Книга: Сплоченность [Перевод с белоруского]
Назад: 3
Дальше: 5

4

Часов шесть продолжался поход. И за все это время прошли не более двадцати километров. Идти быстрее было невозможно: все снаряжение люди несли на себе, а пробираться приходилось незаметно, по болотам и лесным зарослям, обходя гарнизоны. Продвигались мелкими группами — отделениями и взводами, меняя направление, прощупывая разведкой опушки и дороги, околицы деревень, прикрываясь головными и боковыми дозорами. Кашляли в пилотки и шапки, курили на привалах только под накидками. Украдкой перебирались через делянки. В зарослях руками раздвигали перед собой ветки, чтоб не шуршали они по задубевшей от воды одежде. Дороги и поляны переходили так, чтобы сбить с толку любого следопыта. Оружие, диски и патронташи прижимали к себе — только не раздалось бы звона или бряцания. Все были сосредоточены и внимательны, понимали, что неожиданное появление на железной дороге — половина успеха. Особенно насторожились, когда слышны стали свистки паровозов, а из облачной тьмы непрошеным свидетелем выглянула полная луна. Лунный свет придал предметам какой-то странный, неестественный вид. В очертаниях каждого куста и пня чудилось что-то подозрительное, казалось, будто за ними следит, притаившись, весь враждебный мир, а они никого не видят и вдобавок лишены возможности стрелять первыми.
— Давай-давай, хлопцы! — поторапливал Злобич людей, остановившихся в нерешительности, прежде чем выйти на поляну. — Чего столпились? При луне же виднее.
— Да, товарищ комбриг… Виднее… девчину миловать да ее шпильки собирать, — пошутил Григорий Погребняков. — Ах, эта луна… Никто же ее не просил выходить.
— У нее свои законы, — проговорил сзади Янка Вырвич. — Этой весной я два раза водил свое отделение на чугунку — и все зря. Только всползешь на полотно, а по тебе — та-та-та… Постовому все видно, и ходить не надо. Ляжет на шпалы — и рельсы перед ним, как на ладони… блестят, а чуть тень на них — огонь.
— Так и не удалось? — спросил кто-то.
— Почему же? На третью ночь взял свое… двадцать вагончиков ахнул. Надоело ждать, пошел на риск. Орудовал под самым носом у гитлеровцев.
— И теперь, возможно, так придется.
— Тс-с, подходим…
— Давай-давай… дозорные тронулись.
Крадучись в тени опушек, пересекая поляны и луга, партизаны все ближе подходили к железной дороге. Тишину ночи то и дело разрывали пронзительные свистки паровозов. Они взвинчивали нервы людей, вызывая все возрастающее возбуждение.
На небольшом расстоянии от дозорных шел головной взвод погребняковцев. Вел их сам Злобич, еще при выходе из лагеря он встал во главе отряда. К двум другим отрядам были прикреплены комиссар и начштаба. Новиков вел калиновцев, а Столяренко — отряд Зарудного. С ними Злобич поддерживал через связных крепкий контакт. Их движение он не только контролировал, но и направлял. Хотя местность была ему хорошо знакома, он, не доверяя ни своим знаниям, ни донесениям разведчиков, время от времени обращался к компасу, разворачивал «двухкилометровку» и, только сверив все данные, снова двигался вперед своим размеренным, неторопливым шагом.
Вскоре вышли на широкую дорогу. Исполосованная следами автомобильных шин, она бежала, точно в туннеле, под густыми кронами старых берез, прямо к станции Гроховка. До мелочей знакомые места! Десятки раз — и на лошадях и на машинах — приходилось Злобичу здесь проезжать.
Зорко поглядывая по сторонам, люди, кто на носках, кто на каблуках, перебирались через дорогу, исчезали в лесной чаще. Где-то справа, на станции, словно страдая одышкой, тяжко вздыхал паровоз. По гулу рельсов, по грохоту буферов да и по свисткам стрелочников можно было догадаться, что паровоз маневрирует, собирает разбросанные на путях вагоны. Воздух был насыщен характерным привокзальным запахом угля, нефти и гари.
На опушке леса, под коренастым дубом, Злобич остановился. Он не сказал ни слова, не подал никакого знака, но люди и без того сразу застыли на месте.
Злобич взглянул на часы: до начала операции оставалось еще сорок минут — времени вполне достаточно, чтобы расставить подразделения в боевом порядке.
Участок железной дороги, отведенный бригаде, тянулся километра на три. На середине его располагалась станция. Станционные постройки вырисовывались на фоне неба точно стога сена. Злобичу известно было все о количестве укрепленных точек врага.
На станции размещался штаб охраны железнодорожного участка, в распоряжении которого находился целый пехотный батальон. К обязанностям по охране железной дороги у батальона прибавилась в эти дни еще забота об отправке в Германию захваченных на Калиновщине и в других районах людей. Разведка доносила, что часть их уже отправлена со станции, остальные же находятся за колючей проволокой дровяного склада. Было также известно, что гитлеровцы очень обеспокоены скоплением на станции большого количества людей. Добиваясь от железнодорожного начальства быстрейшей подачи составов, штаб охраны в то же время укреплял оборону станции: выставил дополнительные посты, заминировал подходы к Гроховке, усилил команды в дзотах и бункерах. Такие же оборонительные мероприятия были проведены и по обе стороны от станции, на линии.
Предстояло решить нелегкую задачу: разрушить железнодорожное полотно, телеграфно-телефонную связь, подорвать линейные сооружения. Но этот главный и заключительный этап операции казался Злобичу сейчас почему-то гораздо более легким, чем то, что надо было сделать предварительно. Надо было удачно нанести первый удар, сломить оборону участка. Как только это будет сделано, дальнейшее, думал он, пойдет как по-писаному. А снять охрану не так-то просто. Хотя на себя он, казалось бы, взял самую трудную задачу — штурмовать с отрядом погребняковцев и двумя ротами калиновцев станцию, но это его беспокоило почему-то меньше, чем то, что предстояло сделать отрядам, возглавляемым комиссаром и начальником штаба.
На долю Новикова и Столяренко выпали меньшие по масштабу, но тоже довольно сложные задачи. На штурм бункера, находящегося к северу от Гроховки, Новикову придется вести людей по совершенно открытой местности. На голом поле вынуждены группироваться для штурма и люди Столяренко. Вдобавок им придется, прежде чем они доберутся до железнодорожного полотна, уничтожить автобазу. Самые лучшие подходы к железной дороге, конечно, у него, Злобича, но зато и объект ему достался несравненно крупнее и труднее!
— Штурмовые группы размещай не на опушке леса, а вон там, выдвинь их метров на пятьдесят вперед, — шепнул Злобич Григорию Погребнякову, показав рукой в сторону вырубленного кустарника.
Погребняков сначала не понял, почему Злобич не хочет занять позиции на опушке леса, а когда сообразил, подумал, что распоряжение это довольно умно, он даже упрекнул себя, что сам не додумался до такого простого и удачного решения. Дело в том, что перенести огневую позицию с опушки — означало вывести партизан с участка, заранее пристрелянного противником. Из опыта боев и диверсий на железной дороге Злобич убедился, что гитлеровцы всегда, открывая огонь, прежде всего бьют по опушке леса, считая, что партизаны могут нападать только из-за укрытий. «Пускай убедятся фашисты в своей тупости, в своем недомыслии, — думал Злобич. — Покуда они выявят наши истинные позиции, покуда перенесут огонь, мы уже их славно поколотим».
— Товарищ комбриг, прибыли связные от Новикова и Столяренко, — доложил Турабелидзе.
— Давай их сюда, — приказал Злобич и, когда связные подошли, спросил: — Отряды на месте?
— Да, занимают позиции… Какие будут распоряжения?
— Ждать сигнала — две зеленые ракеты…
Связные поспешили в свои отряды.
Злобич стоял на опушке и наблюдал за передвижением партизан к железнодорожному полотну. Прижимаясь к земле, люди осторожно пробирались вперед. Не слышно было ни одного звука, кроме чуть уловимого шороха одежды по жесткой осенней траве.
Первая цепь состояла из людей, которые должны были уничтожить железнодорожную охрану и обеспечить беспрепятственную деятельность подрывных команд. Эта цепь заняла исходные позиции метрах в двухстах от полотна. Позади нее притаились подрывные команды, вооруженные взрывчаткой, разводными ключами, ломами и пилами.
Злобич то и дело поглядывал на часы. Чем меньше оставалось времени, тем, казалось, дольше оно тянулось. Волнение его все возрастало, как это бывало неоднократно и прежде, когда проходили последние минуты в ожидании боя. Хоть и был он человек обстрелянный, но это волнение, всегда сопровождавшее его в бою до первого выстрела, воспринималось Злобичем как некая необходимость. Вот и сейчас оно все росло и росло в его душе.
В левой ладони — часы, в правой — холодная рукоятка ракетницы. Он пристально вглядывался в секундную стрелку, затем вдруг сунул часы в карман и, одну за другой выпустив в небо две шипящие зеленые ракеты, быстро двинулся от опушки. На ходу отметил, как на севере и на юге, вдоль железнодорожной линии, вспыхнули в небе такие же ракеты. «Пошли на штурм поддубновцы, ганаковцы, зориновцы — всё соединение», — подумал он.
Опушка, откуда Злобич недавно вынес вперед огневую позицию, всколыхнулась от мощных взрывов. «Вот была бы каша», — невольно пронеслось в голове. Он бежал в шеренге штурмующих и стрелял из автомата короткими очередями.
До станции оставалось шагов сто, когда гитлеровцы опомнились и разобрались, откуда бьют. И тогда шквал огня резанул в упор по наступающим.
— Ах, шени чириме!.. Ложитесь! — крикнул Сандро, забегая вперед.
— Ну, ты брось! — грубо оттолкнул его Злобич, продолжая бежать.
Послышались стоны раненых, просьбы о помощи, кто-то крепко выругался. Крики доносились больше с правой стороны, где под ногами людей взорвалось несколько мин. Злобич взглянул туда и ахнул: правофланговая группа, по которой с вышки бил вражеский пулемет, залегла на голом пристанционном пустыре, а затем начала отползать назад. Следом за ней залегла и центральная группа, умерили бег левофланговые. Нельзя было терять ни одного мгновения. Нажать! Еще одно усилие! О потерях сейчас думать нельзя!
Недалеко от себя Злобич увидел пулеметчика, в замешательстве отползавшего назад, искавшего укрытия.
— По вышке — огонь! Чего жмешься к земле?! — подбежал он к пулеметчику.
Тот опомнился и открыл огонь. Через минуту пулемет на вышке замолк. Тогда Злобич, на ходу отстегивая гранату, подал команду:
— Вперед! Ура-а!..
Его клич подхватили Погребняков, Сандро, все, кого видел он и кого не видел. Какая-то могучая сила подняла людей и вынесла к станционным постройкам, на полотно дороги.
В ход пошли гранаты, они разворачивали внутренности бункеров и дзотов, служебных помещений и вагонов. Языки пламени охватили бараки солдатских казарм. Как ошалелые, кидались из стороны в сторону оккупанты. Их добивали тесаками и прикладами.
Когда сопротивление было сломлено, на линии появились подрывные команды. Послышался лязг ключей, удары кирок и топоров, визг пил. Минеры ставили мины и толовые шашки, готовили подрывные машинки. Затем все скатились с полотна, притаились под откосом. И тогда, как финал концерта, загремели взрывы огромной силы: взлетали рельсы и шпалы, обрушивались мосты и строения. Гул раскатился далеко вокруг, и, казалось, нет ему ни конца ни края. Он то спадал, то с новой силой нарастал, ширился.
Из-за колючей проволоки дровяного склада толпами бежали измученные, оборванные люди.
Кто-то громко благодарил партизан за освобождение, кто-то от радости плакал. Злобич пробирался между освобожденными, внимательно вглядывался в лица. Он искал Сергея и Надю. Да и он ли один?! Над толпой то и дело слышались восклицания:
— Надя! Здесь ли Надя Яроцкая?!
— Поддубный!.. Сергей Поддубный!..
В беспорядочном шуме многочисленных возгласов можно было распознать голоса Погребнякова, Турабелидзе, Кравцова. Но Надя и Сергей не откликались…
В гуще толпы Злобич приметил девчат из Нивы, окликнул их. Они обступили его и наперебой стали рассказывать обо всем, что им пришлось пережить с тех пор, как фашисты угнали их из деревни.
— Десять человек наших увезли уже. Еще днем. Первым эшелоном.
— Послушал бы ты, Борис, сколько было слез! Хадора Юрковец прямо волосы на себе рвала, когда гнали ее к эшелону.
— Какое счастье, что мы еще остались на станции!.. Теперь бы еще Надю отыскать…
— Бошкин оставил ее при себе. Где он, там и она будет.
«Надя и Сергей, если еще живы, могут быть только в Калиновке и нигде больше», — подумал Злобич и пошел к зданию вокзала. Чувство отчаяния больно сжимало его сердце.
На линии взрывы утихли. Из отрядов прибывали связные, докладывали о выполнении заданий.
— Новиков тяжело ранен, — доложил связной из отряда Калины.
Злобич ничего не ответил, он принял это сообщение с тем странным спокойствием, какое приходит к человеку, когда несчастья одно за другим валятся на его голову.
Он зарядил ракетницу и подал сигнал к отходу и, когда погасли в небе две цветные полоски, не то себе, не то окружающим его товарищам сказал:
— Назад… Гарнизоны громить!..
Назад: 3
Дальше: 5