Наяву и во сне

— Не спишь? — через какое-то время, отлежавшись, спросил Чеботарь.

— Нет.

— Тогда послушай, что скажу. Ты мне, конечно, паря, в вере-то давно отказал. Я тебя, ясное дело, понимаю, но все одно послушай. Давно я с этим хренком моржовым, с эстонцем Молчуном вожжаюсь. Уже, наверное, пятый годок как проклятый на него ишачу. Поначалу все больше золотишко ему таскал. Так, по малости. Много ли намоешь примитивной бутаркой ? За месяц на десяток злотников . Случалось, правда, когда фарт нешутейный покатит, что и жужелку — другую ему притараню. А потом этому жуку прижимистому мало показалось. Приспичило попутно всякой древней шнягой промышлять, безделушками разными с городищ этих старинных. Где что копануть удастся да слямзить у археологов по случаю. Оно сейчас шибко выгодно стало. Можно что хочешь с ходу сбагрить. Каждый жирный котяра при бабках чем-нибудь таким перед своими корешками и шмарами форсануть тужится. Вот, значит, так. Тогда, стало быть, когда мы с тобой встретились, я ведь тоже по его наводке в тайге шлындал. Надо было одну вещицу забрать и до поселка двигать. А там меня на моторке один хмырек дожидался. Давно уже у нас было все это отлажено.

Чеботарь передохнул, прокашлялся, с шумом высморкался и повел дальше свой сбивчивый рассказ:

— И в пещеру я эту не просто так намылился. Мне ж тот талисман твой и нужен был. Да вот тварюга эта клыкастая все карты спутала. Пришлось и тебя на пару с собой тащить. Струхнул я действительно не на шутку. Подумал, что она меня одного да без ружья загрызет влегкую.

— Опять!.. Так, или ты рассказываешь мне все толково, без всякой мути, или даже рта не раскрывай! — резко и грубо оборвал его Антон. — Я твоей галиматьей сыт по горло! Меня уже тошнит от таких спектаклей! И слушать я эту твою гнилую чухню больше не намерен, понял? — гаркнул он на Чеботаря, но через несколько минут напряженного молчания сообразил все-таки, что выбрал совсем неверный тон, явно переборщил, серьезно обидел обессилевшего, истерзанного болью старика, и поспешно пошел на попятную: — Ну, извини меня, батя, прости. Зря я наорал на тебя. Нервишки уже ни к черту стали. Никуда не годятся. Виноват, не сдержался.

— Да ничего, — устало вымолвил Чеботарь. — Все в норме, Антоха. Не бери в голову. Это мне скорее пристало извинения просить за то, что я тебя тогда на речке с панталыку сбил. На другую стежку завернуть принудил. Не кори себя, паря, понапрасну.

Антон вдруг ощутил, что почему-то испытывает к этому верченому, скользкому, как уж, очень не простому мужику, непосредственному виновнику всех его злосчастных таежных приключений какие-то на удивление теплые, едва ли не родственные чувства. Это было, конечно же, верхом безрассудства, натуральной детской глупостью и вполне могло в дальнейшем иметь самые дерьмовые последствия, но, как известно, из песни слова не выкинешь.

— А ты знаешь, батя… — начал он нерешительно.

— Что, Антоха?

— Когда мы с тобой в той пещерке ночевали, приснился мне один дурацкий сон. Наслушался я, батя, твоих рос… рассказов, и приснилось мне, что этот твой сказочный манза действительно там, у кумирни той, где ты мне мастерски кучу декораций понаставил, враскорячку ковырялся, божку этому своему лупатому земные поклоны бил.

— Так то же не я понаставил, паря. Ей-богу, не я! Вот те крест! Да и не было там никакого манзы. Это все дедок-нанаец из ближайшего поселка. Он же давно на этом деле умишком тронулся, совсем рехнулся. Вот и забацал там себе, в пещерке той, вроде как древнюю кумирню. Мало ли дураков на белом свете! А вот то, что у него эта побрякушка хитрая откуда-то завелась…

— А какая побрякушка? — моментально насторожившись, перебил его Антон.

— Да такой амулетик один малюсенький. Под вид черепушки человечьей. Так вот, про него я узнал загодя. Он в том же поселке живет, где и мой постоянный возчик. Оттуда и носится на поклон к своему болванчику. Башку выбрил и одежку такую же, как у древних корневщиков, на себя напялил, чудило. Ни дать ни взять, чучело огородное. Смех да и только. Вот он, значит, этой своей игрушкой местным по пьяному делу и похвалился. А мне потом на ушко про то шепнули. Но вышло оно ни туда ни сюда. Не сладилось у меня тогда его укараулить. Коли бы не нога моя…

— Но там же один вход? — снова нетерпеливо перебил его Антон. — Ты рассчитывал, что он нас не заметит, когда туда полезет? Так не совсем же этот дедок свихнулся!

— Да не один там вход, а два. Второй — в уголочке самом, в конце коридора. Его, пока башкой не упрешься, совсем не видать.

— Хорошо. Но неужели он не заметил бы, что в пещере кто-то есть, даже если пролез бы через этот второй вход?

— Да он же обычно, еще не доходя до этого своего болвана каменного, начинает как ванька-встанька поклоны класть да молитвы под нос бормотать. Оттого и слепнет, глохнет на оба уха.

Антон выслушал довольно мутное, не выдерживающее никакой критики объяснение Чеботаря и решил над этой его очередной несуразицей долго голову не ломать.

Он спросил о другом, куда более существенном, о том, что в данный момент интересовало его в гораздо большей степени:

— А чего же ты со своим благодетелем-то поцапался?

— Да из-за этой твоей хотонгони все и вышло.

— Почему моей? — тихо спросил Антон, чувствуя, что внутри появился легкий холодок, а в горле запершило.

— Да твоей, Антоха. Как только я к Молчуну пришел, так сразу он меня и огорошил. Сказал, что у тебя теперь эта его ненаглядная игрушка. Вот из-за этого у нас с ним весь сыр-бор и вышел. Не оправдал вроде как я его доверия. Не знаю, в чем уж там у нее такая ценность, но он же ею заболел просто. Так уж ему загорелось ее приныкать, что, когда прознал, что она мимо его носа по моей вине прошла, взбеленился как припадочный. Ну а там — сам знаешь, как бывает. В общем, нагородил я ему с три короба. Все, что накипело, выложил. Эта же скотина ушлая за копейку удавится. За все мытарства наши сущие гроши платит. А сам жирует, падла. Еще и куражится, если что не по нему, мать его так, морду приблудную! — выкрикнул Чеботарь, придя в немалое волнение, и замолчал.

«Видно, что достал его этот козел основательно, раз он на крик сорвался, — подумалось Антону. — Насколько я помню, надо очень сильно постараться, чтобы его из равновесия вывести. А чухонец-то действительно скотина с вертухайскими замашками. Это он, пока я спал, выходит, по моим карманам прошвырнулся».

— Да, батя, горазд ты все-таки баки заливать. С твоей легкой руки у меня уже давно таракашки в башке завелись. Совсем какая-то каша недоваренная, — сказал Антон и подумал: «Горбатого могила исправит».

— Что есть, то есть, — успокоившись, заявил Чеботарь. — Но теперь мне никакого резону нет тебе лапшу на уши навешивать. Ты сам подумай!.. Теперь мы с тобой, паря, одной веревочкой крепко повязаны. Не разорвешь. Сам я, без тебя, из замуты этой ни за что не выберусь.

— Ладно. Посмотрим. А ты, случайно, не видел у них еще двоих пленников — старика и девушку, удэгейцев?

— Ага. Они их возле хаты в сараюшке содержат. Но я их только мельком издалека видал. Да и то пару раз, не более. Они меня с ними не сводили. А что, знакомцы какие-то твои?

— Да. Я у них в фанзушке ночевал, когда от этого злыдня ноги сделал. Сегодня со мной еще и племянник этого деда был. Его Авдей, сука, изуродовал. Ухо ему отрезал…

— Погоди-ка, Антон. Показалось мне, что пошумел кто-то. Кажись, по нашу душу опять приперлись. Может, жратву принесли или что?

Через минуту послышался лязг железа, и крышка люка со скрипом распахнулась. Антон невольно зажмурился, когда ярким солнечным светом хлестануло по глазам.

— Ну что, замудонцы, кемарите? — заглянув в открытый проем, съязвил Авдей. — А вашего полку прибыло. Принимайте еще одного болтуна. В тесноте, да не в обиде. Давай, милок, не упирайся.

Послышалась какая-то возня, а потом раздраженное бормотание Сереги:

— Что ты пихаешься, придурок!.. Убери руки!

— Ты мне тут хвостом-то не верти. Полезай шустро, пока за шкирку не скинул.

— Урод ваш Лембит! Все вы здесь уроды! — не унимался очкарик. — И ты, Валерьяныч, не лучше! Не ожидал я от тебя такого…

Раздался звонкий шлепок, и Серега громко крикнул:

— Да все, хватит! Не толкайся. Сам залезу. — Он неловко протиснулся в открытый люк, повисел на руках, примериваясь, мешком свалился вниз, застонал и пробурчал: — Уроды!..

Видимо, очкарик здорово ушибся при падении. Он покопошился еще немного, устраиваясь, и затих.

Крышка люка захлопнулась. Слышно было, что ее закрыли на замок.

В нос Антону ударило крепким запашком свежего перегара.

«Да он косой, похоже, и капитально!»

— Что, Сережа?.. — нарушил тишину насмешливый, с подначкой, голос Чеботаря. — Укатали сивку крутые горки? И тебе укорот сделали?

— А тебе-то что? — огрызнулся очкарик.

— Да так. Ничего. К слову пришлось.

— Вот идиоты! — Серега начал опять заводиться, отпустил трехэтажный мат.

Но чувствовалось, что его возмущение идет на спад, что он спускает уже остатки пара.

Парень облегчил душу, помолчал, а потом выдохнул уже совсем другим тоном, с какой-то покаянной интонацией:

— Извините, мужики, что я так вот… Достали просто, гады.

— Тебя-то за что? — спросил Антон, но ответа не дождался.

Очкарик как воды в рот набрал.

— Да чего уж там, Сережа! — подключился Чеботарь. — Колись уже. Или надеешься, что Молчун тебе грешки быстренько отпустит?

— Ничего я не думаю, — невнятно промямлил Сергей и снова прикусил язык.

Чувствовалось, что в нем происходит какая-то внутренняя борьба.

— Да, в принципе, можешь и не колоться, — хитроумно подтолкнул его Антон к продолжению разговора. — И так все ясно.

— Нет, точно не простит, — шмыгнув носом, сокрушенно произнес Серега. — Да ладно, чего там скрывать-то!.. Это все Валерьяныч тупоголовый. Он, придурок, во всем виноват. Второй год с ним по раскопам корячусь. Вот уж не думал, что он на такое способен. Я же ему чумовую шару предложил. Давай, говорю, от Молчуна этот раритет замылим, ну… это нэцке твое, Антон, в общем. Штуковина-то ценная. Не будем ему даже и показывать. Он же у тебя, как я понял, ее не видел, если не позарился? Или видел все-таки?

— Нет, — легко соврал Антон для пользы дела.

— Вот! Я и говорю. Чего менжеваться-то в таком случае? Все равно не узнает. А потом сами, дескать, его толкнем. Есть у меня и помимо Молчуна кое-какие выходы. Нам в таком случае весь куш достанется, а не какие-то там жалкие крохи с барского стола. А он, как оказалось, не только даун законченный, но еще и сволочь порядочная. Сдал меня сразу. Я и рта раскрыть не успел. Удивляюсь я на людей, честное слово! Откуда что берется?

— Никак не пойму я, Серега, что же в талисмане этом такого ценного, если вокруг него целый пожар разгорелся? И батя пострадал, и ты под раздачу угодил!

— Да как тебе объяснить-то?.. Такая ломовая удача, Антоха, может один раз в жизни к тебе прийти. Понимаешь? Это же вещь штучная, раритет в единственном экземпляре. Похожих туча, но такая, из огненного камня, одна-единственная. Не перстенек какой-нибудь занюханный, не реплика…

— Это что такое?

— Подделка, новодел по-нашему.

— Понятно.

— Я даже смущать тебя, чижика, цифирками не стану, а то умом тронешься.

— Да в таком случае не слишком честно было ее у меня забирать в оплату за ваши сомнительные услуги? Или я не прав?

— А на войне как на войне, Антоша. Каждый за себя. По-другому не бывает. Извиняться даже не подумаю, не жди. Глупость это чистая. Сам знаешь. Кому упало, тот и в шоколаде. Кроме того…

— Не тормози, — нетерпеливо подогнал его Антон, чувствуя, как изнутри поднимается волна холодной злости. — Трынди дальше.

— Ну, в общем, это не просто амулет, а один из обязательных атрибутов при проведении жреческого обряда… Какого, я даже объяснять не буду. Сам не до конца въезжаю. В общем, ты видел там, на затылке, печатка, птичка крохотная? Это значит — птице-люди… Ладно, все. Не буду тебе мозги забивать. Долгая история!.. Весь смысл в том, что у Молчуна все остальные предметы уже есть. Мы с Валерьянычем тоже кое-что притарабанили. Только этого нэцке ему и не хватало до полного комплекта. Ну а сколько этот набор стоить будет, я даже предположить затрудняюсь. В любом случае чума натуральная! Это, к примеру, как с теми же древними захоронениями, понимаешь? Там каждый предмет, ну, к примеру, конская сбруя или меч, побрякушки золотые, короче, любая хреновина, взятая оттуда, и сама по себе потянет неслабо. Но если все это до кучи собрать, весь комплект, тогда уже такая маза вылезает, что просто одуреть можно! Понял? Сколько ни запроси, любую цену дадут! Так-то вот! Один-единственный раз надыбал, и все. Кранты! Можешь всю эту свою бодягу сворачивать. И так уже до конца своей житухи ни в какую не просадишь, хоть ты эти «мерсы» и яхты через день меняй или баб своих от пупка до родничка брюликами увешай! — выпалил Серега и резко замолчал, завозился, засопел удрученно, как избалованный ребенок, не сумевший склонить родителя к покупке вожделенной дорогостоящей игрушки.

«Вот трепло, — с неприязнью подумал о нем Антон. — Даже давить на него не надо. И так все выложит. Конечно, тут и выпивка свою лепту внесла, но у него и у трезвого язык без кости. На такого чморика ни в чем нельзя полагаться. Продаст мигом. А еще на этого своего Валерьяныча полову льет. Да они там все, похоже, одной масти. Как крысы.

Теперь дело начинает понемногу проясняться. Оказывается, опять все вокруг бабок крутится! Конечно же, в них вся загвоздка, а в чем еще? Кто бы сомневался! Нет никакой дури, мистики, летучих гадов. Элементарно как три копейки и мерзко, будто какой-то дрянью обожрался».

— Нет. Не простит он меня. Точно, — нарушая тишину, захныкал Серега. — Что же теперь будет? Что делать, а? — И вдруг он неожиданно заскулил громко и протяжно, как отшлепанный щенок, завыл, зарыдал в голос.

— Сопли подотри! — процедил сквозь зубы Антон.

Ничего, кроме омерзения к этому задохлику, он не испытывал.

Когда очкарик, никак не отреагировав на его слова, продолжил своим паскудным нытьем изматывать душу, Антон рявкнул на него с нескрываемой яростью:

— Заткнись! Закройся!

Грубый окрик подействовал немедленно. Серега тут же закрыл рот, испуганно шарахнулся в сторону и прилип к стене.

— Чего ж ты голосишь как птенчик? Мать твою так! — выругался в сердцах Чеботарь. — Тьфу. Противно слушать. Не мужик, а размазня. Разнюнился тут!

— Все? Успокоился? — через минуту спросил Антон. — А теперь делом займемся. Сейчас помогать мне будешь. Понял?

— Да. А что делать надо?

— Сколько водяры выжрал? На ногах-то держишься?

— Да я нормально. Совсем немного. Уже все вышло.

— Тогда оторви от земли задницу и сюда, под люк, ползи.

— Зачем?

— За тем самым!.. Еще один глупый вопрос и…

— Все-все. Я понял.

— Прислонись к стене. Да не спиной, чукча! Обопрись на нее руками. Ноги расставь пошире. Сейчас я на плечи тебе залезу, держать меня будешь. Крепко стоять, понял?

— Да-да. Хорошо.

— Правую руку назад разверни. Нет, не поворачивайся. Стой так, как стоишь. Подставляй ладонь — подсадишь. И смотри мне!

Антон с трудом балансировал на хлипких острых плечиках очкарика. С первой попытки ему не удалось встать во весь рост. Но он предпринял еще одну и еще, пока не приноровился. Установив равновесие, Антон оторвал одну руку от стены и вытянул ее вверх, насколько было возможно. Он с удовлетворением прикоснулся к люку самыми кончиками пальцев, потыкал ими в холодное железо.

— Держись крепче, — предупредил Антон Сергея. — Сейчас на носки приподнимусь. Немного не хватает.

Он приподнялся. Теперь рука упиралась в люк уже почти до середины ладони. Можно было подналечь посильнее, что Антон и сделал. Ему показалось, что рама чуть-чуть шелохнулась, но пришлось снова опускаться на полную ступню. От напряжения свело мышцы на обеих ногах. Да и рука в ненормальном положении затекла и онемела. Из-за оттока крови пальцы стали совсем чужими.

— Стоишь?

— Да, — с трудом выдавил из себя Сергей.

— Тогда сейчас еще раз попробуем.

Антон опять приподнялся на носках и потянулся к люку. Он уперся в него изо всех сил, принялся методично тыкать, пихать, попеременно сокращая и расслабляя мышцы. Через некоторое время узника обожгло безудержной радостью. Оказалось, что рама действительно не имеет никакого дополнительного крепежа. Она просто и незатейливо присыпана землей. Уже ощущалось, что эта конструкция на какие-то миллиметры, но все-таки поддается, сдвигается с места при каждом очередном толчке.

— Все. Порядок, — облегченно выдохнул Антон. — Вери вел! Хорош пока. Держись. Сейчас слезать буду. Живем, батя! — Антон с явным воодушевлением хохотнул, спустившись на землю. — Как я и предполагал, раму эту никто как должно закрепить не удосужился. Видимо, решили, что и так сойдет. Чего мудрить? Все равно ведь со дна до нее не дотянешься. А потому, мужики, вполне возможно ее потихоньку расшатать и выдавить. Непросто, ясный день, но получится, если очень постараться.

— Да это ж здорово, Антоха! — отозвался Чеботарь. — Может, еще и удастся нам отсюда вылезти. Только как же вы меня с одной ногой-то?

— Ничего. Придет время, что-нибудь придумаем, не беспокойся. Это уже не столь существенно. Разберемся. Главное в том, что у нас вполне реальный шансик появился. Понятное дело, ни за один, ни за два раза тут не управиться. Наверное, не один час на это уйдет, но если набраться терпения и долбить беспрестанно, то рано или поздно дело сладится. Обязательно получится. Я уверен. Так!.. — преисполненным оптимизма голосом продолжил Антон. — Работать будем ночью. Днем опасно. А вдруг эти хмыри опять заявятся? По очереди будем с тобой, Серый, раму расшатывать, чтобы побыстрее дело шло. Слишком много времени уходит, пока кровообращение в руках восстановишь. А так, я думаю, можно будет пореже прерываться. Ты, кстати, не обратил внимания, где солнце находилось, когда тебя сюда волокли?

— Часа два-три примерно было. Я на настенные часы поглядел, когда из-за стола вышел. Тогда же все это и началось. Ну, Валерьяныч, это… раскололся.

— Значит, нам еще долго прохлаждаться. Плохо, что здесь точно время нельзя определить. Через люк не видно, светло там или как. Ничего. Как-нибудь прикинем. Батя, а у тебя вода-то есть? Что-то пить захотелось.

— Есть, — ответил Чеботарь. — Держи, бросаю.

— А они тебя за прошедшие сутки так и не кормили ни разу? — спросил Антон, поймав пластиковую бутылку, подкатившуюся к ногам.

— Да вчера вечером хлеба буханку сбросили. У меня горбушка осталась. Не все умял. Отложил на всякий случай. Да еще и консерву какую-то подкинули. Будто не знают, сволочи, что ее зубами не откроешь!

— У меня перочинный ножик есть, — вклинился Серега. — Правда, маленький, но можно попробовать. Я-то кушать еще не хочу, а вот вам…

— Так давай, гони, — оборвал его Антон. — Сейчас откроем. Слушай, батя, я совсем забыл спросить. Тебя перевязать-то не надо ли?

— Нет. Я уже и сам подмотался. Больше бинта все одно нет.

В банке оказалась свиная тушенка, жирнющая до невозможности, но они с Чеботарем с голодухи умяли ее за три секунды.

Заморив червячка и попив воды, Антон блаженно привалился к стене.

— Сейчас еще и дымануть бы для полного удовольствия, — размечтался он.

— У меня полпачки еще осталось, — снова пискнул Серега.

По его тону чувствовалось, что он готов из шкуры вон вылезти, лишь бы только угодить Антону. Чеботаря очкарик, по-видимому, не слишком побаивался, а потому почти не общался с ним, фактически игнорировал его присутствие.

— Давай, Сережа, чирикай дальше, — сказал Антон, с наслаждением добив сигарету до фильтра. — Все равно нам надо как-то время скоротать. Спать нельзя, а потому давай рассказывай поподробнее, что за птице-люди такие? В чем там вся замута?

— В общем, по преданиям, эти самые птице-люди здесь жили еще до чжурчженей или бохайцев. Я в них немного путаюсь. Ну, не прямо здесь, а в Приморье у Пидана. Знаете же?

— Знаем.

— Короче, Страна летающих людей, может, слышали? Она же Шуби или Волшебных зеркал. Это все одно и то же.

— Естественно. Ты не тормози. Если будет что-то непонятно, мы переспросим.

— Вот на Пидан к этим птице-людям, якобы прямиком прилетающим из загробного мира, бохайские жрецы и шастали. Ну, чтобы узнать у них о будущем и вообще, как жить правильно, что делать. Вроде как к оракулам, что ли. Ясное дело, чтобы их задобрить, всякие там ритуальные обряды совершали, жертвоприношения…

— А что за зеркала такие? — вклинился с новым вопросом Антон.

— С ними вообще сплошная заморочка. У Молчуна, кстати, такое имеется. Не знаю, где он его выцепил, вещица очень редкая, но есть у него, это точно. Я сам краем глаза видел. В этих самых зеркалах, как считали, можно будущее увидеть и даже через них влиять на какие-то события. Ладно. Пойду по порядку.

В общем, когда монголы чжурчженей или там бохайцев капитально прищучили, те все это свое волшебное барахло куда-то на Тибет сплавили. Зеркала эти, ясное дело, и бабу золотую, про которую между копарей до сих пор столько дребездени идет.

Вот туда Пржевальского и послали. Он как раз первый эти зеркала вместе со всякой другой копаниной в Питер привез и на выставке своей коллекции, устроенной в какой-то там академии, царской семейке показал. Естественно, с подробными комментариями. Надо полагать, он всем им дал в это самое зеркальце поглядеться.

А царю Пржевальский сказал, что сам в нем свою собственную кончину увидел — во время следующей экспедиции на Тибет. Так, кстати, позже и получилось. Умер он самым странным образом от какой-то непонятной болезни. Говорили, что Пржевальский в эту самую свою последнюю экспедицию ехать просто дико не хотел. Даже, прощаясь с родными, разревелся как пацан, чего с ним никогда до этого не бывало.

После его рассказа на всю эту канитель цесаревич подсел, ну, тот, который потом Николаем Вторым стал. Наслушался и рванул с военной миссией в Японию. В каком-то порту, Хиросиме вроде, точно не помню, его один япошка самурайским мечом плашмя огрел. Еще и прокричал при этом: «Месть шуби!»

Шуби-люди или птице-люди — это одно и то же.

После этого Николашка сказал кому-то из своей свиты: «Кто-то хочет сохранить тайну, в которую я уже заглянул». Или что-то в этом роде.

Потом всем этим делом Арсеньев вплотную занялся. Когда он по Приморью мотался, на древнее городище наткнулся и капитально там поживился. Надрал всяких артефактов выше крыши. После возвращения Арсеньев, как и Пржевальский, в Питере выставку устроил и выложил на ней кучу всякой копанины. Но больше всего там было черепов, костей и самых разнообразных предметов, связанных с бохайским погребальным культом.

Эту выставку, ясное дело, Николашка тоже посетил. Его на мистические штуки всегда словно магнитом тянуло. Только он тогда уже императором стал. Естественно, наслушался царь от Арсеньева всякой всячины, перепугался до полусмерти и приказал все эти черепа и кости немедленно с выставки убрать.

У Арсеньева, кстати, тоже такое зеркальце было. Он его всюду таскал. Из рук не выпускал просто. Правда, неизвестно, разрешил, как Пржевальский, или нет тогда Николашке в него поглядеться. Вот он и показал царю на этой выставке изображения этих самых птице-людей, сделанные на черепах и каменных черепахах.

Короче говоря, и Арсеньеву, как и Пржевальскому, все эти изыскания очень дорого обошлись, просто в лом вылезли. Неизвестно еще, кому из них хуже было. Где-то после революции Арсеньев на Камчатку поплыл, а когда назад возвращался, к нему на палубе япошка подвалил, как к Николашке когда-то. Только узкоглазый не размахивал оружием, а просто тихо-мирно с ним побеседовал с глазу на глаз.

Потом этот япошка свалил, а Арсеньев на глазах у матросов за голову схватился. Битый час шатался как пьяный и бормотал себе под нос всякую околесицу типа «тайна зеркала умрет вместе с теми, кто ее узнал», «неужели они убивать готовы?». Ну и прочую такую же замутень порол, вроде как в бреду.

Когда он домой вернулся, то сразу же узнал, что в это время всю его семью под корень вырезали. Именно зарезали самым натуральным образом. Родителей, сестренку с двумя малолетними братьями. Он больше в эту тему не совался, а все свои отчеты об этой поездке и рукопись новой книги до последней страницы сжег.

Не знаю, чухня все это полная или нет? Скорее всего, чухня. Но за что купил, за то и продаю.

— Откуда ты это все почерпнул, если не секрет?

— Да так. Отовсюду понемногу. Это в нашем деле вовсе не лишнее. И не просто из какого-то праздного детского любопытства. Если ты толковый копарь, а не фуфлыжник мелкий, то всегда должен точно знать — на что твой хабар потянет. Иначе тебе в этом деле ни черта не светит. Зуб даю. Это как и у любого другого торгаша. Знаешь свой товар — берешь по полной. Не знаешь — лоха празднуешь. Тогда уже другие с тебя, лопуха, сливки снимают. Да!.. — Серега тяжко вздохнул. — Чтобы подняться, крепкие мозги иметь надо. Не каждому такое дано. Дурак богатым не бывает.

— А вот тут уж, Сережа, позволь с тобой не согласиться, — возразил Антон. — Ты когда-нибудь внимательно к нашим олигархам присматривался? Да это же галерея даунов, не иначе. У одного глаза жабьи и рот никогда не закрывается. Того и гляди слюнку пустит. Другой вообще какое-то чмо законченное. Лопоухий, головенка рахитичная. Двух слов связать не может, сплошные междометия. Да что говорить! Они все как близнецы-братья, из одного инкубатора. Так что дело не в мозгах. Вполне достаточно и весьма средненьких способностей. Фишка в другом. Главное — вычистить из себя все, что тебе мешает. А это в первую очередь совесть. Вот! Что, уже рожа кривится, да? Для тебя, как вижу, да и для всех вас, нынешних, это просто пустой звук. Атавизм дремучий, шняга гнилая, которая уже давно достала.

Антон неожиданно для себя начал заводиться. Он понимал, что эта его словесная эскапада смахивает на примитивную проповедь, звучит банально и высокопарно, но остановиться уже не мог. Понесло, поехало.

— Так что совсем немного нужно! Просто разрешить этой темной дряни, что внутри у каждого из нас болтается, наружу вылезти, и полный порядок. Тогда делай все, что тебе хочется, а не только то, что можно, согласно каким-то там давно устаревшим общечеловеческим законам. Все у тебя на мази будет! Башли сами по себе в карман потекут. Только успевай слюнявить. В шоколаде, как ты говоришь, будешь точно, и к бабке не ходи. Так что, батя, вавух этот твой драный…

— Антон!.. — трепыхнулся Чеботарь.

— Вавух этот твой задрипанный не по тайге, скотина, шарится, а внутри у каждого из нас сидит. — Антон не обратил на реплику Чеботаря ни малейшего внимания и перешел на обертоны. — В ком угодно! И каждому из нас персонально решать, выпускать его наружу или нет, — выплеснул из себя Антон и замолчал, а через минуту, перегорев, уже совсем спокойным голосом произнес: — А твои дружбаны, Серега, похоже, кормить нас сегодня совсем не собираются, да? Даже воды, поганцы, не притащили.

— Какие они мне дружбаны? — Очкарик изобразил оскорбленную невинность. — Глаза бы не видели!.. А водичка у вас, мужики, еще осталась? Хоть немножко? Глоточек?

— Что, Сержа, сушняк давит?

— Да есть такое дело.

— Держи бутылку. Но только один глоток, понял? Там уже меньше половины осталось. Учти, что нас здесь трое, а сидеть нам еще, вполне возможно, до морковкина заговенья.

Серега плеснул в рот воды, поблагодарил, вернул бутылку Антону и осведомился:

— Может, пора за работу браться?

— Похвальное рвение, Сережа, но подождем еще часа три-четыре. Я думаю, сейчас только темнеть начинает. Не помешает погодить для гарантии. Тогда уж точно будем знать, что они сегодня больше не придут.

Антон первым заступил на трудовую вахту, дотронулся до стылого швеллера, потыкал в него и едва удержался от шумного возгласа. Оказалось, что он уже и с первой пробной попытки достиг вполне ощутимых результатов. Земля вокруг стальной рамы заметно растрескалась и осыпалась. Теперь рядом со швеллером образовался сантиметровый зазор.

Антон с воодушевлением принялся за работу. Раз за разом он методично пихал и пихал ладонью в люк. Через несколько минут ему стало ясно, что его уже вполне возможно приподнять и отвести в сторону. Но предстояло еще поломать голову над тем, как ловчее это проделать.

«Дрын тут батин, конечно, ничем не поможет, — задумался Антон. — Да он и не нужен, в принципе. Высоты, вот чего мне пока явно не хватает. Не рукой бы, а плечом в этот люк упереться. Тогда уже можно было бы и надавить на него со всей дури».

— Ну и чего там? — нетерпеливо спросил Чеботарь, когда на слух определил, что Антон спустился на землю.

— А все, батя, просто класс! — обрадовал его Антон. — Там уже капитальные щели вокруг всей рамы образовались. Она, как я и предполагал, ни к чему не крепится. Теперь всего ничего осталось, приподнять да выдавить. Есть, правда, одна небольшая загвоздочка.

— Не достаешь как надо? — Чеботарь мигом угадал суть проблемы, попал в точку и милостиво освободил Антона от необходимости обращаться к нему с неприятной просьбой: — Я подмогну, ты не боись. Я ж уже совсем очухался. Совсем хорошо себя чувствую.

— Да тебе только на коленях… на коленке постоять придется, — сконфуженно уточнил Антон и поморщился.

«Опять я его режу по живому. Вот же бестолочь!»

Он тут же поправился:

— Да зачем же на коленке? Вот же тупень! Да ты, батя, просто на землю сядешь и спиной на стену обопрешься. Серега тебе на плечи встанет. Посидишь, подержишь?

— А чего не посидеть-то? Подержу. Плевое дело. — Чеботарь засобирался. — Еще палкой подопрусь спереди, и нормалек будет. Вот поглядишь.

Пленники изобразили пирамиду. Чеботарь внизу, на пятой точке, на нем Серега, а Антон на верхотуру полез. Он не решился доверить очкарику самую ответственную задачу.

На этот раз высоты ему с лихвой хватило. Он прирос к люку плечом и загривком, поднапрягся, слегка подпортил воздух, но дело пошло. С первой же попытки ему удалось не только приподнять тяжеленную железяку, но и немного сдвинуть ее в сторону.

Антон чуток передохнул, настроился и опять приложился. Кряхтя, до звона напрягая мышцы, он приподнялся вместе с рамой и сдвинул ее настолько, чтобы в образовавшийся проем можно было свободно пролезть.

Тут Антон неожиданно потерял равновесие и, падая, потащил за собой Серегу. Приземлился он не совсем удачно. Косточку на локте отбил и виском к полу приложился так, что в башке загудело, а перед глазами вспыхнули искры. Но все это было сущей ерундой и никак не могло хоть в какой-то мере омрачить ликование, рвущееся из груди.

— Все, мужики, баста! Проход открыт! Удалось нам! Выдавил!

В треугольный проем, образовавшийся на потолке, мягко сочился лунный свет, очерчивая его ровные, словно отбитые по линейке края.

— Сейчас раздерем наши куртки на лоскуты, свяжем и поднимем тебя наверх, — прошептал Антон Чеботарю.

— Нет, Антон. Не надо на меня сейчас время тратить. Я, калека безногий, вам совсем без выгоды. Никакой пользы. Буду только лишним грузом на плечах болтаться. Одна морока выйдет.

— Но…

— Нет-нет, и не думай. Я вас лучше здесь обожду. Уже потом, когда с этими хмырями управитесь, по мою душу вернетесь. Вы же придете, так?

— Обязательно вернемся, батя. Тут уж будь спокоен.

— Ну, тогда с богом. Подымайтесь и порвите этих сучьих детей, чтоб им неповадно было, — с заметным волнением в голосе напутствовал Антона Чеботарь.

Старик дотронулся до его руки, а потом вдруг, не справившись с нахлынувшими чувствами, с силой притянул к себе, подержал немного в крепких объятиях и легонько подтолкнул:

— Идите уже. И дай вам Господь ни ран, ни кровиночки!

Антон поднялся в полный рост на плечах Сереги, крепко ухватился за край рамы, подтянулся и сравнительно легко выбрался наружу. Он полежал с минуту, не шевелясь, напрягая слух, потом опустил вниз плохо обструганный кривоватый дубовый дрын, которым ссудил их Чеботарь.

— Цепляйся, — шепнул Антон Сергею. — Держись покрепче. Опирайся ногами на стенку. Только легонько, самыми краешками, внутренними краями стопы. И от стены не отлипай. Просто чиркай по ней сапогами, как будто по-пластунски ползешь. Понял?

— Да.

— Тогда поехали.

Однако поднять Серегу оказалось делом отнюдь нелегким. Весу в нем, при всей его худобе, было порядочно. Он совершенно бестолково болтал в воздухе ногами, словно и не проводили с ним за минуту до этого никакого подробного инструктажа. Очкарик никак не мог хоть на пару секунд обрести опору, немного упереться в стену. Только вроде нащупает ногами бугорок, как тут же срывается, норовя выдернуть руку Антона из сустава. Лишь с десятой попытки это у него все-таки получилось.

Антон еще долго зажимал себе рот двумя руками. Из груди вырывался громкий надсадный хрип. Сердце металось, скакало внутри как ошалелое.

— Давай-ка раму на место вернем, — тихо сказал он, с трудом уравняв дыхание. — Берись за край и поднимай ее повыше, чтобы не гремела.

Они друг за дружкой прошмыгнули по заросшей тропке вдоль Сукпая, потом свернули на другую, тянущую в темную урему. Идти по узкому и прямому коридору, пробитому в густых зарослях, было до крайности неприятно. Появись впереди вражина, сразу же угодишь к нему на прицел. А сигануть в сторону просто не получится, плотная чащоба ни за что не впустит. Когда они наконец-то вышли на чистое место, Антон мысленно перекрестился. Пронесло!

Выйдя из леса и подобравшись к спящей усадьбе на сотню метров, неуловимые мстители присели в траве. Антон еще раз порадовался тому, что чухонец у себя собак не держит.

«Они сейчас уже на всю тайгу хай подняли бы», — подумал он.

По логике вещей надо было сначала освободить пленников — мужиков и девушку, но Антон практически сразу же отказался от этой мысли. Копаясь у сараюшки, можно переполошить всю банду раньше времени. Лучше сначала за них и приняться, пока дрыхнут без задних ног.

«Что же с этим задохликом-то делать? — заворочалось в голове. — Элементарная подстраховка вроде не помешает? С другой стороны, пользы от него ни на грош. Как с козла молока. Ему любой из этой троицы головенку на раз свернет. Но и за спиной у себя такую размазню оставлять довольно опасно. Он же совершенно непредсказуем. Точнее, предсказуем до мелочей. — Антон усмехнулся, поправившись. — При первой же малейшей опасности в кусты шмыгнет».

— Ты меня здесь подождешь, — после долгих колебаний определился он. — Прямо тут, на этом самом месте. И ни единого звука! Лежишь и дышишь через раз. Не кашлять. Не подниматься и носом не шмыгать. Усвоил?

— Да.

— Ни во что не вмешиваешься. Я там сам, без тебя разберусь. Пока не позову, задницы от земли не отрываешь. Просто лежишь как мумия и сопишь в две дырочки.

— Хорошо-хорошо, — не скрывая восторга по поводу такого вот нейтралитета, пролепетал Серега.

Рисковать своей драгоценной шкуркой ему, естественно, совсем не улыбалось.

— Я все понял.

Благополучно, ни разу не нашумев, Антон миновал открытое пространство, опустился на корточки и затихарился под окном.

Прижимаясь спиной к грубым необструганным доскам высокого крыльца, он принялся лихорадочно размышлять:

«Обстановку в комнате я хорошо помню. Кровать прямо от двери. А раскладушка, естественно, там же, у дальней стены. Хотя это еще как сказать. Могли же и ближе к столу поставить. Но это все равно ничего не меняет. От порога до нее, как и до кровати, не меньше трех метров. Вряд ли я успею неслышно подобраться.

Да и неизвестно еще, где третий кости бросил. Может, они вдвоем на кровати устроились, или он где-то на полу примостился?..

К тому же непонятно пока, где у них оружие? Вполне вероятно, что кто-то его прямо под рукой держит. Хотя, с другой стороны, чего им бояться? Всех своих невольников надежно схомутали. Тогда где? На столе? В углу за вешалкой? Эх, знать бы точно.

Да еще и в сенях темнотища жуткая. А там куча всякого хлама железного по стенам развешана. Обязательно зацеплюсь за что-нибудь без фонарика. Вот, блин! Забыл я у этого задохлика зажигалку взять. Можно было бы хоть чуток себе подсветить.

Нет. В хату одному соваться слишком рискованно. Лучше уж здесь терпеливо дожидаться, пока кого-нибудь из них по нужде на двор не потянет. Только бы не двоим одновременно приспичило».

Не успел он додумать, как услышал негромкое покашливание, донесшееся из дома.

«Только бы не Валерьяныч! — тюкнуло в голову. — Тогда труба дело!»

Чьи-то ноги прошаркали по половицам. Хлопнула дверь в сенцах. Антон подобрался, напружинился и крепко сжал в руках сучковатый дрын.

Приоткрылась входная дверь. Послышалась какая-то невнятная бормотня себе под нос. Судя по голосу, это был Авдей. Потом он распахнул дверь пошире, вылез на крыльцо и стал неторопливо спускаться по скрипучим ступенькам. Мужик в штанах и в майке ступил на землю, зевнул и сладко почесал под мышкой. Он отошел от хаты на десяток метров, пристроился к кустику и завозился в мотне.

Антон дождался, пока в землю ударит тугая струйка, только тогда поднялся на ноги и скользнул вперед.

Авдей все-таки успел почувствовать чужое присутствие за спиной и даже бросить взгляд через плечо, не прекращая своего занятия, но, осоловелый со сна, не сумел вовремя среагировать. Антон в несколько прыжков подскочил к нему вплотную и тут же сзади перекинул через голову мужика палку, зажатую в разведенных руках.

Он крепко притиснул ее к его кадыку и зашипел:

— Дернешься — шею сверну. И вякнуть не успеешь. А потому заканчивай. Убирай прибор в портки, и тихонечко потопаем. Да не спеши, дядя. Семени аккуратненько, как японочка. Идем с тобой в дом. Двери ты откроешь очень тихо. Понял?

Когда Авдей согласно кивнул, Антон легким пинком под мягкое место направил его к крыльцу, но через пять метров снова потянул мужика назад:

— Стой. Подожди. Валерьяныч — на раскладушке, а ты с чухонцем на кровати, так? Твое ружье — в углу за вешалкой? — Он увидел, что Авдей дважды кивнул в ответ, и скомандовал: — Все. Погнали.

Перед крыльцом Авдей вдруг малость заартачился, начал упираться. Чтобы придать ему ускорение, Антон подтолкнул его грудью. Он заставил мужика подняться на первую ступеньку и сам уже начал заносить над ней ногу, когда в глазах вдруг ярко полыхнуло так, будто у самого носа рванула петарда. Затылок обожгло острой режущей болью. Руки моментально разжались. Антон выпустил палку, из-под которой успел уже выскользнуть Авдей. Он упал на колени, несколько секунд покачался, как будто был в доску пьяный, и рухнул на землю лицом вниз.

— Да уже все, милок, хватит. Не ерунди. Открывай зыкала-то, — с трудом проник в сознание Антона голос Авдея. Голова гудела как чугунный котел, в котором каталась гиря. — Вижу, что ты уже в разуме. Меня не оплетешь, шмыгало ты болотное. Я еще и не таких, как ты, хитрецов крученых на своем веку видывал.

Антон открыл глаза и вытер с лица кровавые сопли. Он расквасил нос при падении. Бедолага прикоснулся к затылку, и опять полоснуло жгучей болью. Вся ладонь была мокрой, в крови.

— А ну бойчее! — поторопил его Авдей. — Давай, сморчок, на ноги подымайся. Кому сказано!

Антон встал. Его повело в сторону так, что он с большим трудом удержался на ногах.

На крыльце маячили две темные фигуры. Судя по габаритам, Валерьяныч и чухонец.

— И куда теперь этого героя? — потирая шею, натертую палкой, спросил Авдей.

— Пока в сарай, — после небольшой заминки ответил Лембит. — А как рассветет, обратно в чулан отведете.

— Это я его! Я! По башке дубиной треснул! — заверещал кто-то, и только теперь Антон понял, что это Серега мнется, топчется у него за спиной.

«Вот говнюк! — Антона бросило в жар от негодования, но тут же на ум капнуло совсем другое: — А не на кого тебе, парень, пенять! Сам же во всем и виноват! Нечего было вообще этого иудушку с собой брать! Пусть бы и оставался с Чеботарем в подвале. Непростительная дурость!»

— А этого? — снова обратился к пахану Авдей.

— Этого? — переспросил чухонец. — До утра в сенях привяжешь. А там решу, что с ним дальше делать.

— Я все отработаю! — мерзким фальцетом опять загундосил очкарик. — Простите меня, пожалуйста, Лембит Карлович! Ну, бога ради…

— Закройся, — оборвал его Валерьяныч, но как-то совсем беззлобно. — Раньше надо было мозгой шурупить.

Авдей зашел в хату, через минуту вернулся с ружьем и мотком веревки. Он ловко обкрутил запястья Антона, затянул мертвый узел.

— Пошли, милок, — произнес поганец гуняво и пнул пленника сапогом под коленку, заставляя его шагнуть вперед. — Погоди-ка, — сказал он, когда они свернули за угол дома и прошли с десяток метров.

Мужик обошел Антона и коротко, без размаха двинул его прикладом ружья в скулу.

Потом он приласкал упавшего пленника сапогом и заявил:

— Один разок я тебе спустил, а ты, поганец, опять за свое. Сызнова переполоха наделал. Ничего. Ты у меня запросто послушным станешь. Я тебя этому обучу. Мне не трудно.

«Как же я глупо влип, — с горечью укорял себя Антон, понурившись, сплевывая под ноги кровавые сгустки в ожидании, пока доморощенный вертухай откроет замок на двери сарая. — Это ж надо было так бездарно подставиться, единственный реальный шанс прохлопать!»

— Ну, ступай, — распахнув дверь, сказал Авдей. — Это твоя последняя провинность. Больше не спущу.

Войдя в сараюшку, Антон задержался у порога. Он дождался, пока Авдей закроет дверь на висячий замок и уйдет

Ушибленная челюсть нещадно болела, поэтому Антон спросил негромко, еле ворочая во рту языком:

— Есть тут кто-нибудь?

— Есть, — послышалось откуда-то из дальнего угла.

— Ты, что ли, Геонка? — обрадовался Антон.

— Я, однако. Наша втроем здесь.

Протянув вперед связанные руки, Антон пошел на голос. Он осторожно, короткими приставными шажками продвигался во тьме, отмечая по ходу еще более внушительные, чем в подвале, размеры помещения. Сарай был минимум вдвое, а то и втрое больше той подземной темницы, где его до этого держали. Со двора он показался ему гораздо меньшим.

Антон наткнулся на Геонку, стоявшего столбом.

Тот сразу же его облапил, а через секунду громко возмутился:

— Твоя руки связаны? Его совсем худой люди! Совсем мозгов нет! — Старик подергал за узел, убедился в том, что без подручных средств распустить его не получится, и поспешил успокоить Антона: — Твоя подожди. Моя сейчас гвоздик найди. Ковырять буду.

— Ну и как он? — нащупав лежащего у стены Ингтонку развязанными, но еще не совсем послушными руками, озаботился Антон.

— Плохо, однако. — Геонка удрученно вздохнул. — Его худо маленько. Говори не хочу. Кушай не хочу. Только водичка пей. А ты где сиди так долго? Моя думай, будто твоя уже на свете нет.

— Да вот живой еще. Пока… А держали меня в подвале у речки. Удалось выбраться, но недолго пробегал. Опять повязали. Сам же и виноват. По глупости спину подставил. А жена твоя тоже здесь?

— Здесь, здесь, — сказал старик и, понизив голос на полтона, печально прибавил: — Его тоже больной маленько.

— Что с ней?

— Больной немножко, — уклонился от прямого ответа Геонка. — Его тоже совсем кушай нет. Нисколько.

«Неужели надругались над ней эти сволочи?» — вяло шевельнулось в голове Антона.

Но им тут же овладело какое-то полное безразличие ко всему происходящему. До предела изнуренная, перекаленная от сильного возбуждения психика, долгое время не получающая разрядки, запросила пощады. Надо было продолжать борьбу за существование, не теряя ни минуты, обследовать новую темницу, а у него сейчас осталось одно-единственное непреодолимое желание — побыстрее отключиться, хотя бы на какое-то короткое время отрешиться от страшной реальности.

Больше не сказав старику ни слова, он с диким усилием, словно опять приподнимая тяжеленный стальной люк, поднялся на ноги. Потом Антон, тяжело дыша, с частыми остановками, доплелся до противоположного угла и, еще оседая на землю, провалился в глубокий спасительный сон.

Матовая кожа покатого узкого плечика. Острый сморщенный сосок округлой девичьей груди с широким и темным ободком, покрытым пупырышками. Мягкий и плавный овал крутых ягодиц. Вздрагивающие, загнутые на кончиках ресницы опущенных смуглых век…

Авдей держит за волосы стоящую на коленях обнаженную Одаку, похотливо щурится, щерит щербатые кривые зубы:

— Что, шлюха неразумная?.. Всю красоту свою промотала как есть, без остаточка. Чего молчишь? Не ойкнешь даже! Думаешь, я заговариваюсь, совсем ума лишился?

Авдей заливисто ржет. Он похож на мосластого злобного мерина, обожравшегося овсом.

Мужик хмурит брови и продолжает издеваться:

— Да я тебя совестить больше не буду. Не надейся. Лучше я тебе половиночку ушка отчекрыжу. Так оно справнее будет. Да и мне какой ни есть, а все прибыток.

— Нет! — кричит Антон. — Только не это! Не надо ухо!..

— Что? Не по нраву тебе, милок? — Авдей качает всклокоченной башкой. — Так и мне оно тоже не особо приятно. Да куда же тут денешься, если надо?

Антон просит его униженно и жалостливо, но Авдей неумолим. Черная душонка не идет на попятный. Мужик тащит из-за пояса кривой блестящий нож…

Тянутся к Антону дрожащие, тонкие, как хворостинки, руки Одаки.

Звенит ее ломкий нежный голосок:

— Помоги мне, милый! Помоги! Спаси меня, если можешь. Его совсем, очень худой люди.

Шумит ветер за дощатой стеной сараюшки. Слышно, как он крушит, ломает ветки.

Проникают под рубашку, холодят кожу на груди Антона стылые ладошки Одаки.

— Не надо, девочка, — слабо шепчет он, не в силах шелохнуться. — Не надо, милая, я тебя прошу.

Но руки ее скользят и скользят по его разбитому, униженному телу. По животу. За распущенный брючной ремень. Все ниже и ниже…