6
- Ты что?! Ты же крест ставишь на карьере! Это же профессиональное самоубийство! - говорил Уилту вечером Питер Брэйнтри, когда они сидели за кружкой пива в кабачке «У старого стеклодува».
- Я и так скоро решусь на самоубийство. На настоящее, - проговорил Уилт, не обращая внимания на пирожок, который купил ему Брэйнтри. - А ты еще мне пирожки предлагаешь…
- Тебе надо подкрепиться. Это сейчас жизненно важно.
- Для меня уже ничего не важно. Вечно воюешь то с ректором, то с этим инспектором и его вонючей комиссией за всяких кретинов вроде Пита Билджера. Революцию неймется устроить! Годами удерживаешься, чтоб не наброситься на мисс Тротт, на кого-нибудь из секретарш или ясельных нянек, а Ева приводит в дом самую роскошную и аппетитную в мире женщину! Ты мне не поверишь. Помнишь, какие тогда шведочки были?
- Которым ты читал «Сыновей и любовников» [8]?
- Ага, - сказал Уилт, - тридцать штук смачных скандинавочек. На четыре недели! Представляешь: ни одна не задела! Каждый вечер являюсь к Еве невинный как младенчик. Объяви тогда кто сексуальную войну, была б у меня медаль «За Супружескую Верность»! Вот где было искушение святого Антония!
- Все мы прошли через эту стадию, - вздохнул Брэйнтри.
- Через какую это стадию? - строго спросил Уилт.
- Ну, когда кругом красотки… и груди, и попки, и длинный разрез платья на мгновение обнажает розовую ляжку… Помню однажды…
- Сейчас я не настроен слушать твои похотливые фантазии, - перебил его Уилт. - Ирмград - это другое! Тут не просто чисто физическое влечение. Между нами духовная связь.
- Вот это да! - Брэйнтри был потрясен.
- Да! Ты когда-нибудь слыхал, чтоб я говорил такими словами?
- Никогда!
- Ну так слушай! Если и после этого не поймешь, в каком я ужасном положении, тогда не знаю…
- Я все понимаю, - заверил Брейнтри. - Ты просто…
- Влюбился! - произнес Уилт.
- Нет, я не это хотел сказать. Ты просто сошел с ума.
- Это одно и то же. Я между двух огней. Выраженьице, конечно, избитое, да и огонь тут ни при чем, если честно. Ведь у меня уже есть громадная, сумасбродная и непробиваемая женушка.
- Да, тебе не позавидуешь. Ты еще раньше рассказывал…
- Никто меня не понимает. И ты тоже. - Уилт с горя как следует отхлебнул из кружки.
- Генри, наверное, тебе что-нибудь в чай подсыпают.
- Да, и все знают, чья это работа, - Коры Криппен [9].
- Коры Криппен? А она-то тут причем?
- А тебе никогда не приходило в голову, - Уилт решительно отодвинул пирожок, - что могло случиться, если б Кора Криппен перестала шпынять своего мужа, путаться у него под ногами, а взяла и родила четверых? Видишь, не приходило. А мне пришло. С тех пор как я прочитал курс лекций «Оруэл и искусство убивать по-английски», я стал серьезно задумываться. Приходишь домой, а там «ужин оригинальный»: какая-то подозрительная соевая колбаса с домашним щавелем, кофе из одуванчиков. Волей-неволей сделаешь соответствующие выводы.
- Генри, это смахивает на паранойю, - озабоченно сказал Брэйнтри.
- Вот как?! Тогда отвечай: роди Кора Криппен сразу четверых, чей бы труп нашли в подвале? Мужа! Доктора Криппена! Не перебивай меня! Ты понятия не имеешь, как Ева изменилась после родов. А я имею. Насмотрелся я на женскую породу у себя дома. Жена - такая же огромная, как и дом, да четыре дочери в придачу. Насквозь их вижу, знаю, что они от меня нос воротят.
- Черт возьми, ну что ты говоришь такое?!
- Еще четыре пива, - обратился Уилт к бармену, - и, будьте добры, отправьте пирожок туда, откуда он взялся.
- Слушай, Генри. У тебя разгулялась фантазия. Неужели ты думаешь, Ева действительно собралась отравить тебя?
- На все сто не уверен… - подумав, сказал Уилт. - Были такие подозрения, когда Ева занялась выращиванием «непризнанных грибов». Я сперва давал их попробовать Саманте, и Ева бросила эту затею. Не знаю, может, я ей не нужен, зато близняшки нужны. Думает, ее потомство - сплошные гении. Саманта - будущий Эйнштейн, Пенелопа, судя по мазне на стенке в гостиной, - Микеланджело, а Жозефина - сам понимаешь, с таким именем… Продолжать?
Брэйнтри покачал головой.
- Правильно! - Уилт с мрачным видом придвинул к себе очередную кружку пива. - Я, как мужик, выполнил свой долг перед природой и уже, относительно довольный жизнью, собирался встретить преждевременную старость, как вдруг Ева каким-то дьявольским чутьем - никак не ожидал от нее - находит и приводит в дом замечательную женщину, умницу, красавицу. Саму одухотворенность, само великолепие!… В общем, Ирмгард - та, на которой мне следовало жениться.
- А ты не женился, - Брэйнтри выглянул на Уилта изза кружки, куда спрятался от невыносимых дифирамбов в честь Ирмгард. - А Ева камнем висит у тебя на шее…
- Именно камнем! - подхватил Уилт. - Лежит в постели этакая глыба… Ладно, обойдемся без натурализма. Достаточно сказать, что она весит, как два меня.
Он осушил кружку пива и замолчал.
- И все же ты сделаешь ошибку, если разоблачишь их с этим фильмом. - Брэйнтри перевел разговор на менее больную тему. - Пусть их… Вот мой принцип.
- Пусть что? Крокодилов трахают? Этот ублюдок Билджер совсем обнаглел: обзывает меня свиньей и приспешником фашистского капитализма… Ага, спасибо, еще кружечку… И я же его после этого защищаю. В общем, я бы не против рассказать прессе про гуманитеховские нравы. Вот только Токстед и его банда национальных фронтовиков только и мечтают поставить Гуманитех на уши. А помогать им - нет уж, спасибо.
- Видел я утром, как наш юный фюрер клеил плакат в столовой
- Да? Очередная кампания? Кастрировать всех индусов в Англии или снова ввести колесование?
- Что-то против сионизма, - сказал Брэйнтри, поморщившись. - Я бы, конечно, содрал эту гадость, но он поставил часового - здоровенного бедуина. Последнее время он с арабами на короткой ноге.
- Здорово, - сказал Уилт, - просто здорово! Эти правые и левые маньяки чертовски непредсказуемы - вот что мне в них нравится. Например, Билджер: дети его в частной школе, живет в роскошном особняке, купленном за папины деньги, рвется к мировой революции, разъезжает взад-вперед на «порше», который влетел тому же папе тысяч в шесть, и еще обзывает меня фашистской свиньей. Не успел я очухаться, как нарвался на Токстеда. форменный фашист, в отличие от Билджера, живет в муниципальном доме и мечтает всех, у кого проблема с цветом кожи, отправить в Исламабад, включая и тех, кто родился в Клэпхэме и в жизни не выезжал из Англии. И с кем, спрашивается, он якшается? С арабскими шейхами. У них нефтедолларов больше, чем песчинок на пляже. По-английски трех слов связать не могут, зато оккупировали половину Мейфэра [10]. И заметь, арабы - семиты, а он - антисемит, да такой, что Эйхман по сравнению с ним - лучший друг израильского народа. Болван непредсказуемый! Д-а-а-а, тут без бутылки не разберешься.
И в подтверждение своих слов Уилт заказал две кружки пива.
- Ты уже выдул шесть, - напомнил Брэйнтри. - Ох, задаст тебе Ева чертей!
- Так она и так их задает, - мрачно проговорил Уилт и продекламировал: - Задумавшись, на что уходит жизнь, мой друг…
- Да не задумывайся ты об этом… Вон уже с горя пить начал - последнее дело!
- Это не я задумываюсь. Это Брижес [11]. Первая строфа из «Заветов красоты». Впрочем, это не имеет отношения к делу. И хотя у меня действительно горе, я вовсе не пьян! Я злюсь! У тебя день прошел нормально, и тебе не надо вечером лезть в постель к вечно недовольной жене. А то б ты тоже искал забвения в пиве. Представляешь, каково лежать с Евой, зная, что только потолок и коврик отделяют тебя от самой прекрасной, самой умной, самой великолепной и одухотворенной Му…
- Не вздумай снова сказать «музы»! - грозно перебил его Брэйнтри.
- А я и не собирался, - заявил Уилт. - Такие слова не для твоего ума! Слушай, прямо в рифму вышло. Тебе не приходило в голову, что на английском языке только стихи писать?
И, найдя более приятную тему, Уилт принялся разглагольствовать. Когда кабачок закрывали, Брэйнтри уже напился в стельку.
- Тачку я оставлю здесь, а утром пригоню домой, - объяснил он.
Уилт тем временем обнимался с фонарным столбом.
А на твоем месте я б вызвал такси. Ты же на ногах не стоишь.
- Нет! Будем общаться с природой, - пьяно проговорил Уилт. - Мне торопиться некуда. Если повезет, это чудище уснет, когда я приползу…
Он взял направление на Веллингтон-роуд и пошел, выделывая стремительные неровные зигзаги. Несколько раз останавливался, в основном чтоб позаимствовать равновесие у столбов или пописать в чужой сад. Именно тогда он и спутал розовый куст с гортензией и довольно сильно поранился о колючки. Пока Уилт сидел на бордюре газона и накладывал жгут из носового платка, рядом затормозила полицейская машина. Уилту посветили фонариком в лицо, он зажмурился, затем луч света скользнул вниз на окровавленный платок.
- С вами все в порядке? - озабоченно поинтересовался владелец фонарика. Уилту это не понравилось.
- А то как будто не видно, - сердито огрызнулся он. - Сижу себе на бордюре, заворачиваю в платочек остатки мужского достоинства. А вы лезете с дурацкими вопросами.
- Прошу вас, сэр, давайте без выражений, - предупредил полицейский. - Есть закон, запрещающий выражаться, сидя на тротуаре.
- А против тротуаров, засаженных вдоль роз, то есть наоборот, нет закона? - осведомился Уилт.
- А можно спросить, сэр, чем вам розы помешали?
- Спросить, конечно, можно, - ответил! Уилт, - особенно если сам не в состоянии допереть. В этом случае спросить даже нужно.
Тогда будьте добры, - попросил полицейский и приготовился записывать.
И тогда Уилт выдал - от всей души, со всеми подробностями, да так, что в соседних домах зажегся свет.
Через десять минут его извлекли из полицейской машины и препроводили в участок.
- В нетрезвом виде дебоширил, выкрикивал нецензурные слова и выражения, нарушал спокойствие граждан…
- Какое там к черту спокойствие?!! - завопил Уилт. - Нет там никакого спокойствия! У нас перед домом - вот где спокойствие! Ни одной колючки. А там колючки аж в метр длиной! И вообще я ничего не нарушал. Знали бы вы, что такое сделать себе обрезание розовым кустом, тогда б поняли, кто чего нарушал. Только я собрался втихаря облегчить душу, ну… попросту говоря, поссать, а эта колючая гадость решила мне отомстить да ка-а-а-к схватит когтистыми лапами за… Если не верите - проверьте сами.
- Отведи его в трюм! - приказал дежурный сержант. Он не хотел, чтоб у пожилой дамы, пришедшей заявить о пропаже своей собачки, завяли уши от Уилтовых речей. Два констебля потащили Уилта в камеру, но их остановил громоподобный глас инспектора Флинта.
Инспектора вызвали в участок по поводу ареста одного взломщика. За ним долго охотились, и вот теперь Флинт с удовольствием его допрашивал.
Вдруг он услышал знакомый голос и выскочил из кабинета. Увидев Уилта, он пришел в бешенство.
- Какого черта он здесь делает? - закричал Флинт.
- Видите ли, сэр… - начал один констебль, но Уилта снова прорвало:
- Эти болваны утверждают, что я собирался изнасиловать розовый куст! А я говорю, что просто писал…
- Слушай, Уилт! - металлическим голосом начал инспектор. - Если опять приперся отравлять мне жизнь, то черта лысого! А вы Двое, внимательно посмотрите на этого ублюдка и хорошенько, слышите?… Хорошенько запомните его рожу. И не дай Бог, близко к нему подойти. Только если этот идиот будет кого-нибудь убивать, лучше подождите, пока убьет, только тогда арестовывайте. А теперь вышвырните его отсюда!
- Но, сэр…
- Я сказал, вон отсюда!!! - завопил Флинт. - В-о-о-он!!! Это же ходячий вирус идиотизма! Выкиньте его, пока он не превратил наш участок в дурдом!
- Нет, ну ты посмотри… - возмутился! Уилт. - Притащили сюда по сфабрикованному, обвинению…
Уилта вытолкали взашей, а Флинт вернулся в кабинет и задумался, рассеянно глядя перед собой. Думал он об Уилте. Флинт никак не мог забыть ту дурацкую историю с надувной куклой, и как потом допрашивал этого гаденыша. Опростоволосился он тогда; подумал, что Уилт убил жену, а труп залил бетоном. А Ева Уилт, черт бы ее взял, тем временем, живая и здоровая, каталась по реке на пароходике.
Выставила его эта семейка идиотом, нечего сказать! В местном кабачке еще долго вспоминали эту эпопею. «Ну, ничего, - злорадно подумал Флинт, - скоро я ему отомщу. Очень скоро!» - и повернулся к арестованному. Было! видно, инспектор что-то задумал.
Придя домой на Веллингтон-роуд, Уилт сел на ступеньку крыльца, вперил взгляд в ночные облака и погрузился в размышления о любви и жизни. Он пытался понять: почему на разных людей он производит такое разное впечатление. Как там его назвал Флинт?… Заразный вирус… ходячая зараза… Слово «зараза» напомнило Уилту о его травме.
- Можно и столбняк подцепить, - пробубнил Уилт, шаря по карманам в поисках ключей. Уже через десять минут он был в ванной комнате, без штанов, но в пиджаке и при галстуке, и полоскал свой инструмент в стаканчике для зубных щеток. В таком виде его и застала Ева.
- Интересно, который час? - начала она и замолкла, с ужасом глядя на стаканчик.
- Три часа, - непринужденно ответил Уилт, мечтая избежать щекотливых объяснений. Но Еве уже было наплевать, который час. У нее отвисла челюсть.
- Бога ради, что все это значит? Уилт перевел взгляд на стаканчик.
- А, это? Ты ничего такого не подумай, это все не то. Понимаешь, на самом деле я… Ну, в общем, дезинфицируюсь…
- Дезинфицируешься?
- Да, а что? - кивнул Уилт, чувствуя, что его объяснения попахивают двусмысленностью. - Дело в том, что…
- В моем стаканчике?! - завопила Ева. - Ты засунул свое мотовило в мой стаканчик и имеешь наглость заявлять, что дезинфицируешься?!! Кто эта девка? Или ты забыл спросить, как ее зовут?
- Это не девка…
- Не девка?! Мэвис правильно говорила, ты задерживаешься не потому, что идешь с работы пешком, ты спутался с какой-то девкой!
- Да не девка это…
- А ну не ври!!! Сколько лет прожито вместе, а тебя на клубничку понесло!
- Ну… это была не совсем клубника… вернее, даже совсем не клубника, а…
- Ты мне зубы-то не заговаривай!
- Ничего подобного. Попался мне один розовый…
- Ах, розовый?! - закричала Ева, не дав ему договорить.
- Они всегда назывались розовыми, сколько я себя помню, - ответил Уилт, не понимая, почему розовый куст хуже, чем клубника.
- Сначала педики были голубыми, а теперь, значит, в розовых перекрасились?
- О чем ты? - изумился Уилт, но Ева его не слушала.
- Ты всегда был какой-то странный, Уилт! Но теперь я точно знаю, в чем дело. И у тебя хватило нахальства припереться сюда и дезинфицироваться в моем стаканчике!!! Ну, кто ты после этого?
До Уилта вдруг дошло, что чудовищные измышления Евы могут достичь прекрасных ушек его милой Музы.
- Хочешь, докажу тебе, что это был розовый куст? Вот, посмотри, если не веришь! Но Ева смотреть не стала.
- Если ты собрался провести эту ночь здесь - ничего не выйдет! - крикнула она из передней. - Чтоб ноги твоей не было в моем доме! Дуй к своему педерасту и там…
- Вот и отлично!!! Я и так уже сыт по горло! - выпалил ей вдогонку Уилт и осекся. На него во все глаза смотрела маленькая Пенелопа. Уилт выругался и поспешно ретировался в ванную. Было слышно, как всхлипывает Пенелопа, а Ева - сама в истерике - пытается ее успокоить. Хлопнула дверь в спальню. Уилт примостился на краешке ванной и плюнул с досады. Потом выплеснул в унитаз содержимое стаканчика, в полной прострации вытер свое хозяйство полотенцем и нацепил пластырь. Напоследок выдавил немного пасты на электрическую зубную щетку и принялся сосредоточенно чистить зубы. Дверь спальни немедленно распахнулась и выскочила Ева:
- Если ты чистишь зубной щеткой свой…
- Запомни!!! - заорал Уилт, брызгая пеной. - Мне осточертели твои гнусные инсинуации! Я сегодня весь измотался…
- Еще бы! - съязвила Ева.
- Да будет тебе известно, я просто чищу зубы, а если ты думаешь, что… - он не закончил: зубная щетка отвалилась от ручки и булькнула в унитаз.
- Теперь ты чем занимаешься? - не унималась Ева.
- Достаю из очка зубную щетку. - Вот этого ему не следовало говорить. После короткой неравной схватки наверху у лестницы, Уилт был вышвырнут из дома через черный ход вместе со спальным мешком.
- Тебе не доведется развращать нежные души девочек! - крикнула Ева за дверью. - Завтра иду к адвокату.
- Ну и наплевать, - отозвался Уилт и поплелся через весь сад к беседке.
В темноте он попробовал отыскать застежку «молнии» от спального мешка, но таковой не оказалось. Пришлось сесть на пол, сунуть ноги в дырку и пробираться в мешок изгибаясь как червяк. Какойто шорох заставил Уилта притихнуть. Кто-то крался через сад со стороны пустыря. Затаившись, Уилт прислушался. Точно, кто-то идет: шелестит под ногами трава, хрустнул сучок… и снова тишина. Уилт посмотрел на окна дома. Свет погас, Ева отправилась спать. В саду опять ктото осторожно зашуршал. У Уилта разыгралось воображение. Ему чудились страшные грабители, он лихорадочно соображал, что делать, если они вздумают залезть в беседку, когда прямо у окна возник темный силуэт. За ним другой. Уилт сжался в комочек, проклиная Еву за то, что выставила его без штанов и… в следующую секунду все его страхи испарились. По газону уверенно шагали двое, женский голос говорил по-немецки. Уилт узнал Ирмгард и успокоился. Когда они зашли за угол, Уилт втиснулся в мешок, довольный тем, что его милая Муза не увидела «типичную английскую семью» в момент выяснения отношений. Да, но что здесь делала Ирмгард в такое время? И кто был с ней? Уилта захлестнула волна ревности, которую сменила жалость к самому себе, которая тут же разбилась о некоторые практические соображения: во-первых, пол здесь твердый, во-вторых, нет подушки и, наконец, на улице заметно посветлело. Да будь он проклят, если проторчит здесь всю ночь. Ключи есть - лежат в кармане пиджака. Уилт выбрался из мешка, нащупал в темноте свои ботинки. Потом, волоча за собой мешок, пересек лужайку и завернул к парадной двери.
Дома он разулся, из прихожей попал в гостиную и через десять минут уже дрых на диване.
Проснувшись утром, Уилт услышал, как Ева гремит на кухне кастрюлями, а близняшки, усаживаясь вокруг стола, обсуждают события прошедшей ночи. Уилт невидящим взглядом смотрел на занавески. Из кухни долетали вопросы девчонок - один заковыристей другого - и уклончивые ответы Евы. Как всегда, она перемежала откровенное вранье противным сюсюканьем.
- Папа ночью нехорошо себя чувствовал, мои маленькие, - объясняла Ева, - у него просто булькало в животике, а когда у него булькает, он, случается, говорит всякие бяки… А ну, Саманта, повтори, что ты сказала!… От меня услышала?… Нет… нет, ничего такого не было в стаканчике, потому что животики не влезают в маленькие стаканчики… А я говорю, животики, моя дорогая… Булькает всегда только в животике… Саманта, откуда такие слова?… Ничего подобного не было, и не вздумай ляпнуть в садике мисс 0'Фсянки, что папа совал свою…
Уилт зарылся головой в подушки, чтоб не слышать этот бред. Ева, дрянь такая, опять за свое: несет черт те что маленьким мерзавкам, которые настолько изолгались сами, что за километр ложь чуют. Упоминание же про мисс 0'Фсянки приведет к тому, что сегодня воспитательница, а вместе с ней два десятка спиногрызов услышат историю о том, как папа целую ночь купал свою писю в стаканчике для зубных щеток. Сплетня облетит всю округу, и люди придут к выводу, что Уилт - неравнодушный к стаканчикам фетишист.
Еву он ругал за глупость, себя за то, что нажрался как свинья. И тут о себе напомнило вчерашнее пиво. Он вылез из спального мешка. В прихожей Ева одевала близняшек. Уилт подождал, пока за ними захлопнется дверь, и через прихожую захромал вниз в туалет. Здесь он понял, как опростоволосился. Между ногами висел огромный и прочный рулон лейкопластыря.
- А, черт! - пробормотал Уилт. - Уж нажрался, так нажрался. И когда я успел себе такое накрутить?
Память отказывалась выдавать подробности. Он оседлал унитаз и задумался, как бы избавиться от пластыря без излишних страданий. Опыт подсказывал, лучше всего отлепить пластырь одним рывком. Однако в данной ситуации это было бы неумно.
- Нет, так можно оторвать все к чертовой матери, - вздохнул он. - Лучше поискать ножницы.
Уилт вышел из туалета и осторожно выглянул из-за перил на лестницу, чтобы не нарваться на Ирмгард, если та выйдет из своей мансарды. Хотя вряд ли, учитывая во сколько она пришла. Наверное, все еще в постели с каким-нибудь проходимцем. Уилт поднялся наверх, в спальню. Ева обычно держала маникюрные ножницы в ящике туалетного столика. Там он их и нашел. Затем присел на кровать. Ева вернулась, поднялась наверх и, постояв в нерешительности на площадке, вошла в спальню.
- Так я и думала, - сказала она, направляясь к окну. - Я просто знала, стоит мне только ступить за порог, как ты тут же заявишься. Но теперь тебе не выкрутиться, не выйдет! Я все уже обдумала…
- Чем? - невинно поинтересовался Уилт.
- Посмейся, посмейся, - сказала Ева и открыла занавески.
Комнату залил яркий солнечный свет.
- А я не смеюсь, - возразил Уилт, - я серьезно спрашиваю. Непонятно, чем ты думаешь, раз решила, что я охотник за задницами…
- Да как ты разговариваешь!
- Я-то разговариваю! А ты сюсюкаешь, блеешь и мычишь!
Но Ева не слушала, ее взгляд упал на ножницы.
- Правильно, отрежь эту гадость! - воскликнула она и тут же разрыдалась. - Как подумаю, что ты…
- Заткнись! - взбесился Уилт. - Я с минуты на минуту лопну, а тут еще ты воешь, как пожарная сирена! Если б вчера у тебя работала голова, а не похабное воображение, я бы не сидел здесь как последний идиот!
- Почему?
- Вот почему-у-у!… - размахивал Уилт своим многострадальным членом. Ева с интересом осмотрела его.
- Зачем ты столько накрутил?
- Чтоб кровь остановить, черт побери! Сколько раз тебе говорить, я поцарапался об розы! Теперь никак не могу содрать этот проклятый пластырь. А под ним, между прочим, бушуют почти пять литров пива.
- Так, значит, это был обычный розовый куст?
- А что же еще?! Я тебе битый час говорю правду, только правду и ничего кроме нее, а ты все не веришь. Я расстегнул штаны, меня повело, и я накололся о розовый куст, будь он неладен! Вот и все.
- И теперь ты хочешь отклеить пластырь? Да?
- Наконец дошло. «Хочу» - не то слово. Это просто необходимо, а то взорвусь.
- Да ведь это проще простого. Берем пластырь и-и-и-и…
