Надя почти не помнила, как вышла из кабинета и, натыкаясь в темноте узкого коридора то на одну, то на другую стенку, выбралась из здания жандармерии. На крыльце, почувствовав, что не хватит сил дойти до соседнего дома, где помещалась офицерская столовая, она присела на скамейку, подставив ветру горящее лицо.

На дворе было тихо, но вдруг возле столовой поднялась суматоха. Кто-то жалобно кричал, кто-то угрожал и бранился.

— А-а, браточек, за что?

— Убью, старый дьявол! Вот тебе!.. Еще удирать… Я тебя проучу!

Крики сначала не задевали ее, словно глухая стена встала перед ней, потом постепенно стали доходить до сознания. Надя посмотрела в сторону столовой. Она увидела, как, приперев Космача к повозке с бочкой, Бошкин бил его плетью. За что? Да много ли надо этому идиоту, чтобы прицепиться к человеку… Надя не любила Космача за трусость и бесхарактерность, за то, что он не ушел с партизанами, осуждала резко, иной раз, может быть, грубо, — да об этом иначе и нельзя говорить Он обижался, но Надю это не останавливало. Однако она заметила у нёго и другое — пока тихую и робкую, но все же ненависть к врагу. Правда, ненависть эта еще не созрела, таилась глубоко, но все же росла в его душе. Ему не хватало смелости. Пусть бы он хоть за свое личное горе отплатил фашистам… Но жажды мести Надя пока в нем не замечала, хотя и старалась всячески зажечь ее. Когда Космача били, а он терпеливо переносил побои, ей было очень обидно за него, и тогда она, возмущенная его трусостью, рвалась вмешаться, защитить его.

— Я тебе!.. Я тебе покажу, как молоть языком!

— Отпусти, вовек не буду… Да по глупости же я…

Кровь бежала по лицу, по бороде Космача. Он размазывал ее рукавом и, пряча голову, просил пощады. А Бошкин все бил и ругался. Надя перебежала двор и, очутившись возле повозки, заслонила собой Космача, крикнув Бошкину:

— Чего прицепился к человеку?

Глаза ее горели гневом. Она стояла со сжатыми кулаками, готовая, казалось, броситься в драку. Бошкин отступил на шаг и, переведя дыхание, спросил:

— Откуда ты сорвалась? Не отца же твоего бью… Ты знаешь, что он сказал?

— Не знаю. Но все равно не смей.

— Ну-ну, поосторожней… — Бошкин немного помолчал, потом посмотрел на Космача, который за спиной у Нади по-прежнему жался к повозке, и сказал: — Твое счастье. Не вмешайся она, убил бы…

— Да я же ничего… Не нарочно…

— Цыц, старый дьявол! — просипел Бошкин и, впившись в Космача свирепым взглядом, с минуту стоял неподвижно.

От крыльца, где только что сидела Надя, донесся грохот сапог и беспорядочные крики. Она обернулась к зданию жандармерии, и мороз прошел у нее по коже: двое солдат тащили под руки Сергея Поддубного. Бошкин побежал к гаражу, чтоб отворить двери, а Надя, залившись слезами, кинулась на веранду дома — в отведенное ей и Ольге жилье.

Очутившись у себя в уголке, Надя в отчаянии свалилась на солому, брошенную на полу и служившую им постелью.

— Надька, Надька, успокойся!.. Услышат — привяжутся, — уговаривала ее Ольга, прибежавшая из-под повети, где она чистила картошку. — Ну, успокойся же!.. Эх, плакса. Ты, видно, только на слезы и способна.

— Что ты говоришь, Ольга! На слезы… — обиделась Надя и, вскочив на ноги, дрожащим голосом прибавила: — И ты, каменная, не удержалась бы.

— Да в чем дело? Рассказывай.

— Ай… Подумать страшно… — и глаза ее, полные слез, ярко заблестели. — В кабинете у Раубермана я встретилась с Сергеем Поддубным.

— Поддубным! — вскрикнула Ольга и, должно быть, испугавшись собственного голоса, закрыла руками рот. — А мы думали, кого это там стерегут в гараже… Как же теперь быть… Наши, верно, знают, где он, а?

— Ничего неизвестно. Ох, какие же мы беспомощные…

— Надо что-то делать.

— Что? — спросила Надя и вдруг вскочила. — Нужно за тарелками к тому зверюге сбегать… Ай! Не могу! Еще раз туда не могу!

— Я сбегаю, — предложила Ольга и вышла.

Надя прислонилась к стене и так простояла несколько минут, поглядывая через окно на гараж. О чем только не передумала она за эти короткие минуты!

Когда вернулась Ольга, Надя прижалась к ней, зашептала:

— Поедешь под вечер с Космачом на склад — больше сюда не возвращайся. Как хочешь, но уйди. Лучше всего, когда повар пойдет в контору выписывать продукты. Это самый удобный момент. Я уже думала об этом, когда утром там были. И Космача как-нибудь обмани, чтоб не заметил. Потихоньку — за здание склада, а там парком до речки. Знаешь это место?

— Знаю.

— Держись вправо от льнозавода — там леса и кустарника нет, патрули не так следят… А потом подавайся на Бугры.

— Нет, Надька, я не пойду.

— Ты что — боишься?

— Как тебе не стыдно так говорить?

— Так в чем же дело?

— Я, может, и уйду… конечно, уйду, если захочу. А ты как? Начнут меня искать, не найдут — на тебя накинутся. Сговор, — скажут. — Станут мучить. Да у меня сердце разорвется от тревоги за тебя… Нет, иди лучше ты.

— Вот дурочка, — тронутая словами подруги, сказала Надя. — Мне же ловчее тут остаться. Подумай. Уйди я — Бошкин бы тебя съел. А ты исчезнешь, он хоть зубами скрипеть будет, но меня не тронет. Поняла?.. А если провалится этот план, у меня другой есть. И выполнить его могу только я.

— Что ты надумала?

— Долго рассказывать, — уклонилась Надя, зная, что, если расскажет, подруга будет возражать. — Иди, я тебе приказываю!

— А если не поедут сегодня на склад? — после короткого молчания спросила Ольга.

— Должны поехать. Ты что — не слышала? Когда мы на обед получали продукты, повар договаривался с кладовщиком. Если же не поедут — все равно надо пробираться. Только иначе, с большим риском. Придется прямо отсюда, из-под стражи.

Ольга молчала, и Надя решила, что подруга окончательно согласилась и теперь озабочена только тем, как похитрее выбраться из города. Вспомнив, что их ждет работа и что над ними начальником крикливый повар, они поспешили под поветь.

— Спасибо тебе, заступница моя, — подошел к Наде Космач, когда она села на кругляк и начала чистить картошку. — Кабы не ты, спустил бы с меня шкуру тот гад.

— Да он и так угостил вас изрядно. Терпеливые вы… А что заступилась — так как же иначе? Хотя заступаться за вас, дядька Никодим, по правде говоря, и не стоило бы. Не обижайтесь. Бил бы он меня, вы за километр убежали бы. Нет у вас сочувствия к другому. Помните, как просили мы вас сказать нашим родным, где мы, — не сделали вы, отмахнулись.

— Виноват, дорогая, прости, — после глубокого раздумья сказал Космач. — Боязливый я. И как мне эту хворобу вытравить из себя? Сам из-за нее терплю.

— Еще как терпите. Другой, если бы столько перенес, стал бы зверем лютым, в клочки рвал бы этих гадов.

— И правильно делал бы. Среди волков нельзя быть овечкой. От этих мыслей у меня уж голова лопается. Вырваться бы только из этого пекла. Знали бы вы, сколько накипело у меня вот здесь, — он показал себе на грудь и так сверкнул глазами, что Наде показалось — не Никодим Космач перед ней, а какой-то другой человек. — Обида эта не дает мне покоя, нарывает, как чирей.

— И никак он не прорвется. Вас как ни шпыняют, вы все терпите, — заметила Надя. — А за что он вас бил?

— Кто? Этот шелудивый полицай?

— Да.

— Вез я воду, вижу — во дворе конторы «Восток» людей битком набито. Старики, дети. Должно, тысячи две из деревень согнали. Некоторых кучками конвоиры выводят со двора, к кирпичному заводу гонят. Ну, куда же их? Известно, на смерть, как у нас в Буграх… Приехал я, встретил здесь у столовой Бошкина, спрашиваю: «Скажи ты мне, ты ведь наш, белорус, почему это оккупанты так изводят наших людей?» Спросил у него по-хорошему, а он, ни слова не говоря, налился кровью и давай бить. Вы же слышали. Ну, не скотина он после этого?

Надя хотела что-то сказать, но удержалась, увидев на крыльце столовой повара в ефрейторской форме.

— Поехаль на склад. Шнель! — крикнул он и направился на улицу.

— Иди, — толкнула Надя подругу.

Ольга встала и, долгим взглядом попрощавшись с Надей, зашагала со двора за повозкой.

— Куда же девалась Ольга? Ик… Сбежала? — спросил Бошкин, зайдя на веранду. От него сильно несло самогоном. — Ты не знаешь?

— Откуда мне знать? — удивленно уставилась на него Надя, снимая нагар со свечи.

Высоко вскинутыми бровями, всем выражением лица она показывала недоумение по поводу того, где может быть Ольга. Но она подумала, что удивляться — мало, чтобы убедить Бошкина, будто она и в самом деле ничего не знает. Надо действовать хитрее. Почему бы не свалить вину на него самого! И она вдруг горячо, с возмущением, заговорила:

— Вот, загубили девчину! Говоришь — сбежала? Вранье! Не хитри, не прикидывайся. Расстреляли вы ее, а может быть, угнали куда… Да-да, ты все знаешь, не отводи мне глаза. Говори, что вы сделали с Ольгой?

— Что я тебе скажу? Я сам пришел спросить, все встревожены… Ты же ее подруга, шушукались тут… ик… должна знать.

— Я ничего не знаю. У повара спроси. Ведь он с ней поехал, пускай и ответ держит.

— Спрашивали у него — плечами пожимает. Канула, говорит, как в воду. Повар с Никодимом в склад зашли. Она осталась у воза. Вышли — нету… Ик… Туда-сюда — нет.

— Может, солдаты задержали, погнали куда?

— И об этом подумали… Даже послали людей на поиски… Не в ней дело, важно — куда она пропала.

— Какие вы стали пугливые.

— Не пугливые, а осторожные. Так нужно, обстановка требует. — Бошкин приблизился к ней и, дыша в лицо перегаром самогона, тихо заговорил: — Знала бы ты, какая шумиха поднялась… ик… в городе и вокруг, когда стало известно, что Поддубный в наших руках.

— Какой Поддубный? — сдерживая волнение, спросила Надя.

— Да ты, я вижу, ничего не знаешь. Жаль. Я ведь прошлой ночью… ик… подвиг совершил.

— Ничего не понимаю, расскажи.

В надежде выпытать что-нибудь о Поддубном, Надя терпеливо переносила икоту Бошкина и запах самогона.

— Нас Рауберман послал за «языком»… на родниковский большак… Я повел немцев… ик… одни они ни черта бы не сделали… Партизаны отступали… Колонны нам не были нужны… не под силу. Мы подстерегали одиночек. И вот нашлись. Ехали два конника. Мы их на аркан… ихним же методом… Один убился… затылком о землю ударился… А другой — целехонек попал к нам в руки…

— Так это Поддубный в гараже?

— Он… Скорей бы на виселицу его. Приволок на свою голову, теперь покоя не знаю, карауль его, а я… ик… спать хочу.

— Вот и иди спать, а я буду запираться на ночь.

— Нет, Надька, никуда не пойду… Я пришел к тебе… ик… спать… Ты меня любишь?

Он вдруг обнял ее. Она вскрикнула и, оттолкнув его от себя, бросилась к двери.

— Ну и коза… Ловка… не то что Ядвига, — бубнил про себя Бошкин, уходя с веранды. — От такой не отлипнешь… Все равно поймаю…