Система – это инструмент, пригодный для использования бесчисленным множеством способов, но никакая система не может удовлетворить индивидуалистические потребности. Она не может думать о мотивациях, о чувствах, о любви субъекта, о тех предметах, которых он истово желает ради точного соответствия потребностям своего природного эгоизма. Эгоизм, обусловленный универсальным порядком вещей, не входит в компетенцию системы. Система – это машина, координирующая многообразие в соответствии с определенной функцией и целью. Сама по себе система не ставит себе задачу обеспечить нужды внутреннего мира индивида как автономной единицы.

Система – это факт: она есть аподиктически полагаемый сгусток исторического насилия, а потому подразумевает физическое насилие, которое становится впоследствии экономическим, уголовным, гражданско-правовым. Система, следовательно, не рациональна, а категорична в своих предписаниях. Система держит в руках меч, между тем как индивид подобен неоперившемуся птенцу. Единственная диалектика здесь и есть меч, но вкладываем меч в руки системы мы сами. Система – это психосоматика, капиллярно образующаяся из того актуального насилия, которое все мы бессознательно несем в себе. Она – не кто-то другой, а мы сами: а точнее, внешнее проявление, проекция, смещение агломерата, составленного отчасти из агрессивности, отчасти из лени, допускаемых нами по отношению к себе и к собственным поступкам. Весь невостребованный в ходе развития личности квантовый потенциал переходит в застой и одновременно в стимуляцию всего того, что оказывается наиболее организованным в ближайшем окружении бездействующего лица. Вследствие этого физическое насилие, в которое оказывается систематически вовлечена группа людей, есть лишь смещение нерадивости, беспорядка, агрессивности, которые они бессознательно порождают в мелочах, идя против самих себя, и, как в обычном психосоматическом процессе, становятся одним из элементов сети и творят Молоха во внешней среде.

Таково глубинное основание системы, которая настраивает человека против самого себя и против другого. Чем больше – через посредство вотумов, революций, гражданских войн – мы будем стремиться убить того, в чьих руках находится меч власти, тем вернее достигнем благодаря всем кровопролитиям воспроизводства человека, способного владеть этим мечом и натравливать людей друг на друга. Единственно возможное решение – это простое внутреннее «изменение ума» – метанойя: каждый должен изменить себя самого, а не полемизировать с другими, с родителями, с детьми. Если ты не функционируешь, как должно, это означает, что ошибка прежде всего в тебе. Инфантильная претензия и империалистическая агрессивность, требующие изменения других, – не что иное, как непреходящее тупоумие: если субъект изменит себя самого, то и мир для него обретет покой и полноту силы. А потом, невзирая на системное насилие, индивид поймет, как ему устанавливать отношения с другими, в том числе и потому, что онто Ин-се располагает бесконечными возможностями адаптации, если только мы сами этому не противимся.

По крайней мере, в моем опыте, анализируя всю совокупность случаев клинической патологии, я ни разу не встречал ни одного случая возникновения болезни вследствие внешнего насилия (аффективного, семейного, политического и т. п.). Всякое зло, болезнь определяется всегда некоторой аутоошибкой (auto-errore): именно сам субъект противопоставляет себя жизни в силу своей стратегии, своего интереса, в силу отклонения, в силу повторения обычных своих ошибок. Природа чудесна в своей гармонии, пока ядро не оказывается в ситуации, полностью лишающей его возможности действовать, воплощаться. Человек наделен свободой, что позволяет ему противоречить себе. В этой свободе возникает момент трансценденции, духовности, момент откровения: хотя мы и земные обитатели, суть материя, но все же в нас есть другое измерение, утверждающее себя как безразличное к материи. Вся жизнь – игра, подобная игре в карты или в шахматы. Если игрок ошибется, нарушит предпосылки игры, причем добровольно, впоследствии он уже не сможет вдруг и сразу исправить эту ошибку. Есть известное время, в течение которого мы можем реализовать себя, а вне его дело уже проиграно, возможность упущена.

Каково во всем этом контексте место религии? Я думаю, что, если бы Бог, признаваемый религиями, снизошел в этот мир, он был бы в нем первым из атеистов. Никакой бог не может верить в институционализм, условно приспособленный к очередному системному насилию. Бог, представляемый по образу и подобию инфантильного индивида, есть просто заблуждение: Бог становится «дойной коровой» для чьего-нибудь инфантильного сознания. Ясно, что этот Бог не действует, не отвечает, потому что он есть лишь шизофреническая проекция, он нереален. Реальность – внутри нас: Бог живых есть онто Ин-се; именно в нем присутствует Бог.

Религия выполняет невероятно важную функцию удовлетворения и социального служения: учитывая, что большинство людей больны и имеют отклонения от нормы, религия учреждает порядок, который так или иначе работает. В наше время, кажется, происходит новое обращение к религии, но это – скорее системная, нежели фидеистическая религия. Хозяев более не существует, а существуют общества, лишенные главы; в конце всегда оказывается некто, ставящий подпись. Капитал, технологически организованный с учетом требований государственной налоговой индустрии, неизбежно сковывает любого индивида. Никто не свободен, а хозяев более не существует. А потому следует вернуться к какой-нибудь форме религиозности, ибо религия – это единственный институт, имеющий форму некоторой высшей культуры. Как только субъект терпит неудачу и приближается к смерти, гарантия потустороннего мира для него – «Ты веруй в меня, а я гарантирую тебе потусторонний мир, первое место среди сынов Божиих в царствии небесном» – это идеал для всякого инфантилизма. Абсолютная гарантия места в первом ряду на зрелище вечной жизни, перед лицом великого Бога и всех, кого почитают великими, есть идея неодолимо привлекательная. В нужный момент экзистенциальная тоска, жизненный крах, нужда и страх создают рынок, партии, церкви. В каждой стране есть своя церковь, дающая эти гарантии, несмотря на всю их абсурдность.

Единственно возможное испытание любой религии, секты или организации заключается в вере. Вера есть «вещей извещение невидимых»; это знаменитое и всеми восхваляемое определение, данное святым Павлом, которое на поверку оказывается пустым. Уверенность в вещах не показанных, то есть невидимых, означает уход от любого рода гипотез или харизмы реальности, а значит, это есть выбор, скачок (Кьеркегор). Природа, однако, не делает скачков, в ней есть некая непрерывность: из определенных предпосылок проистекают известные следствия; что посеешь, то и пожнешь. Между тем религия утверждает, что человек, даже если он никогда не сеял, но верует, впоследствии соберет урожай. Понятно, впрочем, что все те, кому не дано ясно понимать жизнь, должны веровать, чтобы, по крайней мере, поддерживать себя, становиться лучше, добрее, в противном же случае отчаяние, хаос и безумие были бы для них еще ужаснее. В подобных случаях религия есть некий бальзам.

Если индивид не поймет и не изменит самого себя, он окажется игрушкой произвола того, кто лучше его организован. При этом безразлично, происходит ли это на уровне секты, на уровне государственной религии, на уровне авангардизма или на уровне военной стратегии.

Мне посчастливилось провести десять суровых лет в священном сане. Моя сила заключается в том, что я провел основательные исследования на уровне сознания, греха, темных сил, откровения, мистики – всего того, что составляет высшую святыню богословия. Отсюда у меня возник кризис, подвергший сомнению научность психологии. Я не противник религии, более того, я люблю многих деятелей религиозного мира. Если бы глубинная структура идеологии, насколько она утверждена церковной организацией, заключала в себе гарантию спасения, то, без сомнения, я и сам был бы одним из великих в этом сообществе. Между тем столь много раз у смертного одра многих людей пробовали помочь им снадобьем веры; это было равносильно тому, как если бы их бросили в канаву, веря, что потом что-нибудь непременно изменится.

Человек есть существо в высшей степени приспособляющееся; попадая в группу, он приспосабливается и сосуществует с другими в соответствии с ее контекстом: на дискотеке он танцует, в таверне – пьет вино, во время игры он играет и т. п. Большинство людей устраивает то положение, которое бывает результатом действий множества им подобных. Там, где бурлит жизнь множества, все присоединяются к нему усердно и всецело; важно то, что они вместе, что им не приходится выносить тяготы одиночества, терпеть которое у них не хватает сил. То, что люди «вместе», не гарантирует подлинной жизни, впрочем, многих она и не интересует; главное – не останавливаться, идти вперед.

Все идет неплохо, пока какой-нибудь оригинал не поинтересуется тем, во что это ему обходится, тогда правила игры должны быть изменены. Игра большинства позволяет получать общественное одобрение, но не зарабатывать собственную жизнь. Обретя свою жизнь, человек ощущает опытность как власть, как удивительное превосходство и почти экстаз. Это – внутренняя власть, иммунитет к упадку, отличие от других как превосходство и торжество победы. Это только факт в системе координат, указанной онто Ин-се человека.

На рисунке 1 V. – это сфера человеческих ценностей (психологических, жизненных, социальных, экономических и т. п.), представляющих интерес для нашей экономики. Пылающее ядро (А.) – это индивидуация, основанная на онто Ин-се. Первая фаза (А.Б.) называется антропологическим биогенезом. В окружности свода ценностей, основанных на экономии человеческого существования, мы можем провести секущие линии (О.): горизонты, соответствующие декадам человеческой жизни (от десятилетнего возраста и до ста лет).

Большинство, то есть почти все люди, развитие которых идет по тропам истории, двигаются не спеша и к сорока пяти или пятидесяти годам психологически становятся уже стариками; почти все к этому возрасту впадают в стагнацию. Существует известная предпосылка и возможность роста до тридцати двух лет; к этому возрасту, по моему мнению, человек уже становится старым. Заметна интенциональность, или семантическая энергия, субъекта, которая теперь собирается в себе самой: свод сомкнулся, стал прочен и неподвижен.

Субъект будет и в дальнейшем повторять самого себя, пока допускает биологический порядок – сердце, легкие и т. д. – и, возможно, социально-финансовые и семейные факторы давления той среды, в которой он живет. Индивид создал себе неизменную, неэластичную скорлупу, в которой он и выживает до тех пор, пока материальная биологическая среда поддерживает и делает возможным выживание заданной скелетной организации индивида. Эта скорлупа подобна скорлупе яйца: вначале она защищает цыпленка, который растет в ней до тех пор, пока она может вмещать его, но затем цыпленок должен разбить скорлупу и выйти из нее, чтобы не задохнуться и расти дальше. Внешне, в биологическом плане, субъект может жить до сорока, пятидесяти или семидесяти лет, но как психическая сущность он уже к этому возрасту становится замерзшим, статичным.

В тридцать два года он достигает потенциальных возможностей роста, а потом утверждается в себе и «закрывается», потому что создал определенные условия в виде образования, человеческих отношений и т. п.

Мы свободны до определенного предела: если мы совершим деяния, которые общество сочтет превышением полномочий, а значит, ограничит дальнейшие наши действия, то нам останется лишь вынужденно согласиться. Нужно не терять из виду эту историческую рациональность, потому что выборы, совершенные в юности (они могут быть как наихудшими, так и самыми удачными), обусловливают нашу последующую жизнь.

Смысл юности или старости заключается в способности или неспособности к изменению жизни, к изобретению нового, к самообновлению, которая психологически присуща личности. Когда эта способность исчерпывается полностью, то уже ничего не поделаешь. В этой фазе антропологического биогенеза, когда – если все в порядке – субъект достиг шестидесяти лет, он по необходимости продолжает жить повторением старого: он превратился в вещь без движения, без прогресса, есть только стабильность. В этот момент человек неизбежно или заразится очистительной болезнью, или же примет веру, акцентируемую политико-идеологической системой, которая преобладает в данной социальной среде.

Например, у еврея может возникнуть навязчивая идея о возвращении на свою обетованную землю, чтобы обрести покой и благополучие. Но, прибыв туда, где, оказывается, не все так замечательно, как это ему представлялось, он вспомнит, что и его предков преследовали, но при этом останется убежденным в том, что рано или поздно мессианский миг настанет и для него.

Все люди в сфере биологического антропогенеза оказываются побежденными и разбитыми. Однако если субъект не поддастся склеротизирующему воздействию стереотипов и монитора отклонения (если он с помощью экзистенциальной технологии, присущей его собственному логико-историческому «Я», найдет некий устойчивый компромисс между истиной своего бытия и внешней исторической необходимостью, при этом ни на минуту не изменяя себе, в то же время терпеливо принимая все те внешние правила, соблюдения которых от него исторически требует система), то тогда он пробьет окаменевший свод и выйдет в открытое пространство онтического ноогенеза (O.Н.).

Ноогенез означает: ум воспроизводит сам себя в бытии, ум достигает таких уровней, на которых он может воспроизводить сам себя в каком бы то ни было пространстве бытия. Эта способность есть власть; но прежде необходимо продемонстрировать огромные диалектико-исторические способности на экзистенциальном уровне. Перескочить через этот уровень мы не вправе, потому что онтический ноогенез возможен только для того, кто в техническом отношении выдержит экзистенциальный экзамен во всем, что ему сопутствует.

Процесс, с помощью которого можно достигнуть ноогенетического уровня, – это метанойя, при которой прогрессивно нарастающий персональный аутоктиз в сфере бытия осуществляется посредством непрерывно применяемой способности превосходить биогенетические ценности, которые отныне оказываются вполне реализованными.

На уровне антропологического биогенеза религия совершенно необходима, без нее невозможно обойтись, потому что она задает коллективный порядок; она есть структура, составляющая непременное условие социальной гигиены. Свободным от нее может быть лишь тот, кто обнаруживает понимание сферы антропологического биогенеза и готовность к сотрудничеству, оставаясь, впрочем, трансцендентным в своем внутреннем мире и зная, что власть, подлинное конечное действие, пребывает в потустороннем мире, созидаемом в непрерывном историческом, а не фидеистическом действии.

Посредством прогрессивного рационального и исторического созидания мы достигаем той точки, которой природа начертала свою конечную цель проекта.

Природа создала окончательный проект для человека не для того, чтобы он предавался материальному потребительству, но ради того, чтобы он трансцендировал самого себя и вступил в так называемое царствие небесное, где ум постигает самое себя в множественном представлении параллельных миров, но затем идентифицирует себя внутри бытия, где и утверждает свое присутствие в виде акта «Я есть». В конце концов, не кто-то приносит нам награду: если субъект способен осуществить онтический аутоктиз, а значит, перейти от исторического аутоктиза к онтическому, то лишь в этом случае он сможет имманентно утвердить себя там, где пребывает сила самой жизни.