15

Голубоватый свет луны пятнами скользил по гладкому, поблескивавшему насту. Наталья прислонилась к разбитому колесу БТРа. Прижав автомат к груди, она смотрела, как сержант Родимов дополз до вершины холма и скрылся в низине. Она осталась одна. Но ненадолго. Сейчас придут немцы. Этот самый командир полка, который стоит здесь, в Дунапентеле, или кто-то из его офицеров. Они придут, потому что она сама сказала им, где находится, сказала, что она офицер, и она их ждет. Что будет? Что делать дальше? Они найдут ее, и еще неизвестно, что это за командир полка, каково его отношение к русским, они теперь все озлобленные. И раньше были не сахар, но у нее выхода не было. А если он ее расстреляет или возьмет в плен, не дожидаясь фрау Ким? А что делать, когда приедет фрау Ким? Сказать, что хочет остаться с ней, только спасите раненых. На все эти вопросы ответов не было. Но точно она знала только одно: если фрау Ким не спасет тех, кто находится в сторожке Золтана, их уже никто не спасет, и она, Наталья, должна решиться на все, что возможно, чтобы их спасти. А потом уже решать собственную судьбу. Возможно, другого шанса у нее не будет. За БТРом заскрипел снег, послышались приглушенные голоса. Наталья напряглась, еще сильнее прижала автомат — идут. По лунным пятнам скользнули тени.

— Ну, что, где она? — услышала она мужской голос, тот же самый, что и в наушнике рации. — Ты кого-нибудь видишь, Франц?

Он. Командир полка дивизии «Лейбштандарт». Наталья почувствовала, как бешено заколотилось сердце, как пронизала дрожь. В горле застрял комок. Она проглотила слюну, чтобы прогнать его. Еще не хватает говорить писклявым, дрожащим голосом. Она встала, одернула полушубок, поправила ремень и шапку. Через мгновение она увидела их. Они обошли БТР и появились перед ней. Высокий немец в камуфляже. За ним еще трое. Лиц она различить не могла. Луна светила сзади, и сумрак скрывал их.

— Вот она, Франц, — немец протянул руку, указывая на нее, на безымянном пальце блеснул перстень. Тот же низкий, красивый голос, совсем не злой.

— Да, это я, — ответила она, потом, приложив руку к шапке, сказала. — Лейтенант Красной армии Голицына. Я пришла к фрау Ким.

Она протянула ему автомат.

— Другого оружия у меня нет. Пистолет пустой.

— Вы собираетесь в нас стрелять? Я так понял, что нет, — он сделал шаг к ней, она инстинктивно отпрянула. — Тогда оставьте. Возможно, он вам еще пригодится. — Не бойтесь, — он подошел ближе. — Фрау Ким сейчас приедет.

Теперь она могла видеть его лицо — молодой, большие светлые глаза, красивые черты.

— А сыночки-то уползли, — он кивнул офицеру, который стоял за ним, указывая на след Родимова.

— Он ранен. Он здесь, недалеко, но где, я скажу, когда приедет фрау Ким. Впрочем, если вы захотите, вы сами найдете.

— А зачем нам знать, кто здесь ползает, в нашем расположении, — в его голосе она услышала иронию.

— Со мной только тяжелораненые, еще две женщины и старик, — добавила она, поддавшись отчаянию. — Я вас прошу, не надо их убивать. Я бы ни за что не пришла, но надеюсь только на фрау Ким, положение безвыходное, — голос ее дрогнул. — Мне ничего не остается, как просить помощи у фрау Ким. Делайте со мной, что хотите, — она опустила голову.

— Если раненые, то на кого же надеяться, как не на фрау Ким? Мы никого убивать не собираемся, успокойтесь, — офицер наклонился и взял ее под руку. Она напряглась, как струна. — Как вас зовут?

— Лейтенант Голицына, — повторила она.

— То, что вы лейтенант, я понял. Зовут вас как?

— Наталья. Фрау Ким называет меня Натали.

— Ну, пойдемте в дом, Натали, — он слегка потянул ее за собой. — Вас никто не тронет. И ваших раненых тоже.

Она сделала шаг и поскользнулась — сказалась невероятная усталость и напряжение последних дней, ноги просто отказывались идти. Он поддержал ее под руку.

Они обошли БТР, второй офицер и два солдата шли за ними, держа оружие наготове. Она чувствовала, они будут стрелять при малейшей угрозе их командиру, и это совсем не добавляло ей спокойствия. Везде стояли танки, бронетранспортеры. Солдаты и офицеры ходили между машинами, они оборачивались, обращая на нее внимание, но, в общем-то, не особенно. Поднявшись по скользким обледеневшим ступенькам, вошли в один из крайних домов.

— Располагайтесь, Натали, — командир полка сдернул капюшон, снял головной убор, расстегнул камуфляжную куртку.

Да, он был молодой, красивый, светловолосый, под воротником поблескивал крест, на кителе красовались еще множество других наград и нашивок. В звании не меньше полковника, это точно.

— Крамер, дайте девушке коньяк, — приказал он. — Она замерзла. У фрау Ким симпатичная дочка, правда, Франц? — он внимательно посмотрел на нее, потом улыбнулся. — Такая же красивая, как мама. Даже чем-то на нее похожа.

— Я ничего не понимаю, — Шлетт пожал плечами, усаживаясь за стол напротив Натальи. — Какая дочка? Где? У Сталина? Вы дочка фрау Ким? — он посмотрел на Наталью с недоумением.

— Нет, я ей не дочка, — ответила та, опустив голову. — Я была невестой ее сына.

— Нам все сейчас разъяснят, — Пайпер положил руку на плечо Шлетта. — Не надо торопиться. Где коньяк, Крамер?

Адъютант принес уже открытую бутылку «Лотрека» и несколько стеклянных кружек. Пайпер взял бутылку и сам налил Наталье коньяк.

— Пейте, вы согреетесь.

— Спасибо.

Наталья расстегнула полушубок, сдернула шапку, мокрые от снега каштановые волосы, выбившиеся из узла на затылке, прядями упали на погоны. Она чувствовала, что немцы рассматривают ее, и от этого ощущала неловкость.

— У фрейляйн боевые награды, — Шлетт кивнул на орден Красной Звезды на гимнастерке. — Фрейляйн давно на фронте?

— С сорок второго года, — ответила Наталья, чуть пригубив коньяк. Его богатый аромат ударил ей в нос, на глазах выступили слезы. — Со Сталинграда. А это, — она вздохнула, — за три подбитых танка летом сорок второго.

— Три наших танка? — Шлетт присвистнул. — Мне что-то страшно, Йохан. Я, пожалуй, отсяду подальше.

— Отсядь. Фрейляйн стреляет из орудия? — Йохан сел рядом с ней, закурил сигарету, налил себе коньяк. — Франц, это твоя коллега.

— Мне плохо, — Шлетт рассмеялся. — Если женщины так стреляют, мне пора уходить в отставку. Они вообще с ума сошли, что ли? То в Арденнах я собственными глазами видел, как фрау Ким гранатой подбивает американский танк, потом как ни в чем не бывало взрывает станцию, и вот теперь эта русская фрейляйн, оказывается, подбила три наших танка. Мы скоро вовсе им будем не нужны, Йохан. Они нам скажут: сидите дома, пейте коньяк, ходите на охоту, а мы без вас разберемся.

— Ну, ты утрируешь, — Йохан стряхнул пепел в пепельницу. — Что касается фрау Ким, то все, что она делает, только добавляет ей привлекательности, и кто бы что ни говорил, все смотрят на нее и всем она нравится, даже самым замшелым противникам всяческой женской деятельности вроде доктора Геббельса. Я уже не говорю про рейхсфюрера. Он всех учит, что женщина должна сидеть на кухне и воспитывать детей. Но ты же видел, как он разговаривает с Ким, он точно молодеет лет на двадцать, стоит ей только сказать ему что-нибудь этакое, что другой и в голову не придет, в том числе и его Марте. То же самое, я думаю, и в этом случае. Я знаю, что в Красной армии много женщин, но стрелять из тяжелого орудия, это, правда, странно.

— Из какого тяжелого?! — Наталья грустно улыбнулась. — Я и сейчас не знаю толком, что это такое и как это делается. А тогда… Из зенитки стреляли, прямой наводкой. Какие из нас артиллеристы? Двенадцать девчонок в летних платьицах с косичками, обмундирования и того не выдали, а что выдали, все на мужской размер, велико нам, не пошевелиться в нем, упадешь. Вот так в платьицах заряжали и стреляли, а за спиной госпиталь, там раненые, их больше двух сотен, а мужиков нет, не переправиться им через Волгу, разбита переправа. Куда стреляли, как, я и сама не помню толком, как все было. Как-то стреляли. Оказалось, попали. Только и в нас стреляли тоже, — она пристально посмотрела на Шлетта, — такие, как вы. СС на воротниках, красивые, здоровые парни. Небось видали в бинокли, что девчонки у орудий мечутся, забавно им было смотреть, как им руки, ноги, головы отрывало. Вперед шли с музыкой, пластинку в БТРе заводили на граммофоне, чтобы нам тоже умирать веселее было под джаз. Когда наших наконец переправили, в живых осталась я и еще одна девушка. Но ее сильно покалечили. Остальных в клочья разнесли, — она поставила стакан на стол. — В клочья. Но не прошли. Не прошли к Волге, с этим никто уж спорить теперь не будет, далеко она нынче, Волга-то. Я тогда медсестрой в этом госпитале была, — добавила она, чуть помолчав. — Потом меня переводчицей в штаб взяли, — она опустила голову, вздохнула.

— Но все-таки вы к нам пришли, — сказал Шлетт.

— Я не к вам пришла, — Наталья подняла голову и посмотрела ему в лицо. — Я пришла к фрау Ким. К вам бы я никогда не пришла. Я эти танки в степи, которые расстреливали девчонок у орудий, до конца жизни помнить буду.

— Но это же одно и то же. Разницы я не вижу.

— Нет, не одно и то же. Разница есть.

— Хватит, — Йохан стукнул пальцами по столу. — Счета здесь обоюдные и не очень нам всем приятные. Не надо задавать ненужных вопросов, — он взглянул на Шлетта. — И так ясно, что если орден дали, то не за то, что фрейляйн в тылу прохлаждалась. А если кто был на передовой, то всем есть, что вспомнить.

— Йохан, фрау Ким приехала!

Дверь открылась, на пороге появился Крамер. Маренн вбежала за ним. В распахнутой шинели, с распущенными наполовину волосами.

— Это моя дочка, ее не надо трогать!

— А кто ее трогает? — Пайпер встал, выйдя из-за стола, подошел к ней. — Фрейляйн пьет коньяк, мы рассуждаем об эмансипации женщин и вспоминаем былые сражения.

По тому, как он взял ее за руку, как он смотрел на нее, как она смотрела на него, Наталья сразу почувствовала их близость, какую-то поразительную нежность, сквозившую между ними. Смутившись, она опустила голову.

— Какая эмансипация, какие сражения? — не высвободив руки, Маренн подошла к Наталье.

Наталья встала, от волнения она сцепила пальцы перед собой, не зная, что сказать. Ее душили слезы. Она уже не надеялась на эту встречу. Боялась надеяться. Она смотрела на Ким, в ее красивое лицо и вспоминала фотографию в руке Штефана, как он сказал: «Моя мама, это моя мама. Я очень ее люблю».

— Их пятеро, все раненые, трое очень тяжело, — произнесла она срывающимся голосом. — Я их тащила несколько километров, я и еще одна девушка, которая осталась там. Но больше я не смогла тащить, некуда тащить. Ловушка захлопнулась. Я не могу бросить их, это все мои товарищи, мои друзья. Это самые обыкновенные русские люди, — она улыбнулась сквозь слезы. — Мой отец был генералом. Он всегда заботился о тех, кто служил вместе с ним. Он никогда никого не винил за то, что произошло. Я тоже не могу поступить иначе. Фрау Ким, помогите нам.

— Но погибать-то зачем? — Маренн отошла от Пайпера, подошла к Наталье, обняв ее, усадила на скамью. — С этим совсем не надо торопиться.

Йохан подошел сзади, положил ей руку на плечо, прислонил к себе, она точно оперлась на него. Он внимательно смотрел на нее, ничего не спрашивая.

— Ей надо что-нибудь поесть, — Маренн повернулась к нему. — Коньяк — очень хорошо, но этого мало. — Она провела рукой по спутанным волосам Натальи. — Не плачь. Я здесь, значит, все будет хорошо, мы что-нибудь придумаем.

— Крамер, принесите, что там у нас есть, — распорядился Пайпер.

— Только ветчина, штандартенфюрер.

— Несите.

— Я не хочу есть, фрау Ким, — Наталья отрицательно мотнула головой. — Я не могу есть.

— Надо поесть, — Маренн повторила настойчиво. — Нужны силы, нам еще столько всего предстоит сделать. Как ты оказалась на передовой?

Крамер принес ветчину, нож, несколько ломтиков хлеба. Маренн аккуратно разрезала ветчину на куски.

— Ты же обещала мне, когда мы виделись в Кенигсберге, что будешь находиться при штабе. Дождешься, пока кончится война, как бы она ни закончилась. Зачем лезть в самое пекло?

— Я не хочу изменять Штефану, — тихо сказала Наталья. — Я не могу изменить его памяти, я никак не могу заставить себя пережить все то, что случилось. Не могу забыть. И не хочу, чтобы меня заставил кто-нибудь другой. Мне рассчитывать не на кого, меня никто не защитит. Мои раненые — хорошие люди. Потому и не хочу их бросать, не могу бросить.

— Она чем-то похожа на тебя, — Пайпер с нежностью склонился к виску Маренн, погладив пальцем ее шею. — Такие же темные волосы и светлые глаза, только кажется, голубые.

— Мужчины часто выбирают женщин, которые чем-то похожи на их матерей, — ответила она. — И мой Штефан не стал исключением. Ешь, ешь, — она пододвинула Наталье тарелку, — и никого не слушай, — бросила взгляд на Шлетта. — Сейчас мы подумаем, что можно сделать. Где ты оставила раненых?

— Сейчас покажу, — Наталья достала из кармана карту Иванцова. — Вот, в этой сторожке.

— Это далеко? — Маренн взяла карту и протянула Йохану. Тот взглянул, потом подошел к противоположному краю стола, где лежали немецкие карты. — Это рядом, — сказал он. — Но это уже не наша зона наступления. Наш участок здесь. Там наступает «Гогенштауфен».

— И что? — Маренн встала и подошла к нему. — Они захватят эту сторожку?

— Должны захватить. Странно, что они еще не пришли.

— «Гогенштауфен», это что? — Наталья насторожилась. — Тоже дивизия?

— Да, — Пайпер кивнул, — такая же, как наша. Нет, намного хуже, — он исправился, улыбнувшись.

— И может быть, они уже там? — она резко поднялась, поспешно застегнула полушубок.

— Подожди, куда ты, — Маренн остановила ее. — Йохан, они там? — она посмотрела на Пайпера, напряженно ожидая ответа.

— Судя по всему нет, иначе мы бы слышали их. Они сообщили бы по рации. Мы их тут как раз и дожидаемся, чтобы ликвидировать выступ и не угодить в ловушку. Где-то опять плавают. Хотя им следует торопиться, чтобы реабилитироваться за свой обман.

— Но они захватят их, когда придут?

— Захватят. Это они умеют — захватить парочку больных вместо того, чтобы захватить Будапешт.

— Тогда надо немедленно отправляться за ранеными, — Маренн отбросила волосы, закрутив их на затылке, — ты меня проведешь к ним, — сказала, повернувшись к Наталье. — Я взяла с собой инструменты и все, что необходимо для перевязки, так что я окажу помощь всем.

— Мне можно узнать, что вы собираетесь делать? — Йохан подошел сзади и положил руки ей на плечи, повернув к себе, посмотрел в лицо. — Куда ты собралась? Ты к ним вот так пойдешь? — он показал взглядом на ее обмундирование. — Оберштурмбаннфюрер СС? При полном параде? Даже если все там раненые и в основном без сознания кто-то ведь может ненароком очнуться и открыть стрельбу. Кроме того, там эта вторая девушка, о которой говорила Натали, она вообще, как я понял, совершенно здорова. И с автоматом наверняка.

— Да, Прохорова, — вспомнила Наталья. — Она снайпер. Она тогда стреляла в вас…

— Вот видишь, тем более снайпер. Пусть даже и плохой. Выстрелить-то надо один раз, больше может и не потребоваться.

— Но если мы опоздаем, как я буду объяснять, что это моя вторая дочка в форме лейтенанта Красной армии?

— Да, это будет трудно, — согласился Пайпер. — Тебе придется везти ее с собой в Берлин. Но это еще как-то решится, я уверен. А вот с остальными…

— Я взяла с собой снотворное, — держа его за руку, Маренн снова села на скамью за стол. — Мне надо найти какую-то одежду, что ли. Наталья приведет меня в сторожку как доктора, — она прижала пальцы ко лбу, размышляя. — У меня есть комплект американских инструментов, с которыми я работала еще в Чикаго, на них нет символики СС, так что я могу работать ими. Я говорю по-венгерски, не так бегло теперь, как раньше, но кое-что помню, с хозяевами объясниться смогу.

— Ты говоришь по-венгерски? — Пайпер удивился.

— Да, пришлось выучить в свое время. Наталья представит меня как доктора из этой деревни или какой-то соседней. Я окажу помощь раненым, введу им снотворное, мы подождем, пока они заснут, а потом… — она взглянула на Пайпера. — Может быть, их можно будет вывезти на БТРе в безопасное место, туда, где их заберут русские? А ты, — она обернулась к Наталье, — поедешь со мной в Берлин.

— Крамер, — Пайпер позвал помощника. — Где хозяйка дома? Спросите, какая одежда у нее есть. Нужно для фрау. Сейчас мы узнаем, где эта «Гогенштауфен» и сколько у нас времени, — он вышел из комнаты. Было слышно, как он разговаривает с радистами.

— Это Ваш муж, фрау? — спросила Наталья у Маренн.

— Что? Нет, — напряженно размышляя, та даже не сразу сообразила, о чем ее спрашивают. — Йохан? Нет, это очень близкий друг. Он нам поможет, я верю, — она сжала руку Натальи. — Иначе нам придется все делать самим, а это очень трудно. Но даже если он откажется, все может быть, он давно на фронте, мало ли что. Мы справимся. Я тебя не оставлю, не волнуйся.

— «Гогенштауфен» буксует на дороге, — Пайпер вернулся. — Они ввязались в бой с какой-то русской группой, застрявшей в лесах, те их тянут за собой.

«Это Косенко и разведчики, — мелькнула у Натальи мысль. — Мишка и сам не знает, как помогает сейчас Раисе».

— Час-полтора у нас еще есть, — Йохан посмотрел на часы. — Одежду нашли, Ханс?

— Да, хозяйка положила в соседней комнате, чтобы фрау выбрала.

— Я сейчас посмотрю, — Маренн встала и направилась к немолодой венгерке с рябым от следов оспы лицом, та ждала ее на пороге небольшого чулана с окном, громко именуемым комнатой. Йохан взял со стола лампу и пошел за ней.

— Прошу сюда, — женщина поклонилась, открывая дверь.

— Благодарю, — Маренн ответила ей по-венгерски.

Она вошла. Йохан вошел за ней и закрыл дверь. Бледный свет лампы осветил небольшое сырое помещение, где раньше хранили запасы продуктов на зиму. Маленькая комнатка. Под самым потолком — окошко, в него льется голубоватый свет луны. В середине — небольшой стол, вдоль стен — сундуки. На одном из них приготовленные для нее вещи. Маренн подошла, протянула руку, чтобы посмотреть, что это. Йохан обнял ее за плечи и резко повернул к себе. Лампа стояла на противоположном сундуке, он молча прижал Маренн к себе, стал страстно целовать ее шею, плечи. Она обхватила его шею и отвечала на поцелуи с горячей, страстной негой. Потом, отстранившись, вздохнула.

— Нам надо торопиться. «Гогенштауфен» захватит их. Всего полтора часа. А они все раненые, мне еще надо всем оказать помощь.

— Да, — он согласился. Но не отпустил, держал за талию и целовал ее шею, пока она перебирала одежду.

— Нет, надеть я тут ничего не могу, — она пожала плечами. — Я во всем этом утону. Сразу будет видно, что с чужого плеча. Пожалуй, я обойдусь вот этим, — она встряхнула темно-малиновый салоп, отороченный поношенным черным мехом. — Салоп он и есть салоп, должен сидеть свободно. Китель я сниму, а пойду в нем. Думаю, что не замерзну. Вот только сапоги. Из обуви этой женщины мне точно ничего не подойдет. Но будем надеяться, никто не заметит.

— Угу, — он кивнул головой и продолжал целовать ее.

Она улыбнулась. Расстегнула пуговицу на воротнике мундира.

— Я сам, я сам, — он остановил ее руку, положив свою руку сверху. — Раздевать тебя — это удовольствие.

Повернув к себе, расстегивал пуговицы, целуя ее плечи, ложбинку между грудями.

— Я соскучился, мы как будто не виделись очень давно.

— Я тоже соскучилась. Но подожди, — она с сожалением отстранила его. — Мы сейчас вообще останемся здесь, и когда выйдем — неизвестно. А люди погибнут.

— Я помню, помню о людях, — он наконец-то расстегнул все пуговицы. — Я всегда помню о людях.

— А я помню, что то, что мужчины говорят и что у них на самом деле в голове, — большая разница.

Он сдернул с нее мундир и принялся за рубашку.

— Этого довольно, довольно, — она отвернулась от него. — Все-таки мне хоть в чем-то надо к ним пойти.

Он поднял голову.

— Да, это верно. Но остановиться трудно.

— Отойди хоть чуть-чуть.

Она встряхнула салоп.

— Фу, какая пыль! Мне жалко, что тебе придется надеть это. На твое тело…

Он еще несколько раз поцеловал ее плечо и шею, потом отошел и сел на сундук, закурив сигарету.

Она с улыбкой взглянула на него, надела салоп, начала завязывать шнуры, просовывая их в петли.

Он наблюдал за каждым ее движением, она чувствовала его взгляд. Она одевалась, он же в воображении раздевал ее.

— А что, эта русская девушка, — спросил вдруг. — Ты уверена, что она имеет отношение к Штефану? Все это более чем странно. Переводчица при русском генерале. Где она познакомилась со Штефаном?

— Где-то под Сталинградом, — ответила Маренн. — Она там жила у родственников, когда началась война. Сама она из Петербурга, дочь русского князя, расстрелянного большевиками. Штефан служил в дивизии «Мертвая голова». Наступая на Сталинград, они пришли в деревню, где она жила, и вот так же встали в их доме.

— Всего лишь встали на несколько дней? — он покачал головой. — Если они наступали, вряд ли он задержался там надолго. Любовь с первого взгляда?

— Не знаю, — она опустила голову. — Если бы он был жив, я могла бы спросить его. Но спросить мне некого. А за тот год, который прошел с лета сорок второго, когда они встретились, до лета сорок третьего, когда его не стало, мы виделись с ним всего лишь несколько раз, и он ни словом не обмолвился мне. Впрочем, он был уже взрослым, и я сразу, как только он вступил в СС, да даже раньше, перестала спрашивать его о личных делах. Они ведь на то и личные, чтобы в них не совал носа никто, даже мать. Я не хотела, чтобы он испытывал передо мной неловкость. Не хотела быть ему подружкой, как многие стремятся, чтобы контролировать каждый шаг своих детей. Я его отпустила от себя, как мне ни было тяжело, полностью на него рассчитывая. На то, что я его воспитала должным образом и он не спасует перед трудностями. Он и не спасовал. Мы виделись с ним в тот день, когда его убили. Я была в госпитале, он приехал ко мне в перерыве между боями. Он очень любил пастилу, хоть она страшно сладкая, и сама ее есть не могу, но он любил, привык с детства. В Чикаго мы жили напротив лавки, где продавались восточные сладости. Они с Джилл целыми днями там крутились. Хозяйка знала их и подкармливала частенько пастилой, просто так, даже не за деньги. Так они и обожают ее до сих пор, — Маренн осеклась, потом, отвернувшись к окну, исправилась: — Обожал Штефан. А Джилл и сейчас любит.

Йохан встал с сундука, подошел к ней и обнял за плечи, прижал к себе, целуя в висок.

— В тот день 12 июля он набрал этой пастилы три пакета, я привезла из Берлина. Он всех приучил к этой пастиле, даже командира экипажа. Они запивали ее пивом, шнапсом, в общем, чем только ни запивали. Сказал, что приедет вечером. И все. Больше я никогда его не видела, — голос ее дрогнул, она прижала ладонь к губам. — Я теперь ненавижу эту пастилу. Но Джилл не говорю, чтобы она ничего не замечала. И всегда покупаю, чтобы ее порадовать.

Он прислонил ее голову к своему плечу. Она повернулась, уткнувшись ему в грудь лицом.

— Все, что я знаю об их романе, знаю только от нее, — сказала, чуть помолчав, повернув голову. — Мы встретились под Кенигсбергом осенью, когда мы с Ральфом оказались в тылу у русских после их прорыва. Случайно столкнулись в лесу. Я ничего не знала о ней, она меня узнала по фотографии, которую ей показывал Штефан. Она отдала мне обрывок этой фотографии, на нем она нарисовала план, где похоронила Штефана и оплавившийся медальон, тот самый, который я сама надела ему на шейку, когда он был еще маленьким. Он менял цепочки, но медальон носил всегда, никогда не снимал. Я ни с чем другим бы его не спутала. Значит, она была там, у меня нет оснований ей не верить. От Штефана, как она говорит, ничего почти не осталось. Обугленный труп, — ее плечи задрожали.

Йохан поднял ее голову, целуя ее лоб, полные слез, потемневшие глаза.

— И если так, если все не было серьезно, — продолжила она, кусая губы. — Если он с ней переспал, как со многими прочими и забыл на следующий день, станет ли человек лезть в горящий немецкий танк, стараться спасти другого человека, который ничего не значит. Так, случайный любовник, вытаскивать его, хоронить, разрывая землю голыми руками, а потом еще тащить другого немца из этого танка, едва живого командира экипажа почти до самых немецких позиций. И это под прицелом тысячи глаз с русской стороны, когда любой может заметить и донести, по головке за такое не погладят. Когда отца расстреляли, мать отравили, сестру обвинили в предательстве и ее чудом спас только кто-то из высокопоставленных чекистов в Москве, кто дружил с ее отцом. Когда жизнь и так висит на волоске и НКВД расправится еще скорее, чем немцы. Если не всерьез, ничего такого делать не будешь. А она все сделала. И если мой сын лежит в земле и над его прахом не надругались, не наплевали на него, то я должна благодарить только ее.

— Она еще спасла командира экипажа?

— Да, оберштурмфюрер Фриц Зеллер. Он и сейчас воюет в дивизии «Мертвая голова». Он лечился у меня в Шарите, сильно обгорел, но теперь снова вернулся в строй. Он помнит ее. И говорил мне, что Штефан действительно был в нее влюблен. С первого взгляда, если хотите. Да, так. Они все понимали это и удивлялись. Но даже если бы он не был в нее влюблен, просто развлекся, а только она сама относилась бы к нему так и все это сделала, я бы все равно считала своим долгом ей помочь. Пожалуйста, помоги мне, Йохан, сделать это, — она подняла голову и посмотрела ему в глаза. — Если для тебя в этом есть что-то такое, что противоречит твоим убеждениям, я не обижусь. Я понимаю, что война — жестокая штука, здесь надо все принимать, как есть. Тогда я пойду одна и буду действовать в одиночку. Только прошу мне не мешать.

— Помочь одинокой женщине, которой не на кого опереться в жизни, — что может быть в этом такого, что противоречит моим убеждениям? — он с нежностью провел пальцем по ее шелковистым бровям и поцеловал глаза, осушая слезы. — Пусть даже она и в Красной армии. Тем более, что она не большевичка, а дочка князя, как ты говоришь, невеста твоего сына.

— Вдова, — Маренн снова прислонилась головой к его плечу. — Если есть женщина, которую я могу назвать его вдовой, то это только она.

— Вот-вот. Значит, ты никуда не пойдешь одна. Это исключено. Мы все сделаем вместе.

— Спасибо, Йохан, — она прижалась губами к его щеке. Он чуть повернул ее голову, целуя в губы.

— Мы успеем, не волнуйся, — сказал он с нежностью. — Я тебя знаю, уже успел узнать. Ты бы действительно пошла одна, даже если «Гогенштауфен» уже была бы там. Одна против «Гогенштауфен», против кого угодно. Ты такая.

— Да, в память о Штефане я бы пошла, — она кивнула. — Кто, как не я, должен сделать это? Ведь только она, эта девушка, Джилл и я на всем белом свете помним о Штефане. Только в наших сердцах он живой. Только потому мой мальчик еще живой, что мы его помним и каждое утро, далеко друг от друга, желаем ему доброго дня, а каждый вечер — спокойной ночи.

Не выдержав, она всхлипнула.

— Успокойся, успокойся, — он гладил ее по волосам и целовал, осушая слезы. — Я понимаю, как ты страдаешь. Конечно, мы все сделаем. Я все сделаю, что нужно.

Потом, помолчав, добавил:

— Если у нас будет сын, он будет таким же смелым, красивым, как Штефан. Твоя боль уляжется наконец. Ты будешь его помнить, но страдать не будешь.

— И конечно, весь в отца. Мне особенно везет с этим, — она слабо улыбнулась. — Но мне уже не двадцать лет…

— Возражения не принимаются, — он отстранил ее и внимательно посмотрел в глаза. — Понятно, фрау? Никаких возражений.

Потом рассмеялся.

— Ты готова? Все, пошли. Времени нет. Там люди. Кто-то беспокоился, что я забуду о людях.

Они вернулись в большую комнату.

— Франц, нам надо опередить «Гогенштауфен», — Йохан подошел к Шлетту, — и занять эту сторожку, — он показал на карту. — Хотя бы взять ее под охрану на время.

— Опередить «Гогенштауфен»? — Шлетт затушил сигарету в пепельнице. — Это нам не впервой. Они, правда, что-то разбежались, — он посмотрел на карту, туда же смотрел и Йохан. — Особенно, когда почти обошлись без них. Но они будут протестовать, что мы вклинились в их полосу наступления.

— Когда они сидят в грязи, — Пайпер усмехнулся, — мы можем наступать по их полосе, это разрешается. А заодно выполнять за них их боевые задачи. А если мы случайно сбились с курса, то это уже не разрешается. Ничего, потерпят. Следующий раз не будут опаздывать. Ты пойдешь со мной за этими большевиками? — он пристально посмотрел на Шлетта. — Приказать я тебе не могу. При том, что, как ты понимаешь, они явно не согласны, чтобы мы их забирали и куда-то возили. Могут открыть огонь.

— И что? — Шлетт пожал плечами. — Если они не согласны, как мы будем их забирать?

— Ким сделает укол снотворного раненым, там большинство раненых, притом тяжело.

— Под видом противостолбнячной сыворотки, — добавила она. — Это обязательная процедура. Это не должно вызвать подозрения.

— Как только заснут, мы их заберем. А пока поставим БТРы вдоль этой опушки, — он снова показал на карту. — Если «Гогенштауфен» явится, пока мы будем разговаривать с ними, уточнять курс, это даст дополнительное время, чтобы все закончить.

— Вы неплохо выглядите в этом костюме, фрау Ким, — Шлетт внимательно посмотрел на Маренн. — Похожи на молодую венгерскую боярыню, только этого их кокошника с лентами на голове не хватает. Хотя вы в любой одежде красивы. Но в нашем мундире лучше. А особенно в том черном платье, в котором вы выступали в Аахене, с разрезами по бокам, и этими резиночками от чулок, которые выглядывали в разрезах…

— Ханнелоре так не носит? — Пайпер с иронией взглянул на него. — Или ты сам ей не разрешаешь?

— Почему? Я был бы рад. Но она слишком скована для этого. Всегда застегнется на все пуговицы, ничего не увидишь, только в спальне, да и то по большим праздникам. И потом, увы, после рождения детей она потеряла прежнюю легкость.

— Так как ты? С нами? — Йохан надел камуфляжную куртку. — Времени нет, Франц.

— Да, я с вами, — оберштурмбаннфюрер встал, одернув мундир. — У меня из головы не идут эти девчонки с косичками у орудий, страшный сон какой-то. Хорошо, что нас там не было. Я спрашиваю себя: ты бы стрелял? А ты?

— Скорее всего, там был «Викинг», — Пайпер взял автомат, проверил его. — Этим парням не позавидуешь, правда. У них — приказ, а девчонки не девчонки, кому какая разница?

— Но с музыкой — это лишнее.

— Только с музыкой и под шнапсом, как иначе? Чтобы не видеть, что делаешь.

— Да уж. Потому и не дожали на Волге, что надо было занимать плацдарм, а вот такие, с косичками, под танк ложились. Моральных сил не хватило. От такого прямо в психушку попасть можно. А она так сказала, — Шлетт посмотрел на Наталью. — Что и сейчас лечь готова. А ты через нее переезжай, если хочешь взять Будапешт. Не хотел бы я этого увидеть.

— Сейчас не готова, — Наталья застегнула полушубок, затянула ремень. — Лично я. Как остальные, не знаю. За мировую революцию как-то совсем не хочется и за благо венгерского народа, который и без нас жил при императорах неплохо, и совсем ему никакой коммунизм не нужен. Но не все так думают, конечно. Даже большинство так не думает, — она криво улыбнулась. — А кто думает, тот молчит, от греха подальше. Фрау Ким, — она повернулась к Маренн. — Я не знаю, что делать с Прохоровой. Я вот все думаю, но ничего не могу придумать. Она нам все испортит. Она совершенно здоровая. Никакого снотворного она колоть себе не даст, орать будет.

— Кто это — Прохорова? — Пайпер уже накинул капюшон и собрался выходить на улицу, к машине.

— Та снайпер, которая помогала мне тащить раненых, — напомнила Наталья. — Хотя помогала, это громко сказано. Старик раненый больше помогал, чем она. Что с ней делать? — она посмотрела на Маренн.

Маренн открыла медицинский саквояж, достала комплект американских инструментов, которыми собиралась пользоваться. Подняв голову, внимательно посмотрела на Наталью.

— Да, это сложность.

— Она же сразу поймет, что немцы, такое начнется! Стрелять-то она может и не будет со страху, но всех остальных переполошит. «Гогенштауфен» ее услышит.

— Вот что, фрейляйн Прохорову оставьте нам, — Пайпер слегка улыбнулся. — Мы тоже хотим пообщаться с очаровательной русской девушкой.

— Нет, только не это, — Наталья все поняла однозначно, лицо ее вытянулось и побледнело.

— Йохан, — Маренн тоже забеспокоилась. — Мне бы не хотелось…

— Что? — он пристально посмотрел на нее. — Что ты обо мне думаешь, а? Никаких увечий — ни моральных, ни физических. Я говорю: выпроводите ее из сторожки, чтобы она там не мешалась. Ну, мало ли, ей по делу надо, — он засмеялся. — Дай ей вместо снотворного слабительное, например. Мы ее сразу погрузим на БТР, она и пискнуть не успеет.

— Слабительное у меня есть, — Маренн снова открыла саквояж. — У меня все есть на все случаи жизни. Даже для детей, в виде конфет.

— Вот это Прохорова любит, — обрадовалась Наталья. — Они сладкие?

— Сладкие, — Маренн кивнула.

— Она будет есть горстями, это точно. Даже не поймет ничего.

— Но много вы ей не давайте, — Йохан старался сдержать улыбку. — Что мы с ней потом делать будем, когда подойдет «Гогенштауфен»? Будет бегать в кусты на глазах у двух дивизий? Тут вся война мигом закончится. Все только будут наблюдать, что она там делает.

— Но она не должна видеть никаких немецких мундиров, — предупредила Маренн. — Это потом может сильно навредить всему. Смолчать она наверняка не сможет.

— Она и не увидит ничего, правда, Франц? — Пайпер подмигнул Шлетту. — Мы тоже подсматривать за ней не будем. Ну, постараемся, во всяком случае. Все, идем. Крамер, заводите машину.

Пайпер вышел на крыльцо. За ним адъютант, Шлетт, еще несколько офицеров. Маренн повернулась к Наталье.

— Вот видишь, с твоими друзьями все будет в порядке, — и, обняв за плечи, прижала к себе.

— Он вас любит, этот командир полка, — произнесла Наталья негромко. — Сразу заметно.

— Надеюсь, что да, — ответила Маренн также тихо. — Ты даже не представляешь себе, девочка моя, как я на это надеюсь. Как я этого хочу. Ладно, шинель я возьму с собой, — ее взгляд упал на скамью, где лежали ее вещи. — И китель тоже. Вдруг пожалует «Гогенштауфен», тогда салоп придется надевать тебе.

— Я понимаю, — кивнула Наталья и, надев шапку, взяла автомат.

— Идем.

Они вышли на крыльцо. Луна уже начала бледнеть. Пошел снег. Моторы двух БТРов работали, около них ходили солдаты, слышались короткие команды. Пайпер наклонился, подавая Маренн руку.

— Ким, сюда.

— А фрейляйн, может быть, поедет с нами? — спросил с соседнего БТРа Шлетт.

— Нет, фрейляйн поедет со мной, — строго ответила Маренн, поднимаясь на борт. — Давай, Наташа.

Она протянула ей руку. Наталья поставила ногу на броню, в это время кто-то легко поднял ее и передал прямо в руки Пайпера. Она смущенно обернулась.

— Позвольте помочь, фрейляйн, — Шлетт улыбнулся и отошел к своей машине.

— Спасибо, — Наталья растерянно пожала плечами.

— Так, двигаемся аккуратно, без особого шума, — приказал Пайпер водителю. — Встанешь вот здесь, — показал на карту.

— Слушаюсь, — ответил тот.

БТР, качнувшись, тронулся с места.

— Ты, может быть, перевяжешь меня, — Йохан взял Ким за руку, притянул к себе. — Пока есть время. А то, наверное, вся дивизия знает, что меня ранили. Да не только наша. И в «Гогенштауфен» известно. Кстати, куда ранили, чтобы я тоже знал и не испортил тебе легенды?

— Я сама толком не знаю, куда, — сказала она негромко, почти касаясь губами его щеки. — Не успела придумать. Виланд так заволновался, что этого и не потребовалось. Он мне сразу поверил и доложил Кумму, чего я совсем не хотела. А перевязывать тебя я не буду, это плохая примета. Ведь все знают, что я не люблю городить эти повязки. Стараюсь делать так, чтобы раненые не чувствовали никаких неудобств. Так что это вполне соответствует моим правилам.

— Что ж, если спросят, скажу, что все прошло, — он улыбнулся. — Как только ты приехала, все прошло само собой.

— Виланд вполне это поймет. Он недавно рассказывал мне о терапевтических свойствах любовной страсти, особенно для мужчин.

— Виланд и страсть? Это что-то новенькое, — Йохан пожал плечами.

— Напрасно ты так думаешь. Он очень чуткий человек. И о тебе он высочайшего мнения. Во всех отношениях.

— О тебе тоже, — Йохан с иронией взглянул на нее. — И тоже во всех отношениях. Раз его потянуло на такие размышления. Уж если Виланд заговорил о страсти, то вся теория рейхсфюрера о бесстрастности СС рушится окончательно под твоим влиянием.

Потом, отпустив Маренн, посмотрел в бинокль.

— Все, стой, — приказал водителю. — Дальше не поедем. Иначе нас услышат. Вон та сторожка, за деревьями, — он показал рукой вперед.

— Здесь? — спросила Маренн у Натальи.

— Да, — та попыталась спрыгнуть с БТРа, но Маренн удержала ее.

— Не торопись. «Гогенштауфена» нет? — спросила она Йохана.

— Нет, пока нет, — ответил он. — Перед тем, как вы пришли, я связывался с Куммом. Они все еще ведут бой.

Вдалеке действительно слышалась перестрелка.

— Пошли дальше пешком, — Йохан спрыгнул с БТРа, помог спуститься Маренн и Наталье. — Я посмотрю поближе, что там такое, как лучше встать. Франц, — позвал Шлетта, — ты с нами?

— Да.

Стараясь не скрипеть снегом, приблизились к сторожке. Йохан взял Маренн за руку.

— Идите дальше сами. Мы встанем там и там, — он показал рукой позиции. — Что бы ни случилось, соблюдайте спокойствие. Мы рядом.

Он сжал ее руку.

— Пошли, — Маренн взглянула на Наталью. — Ты первая, ты же командир, — она едва заметно улыбнулась. — А я просто доктор из соседней деревни.

— Пойдем так же, как мы шли, — предложила Наталья. — От задней стены. Так надежнее.

— Разумно, — поддержал ее Шлетт. — Фрейляйн можно доверить взвод, это точно. Она сумеет всех расставить по местам и выработать тактику.

— Помолчи, — одернул его Пайпер. — Не зли ее. Зачем?

— Я и не злю. Я, наоборот, ей очень заинтересовался.

— Заметно.

Наталье уже было не до шуток. Не взглянув на Шлетта, она осторожно пошла вперед. Маренн же обернулась — Йохан ободряюще кивнул ей. Она на мгновение остановилась, потом поспешила за Натальей.

— Наталья, где ты была? — Прохорова выбежала навстречу в сени, только они закрыли дверь. — Мы думали, ты того…

— Сбежала, что ли? — спросила Наталья строго.

— Нет, схватили тебя, — Прохорова растерялась. — Или того хуже, сама понимаешь. А это кто? — она заметила Маренн, которая стояла за Натальей в полумраке. — В пальто каком-то, с мехом…

Прохорова отодвинула Наталью, разглядывая гостью. Маренн немного картинно улыбнулась ей. По тому, что девушка была совершенно здорова и очень непосредственна, она поняла, что это и есть та самая снайпер, которая доставила ей неприятности несколько дней назад, угодив пулей в спину. И старалась сдержать смех, представив, как будет давать ей слабительные конфеты. Да, Наталья права, такая на конфеты клюнет, это просто как дитя, все надо и все в рот. Хотя с виду ничего подобного не подумаешь. Кость широкая, лицо круглое, рука приличная, что мужская. А глаза — детские, хотя и хитренькие, как часто у русских.

— Прохорова, отойди, — Наталья грозно надвинулась на снайпершу. — Это врач, я в соседнюю деревню ходила за ней. Хочу, чтоб Раису посмотрела да капитана с майором. А ты выспалась, я смотрю? Как тут обстановка? Красноармеец дополз?

— Тут я, товарищ лейтенант, — крикнул из комнаты Родимов. — Вот спасибочки, спасли. Перевязал меня венгр этот. Даже поесть дал.

— А почему не докладываете? — Наталья сурово взглянула на Прохорову. — Все ерунду мелите. Новый член отряда появился, а все нипочем.

— Так он сказал, ты сама все знаешь, — Прохорова растерялась. — А смешной такой. Он мне тут анекдот рассказал, так я смеялась.

— Какой анекдот, Прохорова? Ох, понимаю я капитана Иванцова, с тобой мучение одно и только. Пойдемте, доктор, — пригласила она Маренн по-немецки. — Как офицеры? Как Раиса? — спрашивала у Прохоровой, войдя в комнату. — Харламыч?

— Да, помаленьку, — старик поднял руку. — Ничего, живой, дочка. Ты-то куда запропастилась? Я уж все, что мог, передумал. Беспокоился сильно.

— Я за доктором ходила, — Наталья склонилась к нему. — Вот венгерка, из соседней деревни. Она согласилась Раису посмотреть и всех.

— Доктор? — Харламыч приподнялся на локте. — Это доктор?

— Да, Харламыч, лежи, — Наталья заставила его снова опуститься на матрас. — Доктор, посмотрите, у него обе ноги задеты.

Маренн опустилась на колени рядом, открыла саквояж. Старик внимательно смотрел на нее.

— Красивая какая… Ты сперва не меня смотри, я потерплю. Ты вон Раису смотри, хуже всех она мучается. Не понимает?

Маренн внимательно посмотрела на деда, она поняла, что он имеет в виду. Но покачала головой.

— Все по очереди, — сказала по-немецки.

— А ты говоришь, венгерка, — нахмурился Харламыч.

— Так я ж по-венгерски не говорю, — ответила Наталья. — Как нам объясняться? Хорошо, что хоть она по-немецки. Если что помочь нужно, я готова, — предложила она Маренн. Та только отрицательно покачала головой и нахмурилась, увидев беспорядочно намотанные бинты.

— Не нравится ей, как я перебинтовался, — усмехнулся Харламыч. — Ясное дело, не обученные мы. Где ж ты ее откопала?

— Говорю, в соседней деревне, — повторила Наталья.

— В этой Дунапентеля? — спросил старик. — Там же немцы.

— Нет, дальше.

— То-то ходила так долго, — он охнул, когда Маренн начала отрывать бинты, откинулся на матрац, — но рука у нее легкая, чувствуется, умелая. А что бои-то, дочка? — снова посмотрел на Наталью. — Отсюда и не слыхать уже.

— Идут бои, на канале, не прекращаясь, — ответила Наталья.

В дверях появился Золтан. Наталья встала. Он пришел со двора. «Может, увидел немецкие БТРы?» — у Натальи тревожно заныло сердце. Но венгр только кивнул ей и снова вернулся в сени. Следом за ним юркнула его жена. Наталья услышала, как она что-то быстро тараторила ему по-венгерски и тыкала пальцем в блеклый портрет императрицы под иконами. «Неужели догадаются? Выдадут?». Наталья встала, вышла в сени к венграм. Лесничиха тут же скрылась в чулане, юркнув за занавеску. Было слышно, как она гремит какими-то банками.

— Я видел машины, — шепотом сказал Наталье венгр. — Фрейляйн привела немцев?

— Да, — отпираться было бессмысленно. — Но не для того, что вы думаете.

— Это немецкий врач?

— Да. Она окажет помощь раненым и всех отвезут в безопасное место. Но времени очень мало. Вашу сторожку тоже скоро займут. Придет другая дивизия, не та, что в Дунапентеле, они уже близко. Но мы увезем раненых до того, как они явятся. Так что вас тронуть не должны.

— Спасибо, фрейляйн, — Золтан сжал ее руку. — Если бы они пришли и нашли их…

— Сама знаю. Потому и решилась на такой шаг.

— Я пойду, помогу ей, — венгр решительно направился в комнату.

Приблизившись к Маренн, поклонился.

— Позвольте предложить помощь, ваше высочество. Я служил австрийскому кайзеру, — сказал по-венгерски, чтобы уж точно никто не понял.

Маренн подняла голову и взглянула на него недоуменно. Венгр указал глазами на портрет императрицы Зизи на стене. Только сейчас она заметила его. О своем сходстве с Зизи она слышала не раз, но чтоб узнали вот так, в какой-то глухой сторожке — она искренне удивилась. Видимо, слава Габсбургов и память о них не увядают в их бывшей империи.

— Благодарю, — она ответила ему по-венгерски. — Вы хозяин?

Он кивнул.

— Прошу вас, я сейчас займусь вон той женщиной, — она указала взглядом на Раису. — Мне необходима теплая вода. Если возможно, разберите стол. Мы перенесем ее туда. На полу смотреть такую рану невозможно. Кроме того, принесите побольше света.

Она говорила по-венгерски, понял ее только Золтан.

— Одну минуту, ваше высочество, — венгр быстро вышел в сени, было слышно, как он разговаривает с женой.

— Венгерка, — Харламыч вздохнул, видимо, успокоился.

— А ты что, сомневался? — спросила Наталья.

— А сапоги-то у нее немецкие, — Харламыч сказал Наталье вполголоса. — Офицерские. Как эсэсовцы носят.

— Пожалуйста, не шевелитесь, — строго сказала ему Маренн.

— Ишь какая, привыкла, чтоб подчинялись. Ихние замашки. Слов мало, но как скажет, не захочешь, а сделаешь.

У Натальи все похолодело внутри. Но она старалась не подать виду.

— Ну, мало ли сапоги, — она пожала плечами. — Я и внимания не обратила. Мало ли откуда они ей достались, может, с убитого сняла. Носить-то нечего.

— Но они ей ни на миллиметр не велики, точно подогнаны, — не унимался Харламыч. — А если бы с мужика сняла, хлябали бы. Это точно офицерские, причем высокого звания.

— Ну, я не знаю…

— Пожалуйста, повернитесь, — попросила Маренн, заботливо поддерживая старика сбоку.

Наталья перевела.

— Сейчас, милая, — тот чуть поморщился, — берет почти ласково, а по характеру вроде и не скажешь. Хорошая докторша, — он снова улегся, подложив руку под живот. — Любого вылечит.

Наталья озабоченно посмотрела на Маренн, но та только едва заметно улыбнулась — старик явно вызывал у нее симпатию. Закончив перевязку, Маренн открыла саквояж, достала оттуда железный ящичек, в котором в спирту хранились шприцы. Открыла его.

— Это еще зачем? — дед насторожился. — Ты ей скажи, — он заерзал на матрасе, — я того, уколов боюсь. Наш поп тот вообще говорил, что уколы — не божеское дело.

— Харламыч, не мешай врачу, — Наталья сурово сдвинула брови, хотя хотелось рассмеяться. — Надо же сделать прививку, чтобы заражения крови не было. Не знаешь, что ли? Не делали тебе?

— Да знаю, — старик кисло наморщился. — Делали. Только я все равно боюсь. Неприятно это.

Маренн надломила ампулу, набрала шприц.

— Так она чего, штаны с меня снимать будет? — дед опять заволновался. — А в другое место нельзя?

— А ты что, стеснительный, что ли? — спросил Родимов. — Боишься, что хозяйство твое увидит?

— А я на тебя посмотрю, как она тебя колоть станет, — Харламыч насупился. — А мы, сама знаешь, немытые давно. Неприятно ей будет. Что, доктор, штаны снимать, что ли? — Харламыч посмотрел на Маренн.

Она поняла его вопрос и кивнула, приготовив шприц.

Харламыч, глубоко вздохнув, расстегнул ремень. Маренн ловко спустила его брюки сбоку и уколола в бедро — мгновение, и как не было ничего.

— Одевайтесь, — сказала, вставая.

— Что, все уже? — дед в изумлении почесал затылок. — Я даже не заметил ничего. Вот это да. Как комар укусил. Так нам комар-то что, мы привычные.

— А я только посмотреть хотела, — разочарованно протянула Прохорова.

— Отставить разговоры, — прикрикнула Наталья. — Не мешай.

Маренн раскрыла саквояж, Наталья заметила, как она быстро взглянула в сторону снайперши, ковырявшей пальцем в зубах после еды, потом достала несколько конфет и как бы случайно положила их рядом с собой. Прохорова сразу уставилась на блестящие фантики.

— А это что? — спросила она Наталью. — Взять можно?

— Прохорова, ты как с голодного острова, — сурово одернула ее Наталья. — Еще никто не ел, а ты уже до отвала заправилась. Еще и конфеты ей.

— Я возьму? — заскулила снайперша.

— Ну, возьми, — Наталья вопросительно взглянула на Маренн, как бы спрашивая разрешения. Та кивнула.

— Мне, мне дай одну, — Родимов протянул руку, но Прохорова схватила быстро все конфеты и развернув, запихала в рот, все разом.

— Самой надо, — сказала жуя, так что с трудом можно было понять, что она говорит.

Наталья с трудом сдерживала смех.

Вошел Золтан. Перед ним юркнула его старуха, быстро убрала все со стола. В дверях мелькнули две пары черненьких глазенок — золтановские внучата с нескрываемой завистью смотрели на фантики от конфет.

Маренн снова открыла саквояж, достала пряник в блестящей обертке.

— Дай им, — сказала Наталье по-немецки. — Чтобы они конфетам не завидовали. Взяла с собой, чтоб тебя накормить, если ничего другого не найдется.

— Хорошо, сейчас.

Наталья взяла пряник, отдала мальчишкам, те с радостным смехом побежали его делить.

— А мне? — подала голос Прохорова.

— А ты ешь уже, тебе хватит, — отрезала Наталья.

— Спасибо, ваше высочество, — Золтан поклонился. — Они сластей давно не ели. Все только бабкино варенье. Вот, стол готов, — он показал Маренн, — лампы, что были, принесли. У меня здесь можжевеловый настой, — он поставил на стол кувшин, — теплый, хорошо гной промывать. У фрейляйн большой гной, — он кивнул на Раису. — Я перевязывал, видел.

— Да, спасибо, пригодится, — Маренн кивнула. — Давайте поднимем ее и перенесем сюда.

Золтан аккуратно поднял санинструктора с матраса, поднес к столу, также осторожно положил. Раиса застонала в беспамятстве.

— Тихо, тихо, — Маренн ласково прикоснулась пальцами к ее воспаленному лицу, — все будет хорошо. Сейчас посмотрим.

Она достала из саквояжа инструменты, разложила на специально подготовленную Золтаном салфетку.

— Я готов помочь, — венгр подошел к ней.

— Я тоже, — Наталья скинула полушубок. — Что нужно сделать? Скажите. Ребенка не удастся сохранить?

— Вы все о ребенке печетесь? — хихикнула Прохорова, дожевывая.

Языка она не понимала, но догадалась. «Мозги только в одну сторону работают», — подумала Наталья.

— Выкидыш уже давно.

— А ты откуда знаешь?

Маренн только один раз взглянула на снайпершу, но так, что та едва не подавилась конфетой. Больше ей уж не хотелось ничего говорить.

Вместе с Золтаном Маренн аккуратно сняла повязки с Раисы.

Наталья слышала не один раз, что если кишечник задет и сразу не сделали обработку, инфекцию уже победить не удастся.

— Нет, — Маренн склонилась над раненой, — кишечник цел, это уже неплохо. Пуля прошла навылет, по касательной, я вижу повреждение печени, матка не задета. Следов выкидыша я тоже не вижу. Значит, можно предположить, что малыш еще держится.

— Но что тогда так пахнет? Гной?

— Не только. Скорее вот что, — Маренн пинцетом подцепила коричневый сгусток мази, которой была покрыта рана и показала Наталье, — это что такое? Кто это сделал?

— Это мазь, ее всегда у нас в госпиталях кладут. Мазь профессора Вишневского. В обязательном порядке. У Раисы самой оставалось немного, так что она мне сказала положить. Все, что было, я положила. Даже капитану с майором не хватило. Я переживала еще.

— Капитану с майором повезло, что им не хватило, — Маренн поморщилась. — А эту девушку вы чуть не погубили. Когда она была ранена?

— Вчера.

— И уже такой гной? Я вообще не понимаю, из чего это сделано? — Маренн понюхала мазь. — Это какая-то касторка с дегтем, что ли? Я такого просто никогда не видела. Для чего? Дегтем в прошлом веке смазывали сапоги и колеса телег, чтобы они не пропускали влагу и не разбухали, а касторка — это слабительное. Какое все это имеет отношение к дезинфекции раны? Просто какая-то страшная шутка. Страшная, потому что все это может стоить человеку жизни. Кто такое прописывает?

— Что вы, это считается самым действенным средством лечения, ничего другого не допускается, — Наталья растерялась. — Мазь, разработанная генерал-полковником медицинской службы Вишневским, наши врачи просто с ума с ней сходят. Ее всегда не хватает, очень дефицитная штука.

— Что в ней дефицитного? Это все ничего не стоит, кроме человеческой жизни, — Маренн пожала плечами. — Как вас зовут? — она взглянула на венгра.

— Золтан Ласло, ваше высочество.

— Господин Золтан, — Маренн кивнула, — это все надо срочно промыть. Очень тщательно. Я сейчас разведу слабый спиртовой раствор, чтобы снять этот жир, и для дезинфекции действительно сгодится ваш можжевельник. Вот здесь хлопчатобумажные тампоны, только ими, ничего другого, Золтан, — предупредила она.

— Я понял, ваше высочество, — ответил венгр.

— Сейчас я введу ей лекарства, — она достала металлический ящичек со шприцами. — Морфий и сульфаниламид для подавления инфекции. Затем поставим капельницу с физраствором. Ты будешь держать, Наталья. Если не успеем, так с капельницей и повезем. У нее сильное обезвоживание. Если этого не сделать, ни до какого госпиталя она не дотянет. Я вижу кровотечение из печени. Кровь я сейчас остановлю, — она поставила зажим.

Потом склонилась над рукой Раисы, устанавливая катетер.

— А что это такое? — Наталья кивнула на одноразовую капельницу. — Я такого не видела. У нас такого нет.

— Нет капельниц? — Маренн с удивлением посмотрела на нее. — Вообще?

— Вообще. У нас только водкой все заливают и режут под новокаином, даже если на животе или еще где.

— Ты хочешь сказать, нет наркоза? — Маренн выпрямилась. — Вообще нет наркоза? Солдат оперируют без наркоза?

— Да, — Наталья кивнула. — У нас в госпиталь попасть, это уж лучше бы немцы сразу убили. Здоровым оттуда никто не выходит. Только если пустяшное ранение. Так с пустяшным никто в госпиталь и не отправляется, сами лечатся, прямо в окопе.

— Операция на брюшной полости без наркоза? Я наблюдала подобное только в одном месте, — Маренн вспомнила о своей поездке в Аушвиц. — Но это ни в коем случае не относилось к солдатам действующей армии. Это просто садизм какой-то. Что, никто не возвращается в строй?

— Практически нет. А зачем? Народу и так много.

— Ой! — Прохорова присела и схватилась за живот. — Наташка, я…

— Что? Объелась? — Наталья с трудом сдержала улыбку. — Ну, беги на двор. Только тихо.

Прохорова схватила шинель и, как-то смешно расставляя ноги, выбежала в сени. Наталья взглянула на Маренн, та едва заметно улыбнулась. Теперь они остались одни, и говорить можно было свободно. Харламыч заснул, Родимов тоже дремал, майор и капитан оставались в беспамятстве.

— Я не знаю, где учились ваши врачи и что они вообще собой представляют, — негромко произнесла Маренн. — Но это возмутительно. Никогда не пользуйся этой мазью и не позволяй никому, кто тебе дорог, пользоваться ей. Для заживления раны необходим кислород, он не поступает из-за этой замазки, в результате получается нагноение, а от него недалеко до гангрены. Гангрена же в таком месте, как у этой девушки, это почти мгновенный токсический шок и смерть. Еще на руке или на ноге можно сделать ампутацию. Но брюшную полость не ампутируешь. Рану надо промыть, дезинфицировать, ввести лекарства, остановить кровотечение до хирургической обработки. Но ни в коем случае нельзя ничем мазать. Этот деготь, он разогревает. А рану напротив надо холодить. У меня в дивизиях СС каждый солдат это знает. Вот такое я видела только в самом начале Первой мировой войны. Даже в конце ее уже не видела, это просто какой-то каменный век. Это откровенное вредительство, другого слова я и не найду, пожалуй. А уж операции без наркоза… Вот, держи, — она прикрепила капельницу и дала Наталье. — Держи вертикально. Скорость не менять. Золтан, как дела? — она повернулась к венгру, который вычищал рану Раисы.

— Гноя много, ваше высочество.

— Дайте, я взгляну, — она снова склонилась над девушкой. — Но пока это только местное воспаление, — сказала через мгновение. — Если все делать правильно, гнойного перитонита еще можно избежать.

— Но у нас никто не будет делать правильно, — Наталья печально покачала головой. — Никто ничего не будет делать вообще. Скорее всего, она умрет.

Маренн промолчала, только пожала плечами. Проверила зажим.

— Да, кровь остановилась. Рану надо вскрывать, — сказала она, — все вычищать, как следует, отсекать мертвые ткани, я не могу это сделать сейчас, здесь. У нас просто нет времени. К тому же такое невозможно произвести без наркоза, она умрет от болевого шока. Все, что мы сейчас можем сделать, это блокировать распространение заражения, остальное делается только в стационаре.

— Но в стационаре ее убьют. Вы даже не знаете, как у нас лечат! — в голосе Натальи она услышала отчаяние.

— Хорошо, — Маренн подумала мгновение. — Золтан, вычищайте рану. Я пока займусь остальными. Не расстраивайся, — она ласково прикоснулась пальцами к руке Натальи. — Подумаем, что еще можно сделать.

— Родимов, — Наталья окликнула сержанта. — Просыпайся, твоя очередь.

— Чо, к доктору? — красноармеец поднял голову.

— Да, давай быстро, снимай сам все, не доктор же будет тебя раздевать.

— Куда ранены? — спросила Маренн строго, подходя к сержанту, Наталья перевела.

— Да вот, по руке чирканули и лопатку задели.

— Садитесь, — Маренн придвинула скамью. — Как капельница? — она взглянула на Наталью.

— Нормально, — ответила та. — Смотрите, лицо у нее просветлело.

— Она сейчас уже не чувствует боли, к тому же организм получает необходимую воду.

— Ай! Что укол, доктор? — Родимов заерзал, увидев в руке Маренн шприц.

— Да, и не один, — ответила она. — Придется потерпеть. Потом я обработаю раны и сделаю перевязку.

Вслед за Родимовым пришел черед Иванцова и Аксенова.

— Гауптман плохой, — заметила Маренн, осматривая ранение Иванцова. — У него большая кровопотеря, обезвоживание. Тоже нужна капельница. Как бы нам это устроить? — она посмотрела вокруг. — Золтан, нельзя ли подвесить как-то?

— А вот тут у печки есть крюк, — ответил венгр и хотел подойти, чтобы показать.

— Нет, не отвлекайтесь, — Маренн остановила его. — Я сама.

Наклонившись, осторожно приподняла капитана.

— Агнешка, Мария, помогите! — Золтан крикнул жену и дочку.

Две женщины одна за другой выбежали из чулана, переложили капитана поближе к печи, перестелив матрас.

— И этого тоже сюда, пожалуйста, — Маренн указала на Аксенова. — Я закреплю две капельницы. Так будет удобнее.

— У нас вообще так никто не лечит, — Наталья грустно покачала головой. — Я хоть и стремилась их всех в госпиталь направить, но там бы точно никто из них не выжил. Заражение крови бы началось.

— Это просто безжалостное, равнодушное отношение к людям, — ответила Маренн, осматривая рану Иванцова. — Когда человек — только винтик в системе, а не человек вовсе, это свойственно варварским народам — уничтожать тех, кто ранен или заболел, так как они считают, что пользы от этих людей больше нет и надо дать возможность жить здоровым. Дайте мне свободный зажим, Золтан, — попросила она. — Благодарю. Конечно, у нас тоже были трудности перед войной в организации медицинской помощи, — она взглянула на Родимова и, убедившись, что тот тоже заснул, продолжила: — Но перед началом оккупации Польши мы разработали систему, которая все эти годы действует безотказно и благодаря ей спасены не то, что десятки, миллионы жизней наших мужчин, сражающихся на фронте. У меня в дивизиях СС каждый солдат имеет при себе все, что необходимо, чтобы оказать первую помощь себе и своему товарищу. У них есть для этого все нужные медикаменты, они умеют поставить капельницу, вычистить рану, сделать правильно перевязку. Их специально учат. Для этого совершенно не нужны вот такие несчастные девушки, — она кивнула в сторону Раисы, — которые будут таскать на себе здоровых мужиков, а после из-за этих самых тяжестей мучиться болезнями, которые навсегда лишат их счастья материнства. Солдаты и офицеры СС сами выводят наших раненых, сами оказывают им первую помощь, доводят или доносят на носилках до перевязочного пункта, где обычно находятся два или три их сослуживца, которые сменяются и могут быть и солдатами и санитарами по мере необходимости. На каждую тактическую единицу отдельным приказом рейхсфюрера в обязательном порядке выделяется капельница и бутылка с физраствором. На перевязочном пункте раненых забирает санитарный фургон или санитарный БТР, он доставляет раненых в батальонный госпиталь, в котором помимо квалифицированного врача уже есть все, что нужно, чтобы оказать правильную помощь — рентген, капельницы, наркоз. Там хирург уже делает рассечение, высекание омертвевших тканей. Потом раненые отправляются дальше, в тыл, на лечение и выздоровление. В прифронтовой полосе вообще никто не лежит ни в каких блиндажах или землянках. Это же грязь, инфекция, гангрена. Мы забыли в СС, что такое гангрена, у моих солдат и офицеров вообще не бывает даже гнойных осложнений. Это исключение. Если часть, например, долго находилась в окружении и своевременная помощь не была оказана, просто для этого не было возможности. Но даже в окружение в обязательном порядке будут доставляться все необходимые средства для лечения, доставляться по воздуху. У меня из солдат и офицеров выздоравливает девяносто семь процентов; почти восемьдесят после тяжелых ранений и ожогов, например, танкисты, возвращаются в строй. Но, во всяком случае, они не остаются инвалидами, они способны дальше жить совершенно нормальной человеческой жизнью. Никаких мазей применять нельзя, это исключено. Это убийство без пули. Получается, что нашим солдатам надо только ранить слегка вашего, чтобы все остальное за них доделали ваши же врачи. Пожалуйста, подайте мне лампу, — попросила она молодую венгерку.

Та взяла лампу со стола и передала ей.

— Только хирургическая обработка. Очистка, промывание антисептиком, иссечение мертвых тканей, сульфаниламид, если есть, пенициллин. Так, что я вижу? — Маренн наклонилась над раной Иванцова. — Нагноения нет, это хорошо. Хорошо, что его не успели смазать этим дегтем. Сейчас я промою рану и остановлю кровотечение. Потом перевяжу и введу лекарства.

— Он будет жить? — Наталья спросила робко. — Очень бы хотелось. Душевный человек, хороший, столько раз помогал мне.

— Этот будет, — ответила Маренн уверенно. — Воспалительный процесс сильный. Но это нормально, это естественный ответ организма, и хорошо, что никто особенно не мешал. Не знаю, заживет ли первым намерением, но все будет зависеть от того, как хирург сделает иссечение. По мне, так вполне возможно сделать так, чтобы края раны сошлись, и ткань наросла сама. Но как сделают в вашем госпитале, после того, как я познакомилась с их методами? Боюсь, как бы вообще не занесли какой-нибудь заразы. Что ж, ладно, все ясно. Я накладываю повязку и делаю уколы.

— Агнешка, снимите обмундирование со второго офицера, — строго приказал Золтан жене. — Поживее давайте, что уставились без толку? Я закончил, ваше высочество.

— Нет, нет, Золтан, — Маренн покачала головой. — Не торопитесь. Прикройте рану марлей и немного подождите. Если гноя не будет, тогда действительно закончили.

Старуха лесничиха и ее дочь сняли с Аксенова шинель и гимнастерку. Маренн наклонилась, осматривая повреждения.

— Плечо, касательное ранение навылет, — сказала она негромко. — Это заживет быстро. Грудная клетка. Что здесь, — она взяла инструмент. — Непроникающее ранение средней тяжести. Повезло. С проникающим ранением он не продержался бы без кислородной терапии, а в вашем госпитале, как я понимаю, это уже был бы труп. Сейчас я обработаю рану, наложу повязку, введу морфий, сульфаниламид и снотворное. У него болевой шок и от падения есть небольшое сотрясение мозга. Этот тоже выкарабкается. Хотя без физраствора и без антибиотика я бы так уверенно не говорила. Про них обоих. Так что самое главное у нас — женщина.

Перебинтовав Аксенова, она снова вернулась к столу.

— Ну что? — спросила напряженно Золтана.

— Гноя нет, ваше высочество. Сочится вот…

— Это лимфа, это нормально. Промокайте марлей. Сейчас я проверю. Откройте печь, — попросила она хозяйку.

— Зачем? — изумилась Наталья.

— А как, по-твоему, я могу стерилизовать инструмент, — Маренн взяла пинцет, — в этих условиях? Только на открытом огне. Никогда не слышала выражение, — она подошла к очагу и присела перед ним: — жечь каленым железом?

— Слышала, — Наталья кивнула.

— Раньше так часто дезинфицировали раны. Еще в Первую мировую войну я видела, как это делается. Выжигали железом без всякого обезболивания, а потом закладывали мелко нарубленной зеленой травой, если дело было летом. Или луком. Или чесноком. Заживало быстрее, чем от вашей мази, во всяком случае, давало возможность избежать гангрены. А гангрена была бичом Первой мировой войны.

— Товарищ моего отца умер в госпитале от гангрены, — сказала Наталья грустно. — А моя мать умерла, как мне сказали, от обширного некроза, вызванного саркомой прямой кишки. Хотя Лиза, моя сестра, недавно сказала мне, что ее отравили. Она откуда-то узнала.

— От какого некроза? — держа инструмент над огнем, Маренн повернулась и взглянула на него. — Вызванного чем? Я думаю, — она перевернула пинцет, — твоя сестра права. Именно так все и было. Твою маму отравили.

— Почему?

— Потому что, — Маренн снова подошла к Раисе, — такого заболевания, как саркома прямой кишки практически не существует. Оно возможно теоретически, но практически таких описаний нет. Саркомы обычно предпочитают совсем другие места. А такие диагнозы — это для тех, кто вообще ничего не понимает, чтобы голову морочить и снять с себя ответственность.

— Наврали, конечно, наврали, — Наталья горько усмехнулась.

Потом, увидев, как Маренн склонилась над Раисой с раскаленным инструментом, спросила.

— А ей не больно будет?

— Нет, она под морфием. Боль она почувствует, но она не доставит ей никаких страданий.

— Так она потом будет морфинисткой?

— Держи, пожалуйста, капельницу, я ее отключу на время. Почему морфинисткой?

— Мне говорила сама Раиса, она от врачей наших знала, что в СС все наркоманы, потому что немецкие доктора используют морфий.

— Мы все — наркоманы? — Маренн с удивлением качнула головой. — Раз доктора делают такие инъекции, то они тоже наркоманы? Побольше таких впечатляющих слов, чтоб ничего не было понятно. А то ведь если скажешь, что в СС все пьяницы и развратничают с женщинами, то разве русского человека этим удивишь? Особенно тем, что пьяницы. Так это вообще, можно сказать, нормальные люди, свои, значит. А вот наркоман, гомосексуалист, проститутка — такая вот Прохорова под лавку залезет от страха. Нет, Наталья, это все пропаганда, — Маренн приложила инструмент к ране Раисы, и к удивлению Натальи, ни один мускул не дрогнул на лице раненой. — Что ж, как я и предполагала, гноем повреждена лишь поверхностная часть, вглубь он еще не прошел. Это дает нам надежду. Золтан, передайте мне антисептик, вот порошок в той банке, — она показала венгру рукой. — Благодарю. Сейчас мы все это продезинфицируем, и можно закрывать, во всяком случае, до госпиталя она дотянет. В СС, Натали, нет никаких наркоманов, это просто исключено. И пьяниц, кстати, тоже. Наши мужчины умеют обращаться с алкоголем, к тому уже у них у всех устойчивая, здоровая психика, других в СС просто не берут, они проходят очень строгий отбор. Иначе они не смогут выполнять задачи, которые им поручаются. Что же касается морфия, то все зависит от правильной дозировки. Его применяют не только у нас, но и Англии, и в Соединенных Штатах. И везде успешно. Золтан, приподнимите ее чуть-чуть, я наложу повязку, — попросила она венгра. — А что лучше — резать под новокаином, чтобы человек орал от страшной боли, потому что новокаин не обеспечивает ничего, только очень легкие повреждения можно с ним лечить, а потом чтоб у несчастного разорвалось сердце от болевого шока? Это лучше? — она закрепила Раисе повязку. — Готово. Значит, так, — сдернула перчатки с рук, опустила марлевую повязку. — Транспортировать будем с капельницами. Это будет сложно, но я надеюсь, что нам помогут. Все заснули, — она окинула взором раненых. — Ты пока оставайся здесь, — сказала Наталье, собирая саквояж. — Я схожу, узнаю, что там. Золтан, вы нам поможете перенести их, чтобы офицерам не пришлось заходить сюда? — она взглянула на венгра.

— Да, конечно, ваше высочество. Я все уберу здесь и помогу вам, не волнуйтесь.

— Большое спасибо.

— Интересно, а Прохорова как? — вспомнила Наталья. — Назад она не вернулась…

— Они ее забрали, — сказала Маренн уверенно. — Я даже не думаю об этом. Йохан сказал, что сделает это, и он сделал, я уверена.

— Но она даже не закричала.

— Он сделал так, что ей и кричать не пришлось. Мы скоро удостоверимся в этом. Все, жди меня.

Она взяла саквояж и вышла из сторожки. Небо посерело, наступало утро, ветра не было, падал мелкий мокрый снег. Два БТРа она увидела издалека — сразу за деревьями на окраине опушки. Они стояли там, где Йохан и обещал их поставить. Больше никакой техники вокруг не наблюдалось, вообще все было тихо, разве что издалека доносились раскаты не утихавшего на канале боя. Значит, «Гогенштауфена» все еще нет. «Это хорошо, — подумала Маренн. — Мы все успели». Йохан сидел на БТРе. Рядом с ним она увидела Крамера и Шлетта.

Йохан обернулся, заметив Маренн, спрыгнул с БТРа, затушил сигарету.

— Я раньше думал, что фрау Ким — как доктор Виланд, только ампутации, наркозы, все такое. Женщина военный хирург, это вообще трудно представить. Но я знал, что в дивизии «Мертвая голова», куда она раньше все время ездила, от нее все в восторге. Когда я лечился после Харькова в госпитале, мне оберштурмбаннфюрер оттуда говорил, что из-за нее один мальчишка, унтершарфюрер, зеленый еще, чуть не застрелился. Он как-то ей пытался выразить симпатию, так она очень с ним холодно — ни-ни. Хорошо, что вовремя пистолет отобрали.

— И что было дальше?

— А дальше выяснилось, что это какой-то дружок ее сына, где-то вместе гуляли, выпивали, приехал парня этого навестить, успокоил, быстро познакомил с мамой, и я так понял, что потом они в ресторан ходили. Так что парень поехал долечиваться счастливый.

— Счастливый, что в ресторан сходил?

— Ну, я не знаю, чем там дело кончилось. Сначала ресторан… Парень-то на взводе от нее был, не думаю, что если она его один раз проигнорировала, так он и остыл сразу же. А ресторан — дело такое, шампанское, музыка…

— Это любопытно.

— Я, честно говоря, не поверил, когда он мне все это сказал. Говорю, она же хирург, они все сухари. А он мне: ты ее не знаешь, она такая… И, правда, я когда поближе с ней познакомился в Арденнах, то понял, что он был прав. Особенно в Аахене, в казино. Рядом с ней не заснешь.

— Рядом с ней даже доктор Виланд — это не то, что мы с тобой о нем думали.

Маренн подошла к машине.

— Ну, как там?

Йохан взял ее саквояж и передал Крамеру на БТР.

— Тяжело, — Маренн вздохнула. — Несчастные люди. Там девушка-санинструктор, пыталась их лечить, как лечат в советских госпиталях. Это произвело на меня впечатление. Ты спрашивал меня про английского лейтенанта? — она понизила голос. — А к каким славянкам ходил штандартенфюрер? — Маренн придержала его за рукав. — Как их звали? Чтоб мне тоже знать на всякий случай. Вот что значит мужчины, — вздохнула она. — Я даже не рассчитываю получить ответ. Надежды на вашу верность нет.

— Верность — наша честь, фрау Ким, — Йохан наклонился, заглядывая ей в лицо. — Ты забыла?

— Но это только не по отношению к женщине, — она расстегнула салоп. — Принеси мне мой мундир и шинель, пожалуйста, — попросила, показав на БТР, — там, в сторожке, все заснули, больше не от кого скрываться, а старик-хозяин против немцев ничего не имеет. Я замучилась в этой народной одежде. До чего же все это непрактично, даже ходить трудно. Шанель верно решила в свое время, что такой одежде место в музее, а не на современной женщине. — Шлетт передал мундир. — Что же касается верности, — продолжила она, застегивая пуговицы на кителе. — Она высока по отношению к фюреру, рейхсфюреру, рейху. Но только не по отношению к нам, женщинам. Я никогда не поверю в любовь мужчины, в том смысле, как в это обычно хочется верить женщинам, с верностью до гроба, — она надела шинель и вдруг закашлялась, опустив голову.

— Почему, фрау Ким? — удивленно спросил Шлетт.

— Потому что мне хорошо известно обратное, — она заставила себя улыбнуться, но получилось не очень, не хватало воздуха. — Женщина на войне знает о войне и о мужчине на войне гораздо больше, чем женщина в глубоком тылу, читая письма.

— Вот как они о нас думают. Даже фрау Ким. Как о самцах и только, — Шлетт присвистнул. — Спроси с нее потом, ждала ли она тебя и хранила ли она тебе верность? А зачем? Ты сам-то кто?

— Ты увидишь, я сумею убедить тебя в обратном, — Йохан убрал с ее лица волосы, выбившиеся из узла. — Ты видела, какая у Иванов медицина? Так вот любовь у их женщин примерно такая же.

Шлетт рассмеялся. Маренн с сомнением покачала головой и вдруг снова закашляла, еще сильнее. Йохан с нежностью взял ее за плечи. Но она не могла остановить кашель несколько минут, даже слезы из глаз покатились.

— Что, опять легкое? — он спросил обеспокоенно.

— Да, устала, большое напряжение. Мне пришлось поставить им всем капельницы, и при перевязке все делать самой, капельницы-то надо кому-то держать, так что Наталья не могла мне помочь. А там два офицера, они тяжеловаты. При перевязке мне самой пришлось их поднимать. Для меня это дело привычное, но, видимо, на ране сказалось.

— Шов не открылся?

— Нет, слава богу. Иначе кашель был бы не таким сухим, хлюпало бы внутри. Что «Гогенштауфен», где они? — она смахнула рукой слезинку, скатившуюся по щеке. — Сколько у нас времени?

— Мы только что связывались с ними, — ответил он. — Появятся минут через десять. Там все готово?

— Да. Можно всех переносить на машины. Только транспортировать придется с капельницами, — добавила она. — Если их снять, всем моим усилиям — грош цена.

— Хорошо, мы это устроим, — он кивнул. — Ты больше никого поднимать, а тем более носить не будешь, — он взял ее за руку, — и фрейляйн Натали тоже.

— Там этот хозяин Золтан, он сказал, что поможет нести.

— Это хорошо. Но времени мало. С тобой пойдет Крамер. Да, Ханс? — Пайпер повернулся к БТРу, помощник кивнул и спрыгнул на землю. — Франц, поможешь? Раз там все спят, то мы можем принять участие спокойно.

— Да, я готов, тем более фрау Ким такого невысокого мнения о нас и нашей верности. Это она заразилась от своей дочки из Красной армии. Той мы сразу не понравились, я заметил.

— Сейчас не время острить, — одернул его Йохан. — «Гогенштауфен» уже близко.

— Я ничего и не говорю. Я согласен, — он тоже спрыгнул вниз.

— А как эта снайпер? — вспомнила Маренн. — С ней все в порядке?

— Да вон она, — Пайпер указал на БТР. — Спит себе спокойно. С ней даже если захочешь, ничего приятного не сделаешь, — он взглянул на нее с иронией. — Такую даму ни один мужчина в одиночку на руки не поднимет, никогда, если только он не штангист-тяжеловес, конечно. Хоть ты сама знаешь, у нас в СС хилых не найдешь.

— Что вы с ней сделали? — вспомнив опасения Натальи, Маренн забеспокоилась.

— Ничего не сделали, не думай, — Йохан положил руку ей на талию. — Никто эту красотку даже пальцем не тронул. Как только она вышла и расположилась за сараем, Франц взял ее за попу — и все.

— Что все? — Маренн приподняла бровь.

— Франц сунул ей в нос тряпку, смоченную в горючем, это весьма концентрированная штука, она сразу отключилась. Потом мы сделали ей укол снотворного из аптечки. У Франца часто болит голова после ранения в Харькове и бессонница, так что он пользуется тем лекарством, которое ты ему прописала. Вот это лекарство мы ей и ввели. Но сначала, — он улыбнулся, — она все свои дела сделала, конечно. Зачем она нам со всем ее добром.

— Надеюсь…

— Как ты, Франц, сказал: не заводит? Вот именно, не заводит. Ладно, все, идите, — он посмотрел на часы. — Времени только донести и погрузить, больше нет. Мы будем ждать здесь. Если придет «Гогенштауфен», мы с ними поговорим, чтобы они не очень сосредотачивались на том, что происходит.

— Я поняла, сейчас.

Маренн быстро направилась к дому. Крамер и Шлетт пошли за ней. Вдалеке послышался гул моторов.

— «Гогенштауфен», — сказал Шлетт, обернувшись. — Когда не надо, они всегда вовремя.

— Минуту, — поднявшись на крыльцо, Маренн остановилась. — Я посмотрю, все ли спят. Я уверена в лекарстве, которое им ввела, но на всякий случай.

— Ладно, только скоро.

— Конечно.

Она вошла в дом, прошла через сени. В комнате Наталья по-прежнему стояла рядом с Раисой, держа бутылку с физраствором. Золтан присел у печи рядом с офицерами, проверяя, сколько раствора осталось в капельницах.

— Не успеет все прокапать, ваше высочество, — он повернулся и на мгновение осекся, увидев ее в немецкой форме.

— Ничего, Золтан, — Маренн подошла к нему. — Все остальное в порядке?

— Да, все спят, — он кивнул.

— Тогда мы их сейчас понесем.

— Там кто-то едет, — Наталья прислушалась. — Это «Гогенштауфен?» — спросила с беспокойством.

— Да, они. Но только спокойно. Все будет хорошо. Йохан их встретит. Они даже не поймут, что к чему. Сейчас я позову офицеров, они нам помогут, — она снова направилась в сени.

Открыв дверь, сказала:

— Все в порядке, Франц, заходите.

— Сонное царство, — войдя в комнату, негромко заметил Шлетт. — Как фрау Ким умеет всех усыпить! С вами опасно иметь дело, правда.

В чулане послышалась возня, приглушенные голоса, старуха лесничиха и ее дочка поспешно прятали детей. Видимо, они подумали, что немцы пришли убить раненых.

— А ну, тише, — прикрикнул на них Золтан. — Никого не тронут. Не мешайте. А лучше помогите. Агнешка, иди сюда!

Испуганная старуха показалась в комнате.

— Франц, это самая тяжелая, — Маренн подвела Шлетта к Раисе. — Надо очень аккуратно, я прошу. Пойдете вместе с Натальей. Она будет держать капельницу. Я тоже провожу вас, это все очень важно. Ханс, — она повернулась к Крамеру. — Вместе с Золтаном несите гауптмана, если не трудно, пусть ваша супруга подержит капельницу, — попросила она венгра, тот кивнул и жестом показал старухе, чтобы подошла ближе. — Потом майор. Со стариком и солдатом проще, у них ранения средние, они без капельниц.

— А эта легкая, — Шлетт наклонился и осторожно поднял Раису на руки. — Просто пушинка.

— Осторожно, Франц, — Маренн открыла им дверь. — Осторожно. Наталья, не отставай, нельзя, чтобы в трубку попал воздух, это может вызвать остановку сердца. Очень аккуратно.

Она быстро взглянула в сторону леса. «Гогенштауфен» еще не появилась, но гул моторов слышался все отчетливее. Шлетт поднес Раису к БТРу.

— Давай ее сюда, — Йохан наклонился, принимая девушку. — Да, фрейляйн сильно покалечили, — заметил он.

— Это самая тяжелая, — сказала Маренн. — Практически на волоске. К тому же она беременная. Малыш пока держится, но что будет в русском госпитале, я не знаю. Я бы сохранила ребенка, но как они все делают, мне теперь известно. Так что не думаю, что можно питать иллюзии. Сама бы осталась в живых. Тихо, не торопись, — Маренн придержала его за рукав. — Наташа с капельницей. Поднимайся. Садись рядом с ней. И никуда не отходи, что бы ни случилось.

— Раз она беременная, что она делает на фронте? Ей в тыл давно пора, — Йохан осторожно опустил Раису.

Поднявшись на БТР, Маренн внимательно осмотрела повязки Раисы, потом капельницу.

— Все в порядке. Так и держи. Вот наденешь, если «Гогенштауфен» подойдет, — она показала Наталье салоп. — Шапку только снять не забудь с красной звездочкой. Они могут не поверить, что нашла по дороге. Мы пойдем за майором, — сказала Йохану, спрыгивая с БТРа на снег.

— Франц, не позволяй ей никого поднимать, — приказал тот Шлетту и наклонился, принимая на борт капитана Иванцова.

— Конечно, не позволим.

— Ханс, капельницу, капельницу держите. Вот так, осторожно. Идемте, Франц. Майор — это последний тяжелый. С остальными проще.

Крамер и Шлетт подняли Аксенова. Маренн сама держала ему капельницу. Майора поднесли к БТРу. Сзади Золтан нес старика Харламыча, ему помогала жена. Когда пришел черед сержанта Родимова, из-за деревьев показались первые БТРы «Гогенштауфен».

— Хайль Гитлер! Йохан, вы ничего не спутали? — Маренн услышала знакомый голос оберштурмбаннфюрера Телькампа, одного из лучших командиров «Гогенштауфена».

— Подождите, — она знаком остановила Шлетта и Золтана, которые уже готовы были вынести Родимова. — Прикрой его чем-нибудь, — попросила Франца. Тот набросил на красноармейца свою камуфляжную куртку.

— Пусть думают, что это наш раненый.

Маренн вышла на крыльцо.

— Мы штопаем ваши дырки, — Йохан спрыгнул с БТРа и направился к Телькампу. — Где вы застряли?

Маренн взглянула на Наталью, та накинула салоп и держала капельницу над Раисой. Шапку тоже сняла — не забыла. Ветер шевелил спутанные каштановые волосы.

— Несите, только осторожно, — сказала Маренн, открывая дверь Шлетту. — Спокойно, как ни в чем не бывало.

— Нам подвернулись какие-то упорные большевики, — ответил Телькамп, — ввязываться не хотелось, но очень разозлили.

— Мы вам с удовольствием уступим ваше место. Милости просим. Ударим теперь вместе или у вас другие планы?

— Вместе, как иначе. У тебя много раненых? — Телькамп кивнул на Родимова, которого пронесли мимо, спрятав под курткой. — Фрау Ким, рад встрече! Вы, как всегда, прекрасно выглядите, несмотря на наши зверские условия.

— Благодарю, Эрих. Нужна моя помощь?

— У меня есть несколько очень тяжелых, фрау Ким.

— Отправьте в госпиталь «Лейбштандарта» к доктору Виланду. Я скоро буду там. Я ему скажу, он примет.

Родимова погрузили на БТР. Шлетт и Крамер сели на вторую машину.

— Тебе сказали, они вводят шестую танковую, — сообщил Телькамп. — Атаковать будем все вместе, без артподготовки, только танковой массой, до ста штук. Направление на канал Елуш и высоту сто пять. Этих новых «Су» у них не так много, так что, скорее всего, мы пробьем их массированной атакой.

— Да, я в курсе. Ладно, мы поехали, — Йохан повернулся, взглянул на свои БТРы, и, убедившись, что все в порядке, направился к машине. — Успехов.

— Взаимно.

— Хозяин хороший, радушный, — Йохан показал на Золтана, он стоял на пороге сторожки. — Не обижайте его.

Подойдя к БТРу, легко вспрыгнул на борт.

— Разворачивайся, — приказал водителю. — Поехали. Времени мало. Они подтянутся, и будем наступать дальше. Ты слышал? — он повернулся к Шлетту, тот перескочил на его БТР. — Массированная атака, без артиллерии.

— Нам не привыкать, что бы они ни придумали, — Шлетт пожал плечами. — Но жаль, что мы будем отдыхать. Вот подержим капельницу вместо фрейляйн, например, пока другие наступают, — он словно невзначай коснулся локтя Наталья.

— Не трогайте, пожалуйста, — Наталья ответила резко и отодвинулась. — Не мешайте.

— У фрейляйн явно нордические черты, — Шлетт покачал головой, усмехнувшись. — Славяне вообще психопаты по большей части, потому все алкоголики поголовно. А она говорит строго и ясно, так что спросить или сказать нечего. Можно сказать, фрейляйн — арийка.

Наталья промолчала и отвернулась.

— Так и есть, — Маренн ответила за нее. — Голицыны — это старый немецкий род, из литовских немцев. Их раньше называли князьями фон Голицин. Я специально узнавала в Берлине, когда мы встретились с тобой в Кенигсберге, — она взглянула на Наталью. — Могу ли я забрать тебя, как отнесется к этому рейхсфюрер. Он дал поручение своим людям, которые занимаются вопросами чистоты крови, у нас и такое управление есть, — она улыбнулась. — Бездельников тоже хватает. Так вот выяснилось, что Штефан вполне мог жениться на тебе, если бы остался жив. На полном серьезе. И в рейхе фрейляйн признали бы арийкой, — заметила она Шлетту. — Имейте в виду.

— Штефан мог на мне жениться? — в глазах Натальи блеснули слезы. — Правда?

— Да, — Маренн кивнула и ласково прикоснулась пальцами к ее щеке. — Мне жаль, что этого не произошло. Вот почему я и говорю «дочка». Не только потому, что мне бы так хотелось, это могло случиться на самом деле. Если бы он был жив, — повторила она, вздохнув.

Йохан взял ее за руку, притянул к себе.

— Ты что-то имела против славянок, — сказал негромко, почти на ухо. — А как насчет унтершарфюрера из дивизии «Мертвая голова», который из-за тебя чуть не застрелился? Было такое? И сколько таких унтершарфюреров, если честно? Мне чтобы тоже знать, на всякий случай.

— Кто тебе сказал? — она удивилась.

— Но это неважно. Так было или нет? Где теперь этот унтершарфюрер? Я не удивлюсь, что он давно в Берлине, но уже не унтер и не шар, а штурмбаннфюрер, а может быть, и оберштурмбаннфюрер. И твой любовник. Нет?

— Ну, начинается, — Маренн слегка толкнула его в плечо. — Нет, я не понимаю, — она пожала плечами, — это такая давнишняя история, еще сорок второго года. Тогда был жив Штефан.

— Я в курсе. И этот унтершарфюрер был его дружок.

— И это ты знаешь.

— Знаю. Подробности меня не интересуют. Но хотелось бы выяснить, он до сих пор существует в твоей жизни?

— Ну, как существует? Как многие другие. В последний раз он приезжал в Шарите перед тем, как их направили в Нормандию, весной прошлого года.

— И он тоже ездит в Шарите?

— А куда же ко мне еще приезжать? В Шарите я бываю побольше, чем дома.

— И что? Он твой любовник?

— Нет, ну что ты, Йохан. Он, правда, теперь уже гауптштурмфюрер, у него награды. Но тогда, — она улыбнулась. — Это все молодость, к тому же у него был психический шок после ранения, небольшое расстройство. Вообрази себе, он совсем юнец, в голове у него одни девушки, а что же еще? Ламперт, его зовут Макс Ламперт, о чем ему еще думать, как не о девицах. А где они? Все за пределами госпиталя. А тут хожу я, единственная женщина. Он на меня смотрел, смотрел, ну и, когда я не то, что не заметила, а просто сочла невозможным отвечать на его знаки внимания, он приставил пистолет к виску.

— Это я все знаю. Уже слышал. Единственное, с чем я согласен, так это насчет психического шока, который у него случился, когда он тебя увидел. Это я еще понимаю. А после ресторана что было?

— Ничего. Мы же не вдвоем ходили, а втроем. Штефан тоже с нами был там. Что же, ты считаешь, что я на глазах у сына отправлюсь в постель с его товарищем?

— Надеюсь, что нет.

— Тогда какие еще претензии?

— У меня нет.

— У меня тоже.

— Это насчет славянок?

— Скорцени содрал бы с меня в два раза больше объяснений, и по такому пустяшному поводу тоже.

— Я тоже сдеру, не сомневайся, только не объяснений. Зачем мне твои объяснения? — он обнял ее за талию.

— Скажу, согласна, — она слегка ущипнула его за руку. — Я же родилась в Париже, нас этим не испугаешь. Я даже с большим удовольствием.

— Правда?

— Но придется потрудиться за каждую славянку. И не два раза, побольше.

— Их у меня вообще, можно сказать, не было, но я потружусь, не сомневайся. Все равно. Сколько скажешь. Погоди, — он взглянул на карту. — Курт, сворачивай вправо. Мы довезем их до этой просеки, и там оставим, — он показал Маренн место на карте. — Здесь совсем недалеко до русских позиций, во всяком случае, на настоящий момент, до танкового удара, который планируется. Думаю, час, а то и два у фрейляйн еще будет. Так что она успеет сходить за помощью или как-то дотащить их по одному. Тут совсем недалеко. Это наша полоса наступления. Мы пройдем стороной, чтобы не задеть. Устраивает? — он повернулся к Наталье. Та подняла голову.

— Посмотри, — Маренн наклонилась к ней. — Вот здесь. Мы оставим их здесь, и ты переправишь их к своим. Так, чтобы их быстро нашли. А сама поедешь со мной, я подожду тебя.

— Я не поеду, фрау Ким, я решила, — неожиданно сказала Наталья. — Я не поеду в Берлин. Хотя я очень хочу остаться с вами, для меня теперь даже нет ближе человека, чем вы, только сестра. Хотя и между нами, между мной и ей, очень много недоговоренностей, она знает обо мне и о моей нынешней жизни даже меньше, чем вы, я также мало знаю о ее жизни. По сути, мы не такие уж близкие люди. Только память о родителях — это все, что нас связывает.

— Тогда почему ты не хочешь ехать? — Маренн внимательно посмотрела на нее. — Ты боишься? Я все узнала, ничего страшного тебя не ждет. Ни лагерь, ни тюрьма. Я все сделаю, чтобы тебя приняли хорошо. Это возможно. Служить тебя никто не заставит, ты будешь просто жить с нами, в нашем доме, как член моей маленькой семьи. Вся моя семья — это я и Джилл…

— Меня прошу не исключать, — Йохан улыбнулся, — хотя я член вашей семьи пока что наполовину, так как с фрейляйн Джилл я не знаком. Но зато знаком с фрейляйн Натали, а с ней даже фрейляйн Джилл не знакома, и я подозреваю, не знает о ее существовании.

— Ты думаешь, что мы проиграем войну, — догадалась Маренн, — и… лучше остаться с большевиками?

— Я все-таки не могу оставить Лизу. Не могу. Вы даже не представляете, что это может означать для нее, какой это роковой шаг. Это было бы настоящим предательством. Позаботиться о себе, а с ней будь, что будет? Ей и так очень тяжело, она была в немецком тылу, когда началась война, ее обвинили в измене, с трудом удалось доказать, что ничего подобного не было. Если еще и я исчезну — НКВД ее живой не выпустит. Даже если они и не узнают о том, что я уехала в Берлин, у нас пропавший без вести все равно, что предатель. Вы понимаете? — Наталья смотрела на нее, на глаза навернулись слезы. — Ее арестуют, отправят в лагерь, как отца, ей не выйти оттуда живой, они ее убьют, но прежде подвергнут мучениям. А я бы хотела быть с вами, хотела бы все делать так, как вы, стать таким же врачом и лечить людей, как вы.

— А где твоя сестра сейчас? — спросила Маренн, раздумывая. — Она тоже здесь, на фронте? Тогда можно подумать, как вам вдвоем перейти на нашу сторону, пока я здесь. Это все можно устроить, — она повернулась к Йохану. Тот только приподнял бровь, глядя на карту.

— Ты всех готова взять и отвезти в Берлин, — сказал, едва заметно улыбнувшись. — Может быть, мы и этих не туда везем? — он кивнул на раненых. — А лучше прямо на самолет и к тебе в клинику Шарите. Тоже сойдут за арийцев.

— Не вижу ничего смешного, — она с упреком взглянула на него. — В клинику Шарите, конечно, лучше. Для них самих. Вот только за арийцев они не сойдут, ты сам знаешь, значит, и клиники Шарите им не видать.

— Сестра на Берлинском направлении, — ответила Наталья грустно. — У Рокоссовского. Если бы она была здесь, мы бы договорились.

Маренн вздохнула, кивнула — понятно. Взяла Наталью за руку, наклонив ее голову, прислонила к своему плечу. Молча.

— Приехали, — Йохан тронул ее за рукав.

БТР остановился.

— Капельницы можно отключить, — распорядилась Маренн. — Ханс, сможете? — спросила она Крамера. — У гауптмана и майора?

— Да, фрау Ким.

— Катетеры тоже убирайте. Заклейте лентой, — она бросила оберштурмфюреру ролик пластыря. — Надо бы сделать еще один укол, — она взглянула на часы. — Время прошло достаточно. Хотя бы женщине, но и всем остальным хорошо. Но женщине — обязательно. Это ей поможет.

— Ханс, расстелите брезент и опускайте их, — приказал Пайпер. — Снайпера не забудьте. Назад мы ее не повезем. Пусть ест конфеты у своих. Первой — раненую женщину. Франц, помоги фрау Ким.

Маренн спрыгнула на снег и вместе со Шлеттом приняла Раису, которую Крамер осторожно опустил с БТРа. Наталья тоже спустилась, все еще держа капельницу.

— Оставь, это уже не нужно, — Маренн отключила капельницу и вытащила трубку из катетера. Потом сняла катетер и замотала руку девушки пластырем.

— У тебя шприцы готовы? — Йохан тоже спрыгнул с машины. — Уже с лекарством?

— Да, — она кивнула.

— Давай, мы поможем. Времени мало. Русские совсем близко, они могут заметить нас и обстреляют раньше времени.

— На, держи, — она передала ему шприц с лекарством, сдернув пластмассовый наконечник. — Гауптману.

— Внутримышечно?

— Нет, подкожно, можно в бедро. Как обычно.

— Крамер, Франц, сделайте уколы майору, старику и этому солдату. Поживее, — Йохан склонился над Иванцовым. — Фрейляйн снайперу не надо? — спросил у Маренн с иронией. — А то сейчас очередь выстроится уколоть ее в бедро, а не в бедро — тем более.

— Нет, ей и так хорошо спится, — Маренн улыбнулась, осторожно ввела Раисе лекарство.

— Жалко.

— Как она? — напряженно спросила Наталья, присев рядом.

— Сказать трудно, — ответила Маренн. — Она все еще под воздействием морфия. Придет в себя не раньше, чем через полчаса или час. Но по опыту знаю, что положение ее серьезное. Очень важно не потерять время.

— Что нужно сделать? Скажите. Я поеду с ней в госпиталь. Я буду требовать, чтобы они делали, что вы скажете. Дойду до самого генерала Шумилова. Я не позволю ее загубить после всего того, что вы сделали для нее.

— Рану надо вскрыть и вычистить, — Маренн достала из саквояжа пластмассовый ящичек, положила использованный шприц, потом пододвинула его Крамеру. — Ханс, все использованное сюда. — Потом вытащила такую же белую пластмассовую баночку круглой формы и протянула Наталье. — Здесь таблетки, это антибиотик сульфаниламид. Сейчас я сделала ей укол, но там уколы уже делать будет некому. Будешь ей давать по две штуки каждые четыре часа и следи за тем, чтобы никто особенно не видел, как ты это делаешь. Сульфаниламид — дорогая и редкая штука, тем более что в ваших госпиталях его совсем нет. Будешь давать до операции и после. Вот еще тебе два пакета, — она снова заглянула в саквояж. — Будь осторожна. На обороте все написано по-немецки и здесь стоит маркировка «СС», видишь, заметят, придется объясняться.

— Что-нибудь придумаю, — Наталья кивнула с готовностью, пряча пакеты и лекарство в мешок Харламыча. — Это для чего?

— Это солевой порошок. Разведешь в теплой воде, на четыре литра. Дай ей выпить перед операцией, все. Это продезинфицирует кишечник. Я не знаю, как будет делать ваш хирург, но рану надо высекать широко. Трудно сказать на глазок, но от раневого канала сантиметров на пять-семь, не меньше. Так что шрам у нее будет серьезный. Кстати, если ребенок сохранится, в дальнейшем это осложнит роды. Надо будет делать кесарево сечение. Не допускай, чтобы они промывали рану водой, ни в коем случае. Только антисептик, хоть настой ромашки или еще какой травы, как тот можжевельник у Золтана, это пойдет. Раствор марганцовки, только очень слабый. И в основном — вокруг раны, саму рану мыть не нужно, в ней будет развиваться фибриновая восстановительная ткань, ее вымывать нельзя ни в коем случае. Никакого спирта — это гарантированный ожог. Если снова появится гной — ты видела, что я делала. Все вымывать очень тщательно и дезинфицировать. Если гной пройдет глубже — срочно вскрывать. После операции зашить наглухо. Запомни, если они не зашьют наглухо — перитонита не избежать. Рану лучше всего держать открытой, без давящих повязок. Сульфаниламид, обезболивающие, какие есть. Прикасаться к ране как можно меньше. Есть особенно не надо. Только пить. Пить как можно больше, лучше всего фруктовые соки.

— Какие соки, фрау Ким, — Наталья криво улыбнулась. — Дай бог, на чай с сухариком снизойдут. А что с остальными? С капитаном Иванцовым?

— С гауптманом? Его положение лучше, — Маренн подошла к капитану, проверила повязку. — И майора, кстати, тоже. Тот же сульфаниламид, промывание антисептиком, тоже лучше всего лечить открыто, чтобы поступал кислород. И, ради бога, никаких мазей. Мазь для них — это верный путь к тому, что они оба останутся инвалидами. Старику же и красноармейцу вообще больше ничего особенного не нужно. Достаточно того, что я сделала. Все остальное доделает природа, если ей не мешать. Ты запомнила? — она обняла Наталью, заглядывая ей в лицо. — Но может быть, все-таки со мной в Берлин?

— А Лизу расстреляют или отравят, а потом скажут, что у нее была саркома прямой кишки или что-то еще, чего не бывает? — Наталья грустно улыбнулась. — Нет, я не могу. Я не могу собственными руками отправить ее в лагерь.

— Хорошо, тогда обещай мне, — Маренн внимательно посмотрела на нее, — что больше духа твоего на передовой не будет. Все твои друзья сейчас отправятся в госпиталь, тебе больше не к кому будет приезжать, так что побереги себя. Ради меня. Ради того, чтобы в будущем мы встретились и снова были вместе. В любом случае, запомни, что весточку для меня о себе ты можешь оставить в Берлине, Грюнвальд, 59. Мы там живем с Джилл или в клинике Шарите. Если все кончится самым худшим образом для Германии, то тогда Париж, дворец де Монморанси в Версале. Там живет человек, который ничему не удивится и все мне передаст. Если я сама буду жива, конечно.

— Фрау Ким, я вас тоже прошу, — Наталья обняла ее, голос ее зазвенел от слез. — Берегите себя. Вы мне очень, очень близкий человек, другого нет, это правда. Просто никого больше нет.

— Я постараюсь, девочка моя, постараюсь. Мужайся, не рискуй собой понапрасну, не отчаивайся, как бы трудно ни было. Помни, у тебя есть мама. Просто она пока далеко.

— Штандартенфюрер, впереди большевики, — доложил Крамер, опустив бинокль. — Вон там, за елями.

Пайпер повернулся, тоже взглянул в бинокль.

— Что там? — Маренн подошла к нему.

— Пехота. Где-то рота или побольше. Окапываются. Они могут заметить нас. Надо уезжать. Все. Прощайтесь. Я так понимаю, что фрейляйн остается, — он посмотрел на Наталью.

Та кивнула.

— Да.

— Жаль. Но мы вас будем ждать в Грюнвальде. Вы запомнили?

— Да, господин офицер. Спасибо за коньяк. Спасибо за помощь.

— Ты тоже собираешься жить в Грюнвальде? — Маренн взглянула на него с любопытством. — С чего вдруг?

— Сейчас не до этого, — он качнул головой и протянул ей руку. — Поднимайся на машину. Крамер, дайте им очередь, надо привлечь их внимание, чтобы фрейляйн не пришлось тащить одной всех раненых да еще эту сонную снайпершу. Вы тоже, Натали, постреляйте нам вслед, для вида. Но только не попадите случайно.

— Не думай о плохом. Я люблю тебя, я думаю о тебе.

Маренн еще раз обняла Наталью. Та только тихо плакала, не в силах больше сдерживаться.

— Все, все, поехали, — Йохан взял Маренн за руку и потянул на БТР, — не то сейчас разгорится целое сражение и пациентов у тебя окажется намного больше.

Оставив Наталью, она поднялась на броню. Наталья прижимала автомат к груди, слезы текли по щекам, шапка упала с головы на снег. Крамер дал очередь из пулемета. БТРы развернулись и скрылись за деревьями, выехав на дорогу. Наталья еще шла за ними, она смотрела на фрау Ким, пока еще могла видеть ее. Потом, опомнившись, дала очередь из автомата в воздух. Опустив голову, вернулась к раненым, упала на колени, закрыла лицо руками, беззвучно вздрагивая от рыданий. Через несколько минут она услышала, как заскрипел снег. Насторожившись, подняла автомат, оглянулась — недалеко под деревом увидела бойца в шапке с красной звездочкой, рядом с ним — еще одного.

— Товарищ лейтенант, — окликнули ее. — Вы тут откуда? Тут вроде немцы стреляли.

— Они по дороге ехали, на БТРах, увидели нас, — она вытерла слезы, встала.

Солдаты подошли ближе, но держались настороженно.

— Мы из окружения идем, я и вот девушка одна, — она показала на Прохорову. — С нами два раненых офицера, два солдата и санинструктор, из сил уж выбились. Не верится, что дошли до своих.

— А немцы-то? Немцы где?

— Они свернули, дали очередь, но останавливаться не стали, видно, торопились очень.

— А, — солдаты переглянулись.

Тот, что стоял первым, подошел еще на несколько шагов, держа автомат перед собой. Внимательно посмотрел на Наталью, на раненых.

— Ну что, Алексей, — повернулся к товарищу, — давай поможем лейтенанту. Правда, раненых-то сколько…

— Ой, товарищ лейтенант, — Прохорова неожиданно открыла глаза. — А мы чего, в лесу уже?

— Молчи, Надежда, — Наталья наклонилась и как бы случайно прикрыла ей рот шапкой, подняв ее со снега. — Давай-ка лучше вставай, нечего разлеживаться. И помогай переносить раненых, а не болтай зря. Наши тут рядом. Пришли. Ясно?

Едва Наталья спустилась в траншею, к ней подбежал Косенко. Голова у него была перевязана, так что шапка едва держалась.

— Наталья! Наталья Григорьевна! Вы? Товарищ лейтенант!

Она повернулась.

— Миша! Вы? Живы? Вышли?

— Да уж и не чаяли свидеться-то! Мы вышли к каналу, говорят, нет их, никто не видел. Мы думали — все уже. А вот тебе, встреча, — она видела, что он хочет обнять ее, но не решается. Тогда сама, взяв за рукав, она притянула его к себе, поцеловала в небритую щеку. Косенко обнял ее, и, приподняв, покружил.

— Ой, поставьте меня, Миша, поставьте! — Наталья засмеялась. — Голова закружится.

— Уж не чаяли свидеться, Наталья Григорьевна!

— Много вас?

— Нет, — он сокрушенно покачал головой, — вот втроем и вышли, я, Василий Саблин и Петров Вовка. Остальные полегли. Фрицы за нами чуть не всей дивизией ринулись, мы уж отрывались, отрывались, но как уйдешь — в лесу снег по колено, в такую чащу зашли. Но только это и спасло. Они-то тоже по снегам лазать не горазды. Постреляли и отвязались. А так долго гнали. Думали, что ноги не унесем. Вот Васильков устроил, так бы дошли спокойно, пересидели бы у шоссе тихо, как Валерьяныч предлагал. Сам-то он, Васильков, живой?

— Нет, убили его, — грустно сказала Наталья. — Верно говоришь, накликал лихо.

— А капитан наш, Степан Валерьяныч, не видали его? Говорят, без вести пропал. И майор тот, и дед Харламыч, и Раиса, — голос его дрогнул. — И даже снайперша наша, горе луковое, Прохорова эта.

— Да никуда они не пропали, Миша. Все со мной. Только раненые, кто тяжело, кто полегче. А Прохорова вообще здоровее всех, здоровее тебя, только картошки объелась, теперь все по кустам бегает. Мы потому так долго и шли, что всех с собой тащили, решили не оставлять. Вот теперь в госпиталь надо. Машина уже пришла. Кстати, вот и капитан наш, — санитары пронесли на носилках Иванцова. — И майор Аксенов, и Харламыч тут, и еще один боец, но не наш, подобрали. Родимов у него фамилия.

— Рая! — Косенко уже не слушал ее. Санитары поднесли к фургону Раису. — Рая! Что с ней? — он бросился к носилкам. Голова девушки с нежными русыми волосами бессильно откинулась. Глаза были закрыты.

— Тихо, Миша, осторожно, — Наталья удержала за руку. — Она сейчас все равно тебя не услышит. Чуть позже, в госпитале.

— Жива она? — рука девушки безжизненно свисала. Косенко опустился на колени, поцеловал ее руку. — Рая…

— Жива, но положение тяжелое. В живот ранили.

— Это конец…

Наталья видела, что на глаза разведчика навернулись слезы. Раиса шевельнула рукой, с трудом размежила веки, ее воспаленные глаза сначала смотрели вверх, потом она перевела взгляд на Косенко. Несколько секунд смотрела, словно не узнавая, потом взгляд стал более осмысленным, в глазах промелькнул едва уловимый проблеск жизни, еле заметная слезинка скользнула по щеке.

— Миша, — она с трудом произнесла его имя, — живой…

Наталья положила руку на плечо разведчика. Она почувствовала, как он задрожал всем телом. Прижал руку Раисы к щеке. Девушка закрыла глаза, по щекам беззвучно текли слезы.

— Ну что, едем, что ли? — послышался окрик санитара.

— А ну помолчите, — прикрикнула на него Наталья. — Тоже мне, начальник выискался. Когда скажу, тогда и поедете. Заносите женщину в машину. Миша, — она потянула Косенко к себе. — Иди сюда, поговорить надо.

Он отошел, отвернувшись, смахнул слезу, чтобы Наталья не видела.

— Ты хоронить ее погоди, — Наталья взяла его за рукав и развернула к себе. — Поборемся еще. Только трудновато, конечно, придется. Она меня просила не говорить, но раз уж такое дело, то я считаю, ты должен знать. Рая ребенка ждет.

— Она же сказала, что аборт сделала, — он вскинул голову. — Чего удумала. Я уж бросить ее решил, раз она так.

— Ничего она не сделала, просто тебя позлить хотела, — Наталья покачала головой. — У тебя жена, дети. Не уверена она была.

— Так жена ушла от меня, — неожиданно сообщил он. — Мать написала, нашла какого-то энкавэдэшника, тыловую крысу, из евреев. Я матери написал, чтоб детей оставила, а Полину гнала в шею вместе с энкавэдэшником этим. Так она и сама брать детей не хочет. Зачем ей лишние рты? Так что свободный я нынче.

— Раисе ты сказал об этом?

— А зачем я ей докладывать буду, если она так с ребенком моим обошлась?

— Вот как вы разговариваете, только диву даешься, — Наталья покачала головой. — А она мне там, в тылу у немцев, когда отступали, говорит, убей меня, Наталья, все равно не дотяну, не любит меня Миша, и ребенок мой ему не нужен. Так, знаешь, каких дел можно натворить, шутка ли? Все вы так, а бабам — слезы. Ты меня послушай. Раисе и другим одна венгерская доктор помощь оказала и сказала, что дальше делать надо, чтоб выжили. Но ты знаешь, как у нас лечат и как слушают, если советы давать. Но надо побороться за это. Ты оставь Саблина за себя и с Раисой и Валерьянычем в госпиталь поезжай. И покарауль там, чтоб никто к ним даже не прикасался, пока я не приеду. А я заскочу к генералу Шумилову. Его поддержкой заручиться надо, а то сами мы без генеральской руки ничего не сделаем. Заткнут нам рот приказиком из Москвы, и будьте здоровы.

— Да я там всех перестреляю, пусть только тронут, — Косенко сжал кулаки. — А потом пусть сажают, если хотят.

— Ты, Миша, не горячись, — Наталья остановила его. — У нас сесть сам знаешь, быстро посадят, вот как выйти потом — проблема. Что ж, детишки твои не только без матери, но и без отца останутся. А теперь и еще один родится. Нет, все надо делать с выдержкой и с умом. Понял меня?

— Так точно, товарищ лейтенант.

— Тогда действуй.

— Слушаюсь, — Косенко обернулся. — Саблин!

— Тут!

— Остаешься за меня. Я — в госпиталь. Чтоб был порядок.

— Понял, сделаем.

— Увозят уже? — к Наталье подскочила Прохорова. — Я вот думаю, Наташка, — она поковыряла пальцем в зубах. — А хорошо, что эти страшные эсэсовцы нас не догнали, что мы от них ушли вовремя, а? А то бы… — она безнадежно махнула рукой.

— А то что? — Наталья посмотрела на нее с насмешкой. — Ты, Прохорова, жива-здорова? Нигде не болит у тебя? Вот и отдыхай. Не забивай себе голову.

— Прохорова, уйди, не вертись под ногами, — прикрикнул на нее Косенко. — Осторожно вы, — это уже относилось к санитарам, которые грузили Раису в фургон, — не трясите.

— Гляди, заботится, — хмыкнула Прохорова.

— А чего ж не позаботиться? Любит, — Наталья улыбнулась.

Прохорова только фыркнула недоверчиво.

— Ну, мы поехали, — крикнул Косенко из машины.

— Хорошо, — Наталья кивнула, — я скоро буду. Смотри там.

— Боец Прохорова? — к ним подошел высокий офицер. — Капитан Васильев, — представился он. — Временно исполняю обязанности командира роты вместо капитана Иванцова. Вы боец Прохорова? — он строго посмотрел на снайпершу.

— Так точно, — та даже присела от неожиданности.

— Снайпер?

— Так точно.

— А почему не на позиции? Что вы здесь торчите без дела?

— Я…

— Отставить разговоры, быстро на место. Вы, товарищ лейтенант, откуда? — он взглянул на Наталью.

— Из штаба генерала Шумилова, — ответила она спокойно. — Была прикомандирована к роте капитана Иванцова, сейчас отбываю по месту назначения.

— Вот и отбывайте, — распорядился капитан. — Нечего тут толкаться. Без вас народа хватает.

— Слушаюсь, — Наталья отдала честь. — С большим удовольствием.