Конкретные примеры

Это произошло не так давно. На одном из островов в южной части Тихого океана жил 17-летний юноша по имени Сима. Они с семьей как раз гостили в доме дедушки, когда однажды Сима повздорил с отцом. Его отец — человек строгий и требовательный — поднял его рано утром с постели и приказал найти нож на бамбуковой палке, чтобы срезать плоды хлебного дерева. Несколько часов Сима разыскивал по деревне нож, но вернулся ни с чем. Отец был вне себя от ярости. «Теперь семья будет голодать! — кричал он на сына, размахивая в гневе своим мачете. — Убирайся, иди искать себе другой дом».

Сима покинул дом деда и побрел назад к родной деревне. По дороге он встретил 14-летнего брата и попросил у него ручку. Два часа спустя, желая узнать, куда ушел Сима, его брат отправился на поиски.

Он вернулся к пустовавшему в то время семейному дому и заглянул в окно. В центре темной комнаты висел в петле Сима. Его предсмертная записка гласила:

«Моя жизнь подходит к концу. Сегодня для меня горестный день, это день моих страданий. Но это и день торжества для папы. Сегодня папа прогнал меня. Спасибо, что так мало меня любил. Сима. Попрощайтесь за меня с мамой. Мама, у тебя больше не будет хлопот и проблем из-за твоего мальчика. С большой любовью, Сима».

В начале 1960-х годов случаев суицида на островах Микронезии почти не было. Но по причинам, в которых никто так до конца и не разобрался, число самоубийств вдруг стало с каждым годом расти, резко и скачкообразно, пока к концу 1980-х не достигло самого высокого уровня в мире. Среди мужчин от 15 до 24 лет уровень самоубийств в США составлял 22 на 10 000 жителей, а на островах Микронезии — примерно 160 на 10 000, т.е. почти в семь раз больше. Суицид стал чуть ли не обычным явлением и совершался по малейшему поводу. (Сима лишил себя жизни, потому что на него накричал отец.) В разгар микронезийской эпидемии самоубийств это было едва ли не обычным делом. Подростки совершали самоубийство из-за того, что видели своих девушек с другими парнями или из-за того, что родители отказывались дать им пару лишних долларов на пиво. Один 19-летний парень повесился, потому что его родители не купили ему мантию для церемонии вручения диплома. Другой 17-летний парень повесился после того, как старший брат упрекнул его в том, что тот слишком шумит. То, что в западных культурах считается явлением редким, бессистемным и патологическим, в Микронезии стало ритуалом взросления со своими собственными правилами и символами. Практически все самоубийства на островах — это по сути вариации истории Симы. Жертва, как правило, мужского пола, парню больше 15 лет, он не женат, живет с родителями. Событие, подтолкнувшее к самоубийству, всегда носит бытовой характер: разногласия с девушкой или родителями. В трех четвертях случаев жертва никогда раньше не пыталась (и не угрожала) совершить суицид. Предсмертные записки чаще выражали не депрессию, а своего рода уязвленную гордость, жалость к себе или протест против дурного обращения. Сам акт происходил, как правило, в субботний или воскресный вечер, чаще всего после попойки с друзьями. Почти во всех случаях жертва соблюдала один и тот же ритуал, словно существовал неписаный, но строгий закон, как правильно лишать себя жизни. Юноша находил безлюдное место или заброшенный дом, делал петлю из веревки, но вешался не так, как это принято делать на Западе. Он прикреплял веревку к низкой ветке, или к окну, или к дверной ручке и наклонялся вперед так, чтобы с помощью веса своего тела крепко затянуть петлю на шее, перекрывая приток крови к мозгу. В результате наступала смерть.

В Микронезии, как пишет антрополог Дональд Рубинштейн, этот ритуал укоренился в местной культуре. По мере роста числа самоубийств идея стала подпитываться, все более заражая молодых людей и трансформируя акт суицида таким образом, что немыслимое становилось естественным. Рубинштейн задокументировал микронезийскую эпидемию в серии статей. Вот что он пишет:

«В некоторых общинах Микронезии среди юношей распространилась идея суицида. Она присутствует почти во всех последних сочиненных здесь песнях, которые передают микронезийские радиостанции, а также в надписях, украшающих футболки, и в граффити на школьных стенах. Ряд юношей, совершивших попытку самоубийства, утверждают, что узнали об этом явлении, когда им было восемь–десять лет от роду. Их суицидальные попытки совершались в духе подражания или эксперимента и игры. Например, один 11-летний мальчик повесился у себя дома, и когда его нашли, он был уже без сознания и с вывалившимся языком. Он объяснил потом, что хотел только попробовать повеситься и вовсе не хотел умирать, хотя знал, что рискует жизнью. О таких случаях имитации суицида мальчиками пяти-шести лет мне недавно сообщили с острова Трук. Несколько случаев смерти юношей в результате суицида в Микронезии были, по всей видимости, результатом как раз такого эксперимента. Выходит, что по мере роста числа самоубийств в этих сообществах сама идея обретает некую привычность, если даже не привлекательность для молодых людей, а смертельный исход поступка представляется тривиальным. Особенно среди самых молодых ребят суицид, похоже, приобрел характер эксперимента, почти развлечения».

Есть что-то леденящее кровь в этом отрывке. Суицид не должен превращаться в банальность. Но самое жуткое в том, как привычно все это звучит. Налицо эпидемия самоуничтожения, в которую вовлечены юноши, совершающие суицид в порыве экспериментирования, подражания и бунтарства. Бездумный поступок каким-то образом стал среди подростков важной формой самовыражения. Странно, но картина микронезийской эпидемии подросткового суицида очень напоминает картину эпидемии подросткового курения на Западе.

Курение среди подростков — это одно из самых распространенных и печальных явлений современной жизни. Никто не знает, как с ним бороться, и даже не может ничего объяснить. Главное предположение активистов по борьбе с этим явлением состоит в том, что табачные компании склоняют подростков к курению, обманывая их, представляя курение как нечто более приятное и менее вредное, чем это есть на самом деле. Чтобы решить эту проблему, мы ограничили и регламентировали рекламу сигарет, и поэтому теперь табачным компаниям намного тяжелее обманывать. Мы заставили поднять цену на сигареты и ввели закон, запрещающий продавать их несовершеннолетним, а также провели широкомасштабные профилактические кампании на телевидении, радио и в прессе, чтобы рассказать подросткам о вреде курения.

Но стало очевидно, что все эти меры не очень эффективны. Почему мы, к примеру, думаем, что ключевым моментом в борьбе с курением является распространение знаний о вреде сигарет? Экономист из Гарвардского университета У. Кип Вискузи попросил группу курильщиков угадать, сколько лет жизни будет стоить им курение, если они пристрастились к нему с 21 года. Они предположили, что девять лет. Правильный ответ — около шести-семи лет. Эти люди курят вовсе не потому, что недооценивают вред курения. Они курят даже тогда, когда переоценивают этот вред. В то же время неясно, насколько эффективны беседы взрослых с подростками о вреде курения. Любой родитель подростка скажет вам, что юношеское упрямство обусловливает парадоксальную ситуацию: чем больше взрослых будет негативно отзываться о курении и просвещать подростков о его вреде, тем больше подростков захотят выкурить первую сигарету. В последнее десятилетие именно так и происходило. Борьба с курением еще никогда не была столь громогласной и широкомасштабной. Однако по всем признакам антитабачное послание вызывает среди молодежи обратную реакцию. В период с 1993 по 1997 год количество курящих студентов колледжей выросло с 22,3 до 28,5%. В период с 1991 по 1997 год количество курящих старшеклассников увеличилось на 32%. Фактически с 1988 года общее количество курящих подростков в США выросло на 73%! В последние годы было мало программ в области здравоохранения, которые так плохо справились со своей миссией, как борьба с курением.

Но это не значит, что мы должны отказаться от борьбы с сигаретами. Суть всего лишь в том, что наши представления о причинах курения далеки от реальности. Вот почему эпидемия самоубийств в Микронезии представляет такой интерес и может иметь некоторое отношение к проблеме подросткового курения. Она дает нам еще одну возможность разобраться с причинами курения среди молодежи. А что если курение вместо того, чтобы следовать рациональным принципам рынка, следует тем же загадочным и сложным социальным законам и ритуалам, которые управляют эпидемией суицида среди подростков? Если курение — это тоже эпидемия, то какими способами мы должны бороться с этой напастью?

Главным наблюдением тех, кто изучает явление суицида, было то, что в некоторых обстоятельствах акт одного человека, лишившего себя жизни, может быть заразительным. Это явление серьезно изучал Дэвид Филлипс, социолог из Калифорнийского университета в Сан-Диего. Он провел несколько исследований суицида, одно интереснее другого, и каждый раз приходил к почти невероятным выводам. Он начал с составления списка всех громких публикаций о суициде, которые попали на первые страницы ведущих газет страны за 20-летний период — с конца 1940-х по конец 1960-х годов. Потом он сравнил эти публикации со статистикой самоубийств в тот же период. Он хотел узнать, существует ли связь между публикациями и статистикой. Разумеется, такая связь была. Сразу после появления громких публикаций о самоубийствах их количество в регионе, в котором распространялось печатное издание, резко возрастало. Если это были общенациональные новости, число возрастало в масштабах страны. (За смертью Мэрилин Монро последовал 12-процентный рост числа самоубийств в масштабах США.) Потом Филлипс повторил свой эксперимент, но уже в отношении дорожных происшествий. Он взял сообщения о суициде с первых страниц Los Angeles Times и San Francisco Chronicle и сравнил их c количеством смертей на дорогах в штате Калифорния. И здесь обнаружилась та же закономерность. На следующий день после очень громкого самоубийства, освещенного в прессе, число смертных случаев в результате дорожных аварий было в среднем на 5,9% выше обычного. Через два дня после новостей о самоубийстве число смертей на дорогах возрастало на 4,1%. Через три дня — на 3,1%, через четыре — на 8,1%. А через 10 дней после газетного сообщения уровень смертности на дорогах возвращался к норме. Филлипс заключил, что один из способов, которыми люди совершают самоубийство, — это умышленные автомобильные аварии. И эти люди так же подвержены заразительному влиянию широко освещенного в прессе суицида, как и люди, лишавшие себя жизни более «традиционными» способами.

Влияние, о котором говорит Филлипс, — это необязательно нечто объяснимое или даже осознанное. Это не похоже на действие убедительного аргумента. Это нечто подспудное. «Когда я жду на пешеходном переходе и горит красный свет, я иногда думаю, а не перейти ли мне дорогу, лавируя между машинами, — говорит он. — Потом так делает кто-то другой, и я следую за ним. Это своего рода подражание. Я получаю “разрешение” действовать от того, кто первым начинает идти против норм. Можно ли это назвать осознанным решением? Не могу сказать. Возможно, потом я могу задуматься о том, что сделал. Но я не знаю, насколько осознанно или неосознанно наше решение в момент самого действия. Процесс принятия решений тонок и сложен и не до конца понятен».

В случае суицида, утверждает Филлипс, решение некой знаменитости лишить себя жизни имеет такой же эффект: оно дает другим людям, особенно более внушаемым в силу душевной незрелости или болезни, «разрешение» совершить акт, противоречащий общественным нормам. «Истории о самоубийствах — это своего рода реклама конкретного способа решения ваших проблем, — продолжает Филлипс. — Вот все эти люди, которые несчастливы и не могут ни на что решиться, потому что находятся в депрессии. Они живут с этой болью. И вот все эти истории, рекламирующие разные типы реакций на эту проблему. Это может быть Билли Грэхем, устраивающий крестный ход на этой неделе, — религиозная реакция. Или это может быть кто-то, рекламирующий развлекательное кино, — еще один вариант. Истории о самоубийствах предлагают третий вариант».

«Разрешители» Филлипса — это функциональный эквивалент Продавцов, о которых я рассказывал во второй главе. Как Том Гау мог, используя силу убеждения, стать человеком переломного момента в эпидемии молвы, так и люди, погибающие в результате широко освещенного в прессе самоубийства и тем самым дающие другим «разрешение» на смерть, вызывают переломный момент, за которым следует эпидемия суицида.

В этой выдаче «разрешений» удивляет то, насколько они конкретны. В своем исследовании смертей на дорогах Филлипс обнаружил четкую закономерность: газетные публикации о самоубийцах-одиночках приводили к авариям, в которых разбивалась одна машина и жертвой был только водитель. Газетные публикации о самоубийцах, уносящих с собой в могилу других людей, вели к росту числа аварий с несколькими автомашинами, когда жертвами становились водители и пассажиры. Газетные публикации о самоубийствах молодых людей приводили к авариям, в которых гибли молодые люди. Газетные публикации о самоубийствах людей старшего возраста приводили к росту числа погибших в результате аварий пожилых людей. Эта закономерность прослеживалась во многих случаях. В 1970-х годах в Англии освещение в прессе ряда самоубийств путем самосожжения повлекло за собой 82 случая самосожжения в течение года. «Разрешение», которое дается самоубийством, — это не просто общее приглашение для внушаемых людей. Это подробная инструкция для конкретных людей в конкретных ситуациях, разъясняющая, как умереть тем или иным способом. Это не жест. Это слово.

В 1960-х годах группа английских ученых обследовала 135 человек, находящихся на излечении в центральной психиатрической больнице после совершения ими попытки суицида. Ученые обнаружили, что пациенты были тесно связаны друг с другом социально, т.е. большинство из них принадлежало к одному социальному кругу. Они заключили, что это не было совпадением. Это указывало на саму суть того, что представляет собой суицид — тайный язык общения между членами одного социального круга. Вывод заслуживает того, чтобы процитировать его полностью:

«Многие пациенты, предпринявшие суицидальную попытку, принадлежат к той части общества, в которой аутоагрессия16 — это повсеместно признанное средство передачи определенной информации. В этой группе такой акт рассматривается как понятный и соответствующий остальному культурному укладу… Если это верно, то из этого следует, что человеку, находящемуся в той или иной ситуации (как правило, это бедствие) и желающему передать другим людям сообщение о своем бедственном положении, не нужно заново изобретать средство общения… Человек из “социальной группы пытающихся покончить с собой” может совершить действие с заранее сформированным значением. Все, что ему нужно сделать, — это прибегнуть к такому действию. Процесс, по сути, аналогичен тому, как человек использует слово в своей речи».

Вот что произошло в Микронезии, только в гораздо более крупных масштабах. Если на Западе суицид — это своего рода грубое действо, то в Микронезии он стал невероятно распространенной формой общения, насыщенной смыслом и нюансами, которой пользовались самые убедительные «разрешители». Рубинштейн пишет о странной закономерности суицидов на микронезийском острове Эбэй, община которого насчитывала 6000 человек. В период с 1955 по 1965 год на этом острове не было ни одного случая суицида. В мае 1966 года 18-летний юноша повесился в тюремной камере после того, как был арестован за кражу велосипеда, но его смерть не произвела какого-либо эффекта. Затем в ноябре 1966 года покончил жизнь самоубийством некто Р., отпрыск одной из богатейших семей на острове. Р. встречался с двумя женщинами, и обе одновременно родили от него. Малышам было по месяцу, когда, не сумев выбрать из двух возлюбленных, Р. повесился в состоянии романтического отчаяния. На его похоронах его любовницы, впервые узнавшие о существовании друг друга, упали в обморок — прямо на свежую могилу.

Через три дня после смерти Р. произошло еще одно самоубийство. Молодой человек 22 лет, страдавший из-за семейных проблем, увеличил счет самоубийств до двух в течение недели в общине, где произошел всего один суицид за последние 12 лет. Островной врач писал: «После смерти Р. он снился многим юношам и призывал их убить себя».

В течение последующих 12 лет произошло 25 суицидов, как правило, по три или четыре в течение нескольких недель с последующим перерывом. «Несколько жертв самоубийств и несколько тех, кто недавно пытался покончить с собой, сообщали о видении, в котором лодка со всеми прежними жертвами курсировала вокруг острова, и мертвые призывали потенциальных жертв присоединиться к ним», — писал в 1975 году посетивший эти места антрополог. Снова и снова всплывали темы, в которых фигурировал Р. Вот предсмертная записка М., ученика средней школы, одна подружка которого проживала в интернате, а другая — на Эбэе; когда первая девушка вернулась домой, выяснилось, что у него сразу две подружки — обстоятельство, определяемое в молодежной среде Эбэя как основание лишить себя жизни: «Всего наилучшего М. и С. [двум подружкам]. Мне было хорошо с вами обеими». Это все, что ему надо было сказать, потому что контекст его поступка уже был создан Р. до него. В эпидемии острова Эбэй Р. был человеком переломного момента, Продавцом, чей опыт был «приоритетным» для тех, кто последовал за ним. Сила его личности и обстоятельства его смерти объединились, чтобы влияние его примера сохранялось еще многие годы после его гибели.

Подчиняется ли подростковое курение той же логике? Чтобы узнать больше о причинах курения среди подростков, я раздал нескольким сотням людей анкету, в которой просил описать свой ранний опыт курения. Это не было научным исследованием, поскольку выборка не была репрезентативной для США. Это были люди намного старше 20 лет и чуть старше 30, живущие в крупных городах. И тем не менее ответы удивляли своей внешней схожестью. Курение, похоже, вызывало конкретные детские воспоминания — яркие, точные, эмоционально насыщенные. Один человек вспомнил, как он любил открывать бабушкину сумочку и вдыхать «мягкий аромат дешевых сигарет Winston, смешанный с запахом кожи, гигиенической губной помады и жвачки с корицей». Другой помнит, как он «сидел на заднем сиденье “Крайслера”, вбирая ноздрями смесь из запахов серы и табака, доносящихся с сиденья водителя». В большинстве случаев курение ассоциировалось у опрошенных с утонченностью. Это было верно даже для тех людей, которые сейчас не выносят курения и считают это грязной и вредной привычкой. Язык курения, так же, как язык суицида, похоже, очень живуч. Вот два ответа с описанием детских воспоминаний:

«Моя мама курила, даже несмотря на то, что я этого терпеть не могла (сам запах не выносила); у нее были длинные, заостренные ногти, полные, слегка сжатые губы, всегда с помадой, и когда она курила, то смотрелась так элегантно и независимо, что я никогда не сомневалась в том, что когда-нибудь буду курить сама. Она считала тех, кто не курит, размазнями. “От тебя запах, и ты не промах”. Как бы ужасно это ни звучало, но так она говорила».

«Моя лучшая подруга Сьюзен была наполовину ирландкой, наполовину англичанкой. Ее родители, в отличие от моих, были молодыми, терпимыми и либеральными. Они пили перед обедом коктейли. Мистер О’Салливан носил бороду и свитера с высоким воротом. Миссис О’Салливан расхаживала в шлепанцах, одетая в легкое черное платье в тон ее иссиня-черным волосам. Она использовала много косметики и была чересчур загорелой. Она всегда, практически всегда, держала в своей изящной руке с ярким маникюром длинный мундштук».

Вот общепринятый язык курения, и он так же богат и выразителен, как язык суицида. В этой эпидемии есть свои люди переломного момента, Продавцы и «разрешители». Снова и снова участники моего опроса описывали конкретного человека, который «благословлял» их на курение абсолютно одним и тем же способом.

«Когда мне было лет девять или десять, мои родители наняли помощницу по хозяйству по имени Мэгги, родом из Великобритании, которая прожила у нас все лето. Ей было, может быть, лет 20. Она была очень сексуальна и носила бикини, когда ходила в бассейн. Ее хорошо знали взрослые мужчины, потому что она делала стойку на руках в своем бикини. А еще говорили, что у нее спадал верх бикини, когда она ныряла. Мистер Карпентер нырял под воду каждый раз, когда она прыгала туда. Мэгги курила, и я умоляла ее разрешить мне тоже курить».

«Первым курящим парнем, которого я знал, был Билли Г. Мы подружились в пятом классе, когда стали проявляться первые различия между ребятами нашего провинциального городка в Нью-Джерси — спорт, увлечения, учеба. Билли был невероятно крутым. Он первым из парней стал встречаться с девчонками, курить сигареты и травку, пить спиртное и слушать психоделическую музыку. Я даже помню, как сидел в спальне его сестры. Его родители были в разводе (после рождения своего первенца), а его мама никогда не бывала дома. Так вот, я сидел и перебирал семена какой-то травки на конверте альбома группы Grateful Dead… Меня привлекала порочность всего этого, взрослость и сама мысль о том, что ты можешь быть многогранным».

«Первой девочкой, которая, как я узнала, курила, была Пэм П. Я познакомилась с ней, когда мы обе учились в 10-м классе. Мы вместе ехали на школьном автобусе в Грейт-Нек, штат Луизиана, и я помню, как я думала, что это самая крутая девочка, потому что она живет в многоквартирном доме (Грейт-Нек не отличался изобилием многоквартирных домов). Пэм выглядела намного старше своих 15 лет. Мы любили сидеть на заднем сиденье автобуса и пускать дым в окно. Она учила меня вдыхать дым, завязывать узлом мужскую рубашку на талии, чтобы выглядеть круто, пользоваться помадой. У нее была кожаная куртка. Ее папа редко бывал дома».

Существует много подтверждений того, что в личности заядлых курильщиков есть нечто общее. Известный английский психолог Ганс Айзенк утверждал, что заядлых курильщиков отличают от людей некурящих очень определенные черты личности. Хрестоматийный заядлый курильщик, по словам Айзенка, это экстраверт, общительный человек, любящий вечеринки. У него много друзей, ему нужны люди, с которыми можно поговорить… Он стремится к ярким впечатлениям, рискует, действует спонтанно, как правило, импульсивен… Он предпочитает двигаться и действовать, тяготеет к агрессивности и быстро выходит из себя; его чувства не контролируются строго, и он не всегда надежен.

В ходе бесчисленных исследований, проводившихся после первой публикации работы Айзенка, этот портрет курящего «типажа» был дополнен. Заядлые курильщики, как выяснилось, испытывают более сильное сексуальное влечение по сравнению с некурящими людьми. У них более раннее половое созревание; у них острее потребность в сексе, их сильнее привлекает противоположный пол. В возрасте 19 лет, например, 15% некурящих белых женщин, посещающих колледж, занимались сексом. Та же цифра для белых курящих студенток колледжа составляет 55%. Согласно Айзенку, для мужчин статистика примерно такая же. Они стоят на более высоких ступенях того, что психологи называют «антисоциальными» индексами: они сильнее тяготеют к асоциальному поведению, более непокорны и дерзки. Они высказывают поспешные суждения. Они чаще рискуют. Средняя курящая семья тратит на 73% больше денег на кофе и в два или три раза больше на пиво, чем средняя некурящая семья. Интересно, что курильщики более честны в том, что касается себя. Дэвид Крог в своей книге Smoking: The Artificial Passion («Курение: искусственная страсть») рассказывает о психодиагностических исследованиях с применением шкалы лжи, в которую включаются спорные заявления, например: «Я не всегда говорю правду» или «Я иногда холоден со своей женой». Если тестируемые горячо отвергают эти заявления, делается вывод, что они в целом неправдивы. Курильщики в ходе таких тестов оказываются гораздо правдивее. «Одна из теорий, — пишет Крог, — утверждает, что их недостаток почтительности в сочетании с избытком дерзости делают их относительно равнодушными к тому, что думают о них другие люди».

Эти свойства, конечно, не относятся ко всем курильщикам. Но как общие признаки поведения курильщиков они вполне точны, и чем больше кто-то курит, тем выше вероятность того, что он или она подпадает под это описание. «Следуя духу науки, — пишет Крог, — я бы предложил читателям самим проследить связь между курением и личностными характеристиками, проведя следующий эксперимент. Сходите на свободное сборище актеров, рок-музыкантов или стилистов и на подобное же мероприятие инженеров-строителей, электриков или программистов. Понаблюдайте за тем, сколько они курят. Если ваш опыт окажется похож на мой, различия будут огромными».

Вот еще один ответ на мою анкету. Ну может ли еще явственнее раскрыться экстравертная личность?

«Дедушка был единственным человеком из моего окружения, который курил, когда я был маленьким. Он был известным балагуром и большим фокусником. В юном возрасте он иммигрировал из Польши и всю жизнь проработал стекольщиком. Мама любила рассказывать, что, когда ее впервые пригласили к нему на обед, она думала, что дедушка в любой момент может сорвать со стола скатерть, оставив на месте все приборы, чтобы развлечь гостей».

Значение личности курильщика, я думаю, невозможно недооценить. Если вы свяжете вместе все эти свойства характера экстравертов — непокорность, раннее сексуальное развитие, открытость, импульсивность, равнодушие к мнению других, поиск сенсаций, — у вас получится почти идеальное определение типа личности, который притягивает к себе большинство подростков. Мэгги, помощница по хозяйству, Пэм П. из школьного автобуса и Билли Г. с его записями группы Grateful Dead — это все «крутые» люди. Но они не были крутыми, потому что курили. Они курили, потому что были круты. Все те же бунтарство, импульсивность, безразличие к мнению других, ранняя сексуальность, которые делают их такими привлекательными в глазах юных сверстников, делают также неизбежным и то, что эти сверстники будут приобщены к высшему проявлению юношеского бунтарства — к сигарете. Это вывод кажется очень простым. Но он абсолютно необходим для понимания того, почему борьба с курением так неэффективна. Все последнее десятилетие борцы с курением направляли свои усилия против табачных компаний, представляющих эту вредную привычку крутым занятием. Активисты этого движения истратили миллионы долларов, пытаясь убедить подростков в том, что курение — это не круто. Но дело не в этом. Курение никогда не было крутым занятием. Круты — курильщики. Табачные эпидемии начинаются точно так же, как эпидемия суицида в Микронезии, или как эпидемия молвы, или как эпидемия СПИДа — все из-за исключительного влияния Пэм П., Билли Г., Мэгги и прочих курильщиков, играющих такую же роль, какую сыграли в свое время Р., Том Гау и Гаэтан Дюга. В этой эпидемии, как и во всех других, за ее развитие ответственна очень малая группа — избранное меньшинство.

Однако эпидемия подросткового курения не просто демонстрирует действие закона малых чисел. Это также очень хорошая иллюстрация фактора прилипчивости. Сам по себе тот факт, что подавляющее большинство подростков экспериментируют с сигаретами в результате контактов с другими подростками, не так уж пугает. Проблема, превратившая курение в главную угрозу общественному здоровью, заключается в том, что многие из этих подростков продолжают экспериментировать с сигаретами до тех пор, пока не втягиваются окончательно. Опыт курения запоминается и захватывает некоторых настолько крепко, что они уже не могут отказаться от сигарет. Возникает привычка.

Важно рассматривать эти два понятия — заразительность и прилипчивость — по отдельности, поскольку они следуют разным закономерностям и предполагают совершенно разные стратегии. Лоис Вайсберг — очень заразительный человек. Она знает так много людей и принадлежит к такому количеству миров, что способна распространить информацию или идею одновременно в тысячах направлений. С другой стороны, Лестер Вундерман и создатели «Подсказок Блю» — это специалисты по прилипчивости: у них талант составлять послания, которые запоминаются и меняют поведение людей. Заразительность — это в большей степени функция посланника. Прилипчивость — это главным образом свойство самого послания.

Курение — не исключение. Воспримет ли подросток эту привычку, зависит от того, будет ли у него контакт с одним из Продавцов, который даст подростку «разрешение» на девиантное поведение. Но вот понравится ли подростку сигарета настолько, чтобы он и дальше продолжал курить, зависит совсем от другого. Например, в исследовании Мичиганского университета большую группу людей опросили на тему того, что они ощутили, выкурив свою первую сигарету. «Мы обнаружили, что почти у всех первый опыт табакокурения вызвал некоторое отвращение, — рассказал Овид Помело, один из участников научного проекта. — Но отличает будущих курильщиков от тех, кто никогда больше не прикоснется к сигарете, то, что будущие курильщики получили в конечном итоге некоторое удовольствие от опыта — что-то вроде чувства возбуждения или хмельного состояния». Количественные данные поражают. Из людей, попробовавших сигареты несколько раз и потом никогда не куривших, только четверть испытала удовольствие от первой сигареты. Из бывших курильщиков (людей, которые курили некоторые время, но сумели бросить) примерно треть ощутила возбуждение. Из незаядлых курильщиков примерно половина вспоминает свою первую сигарету с удовольствием. А среди заядлых курильщиков 78% помнят о приятном впечатлении от первых затяжек. Иными словами, вопрос о том, насколько прилипчивым становится курение для конкретного человека, во многом зависит от его реакции на никотин.

Это чрезвычайно важный момент, о котором часто забывают в ходе горячих споров о борьбе с курением. Табачные промышленники в течение многих лет подвергались осуждению за то, что отрицали привыкание к никотину. Разумеется, такая позиция смехотворна. Но и противоположная позиция (никотин — это смертоносный враг, порабощающий всех, кто вступает с ним в контакт) смехотворна не меньше. Из всех подростков, попробовавших сигарету, лишь треть становится постоянными курильщиками. Никотин может вызывать сильное привыкание, но лишь у некоторых людей и на некоторое время. Важнее то, что, как выясняется, даже среди регулярных курильщиков прослеживается огромная разница в силе этой привычки. Специалисты в области проблемы курения полагали, что 90 или 95% всех курящих — это заядлые курильщики. Но несколько лет назад, проводя исследования в рамках федеральной программы здравоохранения, ученые, к своему удивлению, обнаружили, что пятая часть всех курильщиков не курит каждый день. Иными словами, миллионам американцев удается курить, но не втягиваться в это окончательно. Это люди, для которых курение заразительно, но не прилипчиво. В последние несколько лет эти «умеренные», как их окрестили, тщательно изучались. Большую работу в этом направлении провел психолог Питсбургского университета Сол Шиффман. Он определил умеренного курильщика как человека, который выкуривает не более пяти сигарет в день и курит по крайней мере четыре дня в неделю. Шиффман пишет следующее:

«Система курения умеренных значительно различается день ото дня. График их курения часто включает в себя дни полного воздержания. У умеренных не возникает особенных трудностей с тем, чтобы поддерживать такое частичное воздержание, они, по наблюдениям, практически не испытывают при отказе от курения абстинентного синдрома… В отличие от заядлых курильщиков, которые берутся за сигарету вскоре после того, как проснулись, чтобы восполнить потерю никотина за ночь, умеренные могут прожить до своей первой сигареты в день несколько часов. Короче говоря, каждый изученный показатель предполагает, что умеренные не испытывают привыкания к никотину и их курение не вызвано желанием избежать абстинентного синдрома или облегчить это состояние».

Шиффман уподобляет умеренных курильщиков тем людям, которые выпивают только в компании. Эти люди могут контролировать свою привычку. Он утверждает следующее:

«Большинство из этих людей никогда не были заядлыми курильщиками. Я считаю их остановившимися в развитии. Каждый курильщик начинает как умеренный, но потом развивается в более зависимого курильщика. Когда мы собирали данные о ранней стадии курения, умеренные выглядят как все остальные начинающие курить. Различие в том, что со временем заядлые курильщики шли вперед, а умеренные оставались на прежнем месте».

Что отличает умеренных курильщиков от заядлых? Возможно, генетические факторы. Аллан Коллинз из Колорадского университета провел такой эксперимент: взял несколько разных видов мышей и вводил им постепенно возрастающие дозы никотина. Когда количество никотина достигает у мыши токсичного уровня (все же никотин — это яд), у нее происходит приступ: ее хвост застывает и она начинает бешено носиться по клетке. Потом ее голова начинает судорожно подергиваться, и в конечном итоге мышь опрокидывается на спину. Коллинз хотел узнать, могут ли выдержать разные виды мышей разные дозы никотина. Разумеется, могут. Вид мышей, наиболее толерантный к никотину, мог выдержать в два или три раза больше вещества, чем вид, у которого были судороги от минимального количества. «Это примерно то же соотношение, что и в случае с алкоголем», — говорит Коллинз.

Затем он поместил всех мышей в клетки и дал им по две емкости для питья: одна была наполнена простым раствором сахарина, а другая — раствором сахарина с добавлением никотина. На этот раз он хотел определить, существует ли связь между генетической толерантностью к никотину каждого вида и добровольным предпочтением мышами этого вещества. И снова было отмечено различие. Чем выше была толерантность мыши к никотину, тем больше жидкости она выпивала из той емкости, куда он был добавлен. Коллинз считает, что в мозгу мыши есть участки, которые управляют переработкой никотина — тем, насколько быстро он становится токсичным, сколько удовольствия приносит, какого рода возбуждение создает. Некоторые виды мышей обладают генами, которые действительно хорошо справляются с никотином и извлекают из него наибольшее удовольствие, а у некоторых мышей гены сразу же воспринимают никотин как яд.

Люди, ясное дело, не мыши, и глотнуть никотина из мисочки в клетке — это не то же самое, что закурить Marlboro. Но даже если есть лишь малая связь между тем, что происходит в мозгу мыши и в нашем мозгу, эти выводы, похоже, вполне соответствуют исследованиям Овида Помело. Люди, которые не ощутили возбуждения от первой сигареты и нашли свой первый опыт курения таким ужасным, что потом никогда больше не курили, — это, возможно, люди, чей организм остро чувствителен к никотину и не способен воспринять его даже в малых дозах. Умеренные курильщики — это, возможно, люди, чьи гены обусловливают получение удовольствия от никотина, но которые не могут переработать его в больших дозах. А заядлые курильщики — это люди, гены которых способны и на то, и на другое. Это не означает, что генетическая предрасположенность полностью определяет, насколько много курят те или иные люди. Известно, что никотин снимает усталость и напряжение, и люди, находящиеся в стрессовых ситуациях, курят больше людей, пребывающих в спокойной обстановке. Это говорит просто о том, что факторы, делающие курение прилипчивым, совершенно отличаются от факторов, делающих его заразительным. Если мы будем искать переломные моменты в ходе борьбы с курением, нам надо решить, какие из этих факторов эпидемии следует атаковать особенно активно. Надо ли нам сделать курение менее заразительным и остановить Продавца, распространяющего вирус курения? Или нам лучше сделать его менее прилипчивым и найти способы превращения всех курильщиков в умеренных?

Давайте сначала рассмотрим фактор заразительности. Есть две возможные стратегии контроля распространения курения. Первая — это прежде всего не давать курить «разрешителям» (Мэгги и Билли Г.). Это, несомненно, наиболее трудный из путей: самые независимые, сексуально развитые, бунтарствующие подростки вряд ли с готовностью прислушаются к разумному совету поберечь здоровье. Вторая возможность — это убедить всех тех, кто ждет от таких людей, как Мэгги и Билли Г., «разрешения», в том, что им надо искать «крутизны» в чем-то другом. Но и это непросто. Фактически это вполне может оказаться еще более сложной стратегией, чем первая, по той простой причине, что родители не имеют на своих детей такого рода влияния.

Конечно, в это трудно поверить. Родители очень полагаются на веру в то, что они способны формировать личность и поведение своих детей. Но, как показала в своей книге The Nurture Assumption («Теории воспитания») Джудит Харрис, основания, на которых базируется эта вера, не слишком убедительны. В течение многих лет психологи пытаются найти ответ на этот вопрос — насколько сильно родители влияют на детей. Очевидно, что они передают своим отпрыскам гены, и последние играют огромную роль в том, кто мы есть. Родители дарят детям в их ранние годы любовь и заботу. Дети, лишенные ранней эмоциональной поддержки, получают неизлечимую травму. Родители предоставляют питание, кров и защиту и обеспечивают основу повседневной жизни детей в том, что касается материальных благ, здоровья и счастья. Все это несложно. Но повлияет ли в будущем на личность вашего ребенка тот факт, что вы не уверенные в себе и неопытные родители или же, наоборот, авторитетные и компетентные? Быстрее ли вы воспитаете интеллектуально развитого ребенка, наполнив дом книгами? Влияет ли на личность вашего ребенка то, что вы видите его два часа в день, а не восемь часов? Иными словами, влияет ли действительно та социальная среда, которую мы создаем у себя дома, на то, какими станут наши дети во взрослой жизни? В серии масштабных и хорошо организованных исследований близнецов (особенно близнецов, разделенных вскоре после рождения) генетики установили, что большинство свойств нашего характера (дружелюбие, открытость и т.д.) примерно наполовину определяется нашими генами и наполовину — окружением. Всегда предполагалось, что среда, которая так влияет на нашу жизнь, это и есть домашняя обстановка. Проблема, однако, в том, что, как только психологи хотят обнаружить этот эффект воспитания, они его не находят.

Вот, к примеру, одно из крупнейших исследований такого рода, известное как «Колорадский проект усыновления». В середине 1970-х годов группа исследователей из Колорадского университета под руководством Роберта Пломина, одного из ведущих мировых специалистов в области генетики поведения, привлекла к участию в эксперименте 245 женщин из Денвера, готовых отдать своих детей на усыновление. Исследователи посещали детей в их новых семьях, проводя с ними регулярное тестирование на свойства личности и уровень умственного развития. Те же самые тесты они проводили с их приемными родителями. Для сравнения исследователи проводили такие же тесты с группой из 245 родителей и их биологических детей. В случае этой сравнительной группы результаты получились в достаточной степени ожидаемыми. По таким пунктам, как степень умственных способностей и некоторые аспекты личности, биологические дети весьма напоминают своих родителей. Однако что касается приемных детей, оказалось, что результаты их воспитания не имеют ничего общего с тем, что им дали приемные родители. Эти дети по своим личностным или интеллектуальным показателям были похожи на людей, которые их воспитывали, кормили, одевали, читали им, учили их, любили и заботились о них в течение 16 лет, не больше, чем на пару взрослых, которых можно случайно встретить на улице.

Это, если задуматься, весьма необычное открытие. Большинство из нас полагают, что мы похожи на своих родителей благодаря генам и, что более важно, благодаря тому, что родители воспитывают нас по своему подобию. Но если это правда, если воспитание так много значит, тогда почему приемные дети вообще не похожи на своих приемных родителей? Результаты исследования в Колорадо не означают, что гены решают все, а среда не имеет значения. Напротив, все выводы упорно указывают на то, что наше непосредственное окружение играет такую же, если не большую, роль в формировании личности и умственных способностей, как и наследственность. Однако исследование показывает, что, каково бы ни было влияние среды, оно не имеет большого отношения к родителям. Это нечто другое. По утверждению Джудит Харрис, это — воздействие сверстников.

Почему, спрашивает Харрис, дети недавних иммигрантов никогда не сохраняют акцент своих родителей? Как получается, что дети глухих родителей умудряются научиться говорить так же хорошо и быстро, как и сверстники, чьи родители говорят с ними с самого их рождения? Дело всегда было в том, что речь — это навык, которым овладевают во внешней среде. Эта ситуация означает следующее: то, что дети узнаюґт от других детей, так же важно или даже важнее в обретении речевых навыков, чем то, что они узнаюґт дома. Дж. Харрис утверждает, что влияние среды, которое помогает детям стать такими, какие они есть (формирует их характер и личность), — это влияние сверстников.

Такое утверждение, что и понятно, вызвало горячую полемику в прессе. Задавались вопросы о том, когда (и в какой степени) это может быть применимо. Но нет сомнений в том, что это имеет важное отношение к вопросу о подростковом курении. У детей курильщиков более чем в два раза, по сравнению с детьми некурящих родителей, выше шансы на то, что они начнут курить. Эта хорошо известный факт. Но если следовать логике Харрис, то родители, курящие в присутствии детей, не дают им примера для подражания. Это всего лишь означает, что дети курильщиков наследуют от родителей гены, которые предрасполагают их к никотиновой зависимости. Исследования, проведенные с приемными детьми, показали, что дети, воспитывавшиеся в семье курильщиков, начинали курить не чаще, чем дети некурящих родителей. «Иными словами, эффект от различных видов воспитания (например, курят родители дома или нет) к тому времени, когда дети достигали подросткового возраста, практически сводился к нулю, — писал в 1994 году психолог Дэвид Роу в своей книге The Limits of Family Influence («Пределы семейного влияния»), где он подвел итоги исследований по этому вопросу. — Родительская роль пассивна. Родители обеспечивают набор генов, функционально относящихся к риску курения, но социально они не воздействуют на своего отпрыска».

По Роу и Харрис процесс, в результате которого подростки заражаются привычкой к курению, протекает в кругу сверстников. Это не подражание поведению взрослых — уровень подросткового курения как раз возрастает, когда взрослые начинают курить меньше. Подростковое курение — это свойство поведения подростков, это участие в эмоциональном опыте, это выразительный язык и ритуал молодости, недоступные и непонятные для чужаков, так же, как ритуал подростковых самоубийств в Микронезии. Как в подобных обстоятельствах мы можем ожидать, что какое-либо вмешательство взрослых возымеет эффект?

«Рассказывать подросткам о вреде курения: “Это вас состарит! Это вас ослабит!” — бесполезно, — заключает Харрис. — Это пропаганда взрослых. Именно потому, что взрослые не одобряют курение (ибо в нем есть что-то вредное и неприличное), подростки тянутся к сигарете».

Если усилия помешать стараниям Продавца, пытаясь внедриться в ближайшее внешнее окружение подростка, выглядят не особенно эффективной стратегией борьбы с курением, то как обстоят дела с прилипчивостью? Здесь тактика поиска переломных моментов совершенно иная. Как я уже писал, одна из причин, по которой некоторые экспериментирующие с никотином люди больше никогда не курят, а другие превращаются в пожизненных заядлых курильщиков, состоит в том, что разные люди обладают весьма различной врожденной переносимостью никотина. В идеальном мире мы бы дали заядлым курильщикам таблетку, которая понизила бы их переносимость до уровня, скажем, умеренного курильщика. Это был бы отличный способ лишить привычку курить ее прилипчивости. К сожалению, мы не знаем, как это сделать. У нас есть никотиновый пластырь, который медленно и регулярно выделяет дозу никотина, чтобы курильщики не хватались за вредоносные сигареты. Это стратегия против прилипчивости, которая помогла миллионам курильщиков. Но ясно и то, что этот пластырь далеко не идеален.

Наиболее привлекательный для наркоманов способ получить свою дозу — это «ударный» вариант, когда большая доза вводится быстро и подавляет негативные ощущения. Потребители героина не ложатся под героиновую капельницу: они делают себе укол два или три раза в день, вводя сразу большие дозы. Курильщики поступают точно так же. Они делают глубокую затяжку, потом пауза, и еще одна глубокая затяжка. А пластырь дает постоянную дозу наркотика в течение всего дня. Это довольно скучный способ употребления никотина. Пластырь кажется не более эффективным переломным моментом в борьбе против эпидемии курения, чем детские молочные смеси — переломным моментом в борьбе против избыточного веса. Но есть ли способы лучше?

Думаю, есть два варианта. Первый можно увидеть в связи между курением и депрессией, связи, обнаруженной совсем недавно. В 1986 году обследование амбулаторных пациентов психиатрической клиники в Миннесоте показало, что половина из них курила, а это показатель выше средненационального. Два года спустя Александр Глассман, психолог из Колумбийского университета, обнаружил, что 60% заядлых курильщиков, которых он изучал в рамках совершенно другого исследовательского проекта, страдали в прошлом глубокой депрессией. Вслед за этим он провел широкомасштабное исследование с участием произвольно отобранных 3200 взрослых испытуемых, опубликовав результаты в Journal of the American Medical Association в 1990 году. Из тех, кто когда-либо в жизни имел диагноз серьезного психического расстройства, 74% в какой-то период курили, а 14% бросили курить. Из тех, кто никогда не имел в анамнезе психического расстройства, 53% какое-то время курили, а 31% сумели отказаться от этой привычки. По мере нарастания психиатрических проблем растет и процент курящих. Примерно 80% алкоголиков курят. Около 90% шизофреников курят. В одном из шокирующих своими результатами исследований группа британских психиатров соотнесла привычку к курению среди 12- и 15-летних подростков с эмоциональными и поведенческими проблемами среди подростков того же возраста из обычных школ. Половина проблемных подростков выкуривала больше 21 сигареты в неделю, в то время как более благополучные выкуривали за это же время 10 сигарет. Иными словами, по мере падения общего уровня курения эта привычка усиливается среди наиболее неблагополучных и маргинальных членов общества.

Есть ряд теорий, объясняющих, почему курение так хорошо отражает эмоциональные проблемы. Первая состоит в том, что факторы, которые делают кого-то подверженным заразительному воздействию курения (скажем, низкая самооценка или нездоровая и несчастливая семейная жизнь), — те же самые, что ведут к депрессии. Однако более привлекательной представляется теория о том, что обе проблемы могут иметь аналогичную генетическую природу. Например, полагают, что депрессия — это, по крайней мере отчасти, результат недостаточной выработки организмом некоторых химических веществ, чрезвычайно важных для мозга, в частности нейротрансмиттеров, известных как серотонин, дофамин и норэпинефрин. Эти химические вещества регулируют настроение, помогают получить ощущение удовольствия и уверенности в себе, чувство самообладания. Такие препараты, как Zoloft и Prozac, стимулируют мозг к выработке большего количества серотонина: иными словами, они компенсируют его дефицит, от которого страдают некоторые депрессивные люди. Никотин, похоже, действует точно так же в отношении двух других нейротрансмиттеров — дофамина и норэпинефрина. Получается, что, депрессивные курильщики, по сути дела, используют табак в качестве дешевого средства лечения своей депрессии, повышая уровень выработки определенных химических веществ в мозгу. Этот эффект настолько силен, что, когда курильщики с психическими проблемами отказываются от сигарет, они сильно рискуют вновь погрузиться в депрессию. Вот вам мстительная прилипчивость: некоторым курильщикам трудно бросить курить не только потому, что они пристрастились к никотину, но и потому, что без никотина они подвержены риску получить изматывающее психическое заболевание.

Это отрезвляющий фактор. Но он также подсказывает, что табак имеет свою ахиллесову пяту: если вы сумеете вылечить курильщиков от депрессии, вы сможете облегчить для них отказ от пагубной привычки. Так на самом деле и получается. В середине 1980-х годов исследователи из организации, известной теперь как фармацевтическая фирма Glaxo Wellcome, проводили широкомасштабные клинические испытания нового антидепрессанта под названием бупропион и, к своему удивлению, начали получать отчеты касательно курения. «Я получал сообщения, в которых пациенты утверждали: “Меня больше не тянет курить”, или “Я резко сократил число выкуренных сигарет”, или “Я потерял интерес к сигаретам”, — говорит Эндрю Джонстон, возглавлявший в компании отделение психотропных средств. — Можете себе представить, что человек, занимающий такую должность, как моя, получает массу самых разнообразных отчетов, так что я не отнесся к ним особо серьезно. Но я продолжал их получать, и это было очень необычно».

Это происходило в 1986 году, когда связь между депрессией и курением еще не была осознана, поэтому сотрудники компании были сначала озадачены. Но вскоре они поняли, что бупропион действовал как своего рода заменитель никотина. «Дофамин, который высвобождается никотином, поступает в префронтальную кору головного мозга, — объясняет Джонстон, — а это мозговой центр удовольствий. Это то, что, как полагают, отвечает за ощущение удовольствия, чувство благополучия, ассоциирующееся с курением. Это одна из причин, по которой так сложно бросить эту привычку. Никотин также повышает содержание норэпинефрина, и по этой причине, когда вы пытаетесь бросить курить, вы не получаете прежнего количества этого вещества и испытываете возбуждение и раздражение. Бупропион действует двояко. Он повышает содержание дофамина, поэтому у курильщиков пропадает тяга к сигаретам, и затем он восполняет некоторое количество норэпинефрина, поэтому у них отсутствует возбужденность и абстинентный синдром».

Компания Glaxo Wellcome испытывала препарат (теперь он продается под названием Zyban) среди самых заядлых курильщиков (выкуривающих больше 15 сигарет в день) и получила отличные результаты. В контрольной группе 23% курильщиков, которые прошли курс антиникотинового консультирования и приема успокоительного, бросали курить через четыре недели. Однако в случае применения препарата Zyban тот же показатель составил 49%, а среди самых заядлых курильщиков, которые применяли одновременно Zyban и никотиновый пластырь, 58% бросали курить уже через месяц. Интересно, что Zoloft и Prozac (препараты с серотонином), похоже, не помогали курильщикам отказаться от пагубной привычки. Они были недостаточны для поднятия настроения; его надо поднимать тем же способом, каким действует никотин, и на это способен Zyban. Нельзя сказать, что это идеальный препарат. Как и все остальные средства, помогающие бросить курить, он не смог помочь всем заядлым курильщикам. Но первоначальный успех препарата доказал, что можно найти действенный переломный момент в устранении прилипчивости курения: сведя к нулю депрессию, вы можете воздействовать на «слабое место» процесса привыкания.

Существует и вторая возможность добиться переломного момента в устранении прилипчивости. Для того чтобы понять, что это за возможность, надо вернуться назад и снова рассмотреть то, что происходит с подростками, когда они начинают курить. Вначале, когда подростки впервые пробуют сигареты, они все являются умеренными курильщиками. Они курят лишь время от времени. Большинство из этих подростков вскоре отказываются от сигарет и больше никогда не курят. Другие продолжают умеренно курить еще долгие годы, так и не становясь заядлыми курильщиками. Примерно треть курит регулярно. Однако вот что интересно — у подростков из последней группы на то, чтобы превратиться из эпизодических курильщиков в заядлых, уходит три года. В среднем они приходятся на период с 15 до 18 лет. Затем в течение последующих пяти или семи лет происходит постепенное усугубление привычки. «Когда кто-то в средней школе курит постоянно, он не выкуривает пачку сигарет в день, — говорит Нил Беновитц, специалист по наркозависимости из Калифорнийского университета, Сан-Франциско, — он достигнет этого уровня, когда ему исполнится 20 лет».

Значит, зависимость от никотина не возникает мгновенно. Большинству людей требуется время, чтобы привязаться к сигарете, и если 15-летние подростки курят, это не означает, что они обязательно станут заядлыми курильщиками. У вас есть примерно три года на то, чтобы их остановить. Второе, еще более интересное следствие — это то, что никотиновая зависимость представляет собой нелинейное явление. Тут нельзя утверждать, что если вам нужна одна сигарета в день, то у вас слабая привычка; если нужны две сигареты, то привычка более сильная; и если вам нужны 10 сигарет в день, то ваша привычка в десять раз сильнее по сравнению с тем случаем, когда вам достаточно всего одной сигареты. Ситуация предполагает, что у зависимости есть переломный момент — порог, т.е. если вы курите меньше определенного количества сигарет, то вы вообще не пристрастились, но если вы переходите некое магическое число, то внезапно становитесь заядлым курильщиком. Вот еще один способ описать умеренных курильщиков — это люди, которые просто-напросто никогда не превышают некое число выкуренных сигарет и не переходят порога зависимости. Заядлый курильщик, наоборот, — человек, который в какой-то момент перешел эту черту.

А каков он, этот порог зависимости? Никто не думает, что для всех людей он одинаков. Однако Нил Беновитц и Джек Хеннингфилд (пожалуй, главные специалисты в мире по никотиновой зависимости) выдвинули некоторые обоснованные предположения. Умеренные, по их словам, — это люди, способные курить по пять сигарет в день, не рискуя пристраститься окончательно. Это позволяет предположить, что количество никотина в пяти сигаретах (примерно от четырех до шести миллиграммов), по всей видимости, приближено к порогу зависимости. Исходя из этого, Хеннингфилд и Беновитц предлагают, чтобы от табачных компаний потребовали снижения уровня никотина, так, чтобы даже самые заядлые курильщики (которые выкуривают, скажем, по 30 сигарет в день) не могли получить дозу никотина, превышающую пять миллиграмм в течение 24 часов. Такого уровня, как утверждают эти ученые в статье, опубликованной престижным изданием New England Journal of Medicine, «будет достаточно, чтобы предотвратить или ограничить развитие зависимости у большинства молодых людей. В то же время оно может обеспечить достаточно никотина для вкусовой и сенсорной стимуляции». Иными словами, подростки будут продолжать свои опыты с сигаретами по тем же причинам, по которым они вообще их пробуют, — потому что эта привычка заразительна, потому что все крутые парни курят, потому что они хотят быть как все. Но благодаря сокращению количества никотина до уровня ниже порога зависимости эта привычка больше не будет прилипчивой. Курение сигарет будет меньше похоже на грипп и больше — на обычную простуду: легко подхватить, но легко и избавиться.

В перспективе важно учитывать эти два фактора прилипчивости. Активисты борьбы с курением до сих пор направляли свои усилия на удорожание сигарет, сокращение табачной рекламы, выступления о вреде курения по радио и телевидению, ограничение доступа к сигаретам для несовершеннолетних, антиникотиновую пропаганду среди школьников. И в разгар этой широкомасштабной и, на первый взгляд, доходчивой кампании уровень подросткового курения взлетел вверх, как ракета. Мы добились перемены в отношении к табаку в массовом масштабе, но нам не удалось пробиться к социальным группам, чье отношение надо было изменить в первую очередь. Мы увлеченно взялись за отмену влияния курящих Продавцов. Но становится все более очевидным, что влияние этих Продавцов мы никогда не сумеем сломить. Короче говоря, мы каким-то образом убедили себя в том, что нам надо решать проблему целиком, всю сразу. Но правда в том, что этого не требуется. Нам надо было только найти переломные моменты устранения прилипчивости, а это решение проблемы депрессии и установление порога никотиновой зависимости.

Второй урок, который можно из всего этого вынести, заключается в том, что стратегия борьбы с прилипчивостью предполагает более разумный подход к проблеме экспериментирования среди подростков. Абсолютистский подход в борьбе против наркотиков основан на том, что экспериментирование сродни зависимости. Мы не хотим, чтобы наши дети вообще имели возможность попробовать героин, марихуану или кокаин, потому что считаем притягательность этих веществ такой мощной, что будет достаточно даже малейшего опыта. Но знаете ли вы статистику экспериментирования с запрещенными наркотиками? В 1996 году в ходе обследования семей на предмет употребления наркотиков 1,1% опрошенных заявили, что по крайней мере однажды пробовали героин. Но только 18% из этих 1,1% употребляли его в прошлом году и только 9% — в прошлом месяце. Это не характерно для такого особо прилипчивого наркотика. Данные по кокаину еще более впечатляют. Из тех, кто когда-либо пробовал кокаин, меньше 1% (0,9%) употребляют его регулярно. Эти данные говорят нам о том, что экспериментирование и настоящая зависимость — это две абсолютно разные вещи, т.е. заразительность наркотика не означает его прилипчивости. Фактически все люди, которые, по их словам, пробовали кокаин хотя бы раз, могут сказать, что тяга среди подростков к тому, чтобы испытать нечто опасное, почти универсальна. Это их стиль жизни. Так они знакомятся с миром, и чаще всего (в 99,1% случаев экспериментирования с кокаином) это не приводит ни к чему плохому. Нам надо прекратить борьбу с таким видом экспериментирования. Нам надо принять его и даже приветствовать. Подростков всегда будут привлекать к себе такие личности, как Мэгги, Билли Г. и Пам П., и эти люди должны их привлекать, хотя бы для того, чтобы они могли перерасти юношеское представление о том, что быть своевольным, грубым и безответственным — это правильный способ жизни. Вместо борьбы с экспериментированием мы должны добиваться того, чтобы у этого экспериментирования не было серьезных последствий.

Думаю, стоит повторить кое-что из начала этой главы, а именно цитату из Дональда Рубинштейна, описывающего, как глубоко укоренился суицид в подростковой среде Микронезии.

«Ряд юношей, совершивших попытку самоубийства, утверждают, что узнали об этом явлении, когда им было восемь–десять лет от роду. Их суицидальные попытки совершались в духе подражания или эксперимента и игры. Например, один 11-летний мальчик повесился у себя дома, и когда его нашли, он был уже без сознания. Он объяснил потом, что хотел только попробовать повеситься и вовсе не хотел умирать».

Трагично в этом не то, что мальчишки так экспериментировали. Мальчишки всегда что-то пробуют. Трагично то, что они выбрали для эксперимента нечто, с чем экспериментировать никак нельзя. К несчастью, никогда не будет безопасной формы самоубийства, которая помогла бы спасти подростков из Микронезии. Но может быть более безопасная форма курения. Обратив внимание на переломные моменты в процессе привыкания, мы сумеем придать курению более безопасные и как можно менее прилипчивые свойства.

ГЛАВА 8