Глава 3. Практика назначения и исполнения смертных приговоров в США

Согласно данным, опубликованным Информационным центром по проблемам смертной казни, за последние 35 лет – с 1976 по 2009 год – в США было вынесено 7,5 тыс. смертных приговоров.

Однако наибольший интерес представляют последние 15 лет современной американской истории, ибо именно в этот период в судебной практике по применению высшей меры наказания за убийство несколько раз происходила существенная смена тенденций (см. рис. 9).

Рис. 9. Динамика смертных приговоров в США в 1994–2009 гг.

Кардинальный перелом в практике вынесения смертных приговоров наметился еще в середине 90-х годов, а вскоре изменения в их динамике стали все более очевидными и однозначными (см. рис. 10).

Рис. 10. Динамика смертных приговоров в США в 1998–2009 гг.

С этим периодом связаны и позитивные изменения в динамике преступности, в том числе изменения в динамике убийств, в их абсолютных и относительных показателях.

С 1986 по 2008 год в США зарегистрировано 442 тыс. убийств и, как показывает статистика, за эти 23 года суды вынесли 5253 смертных приговора. Таким образом, соотношение названных показателей в их суммарном выражении – 1:90. С определенной долей условности это соотношение можно принять за степень риска или вероятность смертного приговора в случае совершения убийства. Однако понятно, что далеко не каждое убийство подпадает под возможное применение смертной казни. Для этого в суде в соответствии с законами штатов должно быть установлено не только наличие отягчающих обстоятельств, но и отсутствие обстоятельств, смягчающих ответственность виновного. Поэтому на самом деле реальное соотношение указанных показателей (другими словами, риск смертного приговора) не меньше, чем 1:100, причем в последние годы это соотношение имеет все более очевидную тенденцию к снижению. В 1990–1995 годах оно выглядело как 1:85; а в 2001–2005 гг. – 1:120. Таким образом, практически смертный приговор может быть вынесен лишь одному из 120 убийц.

Понятно, что и это соотношение требует определенной коррекции, хотя бы потому, что приводимая статистика оперирует лишь общим числом зарегистрированных убийств, а не числом лиц, привлеченных к ответственности. Поэтому можно считать, что вероятность смертного приговора, на самом деле, еще ниже.

Американские эксперты подсчитали, что к 2006 году коэффициент смертных приговоров в США в расчете на 100 тыс. населения впервые за последние 30 лет стал самым низким и составил 0,48. (Показатель этот сам по себе для анализа ситуации недостаточный, но он дополняет характеристику тенденции.) Указанная тенденция, как представляется, должна была, судя по всему, сохраниться и в 2006–2009 годах, причем не только в силу все более широкого применения альтернативной меры – пожизненного лишения свободы без права на досрочное освобождение (и иных факторов, о которых речь впереди), но и просто в силу параллельной и не менее очевидной тенденции – резкого прироста населения США на рубеже и в начале 2000-х годов.

Так оно и получилось: 2006 год впервые за 10 лет принес не только самое низкое число казней (53), но и самое незначительное за последние 30 лет число вынесенных в стране смертных приговоров (121). В 2007–2009 годах, несмотря на значительный прирост численности населения и стабильное число убийств, эта тенденция, как только что отмечалось, продолжила свое развитие. (Понятно, что даже при стабильном числе таких приговоров их коэффициент будет снижаться из-за быстрорастущей численности населения. А уж при снижении числа смертных приговоров этот относительный показатель просто обречен на снижение.)

Рост численности населения предполагает не только снижение коэффициентов смертных приговоров. Он также оказывает прямое влияние и на снижение относительных показателей убийств. В США оно, как только что отмечалось, сопровождается и снижением абсолютных показателей, что ставит, по меньшей мере, два вопроса.

Изменения в характере и масштабах преступности и ее видов, как известно, во многом зависят от социально-экономических, политических, культурных, демографических и иных факторов. В связи с этим применительно к убийствам совокупность позитивных изменений в экономической сфере и общественной жизни в целом, происходящих на фоне последовательного роста численности населения США, делают правомерной, во-первых, постановку вопроса о возможном достижении «естественного» и допустимого предела, другими словами, о «пороге насыщения». Комментируя последовательную тенденцию к значительному снижению убийств, американская пресса размышляет о перспективах: если так пойдет и дальше, то скоро число убийств достигнет уровня, ниже которого опускаться будет просто невозможно. Как, мол, есть некий естественный уровень безработицы, ниже которого она опускаться не может, так, возможно, есть и некий естественный уровень убийств, снизить который никто, кроме Господа Бога, не в состоянии. Но если Он до сих пор не смог изменить человеческую природу, то, похоже, никогда и не сподобится. Почти по Энрико Ферри, который писал о «сокращении преступности до несократимого минимума».

Во-вторых, все больше сомнений вызывает однозначная зависимость между ростом населения и «естественным» ростом преступности, на которую опираются пессимистические, зачастую граничащие с неминуемым апокалипсисом прогнозы развития мировой преступности в работах некоторых отечественных криминологов. Причем не только в плане роста абсолютных показателей преступности, что вполне вероятно, хотя и не обязательно, но и в плане однозначного роста относительных показателей преступности как основной мировой закономерности, с чем, как уже отмечалось, крайне трудно согласиться. Ибо, по крайней мере, в двух из трех возможных вариантов относительные показатели преступности не будут расти: а) если прирост преступности равен приросту населения; б) если прирост населения опережает прирост преступности. Поэтому указанные утверждения во многом абстрактны, они не всегда опираются на достоверную статистическую базу и, как уже отмечалось, не вполне учитывают реалии, складывающиеся сегодня в ряде крупных, в том числе развитых, стран.

В связи с констатацией реалий в развитии криминологической ситуации в США представляют интерес соображения общетеоретического характера, которые, к сожалению, не привлекли внимания отечественных криминологов. «Конечно же, – пишут М. М. Бабаев и М. С. Крутер, – мы вправе признать, что если некая тенденция проявляет себя достаточно четко и устойчиво в течение длительного времени, она приобретает свойства закономерности… Крупные социальные явления и процессы (преступность к их числу относится, безусловно), развивающиеся на основе четко выраженной закономерности, не могут быстро менять свою устойчивую направленность. Такие процессы, словно огромный маховик, набрав обороты, обладают высокой степенью инерционности». Указанные суждения никак нельзя признать ни банальными, ни, тем более, тривиальными, они снижают градус не до конца осмысленного пессимизма, социально-психологические последствия которого не стоит недооценивать.

Применительно к США речь шла не о закономерности, а именно о достаточно длительной и устойчивой тенденции снижения преступности (на протяжении 12 лет). Время покажет, как долго еще будет развиваться эта благоприятная тенденция, до каких пор ее можно будет называть лишь «временным исключением», как долго будут работать силы инерции, о которых только что говорилось. А пока отметим, что прошло еще пять лет, но ситуация (и тенденция) не только не изменилась, а, наоборот, приобрела еще более выраженный характер. Тем более, что сегодня эту ситуацию, казалось бы, должно было резко изменить кризисное положение в экономике страны.

После опубликования ФБР данных о преступности в США за 2009 год, американская пресса, комментируя эти данные, пестрит заголовками типа: «Преступность неуклонно снижается, несмотря на рецессию». Эксперты-криминологи, социологи и политологи не могут найти вразумительных объяснений резкому, а главное, последовательному в течение 10–13 лет снижению преступности в стране.

В Нью-Йорке, например, по сравнению с 2002 годом, преступность сократилась на 35 %; убийства – на 30 % (по сравнению с 2008 г. – на 19 %); квартирные кражи – на 42 %; угоны автомашин – на 64 %. Среди 25 крупнейших городов США Нью-Йорк, как и пять лет назад, – город с самым низким уровнем преступности и, соответственно, с самым высоким уровнем безопасности. Среди 253 городов США с населением свыше 100 тыс. человек Нью-Йорк по уровню преступности занимает 243-е место.

Во втором по численности населения Лос-Анджелесе преступность, несмотря на кризис, также продолжает снижаться. Число убийств – 314 – снизилось за год на 69, что является самым низким показателем за последние 42 года. До уровня 1967 года снизилось число убийств и в Далласе. В Чикаго преступность за год снизилась на 12 %. В Вашингтоне, в прошлом «столице убийств», их число сократилось до 144 и составило самый низкий показатель за последние 40 лет.

Экономическое объяснение причин преступности настолько укрепилось в сознании специалистов, что они недоумевают и теряются в объяснении происходящего. На поверхности остаются лишь два более или менее логичных объяснения, помимо тех, которые автору уже доводилось приводить пять лет назад. Речь, прежде всего, идет о резком снижении потребления наркотиков как результате многолетней кампании борьбы с этим злом и, во-вторых, но не в последнюю очередь, о заметном старении населения страны. Достаточно отметить, что, по данным последней переписи, 94 млн американцев (почти 30 %) – люди старше 50 лет и эта возрастная когорта, не имеющая склонности к насилию, растет значительно быстрее других.

Вернемся, однако, к судебной практике по делам об убийствах. Характеризуя очевидную тенденцию к последовательному снижению числа смертных приговоров, американская пресса отмечает, что все большее число штатов, несмотря на разный уровень преступности, переосмысливает «плюсы» и «минусы» смертной казни, тем более что общественная поддержка этой меры заметно сократилась из-за весьма сомнительной, «произвольной и несправедливой», а в целом ряде случаев и ошибочной, практики применения смертной казни. Этому во многом способствует и новое законодательство большинства штатов, с конца 90-х годов закрепившее более широкие возможности использования названной альтернативной меры наказания.

Так, в Огайо уже в 2000 году только 4,0 % осужденных за убийство были вынесены смертные приговоры, а 27,0 % назначена альтернативная мера наказания в виде пожизненного лишения свободы без права на досрочное освобождение (еще два года назад оба вида наказания распределялись среди названных мер поровну). Не зря уже в начале 2000-х годов эксперты были единодушны, отмечая, что указанная тенденция получит еще более широкое распространение. Так оно и вышло.

К середине 2004 года тенденция максимально широкого применения альтернативной меры наказания охватила практически все штаты (исключение составил штат Нью-Мексико, где до сих пор не предусмотрена названная альтернативная мера наказания), причем такую практику поддержали и федеральные суды. Как показало исследование журнала «The New York Times», только за июнь 2003 года в 15 из 16 уголовных дел об убийствах, рассмотренных в федеральных судах, жюри предпочло смертной казни названную альтернативную меру наказания.

Одной из основных причин развития указанной тенденции американская пресса называет революцию в сознании жюри присяжных – «революцию, которая произошла в совещательных комнатах жюри». В этом плане показательны материалы, опубликованные в течение одного дня газетами Иллинойса, Огайо, Индианы и Калифорнии.

В Северной Каролине, например, за 1999–2005 годы число смертных приговоров снизилось на 65 % (в 1999 г. здесь было вынесено 24 таких приговора, в 1998 г. – 18, а в 2005 г. – 6). По мнению экспертов, это в основном результат все более широкой практики сделок с обвинением и замены смертной казни альтернативной мерой наказания. Причем даже по самым «чудовищным» преступлениям (heinous crime) в федеральных судах многих штатов жюри в 75 % случаев предпочитало вместо смертной казни назначать наказание в виде пожизненного лишения свободы без права досрочного освобождения.

В Калифорнии, где смертные приговоры всегда выносились особенно часто, их число в 2005 году, по сравнению с 1990 годом, снизилось на 40 % (в 1999 г. здесь было вынесено 43 смертных приговора; в 2000 г. – 31, а в 2005 г. – 23). По данным Бюро тюрем, с 1990 по 2000 год суды Калифорнии ежегодно поставляли в «очередь смертников» не менее 35 осужденных; с 2001 года их число снизилось сначала до 21, а в 2005 году – до 18. Другое дело, что, несмотря на более низкий, чем в других штатах, уровень убийств, Калифорния по-прежнему лидирует по общему числу осужденных, содержащихся в «очереди смертников».

Даже в Техасе, который, как уже отмечалось, всегда лидировал по числу смертных приговоров, в 2005 году было вынесено 14 таких приговоров – впервые меньше, чем в Калифорнии (еще в 1999 г. в Техасе вынесли 48 смертных приговоров, в 2002 г. – 37, в 2004 г. – 23). Причем в самом «кровожадном» округе Техаса Harris County (в США его не зря называют «опорой смертной казни») в 2005 году впервые за 30 лет было вынесено лишь два смертных приговора.

Анализируя эту тенденцию, американская пресса констатировала кардинально изменившееся отношение к смертной казни среди законодателей штатов, членов жюри, обвинителей и даже родственников потерпевших, которые ныне предпочитают альтернативную меру наказания, не отличающуюся произволом и другими недостатками, присущими высшей мере. В итоге, в США за последние девять лет ежегодное число смертных приговоров в стране сократилось на 60 % (с 232 в 2000 г. до 106 в 2009 г.).

Среди ряда причин, обусловивших такую переориентацию судебной практики по делам о преступлениях, наказуемых смертной казнью, следует назвать и получившие в конце 90-х годов широкую огласку многочисленные факты судебных ошибок, выявить которые позволило использование новых технологий (тесты ДНК). На этом фоне к началу 2000 года число сторонников смертной казни в стране впервые за 20 лет резко снизилось. В Калифорнии, например, за установление моратория на исполнение смертных приговоров высказалось 73 % населения; общественное движение за введение такого моратория быстро набирало силу и в других штатах – Мэриленде, Огайо, Индиане и т. д. Законодатели штата Небраска, например, еще весной 1999 года проголосовали за установление двухлетнего моратория на смертную казнь, однако губернатор наложил вето на этот законопроект (чтобы преодолеть это вето, не хватило всего лишь трех голосов). Тем не менее активисты движения против смертной казни в этом штате добились создания специального фонда и выделения 160 млн долл. на изучение всех уголовных дел, по которым суды штата с 1973 года вынесли смертные приговоры.

Самое мощное и организованное аболиционистское движение сформировалось все же в Калифорнии, Нью-Йорке и Иллинойсе. В январе 2000 года губернатор Иллинойса Джордж Райан объявил о моратории на исполнение смертных приговоров (4 осужденных он помиловал, а 167, содержавшимся в «очереди смертников», заменил эту меру наказания пожизненным лишением свободы).

Решение о моратории было принято после того, как был освобожден тринадцатый по счету необоснованно осужденный (Э. Портер провел в «очереди смертников» 15 лет и был освобожден за два дня до казни). «Я не могу, – заявил губернатор Дж. Райн, – поддерживать систему, допускающую такое количество ошибок, которое привело к бесконечному кошмару, когда государство убивает невиновных».

Резонанс этого беспрецедентного решения был столь мощным, что заставил прокуроров и присяжных стать более внимательными и сдержанными. Как отмечала американская пресса, уже вскоре после объявления моратория стало ясно, что это одно из важнейших событий года. В 2002 году под влиянием быстрорастущего числа выявленных судебных ошибок аналогичный мораторий был объявлен и губернатором Мэриленда (хотя, как уже отмечалось, действовал он недолго).

В 2004 году смертная казнь была вновь отменена в штате Нью-Йорк, в 2006 году Нью-Джерси стал первым штатом, который провел решение о моратории на казни на законодательном уровне.

В периодической печати тенденцию к снижению смертных приговоров связывают еще с двумя факторами. Во-первых, последние шесть-семь лет доказывало свои реальные преимущества применение альтернативной меры наказания – пожизненного лишения свободы без права на досрочное освобождение. И хотя две трети американцев еще «исповедуют» смертную казнь, предложение альтернативы снижает число ее сторонников, по разным опросам, до 50 %.

Во-вторых, многие связывают снижение числа смертных приговоров с возросшим привлечением к таким делам более квалифицированных адвокатов (назначаемых за счет средств штата), с общим повышением уровня защиты в судах, с растущим мастерством адвокатов в обращении с присяжными, когда они призывают сохранить жизнь их подзащитным.

Не менее важным объяснением тенденции к резкому снижению числа смертных приговоров, казалось бы, должно было служить заметное снижение масштабов преступности и, в первую очередь, значительное – особенно в 1995–2005 годах – снижение абсолютных и относительных показателей убийств. За эти годы в США преступность в целом сократилась почти на 30 %, причем обращают на себя внимание последовательность снижения этого показателя.

По данным ФБР, уровень насильственной преступности уже к 2005 году снизился на 33,4 %, в том числе уровень убийств – на 36,7, грабежей – на 40,2, изнасилований – на 18,2 % и т. д. С 1993 по 2003 год число убийств снизилось с 24,5 до 15,5 тыс. В 2004–2006 годах этот показатель вырос в среднем до 16,5 тыс. (см. рис. 11). В 2007–2009 годах этот показатель практически сохранился: в 2007 году – 16 929; в 2008 году – 16 272 убийств (хотя за 4 года численность населения увеличилась на 10,5 млн – с 293 до 304 млн человек).

Рис. 11. Динамика убийств в США в 1990–2009 гг.

Уже не раз приходилось отмечать, что, решая вопрос о применении смертной казни, судебная практика абстрагируется от состояния и тенденций в развитии преступности и, в частности, от распространенности убийств. Это означает, что между числом убийств, зарегистрированных в том или ином году, и числом вынесенных в том же году смертных приговоров нет корреляционной связи хотя бы потому, что расследование и судебное рассмотрение дел об убийствах, влекущих по закону применение смертной казни, образуют весьма существенный временной лаг. Нередко процесс по такого рода делам растягивается на несколько лет, и потому линейное сопоставление общего числа или коэффициентов убийств и вынесенных в том же году смертных приговоров, мягко говоря, некорректно. Но, даже допуская теоретическую возможность рассмотрения всех таких дел в том же году, констатировать сколь-либо значимые корреляционные связи между динамикой убийств и интенсивностью вынесения смертных приговоров практически невозможно, не говоря уже о методологических пороках такого анализа. Много лет назад Э. Ферри по этому поводу писал: «Статистика показывает, что менее частое совершение обложенных смертной казнью преступлений зависит не от числа смертных приговоров и казней, а от чрезвычайно разнообразных и гораздо более важных факторов».

Таким образом, тенденции в динамике убийств и интенсивности вынесения смертных приговоров на самом деле развиваются независимо друг от друга. Отсюда очевидным представляется и мифологический характер концепции общего предупреждения, давно превратившейся в фикцию, в теоретическую абстракцию, когда соображения устрашения путем применения наиболее суровых мер наказания на макроуровне судебной практики никак «не работают». Можно, конечно, предполагать, что на уровне конкретного уголовного дела конкретный судья, назначая высшую меру наказания, исходит, среди всего прочего, и из соображений общей превенции. Но здесь речь идет не об индивидуальных актах, а о тенденции, причем о тенденции явной, продолжительной и, судя по всему, перспективной.

В приводимой ниже табл. 7 сведена информация о динамике абсолютных и относительных показателей убийств, числе ежегодно выносимых в США смертных приговоров и численности населения страны за период с 1986 по 2008 год.

Как видно, все эти годы динамика убийств и практика смертных приговоров почти никогда не шли параллельным курсом, и изменения в рамках этих процессов нельзя признать синхронными. Для наглядности последующего анализа разобьем весь период наблюдений на несколько отрезков.

В 1986–1989 годах абсолютные и относительные показатели убийств были достаточно стабильными; стабильным оставалось и ежегодное число смертных приговоров (в среднем – 284). В 1990–1994 годах абсолютное число убийств выросло почти на 20 %, заметно выросли и их относительные показатели, а ежегодное число смертных приговоров практически никак не изменилось (в среднем – 281). С 1995 года началось последовательное и все более заметное снижение показателей убийств. В 1995–1999 годах их число снизилось на 25 %, а уровень убийств – почти на 40 %; в то же время ежегодное число смертных приговоров, наоборот, заметно выросло (в среднем – 297). Наконец, в 2000–2005 годах показатели убийств значительно снизились, а затем стабилизировались, причем на наиболее приемлемом, возможно, даже на «естественном» уровне, за которым дальнейшее их снижение проблематично, а число смертных приговоров ежегодно и весьма заметно сокращалось (в среднем, по сравнению с предшествующим периодом, оно снизилось почти в два раза и составило 163 приговора; темпы снижения также показательны: в 2000 г. – 232, а в 2005 г. – 128 приговоров).

Указанные процессы привлекают особое внимание в контексте изменений в численности населения страны. Как видно из табл. 7, в 1986–1999 годах ежегодный прирост населения США составлял 2,5 млн человек. За этот период численность населения выросла на 32,5 млн человек, однако столь значительный рост населения почти не отразился на динамике убийств. Исключение составляют 1990–1994 годы, однако было бы большим упрощением напрямую связывать эти два процесса.

В самом деле, все последующие пять лет численность населения росла, она увеличилась еще на 12 млн человек, а число убийств, начиная с 1995 года, стало ежегодно и весьма заметно снижаться. Этот перелом, разумеется, связан с комплексом факторов, лежащих далеко за пределами изменений в численности населения. Это и начало экономического подъема на основе мер, предпринятых пришедшей к власти администрацией Б. Клинтона, и последовательное решение других социальных проблем, и существенное реформирование всей правоохранительной системы на основе Закона 1994 года об усилении борьбы с преступностью (The Violence Crime Control and Law Enforcement Act of 1994), по которому общая стоимость принимаемых мер превышала 30 млрд долл., численность полиции выросла на 100 тыс. сотрудников, принципиально менялась система профилактики преступности, существенно выросли расходы на строительство новых тюрем, на решение проблем ре социализации осужденных и досрочно освобожденных, резко ужесточалось федеральное законодательство и карательная политика.

Наконец, рассмотрим начало 2000-х годов. Только за один 2000 год население США выросло еще на 9 млн человек; общий прирост населения в 2000–2005 годах составил почти 30 млн человек, а число убийств все эти годы оставалось стабильным (не превышая показателей 1998–1999 гг.). Сказалось решение ряда проблем социально-экономического плана – подъем в экономике, снижение безработицы, несомненные достижения в решении расовых проблем, очевидные успехи в длительной борьбе с наркоманией, сокращение наиболее криминальных возрастных когорт, несоизмеримо возросшая эффективность работы полиции и т. д.

В 2008 году в США был зафиксирован самый низкий уровень убийств – впервые за последние 20 лет он составил 5,4.

Возвращаясь к проблеме взаимосвязи между тенденциями в динамике убийств и смертных приговоров, напомним, что на всех временных отрезках она отсутствует. Более того, в разные периоды эти тенденции приобретали даже отрицательные значения, а попытки их логической интерпретации вступают в противоречие со здравым смыслом. Это особенно заметно при анализе положения дел на региональном уровне.

Напомним, что средний уровень убийств на Юге США всегда был выше – к 2006 году, например, он составлял 6,6; на Западе – 5,7. Между тем из общего числа смертных приговоров, вынесенных в США за последние 35 лет, 65 % приходится на долю Юга и лишь 17,4 % – на долю Запада. И хотя абсолютное число убийств, совершенных на Юге, менее чем в два раза превышает число убийств на Западе, доля смертных приговоров, вынесенных на Юге, почти в четыре раза выше.

Таким образом, как и на национальном уровне, корреляция между показателями убийств и числом вынесенных смертных приговоров на уровне региональной практики никак не просматривается. Соотношение показателей убийств и распространенности смертных приговоров еще раз подчеркивает значимость географических различий в практике применения смертной казни в разных регионах страны. И, судя по всему, именно эти территориальные различия, принципиально разное отношение властей и населения разных штатов к высшей мере наказания, а не состояние и динамика убийств, определяют масштабы и динамику смертных приговоров.

В какой мере это заключение соответствует положению дел в том или ином штате? Обратимся к данным табл. 8, в которой в убывающем порядке представлены ежегодные коэффициенты убийств в разных штатах и суммарные показатели смертных приговоров, вынесенных судами этих штатов, например, в 1996–2005 годах. Порядковые номера штатов в таблице соответствуют месту, которое они занимают в стране по уровню убийств.

Показатели этой таблицы, на наш взгляд, достаточно информативны. В самом деле, во-первых, очевидно, что во всех штатах коэффициенты убийств за указанный период значительно снизились, что, разумеется, нашло отражение и в национальных показателях. Во-вторых, суммарное число смертных приговоров в каждом штате несопоставимо и никак не коррелируется ни с уровнем, ни с динамикой убийств.

Поскольку закономерности, как известно, проявляются на полюсах, сравним положение дел в Луизиане, где все эти годы фиксировался самый высокий уровень убийств (в среднем – 13,2), и, скажем, в Арканзасе, занимавшем по этому показателю лишь десятое место (6,9). Как видно, в первом случае число вынесенных смертных приговоров в три раза выше. Казалось бы, разница логически вполне оправданна: где выше уровень убийств, там и число смертных приговоров должно быть выше. Однако такая логика слишком прямолинейна и потому «не работает».

Чтобы убедиться в этом, достаточно сравнить показатели той же Луизианы с положением дел в Мэриленде и Нью-Мексико, занимавших, соответственно, второе и третье места по уровню убийств (9,5). Оказывается, что число смертных приговоров в Луизиане в 4,2 раза выше, чем в Мэриленде, и в 21 раз (!) выше, чем в Нью-Мексико.

Калифорния в этот период по уровню убийств занимала в США лишь девятое место (среднегодовой показатель – 6,9), однако здесь число смертных приговоров (271) больше, чем во всех стоящих выше нее пяти штатах, вместе взятых (249), и почти в 10 раз больше, чем в следующем за ней по уровню убийств Арканзасе, хотя коэффициенты убийств в этих штатах были практически равны.

О наибольшей «популярности» смертной казни в Техасе уже не раз говорилось. На это указывает и максимальное число смертных приговоров (315). Между тем по уровню убийств Техас занимает в стране лишь 15-е место (среднегодовой показатель – 6,5).

Наконец, обратимся еще к двум южным штатам – Флориде и Оклахоме, которые по уровню убийств занимали лишь 20-е и 21-е места (здесь среднегодовой показатель (5,9) всегда был ниже, чем в среднем по США – 6,0). Тем не менее число смертных приговоров в обоих штатах значительно превышает соответствующие показатели в штатах, занимающих первые девять мест в национальном рейтинге распространенности убийств. Занимая в этом рейтинге лишь 20-е место, Флорида по числу смертных приговоров в три раза превосходит Луизиану, стоящую на первом месте. С другой стороны, при одинаковых среднегодовых коэффициентах убийств в Оклахоме и Флориде суммарное число смертных приговоров в Оклахоме ровно в два раза ниже, что никак не поддается логическому объяснению.

Подводя итоги, следует, во-первых, еще раз отметить, что основным фактором резкого снижения числа смертных приговоров явилось все более широкое применение альтернативной меры в виде пожизненного лишения свободы без права досрочного освобождения. Можно констатировать далее, что сам по себе уровень убийств в том или ином регионе страны или в отдельном штате вовсе не определяет подход к практике вынесения смертных приговоров и какая-либо корреляция между двумя указанными тенденциями фактически отсутствует. Это, помимо всего прочего, означает, что карательная практика далеко не всегда отражает территориальные различия в преступности и, во всяком случае, ими не исчерпывается и не определяется. Поэтому судить о характере карательной практики за совершение убийств, о ее состоянии, принципах и критериях лишь на основании двух параллельных тенденций – динамики убийств и динамики смертных приговоров – значит допускать серьезную методологическую ошибку.

Другое дело, что столь значимые различия в развитии названных тенденций в разных штатах с криминологических позиций представляются не вполне понятными (поскольку в принципе разный уровень убийств предполагает разное, но все же адекватное противодействие этому явлению, в том числе и уголовно-правовыми средствами).

Распространенность и динамика убийств, как уже отмечалось, зависят не от частоты вынесения смертных приговоров, а от ряда других важных и разнообразных факторов социальной практики и общественного бытия в целом. Поэтому и уголовная политика в целом, и практика применения наказания за убийство должны быть встроены в более широкий социальный и криминологический контекст. И соответственно, оцениваться практика применения наказания должна с учетом не только состояния и динамики преступности, но и других факторов, в том числе определяющих психологию и правосознание населения, сложившиеся в обычаи и традиции, влияющие, в свою очередь, на формирование взглядов и позиций тех, кто непосредственно занят в сфере отправления правосудия.