Глава 17

Хеннинг Крюкль! Не зря этот урод мне никогда не нравился. Вы же знаете. Однако, если кто-то думает, что, узнав имя убийцы, я сломя голову поплетусь в полицию, то он глубоко ошибается. И вот почему. А чем я смогу подтвердить свои обвинения против всеми уважаемого герра криминалькомиссара в отставке? Харун признался, что, стоя у дверей палаты, почти ничего не слышал из того, что шептал мне Генрих Кальт. Диктофон кое-что смог записать, но конец беседы с именем Крюкля оказался ему недоступен. Слишком тихо было произнесено имя. Сам Генрих опять в коме. Борется за жизнь. Выйдет ли он из комы и сможет ли повторить рассказ о смерти Ханса и Гретель, неизвестно. Вот, собственно, и все. Пролетаю я с этим признанием как фанера над Парижем. Хотя это мое субъективное мнение.

Однако и оставлять без последствий слова Генриха я не стал. После визита в клинику позвонил комиссару Улю и попросил его занять у кого-нибудь из коллег парочку сотрудников, чтобы поставить охрану у палаты младшего Кальта. Естественно, Уль захотел узнать, с чем связаны такие меры предосторожности. Я передал ему рассказ Генриха. Уль пришел в ужас от тех фактов, которые открылись. «Страшнее всего то, что люди просто не делают свою работу. На свободе столько убийц, которые так и не предстали перед правосудием, но все цепляются за вымышленные истории», — волновался он. По его мнению, удивительный случай серийного убийцы, которого никогда не было, предъявляет серьезные вопросы ко всей германской правовой системе.

Комиссар соглашается со мной, что против Крюкля у меня ничего нет. Остается продолжить поиски могилы детей и быть самому очень осторожным. «Теперь вы понимаете, почему я предостерегал вас, герр писатель?» Теперь понимаю. Страшное прошлое с квадратным ртом и крючковатым носом тянет ко мне свои хищные лапы. Брр!

Договариваемся с Улем вести себя с Крюклем по-прежнему. Не давать тому повода думать, что нам стала известна правда. Это очень опасная игра. Человек-пингвин готов на все, чтобы заткнуть нам рты. Под ударом находится Генрих, я и Свен Дево. Уль позаботится и о безопасности старого Дево. О своей я должен позаботиться сам.

Напоминаю Улю о его обещании узнать, кому я могу отдать Ламбаду. Оказывается, комиссар выполнил свое обещание. Диктует — я записываю. В Нашем Городке живет двоюродная сестра Генриха Кальта. Дочь Свена Дево — брата Беа. Дочь зовут Дженнифер Дево. Она замужем. Сейчас носит фамилию Шернер. Упс! Это же наша Дженнифер! Федина жена! Вот это да! Теперь я понял, почему девичья фамилия Беа показалась мне знакомой. Федя как-то ее вскользь упоминал в связи с Дженнифер. Кто бы мог подумать! Оказывается, Крюкль не зря говорил, что все в Нашем Городке кем-нибудь друг другу приходятся.

Все это произошло вчера — в хмурую среду. А сегодня хмурый четверг. Пасмурно, но дождя нет. Взял отгул? Двадцать пятое октября — девять дней с даты смерти Наташи в далеком Казахстане. Нужно помянуть. Звоню Феде, отрываю его от работы. Федя обещает, что сам заедет за мной. Поминать будем у него дома. Будут все свои, по-семейному: я с Ламбадой, Катя с котом, Люся с Геной и Федя с Дженнифер и Ванессой. После поминок Ламбаду я оставлю Дженнифер. То-то Ванессе будет радость.

Сижу на кухне — «сегоднякаю». Пустился во все тяжкие. Баварский крестьянский хлеб, курица-гриль, булочки с корицей. Курицу и булочки я, с помощью Харуна, купил вчера после посещения клиники. Завершающий штрих — кофе. Ем — радую желудок. Одно тревожит: как бы лишний вес не набрать. Марина все грозится посадить меня на диету. Мужских диет вообще только три: «Надо меньше жрать», «Надо больше двигаться» и для самых волевых: «Надо меньше жрать и больше двигаться». Я пока не выбрал, какая из трех мне ближе. В общем, нормально питаюсь и заодно размышляю.

Теперь я могу практически точно воссоздать картину случившегося душным вечером тринадцатого июня девяносто первого года. Вот что у меня получается. Сначала Алоис Кальт.

Врач в девять часов утра начинает прием у себя в праксисе. На работу он приехал на черном «Опеле Астра». До пяти он принимает больных и никуда не отлучается. В шесть вечера Алоис Кальт оказывается у Харуна и Наджии. Домой не заезжает. Примерно в девять-полдесятого звонит домой, чтобы предупредить жену о том, что остается до утра у афганцев. Он разговаривает с Беа. Беа дома одна — Генрих уехал в кнайпу к Свену Дево. В шесть часов утра на следующий день Алоис Кальт возвращается домой. Он успевает обменяться с Беа только несколькими словами. Жена сообщает ему, что случилась беда, но она защитит семью. Через несколько минут поддатый инспектор Крюкль с полицией врывается в дом Кальтов и начинает обыск. Беа хочет признаться, что это она задавила Ханса и Гретель, но Алоис Кальт, видя, что следы указывают на его жену, объявляет себя серийным убийцей. Крюкль пытается обвинить Беа, но вынужден арестовать Кальта. Так начинается превращение заурядного семейного доктора в кровожадного «Баварского монстра». С Алоисом Кальтом на этом все. Он сходит с нашей сцены.

Следующий персонаж трагедии — Беа Кальт, урожденная Дево. Беа весь день была дома с сыном. Десять минут седьмого Генрих уезжает на белом «Фольксвагене Гольф», принадлежащем его матери, в кнайпу своего дяди. В девять-полдесятого Беа звонит ее муж от Харуна. Около десяти часов вечера Генрих возвращается домой с двумя мертвыми ребятишками в багажнике машины. Беа дает ему снотворное и укладывает спать. Говорит, что она сама обо всем позаботится. Что делала Беа Кальт с десяти вечера до шести утра, пока неизвестно. Этот промежуток времени является решающим в поиске могил Ханса и Гретель. Единственная моя зацепка — это Свен Дево. Со слов Дженнифер я знаю, что Свен живет в доме престарелых. Необходимо с ним поговорить. Возможно, он знает, что делала той ночью Беа Кальт. С ней пока тоже все.

Теперь непутевый сынок четы Кальтов Генрих. Разгвоздяй. До шести вечера Генрих болтается дома. Потом, выпросив у матери деньги, берет без ее ведома «Фольксваген» и уезжает в кнайпу. Там он сидит до девяти вечера и напивается. После девяти часов Генрих отправляется домой, но через несколько минут его останавливает Крюкль. Человек-пингвин тоже пьян и зол. Он садится за руль «Фольксвагена» и везет Генриха в полицию. По дороге пьяный Генрих засыпает. На темной лесной дороге нетрезвый Крюкль насмерть сбивает Ханса и Гретель. Видимо, он решает свалить свое преступление на спящего Генриха. Человек-пингвин бросает машину и бежит через лес. Он наверняка стер все свои следы в «Фольксвагене». Его с младшим Кальтом никто не видел. Сколько бы Генрих ни доказывал, что не он задавил малышей, никто бы ему не поверил. Решили бы, что он просто сводит с Крюклем счеты. В общем, Генрих привозит мертвых детей домой, с облегчением передает все дела в руки матери и, приняв снотворное, засыпает. Остается неясным только, как Крюкль смог впоследствии заставить Генриха молчать. А так с этим балбесом тоже все.

Остается последний герой трагедии — Хеннинг Крюкль. Грубый, жестокий, да еще, как выясняется, трусливый пингвин. Опасный тип. Его роль в трагедии теперь ясна. В дом Кальтов он заявился, чтобы арестовать Генриха. Он же знал, что Генрих был в машине, когда погибли дети. Но вместо дрожащего от страха шалопая он вдруг обнаружил Беа, которая заявила, что это она ездила в лес к источнику. А тут и Алоис Кальт признался, что это он задавил детей Райнеров, да к тому же убил многих других. Крюкль увидел возможность схватить самого «Баварского монстра», за которым он безрезультатно гонялся уже давно, и не упустил ее. Тем более что Алоис Кальт ему подыгрывал, делал все новые и новые признания. Хотел этим самым спасти от тюрьмы свою больную жену. Болван! Однако мне непонятна злость Кальта на Беа. Почему он все время хочет, чтобы именно Беа оказалась виновной в смерти Ханса и Гретель? Зачем посылал меня в монастырь на горе? Загадка.

За окном деловито шумят колокола. Я доедаю последнюю булочку с корицей и делаю последний глоток кофе. Пора на работу. Конвоирую себя к компьютеру. Усаживаю за стол. Ламбада сидит (лежит?) рядом с клавиатурой и задумчиво смотрит на темный экран. Осторожно глажу геккона по светлой в крапинку спинке. Ламбада замирает, напрягается, но не протестует. Расслабься, малыш, мы же друзья!

Включаю «комп». Проверяю электронную почту. Среди рекламного спама спрятался ответ от Алоиса Кальта. Старик ждет нас в субботу в четыре. О’кей. Приедем. Каково-то ему будет узнать, что он зря просидел за решеткой двадцать лет? Жена и сын оказались невиновны. Но теперь уже поздно пить боржоми, коль почки отвалились. Прожитую напрасно жизнь обратно не вернуть.

Лана больше не звонит. Наверное, собирается в Лондон. Вот и еще одно заполненное отделение моего сердца закроется навсегда. Безостановочный поток времени уносит женщину-кошку от меня все дальше в прошлое. Уносит так же, как унес детский садик, летнюю дачу в синих лесах, залитые солнцем лесные поляны, белую панамку, короткие штанишки на лямках. Детство… Унес жизнь, прожитую с Виолеттой… Унес маму… Я опять депрессую? Мне бы кожзаменитель, блин!

Ламбада тыкается острой мордочкой мне в палец. Просится на ручки? Нечего-нечего! Большой уже! Сажаю геккона в горшок с цветами. Пусть больше гуляет на природе. Полезно. Общение с природой оберегает от стрессов.

Возвращаюсь за компьютер. Крюкль тоже не звонит. Видимо, мое посещение Генриха в клинике прошло для него незамеченным. А может быть, он знает об этом, поэтому и затаился? Выслеживает меня на своем черном «Мерседесе»? Караулит под окнами? Мне становится страшновато. Призраки, убийцы… Какая все-таки интересная у меня жизнь!

Смотрю на часы — пора собираться к Феде на поминки. Сегодня он работает до обеда — отпросился у шефа. Шеф у них на «брюках» личность не рядовая. Король какого-то бывшего германского королевства. Федя мне рассказывал, что сам видел в Интернете церемонию восшествия своего шефа на престол. Коронацию. Теперь его величество торгует старым хламьем, но традиция неукоснительно соблюдается. Цепочка монархической династии не рвется. В прошлом Германия была разделена на множество королевств, княжеств и тому подобных феодальных владений. Значит, и тронов осталось немало. Если трон освобождается, его занимает наследник престола. На всякий случай. Чтобы не пустовал. Такое правило.

Ламбада вылез из горшка и путешествует по стене. Ждет, пока я переоденусь. Геккону собираться не нужно. Он всегда готов к переменам. Как флюгер. Так, костюм, рубашка, галстук в тон. Диктофон остается дома. Сегодня у него выходной. Смотрю на себя в зеркало. Мутные глаза, мутное лицо, мутное настроение. Типичный хрюня, как говорит Лана. Земной представитель не имеющей смысла жизни. Тщательно причесываю редкие седые волосы. Критически осматриваю себя снова. Вообще-то ничего. В целом сойдет.

Мобильник пиликает — дает добро на выход. Федя никогда по телефону зря не разговаривает. Звонит и сразу отключается. Экономит. О’кей. Ламбада, пошли!

Федя живет на втором этаже собственного дома. Первый этаж он сдает каким-то сирийцам. Затаскиваю себя наверх с Ламбадой в кармане пиджака. «Халло! — Халло!» Квартира уже наполнена беспорядочным женским мельтешением. Дженнифер, Катя, Люся, даже Ванесса бегают взад-вперед, нагруженные тарелками, кастрюлями, подносами, стаканами… У них под ногами мешается, несмотря на преклонный возраст, «Иди, жри!». Мужики вечно не дают женщинам спокойно все приготовить!

Сажусь рядом с Геной на диван в гостиной. Ламбада со мной. В кармане. Федя едва успевает включить мне телевизор, как тут же уносится c хозяюшками на кухню. Помогать. Им необходимы мужские руки. Открывать банки и бутылки. В квартире пахнет чем-то горелым, но вкусным.

Пока хозяюшки накрывают на стол, вполглаза смотрю телевизор. У Феди есть только российские каналы, хотя по-немецки он говорит с детства — вырос в немецкой деревне. Новости с родины не окрыляют. Цены взлетают, космические ракеты падают. Лучше бы было наоборот. Дженнифер зовет всех к столу. Ну, наконец-то! Борщ, куриная лапша, блины, сладкие булочки, водка. Продуктовый набор, выстилающий покойнику гладкую дорогу в Навь. Первая рюмка, не чокаясь. «Наташе светлая память! Эх, хорошая была женщина!» Закусили. Вторая рюмка, не чокаясь. «Да, лучшие уходят раньше!» Закусили. Третья рюмка, не чокаясь. «Ну, все там будем!» Закусили.

Дженнифер угощает, но сама почти ничего не ест. Сидит на очередной диете. Федя не любит полных женщин. А по-моему: если хочешь похудеть, ешь все подряд, но ничего не глотай. Пользуюсь тем, что Люсин рот занят куриной ногой и пока молчит, только чавкает. Спрашиваю Дженнифер:

— Как папа?

Дженнифер мягко улыбается мне. Она всегда такая — тихая, вежливая, воспитанная. Энергоэкономная. Может быть, диета сказывается?

— Папа чувствует себя хорошо. В воскресенье я с Федей и Ванессой собираюсь его навестить. Сразу после бассейна. В октябре мы у папы еще не были.

Удачно!

— А можно мне поехать с вами? У меня к вашему папе есть важный разговор.

Дженнифер удивлена, но не возражает.

— Если я не ошибаюсь, ваш папа раньше держал кнайпу в Соседнем Городке?

— Так и есть. Он всю жизнь работал в этой пивной. И повар, и бармен, и официант. Крутился за троих. Его там все знали.

— А кроме тебя и Феди, еще кто-нибудь твоего папу навещает?

— А кому его навещать? — пожимает плечами Дженнифер. — Больше родных нет. В Нашем Городке живет, правда, мой двоюродный брат Генрих, то есть, получается, папин племянник, но он с нами не знается.

— Значит, ты с Генрихом не общаешься?

— Нет. Он странный какой-то. Очень замкнутый. Живет один у Ведьминого леса в старом родительском доме.

Знаю-знаю. Видел я эту избушку на опушке. Дженнифер не догадывается, что сейчас Генрих живет в клинике. Завис между жизнью и смертью. Хотя ей об этом знать, наверное, необязательно.

Наша беседа затухает. Присутствующие достигли той стадии, когда уже ничего не хочется, а уходить еще рано. Катин кот спит на уютных коленях своей рабыни. Тут, кстати, я вспоминаю о Ламбаде. Геккон не принимает участия в поминках. Мух на столе нет, а водку он не пьет. Достаю ящерку из кармана. Дженнифер испуганно отодвигается от меня. Ванесса, наоборот, подбегает и с любопытством смотрит на геккона. Ламбада, само собой, помалкивает. За него говорю я:

— Знакомьтесь — это Ламбада. Геккон, который ищет новое жилье. Скорее всего, временно, пока его хозяин не выйдет из больницы.

Народ с опаской разглядывает маленькое существо. Ламбада сидит (лежит?) на столе между тарелками. Он приветливо высовывает и засовывает обратно свой раздвоенный язык. Люся, прожевав курицу, с тревогой задает вопрос:

— А оно не ядовитое?

Гена испуганно отдергивает руку, уже было протянутую, чтобы погладить геккона. Я успокаиваю присутствующих:

— Нет-нет, не бойтесь. Многие люди гораздо ядовитее, но мы же с ними общаемся. Бывает, даже женимся.

Ванесса бесстрашно гладит Ламбаду по спинке. Тому это явно нравится. По крайней мере, геккон не прячется, замер себе на столе и кайфует от всеобщего внимания. Рассказываю незамысловатую историю появления Ламбады у Шернеров.

— Мамочка, папочка, можно Ламбада останется у нас жить? — противно ноет Ванесса. — Ну, можно? Ну, пожалуйстааа!

Желание ребенка — закон для немецких родителей! Дженнифер неохотно кивает. Феде после трех полных рюмок водки все на свете нипочем. Все гекконы оптом и в розницу. Он сейчас и на нильского аллигатора согласился бы. В общем, вопрос решен. Прощай, Ламбада. Будь здоров, не кашляй. Здесь наши пути расходятся. Жизнь — это всего лишь череда встреч и расставаний.

Вечером совершаю прогулку вокруг дома. Может быть, это и неразумно, учитывая угрозу со стороны Крюкля, но я не хочу подчинять свою жизнь чьим-то враждебным планам. Тем более что черного «Мерседеса» с наклейкой нигде не видно. Глупая бравада, да? Тем не менее живой и невредимый возвращаюсь домой. Под колыбельную песню колоколов опускаю рольставни. Все, до утра меня в Яви не ищите.

Пятницу двадцать шестое пропускаю мимо. День, не заслуживающий упоминания. Сам виноват. С утра до вечера было темно и лил холодный дождь. Это все. Никто не звонил, не приходил, никого не убили.

То ли дело — суббота! Море событий. Во-первых, выходной, во-вторых, Лана улетает в Лондон, в-третьих, я встречаюсь с Алоисом Кальтом, в-четвертых, дождя нет. Мало, что ли?

Пока я занимаюсь «сегодником», наслаждаясь мелодичным звоном колоколов и пробками на дорогах, звонит женщина-кошка. Лана хочет попрощаться со мной в своем любимом ресторане. Ресторан называется «К горячему камню» и расположен в центре Нашего Городка. Я в этом заведении ни разу не был, поэтому причин отказываться попробовать настоящую баварскую кухню у меня нет. Значит, едем «К горячему камню».

Лана уезжает на четыре месяца в Лондон — проходить обучение в школе биржевых брокеров. Ее фирма готовится к IPO, на Лондонской бирже. Что такое IPO я не знаю. Что-то связанное с акциями. После окончания бизнес-школы Лана остается жить в Британии. Наверное, навсегда.

Для последней нашей встречи Лана постаралась выглядеть на миллиард миллиардов долларов. Как будто она уже в Лондоне и дает аудиенцию скромной маленькой старушке — британской королеве. Мне трудно описать то великолепие, которое она на себя надела. Я же не модельер. В общем, это что-то вроде платья для королевского бала, на которое сверху небрежно наброшено нечто воздушное, но теплое. Длинное облегающее платье, чувственно переливающееся темным серебром. В кудрявых локонах сияет заколка, усыпанная мелкими бриллиантами. Шею украшает эффектное ожерелье. Пальцы, как всегда, унизаны витыми перстнями. Если собрать с Ланы все эти сокровища в кучку, то можно выплатить Евросоюзу греческий государственный долг. По крайней мере, у меня такое субъективное мнение. Женщина-кошка благоухает ароматом, сводящим с ума особей мужского пола. От этого возбуждающего запаха не спасает самый жестокий насморк. Короче говоря, не баба, а беда!

Всю недолгую дорогу до ресторана Лана молчит, только временами улыбается мне своей неясной улыбкой. Напрасно улыбается. Я бесстрастно наблюдаю за дорогой. Я в печали. Вот и заканчивается еще один этап моей жизни. Лана внезапно ворвалась в мое депрессивное пространство и так же внезапно его покидает. А может, я не готов к этому? Но меня никто не спрашивает. Врываются, покидают… Грустно.

«К горячему камню» оформлен в этаком псевдонародном стиле. Дерево, камень, металл, кожа. Никакого пластика. Баварский китч. Девушки-официантки в платьях ниже колена с разноцветными передниками. На стенах офорты из жизни альпийских пейзанов. Отовсюду на посетителей пялятся животные и птицы. Чучела кротов, енотов, бурундуков, голубей, вальдшнепов и бог знает кого еще расставлены по всему залу. Хозяин ресторана — увлеченный таксидермист. Так Лана сказала. Странное хобби. Зловещее. Никогда не понимал этого увлечения мертвечиной. Начинают с чучела любимой собаки, а заканчивают чучелом любимого вождя: Ленин, Мао Цзэдун, Хо Ши Мин, Ким Ир Сен и Агостиньо Нето. Дерьмисты, блин!

Официантки расступаются перед нами, как Красное море перед древними евреями, пока мы шагаем к забронированному Ланой заранее столику. Мне тяжело идти ровно, но стараюсь. Очень кушать хочется. Садимся. Что будем заказывать?

— Что хочешь ты, мой Повелитель? — протягивает мне меню Лана.

На правах Повелителя листаю красиво оформленные страницы. Может быть, вот это? Традиционный баварский айнтопф — густая похлебка, сваренная на мясном бульоне с картошкой, капустой, бобами, с кусочками мяса и колбасы. Вкусно, сытно, практично. На второе — голубцы с фаршем из говядины, бекона и квашеной капусты. Аналогичная характеристика. Конечно, заказываем бочковое пиво. Баварцы мы или не баварцы! К пиву несколько брецелей — местных кренделей, посыпанных солью, и тарелочку обацды — протертого сыра с маслом, тмином и паприкой. Ну, и на десерт торт «Принц-регент» — шесть разных коржей в шоколадной глазури. К торту кофе. Уф! Кажется, ничего не забыл!

Молча приступаем к еде. А о чем говорить? Мы понимаем друг друга без слов. Ментально чувствуем друг друга. Лана же мне об этом говорила. Но ничто не вечно в этом мире. Вечна только смерть. Наверное, я жалею о наших отношениях, хотя они изначально были бессмысленны. У меня Марина послезавтра возвращается. У Ланы муж с раздельным входом, а теперь еще и Лондон со старушкой-королевой. Поживет моя женщина-кошка на берегах туманного Альбиона, потрется среди биржевых спекулянтов и будет вполне соответствовать фразе: «Красиво одевается, красиво говорит и знает в совершенстве английский и иврит». Но все равно жалко. Вообще какой-то тяжелый выдался месяц.

— Можно я буду тебе писать, Повелитель? — вдруг спрашивает Лана.

— Зачем?

Она тихо растягивает слова своим низким голосом, почти шепчет:

— Ну, есть много зачем. Чтобы знать, что в этом изменчивом мире что-то остается по-прежнему. В прежнем порядке. Я твоя кошатина, ты мой Повелитель. Это неизменно. Тебе было хорошо со мной?

Я киваю. Лана на меня всегда действует оглупляюще, поэтому изрекаю очередную глупость:

— Не плохо. Могло быть хуже.

Женщина-кошка не обижается. Мягко смеется. Мы же понимаем друг друга и без дурацких слов. Потом она достает что-то из сумочки и подает мне. Это кожаный собачий ошейник. А может, не собачий. Я не специалист.

— Что это?

Лана смотрит мне в лицо своей неясной улыбкой. У нее не глаза, а какой-то бесконечный калейдоскоп цвета!

— Если ты остаешься моим хозяином, надень это на меня. Кошка же не может без хозяина. Муррр?

Я понимаю, что в этот момент Лана по-своему доказывает мне свою любовь и верность. Молча беру у нее ошейник и застегиваю на нежной шее, которую столько раз целовал. Знак покорности. Самая независимая кошка не может жить без хозяина. Кто-то же должен гладить ее и понимать.

Время, отпущенное нам на двоих, истекает. Рассчитываемся, идем к «зверьмобилю». Знакомые домики мелькают за окном машины в обратном порядке. Вот и все. Песталоцциштрассе. Приехали. Лана целует меня в губы. «Будь осторожен, мурзичек! Выздоравливай!» Потом почти выталкивает из «Ниссана», и «зверьмобиль» стремительно исчезает за углом. Стою на каменной мостовой, опустив руки. Одинокий Повелитель. Как каменный фараон в бескрайней пустыне. Смотрю на старую церковь. Возле нее я больше никогда не увижу темно-серый «Кашкай» и не услышу нетерпеливый голос: «Ну, ты где уже?» Губы отчего-то дрожат. Еще одно отделение в сердце намертво захлопнулось. Колокола.