33
Поднявшись на небольшой холм, на вершине которого досматривал последние сны древности позеленевший от интриг и времени замок графа Гальчевского, Штубер почти инстинктивно осмотрелся.
Справа, на северо-востоке от поместья, разгоралась мощная артиллерийская дуэль. Слева, в створе между краем леса и шпилем костела, помпезно раздвигалась багровая ширма пожара, на который медленно, словно уставшие журавли на предзакатное солнце, потянулись друг за другом звенья тяжелых русских бомбардировщиков. Плотно прикрываемые истребителями и штурмовиками, они презрительно миновали прифронтовую линию, устремляясь куда-то в глубь обороны, очевидно, к расположенной в двадцати пяти километрах отсюда узловой железнодорожной станции.
— Как величественно они летяг, — не удержался Штубер, прослеживая поднебесное шествие этого «клина», обращаясь к фельдфебелю Зебольду.
— Я сказал бы: «Как убийственно они летят…».
— В том-то и беда, что мы с вами — обычные солдафоны, фельдфебель, — не согласился барон фон Штубер, все еще провожая взглядом этот смертоносный клин. — Мы не способны проникнуться величием войны, той ее ораторией и теми пейзажами, которыми она безнадежно пытается облагораживать нас.
— Позволю себе напомнить, господин гауптштурмфюрер, что чаще всего это «облагораживание» завершается отпеванием. Причем церковный хор обычно заменяют залпы русских «катюш».
— …Что уже само по себе величественно, Зебольд! — очарованно повертел головой командир отряда «рыцарей рейха».
— Не знаю, не знаю, под залпами «катюш» видеть вас пока что не приходилось, — по-иезуитски ухмыльнулся Вечный Фельдфебель.
— Вы устали, Зебольд, поэтому устами вашими говорит сама усталость. Поле боя — это Мекка рыцарей-романтиков. А вы, смертельно уставший рыцарь наш, уже не способны воспламеняться благородством риска и на могилах восхищаться подвигами падших героев.
Вот уже третий день подряд начштаба полка майор Кирдорф с удивлением выслушивал странные диалоги, разгоравшиеся между диверсантами из группы Скорцени, со страстным желанием непосвященного пытаясь понять: то ли эти «фридентальские коршуны» принимают его за законченного идиота, то ли они всего лишь наслаждаются своим собственным идиотизмом. Но, в какую бы сторону чаша его сомнений ни склонялась, предпочитал благоразумно помалкивать.
— Что там у вас происходит, гауптштурмфюрер?! — возник в телефонной трубке жесткий голос полковника Лоттера, начальника разведотдела штаба армии.
— В зоне действий моей группы «рыцари рейха» — все спокойно, — заученно и беззаботно отрапортовал барон.
— Я о том, что пробиться к нам, гауптштурмфюрер, труднее, чем на прием к английской королеве! — все тверже наседал на Штубера полковник. Но, несмотря на всю мыслимую жесткость, высокий мелодичный голос его доносился с амвона армейского штаба, словно из глубины органа.
— Если учесть секретность нашей группы…
— Идите вы к дьяволу, барон. В такие часы вы должны быть на связи.
— Можно подумать, что вы способны чем-то удивить меня, господин полковник, — продолжал Штубер взлохмачивать полотенцем мокрые после купания в озере волосы.
Как командир группы «рыцарей рейха», Штубер подчинялся только Скорцени, и в предписании, которым определялись его полномочия, так и было сказано, что, подчиняясь отделу диверсий Главного управления имперской безопасности, в боевых условиях он действует самостоятельно, исходя из ситуации.
— При встрече со мной вы упоминали о каком-то русском диверсанте, который, по одним данным, затерялся где-то в украинских лесах, по другим — скитается под вымышленным именем по нашим лагерям в Польше.
— Следует предположить, что вам удалось обнаружить крематорий, из трубы которого душа его богоугодно отправилась в рай, — без тени иронии высказал догадку Штубер.
Он давно был знаком с полковником, поэтому позволял себе подобные саркастические вольности, на которые Лоттер обычно реагировал с той же долей сарказма.
— Никакое богохульство, барон, не избавит вас от необходимости выставить мне бутылку коньяку.
— Разве мы заключали пари?!
— Диверсант этот обнаружился. Он у нас.
— Где… обнаружился? — замер Штубер с полотенцем на затылке. — Где это «у нас»? Побойтесь Бога, полковник, все это куда серьезнее, чем вы предполагаете.
— «У нас» — это значит, что в данную минуту он все еще пребывает в штабе пятой пехотной дивизии.
— Не может такого быть! Хотите сказать, что лейтенанта Беркута опять взяли в плен?
— Простите, «Беркут» — это что, его диверсионная кличка? Мне об этом не доложили.
— Да нет, это вообще неправдоподобно, — все еще не способен был поверить его сообщению командир «рыцарей рейха». Послушайте, господин полковник, с меня две бутылки коньяку, только ради дьявола!..
— Несколько дней назад он прорвался через линию фронта на русской «тридцатьчетверке», которую умудрился захватить, предварительно перебив экипаж. А затем пытался идти по нашим тылам до самого Берлина. Зачем это ему понадобилось, понять сложно.
— А что, это в его стиле, полковник, — удивленно взглянул Штубер на застывшего напротив него Зебольда.
— Объявился Беркут? — вполголоса спросил тот, инстинктивно нащупывая пальцами кобуру. Но гауптштурмфюреру было не до объяснений.
— Повторяю: это в его стиле. Но из этого еще ничего не следует. И потом, не может быть, чтобы он успел побывать за линией фронта и вернуться. Как вы сказали: «На русской «тридцатьчетверке», предварительно перебив экипаж»?! — Штубер вопросительно взглянул на Вечного Фельдфебеля. Тот поспешил пожать плечами, отстраняясь от каких-либо предположений, но тут же вполголоса предположил:
— Обычно коммунисты не доверяют тем, кто вернулся из-за линии фронта, даже если знают, что он партизанил. Разве что Беркут бежал из-под ареста?
— Так все и было, на русском танке. К тому же, прихватив с собой некоего русского немца, бывшего поручика Белой гвардии, барона фон Тирбаха, и какого-то капитана вермахта, которого умудрился освободить из советского плена.
— Постойте-постойте, а сам Беркут, он что, сдался нам в плен?! Просто так вот, взял и сдался?
— А что ему еще оставалось делать?
— Беркут партизанит с июля сорок первого, причем ему много раз предоставлялась возможность перейти на службу рейху; почетно перейти, с возведением в офицерский чин, однако он решительно отказывался. Даже тогда отказывался, когда наша победа казалась делом ближайшего месяца.
— Значит, обстоятельства были другими. Мало ли что могло произойти с таким лихачом. Не исключено, что он впал в немилость советской контрразведки или политотдела.
— …После чего, захватив в качестве доказательства «тридцатьчетверку», он перешел на нашу сторону? — рассмеялся фон Штубер. Чем бы там ни руководствовался в реальности лейтенант Громов, он же Беркут, сама история его появления в германском тылу начинала нравиться барону-диверсанту. — Чем он сам объясняет свое появление здесь?
— Пока что я не беседовал с ним. Но знаю, что требует, чтобы его свели с Отто Скорцени.
— Беспредельная наглость.
— …Или с фюрером, — саркастически добавил Лоттер, и непонятно было: шутит он или же Беркут и в самом деле высказал такое пожелание.
— Он меня, конечно, интригует, — растерянно пошутил Штубер, явственно ощущая, что шутить по этому поводу ему не хочется. Что-то в этой истории с появлением Беркута из-за линии фронта на русском танке не состыковывалось с его, Штубера, представлениями о лейтенанте Беркуте и всем тем, что гауптштурмфюрер СС знал о нем. — Кстати, мое имя этот русский проходимец не упоминал?
Начальник разведотдела штаба армии озадаченно помолчал.
— Понимаю, что такое неуважение к вам, гауптштурмфюрер, ему не простится, но о вас он почему-то не упомянул, это точно.
— Если бы вы знали, сколько крови мы попили другу друга, — не стали бы иронизировать, — с ностальгической грустинкой в голосе молвил Штубер, чем ужасно удивил Зебольда. — Но, кажется, мы увлеклись. Где сейчас этот самый лейтенант Беркут?
— Кто-кто?!
— Я сказал «лейтенант Беркут». Правда, он мог представиться и как лейтенант Громов. Что тоже соответствует истине. «Беркут» — всего лишь кличка тех времен, когда он партизанил в нашем тылу.
— Дело не в фамилии, барон. Я не пойму, почему вдруг вы именуете его «лейтенантом».
— Уж не хотите ли вы сказать, что, прежде чем приговорить Беркута к расстрелу, коммунисты присвоили ему чин майора?
Лоттер что-то промямлил в ответ, посопел в трубку и, как показалось Штуберу, пошарил в папке с текущими бумагами, которая всегда покоилась перед ним на столе. Как бы там ни было, но лишь после продолжительной паузы Лоттер недовольно проворчал:
— Кажется, мы не поняли друг друга, гауптштурмфюрер. Как следует из письменного донесения, которое только что положил мне на стол адъютант, речь все же идет не о советском лейтенанте Громове-Беркуте.
— О ком же тогда? — Штубер уже понял, что о появлении адъютанта с очередным донесением полковник явно приврал: это донесение уже лежало в его рабочей папке, просто он не удосужился внимательно прочесть его, а принялся вызванивать командира «рыцарей рейха», полагаясь лишь на услышанное от кого-то телефонное сообщение. Да еще и намекать на бутылку коньяку! Впрочем, дело не в коньяке.
— Возможно, подполковник Курбатов уже оказывался в нашем тылу, — продолжал разочаровывать его Лоттер, — однако никогда в нем не партизанил. Он — бывший белогвардейский офицер…
— Белогвардейский?! Это он так шутит?
— Именно так, офицер русской белой армии, который несколько месяцев, от самой маньчжурской границы, шел со своей группой по тылам более яростных врагов — красных. Поэтому красным партизаном он быть не мог.
Штубер медленно повел из стороны в сторону нижней челюстью, как делал всегда, когда оказывался в неловком или затруднительном положении.
— Белые русские офицеры в красные советские партизаны обычно не подаются, сконфуженно согласился с ним Штубер. — Во всяком случае, мне подобные примеры не известны.
— И мне тоже.
— Какое единодушие военного опыта! — не отказал себе в удовольствии барон фон Штубер.
— Мне понятен ваш сарказм, барон. Однако я подумал, что, может быть, он уже входил в состав вашей антипартизанской группы, которая действовала где-то в районе Днестра против агентуры красных.
— Что было бы правдоподобнее. Как вы назвали его — «подполковник Курбатов»?!
— Еще в донесении сказано, что, по нашим разведданным, Курбатов мог проходить под псевдонимом «Легионер», или как «ротмистр белой армии генерала-атамана Семенова князь Курбатов».
— В таком случае мы и в самом деле говорим о разных людях.
— Теперь я все увереннее склоняюсь к такому выводу.
— Как же непростительно вы меня разочаровали, господин полковник, — попытался свести этот конфуз к шутке барон фон Штубер.
— Я всех разочаровываю, это у меня профессиональное. А вам не мешало бы знать, что, как следует из все того же сообщения, которое сейчас у меня в руке, — из Маньчжурии Курбатов вывел группу в составе десяти человек. Он прошел почти через всю Сибирь, всю Россию, прорвался через линию фронта. Взгляните на карту России, и вы поймете, какой беспримерный диверсионный рейд совершил этот парень. Если, конечно, проходимец, прорвавшийся к нам на русском танке, действительно тот, за кого он себя выдает.
— Не сомневайтесь, полковник, тот. Теперь я вспомнил: мне приходилось слышать о нем от Скорцени. Это действительно «проходимец», но экстра-класса, словом, наш, диверсионный проходимец. — И полковник Лоттер не мог не заметить, что в голосе командира диверсионной группы «рыцари рейха» зазвучали нотки гордости.
Не спорю, действительно экстра-класса. Не зря у адъютанта Скорцени, гауптштурмфюрера Родля, уже имеется целое досье на Курбатова. Об этом в сообщении тоже сказано.
— Мне бы очень хотелось взглянуть на эти бумажки. Но прежде — на самого Курбатова.
— То есть, насколько я понял, с Легионером вы абсолютно не знакомы? Рассчитывали на встречу со своим давним знакомым, красноармейским лейтенантом Беркутом?
— Именно поэтому хочу взглянуть на Легионера. Тем более что судьбой этого парня интересуется сам Отто Скорцени.
— Выходит, я все же не зря потревожил вас, гауптштурмфюрер.
— С нетерпением буду ждать ваших последующих звонков, — иронично заверил его Штубер.
— Все язвите, неблагодарный вы человек, — вздохнул полковник Лоттер.
Тем не менее полковник в нескольких словах объяснил ему, как удобнее добраться до штаба пятой дивизии, куда он тоже выезжает, даже пообещал подождать его у перекрестка шоссе вместе с пятью солдатами охраны. Штубер был растроган его заботой: ездить по ближайшим тылам при таком непостоянстве передовой — действительно было опасно.
— Если учесть, что со мной будет фельдфебель Зебольд, вместе мы составим грозную силу, способную устрашить хоть целый парашютный полк русских, — охотно согласился Штубер. А положив трубку, добавил, обращаясь уже к Зебольду: — Невероятная все-таки штука, эта самая война. Если переживу ее, вся оставшаяся жизнь покажется скучной и банальной, совершенно не достойной таких вот, как мы с вами, азартных игроков войны.
— …На рулеточном поле которой все ставки — на вечность. При этом замечу, что, когда проходят годы войны, наступают годы благостных воспоминаний о ней, — закрыв глаза, мечтательно покачал головой.
— Вы, как всегда, не по чину мудры, мои Вечный Фельдфебель. В этом ваш единственный недостаток.
