Книга: Убийца прячется во мне
Назад: Глава пятая Шлифовка. 25 октября, четверг, первая половина дня Детская дружба, или Очевидное-невероятное
Дальше: Глава седьмая Решение. 26 октября, пятница Неявные связи, или Как искать черную кошку в темной комнате

Глава шестая
Доводка. 25 октября, четверг, вторая половина дня
Опять о странностях дружбы, или Необъясненные неясности

До кабинета следователя мы добрались к полудню. Роман Антонович поджидал нас с явным нетерпением, однако мне показалось, что он прячет в рукаве какой-то козырь. Не могу объяснить, с чего я так решил, может, оттого, что глаза у него посверкивали, и вообще был он доволен, как кот, которому сметану еще не налили, но уже показали. Но слушал доклад профессора внимательно, а когда тот закончил, спросил:
— Интересно, но правду ли говорит, как проверить?
— Не беспокойтесь, я уже проверил.
— ???
— Помог. Покупателя подыскал.
— Да откуда же он взялся?
— Дорогой мой, разве вы не знаете, что наших коллег можно встретить где угодно? Я больше тридцати лет преподаю и связей со своими учениками стараюсь не терять, очень, знаете ли, в работе помогает. Короче. Расчет был простой, если Алла Константиновна сказала правду, помощь она примет. И она приняла, да не просто приняла, а с радостью, чуть ли не руки мне целовала.
— Могла сыграть, в смысле, изобразить радость.
— Так я же проверю, состоялась сделка или нет. А учитывая, что Петр Петрович уже моему знакомому позвонил (часа не прошло) и встречу на сегодня назначил, думаю, тут все чисто, можете не сомневаться.
— Значит, Жилиных можно вычеркивать из списка подозреваемых? Ну, и ладно, они меня уже не очень интересуют. Вы хорошо сработали, Иван Макарович, спасибо, но и у меня кое-что интересное найдется.
И с несколько заговорщицким видом следователь полез в папку, нарочито медленно вытащил два листочка, сколотых скрепкой, просмотрел (будто не изучил еще до нашего прихода) и передал Ивану Макаровичу:
— Вот, извольте полюбопытствовать. Перевод прилагается.
— Ничего, — буркнул профессор, предчувствуя какую-то каверзу, — немецкий я еще не забыл, разберу как-нибудь.
Зная, что я владею только английским языком, Иван Макарович открепил перевод и передал мне. Из бумаги следовало, что препарат (тот, которым был отравлен Леонид Штерн) произведен не в России и не в НИИ «Химик», а, скорее всего, в Германии. Установить это удалось потому, что новый, отличный от общепринятого, технологический процесс, изобретенный нашими химиками, давал некую особость конечного состава препарата. Небольшую, никак не влияющую на чистоту экспериментов, но достаточную, чтобы быть обнаруженной экспертизой.
— Интересно, правда? — скромно осведомился следователь. — Не в пользу вашей немочки бумага, не так ли?
— А что это немецкая полиция вам так быстро отвечает? — сварливо спросил Иван Макарович, уклоняясь от ответа на неприятный вопрос. — Странно.
— Ничего странного, мы же не вчера запрос послали. А с немецкими коллегами у нас уже давно установились прочные деловые контакты. Совместные мероприятия, командировки по обмену опытом и так далее. Мы им сразу заключение наших экспертов переслали, а немцы — люди пунктуальные, отвечают быстро. Я понимаю ваше огорчение, но теперь мы точно знаем, яд был привезен откуда-то оттуда. А из всей компании это могла сделать только Эльза Францевна. Придется вам признать очевидное.
— А об этом вы предпочли забыть? — ткнул пальцем в документ профессор. — Вот тут в конце мелким шрифтом особое мнение профессора Фишера.
— Где, где? — встрепенулся я. — Никакого особого мнения тут нет!
— Дайте-ка. — Иван Макарович выхватил у меня перевод, наскоро пробежал глазами и, хмыкнув, пояснил: — Так и есть, особое мнение не перевели, не сочли, понимаешь, нужным. Тут ведь всего-навсего сказано, что препарат, скорее всего, изготовлен год назад. Ясно? Го-од. Лукавит наш друг, не замечает того, что в его версию не укладывается. Отбрасывает, будто это незначительная мелочь.
— Это и есть мелочь, уж извините. Во-первых, особое мнение есть особое мнение. Оно потому в сноску вынесено, что в официальный акт не вошло. А во-вторых, Эльза Францевна постоянно с этим препаратом работала, так разве не могла она малую толику заранее припрятать до лучших времен?
— Могла. Только она что же, еще год назад брата отравить решила? То есть заранее предвидела, что тот ее попытается обмануть, и начала готовиться. Значит, она, по-вашему, ясновидящая? Тогда вам придется в биографии Эльзы Францевны покопаться и доказать, что она была ученицей бабушки Ванги. А иначе не прокатит.
— Прокатит, да еще как, и не нужно ерничать. Лучше честно признать свое поражение, что, я уверен, вы и сделаете, когда еще кое о чем узнаете.
— А-а-а, так это не последний сюрприз?
— Точно так. Вы знали, что Леонид Штерн оставил завещание? Не знали? А он оставил, представьте себе. И по этому завещанию доля в «Комп-сервисе» отходит жене, а вот квартира, точнее полквартиры, он сестре оставил. К сожалению.
— Рад за Эльзу. Она сильно на свою науку потратилась. Будет бедной сиротке небольшая компенсация.
— Ну, компенсация-то довольно приличная, на «пол-ляма» баксов, как-никак. Да только не получит она ее, скорее всего. Убийца не может наследовать своей жертве.
— Как вы о завещании узнали? Насколько помню показания Катерины, она заявила, что муж завещания не составлял. Оно что, оглашено?
— Пока нет. Аркадий Александрович подсказал.
— Аркадий? Ну, надо же! Наш пострел везде поспел. А он-то откуда знает?
— Говорит, Леонид с ним советовался. Спрашивал, как правильно завещание составить. Можно ли его от руки написать или надо обязательно напечатать и нотариально заверить? Аркадий говорит, что порекомендовал другу нотариуса, с которым прежде дело имел, мы его и навестили.
— А когда, между прочим, завещание составлено?
— Когда, когда? Ну, какая разница?
— А все же?
— Две недели назад.
— Вы что, уважаемый, нестыковки не видите? Коварная отравительница загодя запасается редким ядом, по которому ее не слишком сложно вычислить. Ни ссор с братом еще не случилось, ни завещания, а она запаслась. На всякий случай, что ли?
— Согласен, некоторые мелкие шероховатости имеются. Но какая разница, чем Эльза Францевна руководствовалась? Тем более всем известно, что немцы народ основательный, все по заранее разработанному плану делают. И как хотите, но завещание — это мотив. А что, нет? Вы все говорили: «У Эльзы мотива нет». Так вот он, мотив. Просто железобетонный мотив, всем мотивам мотив. Я ее под стражу не беру только из уважения к вам, Иван Макарович. И потому еще, что деться ей некуда, из страны ее не выпустят, так пусть погуляет последний денек на свободе.
— Вам еще надо будет доказать, что Эльза знала о завещании.
— Не придется. На имеющемся материале я и санкцию получу, и обвинительное заключение напишу.
— Значит, в субботу?
— Задержу? Да. Или в воскресенье, не принципиально. Дело, считайте, закрыто.
— Я все же считаю вас, Роман Антонович, порядочным человеком. И если к выходным представлю вам доказательства против кого-то другого…
— …я, безусловно, обвинения с вашей клиентки сниму. Поймите, Иван Макарович, против Эльзы, как таковой, я ничего не имею. Моя задача — преступников ловить, и, если по имеющимся в моем распоряжении материалам преступница Эльза Штерн, арестую ее. Выяснится, что есть более весомые улики против Иванова, Петрова, Сидорова, на них внимание переключу. Ничего личного.
— Вот и хорошо. Мы договорились: до выходных вы Эльзу не трогаете, завтра вечером встречаемся и подводим итоги.
— Идет.

 

Уезжали мы, чего скрывать, в подавленных чувствах. Иван Макарович попросил отвезти его в агентство и всю дорогу мрачно отмалчивался. Я не решался его беспокоить, думая о том, что так и так неладно выходит: либо Эльза нас обманула, либо она таки не виновата, просто мы этого доказать не умеем. В обоих случаях дурни мы бессмысленные, а не сыщики. Так что профессора можно было понять.
Он между тем извлек трубку из кармана и, покопавшись в адресной книге, набрал номер: «Авессалом Пантелеевич, день добрый… Да, я… Как поживаете?.. И я неплохо… Ну, что ж поделать, коли жизнь нынче такая суетная, что только по нужде друг о друге вспоминаем, вот и сейчас мне ваша помощь требуется… Нет, что вы, сущий пустяк, по вашим возможностям, много времени не отнимет. Пробейте-ка мне одного человечка… Нет, что вы! Не секретный. Звать Иванов Аркадий Александрович, завлабом трудится в НИИ «Химик»… А все, что есть: где родился, учился, куда ездил, кто родители и так далее. Любая мелочь интересует».
Дав отбой, профессор мрачно пояснил: «Надо же что-то делать. Не сидеть же сиднем, наблюдая, как нашу клиентку притапливают». Когда добрались до «Интеллекта», он вежливо, но решительно попросил пока его не беспокоить, поэтому я, не говоря лишних слов, проследовал в комнату отдыха. Есть у нас такое специальное помещение, где оперативники, не имеющие поручений, могут скоротать время за чаепитием и просмотром телепрограмм. Однако едва я успел допить чашку, как в комнату заглянула секретарша и сказала, что Иван Макарович меня к себе просит.
Профессор, когда я к нему зашел, выглядел уже нормально: если и не повеселел, то восстановился, от былой депрессии и следа не осталось. Он, по устоявшейся привычке, бодренько рисовал треугольнички и даже бурчал некий мотивчик, опознать который я не смог бы при всем желании. Первым делом профессор принес мне свои извинения:
— Выбил он меня из колеи, поганец. Расстроил. Хороший наш Рома следователь, но увлекающийся. Однако человек он порядочный и прессовать невиновного не станет, особенно если ему другую версию подкинуть.
— Только она должна быть убедительной, иначе ничего не выйдет. Роман Антонович, похоже, крепко за свою ухватился, хотя, сдается мне, не прав он. Только доказать это мы пока не можем.
— Вот и займемся, не откладывая, поиском убедительных доказательств, время поджимает. И это уже не пожелания клиентки, а наши собственные амбиции. Думаю, пора бы нам встретиться еще с двумя фигурантами, с которыми мы пока лишь заочно знакомы. Я возьму на себя загадочного Аркадия Александровича, а вам оставлю вдову, тем более что женщин вы любите.
— Я их люблю, конечно, но все же не настолько.
— Хотите — поменяемся, хотя мне Аркадий интереснее.
— Да нет, шучу. Я же не собираюсь за ней ухаживать.
— Тогда в путь. Кузьмич доложил, что Катерина сегодня поработать решила, так что двигайте в салон.
— Я могу сказать ей, что мы в курсе ее личной жизни?
— Почему нет? Смотрите по обстановке. Подождите, не уходите, еще один момент, только позвоню. Алло, Аркадий Александрович?.. Добрый день. Меня зовут Иван Макарович, я занимаюсь расследованием обстоятельств смерти вашего друга, Леонида Штерна, и мне нужно бы с вами встретиться… Да прямо сейчас могу подъехать… Спасибо… Да, знаю, конечно. Только должен сразу предупредить, я частный детектив, разговаривать со мной вы не обязаны… Что?.. Ах, вот как? Что ж, весьма достойная позиция, до встречи. — Отключившись, Иван Макарович повернулся ко мне:
— Знаете, что он сказал? Мне, говорит, все равно, частник вы или сам Генеральный прокурор. Главное, что вы профессионал и занимаетесь поисками убийцы моего друга, а я и сам всей душой желаю, чтобы мерзавец получил по заслугам, а потому все дела отложу и чем смогу, помогу. Вот и посмотрим, насколько он искренен. Вы будете с Катериной о встрече договариваться?
— Не стоит. Она человек своеобразный, не хочу ей время на подготовку давать, постараюсь застать врасплох.
— Пожалуй, с ней так действительно лучше. Тогда последнее: полагаю, будет совсем не лишним уже сегодня нам впечатлениями обменяться. Не против?
— Нет, что вы, сам хотел предложить. Давайте так: тот, кто первым закончит, шлет другому эсэмэс, а встретимся в агентстве.
Дорогу к салону «Престиж» я уже протоптал, поэтому добрался быстро. Заходить не стал, меня там уже видели, а маникюрша и вовсе хорошо запомнила, мы довольно плотно общались. Поэтому, чтобы не светиться, я, припарковавшись, позвонил снаружи. Катерина от встречи не уклонилась, согласилась даже поговорить в машине, причем ни удивления, ни вообще каких-либо иных чувств я в ее голосе не уловил.
Долго ждать она не заставила, появилась минут через десять, видимо, клиенты ей не особенно докучали. Госпожа Штерн оказалась крупной пышнотелой блондинкой, из тех, коих прежде называли дебелыми. Объективно говоря, привлекательна, хотя и очень на любителя. Мне, например, никогда не нравились женщины с тупым, овечьим выражением лица, а у свидетельницы оно именно таким и было.
И даже более того. Фотография таких нюансов не передает, но вблизи Катерина выглядела не просто тупой, но совершенно безмозглой. Ее хотелось немедленно взять на короткий поводок, потому что при взгляде на нее невольно возникало сомнение, что она может самостоятельно перемещаться в пространстве, не натыкаясь на столбы и деревья. И хотя я знал, что это всего лишь маска, действовала она безотказно, мне все время приходилось мысленно себя контролировать.
Личина и впрямь оказалась хороша настолько, что даже вызывала невольное восхищение. Не подумайте, что мне нравилось увиденное, вовсе нет, но порой даже уродливые, безобразные вещи могут восхищать, если выполнены мастерски. Например, фигурки жутковатых африканских божков, кои были в большой моде в недавнем прошлом. В каждой второй квартире на стене что-то такое висело, и хотя подавляющее большинство было тем, чем и казалось, — безвкусными, дешевыми поделками, изредка попадались и настоящие шедевры, приковывающие взгляд, несмотря на нарочитую уродливость, а может, и благодаря ей.
Вот и Катина маска проходила в моем восприятии по такому же разряду. Даже захотелось узнать, когда она свою личину впервые примерила и как долго шлифовала? Если глаза — зеркало души, то души у Катерины Штерн не было вовсе, как нет ее у животных, потому что более всего ее глаза напоминали потертые оловянные блюдца, в которых ничего не отражалось, да и отразиться не могло. Впрочем, сравнение с животным не совсем точное, ей-богу, у любой дворняги взгляд куда осмысленней.
Первым делом Катерина спросила, есть ли у меня какое-нибудь удостоверение. Я тут же предъявил его, но она лишь скользнула взглядом по корочкам, видимо, понимая, что, проявив осведомленность в юридических вопросах, из образа выпадет. Не вымолвив более ни слова, она уселась рядом со мной на переднее сиденье, тупо уставившись прямо перед собой остановившимся взглядом.
Осознав, что просидеть так госпожа Штерн способна хоть целый день и первой не заговорит, я начал задавать вопросы и очень скоро понял, что имела в виду Алла Жилина, говоря о Катерине. Мои вопросы имели тот же эффект, что и плевки горошинами из трубочки по пуховой подушке, то есть ровно никакого. Катерина либо таращилась на меня (мол, не понимаю), либо глупо хихикала, отвечала невпопад, переспрашивала, оставаясь неуязвимой в своей броне тупой безучастности.
Как же, думаю, тебя расшевелить, стерва этакая? Намекнул, что знаю о ее отношениях с Андреем Федотовым — не понимает, точнее, делает вид, что не понимает. Правильно, с такой надо говорить простыми, доступными сознанию дебила словами, иначе так и будет продолжать дурочку валять.
— Давно с Федотовым встречаетесь?
— Да мы уж давно знакомы, он ведь друг моего мужа. Как в гости друг к другу приходим, так и встречаемся. Часто, а точнее не упомню.
— Я имею в виду, как давно вы с ним трахаетесь? — спросил я напрямик, мысленно содрогаясь от такой грубости, которую прежде ни с одной дамой себе не позволял.
— А что значит, «трахаетесь»? — наивно захлопала глазками Катя.
— Это значит, спать вместе, — чуть не закричал я, начиная натурально звереть.
— Нет, сплю я только дома, раньше с мужем, теперь одна. — Я уже готов был взорваться, как она неожиданно добавила: — А с Андрюшей мы сексом занимаемся. Знаете, что такое секс? А-а-а, поняла: «трахаться» означает заниматься сексом? Какое странное слово, никогда не слышала, надо запомнить. Так что с Андрюшей мы не спим. Это ведь глупо встретиться с мужчиной для секса и ложиться спать, вы не находите?
Ну, что сказать? Непробиваема, ничто ее не берет. Ничего, не на того ты, девочка моя, напала, я тебе не интеллигентная Алла Константиновна.
— Но ведь Зинаида Федотова ваша подруга, а вы спите, пардон, сексом с ее мужем занимаетесь. Нехорошо, как думаете?
— Я женщина простая, глупая, мне думать трудно, голова болеть начинает. Да только Зина при муже, а я нынче бедная вдова, кто обо мне позаботится? Мне мужчина нужен.
— Ну, не такая уж вы бедная, хотя могли бы быть гораздо богаче, если бы Леонид Федотович завещания не оставил.
— Завещание? Какое завещание?
— Обычное. Вас он, конечно, не забыл, оставил свою долю в фирме, а вот квартиру сестре отписал.
Ага, проняло, наконец. Оловянные блюдца Катиных «гляделок» вдруг стремительно обрели объем и цвет, где-то в глубине как будто огоньки зажглись. Впечатление, надо признать, жуткое, будто передо мной вдруг появился монстр с лицом, составленным из половинок лиц двух разных людей. Нижняя часть с вялым, безвольным ртом резко контрастировала с горящим, каким-то даже яростным взглядом.
— Это неправда, этого быть не может! Я не раз просила Леню завещание написать, но он всегда отказывался, не собираюсь, говорил, умирать, а время придет, все и так тебе достанется. Признайтесь, вы специально врете, чтобы меня позлить?
— Увы, насчет завещания, правда. Да и зачем мне вас обманывать? Вот координаты нотариуса, сходите, проверьте. Тем более вам все равно нужно к нотариусу зайти, свои права на наследство заявить.
Многократно проверив свою маску-броню на самых разных людях, хитромудрая Катя считала себя готовой ко всему: к неприязни окружающих, к каверзным вопросам следователя. Но к известию, что инфантильный муж, завсегдатай массажных салонов, разом лишил ее полумиллиона «вечнозеленых», оказалась совершенно не готова. На моих глазах маска с нее осыпалась, как плохо наложенная тушь с ресниц, метаморфоза продолжалась стремительно. За пять минут Катерина преобразилась кардинально: пухлые губенки подсохли, сжались в ниточку, и она больше не напоминала монстра, просто передо мной сидел совсем другой, незнакомый человек.
— Вот же скотина, — прошипела незнакомка (я было подумал, что она честит покойного мужа, но из последующих реплик понял: Катерина имела в виду совсем другого человека), — вот же тварь, уговорил-таки.
А дальше, практически без понуждений, рассказала она мне кое-что чрезвычайно интересное. Рассказала, по правде говоря, не совсем верное слово, Катя выговаривалась, слова, вперемешку с грязными ругательствами, хлестали из нее, как фекальные воды из прорванной канализационной трубы, а я ее сумбурные речи запомнил и мысленно причесал. Оказывается, примерно за неделю до дня рождения (точнее Катерина не помнила) Аркадий их навестил. Мужчины предпочли общаться наедине, Катя могла кое-что услышать только тогда, когда харч и напитки в кабинет мужа заносила.
Мучимая природным любопытством, ушки она держала на макушке, но уловила лишь одну значимую фразу: «Что ты беспокоишься, это же не дарственная, в любой момент отменить можно». Это Аркадий сказал, и Катя не совсем поняла, что он имел в виду, увязав этот разговор с подслушанным ею за неделю до того. Если помните, на следствии гражданка Штерн показала, что она не в курсе, зачем Леониду потребовалась большая сумма денег, что она только слышала, как он обсуждал по телефону некую сделку, а какую именно, не поняла.
На самом деле, едва услышав, о каких суммах идет речь, она метнулась к параллельной трубке, но не повезло, собеседники уже прощались, так что понять, что именно они обсуждали, не было никакой возможности. Катерина только и поняла, что звонил Аркадий. Надо же, подумал я в этот момент, прав был профессор, наш пострел везде поспевает. Просто на удивление активен.
Однако железо лучше ковать, пока оно горячо. Поэтому я, пользуясь неадекватным состоянием свидетельницы, продолжал направлять поток ее сознания в нужном направлении. Да, да, я воспользовался болезненным состоянием женщины, в которое сам ее и вогнал, и не надо меня осуждать! В том и состоит специфика сыщицкой работы, чтобы уметь использовать сложившиеся обстоятельства в интересах дела, а иначе преступления не раскрыть.
Но чем дольше я слушал, тем больше убеждался, что, скорее всего, Катерина Штерн не имеет отношения к смерти мужа. Статус-кво ее вполне устраивал. Она знала, конечно, об эротических пристрастиях Ленечки, но не возражала. По ее мнению, главная обязанность мужа состояла в том, чтобы ее содержать, и, поскольку с этой задачей он успешно справлялся, Катя не возражала против мужниных развлечений на стороне, тем более что и ей ничто не мешало делать то же самое.
С Андреем Федотовым Катерина сошлась за полгода до описываемых событий по тем же причинам, что и два года назад с Петром Жилиным — развлечения ради. Нравилось Кате делать ближним разнообразные бяки, а высшим шиком она еще с юности полагала наставление рогов подружкам. Мол, вы все умные, дурой меня считаете, но я верчу вашими мужиками, как хочу. Вот поэтому она последовательно соблазнила обоих друзей мужа, но с разными результатами.
Если Петр связью откровенно тяготился, но, попав в «медовую ловушку», подобно мухе, угодившей в паутину, выбраться из нее самостоятельно не мог, то с Андреем вышло иначе. Ему, оказывается, всегда нравились женщины покорные и недалекие, а его жена Зина, хотя и сосредоточилась целиком на доме, забитой дурочкой отнюдь не была. На первом месте у нее стояли дети, но она не смотрела в рот мужу и не находила нужным ежеминутно восхищаться любой изреченной им банальностью. В этом смысле Катя оказалась для Андрея находкой.
Но и Кате Андрей тоже подходил как нельзя лучше, ибо в постели был груб, а именно такой секс ей нравился больше всего. Леонид же, при всей своей инфантильности, все же был хорошо воспитан, вырос интеллигентным человеком и не мог удовлетворить жену, которая жаждала не нежных поглаживаний и ласкового сюсюканья, а животной, грубой силы. Рассказать о своих чаяниях мужу она, естественно, не могла, а потому находила удовлетворение на стороне.
Но если раньше Катерина просто развлекалась, получая от своих игрищ не только моральное, но и плотское удовольствие, то теперь, после смерти мужа, ситуация изменилась кардинально: рядом больше не было мужчины, готового ее содержать, а насчет того, что одной ей придется туго, Катя не заблуждалась. Нам свойственно порой демонизировать своих обидчиков. Так, в описании Аллы Константиновны, Катерина выглядела чуть ли не Сатаной в юбке. На самом деле она не обладала ни особым умом, ни, тем более, образованностью, только практической сметкой и природной склонностью к интригам. Но ей достало ума понять, что в компьютерах и вообще в бизнесе она не разбирается и уже не разберется. А значит, сможет занять в фирме лишь номинальное положение, подобное положению мужа, с той только разницей, что Леонид, даже не вникая особо в работу, за много лет что-то узнал, в чем-то разобрался настолько, что мог контролировать ситуацию, особенно при дележе прибыли. Катя отдавала себе отчет, что она на это не способна, следовательно, оставшиеся компаньоны вполне могут ее обделить. Более того, она не сомневалась ни секунды, что именно так они и поступят. Теперь Андрей Федотов в качестве любовника превращался из развлечения в нужную, я бы даже сказал, необходимую вещь — Катин персональный страховой полис.
Мадам тем временем начала постепенно приходить в себя. Возбуждение улеглось, она вдруг замолкла на полуслове и некоторое время сидела молча, искоса поглядывая на меня и кусая губы. Видимо, досадовала, что наговорила лишнего постороннему человеку, и теперь решала, как себя дальше держать: то ли снова маску дуры напяливать, то ли оставить все как есть? Еще пару минут Катерина разглядывала меня злыми прищуренными глазами, причем уже не искоса, а в упор и вдруг резко спросила:
— А на кого ты, голубь, работаешь?
— Ну, какая вам разница?
— Не хочешь, не говори, я и так знаю, для немки Эльки стараешься. Вот же ловкач, воспользовался, значит. Увидел, что девушка не в себе, уши развесил, да еще и вопросики подбрасывал. Ха-арош гусь!
— Вам ли меня упрекать? Вы людей используете, почему мне нельзя?
— Понял, значит, что я не такая дура, какой кажусь?
— Сложно было не понять.
— Сметливый, да и Алка, поди, напела. Она давно на меня зуб вострит за то, что с ее мужиком развлеклась. И поделом ей, умной да деловой, не будет впредь хлебалом мух ловить. Подготовила она тебя хорошо, что есть, то есть, только рано, голубь, радуешься, тебе с моих откровений ноль прибытка. Ты ж частник, да и протокола не вел. Если и писанул мою болтовню, так в суде твоя запись не доказательство, точно знаю. А у следака я ни говорить ничего такого, ни подписывать не собираюсь.
— Мне протоколы ни к чему, я не следователь, как вы точно заметили. Мне достаточно того, что вы, я в этом теперь почти уверен, мужа не убивали, а стало быть, мне уже не слишком интересны.
— Значит, больше меня не подозреваешь? Ух, ты, как же мне свезло! Вот спасибо, благодетель. Небось ждешь, что ножки тебе целовать кинусь? Не дождешься! И Эльку твою посажу, она Леню убила, больше некому.
— Это еще нужно доказать.
— Докажем, не боись. Таких песен следаку напою, что мигом Эльку закроет, и квартира снова моя. Как и должно было быть! А хочет золовушка в свою неметчину вернуться, пусть от наследства отказывается. Срок ей до субботы, так и передай, дольше ни дня ждать не стану.
Не попрощавшись, Катя выскочила из машины, со всей дури хлопнув на прощанье дверью. А ведь пойдет, думал я, выруливая на трассу, с нее станется. И какую бы чушь под протокол ни несла, даже за клевету не привлечешь. Снова включит дуру, и ни у одного судьи рука не поднимется ее осудить. Вспомнив, что забыл SMS профессору отправить, остановился, отстукал сообщение и неспешно покатил в сторону агентства.
Мобильник заерзал в кармане минут через пять. Иван Макарович сообщил, что уже выходит. Я находился к «Интеллекту» ближе, да и задание свое завершил раньше, поэтому ждать пришлось около получаса. Чтобы не терять времени даром, я принялся прокручивать в голове детали недавней встречи с госпожой Штерн, дабы изложить их сжато и точно, и так увлекся, что приезд профессора прозевал.
Выглядел профессор довольным. Не светился от счастья, как бывало, когда он, заканчивая расследование, уже в малейших деталях представлял, как и кем было совершено преступление, но радовался явно. Значит, что-то важное узнал. Совещание началось с моего доклада. Насколько мог подробно, я рассказал о нашей встрече с Катериной Штерн. Иван Макарович заинтересованно слушал.
— Вы правы, друг мой, — заметил он, когда я умолк, — в ее состоянии, как вы его описали, стресс сыграл роль психологической «сыворотки правды», так что я с вашим выводом согласен: по всей видимости, госпожу Штерн из числа подозреваемых придется исключить. Какой бы мерзкой бабой она ни была по жизни, она не убийца. Ну, а теперь мой черед вас порадовать.
Аркадий Александрович произвел на меня приятное впечатление. Серьезный, умный, вдумчивый. Не частит, говорит ровно, размеренно. Это на первый взгляд. А присмотревшись, я обратил внимание на мелкие детали, кои человеку, не имеющему подготовки в области психологии, заметить трудно. Вот, скажем, Эльза. Она цинична, лепит, что думает, не заботясь, нравится это кому или нет. Аркадий вроде тоже высказывается прямо, откровенно, только каждое слово через паузу. Крохотную, но мне заметную. А значит, он обдумывает не только фразы, но и отдельные слова, прокручивает их в голове, прежде чем произнести. Следовательно, имеем дело с человеком скрытным, пытающимся выглядеть открытым.
Впрочем, в течение всей беседы он излучал благожелательность и всем видом демонстрировал готовность помочь. Однако чем дольше мы разговаривали, тем больше крепло во мне ощущение, что открытость и прямота Аркадия — лишь маска, подобно тому, как нарочитые тупость и ограниченность — маска Катерины. И что интересно, хотя маски они себе выбрали разные, но одинаково эффективные.
Помните рассказ Аллы Жилиной? Как, несмотря на очевидность происходящего, она долго не могла поверить, что Катерина сознательно их с подругой рассорила? А ничего странного тут нет: трудно поверить, что патентованная дура способна на изощренную интригу. Здесь то же самое: сделает, допустим, такой «Аркаша» неявную гадость, на него подумают в последнюю очередь. Да вы что, с ума сошли? Он же такой прямой, открытый парень, весь на виду.
И, в конце концов, мне тоже, как и вам, дорогой Сергей Юрьевич, удалось пробить броню своего свидетеля, заставил я его проговориться. Не сразу. Поначалу беседа шла вяло и невинно. Я что-то спрашивал, он что-то отвечал. Рассказал о дне рождения, слово в слово, как и Роману Антоновичу, ничего нового. Затем я начал более серьезные вопросы задавать. Насчет планируемой сделки по продаже доли Петра Жилина. Как же так, спрашиваю? Отчего же вы следователю ничего не сказали? Не хотел, отвечает, Петю подводить, он и так в сложном положении.
— А зачем вы вообще в это дело влезли?
— Как зачем? И Леня, и Петя — мои друзья, я счел своим долгом им помочь.
— Но и Андрей Федотов ваш друг.
— А я его предал? Это вы хотели сказать? Видите ли, Иван Макарович, я все-таки ученый. Какой-никакой, но ученый, а потому привык просчитывать варианты, из двух зол выбирать наименьшее. Во-первых, да, я пошел против интересов одного друга, но помогал при этом двум другим. Во-вторых, позиции Петра и Андрея разошлись принципиально. Если один друг берет другого за горло, выкручивает ему руки, ультиматумы предъявляет, то дружбе, надо полагать, конец. Следовательно, даже сохранив нейтралитет, я не смог бы остаться в прежних отношениях с обоими. Мне в любом случае пришлось бы выбирать, я и выбрал тех, кто больше в моей помощи нуждался.
А для того чтобы это понять, достаточно непредвзято со стороны глянуть. У Андрея все замечательно, но он зачерствел в своем бизнесе настолько, что решил, будто старый друг ему уже не нужен, а у ребят положение совсем другое. Петины дела, честно говоря, просто швах, я не представляю, как он теперь выкарабкается. А Леня вырос инфантильным, мать его слишком уж опекала, к самостоятельности так и не приучила, вот и порхал парень по жизни, как мотылек, но, странное дело, мысль о возможности стать основным владельцем фирмы его преобразила. Леня даже внешне изменился, подобрался как-то, посерьезнел. Получается, помогая Пете и Лене, я их спасал. Первого — в буквальном смысле слова, второго — в фигуральном.
В принципе, позиция правильная, тут мне его упрекнуть было не в чем. И то, что следователю ничего о планах друзей не сказал, при такой постановке вопроса вполне извинительно. Но, главное, Аркадий своими показаниями подтвердил показания Аллы Жилиной. Поговорили мы еще с полчаса, перешли как бы к светской беседе. И тут я его спрашиваю, отчего он, будучи автором технологического процесса производства препарата, не стал знакомиться с покупательницей?
— Знаете, — говорит, — я ведь рядовой химик, а она — маститый ученый.
— Да как же рядовой? Ваш зам по науке вас так превозносил…
— А вы что, с ним знакомы?
— С Кимом Виленовичем? Ну да, в рамках следствия познакомились. Так он о вас исключительно в самых превосходных степенях отзывался: и умница, и изобретатель, и публикаций много…
— Он добрый старик и, полагаю, не совсем объективен, хотя приятно, не скрою. Но вы же не ученый, потому и не понимаете…
— Простите великодушно, но я все-таки профессор, доктор наук.
— Извините, бога ради, Иван Макарович, и в мыслях не держал вас обидеть. Я имел в виду, что вы юрист, а не химик, а оттого недопонимаете. Мое изобретение — добротная работа, которой можно гордиться, но и только, а Эльза — без пяти минут нобелевский лауреат. Улавливаете разницу? И что бы я ей сказал? Еще подумала бы, что к ее славе примазаться хочу.
— Ну, батенька, скромность, конечно, качество хорошее, но стоит ли перебарщивать?
— Да, согласен, по жизни мне это мешает, но ничего с собой поделать не могу.
— Но ведь Эльза Францевна еще и сестра вашего друга, или не знали?
— Разумеется, я знал, что у Лени есть сводная сестра, репатриировавшая в Германию восемь лет назад, и на сходство фамилий внимание обратил, но как-то не увязал. Там у них Штернов, наверное, как у нас Ивановых.

 

— Вот такой разговор, в ходе которого вырисовывается портрет чуть ли не идеального ученого: скромный, порядочный, выгодных знакомств и всяких легких путей не ищет, — продолжил Иван Макарович. — Только как же он, при такой скромности, умудряется в соавторы навязываться, свое имя на чужих работах проставлять? И стал я его провоцировать. Хочешь человека понять получше, начни хвалить того, кому тот завидует, сразу просветишь, как рентгеном. Зависть ведь и белая бывает, а Эльзе любой химик позавидовал бы: не так уж много в мире нобелевских лауреатов, думаю, в любой стране их значительно меньше, чем олимпийских чемпионов.
Вот и начал я Эльзу Францевну нахваливать как бы даже чрезмерно. Уж такая она умница, такая молодчина, зря, говорю, не познакомились, случай упустили. Она и по жизни человек интереснейший, и ученый мирового масштаба, у которого многому научиться можно! Много ли вы знаете нобелевских лауреатов моложе хотя бы сорока лет, а ей и тридцати пяти нет.
И тут Аркадия прорвало. Не сильно, и очень на короткое время, но прорвало. Тоном злым, раздраженным, резко контрастирующим с прежней неспешной, спокойной речью, он бросил: «Мне у нее учиться? Да я сам ее поучить мог бы. А кабы мне такое финансирование, и я бы на нобелевку наработал». А ведь знал, не мог не знать, что долгих восемь лет Эльза пахала на свое открытие, света белого не видя. Финансирование — вещь важная, но без гения, помноженного на трудолюбие, ничего не даст, тут количество в качество не переходит.
Так что лукавил Аркадий Александрович, никуда не деться, демонстрировал зависть и честолюбие. Понимаете, никакой он не скромняга, а честолюбец, отчаянно завидующий более способным или удачливым коллегам. Спохватился он, надо отдать должное, быстро. Взял себя в руки, речь снова полилась плавно, неспешно. Только теперь он изредка косился на меня, пытаясь определить, понял ли я, что произошло? Я усиленно делал вид, что ничего не заметил, от улыбки аж губы свело. Распрощались мирно, едва ли не дружески.
Дав мне возможность немного осмыслить услышанное, профессор поинтересовался:
— Ну, Сергей Юрьевич, что скажете?
— А что тут скажешь? Практически каждый человек пытается выглядеть в глазах окружающих лучше, чем он есть на самом деле, это нормально. В том, что честолюбец рядится скромнягой, ничего преступного нет.
— Так-то оно так, вопрос только, с какой целью? Знавал я одного слесаря-сантехника, в нашем ЖЭКе трудился в начале восьмидесятых. Интеллигентнейший, доложу вам, был человек, начитанный, с правильной, грамотной речью, а на работе изображал простягу и разговаривал исключительно матом. Почему? Да потому что работу свою любил, а позволь он себе выглядеть самим собой, из ЖЭКа его бы вышибли немедля. Просто потому, что интеллигентных сантехников не бывает по определению, а людей, которые не соответствуют сложившимся представлениям о них, окружающие опасаются.
— Согласен, Аркадий не столь безобиден, моральные правила он, в любом случае, преступил уже тогда, когда первый раз к чужой публикации примазался. Беспокоит меня другое: мы отбросили всех, кроме Зины Федотовой и Аркадия Иванова. Только, убей меня бог, не могу я представить мать-домохозяйку коварной отравительницей, да и мотива адекватного не вижу.
— Так и у Аркадия его вроде как нет. Эльзе он завидует и, скорее всего, ненавидит. За успех, достигнутый в молодые годы, за то, что достигла она его без лукавства. Но убит-то Леонид… Вот чую, что он убийца, а доказать не могу. И даже предположить, какую-то удобоваримую версию придумать пока не получается. Только мелочи, которые можно рассматривать, в лучшем случае, как косвенные улики. Например, я придумал объяснение насчет кухни.
— Простите?..
— Ну, как? Почему руки на кухне мыл. Смотрите, как интересно получается. Вот план квартиры: здесь гостиная, тут кухня, а ванная комната — вот она. Понимаете?
— Так, ясно. Если из гостиной на кухню идти, как раз мимо ванной проходишь. Действительно непонятно, чего он на кухню потащился. Ну и почему?
— Интересно, верно? Представьте, что вы убийца. Жертва мертва, скоро приедет полиция, а в кармане у вас тюбик с ядом. Что будете делать?
— Постараюсь выбросить.
— Но как это сделать незаметно? Причем задача перед убийцей стоит непростая: и себя обезопасить нужно, и так устроить, чтобы полиция яд нашла, а то еще, чего доброго, не поймет эксперт, какой такой хитрый препарат использовался. Значит, с балкона не уронишь, тюбик должен в квартире остаться. На пол кидать опасно, комната полна народу, кто-то заметить может, а ведь надо еще и пальчики с тюбика стереть. Вот вы и бежите на кухню, где всегда полно всяких тряпочек, спокойно улику протираете и пристраиваете в помойное ведро.
— А почему не в ванной? Под ванну кинуть, и все дела?
— Ванна там кафелем обложена, под нее не очень-то кинешь…
— Ну, можно и просто на пол, куда-нибудь в уголок запихать.
— Можно, конечно, и в уголок, только… Я ведь не зря взял у Романа Антоновича копии допросов свидетелей и полночи над ними прокорпел. Провел подробный сравнительный анализ, но восстановил последний до приезда полиции час буквально по минутам. Кто что делал, кто куда ходил. И получилась интереснейшая штука: за этот час в ванную комнату никто не заходил. Вообще никто.
Вы помните, надеюсь, что яд мог быть положен в бокал Леонида за пятнадцать минут до его смерти, не раньше, а полиция приехала через двадцать пять минут после вызова. Если бы оперативники нашли тюбик в ванной, а затем установили, что Аркадий Александрович единственный из присутствующих, кто за последний час заходил в ванную комнату, он бы тут же стал основным подозреваемым.
— Убедительно, только нам мало что дает. Без понятного мотива Роман Антонович на господина Иванова даже не посмотрит сурово, да еще и доказательства потребуются…
— А счетчик последние сутки нашего карт-бланша отстукивает. Я понимаю. Теперь вся надежда на Авессалома, обещал завтра с утра информацию по Аркадию Александровичу перекинуть. Пороемся в биографии, может, и обнаружим точки пересечения с Леонидом. Может, их отцы конфликтовали или маленький Леня в детском садике любимую Аркашину игрушку поломал? В общем, сейчас ничего больше мы не сделаем, а потому давайте-ка по домам.
Назад: Глава пятая Шлифовка. 25 октября, четверг, первая половина дня Детская дружба, или Очевидное-невероятное
Дальше: Глава седьмая Решение. 26 октября, пятница Неявные связи, или Как искать черную кошку в темной комнате