Книга: Восхождение Запада. История человеческого сообщества
Назад: ГЛАВА II. Прорыв к цивилизации в Месопотамии
Дальше: ГЛАВА IV. Возникновение космополитической цивилизации на Среднем Востоке в 1700-500 гг. до н. э.
ГЛАВА III.
Диффузия цивилизации: первая фаза
А. ВВЕДЕНИЕ
Сельскохозяйственные деревни ближневосточного типа, зародившиеся в виде мелких хозяйств около 6500 г. до н. э., множились и распространялись на новых землях. Этот процесс продолжался в течение V и IV тыс. до н. э., пока к 3000 г. до н. э. зерновые хозяйства не появились в Европе, вдоль побережья Северной Африки, в Индии и на Иранском нагорье, распространившись до Центральной Азии. В этих сельскохозяйственных сообществах происходили процессы социального расслоения, которые в особых, экстремальных случаях (например, в Месопотамии) приводили к возникновению цивилизации.
Месопотамия была крупнейшей орошаемой речной долиной Среднего Востока, расположенной вблизи центров зарождения сельского хозяйства. Этот факт, вероятно, и способствовал созданию здесь наиболее благоприятных условий для развития цивилизации. Когда стали очевидны те возможности, которые могла дать для развития сельского хозяйства эта долина, дальнейшее развитие цивилизации в ней ускорялось за счет сложного культурного взаимообогащения различных племен, приходивших сюда, вытесняя одно другое. Первые крестьяне Месопотамии не могли безмятежно заниматься оседлым хозяйством. Напротив, как мы видим, постоянная близость и набеги враждебных племен заставляли их объединяться и изобретать средства выживания в сложной обстановке, которая потенциально сулила им большие блага, пока в период между 3500 г. и 3000 г. до н. э. не возникло на этой земле то, что уже можно назвать цивилизацией.
Однако рождение цивилизации не остановило реактивные социальные процессы в этом районе. Напротив, наличие в нижнем течении Тигра и Евфрата столь могучего, богатого и культурного сообщества дало этим процессам новый толчок. Нуждаясь в металлах, древесине и камне, добываемых в далеких странах, цивилизованные государства были вынуждены либо посылать экспедиции для вырубки деревьев, добычи руды и камня, либо заставлять местное население выполнять для них эту работу. В обоих случаях были установлены тесные отношения между цивилизованными государствами и менее цивилизованными территориями. Куда бы ни проникали торговцы и солдаты из Месопотамии, они оставляли за собой следы социальных перемен. В результате те элементы цивилизации, которые были приемлемыми для местного населения и могли быть воссозданы в контексте их общественных структур, технологий и географической среды, имели тенденцию к повсеместному распространению.
С одной стороны, это распространение обычаев и техники не было чем-то новым. С самого начала человеческой деятельности различные сообщества заимствовали у своих соседей и приспосабливали к себе способы изготовления различных изделий. Однако цивилизованное общество многому учило других, но сравнительно мало заимствовало само от еще не цивилизованных народов. Таким образом, общественные процессы заимствования происходили в одном направлении — от цивилизованных центров к периферии земледельческого мира. Так, в последней части IV тыс. до н. э. и на протяжении всего III тыс. до н. э. в пределах Старого Света находились в постоянном движении две цивилизационные границы — земледельческая граница между варварством неолита и дикостью палеолита и граница между «городской жизнью» и варварством.
Но распространение цивилизации не могло происходить тем же способом, что и расширение земледельческих деревень. С тех пор как были приобретены основные земледельческие навыки, не требовалось особых условий для возделывания новых полей на девственных землях. Подходящие почвы образовывали широкие пояса, и новые поселения могли размещаться на небольшом расстоянии от старых, формируя более или менее значительную земледельческую зону. Иначе обстояли дела с цивилизациями, которые в свой начальный период требовали особых географических условий для процветания, а именно — наличия орошаемых аллювиальных почв.
Ирригация была жизненно необходимой для ранней цивилизации отчасти также потому, что она давала простым земледельцам возможность регулярно производить земледельческий избыточный продукт. Еще более важно то, что, требуя довольно значительной координации общественных усилий, ирригация способствовала созданию общественных механизмов концентрации продуктов питания в руках правящей верхушки. И как только определенная правящая группа получала право отбирать часть излишка урожая у земледельцев, все большее число людей могло быть использовано не только для рытья каналов, но и для совершенствования культа бога, осуществления военных операций, специализации в качестве ремесленников, артистов и музыкантов: короче говоря, для того, чтобы творить цивилизацию.
Все это было невозможно на почве, орошаемой лишь дождем. Без речного ила и надежного орошения было сложно или вовсе невозможно получить большой излишек продуктов. Без обязательного применения широкомасштабных коллективных усилий для создания каналов и плотин правящей верхушке было сложно установить контроль над каким бы то ни было избыточным продуктом.
С этих пор распространение цивилизации стало скачкообразным; цивилизации «перепрыгивали» на сравнительно большие расстояния, перемещаясь из одной орошаемой речной долины в другую. Поскольку основные орошаемые долины отделялись одна от другой значительными негостеприимными пространствами, новые цивилизации по мере их становления были изначально независимы одна от другой. Местные общественные структуры — обычаи, религиозные культы, политические сообщества — были основным материалом, из которого предстояло сформироваться новым цивилизациям речных долин. Однако в критический период перехода к цивилизации, до того как были найдены местные решения проблем, присущих созданию сложного общества, наступал этап, когда жизненно важным становилось иностранное влияние, ускорявшее и упрощавшее появление новых цивилизаций во всех благоприятных районах в сфере влияния Месопотамии.
Все потенциально орошаемые речные долины находились в пределах земледельческого мира IV тыс. до н. э. Некоторые из них были сравнительно небольшими, например, долина реки Карун, протекающей теперь в нижней части бассейна Тигра и Евфрата, но в древние времена прокладывавшей себе независимый путь в Персидский залив. Эта река вместе с притоками стала основой для раннего развития цивилизации эламитов, но ее долина была настолько связана с более широким комплексом Тигра и Евфрата, что первоначально независимое развитие Элама было вскоре поглощено культурой Месопотамии. Подобным же образом большой источник воды возле берегов реки Иордан стал основой раннего подъема города Иерихон, изолированного и сравнительно маленького островка высокой культуры в окружающем море варварства. Несомненно, были и другие мелкие центры орошаемого земледелия на Среднем Востоке, поддерживавшие маленькие города, чьи жители даже в IV тыс. до н. э. были в состоянии создать для себя по крайней мере основы цивилизованного образа жизни. Но таким изолированным центрам трудно было защитить себя от нападения варваров, и когда во II тыс. до н. э. они столкнулись с блеском и могуществом цивилизаций Египта и Месопотамии, то были поглощены более крупным космополитическим сообществом, постепенно утверждавшимся на Среднем Востоке.
На окраинах Среднего Востока, однако, есть и три более обширные речные долины, хорошо подходившие для размещения больших цивилизованных общин. Две из них, долины Нила и Инда, были освоены около 3000 г. до н. э., и цивилизации на их берегах вскоре стали соперничать с цивилизацией Месопотамии. Третья периферийная речная система — долины рек Сырдарья и Амударья — не была, насколько мне известно, местом какого-либо подобного раннего развития; но, возможно, археологи смогут еще обнаружить следы исчезнувшей и забытой цивилизации в этих долинах. В конце концов, открытие цивилизации шумеров датируется лишь 1890 г., а цивилизация долины Инда была совершенно неизвестна до 1922 г.
Не имеющие выхода к открытому морю долины рек Сырдарья и Амударья были менее доступны влиянию Месопотамии, чем долины Инда и Нила. Даже в IV тыс. до н. э. корабли из земли шумеров проходили через Персидский залив в Аравию и Красное море, таким образом вступая в сношения с древними египтянами. Хотя доказательства таких ранних морских связей между землями шумеров и долиной Инда отсутствуют, но те же капитаны кораблей, которые достигали Красного моря, несомненно, могли достигнуть (и возможно, достигали) устья Инда. Но между долинами Месопотамии и рек Сырдарья и Амударья водного пути не было. Поскольку сухопутный транспорт был дорогим и опасным, незначительные, но поразительно стимулирующие контакты с цивилизацией шумеров, ускорившие создание цивилизаций в долинах Нила и Инда, так и не смогли распространиться в северо-восточном направлении. Если это так, то открытие в будущем забытых ранних цивилизаций в долинах рек Сырдарья и Амударья становится менее вероятным.
Пригодность долин Нила и Инда для поливного земледелия обеспечила подъем цивилизаций Египта и Индии вскоре после 3000 г. до н. э., а спорадические контакты с шумерской культурой ускорили этот процесс. Однако лишь с тех пор, как народы Египта и Индии встали на путь создания самостоятельной цивилизации, они стали действительно доступны влиянию шумеров. Вся монументальная архитектура не могла оптимально развиваться до тех пор, пока в местных общинах не появились личности, заинтересованные в строительстве крупных сооружений и способные управлять необходимой рабочей силой. До этого технические модели шумеров были непригодны к применению. Даже такое сравнительно простое приспособление, как гончарный круг, который, как и монументальная архитектура, по-видимому, был завезен в Египет из Месопотамии, не привилось на местной почве до тех пор, пока в Египте не появились профессиональные гончары, которые были заинтересованы в приобретении и совершенствовании особых знаний, требуемых для изготовления посуды на быстро вертящемся гончарном круге.
По мере создания в Египте и Индии собственного уникального образа цивилизованной жизни эти государства сами стали новыми источниками социального воздействия, влияя на менее развитое окружающее население почти так же, как влияла и продолжала влиять на них цивилизация Месопотамии. Таким образом, увеличились масштаб и интенсивность взаимодействия между первобытными и цивилизованными сообществами, а также ускорился темп социальной эволюции как на всем Среднем Востоке, так и в отдаленных регионах. Эти процессы продолжались до тех пор, пока развитое варварство, включавшее в себя многие легко воспроизводимые элементы цивилизаций речных долин, широко не распространилось по Европе и Азии. Археологи обычно именуют этот период истории человечества бронзовым веком, который в Европе может быть отнесен приблизительно к периоду между 1800 г. и 1000 г. до н. э.
Возникновение развитого варварства основательно изменило мировое равновесие сил. Цивилизованное население стало более чем когда-либо ранее подвержено набегам варваров, представлявших серьезную угрозу благодаря владению техникой и оружием цивилизованной войны. Это глубинное преобразование того, что можно назвать «социальным градиентом» Евразии, проявилось вскоре после 1700 г. до н. э., и его можно считать вехой, знаменующей окончание первого периода истории цивилизации.
Позвольте теперь бросить беглый взгляд на ранние периоды египетской и индийской цивилизаций речных долин и проследить, насколько позволят имеющиеся неполные данные, какое влияние эти цивилизации вместе с цивилизацией Месопотамии оказали на мир варваров.
Б. ЦИВИЛИЗАЦИИ ДОЛИН НИЛА И ИНДА ДО 1700 Г. ДО Н.Э.
1. ДРЕВНИЙ ЕГИПЕТ
По сравнению с тысячелетним процессом вызревания цивилизации шумеров, развитие египетской культуры и общества было относительно быстрым и бурным. Но потрясающий успех ранних египтян в построении государства, развитии религиозной системы, создании нового искусства и в целом в формировании уникального и очень привлекательного образа цивилизованной жизни оказался тяжелым наследием для последующих поколений. Наследники первого великого периода истории Египта ощущали свою неспособность улучшить модели, предложенные предками, и даже сохранить достижения прошлого. Географическое положение страны обеспечивало независимость от значительного иностранного вмешательства, и у Египта не было серьезных внешних стимулов для новых походов, поэтому, несмотря на великолепное начало, цивилизация Египта в некоторых важных аспектах начала отставать от более бурно и последовательно развивающегося общества Месопотамии.
Наиболее очевидным аспектом раннего развития Египта был политический. Около 3100 г. до н. э., когда большая часть долины Нила была, вероятнее всего, все еще неосвоенными болотами и пустыней, когда местные сообщества едва ли начали подыматься выше простого уклада неолитических деревень, в то время, когда интеллектуальные и эстетические традиции Египта были еще не сформированы, страна была объединена под верховенством единого правителя, традиционно известного как Менес. Несмотря на последующие смены династий, возможно, сопровождаемые в некоторых случаях короткими периодами беспорядков, политическое объединение страны не нарушалось в течение приблизительно 900 лет.
Как же мог царь, не имея административного аппарата, так мучительно долго создававшегося в Месопотамии, собрать великую державу воедино с самого начала истории Египта?
Во многом это кажущееся аномальное явление объясняется географическим положением. Пустыни дали египетской земле ясно очерченные и легко защищаемые границы, в то время как Нил стал естественным хребтом и центральной нервной системой страны. Защита границ от чужеземцев вряд ли была серьезной проблемой для царя Египта. Конечно, проникновение ливийцев с запада и азиатов с востока иногда требовало военных действий на окраинах Дельты; происходили также и пограничные стычки с нубийцами на юге. Однако опасность со стороны варваров в III тыс. до н. э. была незначительной и не могла серьезно угрожать величию фараона. Таким образом, один из наиболее разрушительных факторов в политической истории Месопотамии был незначительным для Египта.
КАМЕННЫЙ НОЖ, ЕГИПЕТ
Это оружие, найденное в Джебель-эль-Араке в Египте, относится к позднему додинастическому периоду. Рукоятка из слоновой кости, обе стороны которой показаны на рисунке, свидетельствует о явном влиянии Месопотамии. Справа — изображения тел павших по мере приближения к лезвию ножа сменяются изображениями кораблей, вид которых напоминает корабли на печатях Месопотамии; на конце рукоятки ножа изображена величественная картина единоборства. Шумерские моряки, посещая побережье Красного моря, вероятно, часто участвовали в подобных драках с местными жителями. Другая сторона рукоятки повторяет мотивы Месопотамии: бородатый мужчина, окруженный с обеих сторон двумя львами, стоящими на задних лапах, — сцена, хорошо знакомая по искусству Месопотамии; а также изображение льва, прыгающего на спину своей добычи, которое просматривается чуть пониже выступа. В целом резьба производит впечатление умелой, но при этом все еще примитивной местной имитации высокого искусства Месопотамии.
Раннее объединение страны в одно государство находилось в прямой зависимости от свободного судоходства по Нилу. Течение реки несло лодки на север; и по счастливому стечению обстоятельств ветры Египта дуют преимущественно с севера так, что двигаться вверх по течению довольно легко с помощью парусов. Контролируя судоходство, царь автоматически регулировал все основные передвижения товаров и людей и таким образом владел средствами эффективного господства над Египтом. Правители Месопотамии, напротив, не могли воспользоваться природными преградами для защиты своей централизованной власти и должны были медленно и трудно создавать законы и бюрократический аппарат как искусственную замену естественной защиты, которую дала Египту природа.
Социальные факторы усиливали централизующее воздействие географического положения Египта. До 3100 г. до н. э. в Египте не существовало сильных и богатых организаций, подобных шумерским храмовым общинам и городам-государствам. Районы (номы) были признаны административными единицами царства с ранних времен; деление на Верхний и Нижний Египет — на узкую долину Нила и болотистую равнину дельты — всегда оставалось известным фактом в официальной номенклатуре. Это деление, возможно, было основано на политических реалиях, предшествовавших объединению двух царств, но власть местных священников, вождей или царей-жрецов была в доисторическом Египте слабой по сравнению с властью местных правителей у шумеров. В противном случае была бы невозможна та концентрация верховной власти в царском доме, которая имела место в Древнем царстве. Более того, если предания правильно определяют первого царя Верхнего и Нижнего Египта как завоевателя со скотоводческого юга, тогда исключительные полномочия позднейших фараонов можно было рассматривать как результат применения к завоеванному земледельческому населению широких полномочий, которыми наделяло своего вождя процветающее скотоводческое общество.
Следствием раннего политического объединения Египта было то, что, в отличие от Месопотамии, долина Нила не имела больших городов, которые служили бы средоточием высокой культуры. Ранняя египетская цивилизация была результатом усилий царского двора, который разросся так широко, что по мере того, как отдельные его части приобретали специализированные функции, он сам превратился в город. Будучи в состоянии управлять трудом большого количества крестьян по всей стране, управляющие и инженеры царского двора смогли организовать строительство огромных пирамид, а царские ремесленники создавали изысканные произведения скульптуры и живописи. Поразительно, что они достигли этого успеха за несколько столетий от начала цивилизации в долине Нила.
Основной социальной единицей Египта оставалась сельская община. В первые столетия истории Египта, очевидно, не существовало важных промежуточных общественных групп между деревнями и царским двором. Позднее кое-какие из основных храмов могли нанимать группы управляющих, ремесленников и слуг в некотором роде по образцу Месопотамии. Но такие центры никогда не достигали того значения в жизни Египта, как их аналоги в Месопотамии. Местные магнаты, большинство из них первоначально царские административные чиновники, играли более значительную роль, и со времени Первого промежуточного периода до Среднего царства (2200-1800 гг. до н. э.) такие аристократы-землевладельцы и мелкие князья могли выступить своеобразной прослойкой между жителями деревень и центральными царскими властями. С точки зрения крестьян, это была просто замена одного хозяина другим. Организация деревенской жизни и базовая структура египетского общества сильно не изменились. Городам, в месопотамском смысле слова, т.е. как центрам ремесел и торговли, существующим независимо от правящего царского двора, не удалось укорениться на египетской земле до эпохи империи, и даже потом этих инородных образований в общественной структуре Египта было мало.
Ранний Египет был похож на большую храмовую общину, как если бы первые правители объединенного Египта взяли социальную систему Шумера и улучшили ее, расширив территориальную базу включением всего судоходного нижнего течения Нила и таким образом автоматически решая проблемы, которые возникали из-за конфликтов между соседними государствами в более древней стране.
По крайней мере в двух аспектах экономическое и социальное устройство Египта было схоже с ранним шумерским храмовым сообществом. Во-первых, главный раздел общества проходил между крестьянской массой и божественным двором. Тот факт, что бог в Египте был воплощен в правителе, в то время как в Месопотамии бог был существом сверхчеловеческим и вещал только через жрецов, не затмевает сходства между двумя цивилизациями. Во-вторых, торговля и все широкомасштабные экономические операции осуществлялись и контролировались чиновниками божественного двора. Время от времени фараон посылал экспедиции полувоенного характера в Сирию за древесиной, на Синай за медью, в Нубию за золотом, в Пунт (современная территория Сомали) за миррой; в это время в пределах страны добывали гранит и другие минералы из Верхнего Египта и таким образом собирали дань в царскую казну. Если эти товары не были использованы по прямому назначению богомцарем для своего двора или строительства гробницы либо других сооружений, они распределялись между придворными. Раннее экономическое устройство шумерских храмовых общин, вероятнее всего, было очень похожим. Но в то время, как в Месопотамии торговцы и другие светские предприниматели находили поле для своей деятельности в промежутках между отдельными храмовыми общинами, в Египте монолитное устройство Древнего царства этого не допускало.
ДРЕВНИЙ ЕГИПЕТ
В конце концов монолитная структура должна была помешать развитию египетской цивилизации. Но сначала она давала массу преимуществ. Божественный статус фараона придавал центральному правительству стабильность, недостижимую для царств Месопотамии, так как доктрины религии Египта давали его богу-царю такую власть над подданными, подобной которой не могло быть в стране, чьи правители, хотя и могущественные, все же не были божествами.
Предполагалось, что царь Египта, будучи божеством, был (по определению) бессмертным. Требовались надлежащие меры для сохранения его тела и подобающей обители его духу — отсюда пирамиды. Во времена Древнего царства египтяне верили, что обычный человек, даже самый набожный священник или могущественный чиновник, не мог достичь бессмертия сам по себе. Жизнь после смерти зависела от обеспечения места в свите умершего царя. По этой причине чиновники Древнего царства приложили немало усилий для строительства своих гробниц настолько близко к царской могиле, насколько мог милостиво позволить божественный правитель; и в надписях на стенах таких гробниц подчеркивались заслуги умершего перед богом-царем, возможно, в надежде, что бессмертный, хотя, вероятно, и не очень памятливый, дух умершего фараона сможет вспомнить, насколько действительно необходимы для него при жизни были услуги умершего чиновника.
Жизнь после смерти, по-видимому, была главной заботой египтян. Поскольку они были глубоко убеждены, что их собственные надежды на вечную жизнь зависели от доброй воли фараона, стало довольно легко даже для монарха, отдаленного от своих поданных, обеспечить беспрекословное повиновение. Кто мог сознательно подвергнуть себя гневу бога-царя, когда наказание было столь радикальным, а вознаграждение столь желанным? В этом, конечно, и кроется тайна Древнего царства. Вместо того чтобы пытаться контролировать чиновников с помощью закона и постоянных посланий, подобно простому смертному Хаммурапи, фараон Египта мог предложить вознаграждение в виде вечной жизни тем, кто абсолютно ему повиновался.
Даже в лучшие времена Древнего царства всегда сказывалось сильное местничество, пусть не выступая на передний план. Царь и его двор были подняты высоко над крестьянством, но крестьянство было очень сильно привязано к своему углу. Кроме центральной царской администрации, мало что связывало одну местность с другой. Лучшее доказательство этого скрытого центробежного местничества можно найти в религии Египта. Чрезвычайная беспорядочность египетского пантеона отразила существование различных местных культов, которые обычно не имели тесной связи друг с другом и могли быть гармонизированы лишь частично, даже после того, как единая политическая власть объединила две земли. Действительно, необычайное единство и стилистическая целостность египетской цивилизации были творением царского двора, а не населения в целом. В религии же — единственной сфере, в которой в наше исследование начинают вовлекаться местные особенности, — мы сталкиваемся не с целостностью, а с чрезвычайной беспорядочностью.
Немного известно об истории Египта первых трех династий (ок. 3100-2650 гг. до н. э.). В этот период влияние Месопотамии продолжало играть определенную роль в развитии египетской культуры. Некоторые произведения искусства того периода очень ясно воспроизводят шумерские мотивы; усовершенствования в металлургии, введение гончарного круга и монументальная архитектура из кирпича и глины несут в себе влияние Месопотамии. Возможно, идея фиксировать речь на письме из того же источника. Символы египетских иероглифов не имеют никакого отношения к клинописи Месопотамии, и они, несомненно, были изобретены независимо друг от друга. Однако некоторые примеры недавнего времени показывают, что отдельные творческие личности могут создать совершенно новую систему письма в результате контактов с народами, обладающими письменностью. Египетское письмо уже существовало в начале династического периода; однако сейчас практически невозможно обнаружить никаких следов предшествующего развития письменности. Таким образом, можно предположить, что иероглифическое письмо было изобретено в короткий период под влиянием контактов с письменностью Месопотамии.
Как бы то ни было, период заимствования был коротким. Египет отличался от Месопотамии тем, что имел легкий доступ к строительному камню: его залежи находились вдоль пустынных откосов, окаймлявших долину Нила по всей ее длине. За короткое время архитекторы Египта научились использовать возможности строительства из камня. Первая каменная гробница была возведена для одного из последних царей Третьей династии (ок. 2700 г. до н. э.). После этого египтяне поразительно быстро овладели искусством каменного зодчества, и их архитектура намного превзошла месопотамские образцы. Самая большая из великих пирамид была построена через полтора столетия после завершения наиболее ранней известной гробницы из камня, и точность и изысканность элементов этого строения, не говоря уже о его размерах, никогда не были превзойдены в последующие времена.
Быстрое освоение техники каменного зодчества было лишь одним проявлением общего подъема; за время переломных столетий почти все аспекты культуры Египта достигли своей зрелости. Это сильнее всего проявилось в скульптуре и настенной живописи — двух искусствах, тесно связанных с обработкой камня.
В религии, однако, не было единых общепринятых определений веры или ритуала. Местные традиции были прочными и не могли быть приведены к единому знаменателю даже после того, как объединение страны под эгидой единого бога-царя потребовало централизации различных первобытных культов и верований. Необходима была попытка примирить практику с логикой, особенно ввиду притязаний фараона на полный божественный статус. Правящий монарх вначале нашел себе место среди богов страны, приняв имя Гора — небесного бога-сокола, в то же время отождествляя своих царственных (и, как предполагалось, бессмертных) предшественников с Осирисом, правителем царства мертвых. Гор и Осирис, возможно, первоначально происходили из разных частей Египта. На основе их характеристик можно сделать вывод о том, что первый относится к кочевому и сравнительно воинственному прошлому, в то время как другой определенно воплотил в себе интересы земледельческого населения, повелевая временами года и обновлением растительности. Отождествление правящего царя с Гором, а его предшественников на троне — с Осирисом всегда существовало в истории Египта; но начиная с Пятой династии (2500-2350 гг. до н. э.) фараон стал также называть себя сыном Ра — бога солнца. Эта идея, несомненно, отражала влияние жрецов храма Гелиополиса; и действительно, древние предания свидетельствуют, что Пятая династия была основана жрецами Ра из того храма.
С современной точки зрения трудно осмыслить объединение сына Осириса, сына Ра и сокола Гора в логически несовместимую троицу, тем более отождествление получившегося многоликим божества с личностью фараона; и все же эта неразбериха свойственна египетской религии. Несомненно, большинство египтян не чувствовало этой несовместимости, придерживаясь традиционных и освященных веками религиозных верований и обрядов. Но в годы борьбы египетской культуры за свое место в истории отдельные проницательные умы были обеспокоены разнообразием мифов и ритуалов и стремились создать систему теологических аргументов, согласовывавшую эти различия и более логично объяснявшую взаимоотношения между различными богами.
КРАСНАЯ КЕРАМИЧЕСКАЯ ПЛИТА ФАРАОНА НАРМЕРА-МЕНЕСА
Эти рельефы резко контрастируют с подражательными узорами на рукояти ножа из Джебель-эль-Арака. Здесь показан следующий этап в развитии того, что позже стало отличительным стилем египетского искусства; эта плита, предположительно, была изготовлена в период Первой династии, так как она прославляет победу Менеса, который объединил Египет в единое царство. Плита также интересна тем, что она, по-видимому, предшествует иероглифическому письму. Изобразительные элементы, из которых позже были созданы иероглифы, можно увидеть, например, в фигуре сокола слева. Эта часть композиции даже может читаться как иероглиф. Особенно поучительно сравнение изображений животных здесь и на рукояти ножа из Джебель-эль-Арака, так как сразу становится очевидным свойственное египетскому искусству повышенное внимание к композиции и безразличие к реалистическим деталям мускулатуры и жестов. Также здесь хорошо просматривается принцип сопоставления размера каждой фигуры с ее значимостью, например, справа вверху, где изображен царь, взирающий на обезглавленные тела поверженных врагов.
Три такие системы, исходившие от могущественных и влиятельных храмов, известны современным ученым, хотя некоторые источники сохранились лишь в виде фрагментов. Все три богословские школы пытались создать своего рода генеалогию богов, начиная с первого создателя мира и прослеживая линию сменявших друг друга божественных пар. Жрецы бога Пта из Мемфиса, вероятно, положили начало наиболее интересной и замысловатой из этих попыток. Во всяком случае, «мемфисская теология» наделила бога Пта ролью создателя мира и в целом несет явные следы «пропаганды» в пользу Пта. Текст описывает акт создания Пта мира как момент зачатия в сердце бога, за которым последовало произнесение заклинания его губами. Этими действиями ему приписывалось создание не только материального мира, но и сообщества богов и людей, а также принципов социальных отношений между людьми. Деятельность Пта, вероятнее всего, была смоделирована на основе роли фараона в делах людей. В конце концов, мысли и слова, выражаемые богомцарем, приводили к созданию пирамид, наделяли его преданных слуг вечной жизнью и обращали в бегство варваров.
Однако усилия рационализировать религиозные традиции Египта не были систематическими. Хотя жрецы Пта в царской столице Мемфисе смогли возвысить своего бога над всеми остальными, были и другие жрецы, преданные другим богам в других храмах, чья набожность побуждала их противостоять каким-либо отклонениям от местных священных традиций. Таким образом, египтяне в конце концов выбрали более легкий путь, принимая как данность устоявшееся разнообразие религиозных проявлений и не пытаясь переделать их. Официальная религия легко совместила логически слабо совместимые доктрины; и хорошо прижившееся разнообразие богов было изменено лишь тогда, когда к власти пришла новая династия, преданная своим собственным богам и традициям. Таким образом, когда правители Фив из Верхнего Египта укрепили свой контроль над всей страной, местный фиванский бог Амон пришел к власти, с тем чтобы вскоре, слившись с богом солнца, стать Амоном-Ра. Но более древние великие боги не были смещены. Фараон продолжал величать себя Гором, Осирис продолжал даровать мертвым бессмертие, соревнуясь с Ра, и продолжало существовать разнообразие местных религиозных традиций, пусть частично скрытых за номинальным отождествлением местных божеств с тем или иным из великих богов, почитаемых центральной властью.
Стойкость такого религиозного разнообразия можно понять лишь как следствие жизнестойкости местных святынь и жреческих сообществ, каждое из которых пользовалось по крайней мере некоторой независимостью от центрального правительства. Согласно определенным документам, можно предполагать, что со временем власть некоторых из этих жрецов усилилась за счет центрального правительства. Однако не столько храмовые жрецы, сколько неповиновение чиновников подорвало и в конечном счете уничтожило власть бога-царя.
Удивительно не то, что чиновники вышли из повиновения, а то, что это произошло настолько поздно. Когда Древнее царство было на вершине своего могущества, в период Четвертой и Пятой династий (2650-2350 гг. до н. э.), Египтом, по-видимому, управляло относительно небольшое число чиновников. Многие из них были родственниками фараона. И все они как придворные богацаря попадали в прямую зависимость от доброй воли царя в отношении всех привилегий и почестей, которые им могли когда-либо перепасть как в этой, так и в последующей жизни. Со временем число чиновников росло, и сам этот рост должен был ослабить психологические связи между богом-царем и его слугами. Как мог мелкий чиновник, находящийся далеко от двора, так же уверенно возлагать надежды на вечную жизнь, как и представитель царской свиты, если богу он был неизвестен лично? Возможно, еще важнее была тенденция передавать должность по наследству. Это препятствовало продвижению талантливых и амбициозных людей и способствовало тому, что слабо пригодные для своих ролей наследники оставались в высоких чинах. Когда сын наследовал отцу в отдаленных регионах, связи с местными жителями, провинцией и ее богами должны были укрепляться, пока наконец они не уничтожили старое автоматическое повиновение центральной власти.
В результате административная машина постепенно распалась. Распад начался во времена Шестой династии (2350-2200 гг. до н. э.); вскоре после этого местные магнаты и князьки превратились в полноправных властителей, а некоторые из них претендовали и на верховную царскую власть, пусть даже не имея возможности отстоять этот титул у своих соперников.
Этот так называемый Первый промежуточный период (2200-2050 гг. до н. э.) сопровождался упадком искусств. Объем монументального строительства сильно сократился, огрубели стиль и мастерство, явно проявились местные различия. Все это можно объяснить тем, что высокое искусство ранее было продуктом царского двора. Однако в области философии и литературы этот период общественной встряски способствовал укреплению национальных традиций Египта. Писцы, чье место в социальной иерархии было серьезно подорвано упадком упорядоченного правления, брали в руки перо, чтобы осуждать и протестовать против того, что случилось с египетской землей. Некоторые сохранившиеся произведения литературы этого периода передают полное отчаяние; другие — провозглашают неприкрытую жажду наслаждений; а третьи — ищут основу для восстановления социального порядка, настаивая на необходимости личной праведности.
Этические принципы, выраженные авторами, относящимися к третьей группе, иногда вызывали восхищение современных ученых; но нравственные принципы, с такой силой провозглашаемые негодующими летописцами, так никогда и не были встроены в религиозную систему Египта. Социальный разлад постепенно был ликвидирован, и идеалы, провозглашенные в трудные времена нестабильности, тоже постепенно исчезли, оставив слабый след в цивилизации Египта. Изначальный консерватизм египетской религиозной системы, который ранее предопределил неудачу систематизационных попыток, воплощенных в «мемфисской теологии», поглотил и этот вид нового литературного истолкования основ человеческой жизни, даже не почувствовав его воздействия. Лишь в одном отношении распад Древнего царства дал толчок постоянной перемене в религии: с этого времени надежда на вечную жизнь больше не зависела всецело от связей с богом-царем, но открылась простым смертным при наличии у них соответствующих гробниц, заклинаний и подобающих обрядов.
Египетская литература характеризуется определенно приземленным содержанием. Литературные произведения были работой писцов, нанимаемых для светских или близких к светским задач, и их внимание привлекал прежде всего мир людей. Так, правила поведения, предписанные высоким государственным чиновникам, занимают значительное место в литературе Древнего царства. Эти правила были созданы для того, чтобы показать молодым, как можно преуспеть в делах, почитая вышестоящих и поступая правильно по отношению к нижестоящим. Богобоязненность в духе Месопотамии тут просто не присутствовала. Даже во времена трудностей, последовавших за распадом Древнего царства, египетские писцы считали, что в ответе за бедствия и беспорядки не боги, а непокорные и высокомерные люди.
ЭВОЛЮЦИЯ ЕГИПЕТСКОГО ОБЩЕСТВА
Светский характер египетской литературы, несомненно, указывает на глубинный контраст между мировоззрениями Египта и Месопотамии. Это различие отчасти можно объяснить относительной защищенностью Египта как от нападений чужеземцев, так и от стихийных бедствий. В стране, где боги были так надежны в своем покровительстве, где регулярно происходил разлив реки и где враждебные варвары никогда неожиданно не появлялись на горизонте, ученые писцы могли себе позволить не обращать внимания на богов, за исключением определенных, предусмотренных ритуалом случаев. Имея возможность не слишком заботиться о выживании в этом мире, религиозная мысль сконцентрировалась на достижении бессмертия в следующей жизни, а литературные произведения могли с чистой совестью быть направлены только на мирские заботы. Иная ситуация сложилась в Месопотамии, где природные и военные катастрофы были постоянной угрозой и где боги считались то намеренно капризными, то непредсказуемо опасными, то поразительно великодушными, но они никогда не игнорировались.
ХЕФРЕН, ПОВЕЛИТЕЛЬ ВЕРХНЕГО И НИЖНЕГО ЕГИПТА
Эта сидячая статуя из диорита из храмового придела гробницы Хефрена в Гизе изображает царя-бога как в виде человека, так и в виде сокола Гора. Скульптор великолепно преодолел внутренне присущее такому художественному замыслу неудобство: крылья сокола, защищая фараона, неразрывно соединяют вместе две фигуры, и величественная суровость лица фараона подкрепляется равнодушной благожелательностью сокола. Такая скульптура символизировала и, символизируя, возможно, помогала также укрепить и определить всеохватывающую роль бога-царя в Древнем Египте. Искусное и стилистически совершенное творение было выполнено во времена Четвертой династии (2650—2500 гг. до н. э.), когда ресурсы всего Египта были использованы на строительстве великих пирамид. (Пирамида Хефрена уступает по размерам лишь пирамиде его непосредственного предшественника, известного Геродоту как Хеопс и египтологам как Хуфу.)
Пропасть, таким образом открывшаяся между устным мифотворчеством и письменной литературой, предоставила египетским писцам намного больше свободы, чем та, которой пользовались месопотамские летописцы. Вследствие этого египетская литература появилась раньше месопотамской, и очень рано в ней появились некоторые сугубо светские жанры -рассказы, притчи, диалоги и песни о любви, — которые были слабо представлены или вообще не имели аналогов в Месопотамии.
Беспорядки, последовавшие за распадом Древнего царства, конечно же, принесли много страданий жителям Египта, и идеал объединенной земли, покорной богуцарю, никогда не стерся из их памяти. Наконец, где-то в середине XXI в. до н. э. местный правитель из Фив в Южном Египте добился военного превосходства и объединил страну снова, таким образом основав так называемое Среднее царство (2050-1800 гг. до н. э.). Эта новая династия (Двенадцатая) возродила нечто похожее на централизацию Древнего царства; но под этой внешней схожестью скрывалось существенное различие. Местные магнаты и жрецы не были отстранены от управления. Они остались у власти, осуществляя посредническую функцию между придворными чиновниками и крестьянами. Центральная власть была менее превозносимой и более ограниченной. Рабочая сила всего Египта больше не призывалась на строительство гробницы для царя, так же как и официальная идеология больше не провозглашала, что бессмертия можно достичь, лишь имея связь с божественным царем в загробной жизни. Изменение основ жизни Египта проявилось и в том, что стили искусства продолжали отражать мелкие, но заметные местные различия в рамках единого канона, унаследованного от Древнего царства. Несмотря на это, некоторые более энергичные цари Двенадцатой династии смогли распространить свое господство на весь Египет, хотя более слабые личности легко могли выпустить бразды правления из рук.
К 1800 г. до н. э. Египет опять утратил политическое единство. Поэтому египтянам не удалось оказать эффективное сопротивление новому и непривычному феномену в их историческом опыте: массированным вторжениям иноземцев. Начиная приблизительно с 1730 г. до н.э. народ, именуемый гиксосами, пересек пустыню Синая и проник в Египет, легко завоевав северные районы страны и установив чужеземное господство, просуществовавшее до 1570 г. до н. э.
Гиксосы стали для Египта «моментом истины». Жрецы и знать Египта, исстари привыкшие считать себя превыше всех остальных народов, оказались покорены презренными варварами-азиатами, которые осквернили их храмы и уничтожили их наиболее ценимые традиции. Этот жизненный опыт основательно изменил взгляды египтян. Даже после того, как новый царь пришел с юга, освободив оба царства от ненавистных гиксосов, египтяне больше не чувствовали себя в безопасности за своими пустынями. Так нашествие гиксосов положило конец долгому периоду изоляции Египта от остального мира, и в последующем тысячелетии египтяне включились в качестве великой империи в сложную борьбу держав Среднего Востока. С изгнанием гиксосов владыки Египта начали эпоху космополитического правления в непосредственном контакте и в условиях соперничества с другой великой ближневосточной цивилизацией речных долин — Месопотамией. Здесь мы оставим египтян на том этапе, когда их уникальный образ жизни почти преобразовался и вступил в фазу более широких контактов.
Подведем итог: в некотором отношении достижения Египта III тыс. до н. э. превзошли что-либо ранее известное. Египетское искусство и архитектура производят намного более сильное впечатление на наших современников, чем что бы то ни было в Месопотамии. Этические принципы, развитые в некоторых литературных произведениях, также вызывают отклик в современных умах. И наконец, нельзя не восхищаться рано сформировавшимся политическим единством Древнего царства, так хорошо воплощенным в простоте и монументальности великих пирамид.
Однако в другом смысле Египет отставал от достижений Месопотамии. Ничего похожего на «великое общество» Месопотамии не возникало в долине Нила. Резкий контраст между богом-царем и его двором, с одной стороны, и крестьянами, с другой, остались характерной чертой даже в Среднем царстве, и незначительное посредническое звено — местные магнаты и духовенство — не могли придать египетскому обществу той внутренней гибкости, того разнообразия и тех возможностей, которые были скрыты в устройстве Месопотамии. Египтянам не хватало для великого царства структурной базы, которую дали Месопотамии политическая теория, писаные законы и класс состоятельных купцов. Вместо этого вся обслуживающая правителя прослойка — писцы, каменщики, архитекторы, художники, чиновники и жрецы — существовала за счет покорного крестьянства. В таком обществе не было простора для дальнейшего развития, и даже расширившиеся контакты с чужеземцами, которые принесло с собой Новое царство, не позволили египтянам сделать больше, чем просто подтвердить действенность старых идей и насколько возможно противиться иностранному влиянию. Несмотря на всю чуждую им запутанную имперскую политику, древние египтяне все же эффективно сохраняли свою духовную изоляцию. Даже после присоединения к Римской империи они остались отдельным самобытным народом — хранителем традиций древности, не создавшим ничего нового.
2. ЦИВИЛИЗАЦИЯ ДОЛИНЫ ИНДА
Цивилизация Египта несла в себе значительное сходство с другой цивилизацией, которая появилась приблизительно в то же время в Индии. Два великих города и многочисленные малые города и деревни процветали на берегах реки Инд и ее притоков в период между 2500 г. и 1500 г. до н. э. Жители этих поселений были знакомы с искусством письма и применением меди и бронзы; они воздвигали монументальные сооружения из обожженного кирпича, высекали из камня характерные статуи и печати. Короче говоря, материальная сторона их цивилизации была равнозначна современным им Месопотамии и Египту. Но из-за недостатка данных, особенно из-за того, что современные ученые не смогли расшифровать письменность этой цивилизации, мало что известно о ее нематериальных аспектах и абсолютно ничего — о ее историческом развитии.
Большие города Мохенджо-Даро и Хараппа предстают перед нами вполне развитыми, без каких-либо следов постепенного развития от более примитивных предшественников. Подземные воды помешали археологам раскопать более глубокие слои на месте этих городов, а вскрытые слои, содержащие обломки многих столетий, свидетельствовали лишь об упадке после первоначального всплеска. Вскрытые культурные слои в других местах раскопок также не выявили признаков развития от первобытного начала до полного развития систематической городской планировки, о чем свидетельствуют Хараппа и Мохенджо-Даро. Лишь обнаружение в Месопотамии нескольких индских печатей в таком контексте, который позволяет грубую датировку, дает ученым возможность назвать 2500-1500 гг. до н. э. приблизительными временными рамками цивилизации Инда.
Существование торговых отношений между Месопотамией и долиной Инда с 2500 г. до н. э. (или, возможно, за несколько сотен лет до этого) предполагает, что шумеры, вероятно, играли определенную роль на ранних стадиях индской цивилизации, аналогичную той, которую они играли в Египте. Морские контакты с шумерами, возможно, предоставили готовые модели и идеи, которые жители долины Инда смогли применить к особенностям своих местных культурных традиций. В этом случае подъем цивилизации долины Инда, вероятно, был быстрым и занял самое большее нескольких столетий.
Необычно систематичная планировка Мохенджо-Даро и Хараппы подсказывает и другие выводы. Внутреннее пространство обоих городов было хорошо организовано. На западной окраине каждого из них располагалась крепость, построенная на искусственном возвышении над равниной. Оба города также имели большие зернохранилища, сооруженные по заранее установленному плану, а также геометрически спланированные кварталы, по-видимому, предназначенные для рабочих. Все это свидетельствует о наличии высокоцентрализованного управления, которое собирало большую подать зерном и управляло бригадами рабочих с размахом, достаточным для строительства целых городов. Это также предполагает, что города были расположены по заранее разработанному плану на прежде незастроенных участках. Мохенджо-Даро и Хараппа, таким образом, вероятно, были построены как столицы-близнецы уже объединенного и, по крайней мере частично, цивилизованного государства.
ПЕЧАТИ ИНДСКОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ
Связь между цивилизациями Месопотамии и долины Инда проявляется в первых двух из этих печатей, так как левая печать найдена в руинах шумерского морского порта Ур, а вторая — в Мохенджо-Даро, одной из двух столиц-близнецов, где также было обнаружено много других печатей похожего стиля. Очевидно, первая печать привезена в Ур из района Инда, возможно, каким-нибудь купцом. Третья печать интересна другим, фигура с тремя лицами, сидящая со скрещенными ногами в окружении тигров, слонов и других диких животных, точно соответствует позе, позже ассоциируемой с индийским богом Шивой в ипостаси Парупати, Повелителя зверей. Такая непрерывность традиции демонстрирует сохранение элементов культуры долины Инда в позднейшем индуизме. Современные ученые не могут прочитать надписи на этих печатях.
Поразительное единообразие археологической застройки свидетельствует о том, что политическая структура цивилизации Инда была высокоцентрализованной уже на раннем этапе своей истории. Две столицы находились на расстоянии 350 миль, а более мелкие поселения найдены на расстоянии до тысячи миль от них. Шестьдесят с небольшим мест раскопок, в которых были обнаружены следы этой цивилизации, расположены в пойменной долине Инда и его притоков или вдоль побережья Аравийского моря вплоть до устья реки Нарбада на юге. На всей этой сравнительно обширной территории не найдено региональных или местных культурно-стилистических вариантов. Раннее политическое объединение, аналогичное египетскому, само по себе объясняет такое единообразие.
Как такое обширное государство могло быть организовано и сплочено, невозможно даже представить. Во второй половине III тыс. до н. э., когда цивилизация Инда была в полном расцвете, при построении ее городов, похоже, уделялось мало внимания защите от вооруженных нападений. Городские стены обнаружены не были; находки оружия и защитного вооружения скудны, и отсутствуют некоторые их виды, хорошо известные в Месопотамии. Следовательно, эта цивилизация была не военной империей, как империя Саргона, а жреческим государством, как египетское Древнее царство, не исключено, что с похожей политической системой.
Если не считать довольно большого числа резных печатей, которые иногда соперничают с лучшими образцами Месопотамии, художественные находки долины Инда немногочисленны. Более того, несколько обнаруженных объектов представляют головоломный разнобой стилей. Такая же неопределенность окружает религию цивилизации Инда. Женские статуэтки, часто очень грубые, иногда демонстрирующие преувеличенные половые признаки, по-видимому, свидетельствуют о культе плодородия и поклонении богине типа «Великой Прародительницы». Культы деревьев и фаллические символы указывают на то же. Но без доступа к письменности невозможно воссоздать мифологию, которая придала бы смысл отдельным уцелевшим образам и символам.
СТАТУЭТКИ ИЗ ДОЛИНЫ ИНДА
Обнаженный торс слева и грубо выполненная, но надменная фигура справа были обнаружены соответственно в Хараппе и Мохенджо-Даро. Едва ли эти статуэтки можно отнести к одной и той же традиции или школе, и некоторые ученые предполагают, что торс может быть произведением более поздних времен — периода буддизма. Неполные записи при проведении раскопок не позволяют подтвердить ни эту гипотезу, ни альтернативную точку зрения, заключающуюся в том, что эти две фигуры могут представлять соответственно более и менее древний этапы развития скульптуры культуры Инда. Гибкое изящество одной и надменность другой продолжают озадачивать специалистов, изучающих культуру Древней Индии.
Имеется достаточно свидетельств того, что жизнеспособность и социальная дисциплина цивилизации Инда пришли в существенный упадок накануне полного разрушения двух ее главных городов. Например, в Мохенджо-Даро разрушительные наводнения время от времени делали необходимым восстановление целого города. Старые улицы и здания сначала полностью воссоздавались заново, согласно старым образцам, но в последний период существования города перестроенные стены более не соответствовали границам прежних улиц; и кое-как возведенные невысокие здания появились там, где ранее находились монументальные сооружения. Несомненно, социальная дисциплина, которая изначально определила и долго поддерживала геометрическую точность городской планировки, каким-то образом ослабела.
Можно только высказывать догадки о причинах такого упадка. Возможно, засуха и сведение лесов сделали наводнения более разрушительными, а земледелие менее производительным, чем раньше. Но в свете того, что мы знаем об упадке Древнего царства Египта, заманчиво попытаться отнести распад древнеиндской цивилизации к внутренним политическим изменениям. Если по какой-либо причине влияние центрального правительства на подвластных ему жителей равнины Инда ослабло, то большие города тотчас должны были пострадать, и доказательством может служить упадок Мохенджо-Даро.
Вторжения с северных и западных нагорий могло сыграть некоторую роль в ослаблении центральной власти. Последний смертельный удар, вероятно, был нанесен тогда, когда воинственные варвары, говорившие на индоевропейском языке — предшественнике санскрита и называвшие себя ариями, спустились с гор, чтобы опустошить долину Инда. С подлинно первобытной яростью они превратили древнеиндские города в груды дымящихся развалин.
Хараппа и Мохенджо-Даро не были восстановлены. Общественный порядок, некогда поддерживавший жизнь этих двух главных городов, распался, и место, где ранее находился Мохенджо-Даро, постепенно было занято горсткой чужеземных поселенцев. Когда главные города и аппарат управления были разрушены так сильно, что исчезли какие-либо напоминания о существовании цивилизации Древней Индии, скромные деревни выжили. Можно предположить, что именно население этих деревень и передало последующим поколениям главные идеи религии Древней Индии, которые позднее так ярко возродились в индуизме.
* * *
Возникает вопрос: почему цивилизация Инда распалась под натиском варваров, в то время как цивилизации Египта и Месопотамии, подвергаясь таким же нападениям варваров, выжили и со временем вновь утвердились? Возможно, число варваров было большим, а атаки более яростными и жестокими, чем в Египте и Месопотамии. Возможно, цивилизация Инда была более хрупкой, без глубоких связей между населением деревни и правящим меньшинством.
Существующая информация не подтверждает тех или иных предположений. Так, информацию для размышления можно найти в Ригведе, некоторые части которой — например, описание того, как бог войны Индра брал приступом крепости, окруженные стенами, и безжалостно уничтожал своих темнокожих врагов, — возможно, касаются периода завоеваний ариев. Некоторые тексты могут толковаться как свидетельства того, что арии относились к религиозным традициям народа Древней Индии с большой неприязнью, со священным ужасом воспринимая откровенность священных эротических обрядов. Более того, Ригведа проясняет и тот факт, что вторгающиеся арии имели относительно развитую религию и сложную иерархию духовенства, которые, вероятно, сформировались под влиянием религиозных идей шумеров и Вавилона.
Следовательно, есть вероятность того, что вторжение ариев включало в себя столкновение двух соперничавших религий. Возможно, эти завоеватели принялись систематически и с фанатичным рвением уничтожать следы ненавистной им религии врагов. Однако, если древнеиндская цивилизация была цивилизацией жрецов, то ликвидация института жрецов означала уничтожение общественного учреждения, создавшего и поддерживающего эту цивилизацию. Более того, если общество Инда, подобно обществу Египта периода Древнего царства, не имело промежуточной социальной прослойки между жрецамицарями в их неприступных цитаделях и в целом равноправным сельским населением, то уничтожение института жрецов означало бы стремительную гибель древнеиндской цивилизации без малейшей возможности ее возрождения. Только отдельные фрагменты древней культуры, понятные и доступные сельским жителям, смогли после этого сохраниться. Так оно скорее всего и произошло.
В. ПЕРЕНЕСЕНИЕ ЦИВИЛИЗАЦИИ В РАЙОНЫ ДОЖДЕВОГО УВЛАЖНЕНИЯ: МАЛАЯ АЗИЯ И КРИТ
1. ВСТУПЛЕНИЕ
К началу III тыс. до н. э. общественная организация и технические средства, доступные земледельцам Среднего Востока, все еще были настолько примитивными, что цивилизации могли возникнуть только на искусственно орошаемых землях. Однако к концу тысячелетия ситуация изменилась, так как незадолго до 2000 г. до н. э. значительное число различных по культуре, но взаимосвязанных цивилизаций укоренилось за пределами узких территориальных рамок пойменных долин разливающихся рек. Этот прорыв позволил ускорить процесс развития цивилизации в несколько раз. Любой регион, располагающий достаточно плодородной землей для ведения сельского хозяйства, потенциально становился местом возникновения цивилизованной жизни. Теперь процесс территориальной экспансии цивилизации превратился из скачкообразного движения от одной речной долины к другой в растекание по непрерывному пространству.
Как же произошел переход от орошаемых к неорошаемым землям?
Только используя весь арсенал воображения человека, можно получить даже самый общий ответ на поставленный вопрос. Начальной формой цивилизации мы представляем общество более или менее равноправных земледельцев, живущих сельскими общинами. С распространением плута земледельцы получили возможность производить излишек продуктов питания даже на землях, увлажняемых лишь дождями. Пар, эффективность которого поддерживалась за счет уничтожения сорняков путем частой перепашки, дал возможность постоянно использовать одни и те же земельные участки и вытеснил старый полукочевой способ обработки почвы. Таким образом, земледельцы как никогда ранее оказались связанными с определенной территорией. При отсутствии внешних факторов простые земледельцы за счет увеличения населения быстро потребляли излишек продуктов питания, который появился в результате улучшения техники обработки почвы. Так происходило до тех пор, пока не устанавливалось новое равновесие между возросшей численностью населения и излишками продуктов питания. Таким образом, могло возникнуть сравнительно компактное земледельческое поселение, которое не порождало усиления классовых различий, а также каких-либо кардинальных изменений в образе жизни общества.
Но земледельческие общины, расположенные в ареале цивилизаций речных долин, не были предоставлены сами себе. Война и торговля стали теми факторами, которые способствовали контактам с культурой народов, населявших пойменные долины. В то же время общины жили под постоянной угрозой, их часто завоевывали племена кочевников, которые приходили из-за пределов земледельческих районов. Таким образом, земледельческие поселения древнего Среднего Востока оказались между молотом и наковальней, что существенно тормозило их культурное развитие, и в итоге на протяжении III тыс. до н. э. они оказались подчиненными иноземным властителям. Эти обстоятельства и подтолкнули развитие цивилизации в районах дождевого увлажнения. Жесткое, часто полярное социальное разделение между помещиками и крестьянами позволило первым аккумулировать богатство в таком масштабе, который при наличии благоприятных условий позволил содержать корпус специалистов, способных создавать и поддерживать независимый стиль цивилизованной жизни.
Не составляет труда проследить, как захватнические войны кочевников могли привести к данному результату. Боевая дисциплина, приобретенная скотоводами во времена кочевой жизни, давала огромное военное преимущество над разобщенными и миролюбивыми земледельцами. Воины, привыкшие паразитировать на стадах скота, очень быстро осознали выгоду, которую они могли получить от перенесения этого паразитизма на людей, если они встречали общину, достаточно богатую, чтобы удовлетворить их потребности, и в то же время достаточно беззащитную, чтобы покориться. Такие общины смогли появиться за пределами орошаемых земель только после того, как начал широко применяться плут, что существенно увеличило урожайность на землях, увлажняемых дождями. Таким образом, появление разрозненных государств, управляемых воинственными аристократами-землевладельцами, происходило рука об руку с распространением плуга.
Поскольку цивилизованные завоеватели были менее, чем кочевники, склонны поселяться среди отдаленных земледельческих общин, то их нашествия значительно меньше отражались на положении местных жителей. Тем не менее в обоих случаях был сформирован класс местных магнатов, притязавших на часть произведенного земледельцами продукта. Военные завоевания, исходившие из речных долин, вряд ли начались намного раньше эпохи Саргона (2350 г. до н. э.). Тем не менее его армии, по всей видимости, достигли Средиземного и, возможно, Черного морей, преодолев перевалы гор Загрос на востоке и проникнув далеко в глубь от долины реки Тигр. Бесспорно, где бы ни был великий властелин, он требовал дань и отряжал своих посланцев брать те товары, которые были доступны в данном регионе. Кто бы ни организовывал трудовые ресурсы, необходимые во исполнение приказов Саргона, он расширял и укреплял новую «протоиндустриальную» форму социальных различий между земледельцами. Более важным фактом стала трансформация земледельцев в крестьян в том понимании, что их социальная вселенная была расширена, отражая их ограниченное участие в великом цивилизованном мире.
Влияние торговли на сельские общины было более сложным и, должно быть, зависело от условий в каждом отдельном случае. Торговцы без поддержки военной силы могли только убеждением стимулировать производство товаров, в которых они нуждались. Члены автономной, тесно спаянной сельской общины сначала могли противостоять соблазну красивой одеждой и безделушками, предпочитая житье по старинке работе на чужаков. Но в других поселениях, где ощущалась нехватка земель для ведения сельского хозяйства, люди с готовностью шли валить деревья или добывать руду в обмен на товары купцов. Расширяя торговые отношения, купцы-путешественники постепенно сделали возможным заселение предгорий, где местные пищевые ресурсы были недостаточны, но где можно было добывать руду и древесину, производить овечьи шкуры и шерсть. Соответственно установилось разделение между равниной и предгорьями, между поселениями с недостатком и излишком произведенных продуктов питания, которое вплоть до нашего времени являлось фундаментальным для образа жизни на территории Среднего Востока и Средиземноморья.
Поскольку население предгорий стало частично зависеть от поставок продуктов питания с равнины, на границах аграрного мира появилась новая движущая сила. Даже отдаленные политические конфликты могли нарушить сложное обращение товаров, от которого зависела жизнь жителей предгорий. Всякий раз, когда торговля прерывалась, они были вынуждены захватывать силой то, чего не могли получить, используя обмен. Если население равнин было не в состоянии защищаться или восстановить взаимовыгодную торговлю, то такие рейды могли превратиться в крупномасштабные завоевательные походы. Таким образом, на протяжении всей последующей истории горцы соперничали с кочевниками в набегах и завоевании равнин.
Для уже подчиненных завоевателю общин развитие торговли только усиливало их зависимость. Не имея возможности решать свою судьбу, несвободные крестьяне были вынуждены работать на иностранных купцов, которые в обмен поставляли их знатным хозяевам предметы роскоши цивилизации. Иными словами, для воинственных аристократов торговля увеличила возможности получения прибыли от работы их подданных. Она также дала возможность воинам-варварам оценить плоды цивилизации. Однажды узнав о богатствах и чудесах далеких стран, отряды жаждущих наживы и славы воинов теперь все чаще и чаще нападали на саму территорию ядра цивилизации. Вследствие этого вскоре после 2000 г. до н. э. цивилизованные народы Среднего Востока подверглись нашествиям полуварварских вождей из все более отдаленных аграрных регионов.
РАЗВИТИЕ ЦИВИЛИЗАЦИИ В ЗЕМЛЯХ ДОЖДЕВОГО УВЛАЖНЕНИЯ
Таким образом, действия цивилизованных торговцев и завоевателей, способствовавшие установлению чужеземного военного режима правления над земледельцами окраинных районов в III тыс. до н. э., бумерангом отозвались на самих цивилизованных общинах. В течение II тыс. до н. э. цивилизованные земледельцы, а также стоявшие на более низкой стадии развития крестьяне окраинных земель оказались зажатыми между кочевниками и горцами. Еще большую опасность представляли бывшее кочевники или горцы, эксплуатировавшие крестьянские общины и имевшие достаточно ресурсов, чтобы посвятить все свои силы погоне за войной и славой. Социальный ландшафт Среднего Востока стал исключительно сложным. Кочевники, горцы, воинственные аристократы, крестьяне, ремесленники, торговцы и чиновники образовывали шаткий, но неизбежный симбиоз.
Постепенно отряды воинственных аристократов стали играть все большую роль на социальной сцене. Однако в действительности позиция любого из них была внутренне нестабильной. В ранней фазе завоевательных походов, когда одерживались блестящие победы и завоевывались аграрные регионы, члены полуварварских отрядов беспрекословно подчинялись власти вождя. Но предводители победоносных варварских отрядов (или их наследники) пытались избежать ограничения собственной власти, выработанного на основе обычая, путем привлечения принципов абсолютного и бюрократического правления, выработанных в цивилизованных обществах. Вследствие этого противоречия между монархами и аристократами были обычным делом. И когда по вышеуказанной причине в варварских военных отрядах падала дисциплина, открывался путь для новых завоеваний, новых монархий, новых аристократов и новых трений между централизованным властелином и его вынужденными сторонниками.
Несмотря на видимую неразбериху, эти внешне цикличные процессы политического соперничества, консолидации и дезинтеграции предшествовали более медленным и значимым переменам. Власть и богатство правителей окраинных земель основывались на податях, налогах и принудительном труде крестьян. Это также дополнялось разного рода доходами от торговли, организации добычи и экспорта полезных ископаемых, а также от торговли за собственный счет. Цари также могли требовать плату за защиту с торговых караванов, пересекавших их территорию. С течением времени вокруг царских дворов возникли общины ремесленников. Они производили товары на экспорт и частично для местного спроса, создаваемого царским дворовым хозяйством. Так, социальная структура окраинных земель мало-помалу уподоблялась древнему культурному многообразию Месопотамской долины, и соответственно уровень развития искусства и ремесла, присущий цивилизации, распространился на новые территории.
Иными словами, приблизительно к 2000 г. до н. э. «великое общество» Месопотамии дало начало большому числу полуцивилизованных сообществ, которые лишь частично были включены в его политическую структуру. Как никогда раньше, этот процесс развития утвердил связь городов и селений, пастухов и воинов, купцов и ремесленников, невзирая на различия и расстояние между ними. Теперь возникшие в V и IV тыс. до н. э. самодостаточные сельские общины не могли безопасно существовать, разве что на самых отдаленных территориях Среднего Востока.
Но экономическая, социальная и культурная взаимозависимость превзошла все границы политического объединения. По этой причине общества Среднего Востока столкнулись с проблемой, подобной той, с которой ранее столкнулись города-государства Шумера. И постепенно она была решена подобным же образом. Как случилось в III тыс. до н. э., когда междоусобные войны шумерских городов прекратились только после объединения долин Месопотамии в империю, также произошло во II и I тыс. до н. э., когда конфликт между соперничавшими территориальными государствами Среднего Востока разрешился появлением гораздо более мощной государственной структуры — Персидской империи, которая объединила все земли цивилизованного Востока под единой властью.
2. МАЛАЯ АЗИЯ
ХЕТТСКИЙ БАРЕЛЬЕФ
Барельеф изображает царя (меньшая фигура справа), взывающего от лица своего народа к богу плодородия. Черты влияния искусства Месопотамии без труда просматриваются в таких деталях, как фасон царской одежды и способ пластического изображения бороды и волос. Однако неуклюжесть, приземистость и массивность фигур, несомненно, выделяют барельеф как произведение хеттов.
Картина развития цивилизации в приграничных районах Месопотамии остается неполной по причине отсутствия подробной информации. Однако археология позволяет частично прояснить условия, в которых жили люди в тех местах. Например, клинописные таблички, написанные ассирийскими купцами, могут поведать о состоянии дел в Восточной Анатолии около 1900 г. до н. э. Тогда на данной территории находилось бесчисленное множество мелких княжеств, столицы некоторых уже тогда стали приобретать черты городских поселений. Присутствие постоянных торговых колоний, члены которых поддерживали непрерывающуюся связь с партнерами в их родном городе Ашшур, который в свою очередь был отдаленным форпостом месо-потамской цивилизации, доказывает существование вполне развитой международной торговли. Торговля стала носителем могучего культурного влияния. Так что в государстве-империи хеттов, возникшей в Анатолии после 1800 г. до н. э., в искусстве, религии и придворной литературе проявлялось сходство с месопотамскими образцами. Однако имитация месопотамской техники и стиля не привела к полному отказу от местных традиций. Скорее смешение культурных элементов варваров и цивилизации постепенно создало производные, но стилистически своеобразные культуру и общество хеттов.
Цивилизация хеттов была одной из нескольких цивилизаций, сформировавшихся на окраинах Месопотамии приблизительно в 2000 г. до н. э. Хурриты, ханаанеи, ассирийцы, касситы, эламиты сформировали более-менее развитые цивилизации и, за исключением ханаанеев, положили начало могучим в военном отношении государствам. Даже на отдаленном побережье Эгейского моря троянцы в 2000 г. до н. э. построили небольшой, но богатый город и пользовались некоторыми плодами цивилизации. Скорее всего богатство троянцев появилось в результате эксплуатации местных крестьян, но возможно, что морские перевозки и торговля тоже внесли некоторый вклад в процветание города. Троянская культура представляет собой нечто среднее между цивилизацией воинственных аристократов, таких как хетты, и цивилизацией, основанной на мореплавании, в качестве примера которой можно назвать минойский Крит.
3. КРИТ
Нашествие народов из Малой Азии, возможно, ознаменовало первую фазу развития минойской цивилизации. Различия между завоевателями и покоренными привели к изначальному социальному расслоению общества на Крите. Однако относительная сложность задачи нападения на остров означала, что военный стимул к созданию цивилизации не мог действовать более-менее постоянно, как это случалось на материке. Напротив, минойцы пришли к цивилизации другим путем. Богатство, нажитое морской торговлей, и стимул, который они черпали у более развитых народов, торгуя с ними, позволили им создать культуру и искусство, которые можно наблюдать в развалинах Кносса.
История мореплавания на Средиземном море, по всей видимости, началась около 4000 г. до н. э., когда поселения эпохи неолита впервые появились на Крите. Культурное влияние с материка в большей или меньшей степени прослеживается на протяжении тысячи лет. Пласты культурного слоя, датируемого началом III тыс. до н. э., содержат неопровержимые свидетельства экономических связей с Египтом. Археология не может объяснить, каким образом возникли эти экономические связи. Однако несомненным результатом развивающейся торговли Крита с Египтом и другими странами стала стимуляция социального неравенства между представителями класса торговцев, с одной стороны, и простыми людьми, с другой.
Кто-то должен был организовать рубку леса и экспорт оливкового масла, которые, вероятно, были основными продуктами международной торговли Крита. И тот человек, которому это удавалось, занимал стратегическую позицию в обществе, позволявшую ему увеличивать свое богатство и укреплять власть.
Руины — немые свидетели истории — не могут рассказать, как происходила внутренняя эволюция минойского общества, однако археологические находки указывают, что приблизительно к 2100 г. до н. э. на острове возникла полноценная цивилизация (Средний минойский период). Величественный дворец Миноса был построен примерно в это же время. Бронзовые орудия труда и оружие начали входить в обиход жителей, использование гончарного круга дало возможность производить великолепные гончарные изделия, появилась пиктографическая письменность.
МОРЕ И ДВОРЕЦ МИНОСА
Оба изображения — извивающийся осьминог и деталь фрески со стены дворца Миноса в Кноссе на Крите — были, вероятно, написаны в XV в. до н. э. С точки зрения современного зрителя, густо подведенные и широко раскрытые глаза придают этой даме озорное или даже плутоватое выражение лица. Тем не менее каноны минойского искусства ограждали древних зрителей от такого впечатления при виде глаза анфас на лице в профиль, потому что на самом деле художник стремился передать возвышенные чувства и божественный смысл. Однако, если сравнить хеттскую громоздкость с изящной живостью минойских художественных канонов, то контраст в одночасье выдаст фундаментальную разницу между сухопутной военной империей II тыс. до н. э. и более веселой, свободной жизнью, поддерживаемой приносимым морем богатством.
Принимая во внимание экономические связи Крита со странами Средиземноморского побережья, не вызывает удивления, что культура острова изобилует элементами, схожими с другими культурами региона. По всей видимости, истоки религии Крита находятся в Малой Азии. Так, например, Мать-Прародительница, богиня, известная по минойскому искусству, где она символизировалась двойным топором и ассоциировалась со священной змеей и быком, имела сходство с божествами, которым поклонялись в Анатолии в исторический период. С другой стороны, в изобразительном искусстве Крита можно найти явные черты египетского влияния. Но вскоре после первоначального толчка с берегов Нила жители Крита создали собственный художественный стиль, яркие цвета и жизнерадостный натурализм которого притягивает современных ценителей искусства.
Пока не будут расшифрованы ранние минойские письмена, нельзя с полной уверенностью определить структуру общества на Крите. Тот факт, что царские палаты были не мрачными фортификационными сооружениями, а роскошными дворцами-лабиринтами, окружающими зал, который, вероятно, использовался для религиозных церемоний, говорит о том, что именно жрецы, а не полководцы доминировали в политической жизни Крита. Вероятно, богатство и власть правителей Кносса опирались на внешнюю торговлю и религиозные привилегии и почти не зависели от налогов на землю и принудительного труда. И если эти правители контролировали торговый флот, курсировавший между Критом, Египтом, Левантом (общее название стран, прилегающих к восточной части Средиземного моря. — Прим. пер.) и Западным Средиземноморьем, они вполне могли обладать достаточным богатством, чтобы содержать штат квалифицированных ремесленников, которые строили и украшали их дворец-храм, не угнетая при этом крестьян Крита высокими налогами и принудительным трудом. Во всяком случае, в легкости, щедрости и изяществе минойского искусства словно отражается более свободное и беззаботное общество, отличное от Древней Месопотамии и Анатолии. Но в этом мы не можем быть полностью уверенными.
Возможно, нет ничего удивительного в том, что в искусстве минойского Крита обнаруживается предвосхищение духа свободы, которым впоследствии характеризовалась цивилизация Древней Греции. Память о «минойской талассократии» («морской державе»; «владычице морей».- Прим. пер.) сохранялась на протяжении всей классической эпохи. Также классическая греческая религия унаследовала некоторых богов и религиозные ритуалы острова Крит. Несмотря на то что минойские культурные традиции, воспринятые и преобразованные греками, смогли влиться в основной культурный поток европейской истории, сама минойская цивилизация даже в период расцвета представляла собой некое подобие тепличного растения, нуждаясь в своем островном положении для того, чтобы существовать и развиваться. Примерно в середине II тыс. до н. э. воинственные индоевропейские племена вышли в море и стали заниматься пиратством и грабежом. Минойский флот оказался не способным отстоять свои границы. Очень скоро высокоразвитая цивилизация Крита пришла в упадок, почти одновременно с индской цивилизацией на другом конце цивилизованного мира того времени.
Ахейцы, разрушившие минойскую талассократию, едва ли сделали это умышленно. Однако, грабя купеческие корабли и торговые центры, они, возможно, нарушили обмен товарами, что подорвало экономическую основу цивилизации на Крите. Таким образом, после того как приблизительно в 1400 г. до н. э. город Кносс был атакован и сожжен какими-то грабителями, он уже никогда не был восстановлен. Только с установлением более военизированной греческой талассократии в VII в. и VI в. до н. э. возникла вторая морская цивилизация на Эгейском море.
Г. ВЛИЯНИЕ ЦИВИЛИЗАЦИИ НА ОКРАИНЫ АГРАРНОГО МИРА
Выше мы рассмотрели, как великие цивилизации речных долин Месопотамии и Египта, объединив усилия с горцами и кочевниками с окраин плодородных земель, смогли вызвать к жизни целую совокупность второстепенных цивилизаций. Однако преобразующая сила цивилизации на этом не остановилась. Более отдаленные народы также воспринимали доступные им достижения цивилизации. Таким же образом, как сухопутные цивилизации II тыс. до н. э. во многих отношениях отличались от связанной с морем культуры Крита, так и распространение ценностей цивилизации к границам тогдашнего мира по суше радикальным образом отличалось от их распространения морским путем.
1. МЕГАЛИТИЧЕСКАЯ ПРОТОЦИВИЛИЗАЦИЯ
Чтобы увидеть более полную картину исторического развития, нужно рассматривать взлет критской цивилизации как часть более обширного процесса, происходившего в приморских областях. Корабли с Крита были не единственными, бороздившими спокойные воды Средиземного моря. Далеко на западе другой, меньший по размеру, остров Мальта стал главным центром обширной морской культуры, которая в конце концов вышла за пределы Западного Средиземноморья в Атлантику. Следы этой культуры, конечно же, найдены археологами, однако их чрезвычайно трудно истолковать, поскольку единственные несомненные свидетельства, оставленные этими ранними мореплавателями, — это надгробные плиты и другие мегалитические памятники, разбросанные вдоль Атлантического побережья Европы и Африки, от Южной Швеции до пустыни Сахары.
Давно идут ожесточенные споры о том, как правильно истолковать эти мегалитические памятники; причиной этому служат различия в их типах и неопределенность датировки времени их сооружения. Возможно, первичной формой этих памятников была вытесанная из камня надгробная плита, хорошо известная на территории, прилегающей к Эгейскому морю, тогда как более простые формы появились в Западной Европе и различались от местности к местности, в зависимости от достатка и мастерства строителей. Мальта, похоже, была метрополией, на которую в определенном смысле и опиралось это распространение мегалитов на запад. Этот остров стал центром торговли между Восточным и Западным Средиземноморьем. Несколько выдающихся храмов и других сооружений наводят на мысль, что остров обладал также особым священным статусом. Во всяком случае, мегалитические надгробные памятники во всем разнообразии своих форм были широко распространены на островах и побережье Западного Средиземноморья и далее по берегам Атлантики, достигая Франции, Британии и побережья Балтийского моря. Стиль жизни, связанный с мегалитическим, сохранился на отдаленных Канарских островах вплоть до XIV в. н. э.
ТРИ ЕВРОПЕЙСКИХ МЕГАЛИТА
Эти фотографии отчасти передают разнообразие сооружений, обычно объединяемых под общим термином «мегалитические». Внутренний вид мальтийского храма, изображенного вверху, показывает, что осталось от доисторической «материнской церкви», откуда мегалитические миссионеры, возможно, отправлялись в морские путешествия в Западную Европу и Африку. Ирландский дольмен, представленный снизу в левом углу, — более типичное мегалитическое сооружение, хотя изображенный экземпляр более эффектен, чем большинство других. С другой стороны, круговые сооружения из каменных колонн, соединенных попарно массивными архитравами, подобно находящемуся в Стоунхендже, Англия, встречаются сравнительно редко.
Экспансия мегалитической культуры скорее всего проходила параллельно с распространением религии, обещавшей какую-то форму загробной жизни. Это предположение кажется вполне правдоподобным, особенно если принимать во внимание те усилия, которые затрачивались на строительство гробниц. Мы не знаем религиозной доктрины, которая склоняла простых крестьян Западной Европы высекать гигантские каменные блоки и доставлять их для строительства надгробных мегалитических памятников. Однако для строительства более крупных памятников наверняка требовалось значительное число людей. Каменные сооружения и утверждение представлений о загробной жизни в центре религии, безусловно, указывают на связь с египетской цивилизацией, однако в формировании мегалитической культуры, несомненно, присутствовали и другие культурные влияния, особенно с берегов Эгейского моря.
Чтобы четко понять распространение мегалитов в Европе, нужно представить, как примерно в 2500 г. до н. э. мореплаватели, имеющие определенный набор навыков и вдохновленные идеями, преобладавшими тогда в основных центрах цивилизации Среднего Востока, создали первые поселения на побережье Западного Средиземноморья и Атлантики, где, в свою очередь, смогли преобразовать отдельные аспекты жизни первобытных племен земледельцев и рыбаков, населявших эти районы. По всей видимости, территориальное распространение мегалитической культуры происходило мирно. Скорее всего, небольшие группы жрецов и торговцев привлекали на свою сторону население одной небольшой территории за другой, тем же способом, как это позднее делали их духовные преемники — ирландские монахи раннего средневековья. На каждом новом месте они, возможно, предлагая бессмертие, овладевали помыслами людей и могли направлять их труд в новое русло.
Мегалитические памятники можно встретить не только на побережье Средиземноморья и Атлантики. На берегах Восточной Африки, Южной Индии, Юго-Восточной Азии и некоторых островов Тихого океана также расположены мегалитические сооружения, которые удивительно схожи с европейскими. Так же, как и в Западной Европе, прибрежное расположение большинства сооружений подтверждает морской путь их распространения; и вполне возможно, происхождение этих памятников связано со Средним Востоком. Однако, несмотря на схожие мегалитические элементы на Западе и Востоке, существует одна большая разница между ними — время их создания.
Новейшие археологические исследования показывают, что мегалиты Индии не могли быть построены ранее I тыс. до н. э. И если создатели мегалитов мигрировали на восток от Индии, то могилы и каменные сооружения в Азии и на Тихоокеанском побережье должны были бы появиться еще позднее. Так что похоже, распространение мегалитических обрядов и обычаев на восток задержалось на 1500 лет. Как это получилось, остается загадкой.
На первый взгляд, географический размах распространения мегалитов может вызвать удивление, однако морские путешествия вдоль побережий Средиземного моря и Индийского океана на примитивных судах были вполне возможны, так как эти суда с легкостью можно было вытаскивать на берег при угрозе плохой погоды. Сухопутные путешествия были совсем другим делом, и именно сложность их ограничивала влияние цивилизации до довольно скромных пределов речных долин.
2. РАЗВИТОЕ ВАРВАРСТВО В ЕВРОАЗИАТСКИХ СТЕПЯХ
Попытки глубокого проникновения цивилизованных народов в бурное море варварских племен скорее всего были вызваны ненасытной потребностью в металле. Таким образом, нубийское золото стимулировало проникновение египтян в долину Верхнего Нила, и, возможно, поиск металла на Деканском плоскогорье привел народы долины Инда в этот регион. Но наиболее значимым направлением экспансии цивилизованных народов в III тыс. до н. э. было северное направление, в западные и центральные степи. С самого зарождения цивилизации горы, расположенные к северу и востоку от Месопотамии, были важнейшим источником металлов. И к 2500 г. до н. э. сухопутные торговые пути уже пересекали горные районы Армении — возможно, старейший и наиболее развитый центр древней металлургии — и продвигались далее в Малую Азию, на Кавказ и в горы Загрос.
В начальный период распространения металлургии ее развивали странствующие старатели и кузнецы, которые держали секреты ремесла в тайне, носили специальные знаки отличия и обладали почти священным статусом в обществе людей, среди которых они работали. Ничто не мешало этим первобытным ремесленникам путешествовать как на север, так и на юг по территории рудоносных горных районов. Очень скоро варварские племена и степные вожди научились с радушием встречать чужестранцев, владевших секретами изготовления таких необходимых вещей, как металлические топоры, ножи и броши. Первые археологические свидетельства распространения металлургии на север в глубь степей относятся к 2500 г. до н. э., когда вожди Кубанской долины, севернее Кавказских гор, начали использовать металлические оружие и украшения. На протяжении последующих столетий технологии цивилизованных народов, особенно такие, которые можно было использовать в войне, продолжали интенсивно проникать в западные степи.
Точные географические и хронологические стадии этого процесса остаются неизвестными. Еще до того, как влияние цивилизованной войны и технологий приобрело значительный масштаб в Северном Причерноморье, варвары-захватчики начали продвигаться на запад, в покрытую лесами Европу. Эти племена известны археологам под названием «культура боевых топоров». Их отдаленная, но все же реальная связь с более развитыми культурами Среднего Востока может быть проиллюстрирована тем фактом, что во время нашествия на Центральную Европу их характерное оружие все еще оставалось каменным, но имело форму шумерских металлических прототипов.
Хотя продвижение степных народов в Европу начали племена «культуры боевых топоров», темп продвижения варваров значительно ускорился, когда последующие поколения познакомились с производством бронзы. Приблизительно к 1700 г. до н. э. варвары, владеющие технологией изготовления бронзы и говорящие на индоевропейских языках, достигли западных границ Европы, где на Атлантическом побережье они столкнулись с миролюбивыми представителями мегалитической культуры. Соответственно завоеватели сформировали класс аристократов и превратили коренное население в своих данников. Однако мегалитическая культура не исчезла. Вполне возможно, самые значительные памятники мегалитической эпохи — кольца из каменных колонн — были построены по проекту завоевателей, представляя собой воплощение в камне кругов из деревянных бревен. Вероятно, этот архитектурный стиль возник в Северной и Восточной Европе и распространился на запад вместе с индоевропейскими племенами.
Распространение этих воинственных культур радикально изменило жизнь в Европе. Вместо миролюбивых земледельцев и разобщенных охотников и рыболовов теперь в Европе доминировали воинственные варвары, обладавшие технологией производства бронзы. В лингвистическом отношении Европа была европеизирована в том смысле, что варварские народы вытеснили языки, ранее распространенные на континенте. В глубинном историческом смысле воинственный характер бронзового века дал европейскому обществу характерные и устойчивые черты. Европейцы стали воинственными, почитающими героизм сильнее, чем какие-либо другие цивилизованные народы (исключением могут служить только японцы). И эти черты, ведущие свое начало из образа жизни воинов-кочевников западных степей, составляют основу европейского наследия вплоть до наших дней.
Развитое варварство бронзового века в Европе только косвенно было связано с центрами цивилизации Среднего Востока. Это произошло из-за того, что на пути проникновения развитой цивилизации стояли труднопроходимые горы Анатолии и Кавказа. Однако восточнее, там, где Иранское плато касается евразийских степей, не существовало подобных естественных барьеров, что, в свою очередь, не мешало продвижению месопотамской цивилизации. Начиная с IV тыс. до н. э. земледельческие поселения начали появляться на хорошо орошаемых участках этого плато. В течение II тыс. до н. э. земледелие, похоже, заняло здесь ведущее место. На землях между сельскими поселениями жили варвары-кочевники, которые в языковом отношении были близки к воинам западных степей. Через посредничество земледельческих поселений эти кочевники стали подвергаться культурному влиянию Месопотамии. В результате примерно к 1700 г. до н. э. произошел критически важный сплав цивилизованной технологии и воинской удали варваров, приведший к появлению, а может быть, только к усовершенствованию, двухколесной колесницы, которая стала решающим фактором во всех сражениях на территории Евразии того периода.
Степные народы приручили лошадь примерно в 3000 г. до н. э., первоначально используя ее мясо в пищу. Идея запрячь лошадь (или лошадеподобных куланов) в колесную повозку принадлежала жителям Месопотамии и была известна еще ранним шумерам. Однако шумерские четырехколесные повозки были слишком медленными и неповоротливыми на поле боя, даже если они представляли собой внушительное зрелище в процессиях или были полезны для перевозки грузов. Кардинальные изменения в конструкции понадобились для того, чтобы гужевое транспортное средство приобрело необходимую скорость и маневренность и стало грозной боевой колесницей. В частности, легкие колеса со спицами и на жестко закрепленной оси, а также специальная облегченная сбруя позволили двухколесной колеснице стать тем, чем она стала.
Новый способ ведения войны основывался на трех элементах: колеснице, мощном составном луке и строительстве простых квадратных земляных фортификаций. Главное новшество варваров состояло в использовании лошадей в качестве упряжных животных, и нет сомнения, что эта идея, так же как и технология обработки дерева и кожи, необходимая для изготовления колес со спицами, упряжи и ступиц, несомненно, происходит из Месопотамии.
МОРСКИЕ И СУХОПУТНЫЕ ПУТИ МИГРАЦИИ НАРОДОВ ЕВРАЗИИ В 3000-300 г. до н.э.
Составной лук также не был абсолютно новым видом оружия во II тыс. до н. э., однако удобство его использования вместе с колесницей придали ему новое значение. Деревянный лук, усиленный костью и сухожилиями для большей упругости, мог иметь меньшую длину без утраты боевых качеств и позволял воину, стоя в прыгающей колесницы, беспрепятственно стрелять через ее защитный парапет. Таким образом, группа колесниц могла галопом передвигаться, одновременно стреляя в любом направлении на поле битвы. Даже самая дисциплинированная и хорошо вооруженная пехота во II тыс. до н. э. не могла противостоять тучам стрел, выпущенных с колесниц. Рассеивая беззащитных пехотинцев, колесницы могли решить исход любого сражения. Эта тактика была практически непобедимой.
Армии, которые использовали старую тактику, могли нанести ущерб отрядам колесниц только тогда, когда воины спешивались или лошади были распряжены. Для предупреждения внезапных нападений воины, которые завоевали весь Средний Восток, стали строить простые полевые укрепления, четырехугольные в плане.
Начав использовать новую тактика, варвары-наездники центральных степей стали воистину опасными. Тот факт, что их кочевой образ жизни включал социальную традицию, сочетавшую культ индивидуального мастерства в бою с политической организацией, отдававшей всю полноту власти племенному вождю, делал военную мощь кочевников еще более эффективной.
Новая тактика ведения войны способствовала нарушению всего социального равновесия в Евразии. Ни один народ или государство цивилизованного мира не мог устоять перед армией колесниц. Сокрушительные захватнические походы и миграция народов на континенте были вызваны этой резкой переменой в равновесии сил. Варварские племена всегда после завоевания изменяли жизнь покоренных народов, иногда кардинально, а иногда только поверхностно. Цивилизованные народы были вынуждены признать военное превосходство своих соседей-варваров. Социальный градиент развития больше не протекал гладко по старой схеме, как это было в III тыс. до н. э., от вершин цивилизации Среднего Востока к ее земледельческим окраинам. Напротив, шел обратный процесс, когда полуцивилизованные завоеватели массово вторгались в древние центры цивилизации. Так все варвары-завоеватели: касситы в Месопотамии, гиксосы в Египте и митанни в Сирии, основывали свое господство на превосходстве в новой тактике ведения войны.
Индоевропейское завоевание европейского Дальнего Запада происходило без использования преимуществ армии колесниц. Степные племена, подчинявшие мирных земледельцев и охотников, не нуждались в новейшей военной тактике. Да у них и не было опытных ремесленников, способных производить колеса на спицах, упряжь и другие приспособления, необходимые для колесниц. Со временем это чудо-оружие появилось и в Европе, но более как принадлежность церемоний и статуса владельца. Тактика использования колесниц с лучниками требовала большого пространства для битвы, что было невозможно в Западной и Северной Европе, поросшей густыми лесами.
Таким же образом тактика ведения колесничного боя не прижилась и в северных районах Азии. В начале II тыс. до н. э. степные воины культуры, близкой к народам Причерноморских степей, захватили территорию до верхнего течения реки Енисей и установили общество с аристократическим типом правления в самом сердце Сибири. Но там, как и в отдаленных частях Северной Европы, завоевателям было нечем поживиться. Как только были завоеваны Средний Восток и части Индии, голодные захватчики скорее всего обратили свои взоры на небольшие, но зажиточные аграрные территории, простирающиеся через Центральную и Южную Азию от Ирана через Восточный Туркестан до реки Хуанхэ.
Археологические исследования этого региона пока не закончены, поэтому невозможно точно сказать, проходили ли завоеватели на колесницах через оазисы этого региона. Однако в долине Хуанхэ лошадь с колесницей, составной лук, бронзовое оружие и прямоугольные укрепления были не просто известны, но и широко применялись примерно с 1300 г. до н. э. Это совпадение в тактике ведения боя и оружии слишком явное, чтобы быть случайным. Пришедшие с границ Иранского плато или, возможно, из Восточного Алтая воинственные племена, продвигаясь от оазиса к оазису, должны были пересечь Восточный Туркестан и выйти к долине Хуанхэ, покорив населявших тот регион неолитических земледельцев.
Рассматривая триумфальный поход через Азию, вероятно, продолжавшийся более 200 лет, невозможно не отметить лингвистические и этнические изменения, которые скорее всего произошли в рядах завоевателей. Воины победоносных орд поселялись в захваченных оазисах и наверняка брали в жены местных женщин, а потом, через поколение, снаряжали своих сыновей в новые походы. Однако не стоит думать, что индоевропейцы когда-либо покоряли Китай. Также вряд ли их число было большим, раз маршрут завоевателей проходил через небольшие оазисы бассейна реки Тарим, которые наверняка не могли прокормить много людей и лошадей. Таким образом, малые размеры оазисов и невозможность прокормить новое поколение сыновей внутри их пределов должны были стать сильным стимулом для продолжения походов на восток.
Отсутствие необходимых археологических данных затрудняет понимание связи между Западной Азией и Китаем. Связь между Азией и Индией значительно понятнее. Примерно в 1200-1500 гг. до н. э. орды арийских колесниц и лучников двинулись на юг из Восточного Ирана в направлении долины реки Инд, где они, пользуясь своим военным превосходством, уничтожили индскую цивилизацию.
Такие широкие процессы завоевания, в результате которых окраинные районы Месопотамии влились в границы цивилизации, продолжились и с учетом местных особенностей охватили всю Евразию, от Атлантического океана до Тихого. Социальные различия между завоевателями и завоеванными говорят о том, что богатство накапливалось и сохранялось, чтобы поддерживать достижения цивилизации по всей территории земледельческой Евразии. Но на деле лишь иногда это удавалось после нашествия колесниц. Чаще милитаризация общества, порожденная стремительной экспансией степных кочевников, имела разрушительный эффект, как в Индии. Непрекращающаяся война, повседневная жестокость, грубая эксплуатация зависимых крестьян — все это редко приводит к созданию новой цивилизации. Однако милитаризм, ассоциируемый с завоеваниями кочевников, придал новый оттенок человеческой жизни в тех регионах Евразии, где плотность населения была достаточной для того, чтобы завоевательные походы себя оправдывали. Только отдаленным участкам юго-восточных джунглей и арктического Севера удалось избежать влияния агрессивного варварства во II тыс. до н. э.
Милитаризация евразийского общества остановила развитие цивилизаций морского типа. Всадники, признающие только воинский кодекс чести, не могли ни понять, ни уважать купеческий образ жизни, видя в купце лишь предмет легкой наживы. В таких условиях некоторые ранние морские торговые пути были забыты и не использовались. Из-за опасности грабежей дальние морские путешествия прекратились. В I тыс. до н. э. лишь в Бенгальском заливе и юго-западной части Тихого океана мореплавание сохранилось в прежнем виде, поскольку на побережье жили мирные племена, которых еще не затронул воинственный образ жизни цивилизованных народов и кочевых племен.
Однако в Северной и Центральной Евразии военно-политические события переместились на сушу и морские пути утратили былое значение. Заглушаемый шумом баталий, очень сложный, непрерывный и вечный процесс культурного взаимодействия народов продолжался. Столкновения между различными этносами порождали настолько большие социальные изменения, что вскоре более мирное население Юго-Восточной Азии стало выглядеть на их фоне анахронизмом. Постоянная военная угроза извне не позволяла ни одному народу вести размеренный образ жизни. Тем не менее, несмотря на отдельные периоды упадка, вызванные войной и разрухой, человечество продолжало стремиться к цивилизованной жизни, обеспечивающей уверенность и стабильность.
Назад: ГЛАВА II. Прорыв к цивилизации в Месопотамии
Дальше: ГЛАВА IV. Возникновение космополитической цивилизации на Среднем Востоке в 1700-500 гг. до н. э.
