Ночь.

После жестокой битвы город напоминал разоренный табор, над которым только что пронесся сильный ураган. Всюду лежали кучи вражеского оружия, одежды, кованых шлемов и панцирей, собранных защитниками на поле боя. У стен лежали убитые, стонали раненые. Но бодро и собранно держались усталые, измученные люди. Одни заряжали пушки, готовясь к новому бою, другие заделывали проломленные ядрами стены, крепили потрескавшиеся башни, рыли новые глубокие подкопы для подземной войны. Пушки заряжали и забивали железными насечками, порохом, ядрами. В иные стволы пушек казаки вкладывали каленые стрелы целыми снопами. Весьма изрядно за одну ночь снарядилось до трехсот разных пушек. Спать казакам было некогда. На ходу они хлебали остатки щей, на ходу щипали и ели сушеную рыбу, жевали хлеб. На ходу они пили холодную воду и лечили тяжкие раны…

Есаул Иван Зыбин с двумя своими верными товарищами, хорошо знавшими турецкий и татарский языки, решил совершить этой ночью свое заветное намерение – во что бы то ни стало добыть главное турецкое знамя. Казаки наскоро переоделись в турецкое платье и отправились в стан врага. Они легко прошли первую турецкую стражу, вторую и третью. Все турки и татары, утомленные дневным боем, крепко спали. Не скоро смелых казаков стали окликать татары:

– Куда вы идете? Кто такие?!

– Дозорщики Гуссейн-паши, – отвечали казаки по-турецки.

Ночь была темная и глухая, ничего почти не видно. Татары беспрепятственно пропускали казаков дальше.

Скоро казаки подошли к четвертой страже. Она находилась совсем недалеко от шатра главнокомандующего.

– Вы кто такие? Куда идете? – окликнул их часовой, стоявший на карауле.

Иван Зыбин спокойно ответил:

– Мы татарские люди – сверщики и дозорщики!

Есаул смекнул, что только этот часовой бодрствует. Остальные раскинулись кто как вокруг шатра и крепко спали. Не долго думая, Иван перехватил караульному горло, связал руки и ноги, завернул трясущееся тело в большой ковер, лежавший перед шатром. Все произошло так бесшумно и быстро, что никто из спавших даже не пошевельнулся. Поспешая, казаки откинули полы шатра и увидели четырех спящих пашей. Посреди шатра стоял стол. На столе горели свечи. Платья знатных пашей висели на железных крючках. По стенам, на широких продолговатых лавках, стояли дорогие турецкие сосуды. Казаки взяли в шатре главнокомандующего семь богатых знамен и среди них самое большое – знамя султана с турецким клеймом. Знамена они сорвали с древков, припрятали их под своей одеждой. На прощанье прихватили несколько дорогих сосудов и тронулись в обратный путь. Их, правда, сразу заметили, стали негромко окликать. Подбежав поближе, один турок спросил:

– Кто вы? Что несете?

Иван Зыбин за всех отвечал:

– Идем мы от главнокомандующего, Гуссейн-паши, с подарками для крымского хана, Бегадыр Гирея.

Еще подошли караульщики, подозрительно оглядывали казаков.

– Кто это может посылать в такой поздний и неурочный час с подарками? Быть того не может! Идемте к шатру Гуссейн-паши.

– Нам с вами некогда тут толковать, – отрезал Зыбин. – Гуссейн-паша любого может послать куда захочет. Он послал нас к хану, отдав приказ – идти нам немедленно через все караульные заставы и нигде не задерживаться. И кто задержит нас, сказал паша, того тотчас повелит за ослушание бить палками.

Часовые спросили:

– А почто же вы идете не тем коротким путем к крымскому хану, каким все ходят? Шатер крымского хана совсем в другой стороне стоит. Вон там шатер крымского хана…

– Мы знаем свою дорогу получше вашего, – сказал Зыбин. – Охота ли вам испытать на себе буйный гнев Гуссейн-паши! Не задерживайте нас!

Караульщики, недоумевая, отпустили казаков, но все же стали кричать им вслед:

– Не туда идете! Сворачивайте левее, иначе стрелять станем!..

Казакам пришлось свернуть налево, чтобы усыпить подозрения караульщиков. Тихо и незаметно они подошли к шатру крымского хана Бегадыр Гирея. Как же быть дальше? Что предпринять?

У шатра стояли два татарских стражника. Они окликнули казаков:

– Куда претесь? Вы что, не видите, что это шатер крымского хана?

– Видим, – ответил есаул Зыбин, и тут же казаки очутились возле стражников. Перехватив им горло, чтоб не кричали, казаки прикололи их кинжалами. Кругом было спокойно. Иван Зыбин смело вошел в шатер. Бегадыр Гирея там не было. На ковре спал царевич, сын Бегадыр Гирея Ислам-бек. Утомился, видно, умаялся за день.

Есаул саблей отсек царевичу голову, завернул ее в дорогую одежду и взял с собою.

Казаки осторожно стали пробираться среди спящих воинов. Их все чаще и чаще окликали караульщики. Казаки отвечали:

– Мы дозорщики, идем от крымского хана, а вы несите караульную службу всюду крепко и зорко… Иначе вам, караульные люди, худо будет.

Пробирались казаки до города Азова ровно час.

У азовских городских ворот стояли воротные казаки в карауле. Службу несли строго: в город впускали только по атаманскому указу, поодиночке. Караульные быстро пропустили казаков в крепость, довольные, что есаул вернулся целым и невредимым.

Иван Зыбин с казаками гордо выложили перед изумленными атаманами шесть больших турецких знамен и седьмое самое главное – султанское, выставили диковинные турецкие сосуды, развернули богатую, в дорогих украшениях, одежду и, наконец, отсеченную голову ненавистного крымского царевича Ислам-бека.

Атаманы и казаки, глядя на удальцов, дивились их смелой ночной вылазке.

– Как это вы, братцы, свои буйные головы сберегли? – спрашивали они. – Там же у них, у турок да у татар, такая великая силища, что не только человеку, а и змее не проползти. А добра-то, добра-то добыли сколько?

– Стало быть, – сказал другой казак, рассматривая знамена, – ты, Иван Зыбин, великий подвиг совершил во славу всего войска. Ге-е, Иван, ловкая у тебя нынче вылазка вышла. Мне бы отколоть такую!

– Вылазка-то ловкая, – отвечал Иван Зыбин, – но ты, брат, не хуже меня знаешь, что не у каждой девицы легко напиться водицы! Вылазка-то была жаркая. Вся рубаха у меня и сейчас мокрая.

– Хвала вам, казаки, за ваш подвиг! Хвала тебе и почет, есаул! – торжественно произнес атаман Татаринов. – Дай я обойму тебя, Иван, за все войско Донское!

Джем-булат и Бей-булат смотрели на Ивана Зыбина и его товарищей полными удивления и восторга глазами. Они им явно завидовали. Джем-булат не выдержал и с жаром произнес:

– Хорош есаул Иван Зыбин! Большой есаул!

Бей-булат горячо продолжал:

– Иван – настоящий джигит! Смелый джигит! Таких джигитов у нас в горных аулах ценят дорого. Пошли и нас, атаман, на вылазку! Пошли! Мы принесем в крепость головы наших горских князей, которые продались турецкому султану. Я отомщу за свою Гюль-Илыджу!..

– Не время еще вам ходить на вылазки, – задумчиво сказал Татаринов. – Ваше время придет. Я помню о вас. Вашу смелость и верность русским людям мы проверим на большом деле. Ждите. А сейчас вы нужны в крепости.

Михаил Татаринов подошел к окну. В рассветной мгле уже рисовался Азов, его сторожевые башни, стены, темные контуры домов. Город спал. «Отдохнули ли люди? Что принесет наступающий день?» – тревожно думал атаман.

Ночная тишина еще стояла над городом, когда в турецком стане ударили барабаны, бубны, оглушительно заревели трубы. По тревоге был поднят весь вражеский лагерь.

Гуссейн-паша, проснувшись, обнаружил пропажу своего платья. Он разбудил пашей, и вместе они нашли мертвого караульщика, связанного и завернутого в ковер. Потом недосчитались семи знамен, среди которых было самое большое турецкое знамя с изображением султана Ибрагима. Недоставало и драгоценных сосудов.

Гуссейн-паша с искаженным от бешенства лицом взревел:

– Доводчики! Переметчики! Вот как вы мой шатер стережете? Вот как вы службу султану Ибрагиму несете? Вот как вы Оттоманскую империю охраняете? Да я вам, подлые и трусливые ослы, глаза повыколю, ваши пустые головы поснимаю и насажу на длинные казацкие пики! Куда вы смотрели?!

– Кто сие сотворил, того мы не ведаем, – отвечали перепуганные паши, дрожа от страха.

У Гуссейн-паши занялся дух от бессильного бешенства. Задыхаясь, он выдавил:

– Это дело рук донских казаков! Это вы, ленивые и беспечные паши, допустили такое злодейство! Вы пришли под Азов отсыпаться, а не воевать! Мыслимо ли такое дело в моем войске?..

В исступлении он стал бить по щекам дрожащих от ужаса пашей, а потом схватился за палку, выкрикивая:

– Как вы будете держать ответ перед султаном за большое клейменое знамя, на котором начертана персона самого Ибрагима? Что, если он дознается об этом? Аллах, избави нас всех от жестокой султанской казни!..

Гуссейн-паша долго еще бесновался, а потом повелел всю стражу, которая в ту ночь стояла на караулах, казнить немедля смертью.

– Добывайте султанское знамя во что бы то ни стало! – тяжело дыша, прохрипел главнокомандующий пашам. – Промышляйте как хотите, но знамя должно быть здесь!

Холод прошел по сгорбленным спинам пашей. Они стояли в каком-то оцепенении, боясь шелохнуться и вымолвить слово. В глазах у них застыл страх. «Лишь бы гроза пролетела да голова уцелела!» – думали они, читая про себя молитву.

– Разоряйте немедля гнездо злых змиев! Истребляйте всех до единого! Не оставляйте камня на камне! – повелительно произнес Гуссейн-паша, все еще гневно сверкая глазами. – И ежели вы, нерадивые и бездарные военачальники, не возьмете Азова сегодня же, то вам никогда не вернуться в Стамбул, все вы останетесь лежать здесь мертвыми.

Паши нерешительно выпрямились, молчаливо и сумрачно переглянулись, все еще не веря, что гроза миновала.

– Бить по крепости из всех орудий! – властно приказал главнокомандующий пашам. – Разрушить до основания! Всем идти на приступ!

И начали турки разнобойно палить по крепости со всего своего боевого наряда. Они подкапывались под стены, лезли на них по штурмовым лестницам. Турецкие войска накатывались вал за валом. В один день они сделали на крепость несколько приступов. И все приступы закончились неудачей. Казаки отбивались храбро и мужественно. Атаманы находились в самых опасных местах, умело руководя обороной.

Когда казалось, что враги вот-вот ворвутся в крепость, Осип Петров приказывал метать за крепостные ворота и стены горшки, чиненные горящей смолой с кизяком. Густой смрадный дым окутывал ворота, стены, медленно расползался по земле, душил людей. Под его покровом из крепости выбиралась отборная сотня молодых казаков под командой Петро Щадеева, Томилы Бобырева и Дмитро Гуни. Переодетые в турецкое платье они стремительно нападали с тыла на атакующего врага, рубили саблями, кололи рогатинами, стреляли из самопалов и пищалей.

Янычары, сметая свои ряды, стреляя без разбору, затаптывая раненых и упавших, покатились к своим траншеям. Турецкие военачальники бросили наперерез отступающим конницу Бегадыр Гирея. Однако она не смогла остановить бегущих. Над головами конников что-то резко свистело, и непонятная сила вырывала из седла одного, второго, третьего всадника. Другие, сраженные наповал, падали под копыта коней. Это Петро Щадеев, Иван Подкова, Иван Небогатый и другие смельчаки, бежавшие вслед за янычарами, пускали в ход арканы и стреляли без промаха.

Взбешенные кони взвивались на дыбы, храпели, кусались, топтали пехоту. Истошные крики, вопли и стоны раненых, конское ржанье, беспорядочная пальба стояли над степью, окутанной дымом и густой пылью. Под их покровом отряд смельчаков, пользуясь растерянностью во вражеском войске, незаметно возвращался в крепость.

Гуссейн-паша, распаленный гневом, бросил на крепость иноземные войска. Но защитники крепости, не тратя задаром выстрелов, метко косили неприятеля. И в час вечерней зари, когда в четвертый раз был ранен в голову, атаман Осип Петрович Петров, Гуссейн-паша приказал своим войскам отступить. Бессчетная разноплеменная орда откатилась от крепости. Турецкой силы, и татарской, и горской, и иноземной полегло в тот день под стенами Азова несколько тысяч.

Ночной мрак опустился над крепостью. Черным-черно… Но защитники Азова не спали. Землей и водой гасили горевшие дома и постройки; месили глину и закладывали пробитые в стенах бреши; самые молодые и зоркие выбирались за крепостные ворота подбирать вражеское оружие, луки и колчаны со стрелами, осадные лестницы, бочки с порохом, ядра, брошенные неприятелем при отступлении. Смертельно усталые люди были возбуждены я радовались победе. Работали без перерыва, сменяя друг друга. Казачьи женки, старики и дети приносили горячую еду, воду, перевязывали раненых. Почерневшие от бессонных ночей, непрерывных боев и вылазок казаки засыпали тут же у крепостных стен.

Гуссейн-паша прислал к крепости своих старых парламентеров Магмед-агу, Чохом-агу, Курт-агу просить казаков, чтоб они дали туркам подобрать и похоронить трупы воинов.

– За голову янычара мы дадим вам по золотому червонному, – сказал Магмед-ага Алексею Старому, – за голову паши или полковника положим по сто талеров немецкой серебряной монетой. – О возврате султанского знамени он намеренно умолчал.

Курт-ага и Чохом-ага просили атамана вернуть голову крымского царевича Ислам-бека, обещая хорошо заплатить за нее.

Алексей Старой подумал и так сказал от имени войска:

– Мертвых мы никогда не продавали и не продаем. Нам не дорого ваше золото и серебро. Нам дорога слава вечная! А вы знайте и Гуссейн-паше о том точно и впрямь поведайте, что от нас, донских казаков, была то из Азова-города первая игрушка. Мы пока что только оружие свое прочищали – и то сколько вашего брата положили. Знайте: то же будет и с вами со всеми. Главное мы держим про запас, чем вас еще потчевать – дело то осадное затяжное и мудреное. Трупу вашего валяется у стен нашего города несметная сила. Берите его, а золота и серебра у нас в Азове и на Дону своего много.

Магмед-ага, довольный таким ответом, сказал, потирая руки:

– А не продадите ли вы нам полоненных пашей, визирей, тайшей, янычар? Вам досталось полона более тысячи. Возьмите за них серебра и золота сколько надобно. Только отдайте вы их нам живыми…

– За живых серебро и золото мы возьмем. А за мертвых мы денег брать не станем. То не честь и не хвала молодецкая торговать мертвыми. За янычарина платить будете шесть золотых, за тайшу – сто золотых, за пашу – триста золотых, а за большого начального пашу – сколько он сам потянет серебра и золота…

– Больно дорого запросил, – поморщился Магмед-ага. – Нельзя ли подешевле?

– Твоя цена?

– Вполовину.

– Любо и вполовину. Нам-то полоняники одна обуза!

– А сколько их у вас в крепости? – спросил, сощурив один глаз, Магмед-ага.

– То я узнаю мигом.

Алексей Старой написал письмо, вложил стрелу и пустил ее в крепость. Скоро оттуда прилетела та же стрела с другим письмом, из которого стало известно, что в Азове находится двадцать пашей, девяносто тайшей, один начальный паша, четыре муллы. О янычарах в письме ничего не было написано, – их побили в крепости и бросили в Дон, который унес мертвые тела в Азовское море.

– Ай-ай, – сокрушенно качал головой ага. – Было много…

– Было много – стало мало. Стойте под Азовом побольше, их станет поменьше. Вы бы сказали Гуссейн-паше, что он напрасно старается. Сколько ему под Азовом ни стоять, а города никакими силами не взять.

– А какую цену вы возьмете за голову крымского царевича? – спросил ага, желая показать свое старание перед Курт-агой и Чохом-агой.

– Я уже сказывал тебе: за мертвого мы денег не берем.

– Но его следует похоронить как знатного мусульманина со всеми почестями. А как можно хоронить тело без головы?

– Наших-то мы хороним иногда без головы: отсечете вы голову у нашего знатного казака и назад нам ее не отдаете.

Магмед-ага кивнул головой в знак того, что это, мол, действительно бывало, и не раз, и не стал больше настаивать. Зато Чохом-ага и Курт-ага никак не отставали.

– Нам без головы царевича нельзя ехать к крымскому хану, – говорили они.

– Передайте вашему хану, – твердо заявил атаман, – мы его лютые зверства на Дону и на украинах Руси не забыли. Делать ему под Азовом с конным войском нечего. Если он поскорее уйдет из-под Азова, без выкупа, без золота и серебра, мы возвратим ему голову царевича Ислам-бека. Не уйдет – самому темной ночью отсечем голову по самые плечи.

Магмед-ага поежился и покачал головой. Он сам уже вторую ночь не спал в своем шатре, боясь, как бы с ним не приключилось то же самое.

Переговоры закончились. Парламентеры возвратились в свой табор.

Два дня боя не было. Турки подбирали трупы и, сложив их на арбы, увозили за три версты от города, где вырыли глубокий ров. Там они сложили мертвые тела в десять рядов и засыпали землею. На высоком кургане, который назвали Курганом мертвых, турки поставили памятник. Суровое каменное изваяние стояло в степном мареве, как безмолвный укор жестоким завоевателям.