Когда Скорцени прибыл в будапештское бюро гестапо, в одном из кабинетов ему показали основательно избитого, окровавленного парня лет двадцати пяти, в смоляных курчавых волосах которого, словно награда за мученическую жизнь, появилась пока еще неброская, но довольно основательная седина.

Взглянув на его усеянное кровоподтеками и синяками лицо, штурмбаннфюрер готов был поклясться, что седина эта появилась уже здесь, в «отельных номерах» гестапо.

Едва «первый диверсант рейха» уселся на стол напротив арестованного, как в ту же минуту гауптштурмфюрер Родль захватил венгра за волосы и запрокинул голову, предоставляя Скорцени возможность лицезреть…

– И давно он отмаливает грехи в вашем храме? – устало, с налетом безразличия, поинтересовался штурмбаннфюрер.

– Свеженький, пока еще, понятное дело. Долго он бы здесь не продержался.

– И что, уже усердно исповедуется?

– Кое-какие грешки по-прежнему скрывает.

– Так, может, ему все еще не объяснили, что скрывать и недоговаривать в принципе можно везде: дома, в церкви, на земном и Страшном суде, на исповеди перед самим Господом Богом… Но пытаться что-либо скрыть от гестапо, дьявол вас всех расстреляй!

– Такое еще никому не удавалось, – смиренно признал Родль. – Да это и немыслимо.

– И что же удалось установить? – обратился Скорцени теперь уже к стоявшему рядом с Родлем унтерштурмфюреру Шторренну, наряженному в штатские одежды. Он знал этого офицера, как одного из наиболее надежных и активных людей из команды начальника службы безопасности района Балкан и Италии Вильгельма Хёттля.

– Пока что немногое. Перед вами – Арпид Галаши, капитан, теперь уже бывший, как я полагаю, венгерской контрразведки. Арестован при очередной попытке войти в доверие к нашему подставному агенту с целью выяснить причину появления в Будапеште вашей группы. А главное, действительно ли человек, прибывший в Венгрию, является обер-диверсантом рейха Отто Скорцени, или же речь идет о некоем его двойнике.

– Что, существует даже такая версия?! – рассмеялся обер-диверсант. – Что-то новое, дьявол меня расстреляй.

– Судя по всему, местные мифотворцы из контрразведки и на этот раз постарались.

– А ну-ка, Родль, подставьте его рожу под юпитеры славы еще раз.

– Не откажу себе в удовольствии.

Гауптштурмфюрер вновь запрокинул голову венгерского контрразведчика и выжидающе уставился на шефа.

– У вас действительно гуляет легенда о том, будто вместо себя Скорцени посылает на операции двойников?

Капитан молчал.

– Он что, не понимает по-немецки? – удивленно поинтересовался «первый диверсант империи» у Шторренна.

– Не хуже, чем по-чешски, – щелкнул каблуками гестаповец. – Установлено абсолютно точно. Слушай ты, цыганский ублюдок! – ринулся он на венгра.

– Стоп, стоп, Шторренн! – упредил его удар Скорцени. – Мне известно, что вы большой почитатель рукопашных… Но сейчас не время. Так, может, мне перейти на венгерский, а, капитан Галаши? – Скорцени и в самом деле перешел на язык древних угров, который давался ему с таким же трудом, что и чешский, если бы только он окончательно научился различать эти два языка.

– Да, таковой была одна из версий, – почти простонал Галаши после того, как, накрутив волосы венгра на пальцы, Родль буквально ввинтился костяшками ему в темя.

– Вот видите, Шторренн, вы опять не правы, – почти искренне возмутился Скорцени, – оказывается, господин Галаши прекрасно владеет немецким. Причем получше, чем мы с вами, неотесанные австрийцы.

Еще не успевший привыкнуть к психологическим провокациям Скорцени, Шторренн удивленно уставился сначала на штурмбаннфюрера, затем на Родля. При этом он поворачивал не голову и даже не корпус, а вертелся всем туловищем, смещая и ноги, словно заводной манекен. Однако Скорцени, как и Родль, прекрасно помнил, что никакой Шторренн не австриец, поэтому не обращал на него внимания.

– И кого же вы обнаружили, капитан? Самого Скорцени? Его двойника? Поделитесь тайной.

– Пока нет, – губы Галаши распухли так, что и по-венгерски он способен был изъясняться разве что с неизгладимым турецким акцентом.

– Что «пока нет»?

– Пока не выяснили.

– Кто же тогда перед вами, дьявол вас расстреляй?!

Гольвег чуть отпустил волосы венгра, чтобы тот мог спокойно взглянуть на того, кого столь упорно выслеживал.

– Не знаю. Хочется верить, что Скорцени.

– А чем, собственно, не нравится вам Скорцени? Офицер из армии ближайших союзников. Величайший почитатель токайских вин и венгерских мелодий. Почему вдруг такая охота на него? Слушаю вас, капитан, слушаю, – угрожающе наклонился к нему штурмбаннфюрер. – У меня нет времени вытягивать из вас по слову. А если уж я прибегаю к этому, то вытягиваю вместе с жилами и ногтями. Такой, знаете ли, получается побочный эффект.

Капитан промычал что-то невнятное.

– Вы получили приказ убить Скорцени?

– Нет, что вы! – испуганно повертел головой Галаши. – Ни в коем случае. Всего лишь выяснить, почему он вдруг появился в Будапеште. Под чужим именем. В гражданском. И он ли это на самом деле.

– Кому-то из вашего руководства пригрезилось нечто подобное операции на вершине Абруццо?

– Вот это верно. Мы прекрасно знаем обо всем том, что происходило – не без вашей помощи – и в Австрии, и в Италии. И даже просочились сведения о том, что будто бы готовилась операция по похищению Папы Римского.

– Вот это уж из библейских преданий, – спокойно возразил Скорцени. – Родль, вы слышали нечто подобное? Вам вообще могло прийти такое в голову?

– Господь с вами, господин штурмбаннфюрер! – охотно включился адъютант в традиционный «эсэс-спектакль в постановке Скорцени». – Я бы скорее принял муки Христа, чем решился допустить, что кто-либо из офицеров СД осмелился бы поднять руку на самого Папу.

– Внемлите, капитан, внемлите! Только что вы слышали голос истинного христианина. Разве можно затевать подобную операцию с людьми, для которых превыше всего в этой жизни – Бог, затем Папа Римский, и только потом уже – их непосредственный начальник, хотя понятно, что все должно быть наоборот? Да и то лишь до тех пор, пока это не противоречит их боголюбивым устремлениям. Вы хотите СД поссорить с Ватиканом? Господь вам этого не простит, капитан.

Скорцени произнес это настолько вдумчиво и рассудительно, что венгр постарался пошире раскрыть припухшие веки, дабы убедиться, что Скорцени действительно не шутит и не издевается над ним.

Заметив его усилия, Родль победно ухмыльнулся. В такие минуты он всегда поневоле гордился своим шефом. Это умение Скорцени убеждать и перевоплощаться, а, перевоплотившись, играть так, что позавидовал бы любой самый талантливый артист… А этот непревзойденный диверсионный кураж в стиле Скорцени!

– Возможно, предположения относительно папы – всего лишь слухи… – откровенно смутился венгр, не понимая, почему для Скорцени так важно откреститься от операции по похищению Папы. Причем откреститься здесь, перед человеком почти обреченным. Ему и в голову не могло прийти, что в ходе каждого из таких допросов Скорцени отрабатывал психологические приемы давления на врагов рейха, совершенствуя при этом свое актерское мастерство.

– Дезинформация наших врагов, капитан Галаши, – убеждал он сейчас венгерского контрразведчика тихим, вкрадчивым голосом дворового доброжелателя. – Коварная дезинформация коварных врагов. Чем труднее будет складываться для нас ситуация на фронтах, тем больше будет гулять по миру подобных дезинформаций. Вас этому разве не учили, капитан?

– Чего вы от меня добиваетесь?

Реплика показалась Скорцени настолько неуместной и несвоевременной, что он даже не стал реагировать на нее.

– Ладно, ладно, – великодушно заверил обер-диверсант, – я не собираюсь устраивать вам экзамены по психологической обработке противника. Хотя на месте преподавателей разведшколы, которую вы окончили, я бы, конечно, вернулся к разговору на эту тему за экзаменационным столом.

– Вы можете прямо и по-человечески объяснить мне, господин Скорцени, – оскорбленно окрысился капитан, – что вам от меня нужно?

Это был довольно статный, широкоплечий брюнет, с некогда симпатичным лицом, в котором уже ничего азиатского, кроме разве что курчавой черноты кудрей, не осталось. Да еще коварство…

Но стоит ли обвинять какого-то невоспитанного угра в том коварстве, которому они там, в Берлине, тоже успели основательно подучиться?

– Истины, Галаши, истины.

– Тогда задавайте свои вопросы, но прекратите издеваться надо мной. В конце концов, я тоже офицер. У меня тоже есть гордость и честь.

– Но уже нет пистолета, – заметил унтерштурмфюрер Шторренн, устроившийся в кресле, почти у самой двери.

Он прекрасно владел венгерским и находился здесь на тот случай, если вдруг Скорцени и венгр не сумеют найти общего языка, и Галаши откажется отвечать по-немецки. Упрямство венгров было хорошо известно ему как национальная черта этих, так и не сумевших европеизироваться, кочевников.

– Потому что вы подло отобрали его у меня.

– Офицер, потерявший оружие, теряет право не только на само это оружие, но и на честь. Так было и так будет во всех армиях мира.

– Вот видите, что говорят по этому поводу такие же боевые офицеры, как и вы, – угрюмо, но вполне сочувственно заметил Скорцени, твердо решив поближе познакомиться с этим Шторренном. Его философский пассаж относительно пистолета и чести подсказывал «первому диверсанту империи», что гестаповец не лишен фантазии. А Скорцени всегда ценил это. – Последний вопрос к вам, капитан. Почему вы не убили госпожу Вольф?

Скорцени заметил, как глаза Арпида Галаши расширились то ли от ужаса, то ли от изумления.

– Что значит, «почему не убил»?

– Я непонятно сформулировал вопрос? – Скорцени, наконец, освободил стол от своего бедра и тоже уселся в кресло. Подперев рукой подбородок, он устало рассматривал венгра, как бы решая для себя: «Что же мне с тобой, распаршивец ты эдакий, делать?»

– Да, мне непонятна сама постановка вашего вопроса.

– Вот видите: «постановка вопроса». Кое-какие термины плохо усвоенной дисциплины «Психологическая обработка населения» вам все же запомнились. Так вот, меняю постановку… Вы получили задание убить госпожу Вольф, прибывшую сюда в роли моей жены. Почему не выполнили этот приказ?

– Я не получал такого приказа.

– И хотите сказать, что это не вы стреляли в германскую подданную госпожу Вольф? Отвечайте, дьявол вас расстреляй! – грохнул Скорцени кулаком с такой силой, что письменный прибор взлетел над столом, словно взорвавшаяся на старте ракета Фау. – Вам прекрасно известно, что доктор Вольф – это я. А госпожа Вольф – моя супруга.

– Вполне возможно. Однако я…

– Вам, венграм, что, такое чувство, как ревность, – уже вошел в роль Скорцени, – вообще недоступно? Я еще мог бы простить вам, если бы вы палили в меня. Но палить в мою супругу, досточтимый капитан!.. Вы что же, думаете, что я стану швырять вам в лицо все перчатки, которые у меня имеются. Вызывать вас на дуэль на шмайсерах с расстояния в десять шагов?!

– Но я не стрелял во фрау Вольф.

– Нет, вы что, действительно считаете, что я прибыл сюда, чтобы разыгрывать под стенами Будайской крепости рыцарские турниры с местными донжуанами?! Облегчайте, облегчайте душу, капитан. Пока еще представляется такая возможность.

Родль едва сдержался, чтобы не расхохотаться. Какой неподражаемый словесный штурм! Он голову мог дать на отсечение, что ни в одной разведке-контрразведке мира не сыщется офицер, обладающий таким талантом словесного психологического шантажа, каким обладает Скорцени.

Адъютанту Родлю уже не раз приходилось слышать, как подавленные его лишь на первый взгляд сумбурным, а на самом деле – логически выстроенным натиском даже опытные офицеры, друзья и враги оказывались буквально деморализованными и сметенными.

– Но я уже сто раз говорил вам, что не получал приказа стрелять во фрау Вольф, – испуганно вжался в спинку стула Галаши. – Я не имею к этому никакого отношения!

– Не только получили его, но и стреляли. В арийку. За два часа до своего ареста, неподалеку от отеля «Берлин»!

Весь пыл Скорцени неожиданно угас. Голос его вновь стал меланхолически спокойным и предельно усталым. Однако Родль знал, что Скорцени обладает способностью почти мгновенно менять тембр голоса и накал страстей. Это тоже было одним из достижений его непревзойденного искусства следователя. Искусства, которым Скорцени откровенно пренебрегал, прибегая к нему крайне редко. Но если уж снисходил… каждый допрос превращался в прекрасно отрежиссированный спектакль.

– Я что, беседую с русским диверсантом? Или с офицером дружественной нам Венгрии? Стрелять в германку у входа в отель «Берлин», в котором – как известно каждому венгру – поселяются исключительно германцы и который находится под совместной негласной охраной службы СД и венгерской контрразведки!.. Поневоле задашься вопросом: что происходит в этой стране? Это я уже вас спрашиваю, унтерштурмфюрер Шторренн? – перевел взгляд на гестаповца. И тот не выдержал и подхватился.

– Да не я стрелял в нее! – попробовал подхватиться капитан, понимая, что все, что он натворил доселе, ему еще может проститься. Но покушения на фрау Вольф штурмбаннфюрер ему не простит. Скорцени не простит ему покушения, которого на самом деле он не совершал. – Это был не я, клянусь честью офицера.

– Не рассчитывайте, что после этой клятвы я верну вам пистолет с одним патроном и великодушно позволю пустить себе пулю в лоб. Обо мне, конечно, гуляют слухи, будто я непозволительно мягок и милосерден в обращении с врагами. Но поверьте мне, капитан, эти притчи так же безосновательно преувеличены, как и все остальные притчи и предания о «самом страшном человеке Европы». Вы у меня пройдете через такую обработку, после которой пистолетный выстрел прозвучит для вас пением ангела.

– Но что я должен предпринять, чтобы вы поверили, наконец, что это не я стрелял в госпожу Вольф?! – почти истерически завопил Галаши. А ведь, как объяснили Скорцени, до сих пор он держался довольно твердо. – Не я, не я! Можете распять меня, сжечь на костре! Но истина останется той же: стрелял не я!

Все те пять минут, которые Скорцени в глубоком раздумье просидел за столом, глядя куда-то в окно, Галаши смотрел на него с надеждой подростка, верящего в обещанное чудо. Были мгновения, когда капитану хотелось стать перед штурмбаннфюрером на колени и еще раз крикнуть: «Я не стрелял! Не сомневайтесь в этом!» Так ему вдруг, глядя на сидящего рядом с ним человека-легенду, захотелось жить. Так отчаянно ему вдруг захотелось выжить. Любой ценой.

– Нет, – пробился сквозь стену молчания негромкий, но довольно решительный голос Скорцени. – Нет…

Но если бы нашелся кто-нибудь в этом мире, кто бы мог объяснить сейчас затравленному капитану Галаши, что означает в устах «первого диверсанта рейха» это его глубокомысленно-спокойное «нет».