Книга: Проказы разума
Назад: Глава 6 Полицейский, вор в законе и черт из преисподней
Дальше: Глава 8 Ночное происшествие

Глава 7
Шизик

Утром я встал раньше Александра Посылаева и Дмитрия Миклухи и, прихватив туалетные принадлежности, отправился в санузел умываться и бриться. По дороге заглянул к соседям. Петр Горелов и Исмаил Рахимов лежали в тех же позах, в каких я оставил их вчера вечером. Оно и неудивительно – Исмаил был парализованный, он не мог встать с постели и без чьей-либо помощи не мог повернуться, а Горелов хоть и очухался немного, повернуться на бок тоже не мог, поскольку был привязан к кровати за руки и за ноги. Он лежал с закрытыми глазами, укрытый одеялом, задрав подбородок. У Исмаила были открыты глаза, взгляд осмысленный, устремлен на меня. Я махнул ему рукой и собирался было идти, но тут глаза на плоском лице парня шевельнулись в сторону Горелова. Я подумал, что это было непроизвольным движением, развернулся и шагнул было в коридор, но тут Исмаил замычал. Я снова обернулся. Парень моргал, привлекая к себе внимание, и на сей раз уже явственно указывал на Горелова и даже чуть повернул голову в его сторону. Что-то здесь было, видимо, не так.
Я положил туалетные принадлежности на стул у двери, приблизился к кровати Петра и уставился на него, пытаясь понять, в чем дело. Черт возьми, он, кажется, не дышал. Я откинул одеяло. Мужчина лежал в памперсе, неестественно вытянувшись, не шевелясь и не дыша. Я приложил два пальца к сонной артерии Горелова, но пульс можно было и не щупать, потому что тело Петра уже окоченело. Он был мертвый, причем уже несколько часов.
Господи, да что же это творится в отделении неврологии 1020-й городской клинической больницы! Здесь люди мрут как мухи. Я вновь накрыл тело Петра одеялом и выскочил из палаты. В фойе за ресепшен сидела худенькая губастенькая синеокая медсестра Люба, которая после вчерашнего дежурства, переночевав дома, в обычном режиме вышла к восьми часам на работу. Она почувствовала мое приближение, оторвалась от своего занятия и взглянула на меня. Мой траурный вид говорил сам за себя.
– Что случилось, Гладышев? – спросила она подозрительно.
– У нас опять труп, Люба.
Глаза молодой женщины округлились.
– Кто? – произнесла она упавшим голосом.
– Петр Горелов, – лаконично ответил я.
Молодая женщина быстро поднялась со своего места и, выйдя из-за стойки, быстрым шагом отправилась в палату. Я пошел за нею. Люба стремительно вошла в бокс к Горелову и Рахимову и, приблизившись к кровати Петра, откинула одеяло. Проверять, есть ли пульс у Горелова, она не стала, потому что, едва дотронувшись до него, поняла, что тот мертв, ибо труп, как я уже говорил, успел окоченеть.
– Гладышев, – проговорила она, зло взглянув на меня, – ты как черный вестник. Я когда тебя вижу, каждый раз боюсь, что ты скажешь, что у нас новый труп. Но почему именно ты всегда находишь умерших?
Само собой, я был ни в чем не виноват, и Люба понимала это, но ей нужно было выместить на ком-то свою досаду, поскольку три трупа, учитывая, что за день до того, как меня положили, в палате на моем месте в кровати умер еще один человек, то четыре, за три дня для любой больницы, не говоря уже для одного отделения, многовато. Но я обиделся – чего она на меня наезжает, можно подумать, будто я их убиваю.
– Да потому что я самый сердобольный из всех в вашем отделении. Вчера Горелов этот вставать начал, шатался здесь по палате, я позвал дежурную медсестру и нянечку. Они уложили его в кровать и связали и ни разу за ночь не подошли, а могли бы, между прочим, поинтересоваться, как себя чувствует больной. Ладно, разбирайтесь тут сами, – сказал я, выплескивая обиду, взял со стула туалетные принадлежности, оставленные мною, и отправился умываться. Кажется, к смертям в неврологическом отделении 1020-й городской клинической больницы я начинаю привыкать.
Труп Горелова пролежал в соседнем боксе почти до обеда. Потом за ним приехали два санитара, переложили тело похожего на черта человека на каталку и увезли, а вскоре в наш бокс вошла медсестра Люба. На передвижном столике на колесиках она привезла препараты для капельницы. С тех пор как умер Леонид Шутов и возникло подозрение у нее и у врача Фролова, что в лекарства был подмешал яд, медсестра не оставляла столик на колесиках в коридоре, он все время был у нее на виду. Она приволокла штативы, поставила капельницу сначала Миклухе, затем Посылаеву, взглянула на меня вопросительно, я отрицательно покачал головой. Мы поняли друг друга без слов.
– Идемте, Гладышев, за мной, – сказала она, развернулась и вышла из палаты.
Я двинулся за нею.
В коридоре молодая женщина остановилась и перешла на полушепот.
– Гладышев. – Она недовольно поджала губы. – Вы и так у меня на особом положении. Я всегда контролирую препараты, которые вам делаю, очень тщательно. Так что ничего не бойтесь.
Я растянул рот до ушей и показал женщине зубы.
– И все-таки я бы хотел, чтобы вы мне готовили препараты отдельно от других препаратов, предназначенных для пациентов.
– Но я так и делаю, – проговорила она нетерпеливо.
Я растянул рот еще шире.
– Если вы не хотите, чтобы о вашем разговоре с Фроловым узнала вся больница, то вы приготовите препарат еще раз.
Худенькая синеокая медсестра вновь выразила свое недовольство, на сей раз тряхнув головой так, что кончики ее длинных, до плеч, каштановых волос разлетелись в разные стороны.
– Хорошо, Гладышев, – сказала она сквозь зубы. – Я пойду и снова приготовлю вам препарат.
Я в упор посмотрел на медсестру.
– В моем присутствии, Люба.
Она фыркнула:
– Какой же вы трус, однако, Гладышев! Ваши опасения напрасны. Они, они… – Она запнулась, подбирая подходящее слово, и выпалила: – Просто смехотворны.
Я не удержался от усмешки.
– Пусть я буду выглядеть в ваших глазах трусом, а мои требования напрасны и вызывают у вас смех, зато я буду уверенным, что в вашей больнице меня не отравит какой-нибудь придурок, у которого с головой не все в порядке.
– Хорошо, пойдемте, – неожиданно спокойно сказала губастенькая медсестра, развернулась и отправилась в процедурную. На некотором отдалении я пошел за нею. Уже в знакомом мне кабинете, где стояли стеклянные шкафы со всевозможными препаратами и системами капельниц, Люба открыла дверцу шкафа и взялась было за бутылку с физраствором, но я остановил ее…
– Нет, не эту. Следующую, пожалуйста.
Молодая женщина поняла, что я перестраховываюсь, сам выбираю бутылку с препаратом, усмехнулась и взяла ту бутылку, что я указал. Затем перенесла руку на следующую полку, где стояли ампулы с мексидолом. Насмешливо-презрительно спросила:
– Какую взять бутылку?
Я, ничуть не смутившись, сказал:
– Третью справа. – Пусть презирает, пусть смеется, хоть обхохочется, плевать – жить хочу.
Мне было немножко стыдно перед остальными пациентами отделения, потому что я был на особом положении и сам контролировал приготавливаемые мне препараты, в то время как они были беспомощные перед лицом убийцы, ежели таковой имелся в отделении и мог подсыпать им в лекарство яд. Но что поделаешь, своя рубашка ближе к телу. Тем более когда речь идет о жизни и смерти – тут каждый за себя.
Между тем Люба приготовила мне препарат и, прихватив опять-таки указанную мной систему для постановки капельницы, отправилась вместе со мной в нашу палату. Теперь я уже со спокойной душой лег в кровать и предоставил в полное ее распоряжение вену на правой руке.
– Куда это она тебя водила? – хрипло спросил Посылаев, когда Люба, поставив мне капельницу, вышла из палаты.
Уж очень любопытен этот вор в законе.
– Исповедоваться по поводу состояния моего здоровья, – проговорил я неопределенно и витиевато.
Лежавший под капельницей Посылаев скосил в мою сторону глаза. Ответ его явно не удовлетворил, но переспрашивать не стал, понял, что говорить на эту тему я не желаю. После того как медсестра убрала капельницы и унесла штативы под них, Посылаев, лежавший на кровати, вдруг повелительно сказал Миклухе:
– Димка, принеси-ка мне водички попить.
Дмитрий, по своему характеру, по-видимому, не конфликтный, спокойный, покладистый человек, которого присутствие бывшего зэка угнетало и подавляло, ни слова не говоря, встал и покорно отправился в коридор к кулеру.
– Да ты побольше возьми, не в стаканчик пластиковый, а в кружку. Можешь в свою набрать, я не брезгливый.
И вновь Миклухо молча вернулся к своей кровати, взял с тумбочки кружку, которую принесла ему жена, и пошел прочь из палаты.
Конечно, это было хамство со стороны Посылаева – так помыкать соседом по палате. Я понимаю, если бы он был лежачим, но Александр худо-бедно мог сам, несмотря на то что его левая половина тела все еще плохо ему повиновалась, обслуживать себя. Ну или в крайнем случае попросить Дмитрия принести воды, но так обращаться, будто он слуга или лакей… По-видимому, Посылаев и в палате желал установить зэковские законы, хотел вести себя как пахан, командующий шестерками.
Я смолчал, но презрительно посмотрел на вора в законе. Он понял значение этого взгляда, спокойно выдержал его и, хмыкнув, сказал:
– Ничего, пусть прогуляется, после инсульта ему просто необходимо двигаться.
– Тебе бы тоже не мешало прогуляться, – жестко сказал я. Помыкать собою я даже вору в законе не дам.
Посылаев, нагло глядя на меня, подмигнул:
– Придет время, Игорек, и я бегать буду.
Вот странное дело, когда друзья, знакомые или девушки называют меня уменьшительно-ласкательным именем Игорек, хоть я давно уже не мальчик, я отношусь спокойно. Ну, проявляют так ко мне ласковое добросердечное, иной раз ироничное отношение, и бог с ними. Но когда Игорьком меня назвал зэк, мне это показалось фамильярностью, и я довольно грубо ответил:
– Меня Игорем зовут.
– Как скажешь, – развел Посылаев руками.
Пришел Миклухо, поставил кружку, наполненную водой, на тумбочку рядом с Посылаевым.
– Бо-си-спа! – хохотнул тот, передразнивая Дмитрия, как известно, страдающего афазией.
– Пожалуйста, – не переставляя слоги, четко и правильно выговорил Миклухо. Затем отправился на свою кровать и лег.
– Черт возьми, стремно все же валяться целый день на шконке. Надоело мне в больничке торчать, поскорее бы на волю. – Дрыгнув в воздухе ногами, Посылаев сел на кровати, взял кружку, отпил из нее воды и вновь поставил на тумбочку. Затем снова, на сей раз хаотично взмахнув руками, лег на кровать. Вообще-то надо сказать, движения у вора в законе были какие-то странные, он как-то непроизвольно дергал то руками, то ногами, резко ложился и резко вставал, а когда лежал на кровати, то поворачивался с боку на бок не через спину, а через живот. У меня, честно говоря, подобное вызывало недоумение, но я не заговаривал с бывшим зэком на эту тему, не вызывал он у меня чувства сострадания, желания ему помочь.
Но помочь все-таки пришлось, потому что с вором в законе стало твориться что-то неладное. Очевидно, у него начались сильные головные боли, а внешне это проявлялось в том, что он стал вести себя беспокойно, то вставать, то ложиться, то кидаться на постель, а то вообще становился на колени на пол, а головой утыкался в постель.
– С тобою что-то случилось, Александр? – не выдержав его метаний, спросил я.
– Давление, видимо, долбит, – проговорил он глухо, уткнувшись в ладони.
– Чем тебе помочь?
– А чем ты мне можешь помочь? – фыркнул он. – Свою голову, что ли, приставишь вместо моей?
– Ну, может быть, врача позвать?
– Толку от них нет, – проговорил он, встал с коленей, лег на кровать и отвернулся к стене.
Но он и минуты не мог пролежать спокойно. Вот тут-то мне и пришлось проявить к своему соседу сострадание, вдруг у него что-нибудь серьезное и у нас в палате еще один труп образуется. Я встал со своей постели, вышел в коридор и двинулся к ординаторской. Постучав в дверь, приоткрыл ее. Доктор Фролов находился на месте.
– Там что-то с Посылаевым неладное творится, Андрей Михайлович, – проговорил я.
Элегантный мужчина с острым носом, тонкими губами и в темных оптических очках всполошился.
– Что там такое, Гладышев? – проговорил он укоризненно, словно я был виноват в проблемах Посылаева.
Я сделал в воздухе неопределенный жест.
– Понятия не имею. Пойдите, спросите у него сами.
Он поднялся. Поднялась и сидевшая в ординаторской заведующая Валентина Петровна Аверина – невысокая дама с детским личиком и детскими очками доктора Пилюлькина на маленьком остреньком носу.
– Идемте вместе, Андрей Михайлович, – сказала она моему лечащему врачу. – За этой палатой глаз да глаз нужен.
Они вышли из ординаторской, и мы втроем отправились в наш бокс.
Посылаев лежал на спине, вытянувшись во весь рост. Его круглое красное лицо с мешками под глазами выражало страдание.
– Что с вами, Александр Алексеевич?
Аверина остановилась у кровати и взялась рукой за ее спинку.
– Хреново мне, женщина, – закрыв ладонями лицо, сказал Посылаев. – Кажется, голова вот-вот лопнет, и постоянная сухость во рту, пить хочется.
– Сахарного диабета у вас нет? – поинтересовалась заведующая отделением.
Не отрывая ладони от лица, Посылаев покачал головой:
– Нет.
– Андрей Михайлович, – обратилась Аверина к Фролову. – Пригласите, пожалуйста, медсестру. Пускай глюкометр прихватит. Возможно, у пациента сахарный диабет. А я пока давайте-ка у вас давление измерю, – сказала она, когда врач вышел из палаты, и стала раскладывать тонометр, который прихватила с собой из ординаторской. – Давайте вашу руку.
Оторвав руки от лица, Посылаев протянул левую руку врачу, и она надела на нее манжету. Измерив давление, сказала:
– Немного выше нормы, но, в общем-то, пойдет. Вы говорили, страдаете гипертонией?
– Да.
Вернулся Фролов вместе с Любой. Она принесла глюкометр, с помощью которого измерила уровень сахара в крови. Он оказался в норме.
– Вы знаете, у него все движения какие-то странные, – встрял я в разговор эскулапов и пациента. – Он все время дергается, взмахивает то руками, то ногами.
Покосившись на меня, Фролов сложил на груди руки и спросил Посылаева:
– Раньше подобные симптомы у вас были?
– Были, – признался тот. – У меня депресняк пару лет назад случился. Так тоскливо было, чуть кони не двинул. Я в ПНД на учете состою.
– Вот как? – спросила Аверина, и детские очки на ее детском личике от удивления подпрыгнули.
– Что вам колют? – спросил Фролов так, словно подозревал вора в чем-то нехорошем.
– Галоперидол, – смущенно проговорил вор в законе и украдкой кинул в мою сторону взгляд, видимо, стеснялся того, что состоит на учете в психушке. – Мне его один раз в месяц делают.
– Когда последний раз кололи? – быстро спросила заведующая отделением.
– Уже больше месяца прошло, – пробубнил Посылаев и отвел в сторону взгляд.
– Галлюцинаций нет?
– Нет, – буркнул вор в законе.
– Алкоголизмом страдаете? Белая горячка была? – продолжала пытать заведующая отделением.
– Бухал в свое время, – признался вор в законе, не поднимая глаз, – так, что крышняк сносило. И белочка приходила. Вспоминать об этом не хочется, но сейчас я в завязке наглухо.
– Последствия алкоголизма. А сейчас у вас действие галоперидола прошло, и у вас, по-видимому, начинается приступ шизофрении, – поставила диагноз Аверина. – Галоперидола у меня под рукою нет, но Люба сейчас даст вам таблетку феназепама и еще сделает инъекцию. Подержим вас на этих препаратах до выписки, а когда выпишетесь, сразу же отправитесь в ПНД. Там вам проведут обследование уже по другой линии и назначат лечение.
«Вот это да! – хмыкнул я про себя. – Сосед-то, оказывается, шизик! Держаться от него надо подальше. Кто его знает, что при приступе шизофрении ему привидется. Пырнет еще ножом, и поминай как звали Игорька».
Консилиум возле кровати Посылаева закончился, завотделением, лечащий врач и Люба вышли из палаты, а потом Люба вернулась, дала вору в законе таблетку феназепама и сделала укол. Посылаев успокоился, дергаться прекратил и, кажется, закемарил.
Назад: Глава 6 Полицейский, вор в законе и черт из преисподней
Дальше: Глава 8 Ночное происшествие