С учетом вышеизложенного мы легко можем оценить положение так называемых реформаторских группировок во многих левоцентристских партиях, таких как «Третий путь», новые лейбористы, Neue Mitte или riformisti. Бывшая социальная база их партий стала ассоциироваться с упадком, уходом в оборону и поражением, перестав служить надежным отправным пунктом для установления контактов с обращенными в будущее явлениями — либо происходящими в рамках электората, либо связанными с животрепещущими проблемами. Организации, призванные доводить До политиков чаяния народа — сами партии и связанные с ними профсоюзы, — все сильнее отдаляются от точек роста в среде электората и рабочей силы и подают дезориентирующие сигналы в отношении политических приоритетов новых людских масс постиндустриального общества.

Особое место в этом отношении занимают британские новые лейбористы. Как отмечалось выше, бри-ганский пролетариат, когда-то составлявший фундамент одного из наиболее мощных рабочих движений в мире, в начале 1980-х пережил ряд особенно болезненных поражений. Лейбористская партия и профсоюзы отчаянно шарахнулись влево именно в тот момент, когда развалилась прежняя социальная база левой политики. Эти события поставили во главе партии новых людей, самым решительным образом настроенных отмежеваться от ее недавнего прошлого. Однако в результате такой стратегии партия лишилась сколько-нибудь четко выраженных социальных интересов — за крайне многозначительным исключением существенно большего внимания к насущным женским вопросам, нежели того, что было свойственно консерваторам и лейбористам прежних эпох, чего, собственно, и следовало ожидать в контексте предшествующего обсуждения. Но во всех прочих отношениях смену лейбористов новыми лейбористами можно понимать как результат кошмарных 1980-х, когда демократическая модель утратила свою жизнеспособность, как замену партии, пригодной для демократической политики, на партию, пригодную для постдемократии.

Это позволило Лейбористской партии постепенно отказаться от своей прежней социальной базы и стать партией для всех, в чем лейбористам сопутствовал исключительный успех. За исключением шведской Социал-демократической партии, британская Лейбористская партия за последние годы добилась наиболее впечатляющих электоральных результатов из всех европейских партий левоцентристского толка. (Следует, однако, отметить, что в значительной степени такой успех был обусловлен особенностями британской избирательной системы, которая затрудняет организованную критику партийного руководства и в то же время наделяет непропорциональным влиянием в парламенте ту партию, за которую избиратели отдали больше всего голосов.)

Но партия, не имеющая конкретной социальной базы, все равно что существует в пустоте, а именно этого не терпит политическая природа. Эту пустоту бросились заполнять окрепшие корпоративные интересы, воплощенные в новой агрессивной и гибкой модели компании, цель которой — максимизация акционерной стоимости. Этим объясняется парадокс правительства новых лейбористов. Оно выступало в качестве новой, свежей, модернизирующей силы, нацеленной на перемены; но ее повестка дня в области социальной и экономической политики чем дальше, тем все явственнее становилась продолжением предшествовавших восемнадцати лет неолиберального правления консерваторов.

То, что британские новые лейбористы выходят за рамки сближения и сотрудничества с деловыми интересами, характерного для всех социал-демократических партий, и превращаются в партию деловых кругов, доказывается целым рядом моментов, среди которых не последнее место занимают проявившиеся в течение 1998 года необычные отношения между многими министрами, их советниками, профессиональными лоббистами, за деньги обеспечивающими доступ компаний к министрам, и самими этими компаниями. В той степени, в какой некоторые из этих действий предпринимаются с целью поиска источников партийного финансирования среди бизнесменов взамен прежнего финансирования со стороны профсоюзов, они самым непосредственным образом вытекают из вставшей перед лейбористами дилеммы поиска иной социальной базы взамен рабочего класса. В итоге мы получаем многообразные последствия, позволяющие увязать данную дискуссию с приведенной в предыдущей главе дискуссией о политическом усилении корпоративной элиты и с ожидающей нас в следующей главе дискуссией об изменениях во внутренней структуре политических партий.

Новые лейбористы остаются исключительным примером среди европейских левоцентристских реформаторов — ив том отношении, что они зашли дальше всех прочих, и в том, что добились значительных электоральных успехов, вызывая зависть у многих братских партий. Однако данная тенденция наблюдается почти повсеместно; собственно, в смысле довольно сомнительного поиска источников финансирования среди деловых кругов новые лейбористы, возможно, запятнали себя не так сильно, как их коллеги из Бельгии, Франции или Германии. В политическом плане, если Neue Mitte в Социал-демократической партии Германии или riformisti в итальянской Партии демократических левых сил еще не сделали такого решительного шага навстречу бизнесу, как новые лейбористы, то лишь потому, что они по-прежнему готовы идти на серьезный компромисс с профсоюзами и другими составляющими индустриального общества, а не потому, что нашли формулу для выражения принципиальных интересов нового эксплуатируемого населения постиндустриального общества.

Одновременно с тем потенциальная радикальная и демократическая повестка дня не находит себе применения. В более чистых рыночно-ориентированных обществах, к которым мы движемся, резко усиливается неравенство в доходах, а также относительное и даже абсолютное обнищание. Возрастающая гибкость рынков труда делает жизнь очень нестабильной — по крайней мере для нижней трети трудящегося населения. В то время как сокращение занятости в промышленном производстве и в угледобыче снизило долю грязной и опасной работы, занятость в новом секторе услуг имеет свои отрицательные стороны. В частности, работа в быстрорастущем секторе личных услуг нередко влечет за собой подчинение трудящегося нанимателям и клиентам, возрождающее многие унизительные черты прежнего мира домашней прислуги.

Современные трудовые проблемы подстерегают не только нижнюю треть трудящихся. Даже получатели высоких окладов сталкиваются с тем, что работа отнимает все большую часть их жизни, принося с собой ненужные стрессы. Процессы экономии, в последние годы приводившие во многих организациях государственного и частного сектора к снижению расходов на рабочую силу, привели к чрезмерной трудовой нагрузке на многих уровнях. Для многих наемных работников выросла продолжительность рабочего дня. Поскольку теперь в рамках формальной экономики заняты и мужчины, и женщины, это приводит к сокращению времени на досуг и семейную жизнь. И это происходит в эпоху, когда родителям приходится уделять все больше усилий на то, чтобы помочь своему потомству преодолеть все более усложняющийся период детства. Угроза всевозможных девиаций и давление со стороны тех сфер капитализма, которые открыли для себя исключительную восприимчивость детей как потребителей, дополняются отчаянной потребностью добиваться успехов в образовании с целью достойно проявить себя в состязании за рабочие места, которое приносит все более щедрые награды победителям и все более суровое наказание побежденным. Недостатки государственных служащих ни в коем случае не являются главным источником принимающей политизированные формы неудовлетворенности их работой, что бы нам ни пытался внушить текущий политический консенсус.

Политики порой утверждают, что государству становится все труднее принимать меры защиты от капризов рынка вследствие явного нежелания современного населения платить налоги. Однако возражать им, что объективная необходимость в этих мерах уже не существует и не может быть превращена в политический вопрос партией, всерьез желающей привлечь к нему внимание, — дело достаточно безнадежное. Приоритетное место в любой объективной политической повестке дня занимают проблемы, с которыми мы сталкиваемся на работе. Такая повестка могла бы объединить новые и старые сегменты рабочей силы.

Партии, реально стремящейся представлять интересы этого объединенного слоя, не придется тратить много времени на поиски ответа.

В течение нескольких лет казалось, что нидерландская Партия труда нашла такую формулу, удачно сочетая гибкость рабочей силы с заново сформулированными правами трудящихся, что стало одним из фактором, способствовавших «чудесному» сокращению безработицы в Голландии в последние годы (Visser and Hemerijck, 1997). Поэтому поражение этой партии и ее коалиционных партнеров на первых выборах 2002 года, отмеченных сенсационным, хотя и недолгим триумфом «Списка Пима Фортейна», стало очень тревожным событием. Оно может быть объяснено тем, что Партия труда так и не сумела разработать новую стратегию создания в Голландии рабочих мест в качестве партийной политики, проводимой в интересах новых, недавно сформировавшихся групп трудящихся, хотя на практике именно это она и делала. Та политика, которую она провозгласила — и, видимо, по стратегическим соображениям должна была провозгласить, — представляла собой классовый компромисс, консенсус, охватывающий весь политический спектр. В этом качестве Партия труда не могла сыграть серьезной роли в смелом озвучивании интересов новых трудящихся, а вместо этого, возможно, лишь способствовала созданию у голландских избирателей ощущения, порождающего стремление к новой «ясности», обещанной Фортейном и его сторонниками, что правящие страной политики погрязли в компромиссах. В отсутствие новых озвученных классовых интересов эта «ясность» проявляется почти в единственной доступной из альтернативных форм, а именно в форме национальной и расовой идентичности, противопоставляемой иммигрантам из числа этнических меньшинств.

Аналогичным образом можно объяснить ряд дру гих заметных поражений правящих социал-демократических партий в 1990-х, при том что эти партии имели хороший послужной список в отстаивании интересов трудящихся как производственной, так и непроизводственной сферы. Австрийские и датские социал-демократы, подобно голландским, проводили новую прогрессивную политику в коалициях с теми или иными из своих главных соперников. Французские социалисты уживались с правоцентристским президентом. Коалиция «Оливковая ветвь» в Италии не смогла погасить трений между входящими в нее левыми и центристскими партиями, чьи раздоры препятствовали выработке какой-либо политической повестки дня. В каждом из этих случаев была разработана хорошая программа новой политики в сфере занятости, но она так ни разу и не сумела внести свой вклад в процесс поиска новой идентичности, потому что сформировалась в рамках правительственного консенсуса, а не в ходе политической борьбы.

Более значительный успех шведских социал-демократов на национальных выборах 2002 года подтверждает это предположение, так как, находясь у власти, они добились некоторого прогресса в выполнении аналогичной повестки дня, не имея нужды в создании коалиции с партиями, представляющими совершенно иные интересы. Пример иного рода дает нам почти чудесное выживание коалиции красных и зеленых в Германии. Их правительство не слишком обременяло себя выполнением повестки дня в сфере занятости по голландскому или французскому образцу, однако в Германии сохраняется более высокая (хотя и снижающаяся) доля занятых в промышленности по сравнению с большинством других развитых стран. Соответственно, потребность в реформах здесь менее велика. Однако такая ситуация долго не продлится, и германская социал-демократия вскоре тоже столкнется с проблемой выбора постиндустриальной политики.

Вместе с тем крайне существенным представляется то, что в каждом из тех случаев, когда левоцентристские силы попадались в коалиционную ловушку или брали на себя обязательства сосуществования, вызванные попыткой создать и мобилизовать на свою поддержку новые партийно-ориентированные социальные идентичности, победителями, хотя порой очень ненадолго, в контексте левоцентристского поражения оказывались партии, представляющие националистическую, антииммигрантскую или расистскую политику, то есть опирающиеся на ясные и бескомпромиссные идентичности. Временный характер их успехов говорит о том, что расизм сам по себе не столь важен, как стремление масс к политике, хотя бы по видимости откликающейся на людские нужды и не ограничивающейся интересами сложившихся политических и социальных элит.