Возвращаясь с очередного рейда, Иволгин всякий раз посылал своего разведчика в ближайшую деревушку Калитино, разузнать, нет ли там кого-либо из пришлых, подозрительных. Деревенька находилась всего в двух километрах от Седого Камня, за небольшим леском, и подполковник не считал излишней предосторожностью выяснить, что там произошло за время их прогулки.

Вся группа в Калитино еще ни разу не показывалась, о ее существовании там вряд ли кто-либо догадывался. Разведчик же обычно заглядывал к старику Раздутичу, жившему в крайней избе, который слыл в Калитино и за знахаря, и за колдуна. Но вот кем он на самом деле был, так это вечным зеком, умудрившимся вначале отсидеть за грабеж, затем за «революционную деятельность», суть которой все еще оставалась его великой тайной, а в тридцать четвертом умудрился проходить по одному из процессов как «враг народа». Однако до расстрела дело не дошло: то ли старость его спасла, то ли то, что в последней отсидке маялся с клеймом марксиста… Словом, откупился пятью годами.

Чаще всего в разведку ходил Мамонт. Приземистый, плоскостопный и до предела неуклюжий, этот тридцатипятилетний увалень был в одинаковой мере ленив и труслив. Однако в Калитино всегда наведывался охотно, поскольку Раздутич подкармливал и подпаивал его, радуясь тому, что есть с кем перекинуться словом. Мамонт же выдавал себя за солдата, из тех, что строят переправу в четырех километрах выше по течению реки.

Верил этому старик или нет — неизвестно. Однако же до истины докапываться тоже не собирался. Всю их группу в окрестностях воспринимали как стройбатовцев-мостовиков, обмундированных почти так же скупо и неряшливо, как и маньчжурские стрелки Иволгина.

— Атаман, есть дичь! — еще издали прокричал Мамонт, едва только голова его возникла над Седым Камнем. — В селе, прямо у подворья Раздутича, застряла машина.

— С продовольствием? — первым подхватился Златный.

— С зэком.

— С кем?!

— Ну, с заключенным, но, видать, каким-то важным, — на ходу объяснял Мамонт, демонстративно обращаясь только к Иволгину. Златного для него попросту не существовало. — При водителе и трех охранниках, возможно, даже энкавэдистах.

— Как же они оказались в Калитино? — поднялся Иволгин. Сообщение сразу же заинтересовало его. Группе нужны были оружие, документы и обмундирование.

— Со станции, видать, везли, в новый лагерь. Но машина забарахлила. Чтобы не ночевать в лесу, сюда свернули. Еле до усадьбы Раздутича дотащились.

— Откуда обо всем этом знаешь? — подозрительно поинтересовался Златный.

— Заметив их, я успел выскочить из дома старика через окно и отсидеться в кустарнике. Но разговоры ихние слышал. Теперь они так у Раздутича и заночуют, поскольку деваться им некуда, с мотором у них совсем хреново. Ну а завтра будут решать. Наверняка подводу по такому случаю реквизируют.

— А что, — задумчиво произнес Иволгин, — это действительно «дичь»…

— «Дичь», атаман, «дичь», — горячился Мамонт. — С дороги они, уставшие, а старик — человек свой, так что надо решаться.

— Хорошо бы и в самом деле заночевали, — азартно потер руки Чолданов. — Только так, Раздутича подставлять не будем, он нам еще пригодится. Сымитируем таким образом, будто случайно на машину набрели. Старика свяжем и, для пущей убедительности, изобьем.

Когда окончательно стемнело, группа уже была у Калитино. Деревенька казалась вымершей, с трудом верилось, что в этих домах-призраках кто-либо может обитать. Иволгин с душевным содроганием подумал, как это страшно: прожить всю жизнь в подобной глухомани.

— Решились бы жить в этой пустоши, ротмистр? — спросил он Чолданова, как только группа расположилась в овраге, метрах в ста от избы Раздутича.

— Почему же, может, и жил бы. В подобном удалении от мирской суеты тоже есть что-то возвышенное.

— Вот как? А я не решился бы. Каких-то двенадцать-тринадцать хат, а вся жизнь где-то там, по поселкам, большим городам. Нет, не решился бы. Добровольная пожизненная ссылка — вот что это такое. А мне всегда хотелось настоящей, полноценной жизни.

— Что угодно ожидал услышать от командира диверсантов, только не это, — язвительно улыбнулся Чолданов. — Мужчина, мечтающий о какой-то там иллюзорной настоящей жизни, не посвящает свою реальную, единственную и, увы, очень короткую жизнь службе в армии. Что мы с вами видели, господин подполковник? Гарнизоны, походные повозки да блуждания по даурским лесам.

— Тоже верно, — мечтательно вздохнул Иволгин, — по лондонам да парижам она, жизнь эта самая.

— И потом, коль уж мы решаемся сражаться и умирать в этой глуши, то и жить в ней тоже должны решаться. Разве я не прав?

— В том-то и дело, что правы. Логика, мать его… — удивился этому парадоксу Иволгин. — Даже в такой глуши решаемся и драться, и умирать.

Едва слышно прошуршала трава, и за бруствером оврага возникла голова Мамонта.

— На месте они. Машина, часовой — все, как полагается. Часовой сидит на подножке, дремлет, а водитель и двое из охраны в избе почивают, пьянствуют то есть. Что делаем, атаман?

— Брать их будем. Кстати, арестант этот где?

— Пока неясно. Очевидно, в машине остался, в воронке, коль часового выставили.

— Точно, в машине. В дом повести побрезгуют, — поддержал его версию Перс. — К тому же это опасно. Слушай, Мамонт, бери татарина и снимайте часового, а я следом — на прикрытие.

— Ты чего это раскомандовался? — огрызнулся Мамонт. — У нас вон командир-атаман имеется.

— План утверждаю, — отозвался Иволгин. — Действуйте, мы подойдем вслед за вами.

Эти двое возникли у машины под видом сельских парней.

— Эй, а что это за машина у нас в деревне появилась? — заговорил Мамонт еще за несколько шагов до «воронка».

— Кавалеры из соседней деревни прибыли.

— Не может быть!

Часовой клевал носом, подпирая задний борт машины. Услышав голоса, он понял, что это местные и поинтересовался, нет ли закурить.

— Что ты зябнешь здесь? — спросил Мамонт, доставая пачку папирос. — Пойдем, у нас там выпивка и две молодки.

— Какая выпивка, какие молодки? На посту вон. Шли бы вы отсюда.

— Да черт с ним, с постом, — оглянулся Мамонт на двор Раздутича. — Кто ее тронет, твою арбу? Здесь и рулить-то толком никто не умеет.

Он чиркнул спичку и поднес часовому. Вспышка пламени слилась в сознании солдата со вспышкой смертельной боли в затылке. Ударив его ножом, Санджаков тотчас же подхватил красноармейца под мышки и потащил в кусты, где его приняли Иволгин и Чолданов, а подскочивший Перс сорвал с плеча солдата автомат.

— Эй, есть здесь кто живой? — негромко спросил он, рванув дверцу «воронка», которая, к удивлению, оказалась закрытой лишь на наружный засов, без замка.

— Есть, — едва слышно отозвался кто-то в дальнем углу.

— Выходи, отсиделся. Свободен.

— Как это… свободен?

— Не теряй времени — выходи! Часового мы сняли.

— Неужто, ворон меня не клюй?!

— Не нуди, времени в обрез.

— Да связан я и к скобе какой-то привязан.

— Служаки хреновы, — выругался Перс и, забравшись в машину, двумя ударами ножа освободил заключенного. — Хорошо хоть не заковали.

— Не успели, видать. Вы кто?

— Разбираться будем потом, а сейчас — в кусты. Там подполковник Иволгин за старшего. Господин подполковник, ясно?

— Станет ясно, когда разбудишь меня, — сдавленным от волнения голосом проговорил узник, так до конца и не поняв, что, собственно, происходит. — Дайте нож, хоть с одним из этих херувимов погуторю.

— Но здесь дело тонкое, выводить из строя нужно по-тихому, умеючи, — вполголоса втолковывал ему Перс.

— Спасибо за инструктаж, да только сам я по профессии своей военной диверсант.

— Ну?! Неужели? Какой? Чей то есть диверсант?

— Немецкий, чей же еще?

— Надо же! Никогда бы не поверил, если бы кто-то рассказал такое, — искренне удивился появлению здесь германского диверсанта Перс. — Однако удивляться тоже будем потом, а пока что на, держи, — сунул ему в руку подобранный по дороге короткий металлический прут, который носил за голенищем сапога. — Остаешься за часового, в виде приманки. Вот тебе автомат чекиста, только не вздумай палить, учись действовать врукопашную.