Глава восьмая

В скалах было холодно, неуютно, и вскоре я понял, глядя на дрожащую Варвару, что все, что мы делали, было неправильно…

В два часа ночи мы вошли в полицейское управление. Дежурный чин отвесил челюсть, начал вырастать из-за стойки. Двое присутствующих при этом не поверили глазам, переглянулись, заморгали, наводя резкость. Идущий в дежурку офицер встал, как вкопанный, судорожно захлопал себя по карманам, отыскивая то ли телефон, то ли гранату.

Я миролюбиво сомкнул запястья, на которых захлопнулись браслеты.

– Внимание, господа, – объявил я на языке королевы Виктории. Варвара, для тех, кто не знал такого языка, переводила на испанский. – Прежде чем нас разведут по камерам и начнут предъявлять обвинения, убедительно прошу нас выслушать. Хотя бы ради сержанта Габано, который был отличным парнем и погиб непонятно за что. Надеюсь, в этом управлении не все – проданные и купленные?

Полицейские недовольно загудели. Из кабинета по коридору выглянул еще кто-то, широко зевнул, всмотрелся. Пошевелил пальцами у бедра, словно собрался выхватить болтающийся в кобуре «кольт». Выступил из мрака усатый майор Сандалья, нахмурился, схватился за телефон. Я быстро заговорил…

И все же мне не дали довести до конца блестящую речь. Двое холуев по раздраженному окрику Сандальи схватили меня под руки, поволокли в подвал, где в тесной, неуютной камере, похожей на спичечный коробок, я быстро нашел успокоение…

И все же я верил в торжество справедливости. Во всяком случае, в то, что полицейские дружат с головой и даже в Испании сталкиваются с таким понятием, как «подстава». Я лежал на жестком тюфяке и думал. Наверху в это время проходило экстренное совещание. Меня не беспокоили. Примерно через час загремели запоры, появился полицейский, увешанный ключами, поманил меня.

– Хай, амиго, – пробормотал я. – Аста ла виста, барракуда, – на этом мои знания испанского завершались, я сполз с тюфяка и побрел из камеры. Конвойный руки не распускал, вел себя согласно этикету.

Меня допрашивали в чистой комнатке, похожей на операционную. Посреди стола стоял диктофон, в углу висела камера. Наличие угрюмого мужика, представившегося капитаном Сервантесом, было совершенно излишним. Он просто слушал и время от времени что-то записывал в блокнот. Когда я закончил, он его захлопнул, надавил кнопку звонка, и появился конвойный.

– Отведите.

– То есть я могу спать дальше? – уточнил я.

Он посмотрел на меня исподлобья, отделался молчанием. Меня отвели в камеру, водрузили на место и заперли на все замки.

В половине четвертого ночи это развлечение повторилось. Очередного неспящего звали майор Помала, он мнил из себя интеллигента, носил очки и очень часто начало и окончание фраз сопровождал словами-паразитами «спасибо» и «пожалуйста». Он внимательно меня выслушал, затем в течение долгих минут постукивал по столу цанговым карандашом.

– А вы уверены, – спросил он, – что ваш визит в семью Габано завершился мирно? Что вы не повздорили, например, выпив крепкого вина, не схватились за нож, не били им людей?

– Уверен, – вздохнул я.

Третий допрос состоялся через час, на нем присутствовали мы с Варварой, а со стороны оппонентов – угрюмый, невыспавшийся, злой, как щука, полковник Конферо.

– С тобой деликатно обошлись? – шепнул я Варваре.

– Не очень, – буркнула Варвара. – У меня имелось законное право сделать один телефонный звонок, а они…

– Успеете наговориться, – проворчал Конферо. Он уже несколько минут буравил нас взглядом инквизитора Томаса Торквемады – главы церковного суда католической церкви.

– Вы улыбаетесь, детектив? – процедил он. Потом сменил тон: – Рассказывайте.

– Опять рассказывать? – изумился я.

– Мы расскажем, расскажем, – быстро перебила меня Варвара. – Итак, полковник, с какого момента изволите выслушать рассказ? С той минуты, как мы пришли к сержанту Габано, или когда в детективное агентство «Пирамида», дислоцированное в заснеженной Сибири, явилась с визитом женщина по имени Эльвира Эндерс?

Он слушал, не перебивая, закрыв глаза ладонью. Временами отрывал руку, устремлял раздраженный взор к потолку, на котором сидела и внимательно нас слушала жирная фиолетовая муха.

Диктофон по ходу допроса не включался. Камера не работала. Прослушки в комнате для допросов, очевидно, не было. Мы могли говорить все, что нам вздумается. И молчать с каким угодно выражением.

– Ты знаешь, кто самые крупные лохи в мире? – шепнула Варвара.

– Кто?

– Это те, кто имеют деньги, но не имеют счастья.

– Полковник, давайте говорить откровенно, – вкрадчиво сказал я. – Мы не уполномочены выводить на чистую воду преступников и бежать в Интерпол сдавать всю местную камарилью. Мы реалисты, ценим жизнь, зарабатываем деньги, стараясь реже попадать в неприятности, и не увлекаемся сомнительными делами. Мы знаем, полковник, что у вас не сложилась личная жизнь и не очень-то безупречны морально-нравственные принципы.

– Ну, знаете ли… – налился краской Конферо.

– Но я уверен, что вы не враг себе и ради какой-то бабы-вамп готовы лишиться карьеры, положения в обществе и в конечном счете жизни. Зачем вам Изабелла Бранден? Говоря доступно, женщина нервно-паралитического, удушающего и канцерогенного действия.

– Хорошо сказал, – позавидовала Варвара.

– Ей плевать, что Гуго Эндерс – человек с мировым именем, достояние прогрессивного человечества и просто хороший художник с необычным взглядом на мир. Ей негде жить. Ей нужно ХОРОШО жить. Вы – желанный гость в ее доме. Но что она сделает после того, как использует вас? Позволит себе выйти за вас замуж, предложит переехать на Плата-дель-Торо, пользоваться общим кошельком? Повторяю, полковник, нам абсолютно безразлично, какие интриги плела Изабелла против Гуго Эндерса, в чем вы ей помогали, что вы успели сообща провернуть, а в чем вас постигло фиаско. Мы спасаем свои жизни и заодно спасаем вас, хотя ума не приложу, зачем нам это надо.

– Эх, – прошептала Варвара. – И никто не узнает, где могилка наша…

Полковник Конферо многозначительно безмолвствовал. Он наливался тяжестью, мрачнел, превращался в стальной крейсер, выжидающий момента, чтобы сделать залп.

– Изабелла найдет способ от вас избавиться, когда придет время. Вам приятна компания, находящаяся в доме? Кто эти люди? Практически у каждого за плечами криминальный опыт, о чем наглядно свидетельствует неофициальное расследование, проведенное сержантом Габано. У Изабеллы были три мужа, каждый скончался при невыясненных обстоятельствах. Почему не появиться четвертому? Успокаивает лишь то, что в первый месяц супружества она вряд ли вас убьет. Но придется тогда вам ее убить. А это хлопотно, полковник. И опять же, не вполне этично. Сумасшедшая Кармен умертвила нескольких человек – что доказано весьма убедительно. Вы не задумывались, почему невменяемая девчонка пятый год живет подле Изабеллы? Признательность за спасение жизни, искренняя сестринская привязанность? А не хотите жгучую лесбийскую страсть, которая не домыслы, а факт нечаянного подглядывания? Эльвира Эндерс не покончила жизнь самоубийством. Она не дура. Кармен не оступилась. Горничная Сесиль не подавилась косточкой. Бросали бы вы это дело, полковник, пока не довели до греха. Изабеллы приходят и уходят, а полковник Конферо остается. Счастлив тот, кто счастлив у себя дома – кажется, так говорил Лев Толстой? Да, забыл сказать, полковник. Если нас не посадят на ближайшие двадцать лет в тюрьму, мы обязуемся как можно быстрее покинуть страну.

Варвара зажмурилась, ожидая залпа «Авроры». Я тоже чувствовал себя неуютно. Надо же такого наговорить. Сжалось «внутреннее пространство» в предчувствии беды.

Но полковник Конферо по-прежнему безмолвствовал. Обрисовались и набухли мешки под глазами. Глаза мутнели, затягивались поволокой.

– Ты больше ничего не хочешь сказать? – шепнула мне Варвара. – Учти, после необдуманного слова нужно думать быстрее.

– Нет, я все сказал, – я откинулся на жестком стуле и принялся терпеливо дожидаться реакции.

– Тогда я скажу, – вздохнула Варвара и сказала: – Полковник, если после всего этого кошмара, что нагородил мой коллега, у вас появится желание отпустить нас на все четыре стороны, не забудьте вернуть мою сумочку. Она оставалась на месте преступления. И если в ней что-нибудь пропадет, я буду вынуждена жаловаться в российское посольство и Гаагский трибунал…

Теперь уже я зажмурился. Полковник врезал ладонью по кнопке.

– Увести!!!

Самое удивительное, что после этого ужаса нас действительно отпустили. Полковник больше не мозолил глаза – видимо, уехал домой отсыпаться. За мной пришли ровно в семь утра (тут все такие пунктуальные). Отворили двери, сопроводили куда надо, выдали «конфискат».

– Можете пока быть свободными. Из страны не уезжать, – угрюмо сообщила «правая рука» полковника майор Сандалья. Он хотел что-то добавить, но прикусил язык, задумался.

– Спасибо, – пожал я плечами и побрел на волю. Поспать за сутки так и не удалось. Я был дико измотан.

Варвара стояла на крыльце и, бурча под нос, перебирала содержимое сумочки.

– Маячок ввернули в телефон, – пошутил я. – Теперь они всегда будут в курсе, где мы находимся.

Чувство юмора у Варвары этой ночью как рукой сняло. Она подозрительно уставилась на свой телефон и вытянула руку, чтобы сбросить его в урну. Я перехватил его уже в полете.

Мы брели по просыпающемуся городку. Воздух был напоен ароматами моря, росы, цветочного наслаждения и выхлопных газов проносящихся машин. После нескольких часов взаперти это было очень кстати. Каковы, интересно, впечатления от свободы после двадцати лет отсидки?

Мы дошли до Плата-дель-Торо, посмотрели на ворота, за которыми зевал охранник, повернули вспять. Вместе с нами повернул и старенький «Опель Кадет» с двумя зевающими мужчинами в штатском. С одной стороны это было неплохо, мы постоянно находились под наблюдением полиции. С другой – мы могли бы обойтись и без присмотра.

Чашка кофе в придорожном вагончике проблему голода не решила. В девять утра мы оккупировали столик открытого кафе на одной из центральных улиц, заказали котлеты с картофельным пюре, жареные грибы, похожие на свинячьи уши, темно-янтарное пиво. Помянули, не чокаясь, бывшую россиянку Веру и ее покойного мужа, которые погибли из-за нас. Заведение наполнялось голодными испанцами. Из «Опеля Кадета», запаркованного у тротуара, выбрался субъект в штатском, прислонился к капоту, уставился на нас злыми голодными глазами. Я предложил ему знаком пристроиться за соседним столиком. Страдалец отвернулся, скрипнув зубами.

– Какой сегодня день? – спросил я.

– Не помню, – пожала плечами Варвара.

Я тоже не помнил. Но, судя по количеству народа в утренние часы, пока еще рабочий.

– Куда пойдем? – спросила Варвара, облизывая жирные пальцы.

– Любое место, – щедро разрешил я. – Скажи мне, куда ты хочешь, и я скажу, почему тебе туда нельзя. Это шутка.

– Домой хочу, – вздохнула Варвара.

– Надо подумать какого?..

Она встрепенулась:

– Числа или хрена?

Я улыбнулся.

– Надо подумать, зачем полковник Конферо пристроил к нам «хвост». Он понимает, что мы люди законопослушные, из страны не смоемся. А контактов после гибели Габано у нас в этом городе нет.

– Пока нет, – поправила Варвара.

– М-м… Ты полагаешь, что на нас могут выйти? Ладно, поживем – увидим. Разумеется, эти парни не для того, чтобы обеспечивать безопасность. Охотно допускаю, что полковник и сам пока не разобрался, что с нами делать…

Возвращаться на Плата-дель-Торо не хотелось страшно. Мы бродили по центральным улицам Мариньи, заглянули в кинотеатр, купили билеты на последний ряд и уснули, не дожидаясь начала сеанса. Проснулись, когда вспыхнул свет и два десятка кинозрителей потянулись к выходу.

– Ну и как тебе кино? – спросила, зевая, Варвара.

– Концептуально, – признался я. – Но слабоват стержень, вокруг которого строится сюжет.

Мы заглянули в магазин готовой одежды, где полностью обновили гардероб. Варвара сменила деловой имидж на фривольный: теперь она щеголяла коричневыми джинсами и голубой маечкой, а я превратился в махрового ковбоя с бахромой. Потом она остановилась у входа в косметический салон, смастерила задумчивое лицо. Я вспомнил, как в аналогичном салоне напротив нашего агентства анонимный остряк повесил рукописное объявление: «Входите, не стесняйтесь, нас ничем не испугать».

– Подожди меня пару часов, – жалобно попросила Варвара.

– Сорок минут, – твердо сказал я. – Буду читать газету в кафе напротив. Если не появишься в указанный срок – уйду.

Пока я поглощал кофе, знакомясь с картинками в местной прессе, парни в «Опеле» дружно изнывали. Один выбрался из машины, прошагал в салон, побыл там несколько минут, вернулся, сел к приятелю. Оба с ненавистью на меня воззрились. Я демонстративно проковырял в газете дырочку и закрылся ею.

Варвара появилась через час с небольшим, сверкая ярким маникюром, новой прической, чистая, свежая, сияющая.

– Ну и как?

Я отложил газету, прищурился.

– Нет, все-таки есть что-то в вас, женщинах… Нормально, Варвара. Ты задерживаешь не только меня, но и парней, которые готовы нас уже разорвать.

– А я еще педикюр сделала, – вспомнила Варвара. – Пойдем на пляж. Должна же я его кому-нибудь показать.

Это был хороший день. Магазин по продаже купальных принадлежностей, пляж, шикарный ресторан, в котором мы поужинали. Неназойливая опека полицейских… Когда мы вышли на Плата-дель-Торо, сумерки стелились по земле. Особняк под номером четырнадцать окружала стена зелени. Тело охранника шевелилось у ворот. У владений скандальной семейной пары стоял запаркованный джип с погашенными фарами. Дворник Энрико – намотавшийся за день, согнувшись вопросительным крючком, сгребал мусор у ворот под номером двенадцать. Нацистский преступник Клаус Липке в застиранном домашнем халате возился с запутанными стеблями плюща, опутавшими ограду. Они о чем-то лениво беседовали. Клаус Липке похихикивал. Дворник оказался наблюдательным. Заметил нас, распрямил спину, что-то бросил собеседнику. Клаус Липке повернул голову. Оба с любопытством на нас воззрились.

– Здравствуйте, соседи, – вкрадчиво произнес за спиной грудной женский голос.

Мы вздрогнули. В полуметре от нас, держась за прутья решетки, стояла сексапильная лошадка Консуэлла и насмешливо нас разглядывала. Русалочьи волосы рассыпались по плечам. Сегодня вечером она была практически одета.

– Здравствуйте, Консуэлла, – я сделал вид, что жутко рад нашей встрече.

– Здравствуйте. Я слышала, вы попали в неприятную историю?

– О, Господи, – манерно удивился я. – А вы-то откуда знаете?

– Дворник Энрико рассказал по секрету, – женщина заговорщицки подмигнула.

– А он откуда узнал?

– А он у нас все знает, – махнула рукой Консуэлла. И засмеялась. – Да никакой он не шпион. Мел на той стороне дороги, а там охранник курил. Сообщил, что вас арестовали за страшное убийство. Вы уже отсидели?

– Да, Консуэлла, у вас в Испании небольшие сроки. Скажите, во время нашего отсутствия в доме напротив не произошло ничего выдающегося? Не убили никого?

– Да вроде нет, – пожала плечами женщина. – Был бы шум. К сестрице живописца опять приезжал ее хлыщ из полицейского управления. Вышел расстроенный, сел в машину, укатил. Гувернантка возила мальчика в город. Подъехало такси, забрало, увезло…

– Спасибо, Консуэлла.

– Может, зайдете? – Глаза греховодницы коварно заблестели. – А то уж больно вам не хочется идти туда, я же вижу.

– Не хочется, – подтвердила Варвара. И как-то необычно на меня посмотрела. – Может, зайдем, Андрей Иванович? Ну, типа, чайку попьем и все такое?

– Ах, – воскликнула Консуэлла. – Потрясающе. Я сейчас открою.

– Может, завтра? – испугался я, хватая Варвару за руку. – Ей-богу, Консуэлла, мы дико устали…

– Испугался? – хихикала Варвара, когда мы перебегали дорогу.

Дворник Энрико уже уходил, помахивая метлой и целлофановым мешком для сбора мусора. Пробормотал, остановившись, долгую фразу, дружелюбно ухмыльнулся.

– Счастливые мы люди, – перевела Варвара. – А о нас тут такое говорят… Сегодня он непременно поднимет за нас стаканчик – уж больно мы ему симпатичны. Да еще и на свободе.

– Да еще и с чистой совестью, – хмыкнул я.

– Прошу в дом, – дружелюбно распахнул калитку нацистский преступник.

Мы с опаской заглянули внутрь. На дорожке во весь формат красовался мраморный дог.

– Не волнуйтесь, – рассмеялся Липке. – Без особого распоряжения Гудериан не порвет вас на британский флаг.

– Спасибо, мы в другой раз, – пообещал я.

– Странные вы люди, – пожал плечами Липке. – Вчера не решались зайти, сегодня не решаетесь. Мы с Гудерианом не кусаемся, – и противно засмеялся.

Мы вежливо улыбнулись.

– У соседей все в порядке, не в курсе? – осведомился я.

– А кто ж их знает, – пожал плечами старик. – Не докладываются они нам с Гудерианом. Вот только Изабелла у них тут давеча на садовника кричала: луковицы лилий не туда он воткнул, куда бы ей хотелось. Мне из-за стены хорошо было слышно. Ух, как она разорялась…

Мы с Варварой озадаченно посмотрели друг на друга. Чего это на Изабеллу нашло?

– А еще она ругалась на этого… белобрысого – ну, который по дому шляется и ничего не делает – что у нее сигнализация в комнате несколько раз самопроизвольно включалась, – а вызвать специалистов у того руки не доходят.

Мы опять переглянулись. Похоже, Изабелла свыкается с мыслью, что живет в собственном доме.

– А Энрико вы давно знаете? – поинтересовался я.

– Этого-то лоботряса? Давно, – старец небрежно махнул рукой. – Он только на первый взгляд постоянно занят. А так – и потрепаться любит, и стаканчик пропустить. Не собираетесь заходить в дом, молодые люди? Тогда идите своей дорогой – вас уже заждались…

Охранник приоткрыл калитку, едва мы оказались в зоне «поражения». Отделался молчанием, отступил во мрак. Мы шли по освещенной лунным светом дорожке. Несуразная глыба вырастала из-за деревьев. Нелепая ротонда северного крыла, ломаные спирали оконных проемов, нагромождение кубов на крыше. Очертания чудовищных скульптур дрожали в хрупком воздухе. Черные качели, похожие на виселицу. Раздался скрип гравия. Все ближе, громче. Казалось, что громадная статуя Командора сейчас вырастет из-за угла… Мы встали, решив выждать. Рука Варвары нервно подрагивала.

Нарисовалась фигура садовника Тыниса. Он тащил на плече спиленный ствол какого-то чахлого деревца. Обогнул ротонду, потащился мимо парадного крыльца.

– Пора закрывать этого типа, – неловко пошутил я. – За ношение ствола.

Варвара тяжело дышала. Садовник с идиотской штуковиной на плече производил впечатление законченного маньяка. Он волокся мимо крыльца, когда из дома выскользнула тень. Человек хотел спуститься, но при виде садовника передумал. Спрятался за колонну, выждал, пока громоздкая конструкция из человека и растения проследует мимо. Бесшумно сбежал с крыльца, двинулся по центральной дорожке, вскоре растворился в зарослях.

– Ворген, – справедливо подметила Варвара. – К воротам пошел. И не боится же ходить по темному лесу…

– Но опасается садовника, – тонко подметил я. – Особенно в условиях темного времени суток и ограниченной видимости.

– И что это должно значить?

– Не знаю, – пожал я плечами. – Но в доме явно протекает многопользовательская игра. Что ж, как говаривал незабвенный Стивен Кинг, жизнь штука страшная, но интересная. Зайдем в дом?

Злостные миазмы струились по холлу. Сновали невнятные тени, рябило пространство. Мы замерли посреди холла, когда с лестницы что-то слетело и скачками подалось в северное крыло. Растворилось в черном прямоугольнике проема.

– Что за хрень такая? – не разобрался я.

– Наше чахлое и анемичное создание, – объяснила Варвара. – Вырвалось из когтистых лап гувернантки.

Как в воду глядела Варвара. Едва лишь мальчик скрылся из вида, по лестнице зацокали каблуки. Объявилась еще одна фигура – вполне подходящая, чтобы, встретив такую в условиях «ограниченной видимости», схлопотать инфаркт. Гувернантка торопливо семенила вслед за мальчиком. Прошла мимо нас.

– Марио! – грозный окрик взмыл к потолку, разбежался по стенам. – Марио, а ну вернись! Сколько раз я тебе говорила, что после ужина есть нельзя!

Нас овеяло гневным ветром. Гувернантка скрылась в коридоре. Далеко в тумане хлопнула дверь буфетной.

– Бедный голодный ребенок, – пожалела чертово отродье Варвара. – Знаешь, Андрюша, мне кажется, что мальчику просто крупно не повезло с родительницей и надсмотрщицей. Кабы не эти злые люди, он бы рос приличным мальчуганом.

– Ну, не знаю, – засомневался я. – Если у Гитлера или Пол Пота что-нибудь подправить в детстве, то и там, глядишь, ничего бы не случилось. Впрочем, у Гитлера и Пол Пота что-либо подправлять уже поздно.

– А у мальчика можно, – хмыкнула Варвара. – Вот только кто займется?.. Знаешь, мне кажется, за сутки эти люди начали дичать. Прислуга мертва, новую принять не успели, да и не всякая отважная женщина сюда пойдет, самим приходится добывать пищу, наводить порядок…

Я сомневался, что Изабелла или Генрих точно представляют, что такое веник и с какого конца за него браться. Видимо, садовник и гувернантка выполняют несвойственную работу…

История повторялась с точностью до смешного (или до страшного). Из картинной галереи сочился свет. Мы не смогли пройти мимо изящных искусств. В коридоре, озаренном фиолетовым мерцанием, никого не было. Причудливые картины взирали со стен. Мы заглянули паровозиком в одну замкнутую комнату, в другую. Изабелла стояла в третьей, неподвижная, скрестив на груди холеные руки, рассматривала картину, которая висела на стене в гордом одиночестве. Художник изобразил пожилую даму в средневековом кринолине. Привычное совмещение несовместимого. Большая часть картины была выписана небрежно, жирными мазками. Дамский кринолин и окружающие детали воспринимались только издали, при ближайшем рассмотрении картина превращалась в загадочную абракадабру. Взбитая ядерным взрывом прическа, сигарета в лежащей на коленях руке: неестественно длинная, с раструбом на конце. Хищно загнутые ногти. Багровый закат за спиной дамы прорезали вспышки молний, метеоритные дожди, ураганы, смерчи, летящие с распростертыми конечностями люди… И только лицо пожилой особы, представленное в изометрии, было выписано с особой тщательностью. Дряблая кожа с разводами пигментных пятен, уродливая асимметрия в лице, тонкий аристократический нос с перекошенными ноздрями, мутные глаза, высокий лоб, превращающий старуху в какую-то инопланетную агентессу…

– Тревожная картина, – прошептала Варвара.

Женщина резко повернула голову. Страх мелькнул в затуманенных глазах.

– Это вы, фу-у… Зачем так пугать, господа?

– Простите, Изабелла, – раскланялся я. – Завернули, как водится, на огонек. Ваша тяга к прекрасному превращается в систему.

Она нахмурилась, потерла лоб, пытаясь что-то вспомнить.

– Подождите, а вы…

– Отпустили, – вкрадчиво сказал я. – Не тянем на безжалостных убийц. А разве полковник Конферо вам не говорил?

– Ах, точно, – вспомнила она. – Простите, господа, я сегодня вся такая… – она изобразила изящной ручкой нечто порхающее, – меланхолия, господа соотечественники. Стыдно признаться, но сегодня у меня… день рождения, – пятнышки румянца заплясали на аппетитных щечках.

– Да что вы говорите? – изумилась Варвара. – Поздравляем, Изабелла. К сожалению, мы не знали, а то непременно купили бы подарок.

– Нет уж, спасибо, – усмехнулась женщина. – Мне достаточно подарков по жизни.

– Вы так внимательно смотрели на эту картину, – негромко сказала Варвара – Эта женщина для вас что-то значит?

– Она мне кого-то напоминает, – неуверенно заметил я. – Хотя, возможно, в голове уже все запуталось…

– Эта женщина значит очень многое, – так же тихо сказала Изабелла. – На ней Гуго изобразил нашу мать.

– Не может быть, – ахнула Варвара.

– Может, Варвара, – сурово сказал я. – Всмотрись в лицо почтенной женщины. Самым непостижимым образом оно сочетает в себе черты троих людей. Эти люди, в принципе, не похожи друг на друга, хотя и являются близкими родственниками. Их объединяет мать. Она каждому любезно предоставила что-то от себя. Ну что ж, Изабелла, убедительное доказательство, что все вы – Гуго, Генрих и вы – действительно являетесь близкими родственниками.

– А были сомнения?

– У нас – нет. Но если представить на минутку, что у кого-то появились бы…

– Наша мама родом из Львова, – вздохнула Изабелла. – Хотя никакая она не хохлушка. Ужасная русско-еврейско-голландская смесь… Сейчас бы ей было семьдесят пять. Мы с Генрихом поздние дети. Она эмигрировала… вернее, бежала из СССР в шестьдесят пятом, пожила в Бельгии – бывшей Фландрии, немного во Франции, в Монако. Мы с Гуго – сводные брат и сестра, от разных отцов, но отцы давно умерли, прочих детей не было.

– А Генрих?

– Родная кровь, – усмехнулась Изабелла. – Мать скончалась восемь лет назад, в доме престарелых во французской Ривьере. А писать ее Гуго начал лет двенадцать назад. Несколько раз бросал картину, потом опять брался, в общей сложности он потратил на нее года четыре.

– Так долго? – удивилась Варвара.

– Обычный творческий процесс, – объяснил я. – Великий Леонардо десять лет выписывал свою Мону Лизу.

– Почему?

– Так лезут отовсюду. То водокачку им изобрети, то кран подъемный, то карту Камчатки нарисуй, летать научи…

Изабелла бледно улыбнулась.

– Он очень любил этот портрет. В нем он объединил черты ближайших родственников, намеренно состарил мать, придал ей ореол некой загадочности, угрюмости, хотя была она, в принципе, добродушной женщиной.

– Вы не против, если мы еще одну ночь проведем в этом доме? – сменил я тему.

Женщина задумалась.

– Вы колеблетесь, – сделал я резонный вывод.

– Не в том дело, – она передернула плечами. – Тут вот в чем дело, господа… – она еще немного помялась и, видимо, передумала откровенничать. – Конечно, живите. И сегодня ночью, и завтра…

Посмотрела на нас как-то странно, поплыла из галереи.

– Сплошные загадки, – заключила Варвара. Дернула меня за рукав. – Ты куда смотришь?

Я смотрел на угрюмую старуху. Это ж надо так суметь – вписать в одно лицо черты разных людей. Миловидной Изабеллы, малопривлекательного Генриха, того самого мужика, что смотрел с автопортрета Эндерса. А может, не было нужды чинить коллаж? Он просто мастерски отобразил реальность…

– Было у медведицы три медвежонка, – пробормотал я. – Умка, глупка и тупка…

– Умка – это Гуго? – вскинула глаза Варвара.

– А шут его знает, – пожал я плечами. – Но если учесть, где сейчас Гуго, а где Изабелла…

Пьяный в соплю Генрих вывалился на нашу дорогу в коридоре между холлом второго этажа и гостиной. Видеть Генриха в столь убогом состоянии нам еще не приходилось. Он с трудом стоял на ногах, болтался, как неопытный матрос в качку, распространял вокруг себя убийственные ароматы, но голова у парня, как ни странно, работала. И видел он в темноте на зависть кошке. И пер он нагло, словно буровая машина. С воплем:

– А-а, попалось новорусское бычьё! – он попытался с ходу звездануть мне в челюсть. Пришлось перехватить занесенную конечность и применить «спецсредство»: врезать лбом в оплывшую морду. Я старался не усердствовать. Он рухнул как подкошенный, захныкал. Я схватил его за шиворот, поволок в гостиную. Там усадил в ближайшее кресло. Он возжелал подняться, и я повторил процедуру. Так продолжалось несколько раз, пока он не утратил последние силы, не откинул голову и не захрапел.

– А ты уверен, что с ним тут ничего не случится? – обеспокоилась Варвара.

– А что с ним может случиться?..

Дополнительной разрухи в наших комнатах не наблюдалось. Только то, что осталось после полицейского «террора». Варвара повозилась в своей комнате и пришла ко мне с вещами – жить. Я яростно драил зубы. Она, сполоснулась за шторкой, отбив мою вялую атаку, завернулась в полотенце и потрюхала в кровать.

– Спать давай, – пробормотала она сонно, когда я составил ей в постели компанию. – Обними меня, чтобы не было страшно, и карауль, пока я не усну…

– Проспись, красавица, проспись, – разрешил я и мигом погрузился в объятия популярного древнегреческого божества.