Глава 7
Дождь зарядил еще с вечера и на всю ночь. Я даже гулять вчера не пошел. В такой ливень! Береженого Бог бережет, а не береженого конвой стережет! Юмор made in Russia. Небеса как прорвало. Холодная вода хлещет и хлещет сверху. В общем-то, где-то даже уютно. Если лежишь в теплой постели и сонно слушаешь ровный шум падающей воды. Как будто заночевал у водопада или у фонтана прикорнул. Главное, не открывать глаза. Лежи и фантазируй себе все, что угодно, на морскую тематику. Океан, шторм, фрегаты, пираты. Сто тысяч чертей и якорь им в задницу!
Но — валяйся не валяйся в постели, а организму нужно питаться. Надо его кормить, хоть он иногда и подводит. Предает меня. Как четыре месяца назад. А, ладно, забыли. Толстый будильник уже свое отзвонил и устал. Теперь обиженно молчит, только стрелками шевелит, как тараканище усищами. Укоряет. Все-все, встаю!
Пока я угрюмо «сегоднякаю» в промерзшей кухне, дождь даже не старается прекратиться. За окном водяной хаос. Да и холодища. Октябрь в Баварии.
Неохотно шевелю мыслями в голове. Нужно обязательно починить велосипед Лукаса. Вчера Джейсон нечаянно угодил передним колесом в какую-то щель на мостовой. Тоже мне, водятел! А еще в очках! Колесо все перекручено, половины спиц нет. Новая забота. Для Лукаса его велосипед по ценности стоит даже выше моего «Порше», который я наметил приобрести через жизнь. Для пацана это будет настоящее горе. Свалилось все сразу: болезнь тетки, поминки велосипеда. Ну, ничего. В воскресенье на «шроте» можно поискать подходящее колесо. Только не забыть бы.
Телефон требовательно напоминает о себе. Уже с утра нет от него покоя! Беру его, прижимаю к уху.
— Мурррр….
Ну конечно, женщина-кошка. Лана уже не скрывает свою природу. Мурлычет прямо в трубку:
— Халлёхен, мурзичек.
— Ты на работе?
— А где же мне быть? — тяжело вздыхает она. — На ней, любимой. Тебе понравился вчерашний ланч?
— Да как тебе сказать… Мое отношение к акулам не изменилось. Злые они, и мясо у них противное.
— А я? — перебивает меня Лана.
— Ты гораздо лучше акул. Ты — кошка на солнышке!
Лана довольно смеется.
— Мы еще увидимся? — зачем-то спрашиваю я. Зря, конечно, спрашиваю. У нее муж с раздельным входом, у меня Марина скоро назад.
— Конечно, мурзичек. Ты зря сомневаешься.
Вот как?!
— Когда?
— Пока не знаю, — тянет своим низким голосом Лана. — Сегодня вряд ли. Много работы. Я позвоню.
— О’кей, — соглашаюсь я. А что мне остается? — Тогда чюсс?
— Мурррр, чюссхен!
Я Лану не осуждаю. Каждый человек — вселенная. В ее вселенной принято поступать именно так. Ведь нет общих критериев, каким должен быть мир? Каждый бьется в своей собственной паутине.
Компьютер приготовил для меня сообщение от Виолетты. Бывшей жены. Моей позавчерашней женщины. Почему я от нее ушел? У каждого человека внутри существует предел терпения. Предел чувств, боли, слез, прощения. Поэтому люди иногда могут долго терпеть. Долго молчать. Долго делать выводы. А потом в один миг взять и уйти. Иногда даже без слов и объяснений. Вот такая штука. Не помню, кто сказал. Я долго терпел. Почти двадцать лет. А потом ушел.
Виолетта интересуется моим здоровьем. Тоже беспокоится. Не дождетесь! Посылаю ей улыбающийся смайлик. Достаточно. Кто не совсем тупой, тот поймет. А Виолетта не тупая.
Наказываю себе на вечер купить картофельного хлеба, кровяной домашней колбасы, пива. Устроить себе чисто немецкий ужин. А на обед фаршированные перцы. Еще полкастрюли осталось, есть где разгуляться. Лукулл пирует у Лукулла!
От суетных забот мира сего меня отвлекает новый телефонный звонок. Я положительно становлюсь очень популярным. Номер высвечивается незнакомый. Это еще кто такой? Очередной заскучавший маньяк?
— Герр Росс?
Каркающий голос в трубке вполне может принадлежать маньяку. Я угадал? Быстренько душу в зародыше неуместную веселость.
— Да, это я. Кто со мной говорит?
— Меня зовут Хеннинг Крюкль. Комиссар криминальной полиции в отставке. Мне нужно с вами поговорить.
— У меня временные трудности с передвижением, герр комиссар. Да и дождь…
— Я в курсе. Я сейчас в машине возле вашего дома. Мы могли бы посидеть где-нибудь и побеседовать.
Я раздумываю над предложением. Не очень долго, секунды три. В Германии не принято отказывать комиссарам криминальной полиции. Даже в отставке. Даже в сильный дождь. Такое правило.
— Хорошо, я сейчас спущусь. Какая у вас машина?
— Черный «Мерседес».
Ясно. Удод на «мерсе» с мечтой о Баварской республике.
Тип с труднопроизносимым именем Хеннинг Крюкль действительно сидит в набившем мне оскомину «Мерседесе». Толстый, гладкий, овальный. Неприятно квадратный рот. Нос крючком. В старых очках вместо левой дужки — веревочка. В теплом пальто и старых, растянутых на коленях джинсах. Экономный, как, впрочем, многие немцы. Похож на располневшего, плохо одетого пингвина. И такого же росточка.
Вежливо жмем друг другу руки, и Крюкль куда-то меня везет. Вскоре узнаю место: турецкое кафе «Кебабхаус Эмирдаг». Много раз проходил и проезжал мимо, но внутрь как-то не пришлось… Вот и побываю.
Посетителей в кафе довольно много. Ливень загнал. В помещении пахнет едой, кофе и табаком. Наверное, кальян. Негромко звучит восточная музыка. Как будто играют задом наперед. Пентатоника. Музыканты меня поймут. Крюкль заказывает нам чай и по аппетитному «кайзердёнеру» — огромному турецкому бутерброду. Жареное мясо, нарезанные овощи, соленья, картофель, уложенные на хлебную лепешку. Не нордично, но вкусно и питательно. Вполне заменит мне сегодня фаршированный перец.
Все так же молча дожидаемся своего заказа. Когда кельнер, молодой турок, оставив на столе чашечки, чайник с чаем и дёнеры, удаляется, Крюкль начинает каркать:
— Не удивляйтесь нашей встрече. После вашего визита к Кальту она неизбежно бы произошла.
Опять Алоис Кальт!
— Сначала объясните мне, зачем вы за мной следили? — перебиваю его я.
— Я и пытаюсь это сделать, а вы мне не даете! — недовольно смотрит на меня Крюкль.
Я покорно умолкаю. Ем питательный дёнер. Запиваю чаем. Слушаю.
— Так вот. Двадцать лет назад я занимался поиском маньяка, который орудовал в Нашем Городке. В конце концов, я вышел на Кальта. Он был арестован, приговорен к пожизненному заключению и провел два десятка лет в тюрьме. Около года назад Кальт был переведен под домашний арест. Когда я узнал, что он попросил разрешения встретиться с вами, я решил познакомиться с вами поближе, и немного поездил за вами, пособирал сведения.
— От кого вы узнали, что Кальт хочет со мной встретиться? Вы же, как я понял, теперь в отставке?
— А, это неважно! Мой сын сейчас работает в полиции, еще остались старые друзья. В общем, у меня есть возможность получать информацию.
— Ну, хорошо, а чем вызван ваш интерес к моей встрече с Кальтом?
Крюкль наклоняется ко мне через стол и понижает свой резкий голос. Сейчас, наверное, скажет что-то важное.
— Я надеюсь, что вы мне поможете разоблачить настоящего убийцу детей Райнеров и найти могилу Ханса и Гретель.
— И на чем основываются столь серьезные надежды? — недоумевающе говорю я.
На этот раз Крюкль откидывается назад, на спинку стула.
— Кальт знает, что ему немного осталось на этом свете. Возможно, он расскажет вам правду о том, что случилось вечером тринадцатого июня тысяча девятьсот девяносто первого года!
— А что тогда случилось? — равнодушно интересуюсь я, наливая себе еще одну чашечку чая.
— Тем вечером бесследно исчезли десятилетние Ханс и Грета Райнер. Пошли гулять в Ведьмин лес и не вернулись. Разыскивая этих детей, мы и вышли на Алоиса Кальта. Кальт сознался, что он убил Ханса и Гретель, но категорически отказался показать место, куда спрятал трупы. Так до сих пор никто и не знает, где они лежат.
— Хорошо, я понял, но вы сказали, что я должен помочь вам разоблачить настоящего убийцу. Значит, Кальт не убивал этих детей?
— Я и тогда считал, и сейчас считаю, что Кальт взял чужую вину на себя, — пренебрежительно морщит лицо Крюкль. — Но меня не хотели слушать. Давили чудовищно, вмешивались в ход расследования. Мое начальство, прокуратура, даже бургомистр! Еще бы! Несколько десятков детей было убито самым зверским образом. Когда задержали Кальта, все пребывали в эйфории, что наконец-то пойман серийный убийца — «Баварский монстр», как его окрестила пресса.
— И что?
— Кальт еще и сознательно подогревал интерес к своей персоне. Начал-то он с признания в убийстве детей Райнеров, а потом постепенно выкладывал подробности все новых и новых убийств детей в нашей округе. Кроме того, еще одним фактом было то, что после его ареста убийства прекратились. Это тоже явилось косвенным доказательством, что «Баварский монстр» сидит за решеткой. Плюс эти вырезки из газет, найденные в его письменном столе!
— Какие вырезки?
— Кальт собирал сообщения прессы о своих подвигах. Очень подробное было досье. С пометками, комментариями. Досье на самого себя. В общем, у суда не было сомнений в его виновности. Он получил пожизненное и сгинул на двадцать лет в тюрьме! — Крюкль кривит свой квадратный рот и добавляет: — Проклятая либеральная Германия! Американцы давно бы уже покнокали эту сладкую парочку!
Не обращая внимания на его кровожадность, задаю вопрос:
— А что теперь?
— А теперь Алоис Кальт хочет, чтобы вы написали правду о том убийстве. Я жду этого уже двадцать один год! — противно усмехается Крюкль.
— А откуда вы вообще знаете, что мне предлагал Кальт?
Крюкль усмехается еще противней.
— Не будьте таким наивным, герр писатель. В доме Кальта все прослушивается и просматривается. Кто же оставит серийного убийцу без постоянного наблюдения? Кальт находится под круглосуточным контролем. На ноге у него надет электронный браслет и так далее…
— Значит, по вашему мнению, Кальт, несмотря на свое признание, не убивал Ханса и Гретель? А кто тогда?
Крюкль опять наклоняется ко мне через стол. К его тонкой нижней губе прилип кусочек мяса от дёнера, придающий ему зловещий вид. Ни дать ни взять мелкий людоед за обедом.
— Беа! Дражайшая супруга Алоиса Кальта! Вот кто, по моему мнению, убийца!
— Вы всерьез утверждаете, что это женщина убила тридцать детей? — хмыкаю я с некоторым сомнением.
— Нет-нет! Что вы! — как ветряная мельница, машет руками Крюкль и, отпив глоток чая, каркает дальше: — На самом деле всех детей, кроме Ханса и Гретель Райнер, убил некто Грубер!
Я удивленно смотрю на бывшего комиссара. Он с триумфом смотрит на меня. Явно любитель дешевых эффектов.
— Да-да! Максимилиан Грубер — конюх. Абсолютно деградировавшая личность. Психопат с видениями. С голосами. Был арестован в тысяча девятьсот девяносто третьем году в Гамбурге, когда Кальт уже сидел. Грубер признался в многочисленных убийствах, в том числе и якобы совершенных Кальтом. Вот там все сходилось. Маньяк использовал в качестве орудий преступлений ножи, кастеты, молотки, топоры, дубинки, даже подковы и арматуру. До переезда на север Грубер долго жил в Нашем Городке. Здесь он и зверствовал, пока не женился на одной женщине родом из Гамбурга. У нее там был дом, и молодожены уехали. Их отъезд совпал с арестом Кальта. Здесь, естественно, убийства прекратились. А в Гамбурге Грубер убивать продолжил, но в девяносто третьем был схвачен с поличным и признался во всех своих убийствах. Заметьте — кроме убийства Ханса и Гретель Райнер! О них он вообще ничего не знал. В том же году Грубер покончил с собой в психиатрической лечебнице. Перекусил себе вены на запястьях.
— Почему же Кальт остался за решеткой?
— Адвокат Кальта подал прошение, но суд отказался пересматривать дело. На Кальте осталось обвинение в убийстве Ханса и Гретель Райнер. Суд посчитал, что двух детских жизней вполне достаточно для пожизненного заключения.
— То есть вы утверждаете, что Кальт не настоящий серийный убийца?
— Да Кальт вообще не убийца! Такой же настоящий, как стеклянный жемчуг. Его жена Беа, вот кто истинный виновник смерти детей!
— Но она же давно умерла!
— Да, и унесла с собой в могилу тайну места захоронения Ханса и Гретель. Но я уверен, что Кальт знает, что случилось тем вечером и где его жена закопала трупы!
Бывший комиссар шумно глотает чай. Разволновался не на шутку. Опустошив чашку, он продолжает:
— Вы поймите, герр Росс, такую вещь. В Нашем Городке мы живем из поколения в поколение. Многие являются родственниками. Да все коренные жители, наверное, кем-нибудь друг другу приходятся. После войны сюда приехали разве что турки да изгнанные из Восточной Европы. А наши предки живут на этой земле уже лет пятьсот, если не больше! Представляете?
Конечно, мне, человеку из страны революционных миграций, такое постоянство трудно представить. У нас-то в России: заселение Поволжья, заселение Урала, заселение Сибири, заселение ГУЛАГа. Народ гурьбой пер то на целину, то на БАМ, то в Москву. А тут пятьсот лет подряд на одном и том же месте! И не соскучились?!
— Меня двадцать лет осаждают родственники пропавших детей. Я молчу уже о родителях Ханса и Гретель! Бернхард и Гудрун Райнер. Бернхард Райнер до сих пор занимает высокий пост в городском самоуправлении. Влиятельный человек, способный причинить много неприятностей своим недоброжелателям.
Крюкль замолкает. Он тяжело дышит. Возраст. Использую его изнеможение и задаю вопрос:
— И что же вы хотите от меня?
Бывший комиссар не спеша достает из кармана пачку сигарет, зажигалку, вопросительно смотрит на меня. «Да ладно, кури уж!»
Он закуривает, со вкусом затягивается, протягивает пачку мне. Я отрицательно качаю головой. Не курю.
— Я хочу, чтобы вы помогли несчастным родителям погибших детей.
— И вам, — в тон ему добавляю я.
— Да, и мне! Если удастся доказать, что именно Беа совершила преступление, представляете, какой разразится скандал?
— А вам-то зачем скандал?
Крюкль яростно машет зажженной сигаретой у меня перед носом. Невольно ставит дымовую завесу между собой и мной. Голубые клубы рассекает злобное карканье:
— Мне не дает покоя мысль, что настоящая убийца ускользнула от правосудия и сейчас тихо покоится на монастырском кладбище!
Нудная турецкая пентатоника и похожий на пингвина бывший комиссар Крюкль начинают действовать мне на нервы.
— Какой вы, однако, мстительный человек, — устало замечаю я.
— Вы что, не любите детей, герр Росс? — обижается Крюкль.
Я вздыхаю. Машинально барабаню пальцами по столу. На моем тайном языке это означает: «Эй, комиссар в отставке, пора по домам, чучело!»
— Вы не правы, герр Крюкль. Я люблю детей, женщин, собак и симпатизирую слабоумным и полицейским.
Похоже, начинаю хамить? Утомившийся Крюкль ставит вопрос ребром:
— Так вы поможете мне? Вы не выглядите человеком с деревяшкой вместо сердца, герр Росс. Подумайте, сколько страданий испытали родители пропавших детей. Двадцать лет страданий!
Ну и что же мне делать? Совершенно необязательно, что Кальт поведает мне какую-то жуткую тайну. «Мир принадлежит оптимистам, пессимисты — всего лишь зрители». Это сказал Франсуа Гизо. Я не знаю, кто такой Франсуа Гизо, но его слова запомнил. Я всего лишь зритель на этом маленьком участке Яви. Недолгий зритель. Сам скоро собираюсь отчалить в Навь.
— Дайте мне время подумать, герр Крюкль. Как вы знаете, я уже был у Кальта и отказал ему. Плохое начало не к доброму концу. Я не уверен, что он не переменил свое решение.
Квадратный рот Крюкля недовольно кривится. Видно, что он очень недоволен моими словами, но ничего не поделаешь — я хмуро смотрю ему прямо в очки. Человек-пингвин неохотно кивает.
— О’кей, герр Росс. Только думайте скорее.
По знаку Крюкля кельнер выкатывает нам счет за посидеть-поговорить. Ого!
Вечером сижу в состоянии плазмы перед компьютером — устал. Крюкль из меня выпил всю кровь. Гнус. Хуже фрау Половинкин. С улицы гремят колокола, а из темной кухни с ними пытается соперничать Фредди Меркюри. Тоже уже покойничек, кстати. Как все-таки научно-технический прогресс перемешал Явь и Навь! Теперь мы слушаем песни мертвецов, видим их улыбки в телевизоре, выслушиваем их мнение. Живые, мертвые — все перепутались между собой. Часто и не знаешь, жив ли этот человек, который смеется с экрана. Может, его давно уже черви съели? И наоборот. Что значит наоборот? Сам-то понял, что сказал?
Вспомнил своих призраков. Интересно, дети с того света просят, чтобы их нашли? Или эти видения означают, что мой личный конец света уже близок? В окно стараюсь не смотреть — вдруг снаружи кто-то прижмет бледное жуткое лицо к темному стеклу? Я же прямо в кресле обделаюсь. Маринка бы точно умерла со страху. Но я-то мужик!
Вздрагиваю от телефонного звонка. Сначала каменею, потом судорожно цепляю мобильник. Это звонит Катя — женщина, у которой кот без имени занимает мысли и наполняет сердце.
— Халло! Как ты там?
Как я здесь?
— Норма! Баня, пойло, девки! Шутю.
— Я звонила тебе днем, ты не ответил. Где мышковал?
— В одном кебаб-сарае. Проблема навязывалась. Так, ничего серьезного.
Катя смеется. Она вообще смешливая, если ситуация не затрагивает интересов кота.
— Проблема отвязалась?
— Надеюсь.
Пообщались. Иногда Кате становится одиноко, даже несмотря на кота. Хочется услышать человеческий голос, а не кошачье мявканье. Редко, но бывает. Тогда Катя звонит мне.
А вот Марина больше не звонит. Видимо, хороших новостей нет, а плохими она делиться со мной не хочет. Агафон тоже пока не появляется в Интернете. Пересекает бурное море знаний. С бестолковым папой на борту.
И Лана не перезвонила. Тогда ладно. Колокола уже со мной попрощались до завтра — спят. Компьютеру тоже пора отдыхать. В черном небе белеет осколок луны.
Рольставни опустить!
Среда, десятое октября. Торжественный подъем рольставен. Смотрю на календарь. Как быстро летит время! Треть жизни, отпущенной мне самим собой, уже пролетела. Скудный завтрак Робинзона Крузо: йогурт, яйца, кофе, Эйс оф Бэйс, пробки на дорогах. Смотрю в окно. Что-то неладно на свете. Земля больше не крутится? Нет, это дождь кончился. Обессилевшее солнце еле светит. Наш Городок распух от излишка влаги. У меня, видимо, тоже повышенная влажность мозга, иначе я бы вчера столько времени не потратил на бредни старого полицая. Герр криминалькомиссар спятил на пенсии от безделья. Все, кроме него, ясновидящего пингвина, ошиблись! Судьи, прокуроры… Система дала сбой. Теперь Крюкль предлагает мне исправить систему. Как же, размечтался!
Пока я мысленно расправляюсь с планами Крюкля, утренний прием пищи заканчивается. Что теперь? На посиделки к «компу»? Однако искать решение не приходится — верещит звонок в дверь. У нас такой нервный звонок — верещащий.
На пороге — незнакомая пожилая пара. Он — крупный, солидный господин в очках и шляпе, она — маленькая седенькая старушка в очках и шляпке.
— Халло!
— Халло!
— Герр Росс? Извините за вторжение, но нам очень нужно с вами поговорить!
Господин нервно мнет в руках полосатый зонтик. Волнуется. С зонтиком, а дождя-то нет!
— С кем имею честь?
— Бернхард Райнер, а это моя жена Гудрун. Вы, наверное, уже слышали о нас?
Еще бы! Все понятно. Это проделки отставного комиссара полиции. Натравил на меня бедных родителей пропавших детей. Наверное, внушил надежду. Вот свинья!
Ничего не поделаешь, приглашаю чету Райнеров в зал. Они садятся рядком на диване. Я занимаю свое рабочее место у стола и вопросительно смотрю на незваных гостей. Бернхард Райнер начинает, поминутно оглядываясь на свою жену:
— Вчера вечером нам позвонил герр Крюкль и рассказал о вашей встрече. Он сообщил, что вы можете узнать, где похоронены наши пропавшие дети Ханси и Гретель. Мы с Гудрун не спали всю ночь. Все обсуждали и обсуждали эту новость. И наконец решили увидеться с вами. Убедить вас помочь нам.
— Герр Крюкль преувеличивает мои возможности, — качаю я головой. — Все зависит не от меня, а от Алоиса Кальта. Захочет он — расскажет, не захочет — я ничего не смогу для вас сделать.
Старушка срывается с места и в волнении хватает меня за руки:
— Но вы ведь попытаетесь узнать? Не правда ли, герр Росс? Вы не представляете, что это для нас значит!
Она падает на колени перед моим креслом. Только без паники! По морщинистым щекам Гудрун бегут слезы. Горькие-горькие ручейки. Горячие, как капельки расплавленного металла. Супруг кряхтя встает с дивана и большим носовым платком утирает лицо жены. Хотя сам тоже подозрительно хлюпает носом. Ну, Крюкль! Ну, пингвин! Удружил! Чувствую себя, как черепаха без панциря. Как выселенное из домика пресмыкающееся. Мягким и беззащитным.
Ковыляю на кухню и как можно быстрее возвращаюсь со стаканом воды. Успокоительное для фрау Гудрун. Пока муж возвращает ослабевшую супругу на диван и хлопочет возле нее, думаю. Может быть, действительно поискать пропавших детей и их убийцу? На что еще можно потратить последний месяц жизни? Только вот боюсь, что Кальт больше не захочет со мной видеться.
Не буду врать — Райнеры меня тронули. Милые бабулька с дедулькой. Потерявшие далеким летним вечером своих детей. Сломанные. Их мир вращался вокруг детей. Дети исчезли, и мир перестал вращаться.
Задаю Райнерам вопросы о Хансе и Гретель. Просто, чтобы отвлечь. Как дети выглядели, какие имели особые приметы?
Райнеры суют мне в руки старые фотографии, захлебываются наперебой: рост, цвет глаз, цвет волос. И особые приметы: шрамик на левой коленке у Ханси, родимое пятно, итальянским сапожком, на плече у Гретель, не хватает двух зубиков у Ханси, трех у Гретель, аллергии, заболевания, вырезанные гланды… Родители все помнят про своих детей. Боятся забыть — а вдруг понадобится? Но вся эта информация напрасна. Истина в том, что пропавшие дети почти никогда не возвращаются. Я знаю статистику: девяносто девять процентов похищенных детей гибнут в первые же сутки. А почти пятьдесят процентов из них — в первый же час. Мельком проглядываю фотографии. Улыбающиеся дети, улыбающиеся родители. Разумеется, сейчас Ханс и Гретель невозвратно мертвы. Прошло двадцать лет. Они давно стали землей. Только две маленькие фигурки из эктоплазмы еще подают мне тихие отчаянные сигналы.
Колокола вдруг звонят и возвращают в реальность. Провожаю уплакавшихся стариков к выходу. Не хочу больше никого видеть, слышать. Слишком тошно. Пока не передумал, выстукиваю на клавиатуре лаконичное сообщение для Кальта. «Ваше предложение все еще в силе?» Отсылаю. Плохое начало не к доброму концу. Но у таких историй и не бывает хорошего начала. Искусственно бодрюсь: может быть, вечером все-таки исполнить фантазию на тему чисто немецкого ужина?
