Глава 10

Над Песталоцциштрассе под жизнеутверждающее звяканье колоколов встает заря нового дня. Это, конечно, слишком поэтично сказано: «заря»! Так, незначительное освещение с небес. Светлые сумерки. И опять включили дождь. Начало третьей недели октября.

Сижу на кухне, «сегоднякаю» чем бог послал. Послал он скромно, но разнообразно: два вареных вкрутую яйца с хлебом-маслом и большой яркий апельсин. Апельсин своим оранжевым существованием опровергает мою уверенность в том, что весь мир состоит из холодной бесцветной Баварии. Есть еще и другие края, где круглый год жарит солнце и на тамошних елках качаются апельсины. Радио над столом бодро рапортует о дорожных пробках. Рапорт ненадолго прерывают Бейонсе, Шакира и Джордж Майкл. Заткнуть бы их всех, но лень привставать и тянуть руку. Пускай достают.

Сегодня встречаюсь с Ланой — едем к Лизе и Себастьяну, поищем алиби Алоиса Кальта. Ханс и Гретель пропали вечером тринадцатого июня тысяча девятьсот девяносто первого года. Себастьян вполне мог в это время работать в «азюльхайме» и знать Харуна. Но если он ничего не знает про афганца, тогда я перехожу в крутое пике. Что делать дальше — непонятно. Еще раз встретиться с Кальтом? А вдруг он все придумывает? Басни дедушки Крылова. Необходимо подтверждение его слов. Если я докажу, что Кальт не мог убить детей Райнеров, тогда все дело «Баварского монстра» вешается на гвоздик в туалете. Короче говоря, если бы да кабы, да во рту росли грибы, был бы не рот, а целый огород! К тому же встает вопрос: что вообще случилось с Хансом и Гретель? Алоис Кальт утверждает, что детей убила его жена. Но почему Беа это сделала? И куда делись тела?

Понедельник ползет, как сытая анаконда по амазонской сельве. Каток времени неторопливо подминает под себя час за часом и прокладывает все дальше дорогу моей судьбы. Колокола добросовестно отмечают пройденные километры жизни. Депрессия помогает мне ничем не интересоваться, а физическая недостаточность — ничего не делать. Скоро обед. С ностальгией вспоминаю фаршированные перцы. Теперь придется что-нибудь придумывать. Хорошо женщинам: захотела поесть — взяла и приготовила!

Звонит одна из теток моей Марины. Эту тетку я не знаю. У Марины целый полк родственников, и все ее генеалогическое древо выучить наизусть сложно. Как «Сказание о полку Игореве». Тетка Алла выспрашивает про поездку Марины с детьми в Казахстан, про здоровье Наташи. Как умею — отвечаю. Я всегда говорю правду, но не всегда всю.

Заканчиваю разговор с любопытной теткой Аллой и бреду на кухню. Не стану я делать никаких блестящих открытий в кулинарии, а тупо сварю себе пельменей. С этим я справлюсь. В морозильнике лежит целый мешок. Пельмени — настоящие русские. Куплены в русском магазине. В Нашем Городке процветают три магазина, торгующие русскими продуктами: икрой, варениками, пельменями, сгущенным молоком, кефиром, конфетами, колбасой, печеньем… Всем на свете. Есть даже портвейн «Три семерки», известный в народе как «Три топора». В русских магазинах есть отделы деликатесов братских народов: польский, румынский, украинский, казахский… Польская водка, румынская брынза, украинское сало, казахстанское казы и многое другое. Как любит приговаривать Яша Бельцман (еще один знакомый): «Вот так мы здесь и мучаемся!»

Я не мучаюсь. Сварил пельмешек, поперчил, добавил в тарелку сметаны, приготовил кофе со сливками. Обед готов. Кушай, дорогой, только не обляпайся!

После еды решаюсь прочитать сказку братьев Гримм «Гензель и Гретель». Беру толстенный фолиант на немецком, укладываю себя на диван и читаю про лесной дом из хлеба с окнами из сахара и крышей из пряников, про ведьму-людоедку, которая ест детей. Страшненькая сказка. Даже задремал, чтобы не бояться.

Лежа на диване, дотянул до пяти часов. Было трудно, но я справился. Удары колоколов напоминают, что пора вставать и включаться в беспокойную жизнь. Костюм, рубашка, галстук в тон. В гостях встречают по одежке, а провожают по заднице. Пинками. Сигнал мобильника зовет меня на улицу. Это Лана. Прислала эсэмэску. Как маленькая: «А Вадик выйдет?» Оглядываю себя в зеркало. Да уж. Наш пострел изрядно постарел! Стих такой.

Леди-кошка сегодня прямо с работы. Мое наблюдение подтверждает ее строгий деловой костюм а-ля бизнесвумен, строгий деловой парфюм и строгий деловой макияж. Сразу видно, что это не какая-то вульгарная помазюка в туалете ночного клуба, а минимум сорок минут работы профессионального стилиста. На заднем сиденье лежит бриф-кейс из дорогой кожи.

После взаимных приветствий Лана сразу сообщает «Кашкаю» бешеную скорость. Она хорошо знает дорогу в ту часть Нашего Городка, где живут Лиза с Себастьяном, сама там живет. Въезжаем на мост через Майн. С высокого моста открывается чудесный вид на замок. Огромное четырехугольное здание, как каменный корабль, величественно плывет на фоне багрового заката. Редкий дождь придает картине немного горечи, как капелька пряности сообщает пикантность редкому блюду.

Пересекаем серо-стальные воды Майна и углубляемся в заречную часть города. Один поворот, второй, третий, четвертый, пятый. Смотрю в окошко на редких прохожих. Вот шагает здоровенный толстый мужик в клетчатой шотландской юбке с маленькой азиаткой под мышкой. Может быть, и правда шотландец? Бессмертный горец Дункан Маклауд? На углу шумит кучка футбольных фанатов с длинными шарфами на шеях. Один, с заячьими ушами на резинке, размахивает бутылкой пива. Болеют за своих. Обгоняем парня на велосипеде. Он гордо подставляет холодному ветру с дождем пятнадцатисантиметровый колтун на голове. Разные мы — жители Нашего Городка, жители Баварии, жители мира, но все умещаемся на небольшом шарике. Он у нас один на всех. Запасного нет. Поэтому лучше не ссориться. А кто с мечом к нам придет, тот в орало получит! Такое правило.

— Мне по почте прислали штраф за превышение скорости. Щелкнули в городе, — жалуется мне Лана, разглядывая мелькающие домики. Почти приехали.

— Неудивительно, — бурчу я. Ее манера езды больше годится для Книги рекордов Гиннесса, чем для планомерного перемещения в пространстве. Но это мое субъективное мнение. — Много содрали?

— Я «полиняла» на двадцать пять евро! — зло шипит женщина-кошка.

— Терпимо.

— Нет, чтобы пожалеть девушку! Вот ведь хрюня!

Жадность не мешает женщине-кошке внимательно следить за номерами домов. Кажется, приехали. Паркуемся возле подъезда. Рядом мокнет красная «Мазда» Себастьяна. Лана выходит из машины вместе со мной. Понятно, больше не хочет скучать одна. Я помалкиваю. Просто звоню в квартиру Себастьяна. Дверь в ответ на звонок призывно жужжит — мы входим.

Себастьян встречает нас в полутемной прихожей. Улыбается, жмет нам руки. «Халло! — Халло!» Он высокий, полный, с красивой сединой на висках. Типичная немецкая внешность. Бюргер. За столько лет жизни в Баварии от совхозного специалиста ничего не осталось. Из кухни выбегает Лиза — невысокая, кругленькая, симпатичная. Я представляю Лану: «Мой водитель на сегодняшний вечер». Кошка-водитель застенчиво хлопает наклеенными ресницами. Следуя приглашению хозяина, проходим в гостиную.

В гостиной находится еще один человек. Навстречу нам с кресла встает незнакомый пожилой мужчина. «Халло! — Халло!»

— Юрген Уль, — представляется мужчина.

— Комиссар Уль! — со значением поправляет его Себастьян. — Мой старинный друг! Интерпол!

Еще один комиссар полиции! Я с подозрением смотрю на него, но с Крюклем ничего общего. Уль улыбчивый, доброжелательный, на пингвина совсем не похож. Называем комиссару свои имена. Садимся вокруг стола. Лиза накрывает к чаю. Печеньки, пряники, рулетики.

Я не люблю странных людей. Может быть, потому, что сам странный? Но для Себастьяна мое подсознание делает исключение. Он мне почему-то симпатичен своими заскоками. А их у него немало. Накопил за долгую жизнь. Например, Себастьян разработал собственную теорию продления жизни. Она базируется на том факте, что при движении организм человека выделяет токсины, которые наносят вред, а значит, сокращают жизнь. Себастьян пришел к гениальному, с его точки зрения, выводу о том, что нужно двигаться как можно меньше. Что-то вроде лозунга: «Движение — это жизнь», только наоборот: «Неподвижность — это жизнь». В конце концов, рациональное зерно в его теории имеется. Ведь некоторые деревья живут тысячи лет. Сам Себастьян перешел на малоподвижный образ жизни и под девизом «Хочу быть деревом!» надеется пережить какую-то трухлявую японскую криптомерию.

Другая его придурь охватывает техническую сферу. Инженерное образование ищет выход. Себастьян убежден, что, если здесь, в Баварии, кому-нибудь надеть на голову алюминиевую кастрюлю, а другому чудаку надеть такую же кастрюлю, например, на Дальнем Востоке, то оба без труда смогут общаться друг с другом. Типа, алюминий проводит звук на любое расстояние. Себастьян утверждает, что давно бы уже выбросил свой телефон, если бы смог найти алюминиевую кастрюлю. К сожалению, таких кастрюль в продаже нет. Сплошная нержавейка. По мнению Себастьяна, всемирный заговор хозяев коммуникационных корпораций специально лишает человечество такого легкого и дешевого средства связи.

В политике Себастьян тоже нашел свой оригинальный путь. Иначе он не был бы Себастьяном. Как-то раз он решил не признавать Федеративной Республики Германии как субъекта международного права. Ни больше ни меньше. Теперь он живет в виртуальном кайзеровском рейхе. Купил у какого-то самопровозглашенного рейхсканцлера удостоверение личности и вполне счастлив. При случае тычет этим удостоверением в нос. Федеративную Республику называет коммерческой фирмой, созданной американскими евреями для выкачки денег из трудолюбивых немцев. Лиза не мешает ему сходить с ума. Смотрит на своего Себастьяна как на седого непоседливого мальчишку и только тихо улыбается, когда того заносит на поворотах. Наверное, это любовь?

Есть у Себастьяна еще несколько любопытных сумасшествий, но я думаю, что и этих вполне достаточно, чтобы обеспечить себе интересную, насыщенную жизнь.

— Вы как-то говорили, что работали в «азюльхайме»? — задаю я ему вопрос, когда чашки с чаем пустеют.

— Да, было дело, — охотно откликается Себастьян. — Мы тогда сюда только приехали. В эту фирму ФРГ. Помнишь, Лиза? Возле «шрота» есть центр помощи беженцам. И меня направили туда на работу. А что тебя это заинтересовало, Вадим?

— Я ищу одного человека, афганца. Он жил в этом центре в начале девяностых.

— Как его звали?

— Харун. Молодой парень. С ним была больная мать.

Себастьян напряженно задумывается. Чтобы ему не мешать, мы вполголоса беседуем между собой о пустяках.

Наконец он поднимает взгляд от скатерти и говорит:

— Был такой. Точно. Молодой афганец с матерью. Как его имя, сейчас не вспомню. Но я недолго там проработал. Тебе лучше спросить у подруги комиссара Уля, она в этом центре провела всю свою жизнь. Допахалась до должности директора. — И поворачивается к другу: — Майя ведь недавно ушла на пенсию?

— Совсем недавно, Себастьян. Два года назад, — смеется комиссар Уль.

— Неужели прошло уже два года? А мне казалось, что только вчера мы отмечали ее пенсию в ресторане. Ах, это легкокрылое время!

Уль поворачивается ко мне и, улыбаясь, приглашает:

— Приезжайте завтра к нам в гости, герр Росс. Вдвоем с вашим очаровательным водителем. Майя будет рада вспомнить работу. Она очень скучает по своим беженцам. И мне будет приятно.

Он подмигивает Лане, и та довольно улыбается в ответ. Соблазнила старика, кошка!

В общем, поездка к Себастьяну оказалась не зряшной. Наш барон Мюнхгаузен познакомил меня с приятным комиссаром Улем, который, во-первых, не похож на пингвина и, во-вторых, показал тропинку, которая может привести к Харуну.

Вечером я опять в просторной спальне под крышей дома с двумя раздельными входами. Уже накормлен, раздет, искупан и уложен в постель. Десерт.

— Сегодня день кошачьей ласки! — игриво шепчет Лана, проводя своими пальчиками там, где надо и не надо.

— А кто кого ласкает? — прерывающимся голосом интересуюсь я. Эта кошка знает мужское тело лучше самого тела.

— Как захочет хозяин. Мурррр! Праздник Повелителя, — мурлычет Лана.

Я молчу. Нет возможности отвечать. Ее нежные руки не дают сосредоточиться.

— Я вдохновляю тебя, желанный?

— Да-а…

— Я хочу тебя… Почитала твои книги. Понятно, что книга — это часть тебя, но мне нужно тебя живого. Книжки — это твои игрушки, а для меня ты — моя игрушка. Желанная!

Лана шепчет все жарче, ускоряя движение ласки. Стены спальни начинают куда-то плыть. Я теряю контроль над собой, своим сознанием. «Поддайся искушению: оно может больше никогда не повторится». Не помню, кто сказал. Может быть, Лана?

…Через время возвращаюсь сознанием в спальню. Тело-то ее не покидало. Что со мной было? Где я был? Рядом нежное мурлыканье:

— Спасибо, хозяин. Я заслужила поцелуй?

С трудом поворачиваю голову. Чмокаю туда, куда достали губы. Слышу еле слышное:

— Sorry. Засыпаю. Мурррр…

Ночь чувственно прожита. На следующий день дома еще и еще раз прослушиваю свой разговор с Алоисом Кальтом, записанный на диктофон. Сам не знаю, что хочу там найти. Вдруг я упустил что-то важное? Но ничего такого важного не слышу. Максимилиан Грубер, Ханс и Гретель, Беа, Крюкль, Харун, Наджия, Гоншорек… Чужие имена, ставшие знакомыми и близкими. И ни-че-го. Разговор об оплате моей работы. Кальт обещает… Он богач. А говорят, что преступление не окупается. Ну, да ладно. В конце концов, я же не сыщик в длинном пальто. Может, сегодня Майя вспомнит про Харуна?

Обеденный перезвон колоколов. Из голодной комы меня опять вытаскивают пельмени. Мешок с ними еще очень большой. Кофе с сахаром и сливками достойно завершает скудное пиршество. Что касается погоды, то старинный русский поэт Василий Тредиаковский в своем забытом шедевре «Описание грозы, бывшия в Гааге» дал исчерпывающую картину разгула свирепой европейской природы.

С одной страны гром,

С другой страны гром,

Смутно в воздэхе!

Ужасно в ухе!

Набегли тучи,

Воду несучи,

Небо закрыли,

В страх помутили!∗

Не А.С. Пушкин, конечно, но тоже впечатляет, если вдуматься. Пушкина все равно тогда еще не было. В те времена общественность волновал Вас. Тредиаковский. «Ужасно в ухе!»

Проще говоря, сегодня темно, пасмурно, на небе расслюнявились набегшие тучи-воду несучи, мочат дождиком. Самое то, чтобы ездить по гостям.

Лана долго ждать себя не заставляет. Заканчивает работу — и сразу ко мне. В своей рабочей униформе — стильной, изысканной, дорогой. Бизнесвуменовский костюм, ошеломительные духи, потрясающий макияж. Не директор, а куколка.

Стремительно мчим к комиссару Улю. Опять на другую сторону Майна, в Дам. Все туда же, где обитают архитекторы, юристы, врачи, исполнительные директора и, как выясняется, полицейские комиссары. Люди с высокими доходами и запросами. Элита Нашего Городка.

Комиссар Уль живет в двухэтажном доме на краю города. Тремя участками дальше начинаются зеленые кустарники и редкие купы деревьев. Дорога уходит куда-то к автобану на Вюрцбург. Выложенная плиткой площадка перед домом предлагает поставить на нее машину. Так мы и делаем. Дважды грустно пикнув на прощание сигналкой, «зверьмобиль» покорно остается ждать. Не скучай! Обходим фасад справа. Парадный вход в жилище Уля с торца. Дверь как дверь — навороченная до невозможности. Большой панорамный глазок, видеокамеры, направленные в разные стороны, забавный звонок, говорящий писклявым голосом: «Халло, откройте двери!»

В дом нас запускает не Уль — он в недрах, а высокая, худая женщина, загорелая до черноты. Жертва солярия. Теперь я понимаю слабость Уля к ласковым сетям соблазна женщин типа Ланы. Секс с испепеленной в печи солярия особой наверняка сводится к аскетичной формуле «дрочи-бормочи».

— Майя Винтер. Легко запомнить — как пчела, — представляется женщина, пожимая нам руки.

Лана с недоумением смотрит на нее. Видимо, не смотрела популярный немецкий мультик «Пчела Майя».

Проходим в огромную гостиную. А домик-то с секретом. Он построен на крутом склоне холма. С улицы — два этажа, с тыльной стороны — три. Первый этаж превращается во второй. Широкие стеклянные двери из гостиной ведут на каменную террасу. Сейчас она мокрая и пустынная, но я представляю себе, как чудесно на ней летом. Сидишь в шезлонге и любуешься панорамой. Перед тобой бескрайние просторы: луга, перелески, силуэты далеких гор. Хорошо! Даже слишком.

Кому как, а мне в таких благоустроенных домах становится не по себе. Почему-то тревожно. Кажется, что жить в таком великолепии нельзя. Встречать каждый рассвет на залитой солнечным светом террасе. Вдыхать свежий ветерок с запахом полевых цветов. Любоваться со стаканом пива в руке, как солнце садится за горы. Так ведь станет страшно умирать! Не будет просто причин. А если нет причин, то и умирать незачем. В общем, в таких домах мне становится неуютно. Не жили хорошо, нечего и начинать. Эх!

Откуда-то выныривает Уль. «Халло! — Халло!»

— Вы располагаете временем, герр Росс? — смущенно спрашивает Майя. — Может быть, сначала выпьем по чашке кофе? Или вы торопитесь?

Почему бы и нет? Кофе много времени не займет. Русаки меня учили, что, если немцы приглашают на чашку кофе, не раскатывай губу, можешь быть уверен, будет только чашка кофе. Занимаем места за столом. Неожиданно! Судя по всему, одним кофе мы не отделаемся. Опровергая сложившееся мнение о сухом немецком гостеприимстве, стол уставлен тарелками, блюдами, бутылками. Что-то типа мини-свадьбы. На отдельном столике серебрятся посудины с чем-то серьезным: мясо, рыба? Комиссар Уль разливает коньяк по рюмкам. Женщины протестующе пищат, но соглашаются. Ну, как обычно. И начинается! Размахнись рука, раззудись плечо!

Наш гастрономический разгул так же похож на скромное кофепитие, как ресторанный банкет на тюремную кормежку. Под коньячок хорошо идет горячее из серебряных посудин. В коротких промежутках между рюмками Уль рассказывает забавную историю из своего детства. Роль Судьбы в жизни рода Улей. Перескажу.

Когда комиссару было восемь лет, он жил с родителями в небольшой гессенской деревушке. Школа в деревне была маленькая, туалет «М» и «Ж» располагался отдельно, в старом сарае. Как и большинство несозревших мужчин, карапуза Юргена очень интересовало, что происходит в женском туалете. Особенно когда туда заходит их пожилая учительница. Как-то раз он поддался пагубной страсти и на перемене, когда учительница закрылась в туалете, залез на крышу сарая. Крыша оказалась гнилой, и будущий комиссар приземлился со страшным грохотом прямо перед учительницей. Форс-мажор! Пока та судорожно пыталась привести себя в порядок, Юрген в панике сбежал домой. Вечером учительница пришла к Улям и вызвала отца на улицу для секретного разговора. Маленький Юрген с ужасом ждал своего скорого и бесславного конца. Однако когда отец вернулся домой, то хохотал во все горло. Мать спросила его, зачем приходила учительница, не натворил ли их непоседливый сорванец что-нибудь в школе? Отец рассказал, что тридцать семь лет назад, когда ему тоже было восемь лет, он сам залез на крышу этого сарая, провалился и приземлился точнехонько перед молоденькой учительницей, только поступившей на работу. Это была та самая пожилая учительница, которая сейчас учила его сына. Судьба…

Посмеялись. Перешли к сладкому. Все уже пьяные-пьяные. Неконтролируемое дружелюбие.

— Дорогая, герр Росс хотел у тебя узнать об одном человеке, — обращается к жене комиссар Уль.

Майя — моя путеводная нить. Она с трудом изображает внимание. Причина уважительная — пять рюмок коньяка. У меня губы живут самостоятельной жизнью и обращают мало внимания на то, что мне тоже хочется что-то сказать. С усилием беру губы под контроль и заставляю их двигаться в нужном мне направлении.

— Меня интересует один афганский беженец. Харун. С ним была мать — Наджия. Они жили здесь в начале девяностых. Мне очень нужно его найти.

Майя черкает на бумажке какие-то каракули.

— О’кей, я посмотрю в базе данных. Только не сейчас. Извините.

Безусловно, я соглашаюсь. Сейчас действительно совершенно невозможно. Пять рюмок коньяка! Шары в кучу не собрать. Как же Лана меня повезет обратно? Женщина-кошка пила наравне со всеми, поэтому и пьяна наравне со всеми. Коньячная тематика ей оказалась близка.

Майя принимается убирать со стола ставшую лишней посуду. Лана помогает ей. Женщины надолго пропадают в кухне. За столом остается только мужской клуб «Без баб». Уль наливает еще по рюмке.

— Можно задать вам вопрос, герр Росс? Почему вы ищете Харуна?

Полицай — везде полицай! Все ему надо знать. Я, как умею, рассказываю про Алоиса Кальта, Райнеров, Крюкля. Уль внимательно слушает.

— Любопытная история. Я сам много лет назад работал с Хеннингом Крюклем. До перехода в Интерпол. Не скажу, что это был лучший отрезок моей жизни. Крюкль — человек на любителя.

— Его не любили?

— Не то слово, — хмыкает Уль. — Крюкль старался подавить всех, с кем имел дело. Его принцип общения с людьми: «Всем молчать и всем бояться!» Я думаю, что он и сейчас не изменился. Как козлов ни крась, оленями не станут!

Я пьяно хихикаю. Супер! И пингвинов как ни крась…

— Вы держите меня в курсе своих розысков, — просит Уль. — Кто знает, к чему они могут привести.

— О’кей…

Лана категорически отвергает предложение Уля вызвать нам такси. Повезла меня сама. Управляет «Кашкаем» аккуратно, скорость превышает не более чем на десяток километров. С усталой нежностью поглядывает на меня.

— Куда тебя, мурзичек? Домой или, может быть, ко мне на десерт?

— Сегодня я не смогу у тебя остаться. Марина будет звонить. С воскресенья не разговаривали. Что там, в Казахстане?

Воды озер темнеют. Начинает штормить. Ревность…

— Отличненько! Учти, я ревную и могу уйти. Топ-топ-топ!

— Ты что, Ланка? Я же женат, и ты это знаешь.

Полные губы печально улыбаются.

— Ничего. Не обращай внимания. Классическая сцена кошачьей ревности. А ты как хотел? Животное — оно и есть животное. У него свои инстинкты…

Я глажу Лану по тугому бедру. На моем тайном языке это означает: «Не расстраивайся, девочка. Смотри внимательнее на дорогу». Ревновать? А оно того стоит? Ревность — безмозглое чувство. Горький шоколад наших отношений все равно скоро растает. Но зачем Лане говорить об этом заранее?

— Я хочу ревновать тебя ко всем твоим муськам и буду, потому что знаю — ты сам меня очень ревнуешь, — упрямо ворчит леди-кошка. — Тоже чувствую. Так ведь не должно быть?

Мои муськи?! И откуда она берет этих мусек?