29
— А вообще-то вы храбрец, Фройнштаг. — Скорцени сказал именно так: «храбрец», в мужском роде. Лилия должна была воспринять это как высшую степень похвалы. — Хотя и достаточно безрассудны. Правда, безрассудство иногда тоже называют храбростью. В этом один из жестких парадоксов войны.
— Но бывает наоборот, — сухо проговорила унтерштурмфюрер, гулко отстукивая каблуками по переходу замка, — истинную храбрость беззастенчиво клеймят безрассудством. Вы и сами, помнится, сидя в машине…
— Бывает, что клеймят, не спорю.
— Кстати, о безрассудстве чаще всего говорят, когда речь заходит о штурмбаннфюрере Скорцени.
— Ну уж я-то слышу об этом впервые.
— Хотите, чтобы судачили в открытую, в вашем присутствии?
— Боже упаси.
— Так что я всего лишь пытаюсь подражать вам. Насколько это возможно, будучи женщиной.
Остановились у двери комнаты Отто. Она была приоткрыта.
Скорцени выжидающе посмотрел на Лилию. Он чертовски устал сегодня — что есть, то есть. Но если бы Фройнштаг решилась зайти…
Они, «супруги Штайнеры», находились здесь уже четвертые сутки. Однако до сих пор унтерштурмфюрер так ни разу и не переступила порог комнаты своего «супруга». К тому же упорно сдерживала попытки Скорцени проникнуть и в ее келью.
«Непорядок, — сказал себе однажды по этому поводу штурмбаннфюрер. — С собственной женой разобраться не в состоянии».
Скорцени глянул на Фройнштаг. Лицо ее напоминало довольно непривлекательный восковой слепок, в чертах которого не стоило искать проявления каких-либо чувств. Нет, он не отважится предложить Фройнштаг зайти. Хотя, при всей своей усталости, не отказал бы себе в удовольствии провести этот вечер в обществе женщины.
— Вы решились пригласить меня?
— Вас это пугает?
— Могли бы заметить, что вне операции я пытаюсь избегать какого-либо общения с вашими парнями.
— Заметил. Ценю.
— Вот этого-то я как раз и не заметила.
— Я еще могу простить заждавшимся своих женихов невестам из «Союза германских девушек». Но вы-то солдат, Фройнштаг.
Сказав это, Скорцени приоткрыл дверь еще шире. В комнату они заглянули вместе. Замерли. Переглянулись. В его постели, обхватив руками оголенные смуглые доги, сидела какая-то девица. Она предстала перед ними в нижней рубашке и, похоже, что появление в проеме двери мирно воркующей парочки ничуть не смутило ее.
— Вас… прислал… Кардьяни? — чуть ли не заикаясь, поинтересовался Скорцени на немецком.
— Си, синьор.
На вид ей не более двадцати. По-лебяжьи изогнутая шея, как и очертания пухлых оголенных плеч, показались нггурм-баннфюреру прекрасными. Теперь у него были все основания сожалеть, что он так опрометчиво задержал Лилию у своей двери.
— Он послал вас прямо в постель?
— Си, синьор.
— Вам здесь удобно?
— В общем-то… Хозяин приказал дождаться вас в постели. И ни в коем случае не уходить, — объяснила девушка на плохом немецком, в котором, однако, чувствовалось влияние какого-то диалекта.
— Ничего не поделаешь, Фройнштаг, — развел руками Скорцени, прикрывая дверь. — Я держался, сколько мог.
— Да уж… Вижу, что держались.
— Спокойной ночи, унтерштурмфюрер. Сегодня мы с вами прекрасно поработали.
— Не обольщайтесь: основная работа, — кивнула Лилия в сторону девицы, — вам еще только предстоит.
Фройнштаг бросила тяжелый, преисполненный презрения взгляд сначала на Скорцени, потом на девицу и, повернувшись, направилась в конец коридора, где находилась ее комната. Выбирая эту обитель, Лилия явно исповедовала принцип: лишь бы подальше от ппурмбаннфюрера. У нее были для этого все основания.
