепленные танки и БМП.
– Господин старший прапорщик, разрешите обратиться! – вкладывая во фразу максимум уважения к старшему по званию, спросил Фокин.
– Слушаю, сержант. У вас есть минута, – отозвался замотанный и раздраженный Кацура, сверля Савву недобрыми серыми глазами.
– Из-за чего нас по тревоге подняли? Большие маневры? Или что-то…
Кацура, услышавший вопрос уже, наверно, тысячный раз на дню, взорвался:
– Ты дебил, что ли, сержант?! Когда надо будет, тогда все и скажут. Задрали уже со своими вопросами! Показывай лучше, как агрегат свой закрепил!
Осмотрев намертво прикрученный «Барс», Кацура успокоился и, буркнув что-то типа «молодцы», пошел дальше. Стоящий чуть дальше Ващенко показал Фокину чумазый кулак и выразительно провел ладонью по горлу.
– Че, нарвался, сержант? – заныл Горелкин.
– Не нарвался! Чего скулишь-то заранее? Что ты за человек, Горелкин? Еще ничего не случилось, а ты уже ноешь? А если завтра война? Как тогда, четыре года назад из-за Украины? Тогда тоже, как сейчас, по тревоге сдернули и сразу – в бой.
Ноздря появился так же неожиданно, как и исчез, вынырнув из мельтешащего круговорота людей в камуфляже. Он был насуплен и зол как черт.
– Хрен нам, а не кухня! – с ходу заявил он. – Сейчас с гренадерами потер, так они говорят, что тыловиков и дивизион ПВО первыми отправили еще ночью… Так что жрать будем сухпай, пока на место не прибудем.
– Так куда перебрасывают-то?
– А черт его знает! Но пацаны говорят, что весь «Славкор» подняли вместе с нами.
Савва прикинул полученные данные. Если сдернули весь корпус, то это уже очень серьезно. Либо крупные маневры, либо что-то похуже.
Еще очень напрягало молчание господ командиров. Обычно, слух о каких-либо событиях доходил до служивых за пару дней до событий. Но в этот раз все было по-другому. Фокину не довелось поучаствовать в украинской кампании, но Леха Гарин из соседнего взвода успел повоевать. Именно он рассказывал, что тогда, четыре года назад, было все так же. Внезапная тревога, полное радиомолчание и секретность, молчание офицеров, марш в неизвестность, и вот здравствуй, «ненька Украина»!
* * *
Что было дальше до утра 16 июля, полковник Громов уже помнил смутно. Сорвать приказом целую танковую бригаду и бросить ее вперед – это получить филиал ада в отдельно взятом месте постоянной дислокации. Все носятся как ошпаренные, в эфире царит мат-перемат, бесконечные колонны боевых и транспортных машин тянутся по шоссе, заранее перекрытому военной автоинспекцией – крепкими парнями в белых шлемах, спокойно выслушивающими возмущенные крики застрявших в пробках водителей.
Слава богу, марш оказался недолгим, чуть больше двадцати верст, до черниговской узловой станции, где был приказ грузиться на эшелоны. Тут же объявили еще один ожидаемый приказ: соблюдать режим радиомолчания. Несмотря на тотальное развитие информационных технологий, спутников-шпионов, многим эта предосторожность покажется архаикой. Но это не так, засечь движение воинских эшелонов – это одно, но знать точно место и время их прибытия – это совсем другое. Куда двинется погруженная на железнодорожные платформы танковая бригада и весь корпус? К польской или венгерской границе? Под Луцк, Львов или Ковель? Есть о чем задуматься аналитикам НАТО и почесать гладко выбритые щеки.
Оторвавшись на полчаса от погрузочной суеты, чтобы перекусить, Громов оказался в небольшом придорожном кафе.
Кафе было неплохим, по крайней мере, шашлык вкусный, но общее впечатление смазывало наличие на террасе караоке, вокруг которого толпилось несколько объемных тетушек, напоминающих работниц прилавка…
– Жжженщщина все-егда права-а-а!!! – снова завопила одна из тетушек дурным голосом, распахнув свою золотозубую пасть под аплодисменты товарок. По замученной официантке и очумевшему от воплей бармену было видно, что гражданки бухали давно и не в первый раз исполняли этот номер.
Громов покачал головой и подхватил вилкой сочный кусок свинины, предварительно окунув его в густой соус.
– Бл… ть, с утра, что ли, нажрались? – кивнул он в сторону террасы. – Это ж надо, глотки луженые, как у нашего прапора Костюка. И по хрену им, что здесь на станции почти полторы тысячи мужиков в форме трутся и танки грузят.
– Да брось! – Наливайченко отмахнулся. – Им это вообще до дверцы. Главное, бухло есть и караоке! – И, передразнивая теток, железнодорожник проблеял: – «Жжженщина всегда прравва-а-а».
Тем временем на экране висящего под потолком телевизора прервался какой-то футбольный матч украинского чемпионата и побежала красная строка.
– Вот, сообщение какое-то важное… – сказал Наливайченко и вдруг рыкнул во всю мощь своих голосовых связок: – Цыц, лахудры! Вырубайте на хрен свою шарманку и заткнитесь!
Женщины – и не только женщины на террасе, а также почти все офицеры, сидящие в зале, – вздрогнули от этого звериного вопля, и на секунду стало тихо.
– Звук, любезный, сделай погромче! – сказал Громов бармену, похожему, в своем черно-белом одеянии, на слегка контуженного пингвина.
На экране появился глава Руси. Мрачный, насупленный, губы плотно сжаты, за спиной багряный национальный флаг. Он сообщил:
– Когда-то давно, еще будучи курсантом, я слышал одну историю. Шла афганская война, и в одном из лагерей подготовки моджахедов, в крепости Бадабер, что неподалеку от пакистанского Пешавара, содержались советские военнопленные. Их было не более пятнадцати-двадцати человек, но это были настоящие бойцы. И вот однажды, в апреле восемьдесят пятого года, эти пленные подняли восстание, уничтожили охранников и захватили склад с оружием. Вооружившись, они закрылись на складе и потребовали от лидеров боевиков встречи с советским послом и представителями ООН. Моджахеды отказались и начали штурм. Первые два штурма были отбиты, а затем к моджахедам присоединились регулярные части пакистанской армии с тяжелым вооружением. Как бы там ни было, но восставшие держались более двух суток, пока несколько тяжелораненых не взорвали склад вместе с боеприпасами и ворвавшимися туда боевиками.
Теперь подумайте о том, как горстка оторванных от своей страны людей на чужой земле, в полном окружении дралась более двух суток в надежде на помощь своей Родины. Но они так и не дождались ее. Для меня это стало настоящим откровением. Как так получилось, что огромная сверхдержава Советский Союз, располагающая РВСН, тысячами ядерных боеголовок, танковыми армиями, могучими спецслужбами, никак не отреагировала на события в Бадабере? Советская сторона просто бросила на растерзание бандитам своих сограждан. Никто не пришел им на помощь, ни находящаяся в Афганистане Сороковая армия, ни всевидящий КГБ со своими спецотрядами. Причем военный, дипломатический и экономический потенциал СССР был на голову выше, чем у Пакистана, и было бы достаточно усилий дипломатов, не говоря уже про демонстрацию силы, чтобы спасти военнопленных.
Более того, власть предала их и после смерти, плюнув на безымянные могилы и засекретив информацию. И вот тогда мне стало понятно, что дни Советского Союза, несмотря на его циклопическую мощь, уже сочтены, потому что государство, бросающее своих граждан, своих солдат, – обречено. Так было, и так будет.
Сейчас же речь идет не о солдатах, речь идет о детях. О маленьких детях и их родителях, погибших в результате зверского теракта прямо в сердце Европы.
Восемь лет назад мы с вами стали строить свое государство: Русь, в фундамент которого краеугольным камнем заложена безопасность личности. Жизнь и свобода гражданина Руси неприкосновенна как внутри страны, так и за ее пределами. Это аксиома, это та норма, вокруг которой строится все наше государство. Умышленное увечье, похищение или убийство нашего гражданина автоматически ставит организаторов и исполнителей преступления вне рамок правового поля.
Я как глава Руси открыто и официально заявляю, что те, кто организовал, финансировал и непосредственно осуществил теракт в Фюрстенвальде, будут найдены и уничтожены. Где бы они ни находились и какие бы могущественные силы ни стояли за их спиной…
Четыре года назад, во время вторжения сил Евросоюза на Украину, мы уже столкнулись с феноменом тесного взаимодействия исламских террористов с правительствами и спецслужбами ряда европейских стран. Все отлично помнят собранные и вооруженные на деньги так называемых «международных организаций» террористические бригады, которые устроили кровопролитие в Крыму и на Кавказе. Там были и полностью вырезанные поселки, и захваченные школы с детьми. И только решительные действия наших вооруженных сил остановили террористов и не допустили массовых жертв среди мирного населения.
Что особенно удивляет, так это то, что некоторые европейские государства, гордящиеся своим гуманизмом и законностью, поддерживают бешеных животных, нелюдей, которым нет места в человеческом социуме, прикрывают откровенных бандитов и детоубийц. Прикрывают с помощью специальных служб и так называемых благотворительных фондов, давно ставших рассадниками радикальных исламистов.
Этому пора положить конец. Сегодня ночью по моему указу Министерство иностранных дел совместно с Генеральной прокуратурой направило руководству Европейского Союза список лиц, подозреваемых нами в пособничестве террористической деятельности. Все указанные в списке лица должны быть выданы Руси в течение пятнадцати суток с момента его получения.
В случае отказа выдачи указанных лиц Русь оставляет за собой право на любые действия с целью возмездия детоубийцам. Мы не можем соблюдать суверенитет государств и нормы международного права, когда речь идет об убийстве наших детей. Мы не можем и не будем спокойно смотреть, когда террористы наносят удар по нашим гражданам, скрываясь на территории соседних государств.
Лидеры государств, скрывающих на своей территории боевиков и пособников террористических организаций и организовывающих финансирование террористов, должны понимать, что тем самым они разделяют ответственность за совершаемые преступления. Сейчас не восемьдесят пятый год, и мы готовы на любые действия для защиты своих сограждан и пресечения возможных убийств своих детей в будущем.
Спасибо за внимание!
Громов повернулся к сидящему с открытым ртом Наливайченко.
– Теперь понятно, отчего такой шорох поднялся. Будем европейцев пугать по-взрослому.
– Да, ваш Стрелец выдал! – пробормотал украинец и щелчком пальцев подозвал девушку официантку: – Горилки, грамм пятьдесят. Нет, лучше сразу соточку… Ты будешь, полковник?
Громов цыкнул, сплевывая застрявший между зубами кусочек шашлыка.
– Да нет, любезный. Извини, пока воздержусь. Лучше скажи, когда вагоны для личного состава подавать будете?
– Через два, нет, уже через час пятьдесят…
* * *
Старший лейтенант Черемисов выскочил на погрузочную платформу, словно черт из табакерки.
– Здорово, бойцы! – рявкнул он и жестом подозвал весь взвод к себе. – Новости слышали?
– Никак нет!
– Тогда слушайте сюда. Бригаду, как и весь «Славкор», перебрасывают на запад, к польской границе. Направление – Волынь. Приказ о внезапной проверке боевой готовности. Затем будут крупные маневры. Вот так!
– С чего бы это, господин стар…
– Вы не слышали, бойцы? Понятно… тогда просвещаю. Буквально несколько минут назад правительство Руси отправило Евросоюзу ультиматум с требованием выдать в течение двух недель каких-то уродов, замешанных в расстреле автобуса. Если они откажутся, мы оставляем за собой любые действия с целью уничтожения этих хмырей. Их самих и тех, кто их покрывает. Президент так и сказал.
Танкисты переглянулись.
– Теперь понятно, из-за чего.
– Раз понятно, выделяйте людей для получения сухих пайков.
– А кухня?
– Суханов! Тебе лишь бы жрать! Кухня будет на месте передислокации. Здесь перетопчетесь сухпаем. Все, выполняйте.
– Вас Карп искал. Злющий как собака!
Черемисов как-то обреченно махнул рукой.
– Да, знаю. Уже в штабе побывал, свое получил.
Вагоны для сцепки с эшелоном бронетехники подали часа через полтора. Их подтащил к составу маневровый тепловоз с золотозубым и горластым машинистом.
– Ну шо, москалики?! Вагон класса «люкс» подан!
– Да пошел ты! – дружно заревели служивые и, навьючив на себя «сидоры», начали грузиться.
Плацкартные вагоны, поданные украинской стороной, наверно, помнили еще легендарного Хрущева-Кукурузника, а может, и самого Сталина. В них стоял сильный запах старья, плесени и пыли, деревянные лежаки рассохлись и предательски трещали при попытке на них прилечь.
Вроде кое-как погрузились, и, пару раз вздрогнув и лязгнув, состав тронулся на запад, в неизвестность.
Савва, как только тронулись, тут же сунул под голову вещмешок и провалился в сон, даже не скинув берцы. Пожрать-то можно и на ходу, а вот поспать… Первый закон солдатской жизни: есть возможность, выспись, потом уже никто такой возможности не даст.
Фокин не проспал и двух часов, когда его растолкали. Открыв глаза, он уставился на старшего сержанта Гарина.
– Тебе чего?
– Это не мне. Тебя Черемис кличет…
– А че ему надо?
– Да хрен знает. Тебя приказал вызвать. Он в тамбуре, курит.
Когда Савва зашел в тамбур, там было так накурено, что можно вешать топор. У ног Черемисова стояла банка из-под растворимого кофе, под завязку набитая окурками. Рядом валялась смятая пачка.
Когда взводный повернулся, Фокин увидел его глаза и понял: что-то не так. У живых людей таких безразличных холодных глаз не бывает.
– Ты вроде, сержант, парень неплохой, уже больше года к тебе присматриваюсь. – Черемисов затянулся и выпустил толстую струю дыма. – Будет у меня к тебе дело одно. Сугубо личное. Понял?
– Так точно, господин старший лейтенант, – отчеканил Фокин, недоумевая.
– Можно просто Серега. По крайней мере здесь, в тамбуре.
– Хорошо…
– Значит, так, Савва. Я чего исчез! К цыганке одной бегал.
Фокин пожал плечами. К цыганке так к цыганке. Савве что цыганка, что англичанка, что китаянка. Баба, она без роду-племени, она просто баба.
– Да я не для шмили-вили бегал, Савва, – сморщился лейтенант. – Гадалка она…
«Все! Похоже, сбрендил наш взводный!» – подумал Савва, внешне оставаясь невозмутимым.
– Думаешь, спятил? – усмехнулся взводный. – Нет, я к ней давно хожу, поэтому и успех имею у телок… Да не об этом сейчас речь. Короче, слушай, что мне Марьяна сказала.
Черемисов вытащил очередную сигарету и закинул ее в рот.
– Кровь будет большая. На войну мы едем. На настоящую. И мне на ней – не выжить. Усек?
– Так точно…
– Раз усек, на́ тебе адресок. – Взводный протянул бумажку. – Если со мной, ну, сам понимаешь… навестишь ее и привет передашь.
– Только привет?
– Да, Фокин. Только привет. Она все поймет. Сейчас тебя позвал потому, что потом точно некогда будет.
– Я все понял.
– Раз понял, тогда свободен. И запомни, Савва: молчи. Надеюсь, ты не трепло.
На свое место Фокин вернулся, словно побывав под ледяным душем. Плюхнулся на лежак и уставился в потолок, исцарапанный матерными стишками.
Через минуту над ним завис Ноздря.
– Чего тебя Черемис звал?
– А ты чего, ревнуешь? – огрызнулся Фокин. – Раз звал, значит – надо.
Отвернувшись к стене, Савва развернул бумажку. Там мелким почерком было написано: «Ростовская область, Батайск, ул. Свободы, д. 16. Ульяна Ракитина» – и больше ничего. Ни индекса, ни телефона.
– Ладно, посмотрим, что там за Ульяна, – пробурчал под нос Фокин и закрыл глаза, пытаясь снова очутиться в объятиях Морфея.
Но сон упорно не шел, и в перестуке колес тяжелогруженого состава Савве слышались слова взводного: «Большая кровь», тудух-тудух. «Едем на войну», тудух-тудух…
«Может, врет цыганка, может, просто врет», – убеждал себя Фокин, но в глубине души занозой сидела уверенность в том, что она права, и они действительно едут на войну, с которой многие не вернутся.
Назад: Окрестности Дель-Рио. Техас. 13 июля
Дальше: Навои. Узбекистан. 18 июля