Кассандра Клэр, Сара Риз Бреннан
Среди призраков

Свет вечернего солнца тепло струился через узкие, похожие на бойницы окна класса, окрашивая серые каменные стены в мягкий желтый цвет. После долгих утренних тренировок со Скарсбери ученикам Академии – и элите, и отстою – отчаянно хотелось спать, но по расписанию сейчас стояла история. Ее вела Катарина Лосс. И, естественно, этот предмет предназначался для обоих потоков, так как все студенты Академии должны были постигать великую роль Сумеречных охотников и стремиться стать частью этого величия. «Единственный предмет, – думал Саймон, – на котором мы не отличаемся друг от друга. И не потому, что всех объединяет стремление к славе. Просто мы все сидим тут с остекленевшими от скуки глазами».

Все изменилось, когда Марисоль правильно ответила на вопрос Катарины. Джон Картрайт тут же пнул спинку стула девушки.

– Зашибись, – пробормотал Саймон, не отрываясь от книги. – Как классно ты себя ведешь, Джон. Поздравляю. Каждый раз, когда простецы отвечают неправильно, ты говоришь, что это потому, что им не под силу держаться наравне с Сумеречными охотниками. Но стоит только кому-нибудь из нас ответить правильно, ты тут же его за это наказываешь. Восхищаюсь твоим постоянством, Картрайт.

Джордж Лавлейс откинулся на спинку стула и усмехнулся.

– Что-то я не вижу в этом никакого постоянства, Сай, – подыграл он соседу.

– Да ладно. Постоянно быть болваном – это надо уметь, – откликнулся Саймон.

– «Болван» – не совсем то, – заметил Джордж. – Я бы назвал его другими словами. Но половину из них, к сожалению, нельзя произносить в обществе девушек. А вторая половина – на гаэльском языке, так что все равно никто меня не поймет.

Джон явно расстроился – скорее всего, оттого, что стулья Саймона с Джорджем стояли вне его досягаемости.

– Просто считаю, что сейчас была не ее очередь отвечать, – заявил он.

– Если бы вы, простецы, слушали нас, Сумеречных охотников, – добавила Жюли, – то могли бы кое-чему научиться.

– Если бы вы, Сумеречные охотники, вообще слушали, – парировал Сунил, мальчик из простецов, живший внизу, в заплесневелом подвале, там же, где и Саймон с Джорджем, – то могли бы и сами кое-что выучить.

Голоса становились громче. Катарину это, кажется, начинало раздражать. Саймон просемафорил Марисоль с Картрайтом, чтобы те угомонились, но они не обратили на него никакого внимания. Он внезапно вспомнил, что точно так же чувствовал себя в шесть лет, когда они с Клэри решили поджарить на кухне виноград, чтобы сделать из него изюм, и устроили целый костер. Тогда он тоже сильно удивился и испугался – все пошло совершенно не так, как планировалось, причем очень быстро.

А миг спустя Саймон осознал, что к нему только что вернулось очередное воспоминание. Он усмехнулся возникшей в голове картинке: Клэри с полопавшимися виноградинами в волосах.

Ситуация в классе между тем накалялась.

– Я мог бы преподать вам парочку уроков – внизу, на тренировочной площадке, – процедил Джон. – Или вызвать на дуэль. Так что следите за языком.

– А что, неплохая идея, – заметила Марисоль.

– Эй вы, там! – вмешалась Беатрис. – Дуэль с четырнадцатилеткой – это точно плохая идея.

Но все лишь с презрением покосились на Беатрис. Внимать голосу разума не желал никто.

Марисоль фыркнула.

– Не дуэль. Поединок. Если элита нас побьет, пусть неделю отвечают первыми на всех занятиях; мы и рта не раскроем. А если мы побьем элиту, они засунут языки в…

– Согласен, – перебил Джон. – Ты об этом еще пожалеешь! На чем будем сражаться? Палки, мечи, луки, кинжалы, скачки, бокс? Я готов!

Девушка сладко улыбнулась.

– Бейсбол.

Сумеречные охотники в замешательстве бросали друг на дружку панические взгляды.

– Я не готов, – прошептал Джордж. – Я не американец и не играю в бейсбол. Это похоже на крикет, Сай? Или больше на лапту?

– В Шотландии есть лапта? – удивился Саймон, тоже шепотом. – И чем вы там кидаетесь? Картошкой? Или маленькими детками? Очуметь просто.

– Я потом объясню.

– Я объясню, как играть, – в глазах Марисоль вспыхнули задорные огоньки.

У Саймона возникло отчетливое ощущение, что эта девушка на поверку окажется настоящим чемпионом по бейсболу. Точно так же, как и по фехтованию, в чем он сам уже успел убедиться. Похоже, элиту ждет много интересного.

– А я объясню, как демоническая чума чуть не стерла Сумеречных охотников с лица земли, – громкий, словно усиленный мегафоном голос Катарины зазвенел над всем классом. – Если, конечно, мои ученики прекратят препираться и послушают меня хотя бы минуту!

Все тут же притихли и безропотно стали слушать рассказ о чуме. Впрочем, безропотности хватило ровно до конца урока: стоило только Катарине их отпустить, как все тут же снова заговорили о бейсболе.

Саймон уже играл в бейсбол и знал, что это такое, поэтому он поторопился собрать учебники и выйти из класса. Его остановил голос Катарины:

– Подожди, светолюб.

– Просто «Саймон» будет гораздо лучше, – поморщился он.

– Дети с элитного потока пытаются воссоздать ту Академию, о которой они знают по рассказам родителей, – сказала Катарина. – И в этой Академии простецов должно быть видно, но не слышно. Они должны усвоить, что находиться в рядах Сумеречных охотников – привилегия сродни королевской. Их обязанность – в духе смирения и покорности готовиться к Восхождению. Или к смерти, если не повезет. И у них все получается – до тех пор пока не находится некто, который начинает мутить воду.

Саймон моргнул.

– Вы просите меня помягче обращаться с Сумеречными охотниками, потому что они просто ищут способ возвыситься над простецами?

– С этими самодовольными маленькими идиотами можешь обращаться как угодно, – ответила Катарина. – Им же будет лучше. Я сказала тебе это, чтобы ты осознал свое влияние на простецов. Влияние, которое ты уже имеешь, – и влияние, которое можешь иметь. Твое положение в школе почти уникально, светолюб. Я знаю еще только одного студента, который перешел из элиты в отстой, не считая Лавлейса – тот сразу оказался бы в отстое, если бы нефилимы не смотрели на все сквозь пальцы с высоты своего снобизма. Впрочем, снобизм – это их любимая фишка.

Ее слова возымели эффект, которого Катарина, видимо, и добивалась. Во всяком случае, Саймон перестал запихивать в сумку свой «Кодекс Сумеречных охотников» и сел за парту. Остальные ученики пойдут сейчас готовиться к бейсболу, но Саймон и так имел представление об этой игре, а потому мог потратить время на что-то иное.

– Он тоже был простецом?

– Нет, он был Сумеречным охотником, – ответила Катарина. – Учился в Академии больше века назад. Его звали Джеймс Эрондейл.

– Эрондейл? Еще один? Сплошные Эрондейлы. У вас никогда не возникало ощущения, что Эрондейлы вас преследуют?

– Вообще-то нет, хотя я бы не возражала. Магнус говорит, Эрондейлы по большей части далеко не уроды. Хотя тот же Магнус говорит, что среди них и больные на голову – тоже не редкость. Но с Джеймсом Эрондейлом, я бы сказала, случай был особый.

– Дайте-ка угадаю, – перебил Саймон. – Он был самодовольным блондином, которого обожали все вокруг.

Светлые, цвета слоновой кости брови Катарины удивленно поднялись.

– Нет. Насколько помню, Рагнор упоминал, что у него были темные волосы и он носил очки. Под твое описание подошел бы другой тогдашний ученик школы, Мэттью Фэйрчайлд. И, надо сказать, они с Джеймсом не особенно ладили.

– В самом деле? – Саймон задумался. – Ну, тогда я на стороне Джеймса. Готов поспорить, этот парень, Мэттью, был редкостным болваном.

– Не могу утверждать наверняка, – пожала плечами Катарина. – Лично мне он казался довольно обаятельным. Да и не только мне. Мэттью всем нравился.

«Да уж. Должно быть, этот Мэттью в самом деле был обаяшкой», – подумал Саймон. Катарина очень редко отзывалась о Сумеречных охотниках так, что это можно было принять за одобрение, но сейчас она нежно улыбалась воспоминаниям об этом парне, жившем сто лет назад.

– Всем, кроме Джеймса Эрондейла? – уточнил Саймон. – Всем, кроме Сумеречного охотника, которого вышвырнули с потока для Сумеречных охотников? Мэттью Фэйрчайлд наверняка приложил к этому руку.

Катарина встала из-за учительского стола и подошла к окну-бойнице. Лучи заходящего солнца пролегли по ее волосам блестящими белыми линиями: казалось, еще чуть-чуть – и вокруг ее головы вспыхнет нимб.

– Джеймс Эрондейл был сыном ангелов и демонов, – негромко сказала она. – Он изначально был обречен идти по жизни очень трудным и очень болезненным путем. Пить горечь вместо сладости, шагать по шипам вместо роз. И никто не мог его от этого избавить. Хотя многие пытались.

Джеймс Эрондейл уговаривал себя, что его тошнит только потому, что карету трясет. А не оттого, что он едет в школу.

Потому что он был безумно рад пойти в школу.

Отец одолжил у дяди Габриэля новую карету, чтобы отвезти сына из Аликанте в Академию. Правда, одолжил – не совсем точно сказано: скорее, просто взял без разрешения.

– Не надо все усложнять, Джейми, – сказал отец, пробормотав лошадям что-то по-валлийски. Те сразу ускорили бег. – Габриэль не стал бы возражать. Мы же с ним одна семья.

– Дядя Габриэль говорил вчера ночью, что он ее только что покрасил. Много раз говорил. И грозился вызвать полицию и арестовать тебя. Тоже много раз.

– Через несколько лет Габриэль перестанет беспокоиться о карете. – Отец подмигнул Джеймсу своими голубыми глазами. – Потому что к тому времени мы все будем ездить на автомобилях.

– Мама говорит, ты совершенно не умеешь водить автомобиль, – отозвался Джеймс. – Она заставила нас с Люси пообещать, что если ты когда-нибудь сядешь за руль, мы в этот автомобиль не полезем.

– Мама просто шутила.

Джеймс помотал головой.

– Она заставила нас поклясться Ангелом.

Он покосился на отца и усмехнулся. Уилл тряхнул головой; ветер взъерошил его темные волосы. Мама говорила, что у Джейми с отцом одинаковые волосы, но Джеймс знал, что его прическа всегда выглядит неаккуратно. А волосы отца, он слышал, люди называли «непослушными» – то есть, конечно, тоже неаккуратными, но при этом очень красивыми.

Первый день в школе – не самое лучшее время, чтобы размышлять о своих отличиях от отца. Но Джеймс ничего не мог с этим поделать.

По дороге из Аликанте карету то и дело останавливали, здороваясь привычным уже Джеймсу восклицанием: «О, мистер Эрондейл!» Женщины всех возрастов добавляли к этим трем словам еще два вздоха.

Почему-то других отцов приветствовали без этого «О» перед «мистер».

Люди считали, что у такого выдающегося отца и сын должен быть выдающимся – звездой чуть меньшего масштаба, чем сияющее солнце Уилла Эрондейла, но тоже яркой и заметной. И всегда сдержанно, но явно выказывали разочарование при знакомстве с Джеймсом, потому что ничего выдающегося в нем не находилось.

Джеймс вспомнил один случай, который очевидно и ясно продемонстрировал разницу между ним и его отцом. Подобные воспоминания обычно посещали его посреди ночи, когда он уже почти спал, и жалили, словно мелкие, почти невидимые, но очень болезненные порезы.

Дело было в лондонском книжном «Хэтчардс». К ним с отцом не спеша подошла женщина из простецов. Джеймс всегда считал «Хэтчардс» самым приятным книжным магазином города. Темное дерево отделки и огромные стеклянные витрины придавали ему особую импозантность, а укромные уголки, куда можно было забраться и просидеть целый день с книжкой в почти полной тишине, лишь добавляли привлекательности. Эрондейлы обычно посещали «Хэтчардс» всей семьей, но когда Джеймса с отцом заносило сюда одних, женщины почему-то очень часто находили повод подойти к ним и начать разговор.

Той женщине отец сказал, что всю свою жизнь охотится за злом, а иногда – за редкими первыми изданиями книг. Уилл умел разговаривать с людьми и всегда находил, что сказать, чтобы заставить собеседника рассмеяться. Джеймсу это казалось странным, редкостным талантом, таким же непостижимым, как способность оборотней перекидываться в волков и обратно в людей.

Те женщины, что заговаривали с Уиллом Эрондейлом, Джеймса не беспокоили. Отец никогда не смотрел ни на одну из них так, как на маму, – с восхищением и благодарностью, словно она была мечтой, чудом сбывшейся, когда уже не осталось никакой надежды.

Джеймс не так уж хорошо разбирался в людях, но он был тихим и наблюдательным мальчиком. И понимал: то, что связывает его родителей, – истинная редкость и неповторимая драгоценность.

Поэтому беспокоило его лишь то, что ему тоже приходилось разговаривать с незнакомками, которые обращаются к отцу.

Леди наклонилась и спросила:

– Ну, а ты, малыш, что любишь делать?

– Я люблю… читать, – ответил Джеймс. Ответил, стоя посреди книжного магазина с пакетом книг под мышкой.

Женщина с жалостью поглядела на него.

– Я читаю… э-э… довольно много, – продолжал Джеймс, великий мастер очевидности. Король очевидности. Император очевидности.

Его ответ настолько не впечатлил незнакомку, что она пошла прочь, не сказав больше ни слова.

Джеймс никогда не знал, что нужно говорить людям. Никогда не знал, как их рассмешить. Он прожил на свете уже тринадцать лет, но большую их часть провел в лондонском Институте, с родителями, младшей сестрой Люси и кучей книг. У него никогда не было друга-мальчика.

А сейчас он ехал в Академию Сумеречных охотников – чтобы выучиться и стать таким же прекрасным воином, как и его отец. Но необходимость стать воином тревожила его куда меньше, чем тот факт, что ему придется разговаривать с людьми.

Там будет очень много людей.

Там будет очень много разговоров.

Джеймс пожелал, чтобы колеса кареты дяди Габриэля сию секунду свалились с осей. Конечно, ничего не произошло, и мальчик с сожалением стал размышлять, почему этот мир так жесток.

– Знаю, что ты волнуешься о школе, – наконец сказал Уилл Эрондейл. – Мы с мамой не были уверены, стоит ли тебя туда отправлять.

Джеймс закусил губу.

– Вы боитесь, что я не справлюсь?

– Что? – изумился отец. – Конечно, нет! Мама просто не хотела лишаться единственного, кроме нее, здравомыслящего человека в доме.

Мальчик улыбнулся.

– Мы были очень счастливы, пока жили все вместе, всей нашей маленькой семьей, – объяснил Уилл. – Никогда не думал, что смогу быть таким счастливым, правда. Но, боюсь, в Лондоне мы тебя слишком изолировали и скоро тебе стало бы совсем одиноко. Тебе будет интересно и полезно найти друзей-ровесников. И кто знает, вдруг ты и своего будущего парабатая в Академии встретишь?

Отец мог сколько угодно говорить, как он сожалеет, что они с мамой держали детей взаперти, но Джеймс все равно знал, что это неправда. Люси ездила с мамой во Францию и познакомилась там с Корделией Карстерс, а через две недели девочки уже стали, по выражению самой Люси, «закадычными подругами». Они каждую неделю слали друг дружке письма – стопки исписанной, изрисованной бумаги. А ведь Люси была «изолирована» точно так же, как и Джеймс.

Джеймс тоже ходил в гости вместе с родителями, но не познакомился ни с кем, кого мог бы назвать «закадычным другом». Из всех знакомых ровесников Джеймс нравился только одной девочке, но о Грейс никто не знал. Хотя, может, он и ей перестал бы нравиться, если бы сама Грейс была знакома с кем-то еще.

Нет, родители не виноваты, что у него нет друзей. Это в самом Джеймсе какой-то изъян.

– Может, – вскользь заметил отец, – вы подружитесь с Аластором Карстерсом.

– Да он же старше меня! – запротестовал Джеймс. – С чего вдруг ему возиться с новичком?

Уилл еле заметно улыбнулся.

– Как знать? Менять свою жизнь и знакомиться с новыми людьми – на самом деле замечательно, Джейми. Ты не знаешь где, не знаешь когда, но однажды кто-то незнакомый ворвется в твою дверь и перевернет все в твоей жизни вверх тормашками. Но ты от этого станешь лишь счастливее.

Отец обрадовался, когда Люси подружилась с Корделией Карстерс. Парабатая Уилла Эрондейла когда-то звали Джеймс Карстерс, хотя сейчас, когда он стал одним из Безмолвных Братьев – ордена слепых молчаливых монахов, незримо помогавших Сумеречным охотникам, – все его знали под именем брата Захарии. Отец уже тысячу раз рассказывал Джеймсу о своей встрече с дядей Джемом, о том, как многие годы дядя Джем оставался единственным, кто верил в Уилла Эрондейла и видел его истинную сущность. Пока не появилась мама.

– Я уже рассказывал тебе, и не раз, о маме, о дяде Джеме и о том, что они для меня сделали. Благодаря им я стал совершенно другим человеком. Они спасли мою душу, – против обыкновения отец произнес это совершенно серьезно. – Ты просто не знаешь, каково это – спастись и совершенно измениться. Но узнаешь. Мы, твои родители, обязаны дать тебе возможность самому столкнуться с этим и испытать все. Вот почему мы согласились отправить тебя в школу. Хотя будем ужасно скучать.

– Правда? – смущенно спросил Джеймс.

– Мама пообещала, что будет храброй и не растеряет присутствия духа, – ответил отец. – Американцы вообще такие бесчувственные! Но я буду плакать в подушку каждую ночь.

Джеймс рассмеялся. Он знал, что не так уж часто смеется – и что отец особенно радуется, если у него все-таки получается рассмешить сына. В тринадцать лет Джеймс считал себя уже слишком взрослым для всяких «телячьих нежностей», но, понимая, что отца он увидит снова лишь через несколько месяцев, он прижался к нему и взял за руку. Уилл переложил вожжи в одну руку, а другую, сжав ладонь сына, спрятал в карман своего пальто. Джеймс улегся щекой на плечо отца, не обращая внимания на тряску – карета ехала уже по проселочным дорогам Идриса.

Он хотел, чтобы у него появился парабатай. Ужасно хотел.

Парабатай – это такой человек, для которого ты становишься лучшим другом. И дружба ваша неизменна и вечна. Парабатай любит тебя как друга всей душой и никогда не захочет прекратить эту дружбу, никогда не захочет отказаться от своего выбора. Джеймсу казалось, что, если бы у него появился парабатай, это стало бы ключом ко всему, первым, важнейшим шагом в жизнь, в которой он будет таким же счастливым человеком, как отец, таким же блистательным Сумеречным охотником, как отец, и найдет такую же великую любовь, какую нашел его отец.

«Нет, ни о ком конкретном речи не идет», – одернул себя Джеймс и выкинул из головы все мысли о Грейс, таинственной девушке, о которой никто не знал и которую надо было спасти.

Он хотел, чтобы у него появился парабатай, и оттого Академия пугала его еще сильнее, в тысячу раз сильнее.

Некоторое время Джеймс еще мог наслаждаться покоем, прислонившись к плечу отца. Но вскоре – слишком скоро – карета добралась до долины, посреди которой возвышалась школа.

Академия – величественное серое здание, красующееся среди зеленых кущ, как редкостная жемчужина, – напомнила Джеймсу готические дворцы, о которых он читал в «Удольфо» и в «Замке Отранто». На каменном фасаде Академии сверкал огромный витраж из стекол самых разных ярких оттенков – ангел, вооруженный мечом. Он свысока взирал на школьный двор, усыпанный болтающими и смеющимися студентами: детьми и подростками, которые мечтали стать самыми лучшими на свете Сумеречными охотниками. Глядя на них, Джеймс вдруг осознал: если он не найдет себе друзей здесь, то не сможет найти их и в целом мире.

Здесь же, во внутреннем дворе, их уже поджидал и дядя Габриэль. Лицо его приобрело тревожный багровый цвет. Он громко кричал что-то о нечистых на руку Эрондейлах.

Отец повернулся к ректору Академии – даме, которой уже явно минуло полвека, – и улыбнулся. Та покраснела.

– Ректор Эшдаун, не будете ли вы столь добры устроить мне экскурсию по Академии? Я здесь никогда не бывал – воспитывался в лондонском Институте вместе с еще одним учеником. – Голос отца смягчился, как всегда, когда речь заходила о дяде Джеме. – Так что я не имел счастья посетить это место.

– О, мистер Эрондейл! – приветствовала его Эшдаун. – Конечно!

– Благодарю вас, – ответил Уилл. – Пошли, Джейми.

– О нет, – отказался Джеймс. – Я… я останусь тут.

Стоило только отцу исчезнуть в сопровождении декана и все еще сердитого, но против воли улыбающегося дяди Габриэля, Джеймс сразу же почувствовал беспокойство. Но он знал, что должен быть смелым, а тут выдался прекрасный случай потренировать свою храбрость. К тому же в толпе студентов во дворе Джеймс заметил двоих, с которыми уже был знаком.

Один был довольно высок для своих тринадцати лет, с копной взъерошенных светло-русых волос. Он отвернулся, и лица его не было видно, но Джеймс знал, что у этого мальчика поразительные глаза цвета лаванды. Джеймсу уже доводилось слышать мнение девушек: те считали, что со стороны природы это чудовищное расточительство – награждать парня такими прекрасными глазами. Особенно такого странного парня, как Кристофер Лайтвуд.

Кузена Кристофера Джеймс знал лучше, чем кого-либо еще в Академии. Тетя Сесили и дядя Габриэль последние годы практически всегда жили в Идрисе, но до того, как они туда переехали, обе семьи нередко проводили время вместе. Например, ездили на каникулы в Уэльс, пока не умерли бабушка с дедушкой. При всех своих странностях и жуткой рассеянности Кристофер всегда относился к Джеймсу неплохо.

Мальчик рядом с Кристофером был невысоким и худым как палка; голова его еле доставала Лайтвуду до плеча. Томас Лайтвуд, двоюродный брат Кристофера. С Джеймсом они не родственники, хотя его мать, Софи, Джеймс называл тетей – она была лучшей подругой его мамы. Он очень любил тетушку Софи, симпатичную и неизменно добрую и приветливую. Она со своей семьей тоже последние годы жила в Идрисе, вместе с тетей Сесили и дядей Габриэлем, – муж тети Софи приходился дяде Габриэлю братом. Но иногда тетушка Софи приезжала в Лондон, навестить Эрондейлов. Как-то раз Джеймс даже заметил, как они с мамой выходили из тренировочной комнаты, хихикая, словно девчонки не старше его сестры Люси. К тому же тетя Софи однажды назвала своего сына застенчивым мальчиком, и Джеймс подумал, что у них с Томасом может оказаться много общего.

На больших семейных советах, когда все они собирались вместе, Джеймс то и дело косился на Томаса, но тот всегда держался где-нибудь с краю, застенчивый и тихий, и, как правило, не сводил взгляда с кого-нибудь из старших. Джеймс даже хотел подойти к нему и заговорить, но не был уверен, с чего начать.

Может, двое застенчивых людей и могут стать хорошими друзьями, вот только проблема в том, как им этого добиться. Как подружиться? Джеймс понятия не имел.

Что ж, теперь у него есть шанс. Кузены Лайтвуды – самая большая его надежда в поисках друга. Нужно только подойти и заговорить с ними.

Джеймс протолкался сквозь толпу, извиняясь, когда кто-нибудь задевал его локтем.

– Привет, парни, – услышал он голос за спиной, и кто-то небрежно отодвинул мальчика в сторону, словно досадную помеху.

Томас с Кристофером обернулись, точно подсолнухи вслед солнцу, и расплылись в совершенно одинаковых радостных улыбках. Перед глазами Джеймса возникла чья-то светлая, сияющая золотом волос голова.

Это был еще один ровесник Джеймса, которого тот хоть немного знал, – Мэттью Фэйрчайлд. Его родителей Джеймс звал тетей Шарлоттой и дядей Генри, потому что тетя Шарлотта воспитывала Уилла Эрондейла, когда была главой лондонского Института – до того, как стала Консулом, самым главным человеком в мире Сумеречных охотников.

Приезжая в Лондон, тетя Шарлотта и ее брат Чарльз никогда не брали Мэттью с собой. Считалось, что он не может бросить дядю Генри – тот получил много ран в битвах с демонами, еще до того, как мальчики родились, и редко покидал Идрис, – но Джеймс был уверен, что это не настоящая причина. Может, Мэттью просто нравилось в Идрисе и он не хотел никуда оттуда уезжать.

Джеймс точно знал о нем только одно: Мэттью Фэйрчайлд совершенно не страдает от застенчивости.

Они не виделись уже пару лет, но он хорошо помнил этого блондина. На всех семейных собраниях, на которых Джеймс в лучшем случае держался где-нибудь в сторонке, а то и вовсе уходил на лестницу читать книжку, Мэттью становился душой компании. Он разговаривал со взрослыми так, будто и сам был взрослым. Он танцевал с пожилыми леди. Он очаровывал родителей и бабушек с дедушками и успокаивал расплакавшихся младенцев. Мэттью любили все.

Но вот чего Джеймс точно не помнил – это чтобы Мэттью был помешан на одежде. Во всяком случае, до сегодняшнего дня. На нем были бриджи до колена – остальные студенты носили обыч ные длинные брюки – и бархатный пиджак цвета шелковицы. Даже золотые волосы Мэттью были причесаны и уложены, как показалось Джеймсу, более сложным способом, чем у остальных парней.

– Ну разве это не скука? – обратился Фэйрчайлд к Кристоферу с Томасом, тем самым мальчикам, с которыми Джеймс надеялся подружиться. – Вокруг, похоже, одни болваны. Я уже схожу с ума от мыслей о своей напрасно потраченной молодости. И не пытайтесь меня переубедить, иначе я сломаюсь окончательно и начну неудержимо рыдать.

– Ну-ну, – Кристофер погладил Мэттью по плечу. – Что тебя на этот раз расстроило?

– Твое лицо, Лайтвуд, – Мэттью ткнул Кристофера локтем в бок.

Кузены Лайтвуды рассмеялись и подошли к Фэйрчайлду почти вплотную. Они уже дружат, это очевидно, и Мэттью – несомненный лидер. Похоже, план Джеймса по поиску друзей рухнул в тартарары.

– Э-э… – с трагическим видом выдавил из себя Джеймс. – Здравствуйте.

Кристофер смерил его дружелюбным, но совершенно пустым взглядом, и сердце Джеймса, и до того болтавшееся где-то в районе коленей, рухнуло в пятки.

Однако Томас улыбнулся ему:

– Привет!

Джеймс улыбнулся в ответ, испытывая благодарность за поддержку, а миг спустя Мэттью обернулся, чтобы посмотреть, к кому обращается Томас. Фэйрчайлд был выше Джеймса и смотрел на него сверху вниз. Солнечные лучи обрисовывали его волосы ярким контуром, отчего казалось, что Мэттью гораздо выше, чем был на самом деле.

– Джейми Эрондейл, если я ничего не путаю? – говоря, он чуть растягивал слова.

Джеймс тут же ощетинился:

– Предпочитаю «Джеймс».

– А я бы предпочел учиться в школе, посвященной искусству, красоте и культуре, а не торчать на краю света в мрачной каменной лачуге, забитой неотесанными мужланами, которые только и делают, что рвутся колошматить демонов большими длинными мечами, – отозвался Мэттью. – Но, тем не менее, мы все тут.

– А я бы предпочел учить воспитанных и вежливых студентов, – раздался за спинами мальчиков чей-то голос. – Но, тем не менее, преподаю в школе для нефилимских отпрысков.

Они обернулись и дружно вздрогнули. У мужчины, неслышно подошедшего сзади, волосы белели, как снег, хотя по внешнему виду не сказать было, что он старик, а из-под локонов выглядывали короткие рожки. Но самой примечательной его чертой была зеленая, цвета винограда, кожа.

Джеймс сразу понял, что перед ним стоит маг. Собственно, он даже догадался, кто это: бывший верховный маг Лондона, Рагнор Фелл, теперь обитавший в деревне недалеко от Аликанте. В порядке развлечения и ради отдыха от своих магических занятий он согласился в этом году преподавать в Академии.

Джеймс знал, что маги – хорошие люди, союзники Сумеречных охотников. Отец часто рассказывал ему о своем друге, Магнусе Бейне, – маг очень хорошо относился к Уиллу Эрондейлу, когда тот был совсем юным.

Но отец не упоминал, чтобы у Магнуса Бейна была зеленая кожа, а Джеймсу даже не приходило в голову спросить его об этом. Теперь же его разбирало любопытство.

– Кто из вас Кристофер Лайтвуд? – строго спросил Рагнор Фелл. Взгляд его обежал всех четверых и остановился на том, кто выглядел самым виноватым. – Ты?

– Слава Ангелу, нет, – открестился Томас и покраснел, что было заметно даже под ярким летним загаром. – Без обид, Кристофер.

– Я не обиделся, – тут же отозвался Кристофер. Он чуть сощурился, поглядев на Рагнора так, словно только что заметил этого высокого зелено-кожего человека. – Здравствуйте, сэр.

– Ты Кристофер Лайтвуд? – с непонятной угрозой в голосе переспросил Рагнор.

Кристофер рассеянно уставился на дерево за спиной мага.

– Хм-м… Думаю, да.

Рагнор не сводил пристального взгляда с развевающихся на ветру каштановых волос Кристофера. Джеймс испугался, что сейчас маг взорвется, словно зеленый вулкан.

– А вы что, не совсем уверены, мистер Лайтвуд? Или вы во младенчестве перенесли неудачное столкновение?

– Что? – удивился Кристофер.

Рагнор повысил голос:

– Столкновение головы с полом, я имею в виду.

В этот момент Мэттью Фэйрчайлд произнес:

«Сэр», – и улыбнулся.

Джеймс совсем забыл об этой улыбке, хотя она нередко вызывала потрясающий эффект на семейных собраниях. Улыбкой Мэттью покупал себе и разрешение пойти спать попозже, и еще один рождественский пудинг, и вообще все, чего ему хотелось. Взрослые не в силах были устоять перед улыбкой.

В эту улыбку Мэттью вкладывал всего себя – и она творила чудеса. От нее плавилось масло и пели птицы. От нее люди начинали вести себя словно завороженные.

– Сэр, простите Кристофера, пожалуйста! Он малость рассеянный, но это точно Кристофер. Трудно было бы спутать его с кем-нибудь еще. Я ручаюсь, что это он, и он не сможет с этим поспорить.

На Рагнора улыбка подействовала точно так же, как на остальных взрослых. Он чуть смягчился.

– Вы Мэттью Фэйрчайлд?

Улыбка Мэттью стала еще лукавей.

– При желании я мог бы это отрицать. При желании я мог бы отрицать все, что угодно. Но меня действительно зовут Мэттью. И уже много лет.

– Что? – Вид у Рагнора Фелла был такой, словно он упал в яму с душевнобольными и не может оттуда выбраться.

Джеймс откашлялся.

– Он цитирует Оскара Уайльда, сэр.

Мэттью взглянул на него. Темные глаза чуть расширились от изумления.

– Ты поклонник Оскара Уайльда?

– Он хороший писатель, – холодно заметил Джеймс. – Но не единственный. Хороших писателей много. Во всяком случае, я многих читал, – добавил он для ясности, уверенный, что Мэттью за свою жизнь прочел не столь уж много.

– Джентльмены, – вклинился Рагнор Фелл; голос его был острым, как лезвие кинжала. – Не могли бы вы на мгновение оторваться от очаровательной литературной беседы и выслушать одного из ваших преподавателей – если, конечно, вы приехали в это заведение, чтобы учиться? Я получил письмо, касающееся Кристофера Лайтвуда и одного неприятного инцидента, который весьма обеспокоил Конклав.

– О да, это был очень неприятный инцидент, – со всей искренностью кивнул Мэттью, словно уверенный, что Рагнор им сочувствует.

– И это еще мягко сказано, мистер Фэйрчайлд, – ведь вы, как я понимаю, в курсе, о чем идет речь? В письме сообщается, что вы взяли на себя полную ответственность за мистера Лайтвуда и что на тот период, пока он обучается в Академии, вы торжественно обещаете держать любые – все без исключения – взрывчатые вещества вне его досягаемости.

Джеймс перевел взгляд с мага на Мэттью, а потом на Кристофера. Лайтвуд по-прежнему с мечтательной благожелательностью рассматривал дерево. В отчаянии Эрондейл обернулся к Томасу.

– Взрывчатые вещества? – спросил он одними губами.

– Даже не спрашивай, – отозвался Томас. – Пожалуйста.

Томас Лайтвуд был старше Кристофера и Джеймса, но гораздо меньше ростом. Тетя Софи предпочла подержать его дома еще год – Томас рос очень болезненным мальчиком. Сейчас его нельзя было назвать болезненным, но высоким он так и не стал. Загар в сочетании с темно-каштановыми волосами, карими глазами и маленьким ростом придавал Томасу сходство с маленькой норовистой рыжей лошадкой. Джеймс вдруг понял, что ему хочется погладить Томаса по голове.

Но вместо него это сделал Мэттью.

– Мистер Фелл, – сказал Фэйрчайлд, – это Томас. Это Кристофер. Это Джейми.

– Джеймс, – поправил Джеймс.

– Вам совершенно не о чем беспокоиться, – с непоколебимой уверенностью в голосе продолжал Мэттью. – Точнее, стоит беспокоиться о том, что мы все оказались в заложниках у бесчувственных демоноборцев, которые и в грош не ставят все то, что в этой жизни по-настоящему важно. Но беспокоиться о взрывах нет ни малейшей причины, потому что никаких взрывов я больше не допущу.

– Это все, что я хотел от вас услышать, – заметил Рагнор Фелл. – И вы могли бы обойтись гораздо меньшим количеством слов.

Он развернулся и ушел, даже спиной излучая крайнее раздражение.

– Он был зеленый! – прошептал Томас.

– Определенно, – сухо подтвердил Мэттью.

– Определенно? – бодро переспросил Кристофер. – А я и не заметил.

Томас печально глянул на кузена.

Фэйрчайлд с потрясающим равнодушием его проигнорировал.

– А мне понравился уникальный цвет нашего преподавателя. Он напомнил мне о зеленых гвоздиках, которые в подражание Оскару Уайльду носят его последователи. По-моему, один из актеров в его… м-м… в одной из его пьес носил на сцене зеленую гвоздику.

– Это было в «Веере леди Уиндермир», – подсказал Джеймс.

Мэттью явно рисовался, старался показаться особенным, не таким, как все. Но у Джеймса просто не было на это времени.

Фэйрчайлд вернул на лицо улыбку. Джеймс без удивления заметил, что на него она не действует.

– Да, – ответил Мэттью. – Конечно. Джейми, как поклонник Оскара Уайльда…

– Эй, – донеслось откуда-то слева от Джеймса. – Вы, новички, уже битых пять минут тут толкуете, и единственная тема для разговора, которая пришла вам в голову, – простец, брошенный в тюрьму за непристойное поведение?

– Так ты тоже знаешь Оскара Уайльда, Аластор? – спросил Мэттью.

Джеймс посмотрел на высокого парня, выше их всех и явно старше. Волосы у него были светлые, а брови – темные, четко очерченные, словно два густых мазка черной краски.

Стало быть, это и есть Аластор Карстерс, брат лучшей подруги Люси, с которым отец предлагал Джеймсу подружиться. Почему-то Джеймс представлял себе кого-то более приветливого, похожего на Корделию.

Хотя, может, Аластор был бы настроен более дружелюбно, не застань он Джеймса в компании заносчивого Мэттью.

– Я знаю многих преступников из числа простецов, – холодным тоном заявил Аластор Карстерс. – Я читаю газеты простецов, ищу в их новостях признаки демонической активности. Но читать еще и пьесы мне как-то в голову не пришло, знаешь ли.

Двое его спутников согласно кивнули в знак солидарности.

Мэттью глянул на их лица и расхохотался.

– Ну конечно. Что проку в драматургии для таких скучных людишек, напрочь лишенных воображения? Да и в живописи или в танце… в чем угодно из того, что делает жизнь интересной! Все-таки какое несказанное счастье – угодить в эту промозглую школу, где мне будут капать на мозги, пока они не усохнут до размеров ваших!

Он похлопал Аластора Карстерса по руке. Джеймс поразился, что тот не заехал тут же Фэйрчайлду в челюсть.

Томас пялился на Аластора с точно такой же паникой во взгляде.

– Валите отсюда, – попросил Мэттью. – Ну же. Мы с Джейми просто болтали.

Аластор рассмеялся. Смех его звучал обиднее, чем самое злое и резкое слово.

– Эх ты, малолетка. Я всего-то хотел объяснить тебе, как мы живем тут, в Академии. Если ты настолько туп, что не слушаешь добрых советов, я в этом не виноват. Ну да у тебя хоть язык имеется, в отличие от вот этого.

Карстерс повернулся и сверкнул глазами на Джеймса. Такой поворот событий настолько встревожил и удивил мальчика – он же еще вообще ничего не сделал! – что он просто уставился на Карстерса с открытым ртом.

– Да-да, ты, парень со странными глазами, – подтвердил Аластор. – На что таращимся?

– Я… – он не мог выдавить ни слова. – Я…

Глаза у него действительно странные, это Джеймс знал. На самом деле очки ему не требовались – разве только для чтения, – но он все равно носил их постоянно, чтобы прятать за ними глаза. Джеймс почувствовал, что краснеет. Голос Аластора стал таким же резким, как и смех.

– Как тебя зовут?

– Э-э-эрондейл, – пробормотал Джеймс.

– Ангелом клянусь, у него и вправду глаза ужасные, – заметил какой-то мальчик, стоявший справа от Карстерса.

Аластор снова рассмеялся, на этот раз гораздо веселее.

– Желтые. Точь-в-точь как у козла.

– Я не…

– Да ты не напрягайся, козлик, – отмахнулся Аластор. – Не говори ничего, не надо. Просто подумай о том, не пора ли тебе с дружками перестать сходить с ума по простецам и снизойти до таких мелочей, как борьба с демонами, например, ну или там соблюдение Закона, – раз уж вы все равно здесь? Как ты считаешь?

Он развернулся и пошел дальше по двору, сопровождаемый смехом своих спутников. Джеймс слышал, как по толпе студентов, словно рябь от брошенного в воду камня, разлетается это ужасное слово. И хохот.

Мэттью тоже рассмеялся.

– Ну и что…

– Спасибо огромное, что втянул меня в это, – выплюнул Джеймс.

Развернувшись на пятках, он поспешил убраться подальше от этих «друзей», которых так надеялся найти в Академии. Новое его прозвище летело за ним по пятам.

Джеймс сделал кое-что, чего обещал себе больше никогда не делать. Волоча за собой тяжелую сумку, он прошел по двору, через вестибюль и дальше по лестницам, пока не отыскал местечко, казавшееся довольно уединенным. Там он уселся и открыл книгу. Он сказал себе, что прочитает всего несколько страниц, а потом пойдет обратно, вниз. Граф Монте-Кристо как раз спускался на своих врагов на воздушном шаре.

Он очнулся несколько часов спустя, внезапно заметив, что небо уже стало темно-серым, а звуки из школьного двора практически не слышны. Мама с Люси по-прежнему были в Лондоне, далеко-далеко отсюда, а отец, наверное, уже уехал домой.

Академия Сумеречных охотников, полная незнакомцев, стала для него настоящей западней. Он даже не знал, где сегодня будет спать.

Джеймс побрел по школе в поисках спален. Ни одной он не нашел, зато сполна насладился изучением нового, такого огромного и красивого места в гордом одиночестве. Здание Академии поражало великолепием. Каменные стены сияли, будто отполированные. Люстры были словно сделаны из драгоценных камней. В конце концов Джеймс решил вместо спальни поискать столовую – и по дороге он обнаружил немало прекрасных гобеленов, изображающих знаменитых Сумеречных охотников, с древнейших времен до наших дней.

Некоторое время он простоял перед портретом Джонатана Сумеречного охотника в пору его участия в крестовых походах. Джеймс разглядывал замысловатый, многоцветный узор, пока ему не пришло в голову, что скоро начнется ужин, а ему вовсе не хочется привлекать к себе излишнее внимание.

Отзвуки сотен далеких голосов подсказали Джеймсу, где нужно искать столовую. Поборов тут же возникший позыв убежать куда подальше, он попытался мысленно надеть на себя броню и прошел в двери. К облегчению Джеймса, ученики еще только собирались ужинать. Старшекурсники бесцельно слонялись по столовой и непринужденно, с видом давних друзей болтали друг с дружкой. Новички нерешительно топтались на месте – точно как и сам Джеймс.

Все, кроме Мэттью Фэйрчайлда. Тот с презрением рассматривал сияющие столы красного дерева.

– Надо выбрать самый маленький столик, – обратился он к своим приспешникам, Томасу и Кристоферу. – Я здесь против своей воли и не собираюсь разделять ужин со всеми этими грубиянами и буйнопомешанными идиотами.

– А знаешь, – громко заметил Джеймс, – Аластор Карстерс был прав.

– Мне это кажется маловероятным, – ответил Мэттью и обернулся. – А-а, это ты. А чего ты все еще таскаешь с собой сумку?

– Не думаю, что я должен перед тобой отчитываться, – произнес Джеймс, понимая, что ничего более нелепого в ответ он и придумать не мог. Томас страдальчески прищурился, будто до этого момента верил, что Джеймс не из тех, кто говорит странные вещи, а теперь вере пришел конец.

– Ну да ладно, – примирительно отозвался Мэттью. – В чем Аластор Карстерс был прав?

– Люди приезжают в Академию потому, что надеются стать настоящими Сумеречными охотниками и спасать жизни. Это благородная и достойная цель. И ты не имеешь права глумиться над каждым, кого здесь встречаешь.

– Интересно, как же еще мне развлекаться в этом мрачном месте? – запротестовал Мэттью. – Ты можешь сесть с нами, если хочешь.

В его карих глазах мелькнула веселая вспышка. По тому, как Мэттью смотрел на него, Джеймс пришел к выводу, что тот над ним смеется, хотя и не мог понять, как именно.

– Нет, спасибо, – коротко отозвался он.

Джеймс огляделся. Сумеречных охотников-первокурсников уже заботливо рассадили за столами, явно дружественными группками. Оставалось только несколько парней и даже девушек, по которым – Джеймс сразу это понял – было видно, что они простецы. И дело не в одежде или во внешнем виде. Дело в том, как они себя вели: так, словно боялись, что на них вот-вот нападут. Сумеречные охотники, наоборот, всегда держались так, будто готовы к нападению в любой момент.

За одним из столов Джеймс приметил мальчика в изрядно поношенной одежде. Тот сидел один. Эрондейл пересек столовую и присел к нему за столик.

– Можно? – спросил он, с отчаянием и оттого слишком резко.

– Да! – ответил мальчик. – Да, пожалуйста. Меня зовут Смит. Майкл Смит. Майк.

Джеймс потянулся через стол и пожал ему руку.

– Джеймс Эрондейл.

Глаза Майка удивленно распахнулись – он явно знал, что это фамилия Сумеречных охотников.

– Моя мама росла среди простецов, – быстро объяснил Джеймс. – В Америке. В Нью-Йорке.

– Твоя мама была из простецов? – незнакомая девочка подошла и села к ним за столик. – Эсме Филпот, – добавила она, быстро пожав ему руку. – Я не оставлю эту фамилию после Восхождения. Наверное, даже имя поменяю.

Джеймс понятия не имел, что на это сказать. Ему не хотелось обижать Эсме, соглашаясь с ней или, хуже того, споря насчет ее имени. Он не был готов к общению с незнакомой девушкой. Вообще девочек редко отправляли в Академию: конечно, воины из них получаются не хуже, чем из мальчишек, но никто бы никогда в жизни в этом не признался. Да и родители предпочитали держать дочерей под крылом, поближе к себе. Некоторые считали, что в Академии слишком много всяких правил; некоторые – что слишком мало. Сестры Томаса, например, очень талантливые девочки, в Академию не приехали. Семейная легенда гласила, что кузина Томаса, Анна Лайтвуд, которую вообще сложно было представить среди студентов Академии, заявила, что если ее отправят сюда учиться, она сбежит и подастся в тореадоры.

– М-м-м. – Да уж, ничего не скажешь, Джеймс умел красиво разговаривать с женщинами.

– А твоя мама без проблем пережила Восхождение? – с нетерпением поинтересовался Майк.

Джеймс закусил губу. Он привык, что все вокруг знают историю его матери – ребенка похищенного Сумеречного охотника и демона. Ребенок Сумеречного охотника всегда становится Сумеречным охотником, так что мать принадлежала к миру нефилимов. Но она была единственной в своем роде, и кожа ее не выносила рун. Джеймс не имел ни малейшего понятия, как объяснить все это людям, которые ничего об этом не слыхали. Он боялся, что его неправильно поймут, и это плохо отразится на маме.

– Я знаю многих, кто пережил Восхождение без особых проблем, – наконец ответил он. – Моя тетя Софи – сейчас ее зовут Софи Лайтвуд – была из простецов. Папа говорит, что в жизни не видел никого храбрее, ни до, ни после Восхождения.

– Какое облегчение! – выдохнула Эсме. – Слушай, мне кажется, я слышала о Софи Лайтвуд…

– Какое ужасное разочарование, – протянул один из парней, которых Джеймс видел вместе с Аластором Карстерсом. – Как низко пал наш Козлик Эрондейл. Сидит вместе с отстоем.

Раздался смех – это хохотали Аластор и второй его приятель. Они прошли мимо и сели за столик с другими старшекурсниками, Сумеречными охотниками, и Джеймс был уверен, что услышал несколько раз приглушенный шепот: «Козлик, Козлик!» Он почувствовал, как вскипают внутри гнев и стыд.

Что до Мэттью Фэйрчайлда, то Джеймс в его сторону даже не смотрел. Ну, может, всего раз или два. После того как Эрондейл бросил его стоять посреди столовой, Мэттью тряхнул белокурой головой и выбрал себе огромный стол. И ни словечком свой выбор не прокомментировал. Сидел между Томасом и Кристофером, словно принц со своей свитой, травил шутки и приглашал других учеников к себе за стол, так что вскоре там просто не осталось места. Он переманил нескольких Сумеречных охотников, и даже кое-кто из студентов постарше подсел послушать его байки, судя по всему, ужасно забавные. В конце концов даже Аластор Карстерс подошел к его столику на несколько минут, так что теперь их, видимо, можно было назвать друзьями.

Потом Джеймс перехватил взгляд Майка Смита – тот тоскливо разглядывал столик Мэттью. На лице мальчика отражалась печаль вечного чужака, не допущенного к общему веселью и обреченного всегда сидеть за куда менее интересным столиком и общаться с куда менее интересными людьми.

Джеймс, конечно, хотел завести друзей, но не хотел, чтобы с ним общались только за неимением лучшего. Он всегда боялся, что в его обществе окажется утомительно и скучно. И не знал, почему в книгах не учат, как говорить так, чтобы другие хотели тебя слушать.

После ужина Джеймсу все-таки пришлось обратиться к преподавателям, чтобы те помогли ему отыскать спальню. Ректор Эшдаун и Рагнор Фелл, когда он наконец нашел их, были заняты очень серьезным разговором.

– Мне очень жаль, что так получилось, – сокрушалась ректор. – Мы впервые видим мага среди наших преподавателей – и мы счастливы, что вы с нами. Академии полезно будет очиститься от… м-м… пережитков прежних, не таких мирных времен.

– Благодарю вас, ректор Эшдаун, – ответил Рагнор. – Думаю, вполне достаточно будет снять голову мага со стены в моей спальне.

– Мне очень жаль, – снова извинилась Эшдаун и понизила голос: – А вы были знакомы с… э-э… с этим почившим джентльменом?

Рагнор с неприязнью уставился на нее. Хотя, может, мистер Фелл всегда так на всех смотрел.

– Если бы вам попалась отрезанная голова какого-нибудь нефилима, вам обязательно нужно было бы быть с ним знакомым, чтобы не пожелать ночевать в одной комнате с его оскверненными останками?

Третье отчаянное извинение ректора было прервано кашлем Джеймса.

– Я прошу прощения, – сказал он. – Не могли бы вы подсказать, как мне пройти к себе в комнату? Я… я, кажется, заблудился и запутался тут совсем.

– А-а, юный мистер Эрондейл, – казалось, Эшдаун почти обрадовалась, что ее перебили. – Конечно, давайте я покажу вам дорогу. Ваш отец поручил мне передать вам письмо. Я вручу вам его по пути.

Рагнор Фелл сердито хмурился им вслед. Джеймс надеялся, что не завел себе еще одного врага.

– Ваш отец сказал… ах, как все-таки очарователен валлийский язык, вы не находите? Такой романтичный! Ну так вот, он сказал: «Pob lwc, caraid». А что это значит?

Джеймс покраснел. Он считал себя уже слишком взрослым для уменьшительных имен.

– Это просто значит… это значит «Удачи!».

Спускаясь за ректором в вестибюль, мальчик не мог сдержать улыбки. Ну чей еще отец мог совершенно очаровать ректора просьбой передать сыну таинственное послание? Джеймс почувствовал, что он все-таки не одинок.

Ровно до тех пор, пока ректор Эшдаун не открыла дверь его новой комнаты, не попрощалась с ним веселым тоном и не оставила наедине с его ужасной судьбой.

Это была очень симпатичная комната: просторная, с кроватями из грецкого ореха и белыми льняными балдахинами на витых столбиках. Здесь имелся большой резной гардероб и даже книжный шкаф.

А еще здесь обнаружилось одно огорчающее и раздражающее обстоятельство. В лице Мэттью Фэйрчайлда.

Тот стоял перед столом, на котором красовалось десятка полтора щеток для волос, несколько странных бутылок и груда расчесок.

– Приветик, Джейми, – сказал Мэттью. – Мы с тобой соседи по комнате! Замечательно, правда? Уверен, что мы с тобой прекрасно уживемся.

– Джеймс, – холодно поправил Джеймс. – Зачем тебе столько расчесок?

Фэйрчайлд с жалостью глянул на него.

– Ну не думаешь же ты, что все вот это, – он широким жестом указал на собственную голову, – получилось само собой?

– Не знаю. Мне хватает одной расчески.

– Ну да, – заметил Мэттью. – Я так и понял.

Джеймс прислонил чемодан к ножке кровати, вытащил «Графа Монте-Кристо» и направился к двери.

– Джейми? – позвал Мэттью.

– Джеймс! – выплюнул Джеймс.

Фэйрчайлд расхохотался.

– Ладно-ладно. Джеймс, куда это ты собрался?

– Куда-нибудь в другое место, – заявил Джеймс и хлопнул за собой дверью.

Он не мог поверить, что судьба оказалась к нему так несправедлива, назначив делить комнату с Мэттью. Мальчик отыскал еще одну уединенную лестницу и читал допоздна, пока не решил, что уже достаточно поздно и Фэйрчайлд наверняка уснул. Джеймс прополз по коридору, зажег свечу и стал читать дальше, лежа в кровати.

Должно быть, он слишком уж зачитался. Когда Джеймс проснулся, Мэттью в комнате уже давно не было – в довершение всего, он еще и «жаворонок»! К тому же сам Джеймс безбожно опоздал на первый свой урок в Академии.

– Ну чего же еще ждать от Козлика Эрондейла!

Парня, который это заявил, Джеймс видел впервые. Кое-кто захихикал.

Эрондейл мрачно плюхнулся на стул рядом с Майком Смитом.

Хуже всего были те предметы, которые элита изучала отдельно от отстоя. Потому что сесть на них Джеймсу было не с кем.

А может, хуже всего были первые уроки. Потому что Джеймс всегда засиживался до поздней ночи, с помощью книжек отвлекаясь от своих проблем, и каждый день опаздывал. Причем во сколько бы он ни встал, Мэттью в комнате уже не было. Эрондейл начинал подозревать, что тот делает это специально, чтобы подразнить его. Сложно было представить Фэйрчайлда, спозаранку занимающегося чем-то полезным.

А может, хуже всего были практические занятия. Потому что на них Мэттью неимоверно раздражал Джеймса.

– К сожалению, я вынужден отказаться от участия в этом, – сказал Фэйрчайлд на первом занятии. – Считайте, что я устраиваю забастовку. Как шахтеры. Только делаю это гораздо более элегантно.

На следующий день он объявил:

– Я воздерживаюсь от участия в занятии на том основании, что красота священна, а в этих упражнениях нет ничего красивого.

А потом, на третий раз, просто сказал:

– Я протестую из эстетических принципов.

Мэттью и дальше продолжал нести ахинею, от которой всех разбирал смех, пока через пару недель занятий не заявил:

– Я не стану этого делать, потому что Сумеречные охотники – кретины и потому что я не хочу учиться в этой кретинской школе. Почему инцидент, который называется рождением, автоматически означает, что либо тебя оторвут от семьи и родных, либо жизнь твоя будет короткой, ужасной и полной смертоубийственных драк с демонами?

– Вы желаете, чтобы вас исключили, мистер Фэйрчайлд? – загремел преподаватель.

– Поступайте, как считаете нужным, – ответствовал Мэттью, скрестив руки на груди и улыбаясь, как ангел.

Его не исключили. Казалось, никто просто не знал, что с ним делать. От отчаяния его преподаватели начали сказываться больными.

Мэттью выполнял едва ли половину того, что должен был, и ежедневно оскорблял практически каждого в Академии – но при этом оставался невероятно популярным. Томас с Кристофером не отходили от него ни на шаг. Фэйрчайлд разгуливал по залам Академии в окружении поклонников, желавших услышать от него очередной уморительный анекдот. Их с Джеймсом комната всегда ломилась от посетителей.

А Джеймс практически все свободное время проводил на лестницах. И его все чаще называли Козликом Эрондейлом.

– Знаешь, – однажды смущенно заметил Томас, когда Джеймсу не удалось быстро выскользнуть из комнаты, – ты мог бы чуть больше с нами дружить.

– Правда? – Джеймс попытался, чтобы голос звучал не слишком радостно. – Мне бы… мне бы хотелось чаще видеться с тобой и с Кристофером.

– И с Мэттью, – добавил Томас.

Джеймс безмолвно помотал головой.

– Мэттью – один из лучших моих друзей, – почти умоляюще сказал Томас. – Если бы ты проводил с ним хоть немного времени, я уверен, он бы обязательно тебе понравился.

Джеймс глянул на Фэйрчайлда. Тот восседал на кровати и рассказывал очередную байку восьми ученикам, которые сидели на полу и благоговейно не сводили с него глаз. Мальчик перехватил взгляд Мэттью – Фэйрчайлд смотрел в их с Томасом сторону – и отвернулся.

– Общества Мэттью мне и так более чем достаточно.

– Знаешь, из-за этого ты выглядешь не таким, как все, – заметил Томас. – Ты слишком много времени проводишь с простецами. Думаю, именно поэтому прозвище к тебе так намертво приклеилось. Люди боятся тех, кто на них не похож. Они начинают думать, что все остальные тоже чем-то отличаются, а значит, лишь притворяются, что они такие же, как все.

Джеймс изумленно уставился на него.

– Ты советуешь мне избегать простецов? Потому что они не так хороши, как мы?

– Нет, я не… – начал Томас, но Эрондейл уже слишком разозлился, чтобы дать ему закончить:

– Простецы тоже могут стать героями. Тебе это должно быть известно лучше, чем мне. Твоя мать была из простецов! Отец рассказывал мне о ее подвигах – еще до Восхождения. Мы все здесь знаем великих Сумеречных охотников, которые были простецами. С чего ради нам отделять себя от тех, кому хватило храбрости попытаться стать такими же, как мы сами? От тех, кто, как и мы, хочет спасать людей? Почему мы должны считать их ниже себя, пока они не докажут, что достойны этого, – или пока не умрут? Я не буду так себя вести.

Тетя Софи ни в чем не уступала Сумеречным охотникам и еще до Восхождения славилась своей храбростью. А тетя Софи – мать Томаса. Так что Лайтвуды должны об этом знать не хуже Джеймса.

– Я не это имел в виду, – попытался оправдаться Томас. – Я даже не думал никогда об этом… вот так.

Джеймс не мог избавиться от ощущения, что обитатели Идриса вообще ни о чем никогда не думают.

– Может, ваши отцы просто никогда не рассказывали вам семейных историй, как мой папа, – предположил Джеймс.

– А может, никто не умеет слушать истории так, как это делаешь ты? – с другого конца комнаты вклинился Мэттью. – Не все же учатся.

Эрондейл глянул на соседа. Он только что услышал от Мэттью совершенно неожиданные слова.

– Я знаю одну историю, – продолжал Мэттью. – Кто хочет послушать?

– Я! – с пола раздался целый хор голосов.

– Я!

– Я!

– Только не я, – Джеймс поспешил выйти из комнаты.

Вот и еще одно напоминание о том, что есть у Мэттью и о чем Джеймсу пока остается лишь мечтать. У Фэйрчайлда есть друзья, и он явно свой для этого места. Но его это почему-то совершенно не волнует.

В конце концов преподавателей, слегших с диагнозом «передозировка Мэттью Фэйрчайлда», стало так много, что проводить тренировки назначили Рагнора Фелла. Джеймс искренне надеялся, что хотя бы маг сможет увидеть весь абсурд ситуации и понять, что Мэттью сознательно срывает занятия. Рагнор умел колдовать, а война его нисколько не интересовала.

Он разрешил Эсме вплести в гриву ее лошади ленточки, чтобы конь стал похож на скакуна благородных кровей. Он согласился с предложением Кристофера устроить таран, чтобы сбивать им деревья, – в случае осады какого-нибудь замка это умение очень бы им пригодилось. Он спокойно наблюдал, как Майк Смит большим луком заехал самому себе по голове.

– Сотрясение – это не страшно, – безмятежно заметил Рагнор. – Если только нет кровоизлияния в мозг – в таком случае действительно можно умереть. Мистер Фэйрчайлд, а вы почему не участвуете в занятии?

– Я считаю, что насилие – это омерзительно, – твердо заявил Мэттью. – Я здесь против своей воли и отказываюсь в этом участвовать.

– Неужели вы хотите, чтобы я применил свое волшебное искусство, раздел вас и запихнул в форму? – спокойно уточнил Рагнор. – Прямо здесь, на глазах у всех?

– Вот зрелище-то будет, – спокойно отозвался Мэттью.

Рагнор Фелл пошевелил пальцами, и с них сорвались зеленые искорки. Джеймс с удовлетворением отметил, что Фэйрчайлд отступил от мага на шаг.

– Но, пожалуй, для среды получится слишком зрелищно, – добавил он. – Я пойду надену форму. Можно?

– Идите, – разрешил Рагнор.

Маг разложил шезлонг и улегся на него с книжкой в руках. Джеймс отчаянно ему завидовал.

И восхищался им. Наконец хоть кому-то удалось справиться с Мэттью! После высокопарной чуши, которую Фэйрчайлд нес о воздержании от физических упражнений во имя искусства и красоты, Джеймс радостно предвкушал момент, когда тот на тренировочной площадке выставит себя дураком перед всеми.

– Есть желающие позаниматься с Мэттью, чтобы он изучил все то, что вы уже знаете? – поинтересовался Рагнор. – Потому что у меня нет ни малейшего понятия, как это сделать.

В этот момент команда во главе с Кристофером наконец-то свалила дерево своим тараном. Сумятицу и хаос, воцарившиеся среди студентов, никак нельзя было принять за желание тратить время на Мэттью.

– Я был бы счастлив преподать Мэттью урок, – вызвался Джеймс.

Он довольно неплохо управлялся с гимнастическими палками. Майка он побил десять раз из десяти, Эсме – девять из десяти, – и это он еще сдерживался, не работал в полную силу. Возможно, с Мэттью ему тоже придется себя сдерживать.

Когда Фэйрчайлд наконец появился, одетый в форму, он выглядел точь-в-точь как настоящий Сумеречный охотник. Во всяком случае, он был гораздо более похож на Сумеречного охотника, чем Джеймс. Ведь Джеймс, что греха таить, был, может, и не такой низенький, как Томас, но и далеко не высокий. Мама описывала его словечком «жилистый», что в данном случае должно было обозначать «никакого намека на мускулы».

Кое-кто из девчонок обернулся, явно обратив внимание на Мэттью в форме.

– Мистер Эрондейл вызвался провести для вас урок боя на палках, – сказал Рагнор Фелл. – Но если вы двое собираетесь друг дружку убить, отойдите, пожалуйста, подальше на поле, чтобы я вас не видел и был избавлен от необходимости отвечать на щекотливые вопросы.

– Джеймс, – произнес Мэттью тем самым голосом, который так нравилось слушать его поклонникам и который Джеймс терпеть не мог – мальчику чудилась в нем постоянная насмешка. – Так мило с твоей стороны. Кажется, я еще помню парочку приемов, которым меня научили мама с братом. Но, пожалуйста, будь со мной терпеливее. Я могу оказаться довольно неуклюжим.

Мэттью не спеша отправился вниз по полю, небрежно поигрывая палкой; солнце бриллиантами вспыхивало в его золотых волосах и на зеленой траве под ногами. Он повернулся к Джеймсу, и Эрондейл вдруг прочел в сузившихся глазах противника, что шутить тот не собирается.

А в следующее мгновение лицо Мэттью, деревья и все вокруг скакнуло вверх. Палка Фэйрчайлда резко подсекла мальчика под ноги, и Джеймс шлепнулся наземь. Он лежал, совершенно ошеломленный, не в силах встать от изумления.

– Кажется, – задумчиво заметил Мэттью, – я не так уж и неуклюж.

Джеймс с трудом поднялся на ноги, хватаясь за палку и стараясь не растерять достоинства. Фэйрчайлд встал в боевую стойку. Палка так легко и уравновешенно лежала в его руке, словно Мэттью не в бой собирался вступать, а стоял перед оркестром с дирижерской палочкой в руках. Он двигался с непринужденной грацией, присущей всем Сумеречным охотникам, – то ли играя, то ли танцуя.

С невыносимым отвращением Джеймс осознал, что Мэттью и в этом был невероятно хорош.

– Три раунда, – предложил он.

Палка в руках Фэйрчайлда внезапно превратилась в сияющий размытый круг. У Джеймса просто не было времени занять нужную позицию – резкий удар по руке, в которой он держал палку, а потом по плечу лишили его возможности защищаться. Он успел только блокировать палку Мэттью, когда та нацелилась ему на грудь, – но это оказалось ложным выпадом. Фэйрчайлд снова подсек его под колени, и Джеймс навзничь растянулся на траве. Опять.

В поле зрения появилось лицо Мэттью. Он смеялся – как обычно.

– А почему всего три? – спросил блондин. – Я могу тут крутиться и бить тебя хоть целый день.

Джеймс зацепился палкой за колени Мэттью и подставил тому ногу. Он знал, что это неправильно, но в тот момент ему было все равно.

Фэйрчайлд приземлился на траву с удивленным «Уф!», и Джеймс почувствовал себя почти отмщенным. Он откинулся на газон, почти счастливый, – и обнаружил, что сквозь травинки его разглядывает чей-то карий глаз.

– Знаешь, – медленно заметил Мэттью, – большинству людей я нравлюсь.

– Что ж… поздравляю! – выдохнул Джеймс и вскочил на ноги.

Неудачный момент он выбрал, чтобы встать. Неудачный настолько, что вполне мог бы оказаться последним в его жизни. И, быть может, оттого, что он это осознал, время замедлилось и растянулось, так что Джеймс успел увидеть все. Увидеть, как таран вырвался из рук Кристофера и его ребят. Увидеть испуганные лица всех учеников – даже Кристофера, обычно не обращающего ни на что внимания. Увидеть толстенное бревно, летящее прямо на него, и услышать предупредительный вскрик Мэттью – впрочем, слишком поздний. Увидеть, как вскакивает Рагнор Фелл, как летит прочь отброшенный им шезлонг, как поднимается его рука.

Мир превратился в скользкую серость; все вокруг двигалось страшно медленно. Все стало призрачным, иллюзорным. Таран врезался в Джеймса и полетел дальше, не причинив никакого вреда. Словно Джеймса расплескали с водой – вот на что это было похоже. Он поднял руку и вместо ладони увидел серый воздух, полный звезд.

«Рагнор спас меня», – подумал Джеймс, пока мир медленно превращался из странной яркой серости в черноту. Это было волшебство магов.

Чуть позже он узнал, что весь класс наблюдал за ним, ожидая увидеть сцену страшной смерти, а вместо этого увидел, как черноволосый мальчик растворился в воздухе и превратился в тень – тень от ничего, зловещий проем двери в пропасть на изнанке этого мира, темный и ясно видимый даже в свете яркого дневного солнца. То, что должно было стать неизбежной смертью – событием, привычным для Сумеречных охотников, – обернулось чем-то совершенно странным и оттого куда более ужасающим.

Позже Джеймс узнал, что он был совершенно прав. Его спасло волшебство.

Когда Джеймс проснулся, была ночь. И рядом с ним, у его постели, стоял дядя Джем.

Мальчик скатился с кровати и бросился в объятия дяди. Он слышал, что многих людей Безмолвные Братья пугают – своей речью, возникающей прямо у тебя в голове, своими зашитыми глазами. Но для него вид мантии Безмолвного Брата означал всегда только дядю Джема, означал верную и преданную любовь.

– Дядя Джем! – выдохнул Джеймс. Обнял его за шею, зарылся лицом в мантию, чувствуя, что хотя бы на этот краткий миг он в полной безопасности. – Что случилось? Почему я… Я чувствовал себя так странно, а теперь ты здесь, и…

И присутствие в Академии одного из Безмолвных Братьев на самом деле не означает ничего хорошего. Отец всегда придумывал для дяди отговорки, чтобы тот мог к ним приехать; однажды даже заявил, что цветочный горшок одержим демоном. Но то дома. А это – Идрис. Здесь Безмолвного Брата зовут к детям Сумеречных охотников, только если в том есть настоятельная необходимость.

– Я… я ранен? – спросил Джеймс. – Или Мэттью? Он ведь был со мной.

Никто не ранен, сказал дядя Джем. Спасибо Ангелу. Только тебе теперь придется выносить тяжелое бремя, Джейми.

И знание перелилось из одного в другого, из дяди Джема в Джеймса, – знание безмолвное и ледяное, словно открытая могила. В нем чувствовалась внимательная забота дяди Джема, но в нем же чудился и холодок, от которого по коже бежали мурашки. Вздрогнув, Джеймс отстранился от Безмолвного Брата и вцепился в дядю – словно это не был один и тот же человек. По лицу его бежали слезы, кулаки сжимали мантию монаха.

Вот оно, наследство, доставшееся ему от матери, пришедшее от смешения крови Сумеречного охотника и демона, потом снова смешанной с кровью Сумеречного охотника. Все думали, что раз кожа Джеймса спокойно переносит руны, значит, мальчик – Сумеречный охотник, и никто иной; что кровь Ангела выжгла в нем все демоническое.

Не выжгла. Даже ангельской крови не под силу прогнать тень. То, что произошло на тренировке, Джеймс сделал с собой сам; никакому колдуну – дядя Джем знал это – такое было не под силу. Джеймс мог превратиться в тень. Мог превратить себя в существо без плоти и крови вообще – всей, даже ангельской.

– Что… что я такое? – выдохнул Джеймс. Горло перехватило рыданиями.

Ты Джеймс Эрондейл, сказал дядя Джем. Тот же, кем всегда и был. Часть в тебе – от матери, часть – от отца, часть – это ты сам. Я бы не стал менять ни одну из этих частей, даже если бы мог.

А Джеймс бы это сделал. Он выжег бы из себя эту часть, вырвал бы ее, сделал бы что угодно, лишь бы избавиться от нее. Его предназначение – стать Сумеречным охотником, и он всегда знал, что станет им. Но не будут ли другие Сумеречные охотники сражаться с ним – из-за того ужаса, который неизбежно станет всем известен?

– А я… Меня вышвырнут из школы? – прошептал он прямо в ухо дяде.

Нет, ответил тот. Легкое чувство горя и гнева тронуло душу Джеймса и тут же отступило. Но я считаю, что тебе нужно уехать отсюда. Все будут теперь бояться, что ты… что ты станешь дурно влиять на детей, пятнать их чистоту. Тебя хотят отправить туда, где живут ученики из простецов. Очевидно, никого не заботит, что станется с простецами, и еще меньше заботит, что станется с тобой. Поезжай домой, Джеймс. Я отвезу тебя туда, только скажи.

Джеймс очень хотел домой. Он хотел этого сильнее всего на свете, и это желание рождало в нем боль, словно все кости в теле были переломаны и не смогут срастись, пока он не окажется дома. Там его любят. Там он в безопасности. Там его тут же окружили бы заботой и теплом.

Вот только…

– Как ты думаешь, каково будет маме, – прошептал Джеймс, – если она узнает, что меня вышвырнули из-за… Она же будет думать, что это случилось из-за нее.

Его мама… Серьезные серые глаза, нежное, словно цветок, лицо. Такая же тихая, как Джеймс, и такая же острая на язык, как отец. Джеймс мог стать пятном позора на лике этого мира, мог стать дурным примером для отпрысков благородных Сумеречных охотников. Он готов был с этим смириться. Он, но не мама. Только не мама – добрая, любящая и любимая, воплощение всех желаний и истинное благословение на земле.

Джеймс не мог вынести даже мысли о том, как будет чувствовать себя его мать, если решит, что это она обрекла его на страдания. Только одним способом он мог уберечь ее от душевных мук: окончить Академию и убедить всех, что он ничем не отличается от остальных.

Джеймс рвался домой. Ему не хотелось больше видеть ни единого лица в Академии. Он трус. Но, видимо, все-таки не настолько, чтобы сбежать от собственных терзаний и взвалить их на плечи матери.

Джеймс плакал, вытирая слезы краешком мантии дяди Джема, словно он был совсем крошкой, младше даже Люси. Он знал, что мама храбрая, но никогда не думал, что храбрость можно ощущать вот так: не как что-то прекрасное, а как чувство, которое может разорвать тебя на куски.

Если бы ты видел мир людей таким, каким его вижу я, – сказал дядя Джем. Шепот звучал прямо в голове у Джеймса. – Для меня в нем очень мало тепла и радости. Я очень далек от всех людей. В целом мире мне сияют лишь четыре теплые и радостные звезды. И они всегда горят для меня так ярко, что не дают забыть о том человеке, которым я когда-то был. Твоя мать, твой отец, Люси и ты. Ваша любовь. Биение ваших жизней. Ваш свет. Если тебя начнут упрекать за то, кто ты есть, никого не слушай. Ты – пламя, которое нельзя погасить. Ты – звезда, которую нельзя потерять. Ты – тот, кем был всегда. Этого достаточно и даже больше чем достаточно. А тот, кто смотрит на тебя и видит лишь тьму, – просто слепец.

– Слепее Безмолвных Братьев? – всхлипнул Джеймс.

Дядя Джем стал Безмолвным Братом, когда был еще очень молод, и вот что странно: на щеках его были начертаны руны, но глаза его, хоть и все время прятались в тени, зашиты все-таки не были. Хотя Джеймс все равно никогда не знал, что дядя видит – и видит ли вообще хоть что-нибудь.

В голове Джеймса раздался смех. Раз самому мальчику было сейчас точно не до смеха, значит, это смеялся дядя Джем. Джеймс позволил себе еще мгновение повисеть на нем и сказал сам себе, что не сможет попросить дядю Джема отвезти его домой, или в Город Молчания, или куда-нибудь еще, раз уж дядя не бросает его здесь, в Академии, полной незнакомцев, которым Джеймс никогда не нравился и которые теперь только сильнее его возненавидят.

Да, слепее Безмолвных Братьев, – согласился дядя Джем. – Потому что я тебя вижу, Джеймс. И всегда буду смотреть на тебя в поисках света.

Но если бы Джеймс мог представить, во что превратится его жизнь в Академии с того дня, он тут же бы попросил дядю отвезти его домой.

Он не ожидал, что, когда подойдет к столу, Майк Смит в ужасе вскочит на ноги.

– Иди садись с нами, – позвал испуганного мальчишку Клайв Картрайт, один из приятелей Аластора Карстерса. – Может, ты и простец, но по крайней мере не чудовище.

Майк тут же благодарно воспользовался приглашением.

Джеймс видел, как вздрогнула Эсме, когда он прошел мимо нее в вестибюле, и не стал больше причинять ей неудобство своим присутствием.

Все было бы не настолько плохо, если бы это происходило не в Академии. Не в этих священных залах, где дети росли и готовились к Восхождению или учились служить Ангелу.

Но Академия – школа, а школы все одинаковы, даже в мире Сумеречных охотников. Джеймсу уже доводилось читать о них; он знал, что однокашники запросто могут объявить кому-нибудь бойкот. Он знал, как ненависть, словно пожар, может распространяться по классу – например, ненависть к простецам и вообще ко всем, кто не такие, как Сумеречные охотники.

А Джеймс был совсем не такой. Настолько не такой, простецам и во сне не снилось. Настолько не такой, что Сумеречные охотники вряд ли бы в это поверили, если бы не видели собственными глазами.

Он вышел из комнаты Мэттью и стал спускаться в темноту. Ему выделили отдельную спальню, потому что даже простецы перепугались настолько, что отказывались спать с ним в одной комнате. Кажется, даже ректор Эшдаун его побаивалась.

Его боялись все.

Окружающие вели себя так, словно при виде него хотели осенить себя крестом, но потом вспоминали, что он хуже вампира и крест тут не поможет. Они вздрагивали, когда его взгляд останавливался на ком-нибудь из них, словно желтые дьявольские глаза Джеймса могли прожечь дыру в их душах.

Дьявольские Глаза.

Джеймс то и дело слышал этот шепот. Он и не думал, что станет жалеть о тех временах, когда его называли всего лишь Козликом.

Мальчик никогда ни с кем не разговаривал. Садился всегда на самые дальние места, ел быстро, как только мог, и торопливо убегал, чтобы остальным не приходилось за едой смотреть на него. Он крался по коридорам Академии, словно жуткая, наводящая ужас тень.

Дядя Джем стал Безмолвным Братом, потому что иначе он бы умер. У дяди Джема было свое место в мире, были друзья и дом, и самым страшным для него стало то, что он не мог отныне оставаться в том месте и с теми людьми, которых любил. После того как дядя навещал их, мать иногда подолгу стояла у окна, глядя на улицу, в конце которой исчезла фигура Джеймса Карстерса, а отец сидел в музыкальной комнате, не сводя глаз со скрипки, к которой никогда не прикасались ничьи пальцы, кроме пальцев дяди.

Вот она, трагедия жизни его родителей и дяди Джема.

А как быть, если у тебя в мире вообще нет своего места? Если некому тебя любить? Если не можешь быть ни Сумеречным охотником, ни магом, ни кем-то еще?

Тогда это, может быть, даже не трагедия. Это хуже.

Тогда, может быть, ты – никто?

Джеймс потерял покой и сон. Едва задремав, он нередко вскакивал, испугавшись, что сейчас провалится в другой мир – мир мрака, где он сам – всего лишь призрак среди призраков. Он не хотел знать, как это с ним случилось. И приходил в ужас от мысли, что это может повториться.

Наверное, те, кто окружал его здесь, в Академии, были бы рады, если бы это произошло. И надеялись, что это все-таки случится. И молились, чтобы он стал призраком и оставил их всех в покое.

Однажды утром Джеймс проснулся и понял, что больше ни мгновения не сможет выносить темноту и тяжесть каменных плит, нависающих над головой. Пошатываясь, он поднялся по лестнице и вышел во двор.

Джеймс думал, что ночь еще не закончилась, но небо на востоке уже посветлело от утренних лучей, а звезды исчезли с небосвода. Единственным цветом, разнообразившим белизну неба, был серый – темные тучи призраками вились вокруг убывающей луны. Чуть накрапывал дождь, холодными булавочными уколами впиваясь в кожу. Мальчик присел на каменную ступеньку крыльца у черного хода Академии, поднял ладони к небу и смотрел, как серебристые струйки просачиваются между пальцами. Он хотел бы, чтобы дождь смыл его с лица земли – раньше, чем наступит очередное утро.

Подумав об этом, Джеймс уставился на свою руку. И это случилось. Он почувствовал, как изменения волной прошли по его телу, и увидел, что ладонь стала темной и полупрозрачной. Капли дождя пролетали сквозь тень руки, словно ее тут и вовсе не было.

Джеймс задумался, что сказала бы Грейс, если бы могла его сейчас видеть.

А потом услышал, как хрустит гравий у кого-то под ногами, услышал глухие шаги бегущего человека. Вбитые отцом на тренировках рефлексы заставили его вытянуть шею, чтобы посмотреть, не преследует ли кто-нибудь этого человека, не попал ли он в беду.

Мэттью Фэйрчайлд бежал так, словно за ним гнались.

Странно. На нем была форма Сумеречных охотников, которую, Джеймс знал, блондин надел бы только под страхом смерти. Еще более странным казалось то, что Мэттью Фэйрчайлд занимался физическими упражнениями – по его собственным словам, совершенно несовместимыми с человеческим достоинством. Он бежал быстрее, чем бегал любой из студентов на тренировках – может, даже быстрее, чем все бегуны, которых когда-либо видел Джеймс. И на лице его застыла мрачная, упрямая решимость.

Недоуменно хмурясь, Джеймс наблюдал за Фэйрчайлдом. Наконец тот взглянул на небо, остановился и поплелся обратно к Академии. Испугавшись, что его сейчас обнаружат, Джеймс уже приготовился выпрыгнуть из укрытия и припустить к другой двери, но Мэттью не обратил на черный ход никакого внимания.

Вместо этого он подошел к стене Академии. Такой странный и серьезный в своей черной форме, со светлыми волосами, растрепавшимися от ветра и намокшими от дождя, Мэттью подставил лицо под струи воды, льющиеся с неба. Выглядел он в этот момент совершенно несчастным – ничуть не радостнее Джеймса.

Бессмыслица какая-то. У Мэттью Фэйрчайлда было все и всегда, а у Джеймса – даже меньше, чем ничего. И от этого он разозлился.

– Что с тобой стряслось? – крикнул он.

Мэттью вздрогнул всем телом, едва не подпрыгнув. Повернувшись к Джеймсу, он уставился на бывшего соседа по комнате немигающим взглядом.

– Чего?

– Возможно, ты все-таки успел заметить, что моя жизнь сейчас не подпадает под определение идеальной, – процедил Джеймс. – Так что, может, перестанешь ломать трагедию одного актера из-за каких-то пустяков и…

Мэттью больше не прислонялся к стене Академии, а Джеймс больше не сидел на ступеньке. Оба стояли, и на этот раз не на тренировочной площадке. Эрондейлу вдруг пришла в голову мысль, что они сейчас подерутся, – и если это случится, они могут здорово друг дружку изувечить.

– О, прошу прощения, Джеймс Эрондейл, – осклабился Мэттью. – Я и забыл, что тут никто не может даже слово сказать или вздохнуть, не подвергшись вашей объективной критике. Видимо, я действительно разыгрываю спектакль из-за каких-то пустяков, раз ты так говоришь. Ангелом клянусь, я бы с радостью поменялся с тобой местами! Вот сию же секунду.

– Ты бы поменялся со мной местами? – заорал Джеймс. – Какую чепуху ты несешь! Я и не знал, что ты такой тупой. Зачем бы тебе это понадобилось? И зачем ты вообще это сказал?

– Может, затем, что у тебя есть все, чего я хочу? – прорычал Мэттью. – А тебе это, кажется, даже не нужно.

– Что? – ошеломленно переспросил Джеймс. Он что, угодил в параллельный мир, где небо – это земля, а дни недели идут задом наперед? Потому что иного объяснения этому просто нет. – Что? Что у меня есть такого, чего не хватает тебе?

– Тебя отправят домой по первому же требованию, – ответил Фэйрчайлд. – Они всеми силами пытаются тебя выгнать. А меня, что бы я ни делал, никто никогда отсюда не вышвырнет. Ну, неудивительно. Не исключать же из Академии сына Консула.

Джеймс моргнул. Капли дождя скользили по лицу, вниз по шее, заливались за воротник, но он едва их чувствовал.

– Ты хочешь… чтобы тебя исключили?

– Я хочу домой, понятно? – выплюнул Мэттью. – Я хочу к отцу!

– Что? – так же ошеломленно снова переспросил Джеймс.

Мэттью мог как угодно оскорблять нефилимов, но что бы он ни сказал, ему все сходило с рук. Джеймс думал, что Фэйрчайлд просто развлекается таким образом, чего Джеймс никогда не мог себе позволить. Но ему и в голову не приходило, что на самом деле Мэттью ужасно несчастен. До сих пор он никогда даже не упоминал дядю Генри.

Лицо Фэйрчайлда перекосила гримаса, словно он вот-вот разрыдается. Он смотрел мимо Джеймса, куда-то далеко, а когда наконец заговорил, голос его был мрачен.

– Ты, наверное, думаешь, что Кристофер плохой. Мой отец гораздо хуже. В сто раз хуже Кристофера. В тысячу. Потому что опыт в этом деле у него куда больше, чем у Кристофера. Он рассеянный до невозможности и… и он не может ходить. Он может возиться с каким-нибудь новым устройством, или писать своему другу-магу в Америку об этом устройстве, или выяснять, почему какое-то из прежних устройств взорвалось, – и даже не замечать при этом, что у него уже горят волосы. Я не преувеличиваю и не шучу. Я лично тушил на нем волосы! Мама всегда занята, а Чарльз Буфорд вечно таскается за ней и изображает из себя начальство. Я – единственный, кто заботится об отце. Единственный, кто его слушает. Я не хотел уезжать в школу и бросать его, и я сделаю все, чтобы меня отсюда вышвырнули и я смог вернуться домой.

Джеймс хотел уже сказать: «А я не забочусь об отце. Это он обо мне заботится», – но испугался, что это может прозвучать слишком жестоко – учитывая, что Мэттью никогда не мог вот так запросто и безоговорочно положиться на своего отца.

Джеймс невольно задумался о том, что рано или поздно наступит время, когда отец перестанет казаться ему всезнающим, способным решить любую проблему и быть для сына всем на свете. От этой мысли ему стало неприятно.

– Значит, ты пытался сделать так, чтобы тебя отчислили? – еле ворочая языком, спросил Джеймс.

Мэттью нетерпеливо махнул рукой, словно раскалывая невидимую морковь невидимым ножом.

– Да. Это я и пытаюсь тебе сказать. Но они никогда этого не сделают. Я тут уже костьми лег, чтобы они поверили, что Сумеречного охотника из меня не выйдет, – но все это без толку. Что не так с ректором, спрошу я тебя? Ей что, крови хочется?

– Что Сумеречного охотника из тебя не выйдет… – повторил Джеймс. – Так, стало быть, ты… ты не веришь в весь этот бред о том, что насилие – это омерзительно, об истине, о красоте и об Оскаре Уайльде?

– Почему же? – торопливо возразил Мэттью. – Верю. Мне правда нравится Оскар Уайльд. И красота. И истина. Я по-прежнему считаю, что это дикая глупость – заявлять, что мы не можем быть художниками, поэтами, не можем создавать прекрасное. Будто бы все, что мы можем, – это убивать. Мой отец и Кристофер – гении, ты знал об этом? Настоящие гении. Как Леонардо да Винчи. Был такой простец, который…

– Я знаю, кто такой Леонардо да Винчи.

Мэттью покосился на него и улыбнулся. Это была та самая улыбка, плавно разгорающаяся, как восход солнца, и Джеймс почувствовал, как его захлестывают чувства, противостоять которым он не мог.

– Ну конечно знаешь, Джеймс, – отозвался Фэйрчайлд. – Я просто на секунду забыл, с кем разговариваю. В общем, отец с Кристофером реально потрясающие. Их изобретения уже изменили всю жизнь Сумеречных охотников, дали им новые способы передвижения и новое оружие для борьбы с демонами. Но все Сумеречные охотники всегда будут смотреть на них свысока. И никогда не поймут, что такого ценного они изобрели. А тех, кто хочет писать пьесы или рисовать великолепные картины, – тех они выкинут из своего общества, как приблудных щенков.

– И ты… ты хочешь этого? – нерешительно спросил Джеймс.

– Нет, – отозвался Мэттью. – Я рисую как курица лапой. И уж конечно, не умею писать пьесы. О моих стихах лучше вообще промолчать. Но я умею ценить искусство. Я – прекрасный зритель. Самый лучший в Англии.

– Но ты, наверное, мог бы стать… э-э… актером, – предположил Джеймс. – Когда ты говоришь, тебя слушают все. Особенно когда истории рассказываешь.

Да и лицо у Мэттью было такое, что он явно неплохо смотрелся бы на сцене.

– А что, отличная мысль, – поддержал Мэттью. – Но я бы все-таки не хотел, чтобы меня вышвырнули из Идриса. Иначе я не смогу видеться с отцом. И я правда считаю, что насилие – это омерзительно и совершенно бессмысленно, но… это единственное, в чем я по-настоящему преуспел. Строго говоря, мне это даже нравится. Так что перед нашими учителями я скорее притворяюсь. Жаль, что я не способен создавать прекрасное, делая мир красивее, вместо того чтобы раскрашивать его в цвета крови, чем я сейчас занимаюсь. Но это ты и так уже понял.

Он пожал плечами.

Джеймс понял, что драться им сегодня, похоже, не придется. Он отступил на шаг и вновь присел на ступеньку – просто чтобы не упасть.

– Я думаю, Сумеречные охотники могут нести в мир красоту, – сказал он. – Хотя бы тем, что спасают жизни. Я знаю, что уже говорил тебе об этом, но это и правда важно. Те люди, которых мы спасаем, – как знать, кто они? Любой из них может оказаться очередным Леонардо да Винчи, или Оскаром Уайльдом, или просто очень добрым человеком, который станет распространять вокруг себя красоту и гармонию. Или хотя бы просто тем, кто кого-то любит – или тем, кого кто-то любит, как ты своего отца. Может, ты и прав, что мы, Сумеречные охотники, в чем-то ограничены по сравнению с простецами и у нас нет таких возможностей, как у обычных людей, – но мы даем обычным людям возможность жить. Вот для чего мы рождены. Это наше преимущество и наша честь. И я не собираюсь убегать из Академии. Я вообще ни от чего не собираюсь убегать. Я могу вынести руны, и это делает меня Сумеречным охотником, – и я им стану, хотят нефилимы того или нет.

– Чтобы стать Сумеречным охотником, не обязательно было приезжать в Академию, – заметил Мэттью. – Вас же могли тренировать в Институте, как когда-то дядю Уилла. Вот чего я хочу. Потому что только так я смогу оставаться со своим отцом.

– Мог бы. Но… – Джеймс смутился. – Я не хочу, чтобы меня отправили домой. Мама захочет узнать, почему меня выгнали.

Мэттью некоторое время ничего не отвечал. Слышен был только звук льющегося сверху дождя.

– Я люблю тетю Тесс, – наконец вымолвил он. – Я никогда не бывал в Лондоне, потому что не хотел надолго оставлять отца. Но всегда хотел… хотел, чтобы она почаще приезжала в Идрис.

Эти слова стали для Джеймса очередным болезненным откровением – не то чтобы плохим, но, скорее, неприятным и неизбежным. Конечно, мать с отцом очень редко приезжали в Идрис. Конечно, Джеймс с Люси росли в Лондоне практически оторванными от остальной их семьи.

Потому что в Идрисе жили не только родственники. В Идрисе жили высокомерные Сумеречные охотники, которые считали маму недостойной ходить с ними по одним улицам, а отец никогда никому не позволил бы оскорблять свою жену.

И вот теперь все станет только хуже. Теперь люди станут шептаться, что свою заразу Тесс передала детям. Станут говорить ужасные вещи о Люси – о его маленькой, веселой и смешливой сестренке. Нет, ей нельзя учиться в Академии.

Мэттью откашлялся.

– Кажется, я могу тебя понять. Я, наверное, мог бы перестать завидовать тому, что ты можешь уехать из школы. Я, наверное, даже могу понять, что твои цели благородны. Но я все еще не понимаю, почему ты так явно показываешь, что терпеть меня не можешь. Знаю-знаю, ты совершенно необщительный тип и больше всего хотел бы забиться куда-нибудь с книжкой и так все время и сидеть, но для меня это просто кошмар. Довольно унизительно, знаешь ли. Большинству людей я нравлюсь, я тебе уже говорил об этом. Причем мне даже не нужно специально стараться.

– Да, ты очень хороший Сумеречный охотник, Мэттью, и тебя все любят, – отозвался Джеймс. – Спасибо, что объяснил.

– Я тебе не нравлюсь! – воскликнул Фэйрчайлд. – Хотя и пытался это изменить. А ты, похоже, непрошибаемый.

– Дело в том, – медленно произнес Джеймс, – что мне больше нравятся очень скромные люди. Не выпячивающие себя почем зря. Понимаешь?

Повисла пауза. Мэттью понадобилось несколько секунд, чтобы обдумать слова Джеймса. А потом он разразился хохотом. Эрондейл поразился, как радостно звучит этот смех. Отчего-то ему еще больше захотелось высказать Фэйрчайлду всю правду. Пусть даже унизительную для него самого.

Джеймс зажмурился и выпалил:

– Я тебе завидовал.

Когда он открыл глаза, Мэттью не сводил с него осторожного взгляда, словно ожидая какого-то подвоха.

– С чего вдруг?

– Ну, тебя-то никто не считает дьявольским отродьем.

– Да, но – только без обид, Джеймс! – тебя им тоже никто не считает. Кроме тебя самого, – внес ясность Мэттью. – Ты – уникальное явление в этой школе. Как скульптура цыпленка-воина, если бы она у нас была. Я, кстати, не нравился тебе еще до того, как всем стало известно, что ты «дьявольское отродье». Что ж, полагаю, ты просто щадил мои чувства. Очень мило с твоей стороны. Я пони…

– Я не необщительный тип, – перебил Джеймс. – Не знаю, с чего вдруг тебе в голову пришла такая идея.

– Видимо, из-за твоей необщительности, не? – предположил Мэттью.

– Я – книжный червь, – объяснил Джеймс. – Я все время читаю книги и понятия не имею, как разговаривать с людьми. Если бы я был девушкой и жил в прошлом веке, люди прозвали бы меня синим чулком. Хотел бы я уметь разговаривать с людьми так, как ты. Хотел бы, как ты, улыбаться людям и влюблять их в себя. Хотел бы рассказывать истории, да так, чтобы слушали все кругом. Хотел бы, чтобы люди толпились вокруг меня, куда бы я ни пошел. Нет, последнее, пожалуй, неправда, потому что люди меня все-таки немного пугают. Но я хотел бы делать все то же самое, что и ты, точь-в-точь. Хотел бы дружить с Томасом и Кристофером, потому что они мне нравятся и потому что, как мне кажется, мы с ними похожи, и сам хотел бы им нравиться. Ты завидуешь, что я могу в любой момент вылететь из школы? А я завидовал тебе с самого начала. Завидовал всему, что с тобой связано. И завидую до сих пор.

– Подожди, – перебил Мэттью. – Постой-ка. Я тебе не нравлюсь, потому что я слишком очарователен?

Он запрокинул голову и захохотал. Он хохотал, и хохотал, и хохотал, и никак не мог остановиться. Он даже подошел и сел на ступеньку рядом с Джеймсом – но его все равно разбирал смех.

– Хватит, Мэттью, – проворчал Джеймс. – Хорош смеяться. Я тут тебе душу открываю, делюсь самым сокровенным, а ты смеешься. Это, знаешь ли, очень обидно.

– Все это время у меня было отвратительное настроение, – наконец сказал Мэттью. – Ты думаешь, что до сих пор я был очаровательный? Да ты себе даже не представляешь…

Джеймс ткнул его кулаком в плечо, не в силах сдержать улыбку. Он видел, что Мэттью это заметил и очень собой гордится.

Чуть позже, за завтраком, Мэттью провел Джеймса прямо к своему столу, за которым сидели только Томас с Кристофером. Оба, кажется, были очень рады его видеть. Джеймс этому даже не удивился – слишком много сюрпризов свалилось на него за одно это утро.

– О, ты решил перестать ненавидеть Мэттью? – спросил Кристофер. – Очень рад. Тебе удалось задеть его за живое. Хотя мы не должны с тобой об этом разговаривать. – Он мечтательно уставился на корзину с хлебом, словно это была потрясающая картина. – Прости, я забыл.

Томас положил голову на стол.

– И как же у тебя это получилось?

Мэттью дотянулся и похлопал Томаса по спине, а другой рукой выхватил из-под руки Кристофера горящую свечу – иначе рукав точно загорелся бы, – и с виноватой улыбкой передал свечу Джеймсу.

– Если когда-нибудь увидите Кристофера рядом с открытым огнем, держите его подальше от пламени. Ну, или пламя уберите подальше от него. Творите добрые дела вместе со мной. А то мне вечно самому приходится быть начеку.

– Должно быть, это нелегко, когда тебя все время окружают… м-м… обожатели, – заметил Джеймс.

– Ну-у… – протянул Мэттью и помолчал. – Может быть… – он снова помолчал. – Может, я и правда немного… хватил лишку. «Ты что, не хочешь дружить со мной? Но ведь остальные-то уже дружат. Так что ты совершаешь большую ошибку». Может, я действительно перестарался? Вполне вероятно.

– Ты закончил? – спросил Томас. – Слава Ангелу. Ты же знаешь, как меня нервирует, когда вокруг много народа! Ты знаешь, что я никогда не могу придумать, что бы им сказать! Я не остроумен, как ты, не могу оставаться выше всего этого, как Джеймс, и не витаю вечно в облаках, как Кристофер. Я приехал в Академию, чтобы сбежать от собственных сестер, которые вечно мной помыкали, но даже сестры бесили меня куда меньше, чем эти летающие кругом тараны и вечные сборища по вечерам. Можно мы хоть иногда будем сидеть в тишине и покое?

Джеймс уставился на Томаса.

– Неужели кто-то и вправду считает, что я «выше всего этого»?

– Нет. Большинство считает тебя «дьявольским отродьем», – с готовностью отозвался Мэттью. – Или уже забыл?

Томас как будто хотел снова повесить нос, но воспрянул духом, увидев, что Джеймс на него не обиделся.

– А почему они так считают? – вежливо вклинился Кристофер.

Джеймс удивленно воззрился на него.

– Потому что я превратился из живого человека в призрачную тень?

– О-о, – отозвался Кристофер. Его задумчивые лавандовые глаза на мгновение сфокусировались. – Это очень интересно, – обратился он к Джеймсу. – Может, ты разрешишь нам с дядей Генри поставить на тебе кое-какие эксперименты? Мы могли бы начать прямо сейчас.

– Нет, не могли бы, – возразил Мэттью. – Никаких экспериментов до завтрака. Добавь это в свой список, Кристофер.

Кристофер вздохнул.

Вот так у Джеймса и появились друзья. Он полюбил Томаса с Кристофером именно так, как всегда себе представлял.

Но из новых друзей Мэттью все-таки нравился ему больше всех. Фэйрчайлд всегда охотно разговаривал о книгах, которые Джеймс прочел, или рассказывал им истории – ничуть не хуже тех, что в книгах. Он всегда старался разыскать Джеймса, когда того по тем или иным причинам с ними не было, и столь же усердно защищал Джеймса от остальных, когда они были все вместе. Прежде Эрондейлу почти не о чем было писать домой, а теперь во всех своих письмах он рассказывал о Мэттью Фэйрчайлде.

Правда, Джеймс подозревал, что Мэттью, скорее всего, испытывает к нему только жалость. Ведь он всегда присматривал за Кристофером и Томасом – так же заботливо, как за своим отцом. Мэттью просто был добр.

Но теперь все шло именно так, как должно было пойти с самого начала. Теперь Джеймс с огромным удовольствием разделил бы комнату с Мэттью – если бы этот вопрос сейчас вообще стоял.

– Почему тебя зовут Дьявольскими Глазами, Джеймс? – однажды спросил Кристофер, когда они все сидели вокруг стола и изучали рассказ Рагнора Фелла о Первых Договорах.

– Потому что у меня золотые глаза, словно горящие зловещим адским пламенем, – ответил Джеймс. Он как-то подслушал эту фразу у одной из учениц и посчитал, что это звучит очень поэтично.

– А-а, – протянул Кристофер. – Стало быть, ты похож на своего дедушку? Того, который демон, я имею в виду.

– Слушай, нельзя вот так запросто спрашивать у человека, похож ли он на своего дедушку-демона! – возмутился Томас. – В следующий раз ты, видимо, спросишь профессора Фелла, не похож ли он случаем на одного из своих родителей – того, который демон! Ой, ты только смотри не задавай ему этот вопрос! У него язык раздвоенный, как у змеи, – кто его знает, вдруг он и ужалить может?

– Фелл? – заинтересовался Кристофер.

– Наш учитель, – отозвался Мэттью. – Зеленый.

Кристофер, казалось, искренне удивился:

– У нас есть зеленый учитель?

– Джеймс похож на своего отца, – неожиданно заявил Фэйрчайлд и задумчиво перевел на Джеймса взгляд сощуренных смеющихся глаз. – Или будет похож, когда покажется из-за книги и перестанет смахивать на обложку, торчащую углами во все стороны.

Джеймс медленно поднял открытую книгу еще выше, чтобы совсем спрятать лицо, но тайно порадовался тому, что услышал.

Теперь, когда Джеймс подружился с Мэттью, многие переменили о нем свое мнение. Эсме, перехватив Джеймса в одном из темных углов, извинилась за то, что Майк выставил себя идиотом. И попросила, чтобы он, Джеймс, не толковал это проявление дружеского участия в каком-то романтическом смысле.

– Потому что вся моя нежность – для Мэттью Фэйрчайлда, – добавила она. – Пожалуйста, замолви там за меня словечко.

Жизнь с каждым днем становилась все лучше и лучше. Но до идеала ей было еще далеко. Некоторые по-прежнему его боялись, по-прежнему шипели в спину «Дьявольские Глаза» и бормотали что-то о нечистых тенях.

– Pulvis et umbra sumus, – однажды вслух заметил Джеймс, когда услышал уже неприлично много шепотков. – Отец иногда это повторяет. Мы – всего лишь прах и тени.

Некоторые ученики принялись тревожно переглядываться.

– Что он сказал? – громким взволнованным шепотом спросил Майк Смит.

– Это не язык демонов, клоун, – резко ответил Мэттью. – Это латынь.

Но несмотря на все усилия Фэйрчайлда, шепотки раздавались все громче и громче. Джеймс ждал неминуемой катастрофы.

А потом настало время очистить лес от демонов.

– Я встану в пару с Кристофером, – тоном смирившегося узника заявил Томас на следующей тренировке.

– Отлично. Я тогда выбираю Джеймса, – отозвался Мэттью. – Он все время напоминает мне о благородстве Сумеречных охотников. Не дает сбиться с пути истинного. Если я когда-нибудь с ним расстанусь, мне тут же придется разрываться между истиной и красотой. Так что никуда тут не денешься.

Преподаватели, кажется, были ужасно рады, что Мэттью Фэйрчайлд теперь принимал участие в тренировках, кроме тех, которые устраивались исключительно для элиты. На них, как сообщал Томас, Мэттью по-прежнему оставался совершенно безнадежным.

Джеймс понятия не имел, почему преподаватели так беспокоились. Ведь очевидно же было, что, стоит только кому-нибудь из них оказаться в опасности, Мэттью тут же грудью встанет на защиту.

Эрондейл лишний раз порадовался, что Фэйрчайлд идет с ними, когда они все отправились в лес. День был ветреный, и Джеймсу казалось, что каждое дерево наклоняется, чтобы провыть ему в ухо что-то угрожающее. Старшекурсники развесили по деревьям пиксиды – ящики-ловушки с самыми маленькими и практически не опасными демонами. Но все-таки это были настоящие пиксиды с настоящими демонами, и студентам предстояло сражаться с ними. Такие ловушки уже практически вышли из употребления, но по-прежнему иногда использовались для безопасной перевозки демонов с места на место. Хотя, конечно, употреблять в одном предложении слова «безопасный» и «демоны» по меньшей мере странно.

Тетушку Джеймса, Эллу, которую он даже никогда и не видел, убил демон из такого точно ящика, когда она была совсем маленькой, младше, чем Джеймс сейчас.

Казалось, даже деревья нашептывают им о демонах.

Но Мэттью шел рядом, тоже вооруженный с головы до ног. Джеймс был практически уверен, что он сам сможет убить маленького, лишенного практически всей своей силы демона. А раз уж он был уверен в себе, то в Мэттью сомневаться ему и вовсе не стоило.

Они ждали, прислушиваясь; шли вперед; снова прислушивались. Среди деревьев раздалось шуршание, через пару секунд оказавшееся всего лишь возней одинокого кролика и шелестом ветра в ветвях.

– Может, старшекурсники забыли открыть наш буфет с демонами, – предположил Мэттью. – Ведь сегодня прекрасный весенний день. В такое время голова забита любовью и цветочками, а не демонами. Хотя кто я такой, чтобы судить…

Он резко замолчал и сжал руку Джеймса, крепко сплетя пальцы. Джеймс посмотрел туда же, куда смотрел друг, и увидел то, что Мэттью заметил в вереске.

Клайв Картрайт, друг Аластора.

Мертвый.

Глаза у него были открыты, пялились в пустоту. Одной рукой он сжимал пустую пиксиду.

Джеймс вцепился в руку Мэттью и потянул его по кругу, лихорадочно оглядываясь и выжидая, не появится ли откуда-нибудь демон. Он мог точно сказать, что тут случилось. Клайв решил: пусть-ка Дьявольские Глаза чуть поволнуется – все равно демоны не тронут себе подобного. А он тем временем избавится от «дьявольского отродья» раз и навсегда, отправив по его следу демона посерьезнее.

Но все пошло немного не так.

Джеймс не смог бы определить, что это был за демон, но вопрос отпал сам собой, когда монстр выступил им навстречу из лесной чащи.

Ветис. Очень похожий на человека, но не совсем. Его серое чешуйчатое тело шуршало по опавшим листьям. Демон поднял руки, увенчанные головами, похожими на змеиные; они принюхивались, как пойнтеры на охоте.

Джеймс перешел в форму тени совсем легко, даже не задумавшись, словно нырнул в воду, чтобы спасти тонущего. Невидимый, мальчик подбежал к ветису, занес меч и отсек с руки демона одну из его принюхивающихся голов. Повернувшись к следующей голове, он собрался уже позвать Мэттью, но оглянулся и ясно, несмотря на искрящуюся серость мира вокруг, разглядел друга. Мэттью уже вступил в схватку, напряженный и взвинченный. Глаза его сузились; в их глубине Джеймс разглядел решительность, которая всегда пряталась за смехом и становилась видна только в такие вот моменты.

Мэттью выстрелил ветису прямо в голову – в голову монстра с красными глазами и острыми зубами, сидящую на короткой шее. Джеймс тем временем отрубил с руки демона оставшуюся голову. Ветис покачнулся и рухнул на бок, дергаясь, словно в припадке.

Джеймс понесся через лес, через ветер и шепот листвы. Он уже ничего не боялся. Мэттью бежал следом за ним. Аластор и второй его приятель оты скались в чаще – прятались за деревьями. Джеймс подполз к ним – тень среди танцующих теней деревьев, колеблемых ветром, – и приставил к горлу Аластора меч.

Пока Джеймс держал оружие, лезвие никто не мог увидеть. Зато остроту его Аластор отлично чувствовал. Он резко вдохнул.

– Мы этого не хотели! – крикнул друг Карстерса, оглядываясь по сторонам дикими от ужаса глазами. Аластору хватило ума ничего не говорить – иначе лезвие вонзилось бы ему в горло. – Это все Клайв придумал! Он сказал, что все-таки заставит тебя уехать отсюда! Он хотел только напугать тебя!

– Кого напугать? Меня? – прошептал Джеймс. Друг Аластора нервно вздохнул – шепот доносился, казалось, отовсюду и ниоткуда. – Я не из тех, кого можно напугать. Если вы опять за мной пойдете, из нас троих пострадаю не я. Вон отсюда!

Дуэт, еще совсем недавно бывший трио, как ветром сдуло.

Джеймс одной рукой сжал рукоятку меча, другой оперся на шершавый ствол дерева и пожелал вернуться обратно, в мир цельности и солнечного света. Вновь став самим собой, он обнаружил, что Мэттью не сводит с него взгляда. Фэйрчайлд все время знал, где Джеймс находился.

– Джейми, – произнес Мэттью, немного нерешительно, но явно восхищенно. – Это было потрясающе.

– В последний раз меня звали Джеймс, – напомнил он.

– Ну уж нет. Я буду некоторое время называть тебя Джейми, потому что ты только что продемонстрировал свою темную силу. От «Джейми» я чувствую себя лучше.

Джеймса затрясло от смеха, и на губах Мэттью тоже появилась улыбка.

Но ни тот, ни другой не вспомнил, что в лесу погиб студент Академии. А Сумеречные охотники, перепуганные демонами и подозрительно относившиеся к любым проявлениям демонического вокруг себя, обязательно должны были обвинить кого-нибудь в смерти Клайва Картрайта.

Джеймс ничего об этом не знал, пока на следующий день ему не сообщили, что его родители обо всем проинформированы и что он, Джеймс Эрондейл, официально исключен из Академии.

Пока не приехал отец, его держали взаперти в лазарете – потому что во всей Академии только здешние двери запирались на засов.

Заглянула Эсме. Обняла Джеймса и пообещала обязательно увидеться с ним после Восхождения.

Тяжело шагая, вошел Рагнор Фелл, и на какое-то мгновение Джеймсу показалось, что маг сейчас начнет спрашивать у него домашнее задание. Вместо этого Рагнор остановился у кровати и медленно покачал рогатой головой.

– Я ждал, что ты придешь ко мне за помощью, – сказал он. – Надеялся, что из тебя мог бы получиться маг.

– Никогда не хотел быть магом. Вообще никем не хотел быть, кроме Сумеречного охотника, – беспомощно ответил Джеймс.

Рагнор отозвался – обычным, внушающим отвращение голосом:

– Все вы, Сумеречные охотники, такие.

Пришли Томас с Кристофером. Кристофер приволок корзину фруктов – он почему-то решил, что Джеймс в больнице, потому что заболел. Томасу пришлось несколько раз извиняться за кузена.

Но с Мэттью Джеймс так и не увиделся, пока не приехал отец.

На этот раз Уилл Эрондейл вовсе не стремился очаровать ректора. Пока он шел в лазарет мимо сияющих серых стен Академии, под ликом ангела в витраже, с лица его не сходило мрачное выражение. Отец несся по залам и лестницам, словно бросал вызов тем, кто посмел обидеть Джеймса.

Но Джеймс знал, что никто никогда этот вызов не примет. Они всегда будут только шептаться у него за спиной.

– Ты должен был нам сказать, Джейми, – заметил отец. – Но Джем объяснил, почему ты этого не сделал.

– Как мама? – прошептал Джеймс.

– Плакала, когда Джем все рассказал. Заявила, что ты всегда был ее сладким мальчиком. Сдается мне, она всерьез вознамерилась задушить тебя в объятиях, а потом запечь в пироге.

– Люблю пироги, – наконец отозвался Джеймс.

«Все мучения, все благородные попытки избавить ее от терзаний – ради чего все это?» – думал Джеймс, выходя из дверей Академии. Да, он избавил маму от боли – на месяц или два, но не более того. Он надеялся только, что это не полный провал, надеялся, что дядя Джем по-прежнему считает, что оно того стоило.

Он увидел Мэттью, стоящего посередине двора. Руки Фэйрчайлд засунул в карманы; лицо его сияло радостью. Мэттью пришел сказать «до свидания». Что ж, ради того, чтобы подружиться с ним, определенно стоило остаться здесь хотя бы на это короткое время.

– Тебя исключили?

Вопрос показался Джеймсу бестолковым.

– А ты как думаешь? – он взглядом указал на отца и на чемодан, который держал в руках.

– Думаю, да, – Мэттью энергично закивал, так что его приглаженные волосы тут же взъерошились и теперь торчали в совершенно разных направлениях. – Но я же должен сыграть роль до конца. К тому же хотел окончательно убедиться. Видишь ли, Джеймс, дело в том, что…

– Это случайно не Аластор Карстерс? – спросил отец, вскинув голову.

Аластор крался мимо них, упорно избегая встречаться с Джеймсом глазами. Он никак не отреагировал на улыбку Уилла Эрондейла. Кажется, больше всего его в этот момент занимали каменные плиты, которыми был вымощен школьный двор.

– Хотел просто сказать… попросить прощения за все, – пробормотал Аластор. – Удачи.

– О, – Джеймс не сразу нашелся с ответом. – Спасибо.

– Ты только не обижайся, старина, – сказал ему Мэттью, – но я тут решил чуть пошутить и перетащил все твои вещи в южное крыло. Ума не приложу, зачем я это сделал? Мальчишество, не иначе.

– Что ты сделал? – Аластор с изможденным видом воззрился на Мэттью и тут же исчез, словно его и не бывало.

Фэйрчайлд повернулся к отцу Джеймса и выразительно пожал ему руку.

– О, мистер Эрондейл! – воскликнул он. – Пожалуйста, возьмите меня с собой!

– Это, видимо, тот самый Мэттью? – уточнил отец и попробовал высвободить руку. Мэттью вцепился в него с нечеловеческой решительностью.

Джеймс улыбнулся. Надо было, наверное, предупредить отца о решительности Фэйрчайлда.

– Видите ли, – продолжал Мэттью, – меня тоже исключили из Академии Сумеречных охотников.

– Тебя исключили? – изумился Джеймс. – Когда? За что?

– Приблизительно четыре минуты назад, – ответил Мэттью. – Я нарушил собственное честное слово и взорвал южное крыло Академии.

Джеймс с отцом поглядели на южное крыло. Оно стояло неподвижно, с таким видом, что можно было быть уверенным – ему и в следующую сотню лет ничего не сделается.

– Надеялся, что до этого не дойдет, но… увы. Я дал Кристоферу определенные вещества, которые он, точно знаю, превратит во взрывчатку. Я очень аккуратно все отмерил, убедился, что детонация будет медленной, и взял с Томаса клятву, что он отведет Кристофера куда-нибудь подальше. Я даже оставил записку, в которой беру всю вину на себя. Только маме не хочу ничего объяснять. Пожалуйста, возьмите меня к себе в лондонский Институт, я буду там учиться вместе с Джеймсом!

– Шарлотта с меня голову снимет, – озабоченно заметил Уилл Эрондейл.

Но прозвучало это не очень уверенно. Мэттью явно провоцировал его, и отец наслаждался открывшейся возможностью совершить не очень законный поступок. К тому же он не больше других мог противиться фирменной улыбке Фэйрчайлда.

– Пап, пожалуйста, – тихо попросил Джеймс.

– Мистер Эрондейл, прошу вас! – взмолился Мэттью. – Мы не можем разлучиться.

Джеймс мысленно приготовился услышать уже известный ему пассаж об истине и красоте, но вместо этого Мэттью с совершенно обезоруживающей простотой заявил:

– Мы собираемся стать парабатаями.

Джеймс уставился на него.

– Ах, вот как! – сказал отец.

Мэттью одобряюще кивнул и так же одобряюще улыбнулся.

– Тогда между вами никто не должен стоять, – заметил Уилл Эрондейл.

– Никто. – Произнося «никто», Фэйрчайлд помотал головой, потом еще раз – для убедительности. Выражение его лица в этот момент иначе как ангельским было не назвать. – Вот именно, что никто.

– Что ж, хорошо, – сдался отец. – Все залезайте в карету.

– Пап, ты же не украл снова у дяди Габриэля карету? – спросил Джеймс.

– Ну что ж поделать. Ты ведь попал в беду. Он бы с радостью одолжил мне эту карету, если бы я попросил, – ответил Уилл Эрондейл.

Он подсадил Мэттью, потом взвалил его громадный чемодан на положенное место и крепко привязал. Озадаченно глянул на багаж – по-видимому, у Мэттью чемодан был намного тяжелее, чем у Джеймса.

Потом отец помог Джеймсу взобраться в карету рядом с Мэттью, запрыгнул сам и разобрал вожжи. Они поехали.

– Когда взрываются здания, могут летать всякие обломки, – заметил отец. – Нас может ранить. – Казалось, эта мысль доставляла ему неимоверное удовольствие. – Надо будет по пути домой сделать остановку и заглянуть к Безмолвным Братьям.

– По-моему, это лиш… – начал Мэттью, но тут же схлопотал ощутимый тычок локтем от Джеймса. Фэйрчайлду еще только предстояло узнать о взаимоотношениях Уилла Эрондейла с Безмолвными Братьями. К тому же теперь, когда Мэттью чуть ли не самолично взорвал Академию, у него не осталось никакого права судить о том, что лишнее, а что нет.

– Я тут подумал, что мы могли бы делить наше учебное время между моим домом и лондонским Институтом, – продолжал Мэттью. – Я имею в виду дом Консула. Там никто тебя не обидит, и все постепенно привыкнут к тому, какой ты есть.

Джеймс понял, что Мэттью, похоже, действительно собирался учиться вместе с ним. Он уже все решил и распланировал. А если Джеймс будет чаще приезжать в Идрис, то, может, и с Грейс тоже будет видеться не так редко, как сейчас.

– А мне нравится эта идея, – отозвался он. – Я знаю, что ты хочешь больше времени проводить с отцом.

Мэттью осклабился. За спинами у них грохнул взрыв – взлетело на воздух южное крыло Академии. Карету чуть тряхнуло.

– Мы не… мы не обязаны становиться парабатаями, – вдруг сказал Мэттью, так тихо, что его едва было слышно за грохотом взрыва. – Я так сказал, чтобы твой отец не смог отказаться и взял меня с вами, но мы… в общем, мы не обязаны это делать. В смысле, мы можем, но если только ты… если только ты сам этого хочешь.

Джеймс подумал: когда-то он хотел, чтобы у него появился друг, такой же, как он сам, – скромный, тихий, застенчивый. Вместо этого у него появился Мэттью – душа всех вечеринок и король расчесок, но неожиданно и потрясающе добрый. Мэттью, который старался стать и оставаться его другом. Который видел Джеймса, даже когда тот становился тенью.

– Да, – просто ответил он.

– Что? – переспросил Мэттью, который всегда знал, что сказать, и никогда не терялся.

– Я хочу, – сказал Джеймс и взял обоих под руки: с одной стороны вцепился в рукав отцовского пальто, с другой – в Мэттью.

И так они ехали до самого дома.

– Стало быть, Джеймс нашел своего парабатая, и все получилось просто замечательно, – подытожил Саймон. – Потрясающая история.

Из длинного рассказа он уже успел понять, что Джеймс был не кем иным, как сыном Терезы Грей. Так странно было об этом думать. Казалось, что этот мальчик и его друг стоят вот здесь, совсем рядом. Джеймс Саймону очень понравился. И Тесс, конечно, тоже.

И хотя постепенно пробуждающиеся воспоминания подсказывали, что он далеко не всегда хорошо относился к Джейсу Эрондейлу, – сейчас этот высокомерный блондин Саймону все-таки нравился.

Катарина закатила глаза – так сильно, что Саймону почудилось, будто они скрипнули в глазницах.

– Нет, Саймон. Академия выгнала Джеймса Эрондейла за то, что он был не таким, как все. И людям, которые его любили, пришлось последовать за ним до самого конца. Заметь, что тем, кто вышвырнул его, все-таки пришлось перестраивать целое крыло этой их драгоценной Академии.

– Угу, – согласился Саймон. – Простите мне мою непонятливость, но в чем мораль этой истории? «Вали, вали отсюда, и как можно быстрее»?

– Может быть, – не стала спорить Катарина. – А может, мораль – «доверяй своим друзьям». А может – «важно не то, что люди делали раньше, а то, что мы сегодня стремимся добиться успеха». А может – «ты должен разбираться со своими проблемами сам». Неужели ты думаешь, что все уроки так легко понять? Не будь ребенком, светолюб. Ты больше не бессмертный. У тебя просто нет времени, чтобы тратить его впустую.

Саймон расценил ее слова как разрешение уйти, и торопливо запихал книги в сумку.

– Спасибо за рассказ, мисс Лосс.

Он бросился вниз по лестнице и выскочил на улицу, но, конечно, уже опоздал. Как будто он заранее знал, что опоздает.

Саймон успел сделать всего лишь несколько шагов от двери, когда увидел отстой. Студенты-простецы рука об руку возвращались в Академию – усталые, грязные, слегка покачивающиеся на газоне тренировочной площадки. Впереди шла Марисоль, под ручку с Джорджем. Вид у нее был такой, словно кто-то попытался выдрать девушке все волосы.

– Где тебя носило, Льюис? – крикнула она. – Хоть бы было кому нам поаплодировать. Мы победили!

На некотором отдалении от них брела элита. Джон казался совершенно несчастным, и вид его наполнил душу Саймона глубоким удовлетворением.

«Доверяй своим друзьям», – сказала Катарина.

На занятиях он мог бы выступать от лица всех простецов – и его наверняка никто бы не одернул. Но куда важнее было, чтобы Джордж, Марисоль и Сунил тоже могли говорить за себя безо всяких помех. Саймон не хотел, чтобы они потерялись в его тени только потому, что все считают его особенным, не таким, как другие простецы, бывшим светолюбом и бывшим героем. Они все хотят стать героями – и прекрасно могут с этим справиться без него.

В истории, рассказанной Катариной, скрывалось еще кое-что, о чем Саймон догадался только сейчас.

Эту историю она слышала от своего погибшего друга Рагнора Фелла.

Катарина слушала истории своих друзей, точно так же как Джеймс Эрондейл слушал истории своего отца. А если есть кому рассказывать услышанную некогда историю, снова и снова, – значит, тот, от которого ты ее впервые услышал, не потерян. Значит, он жив в твоей памяти – и в памяти тех, кто тебя слушает.

«Наверное, стоит написать Клэри письмо, – думал Саймон, – как я написал Изабель». Наверное, стоит поверить, что она действительно его любит, несмотря на то, сколько раз он ее подводил. Наверное, он уже готов услышать рассказ – о себе самом и о ней.

Потому что он не хотел потерять друга.

Саймон как раз писал письмо Клэри, когда в комнату, вытирая волосы полотенцем, ввалился Джордж. Похоже, он все-таки рискнул принять душ в подвальной ванной.

– Привет, – сказал Саймон.

– Эй, а где тебя носило, пока мы играли? – спросил Лавлейс. – Я уж решил, что ты не вернешься, и мне придется водить дружбу с Джоном Картрайтом. Но поскольку мысль о дружбе с Джоном повергла меня в отчаяние, я решил отыскать одну из лягушек, которые у нас тут обитают. Да-да, не спорь, они тут водятся. Я бы надел на нее маленькие лягушачьи очочки и назвал Саймоном 2.0.

Саймон пожал плечами, не совсем уверенный, стоит ли на это что-то отвечать.

– Катарина задержала меня после лекции.

– Ты смотри, поосторожнее там с ней. А то, сам знаешь, слухи у нас тут расползаются на раз-два, – посоветовал Джордж. – Только не подумай, что я тебя осуждаю. Она такая… лазурно-очаровательная.

– Катарина рассказала мне длинную историю о молодых Сумеречных охотниках и о парабатаях. Что ты вообще думаешь об этой штуке… в смысле, о парабатаях? Руна парабатаев похожа на браслет дружбы, который ты никогда не сможешь снять.

– Думаю, что звучит неплохо, – отозвался Джордж. – Хотел бы я, чтобы кто-нибудь всегда прикрывал мне спину. Чтобы я всегда мог рассчитывать на него, когда этот страшный мир становится еще страшнее.

– Звучит так, словно у тебя уже есть кандидатура на эту роль.

– Вообще-то есть. Я бы хотел, чтобы это был ты, Сай, – неуверенно улыбнулся Джордж. – Но я знаю, что ты бы не согласился. И точно знаю, кого бы ты выбрал. Так что все в порядке. Лягушка-Саймон все равно никуда не денется, – задумчиво добавил он. – Хотя я не уверен, что Сумеречным охотникам он подойдет.

Саймон рассмеялся шутке, смягчившей неловкий момент.

– Ну, как тебе здешний душ?

– У меня для тебя есть одно слово, – ответил Джордж. – Печальное, очень печальное слово. Песчаный. Но мне все-таки пришлось принять этот душ. Я просто лопался от грязи. Наша победа поразительна, но какой ценой она нам далась! Почему все Сумеречные охотники такие гибкие, Саймон? Почему?

Джордж продолжал жаловаться на чрезмерный энтузиазм Джона Картрайта, к которому, по счастью, прилагалось абсолютное неумение играть в бейсбол, но Саймон его уже не слушал.

Очередное воспоминание вспыхнуло в мозгу, как это иногда случалось, словно Саймона ударили ножом. «Я люблю тебя», – сказал он тогда Клэри. Потому что думал, что скоро умрет. И хотел, чтобы это оказались последние его слова перед смертью. Самые правдивые слова на свете, которые Саймон мог сказать.

Все это время он думал о двух своих возможных жизнях; в действительности же никаких двух жизней у него никогда не было и не могло быть. Он помнил только одну настоящую жизнь, с настоящими воспоминаниями и настоящим лучшим другом. Помнил детство, когда они с Клэри, взявшись за руки, переходили через дорогу. Помнил последний год, когда Джейс спас ему жизнь, когда он сам спас жизнь Изабель и когда рядом была Клэри. Клэри. Всегда Клэри.

Другая жизнь, так называемая нормальная, в которой не было места лучшим его друзьям, – фальшивка. Она напоминала огромный гобелен, изображавший сцены из его жизни, сотканные из нитей всех цветов радуги, за исключением только одной, самой яркой.

Саймону нравился Джордж, нравились все новые друзья, которые появились у него в Академии, но… Но Джордж – не Джеймс Эрондейл. И он, Саймон, не станет отказываться от старых друзей ради новых.

Ведь настоящие друзья у него были всегда. Еще до того, как он тут оказался.

Друзья и в жизни, и в смерти, и в том запутанном клубке, в который превратились его воспоминания. Другие Сумеречные охотники уже были частью его жизни – особенно Клэри. Именно Клэри – та самая нить, которой не хватает в гобелене, яркая, уверенно ведущая его от самых первых воспоминаний к самым последним. Без нее из узора жизни Саймона выпадают целые куски, и их уже никогда не вернуть.

«Мой лучший друг», – подумал Саймон. Еще одно, ради чего стоит жить в этом мире, ради чего стоит быть Сумеречным охотником. Может, она и не захочет стать его парабатаем. Это понятно – Саймон далеко не подарок. Но если бы он окончил эту школу, если бы ему удалось стать Сумеречным охотником, он смог бы вернуть все воспоминания о своем лучшем друге.

И тогда он смог бы предложить ей такие же узы, которые связали Джейса с Алеком или Джеймса Эрондейла с Мэттью Фэйрчайлдом. По крайней мере, он смог бы спросить Клэри, согласится ли она провести ритуал и произнести те самые слова, которые возвестят всему миру, что они связаны с ней крепко-накрепко, отныне и навсегда.

По крайней мере спросить.