Книга: Восхождение Запада. История человеческого сообщества
Назад: ГЛАВА III. Диффузия цивилизации: первая фаза
Дальше: Д. КУЛЬТУРНЫЙ КОНСЕРВАТИЗМ И ПРОГРЕСС
ГЛАВА IV.
Возникновение космополитической цивилизации на Среднем Востоке в 1700-500 гг. до н. э.
А. ВВЕДЕНИЕ
Начиная приблизительно с 1700 г. до н. э. волна нашествий варваров вызвала глубокие изменения на политической и культурной карте Среднего Востока; вскоре после этого развитие приемов ведения войны с использованием колесниц придало наступлению варваров чрезвычайную стремительность.
К 1700 г. до н. э. Сирия и Палестина были разделены между множеством мелких царств и городов-государств, а Египет находился в состоянии анархии со времен падения Двенадцатой династии. Ни одно из этих государств не могло эффективно противостоять грабительскому вторжению ни племен из южных пустынь, ни северных горцев. Каждый из этих потоков мог быть изначально этнически и языково однородным; но вскоре началось слияние племен, намного отличавшихся по происхождению. В результате остается загадкой, каким было этническое и культурное происхождение гиксосов, сперва проникших в Египет и Палестину, а затем — около 1680 г. до н. э. -установивших там постоянное политическое господство.
СРЕДНИЙ ВОСТОК ОК. 1700 г. ДО Н.Э.
Вскоре и Месопотамия ощутила на себе натиск подобных захватчиков. Централизованная власть Хаммурапи не смогла противостоять периодическим внезапным набегам варварских горских племен. Эти набеги приобрели серьезный характер вскоре после его смерти и продолжались больше столетия, пока варвары-касситы не установили господство над большей частью Месопотамии около 1525 г. до н. э. Касситские монархи, как и властители гиксосов, опирались на войска, состоявшие из воинов разных племен, принадлежавших по крайней мере к двум различным языковым группам.
Таким образом, три группы захватчиков объединились в деле покорения центров цивилизации древнего Среднего Востока. Из южных засушливых степей пришли племена, говорившие на семитском наречии; с предгорий спустились хурриты и касситы, а из более отдаленной степи пришли племена, говорившие на индоевропейских языках. В нападении на цивилизованное общество равнин индоевропейские воины, возможно, в силу своего технического превосходства, выраженного в военном применении колесниц, организовывали и вели за собой горные племена. В любом случае, как касситское государство в Центральной Месопотамии, так и новообразованная империя Митанни в долине верхнего течения Евфрата управлялись царями, которые поклонялись богам с индоевропейскими именами. Менее бесспорны свидетельства присутствия индоевропейских племен среди гиксосов. В общем, индоевропейцы, похоже, были немногочисленны. Как тонкий правящий слой они быстро приняли языки своих союзников — хурритов, касситов или семитов. Вследствие этого сохранились только слабые следы их языковой самобытности.
Продолжающаяся опасность варварских набегов и завоеваний сузила, отодвинула назад географические границы цивилизованной жизни на Среднем Востоке. Месопотамия и Египет пережили это потрясение лучше других благодаря большему количеству населения и развитым культурным традициям, но за пределами долин, где цивилизация укоренилась менее прочно, варварские атаки подчас совершенно прерывали цивилизованную жизнь. Некоторые города были так разрушены, что на их месте остались лишь безлюдные пустоши. В других случаях полуварварские народы обживали руины более развитых общин. Тем не менее при всей своей жестокости и стремлении к грабежу варвары старались не уничтожать преимущества цивилизации, а наслаждаться ими. Постепенно, по мере того как новые завоеватели оседали и принимались защищать завоеванное, воскресали города и образ жизни цивилизованного общества. К XV в. до н. э. мощные цивилизованные государства, большинством из которых правили потомки захватчиков-варваров, разделили плодородные сельскохозяйственные области Древнего Востока и поддерживали оживленные дипломатические, коммерческие и культурные отношения. Старые географические культурные барьеры были сломаны, и на Среднем Востоке начала возникать космополитическая цивилизация, в целом включившая в себя Египет и Месопотамию.
Эти изменения в организации народов повторили в намного большем географическом и социальном масштабе более раннее развитие месопотамского общества. Первыми элементами цивилизованной политической и социальной организации в Месопотамии были храмовые общины, группировавшиеся в многочисленных независимых городах-государствах. Затем после создания и распада империи Саргона (ок. 2350 г. до н. э.) более крупные политические и социальные образования затмили города-государства. Империи или национально-племенные объединения в Месопотамии и примыкающих к ней областях стали главными действующими лицами политических и военных событий; возникли новые социальные и профессиональные группы, связавшие эти разросшиеся политические единицы во взаимозависимое «великое общество». Поэтому к XV в. до н. э. Месопотамская долина и ее приграничные области больше не были самодостаточным театром политических событий. Теперь вся сельскохозяйственная область Плодородного Полумесяца — от Египта через Палестину и Сирию до Месопотамии -стала играть в развитии цивилизации роль, которую уже однажды играли по отдельности Месопотамия и (в меньшем масштабе) Египет, в то время как окраинные области расширились, включив в себя малоплодородные окраины пустыни на юге и высокогорья и прилегающие степные зоны на севере. Более того, на востоке и на западе Иранское нагорье и Анатолия впервые стали важной составляющей равновесия сил.
Варварские нашествия с XVIII в. по XVI в. до н. э. решительно прервали изоляцию Египта от остального мира. Конечно, он всегда оставался специфической страной, никогда надолго не оставлявшей своих богов и культурные традиции. Так же и в Месопотамии характерные формы религии и искусства оставались живой реальностью на земле Двуречья. Но несмотря на сохранение этих культур и создание или модификацию значительных местных цивилизационных традиций, на Среднем Востоке постепенно, но неуклонно устанавливалось относительное единообразие социальной структуры. Иными словами, мы можем утверждать, что между 1500 г. и 500 г. до н. э. на всем протяжении Плодородного Полумесяца возникло «великое общество», состоящее из профессиональных чиновников, солдат, купцов и ремесленников, объединенное законом и рынком.
Чуть позже Персидская империя унаследовала ведущую роль в обеспечении единых политических рамок для этого космополитического общества. Как Саргон Аккадский объединил мир шумерских городов-государств, а Хаммурапи — мир месопотамских национально-племенных государств, так Кир Великий в свою очередь объединил национальные и имперские государства Среднего Востока. Персидская империя более успешно, чем любой из ее предшественников, установила мир в центральной области цивилизованного Среднего Востока и создала оборону на границе с варварами.
* * *
Мы уже видели, что политическая история Месопотамии от Саргона до Хаммурапи представляет собой беспорядочное чередование периодов укрепления империи и периодов внезапных вторжений варваров и внутреннего распада. В обширном географическом и временном масштабе подобный ритм не прекратился и позже. Соответственно политическую историю Среднего Востока между 1700 г. и 500 г. до н. э. в схематическом виде можно представить следующим образом:
A. Когда великая волна нашествий варварских полчищ около 1500 г. до н. э. схлынула, «патриотическая реакция» против захватчиков усилилась. В Египте изгнание гиксосов местной династией привело к созданию Египетской империи (1465-1165 гг. до н. э.). Это государство, протянувшись от Нубии до Евфрата, стало доминирующей силой своего времени, пока хетты не отодвинули египетскую границу от Северной Сирии. На севере и востоке «патриотическая реакция» была менее выраженной, правители Митанни, касситов и хеттов переняли культурные традиции завоеванных народов в большей степени и в этом смысле перестали быть чужестранцами. Тем не менее цари Ассирии, свергшие господство Митанни (ок. 1380 г. до н. э.), быстро подняли свое государство до уровня первоклассной военной державы, достаточно сильной, чтобы разрушить империю Митанни около 1270 г. до н. э. и подчинить царство касситов. Ассирийцы стали имперскими соперниками далеких хеттов и египтян.
Б. Вскоре после 1200 г. до н. э. новая волна варварских нашествий нахлынула на цивилизованные народы Среднего Востока и разрушила три опоры международного равновесия сил, установившегося между Египетской, Ассирийской и Хеттской империями. Снова племена гор, пустынь и степей смешались в этом движении. Эта вторая волна нашествий была менее опустошительной — ни Египет, ни Ассирия не были полностью разорены. Но сила и натиск нападения были достаточными, чтобы развалить три великие империи и значительно изменить языковую и этническую карту. Именно в этот период такие племена и народы, как евреи, филистимляне, арамеи, дорийцы, халдеи и мидийцы основали свои исторические родины.
B. Когда эти нашествия после 1100 г. до н. э. стихли, начался второй подъем «патриотической реакции», первоначально сосредоточенный в Ассирии. Благодаря непрестанным и уже ставшим привычными кровопролитным военным походам ассирийцы постепенно расширяли свою державу, пока их империя в высшей точке развития (745-612 гг. до н. э.) не объединила цивилизованные области Среднего Востока в единый государственный организм. Однако успех ассирийских армий в завоевании Вавилонии и Египта вызвал противодействие. Вавилоняне и египтяне, помня свое древнее величие, презирали ассирийцев как выскочек и постоянно чувствуя свою унизительную политическую зависимость, никогда не покорялись им полностью. В результате периодические восстания в Вавилоне и внутренние беспорядки в Египте и Палестине поставили ассирийцев перед неразрешимой проблемой.
Итак, Ассирийская империя покоилась на шатком основании. Возможно, ассирийская мощь была недостаточной, чтобы разместить войска и чиновников на всей территории Среднего Востока, или усилия по распространению своего влияния опасно истощили ассирийские ресурсы. Как бы то ни было, классическое сочетание нападений варваров (мидийцев из Ирана и скифов из северных степей) с внутренним восстанием (в Вавилонии) вызвало внезапное крушение Ассирийской державы (612-606 гг. до н.э). Ниневия, столица Ассирии, была разрушена, и Ассирийское государство навсегда исчезло как политическая реальность.
Г. После краткого перерыва, когда мидийцы, халдеи и египтяне разделили наследие поверженной Ассирии, новые полуварвары-завоеватели нарушили шаткое равновесие сил, установившееся между этими тремя народами. Кир Персидский, выйдя на авансцену истории около 550 г. до н. э. в юго-западной части Иранского плоскогорья, в удивительно короткие сроки покорил большую часть Среднего Востока. Когда его сын и наследник Камбиз в 525 г. до н. э. завоевал Египет, Персидская империя простерлась от Нила до Амударьи.
Персидское господство не уничтожило сепаратистские настроения в Египте и Вавилоне, и опасные восстания часто вспыхивали в этих провинциях. Но персы, возможно, располагали большей военной мощью, чем ассирийцы, и каждый раз им удавалось подавить мятеж. Более того, их ассирийские предшественники уже многое сделали для того, чтобы сломить местное сопротивление имперскому господству, и даже национальная гордость Египта и Вавилона пошатнулась после череды военных поражений. В результате военная мощь персов, усиленная торговым и культурным обменом и важными достижениями в методах управления государством и создания коммуникаций, придали Персидской империи относительную стабильность.
С достижением такого результата политическое развитие Древнего Востока пришло к логическому, если не к историческому, итогу. Древний цивилизованный мир был объединен под единой властью, варварские окраины эффективно удерживались в благоговейном страхе. Но на своих северных границах персы столкнулись с проблемой, решение которой оказалось за пределами возможностей их государства. Еще до эпохи Кира группа небольших греческих городов-государств начала создавать цивилизацию, которая хоть и заимствовала многие элементы у Востока, но тем не менее качественно отличалась от него.
КОЛЕСНИЦЫ В ДЕЙСТВИИ
Эта цивилизация вскоре стала путеводной звездой для народов Македонии, Фракии и Северного Причерноморья и вызывала восхищение даже у персов. Уже в 479 г. до н. э. неожиданные победы греков при Саламине и Платеях принудили персов к обороне. Полтора столетия спустя эллинизированные македоняне и их греческие союзники вторглись в Персидскую империю и разрушили ее (334-330 гг. до н. э.), привнеся новое и очень мощное культурное влияние, распространившееся на древнюю цивилизацию Среднего Востока.
Возвышение греческой цивилизации от положения периферийного ответвления цивилизации Среднего Востока до равного и даже превосходящего ее субъекта ознаменовало основополагающую веху в истории цивилизации. Эра превосходства Среднего Востока закончилась — началась эпоха сложных культурных взаимодействий среди ведущих цивилизованных сообществ Европы, Среднего Востока, Индии и Китая. В Евразии возникло подобие равновесия культур, которое просуществовало до 1500 г. н. э., когда Европа начала доказывать свое новое превосходство над всеми народами и культурами мира.
Конечно, любая дата, определяющая окончание эры превосходства Среднего Востока, не может не быть произвольной. Но 500 г. до н. э. — это подходящая дата, совпадающая с высшей точкой могущества персов и их влияния как на греческих, так и на индийских границах мира Древнего Востока непосредственно перед ионийским восстанием 499 г. до н. э., поколебавшим могущество царя царей. Кроме того, к 500 г. до н. э. цивилизации Греции, Индии и Китая приобрели свои многие отличительные особенности. Засверкали греческое искусство и философия, и в это же время Конфуций в Китае и Будда в Индии ввели в повседневную общепринятую практику многое из того, что остается характерными чертами китайской и индийской цивилизаций.
Б. ВОЕННО-ПОЛИТИЧЕСКИЕ ИЗМЕНЕНИЯ
На протяжении 1700-500 гг. до н. э. равновесие сил между цивилизованными государствами и их соседями-варварами продолжало занимать центральное место в военно-политической истории Среднего Востока. Это равновесие никогда не было простым. В целом численность населения, регулярная воинская дисциплина, значительные источники материальных ресурсов и развитие ремесел обеспечивали преимущество цивилизованным государствам, но внутренние восстания против деспотичных и иногда культурно чуждых правителей или чиновников порой сводили на нет эти преимущества. Более того, варвары периодически проявляли большую гибкость в изобретении или использовании новых методов ведения войн. Так произошло в XVII в. до н. э., когда народы из северо-восточных окраин месопотамского мира улучшили военные колесницы, и столь же важное усиление ударной мощи варваров, вызванное использованием железного (точнее, стального) оружия, помогло подтолкнуть вторую волну нашествий (1200-1000 гг. до н. э.).
Технология выплавки металла из железных руд стала общепринятой и доступной около 1400 г. до н. э. в Северо-Восточной Анатолии, но еще долгое время новое мастерство оставалось секретным и местным. Затем вслед за разрушением империи хеттов (возможно, под ударами фригийских захватчиков) около 1200 г. до н. э. кузнецы Малой Азии, находившиеся ранее под властью хеттов, расселились на обширных пространствах. В результате производство и обработка железа начали приобретать большое значение на Среднем Востоке и в Европе, так что в этих регионах полусталь заменила бронзу как основной оружейный и инструментальный металл в 1200-1000 гг. до н. э.
Несовершенная сталь древних времен редко превосходила бронзу и всегда страдала от подверженности ржавчине. Однако важность железной металлургии заключалась в том, что железные руды широко распространены в природе и сравнительно дешевы, так что обычные крестьяне могли позволить себе стальные лемеха плугов, серпы и косы. Такие инструменты значительно облегчили труд и увеличили производительность сельского хозяйства. Стало возможным успешно возделывать тяжелые и каменистые почвы, которые едва ли можно было обработать каменным или деревянным плугом. Доступность таких инструментов увеличила как географические масштабы, так и производительность сельского хозяйства, от которого зависела жизнь городов и в конечном счете — самой цивилизации.
ОТ БРОНЗЫ К ЖЕЛЕЗУ
Более явно и быстро новая металлургия улучшала средства ведения войны. Стальное оружие стало достаточно дешевым, чтобы быть доступным для простых воинов, и сразу возросло значение грубого численного превосходства. Защищенный стальными латами, щитом и шлемом обычный пехотинец получил возможность противостоять стрелам даже благородных колесничих и достойно отвечать им. Следовательно, исход битвы уже не решали маневры нескольких десятков колесниц. Массы пехоты стали решающим фактором. Относительно однородные варварские племена, где каждый человек был истинным солдатом, первыми продемонстрировали широкие возможности применения нового металла в военных целях. Цивилизованным сообществам оказалось труднее использовать новую военную технологию. Надменные аристократы, правители цивилизованного мира, редко снисходили (да и просто не отваживались) до того, чтобы вооружить основную массу населения. Военная мощь цивилизации была подорвана острым социальным разделением между воинами-аристократами и невоенным подневольным людом, который во многих случаях был настолько отчужден от своих господ, что был активно или пассивно нелояльным. И поэтому нет ничего странного в том, что отсталые варварские племена оказались способны разгромить колесничную армию хеттов в Анатолии и микенскую цивилизацию в Греции, низведя эти области до уровня варварства.
Однако структура цивилизованной жизни в местностях, более близких к центру Среднего Востока, оказалась прочнее. И египтяне, и ассирийцы уступили свои имперские завоевания варварам, но спасли свои коренные территории. Итак, два принципиально важных региона цивилизации Среднего Востока сохранили свою политическую автономию, в то время как этническая, языковая и политическая карта драматически изменялась на окраинах Плодородного Полумесяца и наиболее сильно в средней его части, соединяющей Египет с Месопотамией.
* * *
Эти технические рассуждения могут объяснить успех варварских нашествий, прервавших политическую историю Древнего Востока к концу II тыс. до н. э. Но возникновение сопротивления в виде «патриотической реакции» должно в большей степени объясняться психологическими факторами. Сборщики налогов и ренты никогда не вызывают симпатий у своих жертв, и можно предположить, что варвары-повелители редко бывали популярны среди порабощенного ими населения. Более того, культурные различия между правителями и покоренными народами ежедневно давали местным вождям возможность мобилизовать народное недовольство. Знакомство с новейшими методами ведения войны, позволившими варварам совершить их завоевания, дало возможность таким вождям учиться у своих угнетателей и таким образом увеличить шансы восстаний на победу. И в то время, как военная мощь покоренного населения усиливалась, одновременно невидимые процессы подтачивали силы чужеземных поработителей — для варварских воинов и их потомков привыкание к роскоши цивилизации означало потерю военной сплоченности и доблести. Такое положение обусловило успех «патриотической реакции».
История Египта под властью гиксосов дает яркий пример таких параллельных процессов. Последние правители-гиксосы освоили внешние проявления египетской цивилизации, в то время как местные повстанцы одержали решающие победы только после того, как переняли технику военных колесниц у своих ненавидимых чужеземных господ и сделали ее своей. С момента восстановления независимости Египта фараоны повели наступление в Палестине и Сирии и простерли свое господство до пределов Евфрата, тогда как элиту созданной по новому образцу египетской армии составили наемники и профессиональные возничие колесниц, в большинстве своем набранные из варварских племен на окраинах египетского мира, их служба оплачивалась из военной добычи и налогов.
Основываясь на древней традиции централизованной государственной машины, египетские фараоны создали военную организацию, превосходившую любую доступную варварским военных вождям или их потомкам. Фараоновы колесничие были наемниками, которых можно было сконцентрировать в гарнизонных крепостях в стратегических пунктах империи и постоянно поддерживать их высокую боеготовность. Такая сила, подобно отточенному лезвию, имела несомненное превосходство над армиями соперников, которые должны были для каждой военной кампании созывать потомков победоносных воителей из их поместий. Но если при этом фараон терял личное влияние на армию, это грозило быстрым падением дисциплины. Такое произошло во времена фараона Эхнатона (1380-1362 гг. до н. э.), который посвятил себя религиозной реформе и не считал военные предприятия необходимыми для сохранения империи.
После бедственного в военном отношении правления Эхнатона реорганизацию армии начал фараон Хоремхеб (1349-1319 гг. до н. э.), сам профессиональный военный, узурпировавший трон. Воинственные фараоны Девятнадцатой династии (1319-1200 гг. до н. э.) использовали эту реорганизованную им армию для повторного завоевания Палестины и части Сирии. Но старое военное превосходство безвозвратно ушло. С 1280 г. до н. э. Египет был вынужден защищаться от всевозрастающей силы набегов «народов моря» — воинственных мореплавателей смешанного происхождения, пришедших с севера и запада и вооруженных, по крайней мере к концу тысячелетия, дешевым железным оружием. Египтяне тяжело пострадали от этих нашествий и после 1165 г. до н. э. потеряли все свои территории, кроме самой долины Нила. Идеально отлаженная профессиональная армия колесниц, создавшая империю, теперь устарела; а отсутствие железных руд в долине Нила затруднило египтянам использование преимуществ новой военной технологии. Собственно, они едва ли даже предприняли такую попытку. Египет утратил имперские амбиции и стал придерживаться, насколько это было возможным, политики изоляции, укрывшись за защищавшими его пустынями.
Ассирийцы успешнее использовали «патриотическую реакцию» в борьбе против варваров, которые в XII-XI вв. до н. э. были очень близки к завоеванию цивилизованных государств. Железные руды были широко доступны в горах Северной Месопотамии, и ассирийским монархам в I тыс. до н. э. было легко обеспечить своих солдат оружием из нового металла. Кроме того, относительно широкое распространение железных руд дало им возможность увеличить армии до ранее невиданных масштабов. В случае возникновения опасности ассирийские цари призывали на войну мужское население своей страны, и резкое численное превосходство оседлого населения позволяло вести успешную борьбу против воинских отрядов варваров.
Первые солдаты были набраны из коренного крестьянского населения самой Ассирии, а местная знать составила корпус полупрофессиональных офицеров. Но по мере того, как империя увеличивалась в размерах, а военные кампании стали вестись на все более дальних границах, коренных ассирийцев стало не хватать для пополнения рядов солдат. Это привело к тому, что для ассирийских царей политика формирования армии стала опираться на массовое включение в нее войск завоеванных государств в полном составе и на рекрутирование как находящихся в пределах страны рабов, так и завоеванных народов. Такая практика сеяла беду. Ко времени падения Ассирии (612 г. до н. э.) армия состояла из чужеземцев и подданных, не испытывавших чувства преданности своим правителям.
Недостаток твердого национального духа в ассирийских армиях последнего века империи восполнялся умелой методичной организацией и дисциплиной. В период наиболее быстрого распространения власти Ассирии (середина VIII в. до н. э. и позже) вооруженные силы были разделены на четыре основных рода войск: легкую пехоту, тяжелую пехоту, кавалерию (введена ок. 875 г. до н. э.) и уже устаревшие колесницы. Пехота была, безусловно, самой многочисленной и состояла из регулярных воинских частей. Кроме того, ассирийская армия делилась на гвардию, постоянные силы гарнизонной службы и резерв, состоявший из демобилизованных ветеранов и других лиц, получивших земли в обмен на обязательство встать на службу в случае военной угрозы. Офицерский корпус представлял собой отдельное сословие ассирийского государства, но высшие офицеры, похоже, набирались исключительно из узкого круга военных династий. Назначение на должность и продвижение по службе регулярно производились от имени царя, и вступление на престол нового владыки, что характерно, влекло за собой перетряску высшего военного офицерства.
Почти ничего не известно об ассирийской тактике ведения боя. Регулярные части, кажется, не применялись на полях сражений: рассыпной строй, видимо, давал больше свободы лучникам, при этом не делая их удобной целью для вражеских стрел. Скульптурные батальные сцены, ранее украшавшие царские дворцы, позволяют предположить, что пехотинцы-лучники составляли главную ударную силу. Каждый стрелок был защищен тяжеловооруженным воином-щитоносцем с копьем для рукопашной схватки. Кавалерия и колесницы занимали незначительное, но крайне почетное место и использовались для преследования разбитого врага. Ассирийцы добились больших успехов в создании тяжелых стенобитных и осадных орудий и были мастерами осады и штурма укрепленных городов. Кроме того, такие достижения, как прокладка дорог для колесниц по пересеченной местности, форсирование людьми со снаряжением рек, а также ускоренные длинные марши, позволявшие застать врагов врасплох, были обычной практикой, отражавшей общее превосходство ассирийской военной организации.
ДВА ЛИЦА АССИРИИ
Эти скульптуры двух ассирийских царей, Ашшурнасирпала (883—859 гг. до н. э.) слева и Саргона II (722—705 гг. до н. э.) справа демонстрируют, соответственно, религиозный консерватизм и беспощадную административную рациональность Ассирийской империи. Ашшурнасирпал изображен в ритуальной позе, наблюдавшейся еще у ранних шумерских статуэток, и, подобно им, озабоченно ожидает решения богов, которое ему сообщат жрецы, чьи традиции непрерывно восходят к седой древности Шумера. Грозный профиль Саргона II также имеет свои художественные корни в глубоком прошлом Месопотамии, но традиция военных походов и имперских завоеваний, которую он продолжал, разрушала старые привычки, обычаи и благочестие. Трения между жестким консерватизмом и радикальным рационализмом, жрецом и царем, храмом и дворцом стояли в центре письменной истории Месопотамии. Ассирийцы лишь обострили старое противостояние до новой, невыносимой крайности; здесь в камне полностью отражены эти противоречия их империи.
В целом ассирийская военная организация и система управления кажутся нам удивительно современными. Несомненно, стиль европейских армий последних трех веков, а также имперских армий Рима и Персии во многом напоминает ассирийский. Изобретение такого важного инструмента управления государством, как массовая пехотная армия, было, безусловно, величайшим достижением, в чем следует отдать должное кровожадным ассирийцам, каким бы ужасным ни представлялось нам назначение этого инструмента.
В. СИСТЕМЫ УПРАВЛЕНИЯ
Отливы и приливы народов и армий в плодородных областях Среднего Востока в 1700-500 гг. до н. э. вызвали стихийное улучшение методов управления, необходимых для сохранения целостности большого государства. Этот прогресс, однако, часто прерывался длительными периодами явного отката к прошлому, пока административные методы Хаммурапи не были значительно улучшены Ассирийской и Персидской империями.
Воины на колесницах, прокатившиеся волной по Среднему Востоку в 1700-1500 гг. до н. э., основали слабо централизованные «феодальные» государства. Удачливые предводители воинских отрядов просто разделили завоеванные земли между своими главными соратниками. Весь дух варварского общества делал иную политику немыслимой; царь, который постарался бы сохранить для себя власть и прерогативы методами Хаммурапи, показался бы тираном и узурпатором в глазах своих воинов. Поэтому административная машина, на которой Хаммурапи основал свою власть, была частично разрушена или пришла в упадок.
Во-первых, завоеватели считали, что их племенные и воинские традиции не будут подвергаться существенным изменениям. Войны продолжатся по знакомому сценарию: когда царь решит пойти в поход, он призовет своих могучих воинов, которые выйдут из своих поместий при оружии и на колесницах, готовые к новой кампании. Но магнаты-землевладельцы, зная, что их собственной власти над обширными угодьями ничто не грозит, легко меняли героизм как на новые идеалы, так и на новые предметы роскоши, доступные им как хозяевам и повелителям цивилизованного населения. Они не всегда были рады перспективе новой войны и уж вовсе не подчинялись автоматически царским приказам. Уклонение от военной службы в провинциях ширилось одновременно с возрастанием царских амбиций; для царя, правившего городским населением по канонам бюрократической системы, всегда существовало искушение восстановить самодержавную власть, которой наслаждались его предшественники на троне. Потому оседание победоносных военных ватаг среди цивилизованного населения неизбежно заканчивалось трениями между царем и знатью.
Подробности таких процессов редко встречаются в дошедших до нас записях. Каменная стела, найденная в Вавилоне, показывает, что некие царские прерогативы сохранились. Надписи повествуют о том, что различные касситские монархи даровали знати, или реже городам, иммунитет от царского судопроизводства и налогообложения. Эти дары явно раздавались в большом количестве; и слабость касситского государства в международных столкновениях, похоже, показывает, как мало было позволено центральной царской власти.
Дальше к северу на окраинах цивилизации варварский тип феодального правления был более успешным. Приблизительно в 1600-1400 гг. до н. э. цари Митанни создали обширное, хоть и слабо централизованное, государство, распространившее свою власть на север Месопотамии, Сирию и, возможно, также часть Анатолии. В этих областях, где городская жизнь была еще слабой и требовались постоянные усилия для противостояния непрерывным атакам варваров из степей и предгорий, воинский дух и дисциплина, вероятно, разлагались медленнее, чем в касситском Вавилоне. Когда власть Митанни, наконец, ослабела и рухнула (ок. 1380-1270 гг. до н. э.), другое феодальное и имперское государство, Хеттская империя, выросло на северо-западных окраинах цивилизации Среднего Востока. Упадок воинского духа и дисциплины варваров постиг сначала касситов, затем Митанни и наконец хеттов, которые еще в XIV в. до н. э. учились вождению колесниц у специалистов из Митанни.
Главным наследником этих варварских империй стал Египет; однако фараоны не ввели никаких важных административных улучшений. В пределах самого Египта бог-царь имел многовековую монополию на власть, которая была восстановлена после изгнания гиксосов. Но реалии управления даже в долине Нила приобретали все большее сходство с центробежными процессами в варварских монархиях того времени. В частности, богатство и привилегии нескольких великих храмов толкали жрецов на попытки создать теократическое «государство в государстве». Кроме того, постоянная армия представляла собой совершенно новый инструмент власти, порой игравший решающую роль в дворцовых интригах и переворотах. Таким образом, привилегированные жрецы и профессиональные военные изменили внутренние реалии египетского государственного управления, хотя их старые формы и способы сохранились в неприкосновенности.
За пределами Египта Нубия на юге была включена в административную структуру египетского государства, но на севере, в Палестине и Сирии, фараоны последовали примеру варваров и оставили местных князей и властителей, требуя от них лишь уплаты дани и отправки воинских отрядов для подкрепления египетской армии во время военных кампаний. Прямое египетское правление в этих провинциях было ограничено военной сферой; в стратегически важных точках были размещены гарнизоны под командованием чиновников фараона. Ничто напоминающее Кодекс законов Хаммурапи или хотя бы его бюрократическую иерархию административных чиновников не связывало азиатские провинции Египта воедино. Возможно, исконно египетская система управления, строящаяся, как это было на Ниле, на теологических принципах, делавших фараона богом на земле, не могла быть перенесена в чужие земли, где ни географические условия, ни религиозные и культурные традиции не благоприятствовали этому. Египетская империя в Азии никогда не была чем-то большим, чем просто собранием раздробленных местных княжеств.
* * *
Варварские государства, основанные в XII в. и XI в. до н. э., в некоторых важных отношениях отличались от своих предшественников XVIII-XVI вв. до н. э. Изобилие железа демократизировало воинское снаряжение, так что размах аристократических империй больше не отвечал военным реальностям. Вместо этого племена и разбойничьи банды, проникавшие на территорию Среднего Востока в 1200-1100 гг. до н. э., основывали небольшие государства, где мелкие землевладельцы и крестьяне противостояли — пусть и тщетно в конечном счете — политической централизации, крепко держась старинных традиций всеобщего равноправия, которые определяли ценность человека его силой, храбростью и успехами в битвах.
Среди этих новых государств только Древнееврейское государство достаточно известно, чтобы можно было понять что-либо в его развитии. До эпохи Саула (ок. 1020 г. до н. э.) евреями руководили, но не управляли ими самодержавно, «судьи», и различные племена свободно объединялись в своеобразный религиозный союз, время от времени собираясь на собрания под руководством жрецов святилища в Шило. Ситуация в Палестине, возможно, была необычной тем, что вторгшиеся туда евреи имели только незначительное военное превосходство над атакованными ими ханаанскими племенами. Евреи стремились основывать свои поселения на возвышенностях и на земледельческих окраинах Юго-Восточной Палестины, в то время как более богатые прибрежные равнины занимали более сильные в военном отношении филистимляне, у которых железо было распространено намного шире, чем у евреев.
В землях, где захватчики имели большее военное превосходство, они образовывали привилегированный класс; иногда, подобно филистимлянам, живя в городах и оставляя работу в поле порабощенным туземцам. В Сирии и Южной Месопотамии арамейские и халдейские завоеватели, по-видимому, следовали этому правилу, как и дорийцы в Греции. Города-государства и небольшие племенные союзы, следовательно, сменили имперские и феодальные методы управления, свойственные веку боевых колесниц. Этим маленьким политическим структурам была присуща внутренняя нестабильность, поскольку борьба с соседними государствами и народами довольно быстро приводила к сосредоточению все большей власти в руках отдельных военных вождей, которые по мере своих успехов создавали все большие государства с по крайней мере рудиментарными профессиональной армией и административной бюрократией.
Библейский рассказ о возвышении Древнееврейского царства во времена Саула, Давида и Соломона (1020-925 гг. до н. э.) дает яркое представление о некоторых деталях такого процесса среди древних евреев. Народное недовольство налогами и трудовыми повинностями, вводимыми царской администрацией, можно проследить в библейской истории о грехе Давида — предпринятой им переписи своего народа. Осуждение пророком Натаном поведения Давида демонстрирует столкновение между традиционным моральным кодексом и соблазнами, окружавшими владетельных монархов, опиравшихся на профессиональные воинские отряды, состоявшие как из израильтян, так и, как свидетельствует имя Урии Хеттиянина, из иностранных наемников. Во времена Соломона проникновение из Финикии и Северной Сирии элементов цивилизованного государственного управления и религий было очень активным. Но по мере того, как Древнееврейское царство становилось цивилизованным, его правители все больше отходили от старых народных традиций и стандартов поведения. Эта растущая трещина заставила великих пророков VIII в. до н. э. осудить во имя Яхве и чистоты религии неправедные новшества, вводимые царями и их слугами.
Несомненно, развитие Древнееврейского царства было уникальным в некоторых аспектах; безусловно, эволюция пророческой религии не имеет аналогов. Но такие соседние государства, как Дамаск, Тир, Хамат, Алеппо и Кархемыш, похоже, прошли более-менее похожий путь от племенных групп или локальных городов-государств до маленьких царств. Политическое развитие в период железного века походило на процессы в Шумере и Аккаде в III и II тыс. до н. э. Но теперь это развитие шло гораздо быстрее: уже были известны готовые удобные модели цивилизованной администрации в таких государствах, как Египет и Вавилон, которые, даже находясь в упадке, продолжали поражать воображение. Честолюбивые и энергичные цари всегда имели наготове образцы цивилизованной системы правления. Было легче заимствовать элементы бюрократической системы Хаммурапи, чем изобретать собственную, так что одно поколение могло достичь степени политической интеграции, сравнимой с той, которой Древняя Месопотамия достигла только после тысячелетнего развития.
Политическая консолидация и бюрократизация, конечно, не остановились с появлением ряда централизованных, но небольших по территории государств на Среднем Востоке. Напротив, военно-политическое давление, которое раньше благоприятствовало централизованной царской администрации, продолжало действовать, причем на еще большем географическом пространстве. Ассирийское государство стало огромной по территории империей, чья административная интеграция была под стать, а то и превосходила в некоторых аспектах достижения Хаммурапи.
Со времен Тиглатпаласара III (745-727 гг. до н. э.) территория, на которую распространялось ассирийское влияние, была разделена на искусственно созданные провинции под управлением царских чиновников, осуществлявших сбор налогов, мобилизацию людских ресурсов на военную службу и государственные строительные работы, разбиравших судебные тяжбы и поддерживавших постоянную связь с царским двором. На окраинах империи, где было труднее насадить центральную власть, ассирийцы превратили местных правителей в своих вассалов, но стремились, как это наблюдалось позже в Римской империи, превратить вассально зависимые государства раньше или позже в обычные провинции.
Как и подобало наследникам древней вавилонской культуры, ассирийцы рано развили основы письменного права. Некоторые ассирийские законы явно опирались на известный Кодекс Хаммурапи, другие отражали более грубые и простые условия и отношения. Эти законы, похоже, действовали во всех провинциях империи, создавая таким образом общую правовую систему в существенной части Среднего Востока. Хотя в зависимых государствах местные законы продолжали применяться во всем их разнообразии.
Другим важным связующим элементом в Ассирийской империи была торговля. Сами ассирийцы не были очень активными купцами. Во внутренней торговле доминировали арамеи, а в морской — финикийцы. Совершенно ясно, что даже неидеальное умиротворение огромного цивилизованного региона способствовало коммерции, так же как и, по-видимому, расширение действия ассирийских законов на большую часть империи. Но важнее было то, что ассирийцы создали дорожную систему, сперва предназначенную для военных нужд. В некоторых местах эти дороги были вымощены камнем и достаточно широки, чтобы по ним могли двигаться колесницы; а поскольку перемещение армий по сути своей не отличается от перемещения товаров, важным результатом создания таких дорог стало значительное облегчение дальних перевозок и развитие торговли.
Постоянную опасность для усилий ассирийских монархов по поддержанию стабильности в империи представляли восстания в провинциях. Способность ассирийцев внушать страх, которой они так кичились во многих царских надписях, не исключала такой опасности или даже усиливала ее, поскольку восставшие, решившись на борьбу, сопротивлялись отчаянно. Однако два административных механизма, которые ассирийцы использовали для предотвращения успешных восстаний, имели важные последствия для истории Среднего Востока. Первый заключался в создании военизированных поселений среди склонных к неповиновению народов. Такие поселения сначала, вероятно, организовывались из нуждавшихся в земле ассирийских крестьян. Но прежде чем империя достигла вершины своего могущества, излишек исконно ассирийских земледельцев для основания таких поселений истощился. В результате население новых военизированных колоний стало смесью разных народов, что привело к тесным контактам различных культурных тенденций. Второй предупредительной мерой, используемой ассирийцами, стало полное переселение мятежных народов из их родных земель в отдаленные части империи. Такие переселения становились глубоким потрясением для традиционных социальных моделей и гарантировали смешение народов и традиций в масштабе, много большем, чем это могло быть достигнуто в любом другом случае.
Такая политика, наряду с многоязычным характером ассирийской армии, ростом торговли и распространением арамейского языка и письменности в качестве «лингва франка» ускорила развитие космополитической культуры Среднего Востока. Эта культура многое черпала из многообразных местных традиций, но одновременно в большей или в меньшей степени приводила местные отличия к некоему общему знаменателю. Этот зарождавшийся космополитизм был, возможно, наиболее устойчивым достижением Ассирийской империи, хотя административная и военная структура, в пределах которой происходило развитие культуры, сама по себе тоже была значительным достижением, дав более поздним империям Среднего Востока и Средиземноморья убедительные модели для строительства собственных систем управления.
Персы извлекли огромную пользу из применения ассирийских методов государственного управления, однако только в царствование Дария Великого (522-486 гг. до н. э.) персидская правительственная структура приобрела устойчивую форму. У Кира и Камбиза было слишком мало времени на что-либо, кроме войны, и они не установили систему единообразного правления на завоеванных территориях. Более того, Кир позаботился о восстановлении местных религиозных культов, попранных его ассирийскими имперскими предшественниками. Возможно, его успехи во многом опирались на такую политику, которая позволила ему выступить освободителем не только евреев, которых он избавил от вавилонского плена, но также и других народов.
Вскоре логика империи подтолкнула персов к возвращению ассирийских методов. Дарий, чьи наследственные права на трон были спорными, не мог основывать свою власть лишь на традиционной роли военного вождя, как это стремились делать Кир или его сын Камбиз. Наоборот, он создал постоянную бюрократию, ввел в армии единообразную иерархию и издал свод законов. При этом он напрямую заимствовал из вавилонского и ассирийского наследия. Тем не менее Дарий ввел одно значительное улучшение — он время от времени посылал специальных инспекторов («царево око»), которые докладывали о состоянии дел в провинциях, а также о преданности и компетентности местных чиновников.
К концу царствования Дария, а особенно во времена правления его сына и наследника Ксеркса (486-465 гг. до н. э.), персидским царям еще больше пришлось черпать из ассирийского опыта. Политика Кира, дававшая широкую автономию храмовым жрецам и другим политико-религиозным институтам, предлагала готовый инструмент власти и фокусировала недовольство, которое честолюбивые местные лидеры могли использовать для организации мятежа. В последние годы царствования Дария восстал Египет, а вслед за ним — Вавилон. Ксеркс отомстил разрушением великого храма Мардука и разогнал его жрецов, издавна служивших залогом сохранения древней вавилонской цивилизации. Подобное же драматическое наказание постигло Египет лишь после восстания 343 г. до н. э., когда персы полностью разграбили все главные храмы этой древней земли и разогнали их жрецов.
Эти разрушения храмовых структур отмечают момент практического исчезновения старых сепаратистских традиций цивилизаций Вавилона и Египта. Конечно, древние жрецы выжили; но по крайней мере в Месопотамии преемственность была необратимо нарушена. В последующих поколениях вавилонские жрецы больше не могли безоглядно основывать свое величие на авторитете незапамятной древности. Наоборот, они вступили во взаимодействие с окружающим их миром, активно переоценивая свое культурное наследие. В общем, сложное взаимодействие между зороастризмом и вавилонскими религиозными темами и идеями начало видоизменять обе религии вплоть до их слияния даже до того, как поток греческого влияния, принесенного нашествием Александра (334-323 гг. до н. э.) на Древний Восток, ознаменовал новую культурную эру в Месопотамии.
С другой стороны, древняя египетская культура сохранилась в своей защитной раковине намного дольше. Даже во времена Птолемеев (323-30 гг. до н. э.), несмотря на давление, которому подвергался египетский дух со стороны эллинизированного населения, египетские жрецы и крестьяне продолжали жить своей жизнью, как и прежде. И разве что на заре римской эпохи стали проявляться признаки плодотворного взаимодействия между исконными египетскими и космополитическими эллинистическими традициями, после чего египтяне, как до них жители Месопотамии, потеряли свое древнее культурное самосознание и постепенно растворились в огромной окружающей их цивилизации, вместе с остальным миром Востока реагируя на одни и те же культурные влияния, и постепенно обретая способность к развитию.
Г. СОЦИАЛЬНАЯ СТРУКТУРА
Если мы попытаемся бросить взгляд с высоты птичьего полета на социальную структуру Среднего Востока в 1770-500 гг. до н. э. и этот взгляд охватит все земли от границ Египта до Иранского нагорья и от Анатолии до Персидского залива — общее впечатление от увиденного можно выразить так: общий подъем и выравнивание. Города укоренились в областях, ранее заселенных только племенами или сельскими общинами; принципы социальной организации, ранее ограниченные географическими рамками Месопотамии и прилегающих областей, охватили весь Средний Восток. Короче, «великое общество» века Хаммурапи пережило трудности варварского нашествия и возродилось более жизнестойким, чем ранее, распространив свое влияние на весь мир Древнего Востока.
Крестьянская деревня, как и во времена неолита, продолжала оставаться той базовой ячейкой общества, в которой проходила жизнь большинства людей. В горах такие общины, по-видимому, были по-прежнему относительно свободными, лишь в малой степени испытывая политическое и культурное влияние более развитых равнин. Аналогично жизнь племен на окраине пустыни оставалась неизменной с III тыс. до н. э. Дух гордости и первобытного равноправия у населявших эти области варваров резко контрастировал с чувством психологического отчуждения от представителей высших социальных слоев, который был характерен для угнетенного крестьянства цивилизованных равнин, где задолго до 1700 г. до н. э. помещики установили свои притязания на труд землепашцев и долю урожая. Вторжения на протяжении нескольких последующих веков не внесли изменений в эти взаимоотношения, хотя языковые и культурные особенности слоя помещиков менялись в соответствии с течением военных и политических событий.
Начавшееся использование железа и возобновление варварских нашествий в XII-XI вв. до н. э. оказали глубокое влияние на жизнь крестьян Среднего Востока. В эти века захватчики-варвары приходили не как аристократы, восседающие в колесницах и претендующие на господство над земледельцами, а как масса воинов, вооруженных стальным оружием и готовых по мере сил сохранить простое равноправие своих предков. В результате в некоторых частях Среднего Востока возникло свободное крестьянство, признававшее лишь несколько туманное племенное или личное подчинение военным вождям и судьям.
Нельзя сказать определенно, как миграции в железный век привели к появлению свободного крестьянства на Среднем Востоке. В Вавилонии и в Египте традиционная зависимость от жречества, царской власти или помещиков сохранилась без больших изменений, и даже в таких отсталых обществах, как израильское, требования военных вождей относительно установления налогов, снабжения армии и трудовых повинностей к 1000 г. до н. э. стали подрывать независимый статус и личную свободу крестьянства. Политические и военные факторы дополнялись экономической дифференциацией, которая становилась особо сильной везде, где приобретали важное значение деньги. Это происходило потому, что коммерческий склад ума и деньги породили ростовщичество, а оно оказалось способным очень быстро разрушить свободные крестьянские общины. В плохие времена независимые крестьяне попадали в долговую кабалу и теряли сперва землю, а затем и личную свободу, а их хозяевами становились те, кто так или иначе сумел накопить деньги или семена. Библейские запреты на ростовщичество и осуждение пророками богатства нужно понимать с учетом этих обстоятельств.
К тому времени, когда Ассирийская империя стала господствовать на большей части Среднего Востока, там явно преобладали крупные поместья и зависимые крестьяне. Однако ассирийский закон предлагал зависимым крестьянам некоторую защиту (например, проценты на ссуду под урожай могли начисляться только после согласованной даты возврата ссуды). И даже рабы имели некоторые права перед законом вместе с обязанностью служить в войске. Возможно, некоторые отголоски более свободного и равноправного века нашли свое отражение в этих правовых положениях, но в целом крестьянские общины снова вернулись к тому полусвободному состоянию, в котором они находились во II тыс. до н. э.
Однако подобно тому, как крестьяне Ассирийской и Персидской империй продолжали пользоваться преимуществами металлических плугов и серпов, появившихся в железном веке, их возвращение в зависимое состояние не исключало все большего участия их в рыночной экономике «великого общества» Среднего Востока. Кроме того, возврат к условиям, существовавшим во II тыс. до н. э., был неполным; даже после того, как помещик, сборщик налогов и ростовщик получали свою часть, по крайней мере некоторые крестьяне сохраняли излишки, чтобы продать их на рынке. Это, в свою очередь, позволяло купить им инструменты и другие товары ремесленников. Металлические орудия облегчили сельскохозяйственный труд и сделали его более продуктивным, обеспечивающим крестьян скромными излишками. С другой стороны, поскольку выплавка и закалка металлических орудий требовала специального оборудования и мастерства, лежащих за пределами возможностей обычного фермера, новая необходимость покупать такие орудия требовала от крестьянина производить новые излишки.
Невозможно узнать, как широко была распространена местная торговля между крестьянами и ремесленниками. Несомненно, ее размах разнился в зависимости от времени и местности, но в итоге, чем больше крестьяне страдали от таких экономических явлений, как рента, налоги и ростовщические проценты, тем меньше излишков они могли продавать на городских рынках. Но так как в I тыс. до н. э. городская жизнь развивалась, можно предположить, что крестьяне продолжали располагать некоторым избыточным продуктом своего труда, которым они обменивались с городскими ремесленниками и торговцами. Без такой местной циркуляции товаров между городом и деревней и без растущей специализации среди городских мастеров и крестьян-фермеров, города продолжали бы оставаться прежде всего административными и религиозными центрами, какими они были во II тыс. до н. э. Тот факт, что размеры и число городов увеличивались, свидетельствует о том, что мастера-ремесленники стали служить не только аристократам-землевладельцам, но также и крестьянским общинам и простым горожанам.
Глубину такой специализации не следует преувеличивать. Несомненно, жизнь огромной части крестьянства Среднего Востока продолжала проходить в маленьком кругу деревенской общины, где не господствовали рыночные отношения и где горожане всегда оставались чужаками, которым вряд ли доверяли, даже если они и владели таким полезным мастерством, как кузнечное или гончарное дело. Но остается фактом то, что крестьянство, чье появление ознаменовало первое проявление цивилизации приблизительно за две тысячи лет до того, оказалось теперь прочно, пусть и на вторых ролях, включенным в «великое общество», формировавшееся вокруг крупнейших городов цивилизации. Земледельцы больше не были самодостаточными, как в IV тыс. до н. э., и не были просто жертвами аристократии, чья культура поддерживалась подневольным трудом крестьян, как это было в конце III и даже в большей части II тыс. до н. э. Наоборот, крестьяне сами скромно, но основательно стали включаться в «великое общество», обменивая часть своих излишков на железные орудия или другие товары, полезные при новых методах ведения хозяйства. Это позволило самому угнетенному общественному классу скромно, но реально извлекать выгоду из разделения труда между городом и деревней.
МЕСТНЫЙ ЭКОНОМИЧЕСКИЙ БАЗОВЫЙ УРОВЕНЬ НА ДРЕВНЕМ ВОСТОКЕ
Местный обмен товарами придал Среднему Востоку новый экономический базовый уровень. Даже когда политические или военные события прерывали дальнюю торговлю и принуждали регионы опираться на собственные ресурсы, социальная и экономическая структура позволяла поддерживать разделение труда между городом и деревней, ремесленниками и крестьянами. При таких условиях городская жизнь никогда не могла полностью исчезнуть, а с городской жизнью возникала возможность появления цивилизованной высокой культуры, даже при том, что преимущества городской жизни были доступны только привилегированным слоям общества, наслаждавшимся большим богатством и досугом, чем те, что были доступны простым мастерам-ремесленникам. Культурные стили продолжали меняться, оригинальность и изысканность высокой культуры Среднего Востока претерпевали значительные подъемы и падения. Но экономическое разделение труда между городом и деревней питало прочное социальное лоно, где цивилизованная жизнь, даже временно прерванная, могла относительно спокойно и быстро восстановиться. И при всех текущих превратностях Средний Восток никогда не терял своей роли фундаментальной основы цивилизации.
Достижение нового общественного и экономического уровня, обеспечивающего существование специалистов-ремесленников, на всем пространстве плодородных земель Среднего Востока представляло собой одно из главных достижений в истории человечества. В III тыс. до н. э. цивилизация была невозможна в землях, орошаемых только дождями. Затем цивилизация стала распространяться из мелиорированных речных долин, но в землях, где невозможно было наладить орошение, она оставалась хрупким и слабо укоренившимся растением, всегда зависящим от сиюминутной концентрации богатства в руках малого числа правителей, помещиков или купцов. Но в I тыс. до н. э. падение какого-либо из политических режимов, исчезновение той или иной группы культурных помещиков или нарушение сложившейся сети дальней торговли больше не грозили исчезновением городской жизни, а с ней — ослаблением экономической специализации и сложной социальной структуры, необходимых для прочной цивилизации. Цивилизация укоренилась на Среднем Востоке, наконец полностью приспособившись к землям с дождевым увлажнением.
* * *
Рыночная экономика, проникшая в деревни Среднего Востока, действовала на различных уровнях. В основе лежал местный товарообмен между простыми ремесленниками и крестьянами. На втором уровне стояли ремесленники и торговцы многочисленных провинциальных городов, которые служили местным землевладельцам, жрецам, сановникам, снабжая их товарами местного производства и случайно завезенными предметами роскоши. На вершине находились несколько коммерческих и производственных центров, чья сеть торговых взаимоотношений распространялась по всему цивилизованному миру и за его пределы.
В центре этой сети лежали города Месопотамии, связанные друг с другом и с портами караванными путями, которые ассирийское и персидское правительство часто улучшало, делая из них постоянные дороги. Вавилон был величайшей метрополией региона, но и многие другие древние городские центры Месопотамии в I тыс. до н. э. продолжали процветать. При касситском и ассирийском правлении некоторые из них обладали царскими жалованными грамотами, гарантировавшими значительную автономию и разнообразные привилегии, распространявшиеся даже на земли за пределами их городских стен. Горожане, например, были полностью освобождены от службы в армии Ассирии, а местные городские собрания и жрецы продолжали управлять делами городов без значительного вмешательства имперских чиновников. Даже после включения в Ассирийскую, а затем в Персидскую империю такие сообщества оставались практически лишь зависимыми городами-государствами, данниками, свободными от обычной провинциальной администрации.
Другие крупные города, также имевшие дарованные имперским правительством привилегии, существовали по всем направлениям от древнего месопотамского центра. Пока стояла Ассирийская империя, ее столицы Ашшур и Ниневия были важными местами торговли и ремесел. Дамаск в Сирии стал крупным перевалочным пунктом на пути между Финикией и Вавилоном; и Кархемыш дальше на север от верхнего течения Евфрата играл ту же роль в торговле с Анатолией. На юго-востоке Сузы уже были важным торговым городом задолго до того, как стали столицей Персидской империи, хотя другие персидские города, такие как Эктабаны, Пасаргады и Персеполис, кажется, представляли собой не более чем административные центры. То же справедливо и для многих городов внутренней Анатолии, хотя Сарды, столица Лидии, были известны не только как коммерческий и ремесленный центр, но и как крепость и дворцовый город. Вдоль побережья Анатолии многие торговые города расцвели после 900 г. до н. э., и полтора столетия спустя торговля приобрела важное значение по другую сторону Эгейского моря, в материковой Греции.
На восточном берегу Средиземноморья города Финикии стали важными торговыми и ремесленными центрами приблизительно после 1000 г. до н. э. Тир и Сидон сыграли ведущую роль в колонизации Западного Средиземноморья, и энергичные мореходы принесли богатства средиземноморских земель в их порты. Моряки из Финикии достигали Британии и ходили вдоль Атлантического побережья Африки. Финикийская торговля следовала путями, проложенными минойскими и микенскими мореходами, связавшими варварские лесные окраины Средиземноморья с мастерскими цивилизованного общества.
В Египте первые города, представлявшие собой нечто большее, чем скопление дворцов и храмов, появляются во времена империи (1465-1165 гг. до н. э.). Мемфис в вершине дельты Нила и Фивы в Верхнем Египте были самыми большими из них, но в обоих городах религиозные и дворцовые элементы продолжали доминировать над торговой и светской жизнью. В дельте Нила возникли города более коммерческого склада, из которых наиболее известен Навкратис. Но примечательно, что Навкратис известен под своим греческим именем, поскольку был основан и в значительной мере заселен греками. Как правило, сами египтяне не были заинтересованы в международной торговле и оставляли такие предприятия иностранцам.
Без сомнения, через южные моря, связывающие Египет, Месопотамию и Индию, продолжали ходить купеческие суда во II и I тыс. до н. э. Завоевание Индии ариями, возможно, прервало на несколько веков морскую торговлю между субконтинентом и Средним Востоком, но после персидского завоевания части долины Инда Дарий проявил большой интерес к развитию морских коммуникаций с этой отдаленной провинцией. Его успехи, кажется, не были значительны, хотя твердых данных о ранней коммерческой истории морей и заливов вокруг Аравии слишком мало. Появление верблюжьих караванов, что позволило торговцам пересекать пустыню с меньшими трудностями, чем вдоль длинной береговой линии полуострова, вероятно, привело к краху (хотя, может быть, только к стагнации) мореплавания в арабских водах в I тыс. до н. э.
Как всегда, торговля вовлекала сложные потоки культурного влияния. Как следствие, в пределах цивилизованного региона Среднего Востока шло стирание местных различий в культуре. За пределами этого региона, в полуварварском мире Индии и Греции и в еще более варварских землях Западного Средиземноморья воздействие культуры проявлялось в подталкивании местных жителей к подражанию, применению и изменению всего, что они находили замечательным в цивилизации Среднего Востока, и к созданию собственных стилей цивилизованной жизни, второстепенной, но существенно независимой от более старых цивилизаций.
Таким образом, право и администрация Ассирийской и Персидской империй вместе с кораблями и караванами купцов создали на всем Среднем Востоке «великое общество», сравнимое с существовавшим во времена Хаммурапи в более узких границах Месопотамии. Только малая часть населения участвовала в этом «великом обществе», дальняя торговля и активность центрального правительства затрагивала лишь незначительное меньшинство. Отсюда экономика метрополии и имперские политические структуры проявляли известную хрупкость, в отличие от намного более устойчивого местного обмена между крестьянами и ремесленниками, гарантировавшего выживание по крайней мере скромной городской жизни даже перед лицом политического или экономического бедствия.
