Книга: Тайна древлянской княгини
Назад: Глава 5
Дальше: Глава 7

Глава 6

Из жителей Киева приезду Предславы наиболее обрадовалась княгиня Яромила. Оторванная от родины, она высоко ценила каждую каплю крови своего рода, каждого человека, который укреплял корни ее детей в этой чужой для них земле, где не жили их чуры и не высились могилы их предков. Дочь родной сестры была для нее настоящим сокровищем, и она обрадовалась Предславе не менее, чем могла бы обрадоваться родная мать.
За последние четыре года Предслава нередко встречалась с Ольговым семейством – в Киеве или Коростене – и уже довольно хорошо знала их: самого Ольга, его жен, его сына Свенельда и двух дочерей. Кроме того, здесь собралось немало прочей родни: из Ладоги приехал вуй Велем с дружиной, из радимичского Гомья – воевода Белотур, двоюродный брат Предславиного отца. Прибыли двое младших полянских князей – Унебор черниговский и Берислав переяславльский с нарочитыми людьми своих земель. Не только княжий двор, но и дома знатных киевлян, гостиные дворы оказались забиты, на Подоле было не протолкнуться. В последние годы Подол, прежде пустынная низина, уже выглядел отдельным поселением – столько изб, клетей и дворов там появилось. Даже наводнения при разливах Днепра, время от времени смывающие постройки, уже не могли прогнать отсюда людей. Торговые связи ширились, каждый год через Киев проходили, проезжали и проплывали сотни торговых гостей, святилище Велеса процветало от многочисленных подношений. Теперь Киев стал даже больше Коростеня, и Предслава с трудом верила, когда ей рассказывали, что всего лет двадцать назад, в годы молодости ее матери, было наоборот.
Успели почти в последний день: на следующее утро было назначено прощание невесты и жениха с прежней волей, а еще через день сама свадьба. Толком отдохнуть Предславе не удалось: ее поместили в избе самих Ольга и Яромилы, где постоянно толпился народ. Такой чести она совершенно не ждала, поскольку тут же жил Свенельд – жених, которому накануне свадьбы не следовало общаться с вдовой. Но князь Ольг не придал этому значения: он верил, что его удачи хватит для защиты семьи.
– Здесь жили твои родители, ты появилась на свет в этом доме и имеешь полное право быть принятой под этим кровом, что бы с тобой ни случилось, – сказал он Предславе. – Никто не назовет тебя неудачливой – судя по тому, что я вообще вижу тебя здесь, и по тому, что я слышал.
Он сказал правду: этот дом был для Предславы родным, но ее увезли отсюда, когда ей было всего три года, и она почти его не помнила, а что помнила – не узнавала. В те давние года и клеть казалась просторнее, и вся утварь – крупнее. Оглядываясь, она не вспоминала детство, а ощущала лишь, какие большие перемены принесли Киевской земле последние два десятилетия. Вместо потомков Кия, к которым со стороны матери относился ее отец, князь Аскольд, здесь давно и прочно утвердился пришелец, русин Ольг, в прошлом – Одд Хельги из Халогаланда, с древним родом полянских князей не связанный уже никак.
С племянницей жены князь Ольг всегда обращался по-родственному, но сейчас Предслава видела в его глазах совершенно особое внимание и любопытство. Киевскому князю было под пятьдесят – возраст зрелости, еще далекий от дряхлости, и выглядел он так хорошо, что никто не удивился бы, вздумай он сам еще раз жениться. Рослый, крепкий, Ольг не утратил силы и гибкости, и в его светлых волнистых волосах совсем не виднелось седины, взгляд был по-прежнему острым и умным. Когда в вечер приезда Предслава воротилась из бани, князь уже ожидал ее, желая немедленно послушать о событиях в Коростене, и с ним за столом сидели двое знатных родичей-воевод: Велемысл ладожский и Белотур радимичский.
Разговоры пришлось вновь отложить ради объятий, восклицаний и слез. Воеводу Велема, родного брата своей матери, Предслава видела довольно часто, почти каждый год. Приезжая в Киев по торговым делам, он никогда не жалел времени на то, чтобы навестить в Коростене единственную дочь своей любимой сестры или дождаться, пока она сама прибудет в Киев. Воеводу Белотура она тоже любила: это был добрый, щедрый сердцем, искренне к ней привязанный человек, тоже нередко навещавший ее в Коростене. Предслава понимала, что очень много для него значит, но думала, что за отсутствием родных дочерей он нерастраченную любовь перенес на дочь двоюродного брата, один из последних побегов уже почти сгинувшего рода полянских Киевичей, к которым по матери принадлежал и сам. Княгиня Яромила, особенно когда видела их стоящими рядом, думала, вероятно, нечто другое, но не считала нужным говорить об этом с Предславой, коли ее собственная мать предпочла промолчать. Да и несомненное сходство Предславы с Белотуром – как по внешности, так и по сочетанию дружелюбия и мужества в душе – легко можно было объяснить родством воеводы и покойного Аскольда.
– я как узнал про Володыню, так хотел сам к тебе ехать, – говорил Белотур, обнимая ее. – Как ты теперь? Тоскуешь или уж отпустило?
– Да… отпустило, пожалуй, – сказала Предслава, но подумала при этом не столько о Володыне, сколько о змее, приходившем в его облике.
О Звере Забыть-реки она не стала рассказывать. Едва ли удастся совсем скрыть это, ведь о змее знал весь Коростень. Но она правильно понимала, что для Ольга и воевод гораздо важнее положение дел в самом городе, чем возле ее вдовьей лежанки, поэтому подробно рассказала лишь о попытке Крепимера заменить ее Быляной, а Свенельда – собой. Поговорить спокойно не получалось: в избе кипела суета, то и дело прибегали какие-то женщины – то смутно знакомые, то незнакомые вовсе, постоянно задавали княгине вопросы о рушниках, караваях и кто за кем пойдет. На Предславу, которую за время вдовства тут видели впервые, косились с любопытством, но по глазам было ясно, что сейчас все мысли киевлянок сосредоточены на другом. А князь словно не замечал этого мельтешенья и бормотания, не отрывая глаз от Предславы.
Зато когда вошел Воята – с еще мокрыми волосами после бани, в распахнутом кожухе, – князь сразу его заметил и сам встал навстречу – невиданная честь. Мало того: Ольг обнял Вояту, благодарно похлопал по плечу.
– Сыне мой дорогой! – Яромила тоже кинулась его целовать. – Вот спасибо тебе! Чуяло мое сердце, что тебе надо за Славуней ехать – от такой беды ты ее и нас всех спас!
Предслава обнаружила, что не только Велем – тот всем видом и словами выражал удовольствие от встречи с сестричем, – но и княгиня Яромила выделяет Вояту из прочей молодой родни, о чем он сам тоже ранее не упоминал. С его матерью, Святодарой, своей двоюродной сестрой, Яромила в детстве и девичестве была дружна, и особенно они сблизились в те несколько лет, когда жили в Ладоге, обе без мужей, но с маленькими детьми на руках. У Яромилы этим ребенком был Свенельд – тогда еще носивший имя Огнебож и считавшийся сыном Волхова, а у Святодары – Воята. Матери нянчили их вместе, но Яромила увезла сына в Киев, когда тому было всего четыре года, поэтому оба троюродных брата не сохранили друг о друге почти никаких воспоминаний. Если бы не материнские рассказы, они вовсе могли бы не знать о том, что в младенчестве играли с одними и теми же чурочками, ползая по медведине у ног своих дедов, волхва Святобора и воеводы Домагостя. Но Яромила, хоть и не видела сестрича шестнадцать лет, по-прежнему любила его.
Воята тепло обнял ее – она к тому же и чертами лица напоминала ему мать, – но со Свенельдом они разве что кивнули друг другу. Им было не из чего враждовать, но и подружиться что-то мешало: возможно, то, что каждый из них сам по своему складу был вожаком и не нуждался в вожаках рядом с собой.
И все же под укоризненным взглядом матери Свенельд подошел и обнял Вояту – не так чтобы нехотя, а скорее чуть снисходительно. И Воята так же снисходительно похлопал его по спине, подмигнув над его плечом Предславе. Многие очень радовались бы такому родству и вниманию со стороны сына и наследника могущественного киевского князя, но Воята, хоть и не имел никаких владений и особенных богатств, держался с нерушимым достоинством, вовсе не считая себя чем-то хуже.
– Чудные дела творятся, брате! – насмешливо сказал ему Свенельд, но Предслава чувствовала в его голосе легкую настороженность. – Тут уже такие кощуны про тебя рассказывают! Дай посмотреть – руки не в золоте по локоть? – Он шутливо задрал рукав Воятиной рубахи. – Ноги не в серебре по колена? Полнится земля Русская слухом, будто ты на Калиновом мосту со Змеем сражался о двенадцати головах и двенадцати хоботах?
– Когда успели только? – Воята вопросительно посмотрел на Предславу, но та покачала головой: она об этом не рассказывала. Однако нечего было удивляться: ведь вместе с ними приехала не только Воятина дружина, но и толпа деревлянских старейшин, а клятвы молчать они ни с кого не брали.
– Да весь Киев уже знает. И говорят, брате любезный, что ты сам в Коростене князем сесть метишь.
– Это еще что за хрень? – Воята переменился в лице, а княгиня Яромила поморщилась и покачала головой.
Теперь ясна была настороженность Свенельда. Предслава похолодела: если в то же самое верит Ольг, то в Киеве их ждет змей похуже деревлянского.
– Воята показал себя достойным сыном своего древнего и знатного рода, – заметил Ольг с видом явного одобрения. – я горжусь тем, что он мой родич. В одиночку он сделал то, на что нам семнадцать лет назад понадобилось войско в несколько тысяч копий. Он снова завоевал для нашего рода Деревлянь, когда она пыталась воспользоваться смертью Володыни, чтобы отпасть от Киева. я догадывался, что они попытаются это сделать.
– Так почему же… – начала Предслава и осеклась.
Она хотела спросить, почему же тогда он не прислал туда полки с воеводами, но теперь, только глянув в его невозмутимое лицо, поняла и сама.
– Я знал, что ты справишься с ними. – Ольг перевел взгляд на Предславу. – Ты – достойная дочь своих родителей, ты четыре года правила деревлянами, они привыкли видеть тебя своей госпожой. И я не сомневался, что ты верна своему роду и не захочешь нарушить права твоего брата. Ты и Воята удержали деревлян от неповиновения, отсекли самую опасную из голов этого змея. За это вам следует великая честь. Уже завтра вы убедитесь, как я ценю тех из своей родни, на кого можно положиться.
А перед тем как воздавать честь, Ольг киевский нарочно бросил ее, молодую вдову, почти в одиночестве среди деревлян, жаждущих воли. Как бы оставив Предславу и деревлян на произвол судьбы, он наблюдал за ними и ждал – не захочет ли вдова взять власть в свои руки, подобрав нового мужа взамен Володыни? Как воспримут эту возможность деревляне? И кто из них посмеет выступить? И ей же, Предславе, в том случае если она предпочтет сохранить верность киевским родичам, предстояло отыскать средство борьбы. Для этого ей прислали всего только Рулава и Вояту. Их видимая слабость подвигла часть старейшин во главе с Крепимером на попытку захватить власть – но тут коса нашла на камень. Вернее, на волчий клык. Руками Вояты Ольг одолел деревлянского змея и достиг своей цели, по виду даже не вмешавшись.
Не зря он носил прозвище Вещий и так гордился благословением, полученным давным-давно от самого бога Высокого Пламени, хитроумного Локи. Умел ли он предвидеть будущее? Или это лишь способность учесть все обстоятельства и четко просчитать наиболее вероятное развитие событий? Да, его расчет оказался верным, замысел удался. Но в случае неудачи он ставил под удар и Предславу, и Вояту с дружиной, и Рулава, уже много лет своего верного соратника. Пойди что-то не так, ладожан в Коростене могли бы просто перебить, а строптивую княгиню, слишком верную кровному роду, бросить в Ужу с камнем на шее.
И сообразив все это, Предслава на миг пожалела, что не объявила Вояту гласно своим мужем и князем Деревляни. После победы на божьем поле они смогли бы даже заставить племя смириться с их недозволенным браком – если боги приняли их сторону, смертным лучше промолчать.
Да, это было бы крайне безрассудное решение, и Предслава подумала об этом только с досады на Ольга, который использовал их с Воятой как приманку, рискнул племянниками жены ради собственного сына. А теперь она, сохранив свои права на Деревлянь, преподнесла ее в подарок к свадьбе своему брату Свенельду, будто каравай на серебряном блюде. Если бы Крепимер победил, Свенельду пришлось бы силой завоевывать наследство своей будущей жены Людомилы. А так все права остались в их роду.
Но Предслава одолела досаду и подумала: пока дар не вручен, она может хотя бы поторговаться с Ольгом. Он сам хитер, как змей, но его нельзя назвать бесчестным. Он действительно готов наградить их в ответ за эту услугу. Вот только чего пожелать? Предслава пока не знала, чего ей хочется, и потому просто улыбнулась, бросив Вояте многозначительный взгляд.
– Здесь в Русской земле ты мне заместо отца, княже.
А все вдруг вспомнили, что отцом Предславы является князь Аскольд – тот, кого Ольг убил и чьи права присвоил. Сейчас, семнадцать лет спустя, их уже едва ли кто посмел бы оспорить, но Предслава в силу своего происхождения была носительницей прав и на нынешнюю Русскую землю, бывшую полянскую… И потому заключала в себе опасность даже для Ольга.
– Не верь наветам – мы своей крови всегда верны и на родню злого не замыслим.
– Я не сомневаюсь, – Ольг тепло улыбнулся ей, но уж в чем, а в простодушной доверчивости его нельзя было заподозрить. – Ты мне как дочь, и как о дочери родной я о тебе позабочусь. Надеюсь, недавняя потеря не помешает тебе посетить свадебный пир твоего брата? У меня найдется такое платье для тебя, что все признают: такой молодой и красивой вдове, как ты, ни в коем случае нельзя прятать свою красоту от людей!
– Да, да! я хотела тебе показать! Иди скорее сюда, моя голубка! – Княгиня Яромила вскочила, обняла Предславу и потянула в дальнюю часть избы, где стояли у стены несколько больших ларей. – Нам привезли такие аксамиты, мы и не видели еще таких! я для тебя подобрала кое-что, но если другое приглянется – бери, мне ничего не жалко!
Недостатка в цветном платье Ольг не испытывал и раньше, особенно после состоявшегося пять лет назад удачного похода на Миклагард. Предслава тогда жила в Плескове, но когда она приехала сюда год спустя, Русская земля и Деревлянь еще были полны будоражащими рассказами о походе, о сражениях, об осаде города с огромными, до неба, каменными стенами, о невиданно богатой добыче. Весь Киев своими глазами видел небывалое зрелище: когда лодьи возвращались по Днепру от Греческого моря, Ольг приказал перед подходом к стольному городу в знак победы повесить на мачты и на борта дорогие паволоки и аксамиты. Развернутые отрезы тканей, разное платье непривычного покроя, какие-то покрывала, скатерти, чего там еще – не разобрать – свисали с бортов и полоскались в днепровской воде, колыхались на ветру: ярко-красные, зеленые, синие, голубые, лиловые, желтые, гладкие и с вытканными узорами, изображавшими невиданных зверей, птиц, растения, кое-где с золотым и серебряным шитьем, с тесьмой из золотого шнура, усаженной самоцветами, – все это сияло и блестело под солнцем яркого дня ранней осени, такого теплого и солнечного, будто сами боги разом выглянули из Сварги, чтобы подивиться богатству и удаче князя Ольга. Весь Киев, со своих круч наблюдавший возвращение дружины, был так потрясен, что даже годы спустя об этом не утихали разговоры. Рассказывали, будто дорогие аксамиты служили Ольгу парусами на всем пути домой.
Из той добычи Ольг сделал щедрые подарки всем женщинам своей семьи, не забыл и сестер княгини в Плескове и Изборске, да и в Свинеческе тоже. И когда Предславу привезли в Коростень, прибывший на свадьбу киевский князь одарил ее красивыми шелками; теперь они, в составе ее приданого и подарков, тоже были при ней.
Но сейчас он снова мог одаривать: посольство, вернувшееся от греков с заключенным наконец-то договором, привезло множество дорогих тканей и цветного платья, как подаренных, так и выменянных на куниц и бобров. В больших ларях княгини хранились только самые лучшие, и у Предславы разбежались глаза, когда она увидела это изобилие насыщенных цветов, золотую вышивку, нашитые самоцветы.
Особенно поразила ее одна застежка для плаща: круглая, золотая, украшенная тонкими изящными узорами из напаянной золотой проволоки, с крупной неровной жемчужиной в середине и четырьмя самоцветами по сторонам. Один из них был льдисто-белым, другой нежно-розовым, а два – бледно-зелеными, где сероватый оттенок был чуть-чуть разбавлен голубым. От них невозможно было оторвать глаз: этот удивительный цвет и питал, и успокаивал, и воодушевлял одновременно.
– Это смарагды, – пояснила княгиня Яромила, увидев, на что Предслава засмотрелась. – Эти еще бледноваты, а бывают яркие, будто трава зеленая!
– Мне эти нравятся. На них смотришь, и… будто легче дышать, не знаю почему.
– Возьми себе! – Яромила сжала ее пальцы вокруг застежки. – Мне князь много таких надарил, да мне уж куда носить, а ты еще молода.
Княгиня была не права: в свои годы она сохраняла удивительную красоту и стать, а лицо ее, тронутое морщинами, несло такой отпечаток душевной силы и мудрости, которые делали его прекрасным и значительным даже более, чем в юности, когда она носила звание Девы Альдоги, богини Лели волховских словен.
– Спасибо… – Предславе не хотелось прямо с порога начинать выпрашивать подарки, да и наряжаться ей можно будет еще не скоро, но чудные камни, полупрозрачные, серовато-зеленые, так ее очаровали, что не было сил с ними расстаться. Они словно говорили с ней, казались живыми и выразительными, будто глаза…
Мужчины оставались возле стола. Бросив взгляд поверх ларя, Предслава заметила, что Воята что-то рассказывает: судя по движениям его рук, подробно описывает ход поединка. И Предслава подумала, что если бы он погиб, ее не утешили бы даже все самоцветы в ларях княгини Яромилы… Все, сколько их осталось в самом Миклагарде…
Вскоре прибежали две ее сестры, Придиса и Заряла, а с ними явилась и младшая жена Ольга, Ведислава Дировна. Золовка, Людомила, не пришла: невесте в особенности следовало избегать общения с вдовой, но две молодые девушки успешно преодолели страх, доказывая, что недаром являются дочерями отважного князя Ольга.
Обеим им было сейчас по шестнадцать лет. Придислава, дочь Яромилы, была рослой, статной девушкой со светло-золотистыми волосами, очень похожей на своего брата Свенельда, настоящей красавицей. Нрав у нее был легкий, дружелюбный, непоседливый – точь-в-точь как у Дивляны в ее года. Велем шутил, что Рожаницы перепутали дочек для его сестер, когда доставали искры их душ из своего небесного колодца. И в самом деле, Придиса в качестве дочери гораздо больше подошла бы Дивляне, а Предслава – Яромиле. Когда Придиса вошла, Предслава сразу заметила у той на шее шелковую косынку – знак просватания. Как и сама Предслава, Придиса была в «горевой» сряде, как и положено невесте, прощающейся со своим умирающим девичеством, – белой, только пояс был красным с черной вышивкой.
Заряла, дочь Ведиславы Дировны, пока еще носившая все признаки молодой воли, была меньше ростом, чем сестра, и вообще ничуть на нее не походила. Личико у нее было не так чтобы красивое, но миловидное, с чуть вздернутым носом, и особенно его красили выражение ума и капелька лукавства в серых глазах, улыбчивый рот и ямочки на щеках. Даже когда губы ее не улыбались, светлая тень улыбки лежала в чертах, и потому от младшей Ольговны трудно было отвести взгляд – каждому, кто ее видел, самому хотелось улыбнуться.
Сейчас обе пребывали в возбуждении. Завтрашний день, когда невесте положено прощаться с волей и девичеством, целиком был отдан ее подругам и сестрам, которым предстояло провести с ней все оставшееся время. Придису это все в особенности увлекало, поскольку ее собственная свадьба должна была состояться сразу после Свенельдовой. Их не играли вместе только потому, что у полян жених не ехал за невестой, а ее везли к жениху: поэтому Людомилу еще четыре года назад привезли к Свенельду в Киев, а Придису теперь предстояло везти к Унебору в Чернигов.
Правда, сам Унебор сейчас тоже находился в Киеве и появился сразу после девушек; с ним пришел и Берислав с кем-то из своих людей, так что теперь Вояте пришлось встать, освобождая более старшим гостям места на лавках возле стола. Всем хотелось знать, как сложились дела в Коростене, поэтому Вояту часто подзывали к старшим, задавали вопросы. Но Унебор и Берислав, как заметила Предслава, хоть и делали вид, будто внимательно слушают, то и дело бросали взгляды на девушек. У Унебора тоже была повязана на шее шелковая косынка, вышитая руками Придисы; они часто встречались глазами и улыбались друг другу. Видно было, что оба довольны своей участью и с нетерпением ждут свадьбы.
– Совсем стыд потеряли! – шептала рядом с Предславой Ведица Дировна. – Жениху и невесте до свадьбы и видеться ни к чему, а он вишь, притащился! Дотерпеть не может!
– Да тебе жалко, что ли? – Предслава посмотрела на Унебора.
Воята в это время наклонился к его уху и что-то сказал, бросив взгляд на девушек, и молодой черниговский князь покатился со смеху. Он хорошо подходил Придисе: был таким же легким и смешливым, хоть и старше почти на десять лет. А Предслава подумала, что зря это сказала: наверное, Ведице досадно, что дочь другой Ольговой жены уже сговорена и свадьба назначена, а у ее собственной дочери Зарялы – ничего подобного. Предслава и сама заметила, что сегодня Заряла выглядит не такой веселой, как обычно, будто ее что-то гнетет или обида на сердце лежит. Вечное девичье состязание, которая первой замуж пойдет; дай им волю, в десять лет бы все повыходили. И куда спешат, дуры? А сама ведь как гордилась когда-то перед плесковскими подружками, что с восьми лет просватана!
На самом деле князем в Чернигове еще сидел старый Чернигость – иначе Чернига, тот самый, что построил собственно город между полянскими весями на рубежах полянской и северянской земли и назвал в свою честь. Проведший всю жизнь в сражениях с саварами и козарами, старый князь Чернига уже одряхлел, а его сыновья в тех же сражениях сложили головы, поэтому наследником его был внук от старшего сына, Унебор. Ему было уже лет двадцать пять, но, имея несколько младших жен, веденицы он до сих пор не брал, дожидаясь одной из дочерей Ольга киевского. Ольг, согласный отдать ему любую, предоставил женщинам семьи самим сделать выбор: он вообще никогда не вмешивался в чисто женские дела, полностью доверяя княгине Яромиле. На самом деле выбирала Придиса. И выбрала.
– Сыне, ты чего там? Не хочешь ли у Уняты на свадьбе «почестным братом» быть? – наблюдая за веселящимися парнями, спросил Велем.
– Не могу, отче, невеста его ведь мне сестра, – ухмыляясь, отозвался Воята, и все мужчины покатились со смеху, поняв, на что он намекает.
– Да парень и сам не сплошает! – хохотал Белотур, одобрительно хлопая по спине довольного жениха.
Придиса покраснела, как спелая ягода шипины, и уткнулась лицом в рукав. Предслава тоже покраснела, надеясь, что если кто заметит, то отнесет ее румянец за счет стыдливости, приличной вдове. На самом деле ей пришла на ум та ночь в Коростене после их с Воятой «свадьбы». Свадьбу-то они играли для змея, но Воята явно жалел о том, что как женщина она для него запретна…
– А это что еще за чудо выискалось? – Заряла бросила на Вояту любопытный взгляд. – Вежеству не учен, а возле князей отирается!
– Это мой брат… – начала Предслава, надеясь, что сумеет остаться невозмутимой, но тут ее потянули за рукав в другую сторону, и княгиня Яромила прошептала ей на ухо:
– Заряле в печаль, что ей Унебор не достался. Ты уж утешь ее как-нибудь, а то я ей каких только самитов не предлагала – все злится.
– Да зачем самиты, если не перед кем носить. – Предслава улыбнулась и поймала взгляд Берислава.
Заметив, что она на него смотрит, он сидя слегка поклонился ей и разгладил усы. Предслава поправила убрус, натянув край на лицо: не подумают ли люди, что она слишком весела для вдовы и на чужих мужчин глаза пялит? Берислав, мужчина лет сорока с красивой русой бородой и высоким, начавшим лысеть лбом, отвел глаза с несколько пристыженным видом: сам понимал, что не стоит так таращиться на знатную вдову.
– И ей батюшка сыщет! – заверила Яромила. – Теперь, как с греками замирились и докончание утвердили, с нами всякий знаться хочет, пожалуй, и саварские князья от козар отпадут и к нам придут с поклонами. Женихов на всех хватит: и для Зарялы, и для тебя. Не век же тебе вдовой оставаться. Поживешь у меня пока, как раз Придису в Чернигов снарядим, а ты мне взамен останешься, в утешенье! – Княгиня порывисто обняла Предславу, заранее горюя о неизбежной разлуке с дочерью. – Поживем с тобой до новой осени, а там год минет, косы отрастут, и тебя просватаем. Жаль с вами расставаться, кровиночки мои, но ведь надо и вам гнездышки теплые вить. Вот, князь Берислав – чем не жених тебе?
– Ой, матушка, рано мне пока об этом думать! – Предслава почти испугалась предложению остаться в Киеве, а значит, расстаться с Воятой.
Среди такого множества кровной родни она согрелась душой; показалось даже, что вернулась юность, когда она часто сиживала среди орущей, поющей, многоголосой толпы, где словены, варяги, чудины говорят на трех языках одновременно и тем не менее все друг другу родня, все спаяны воедино общей кровью, как корни одного дерева. В Ладоге, куда иной раз ездили на свадьбы, имянаречения, а то и поминки, садились за длинные столы в обширном воеводском доме, собиралось человек по пятьдесят, а еще под столами ползали дети, слишком маленькие для взрослого застолья. И когда кому-то чего-то передавали с одного конца стола на другой, бабка Милорада любила приговаривать: «Вот какие у нас длинные руки, когда мы все вместе!»
Даже слезы навернулись от щемящего чувства любви к этим людям, блаженства от этой связи, сладостного ощущения поддержки и безопасности в родном кругу.
– Сейчас дам, сватушко, у нас тут руки длинные! – крикнул Воята Белотуру, зачерпывая из бочонка ковшом что-то пенистое – Яромила уже распорядилась подать.
Он тоже ведь с детства сидел за столом с бабкой Милорадой. И от этой согласованности их чувств и воспоминаний у Предславы так защемило сердце, что слезы поползли по щекам и намочили край убруса, которым она прикрывала лицо. Но все отнесли это к скорби по мужу, столпились, стали утешать, обещать вскорости новую свадьбу, нового мужа – ясна сокола, малых детушек – белых лебедятушек… Она все плакала, смывая слезами остатки горечи, страха и тоски, и уже казалось непонятным, как могла она целых четыре года жить в чужой земле среди чужих людей.
* * *
Наутро все поднялись рано, и вскоре изба опустела. Князь Ольг ушел к воеводам и нарочитым мужам в гридницу – пользуясь встречей, те обсуждали разные мужские дела, а княгиня с женской частью семьи и приближенных ушла готовить молодых. Придиса и Заряла возглавили девушек, подруг невесты, которым предстояло сперва вычистить баню, а потом вести туда Людомилу, а сама Яромила и Ведица готовили караваи – в избе Ведицы, где не толпилось столько чужого народу и было меньше опасности сглаза.
В другое время Предслава с радостью приняла бы участие в этом – все женщины от пяти до восьмидесяти лет очень любят свадьбы, – но теперь ей, как вдове, не полагалось прикасаться ни к каким свадебным принадлежностям. Поэтому она осталась одна в княжьей избе, чему вовсе не огорчалась: приятно было посидеть в тепле и покое после трехдневной дороги по осеннему холоду и застывшей грязи. Но не только в этом было дело…
Когда все вставали из-за стола – кроме жениха, которому есть в этот день не полагалось до самого вечера, поэтому Свенельд сидел на дальнем краю лавки, – Предслава глянула на Вояту. Он жил с Велемовой дружиной, но княгиня пригласила его к своему столу на все время пребывания в Киеве, и он охотно пользовался этим приглашением ради Предславы. Поймав ее взгляд, он тут же догадался: ей чего-то надо. В сенях и перед избой уже толпились празднично одетые люди: женщины ждали княгиню, мужчины и молодые парни – жениха, чтобы вести его в баню. Вояте, как одному из жениховых братьев, полагалось идти с ними, но, понимая, что зачем-то нужен Предславе, он отстал от прочих, замешкался, будто перевязывая оборы, и крикнул, что догонит.
В суете разбирая кожухи, верхние платки, шапки, опоясываясь, все постепенно перемещались к дверям; Предслава укрылась за занавесом «бабьего кута», чтобы кто-нибудь по доброте сердца не потащил ее в гости. Занавес был богатый, из того же греческого самита, не то что в простых избах. Наконец стало тихо; Предслава выглянула и тут же попала в руки Вояты, который как раз подошел к занавесу. Он быстро наклонился ее поцеловать, и она сначала не возражала, но когда он коснулся ее губ, отстранилась:
– Ну тебя – при вуйкином ларе!
– Да он покрыт, они не увидят! – Воята усмехнулся. Он вовсе не корил себя за то, что любит сестру сильнее положенного, хотя понимал, что другим незачем об этом знать.
– Я тут задумала кое-что, – шепнула Предслава, обшаривая взглядом избу и стараясь убедиться, что в темном углу на краю лавки никто не задержался.
– Я тоже кое-что задумал! – с готовностью подхватил Воята.
– Я не про это! – Предслава нахмурилась, одновременно подавляя невольную улыбку.
– А жаль! Тогда про что?
Предслава прикусила губу, не зная, как сказать. Эта мысль у нее возникла вчера, когда Яромила показывала ей аксамиты и паволоки в своем ларе.
– Постереги в сенях. Мне тут надо сделать кое-что, пока в избе никого нет. Поискать кое-что, – пояснила она в ответ на его вопрошающий взгляд. – У меня в Коростене пропажа случилась… Может, я дура бессовестная, что на родню думаю, но… а вдруг?
Предславу не оставляла мысль, что тот, кому была выгодна смерть Володыни, мог ведь и руку к этому приложить. А все нити сходились к Ольгу. Ей хотелось бы, чтобы виновным оказался покойник Крепимер или кто-то из его родни, но… Она не могла забыть взгляд, который на нее вчера бросил Ольг – как на меч, хорошо послуживший в бою.
– Я тогда лучше снаружи у дверей встану, – сказал Воята. – А то под заволоку притащится кто – из сеней не увижу. Тебе долго?
– Не знаю. Но тут… – она бросила взгляд на большие лари княгини, рядком стоявшие у стены, – работы много.
– Помочь чего?
Предслава подошла к самому старому ларю – тому, что Яромила шестнадцать лет назад привезла с собой из Ладоги. Его легко было узнать и по резьбе, в которой сразу виднелась рука вуя Велема, великого умельца резать по дереву, по варяжским узорам в виде змеев и по полукруглой крышке северного образца: у двух остальных, изготовленных уже здесь, в Киеве, крышки были шатром.
– Простите меня, чуры и пращуры, – попросила она, положив ладони на крышку. – Может, я понапрасну на вуйку думаю, но, пока не проверю, не будет мне покоя. Не гневайтесь: чужого ничего мне не надо, только свое хочу отыскать.
Она осторожно сняла шелковое покрывало с золотой вышивкой, свернула, переложила на соседнюю скрыню, а Воята поднял тяжелую крышку. Предслава кивнула в благодарность, и он быстро вышел, миновал сени, прикрыл за собой обе двери и встал перед избой с самым беззаботным видом. Даже песню запел, как полагалось в это предсвадебное утро:
Ты лети, лети, каленая стрела,
Выше по лесу, по поднебесью,
Ты убей, убей, каленая стрела,
Серу утицу на Волхове реке.
Раскрасавицу в отцовом дому.
Сера утица – невеста моя,
Раскрасавица – невеста моя,
Моя сужена снаряженая,
Выше всех она посаженая…

Его голос отчасти долетал до Предславы сквозь отодвинутую заволоку и тем самым подбадривал, и все же у нее дрожали руки, а сердце так колотилось, что она едва сумела поднять и вытащить первое платье из зеленого самита, лежащее сверху: широкое, с короткими рукавами, вышитое серебряной нитью. Едва ли она могла бы волноваться сильнее, если бы даже собиралась что-нибудь украсть. В маленьком отделении лежали ларчики с украшениями княгини, иголки, воткнутые в мотки шерсти, какие-то маленькие мешочки; поднимался дивный запах трав. Стараясь как можно меньше тревожить чужие вещи, Предслава ощупала мешочки: то, что ей нужно, она узнает. Здесь этого не было, и пришлось приступить к большому отделению. Оно было так плотно заложено косяками тканей, одеждой и разными покрывалами из греческих шелков, что Предслава и не надеялась когда-нибудь добраться до дна; но приходилось торопиться. Кто-нибудь из обитателей избы мог вернуться в любой миг.
Воята допел песню до конца и теперь насвистывал ее без слов. Вид у него был самый спокойный и праздничный, но тем не менее он не выпускал из виду двор и постройки. Княжья баня уже вовсю испускала пар, оттуда едва ли кто сейчас побежит в избу. Разве кто-то из женщин вернется…
В воротах показалась девичья фигурка в лисьем кожухе, покрытом греческим шелком, из-под теплого платка виднелось шелковое же красное очелье, вышитое золотой нитью – богато, сразу видно княжью дочь. Это оказалась Заряла. Чего ей тут делать? Воята знал, что она живет не здесь, а со своей матерью аж на соседней горе, в бывшей воеводской избе, оставшейся от матери Белотура.
Девушка направлялась явно к Ольгову жилищу, но, увидев у дверей Вояту, слегка переменилась в лице, сбилась с шага, однако тут же гордо вздернула нос и продолжила путь. И сделала вид, будто крайне удивлена, когда Воята, все так же спокойно, шагнул вбок и заступил ей дорогу.
– Дай пройти! – настойчиво потребовала Заряла, будто он мог не понять, что ей нужно в дом.
Воята помотал головой.
– Что-то ты, девушка, невежливая, – обстоятельно заметил он. – Невежливая, неприветливая, суровая. Не поклоняясь, здрасьте не сказавши, уже в дом идти хочешь.
– С тобой, что ли, здороваться? – Заряла отступила на шаг и нахмурилась, при этом меряя парня с ног до головы изумленно-пренебрежительным взглядом, точно с ней заговорил воротный столб и еще требует приветствия!
– А чего же не со мной-то? Я ж ведь человек, не пес дворовый, не волк лесной! я вот с тобой здороваюсь. Здравствуй, красна девушка, ясна зорюшка, брови куньи, походочка лебединая.
– Здравствуй, – коротко и язвительно отозвалась Заряла. – А теперь дай пройти. Что встал-то у двери, будто в самом деле пес!
– Сразу тебе и пройти? – Воята недоверчиво покрутил головой. – Голова без поклона, руки без подноса – и сразу пройти? Так дела не делаются. А куда это ты держишь путь-дороженьку? – так же обстоятельно и ласково продолжал он, по-прежнему загораживая спиной дверь. Вероятно, Предслава услышит их голоса, но ей ведь нужно время, чтобы все привести в положенный вид.
– Кто много знает, тот быстро состарится!
Заряла хмурилась и даже притопнула в досаде, жалея, что не может силой негодования сдвинуть его с места. Все эти дни, в ожидании свадеб сначала брата, потом сестры, она пребывала в дурном расположении духа, а Воята еще вчера ей не понравился: раздражал его вызывающий вид, уродливый шрам на подбородке, серые глаза, глядевшие на нее с веселой издевкой, будто ее досада его забавляет и он злит ее нарочно. И особенно Зарялу раздражал его северный выговор. Она не любила все, что исходило из Ладоги, а этот «варяг» был просто воплощением всего того, что мешало ей жить. Понаехало этих варягов, проходу от них нет! Не слишком разбираясь в многочисленной ладожской родне княгини, Заряла считала Вояту сыном Велема: она ведь сама вчера слышала, как воевода называл его сыном, да и на глаза ей они в основном попадались вместе. Они и впрямь, по внешности, речи и всем привычкам, были похожи, как ближайшие родичи, так что ошибиться было немудрено.
– До старости мне еще далеко, а ведь я знаю, что живешь ты не здесь. Чего забыла-то? – перестав прикидываться кощунником, спросил он.
Но если его подчеркнуто вежливые речи причиняли Заряле досаду, то и теперь он ей понравился не больше. А его и правда забавляло ее раздражение, смешанное со страхом: он видел, что она боится его и злится на себя из-за того, что боится. И чем сильнее она храбрилась, тем сильнее его тянуло ее пугать, будто проверяя запасы храбрости.
– Мне нужна княгиня коростеньская, Предслава, – через силу пояснила она, понимая, что иначе ничего не добьется. – Если пустить не хочешь, то хоть позови ее.
Но Воята снова покачал головой:
– Ее там нет. Может, я вместо нее подойду?
– Не подойдешь! – отрезала Заряла, не веря, что Предславы нет в избе: куда та могла деться?
– Может, все-таки подойду? – настаивал Воята, с намеком улыбаясь и придвигаясь ближе.
Увидев, что он отодвинулся от двери, Заряла вдруг кинулась вперед, надеясь проскользнуть между его плечом и косяком. Но это оказалась ловушка: не успела она и коснуться двери, как очутилась крепко зажатой в угол возле косяка.
– Проворна ты, будто мышь! – Воята усмехнулся. – Да я проворнее тебя. Ты бы хоть выкуп мне предложила, глядишь, я и пустил бы.
– Да ты хоть знаешь, с кем говоришь! – задыхаясь от негодования, Заряла дернулась прочь от двери, и он выпустил ее. Она отскочила на пару шагов, дрожа от возмущения и кляня себя, что сдуру придвинулась к нему на опасное расстояние.
– Да где уж мне! – Воята недоуменно поднял брови, хотя прекрасно ее знал: у Ольга было всего две дочери, из них одна – не эта – его сестра. Мудрено запутаться.
– Я – дочь князя Ольга!
– Что ты говоришь? – Воята изобразил глубочайшее изумление. – А я и во сне не мог увидеть, и в мыслях не мог помыслить… Что же ты, Ольгова дочь, от подруг отбилась? У брата твоего, чай, свадьба, а ты невесть где бегаешь, с добрыми молодцами заигрываешь.
– Это я с тобой заигрываю! – Заряла чуть не задохнулась от возмущения. – Да я бы… век бы глаза мои на тебя не глядели!
В это время позади скрипнула внутренняя дверь. Воята отошел от порога, и из сеней показалась Предслава. Руку она держала за пазухой. Глянув на ее побледневшее лицо, Воята сразу понял: нашлась пропажа. Но радоваться нечего – это скорее очень плохо, чем хоть сколько-нибудь хорошо.
– Ты здесь! – с облегчением воскликнула Заряла и бросила убийственный взгляд на Вояту, который уверял, что древлянской княгини в доме нет. Но тот и не подумал смутиться и даже бровью в ее сторону не повел, не отрывая глаз от Предславы. – А я за тобой пришла! Людоша тебя зовет!
– Меня… зовет?
Предслава была сама не своя, и не только Воята, но даже Заряла это заметила.
– Что с тобой? Ты здорова ли?
– Нет. Да, – отвечала Предслава, будто вообще не очень понимала, о чем с ней разговаривают. – А что… Людоша зовет? Что она сказала?
– Да как же она скажет! Ей же нельзя говорить! Она плачет: дорогая моя матушка, ты приди ко мне, твоей дочери… и все такое. Ее же матери тут нет, а ты, княгиня сказала, из ее рода единственная женщина! Видать, хочет, чтобы ты ее снаряжала!
– А! Да. – Предслава поднесла руку ко лбу. – Поняла. Хорошо. я приду. Ступай, скажи, я сейчас приду. Только вот…
– Ты сама-то дойдешь? – Заряла слегка попятилась. – Коли ты нездорова…
– Я провожу, – подал голос Воята, уже не смеющийся. – Ступай себе, красавица.
Оскорбленно развернувшись и взметнув косой, Заряла удалилась. Воята взял Предславу за руку и увел назад в сени.
– Ну, что?
Предслава посмотрела на него, потом вынула из-за пазухи руку. И Воята увидел лелёшку – только одну. Для свадьбы изготавливаются две куколки: мужская и женская, и надеваются на общий льняной жгут, заменяющий им руки, как бы сомкнутые неразрывно на всю жизнь. Но Предслава держала только одну лелёшку – женскую. Жгут был обрезан на середине, кукла-жених исчезла.
– Нашла?
Предслава закивала, от потрясения не в силах говорить.
– Она… одна. Второй… нет. И еще… вот. – Она показала на знак, вышитый черной нитью на платьице куклы: на том самом месте, где ее мать в Плескове вышивала красной нитью заклинания любви и плодовитости. Но прежняя вышивка исчезла, сменившись другой.
– Йо-отуна мать… – протянул Воята, глянув.
Даже мужчинам известен знак, что зовется между женщинами «нива непаханая»: его носят на одежде незамужние девушки, которым еще нельзя рожать. И второй: «Перуновы кони», попросту еще называемые «крючки» – поставленные головками друг другу, они дают супругам взаимную любовь и плодовитость, а хвостами – несут разлад в семье и препятствуют рождению детей. Увидев эти «крючки», Предслава поняла: вот почему она, трижды оказываясь беременной, не выносила ни одного ребенка хотя бы до половины срока и теряла их так рано, что никто ничего и заметить не успевал. Вот почему Володыне понадобилась Быляна, уступающая ей и родом, и красотой.
– Этого не было! – шептала Предслава. – Был другой! Моя мать вышивала… А это другой. И это она…
– Вуйка Яруша?
– Да. Матушка моя! – Предслава наконец заплакала и уткнулась лицом ему в грудь; Воята обнял ее, лицо его посуровело.
Подозрения Предславы подтвердились. Ее свадебные лелёшки нашлись в ларе у княгини Яромилы, а значит, для нее и были похищены. Неизвестно, куда делась кукла-жених, но и так ясно, что она уничтожена. А кукла-невеста сделана бесплодной, будто девушка, не знающая мужа. Представляя, как творится подобная ворожба, Предслава догадывалась, что прежде через куклу-жениха самого Володыню, вероятно, пытались лишить мужской силы и способности производить потомство, а потом навлекли и смерть. Но ее, Предславы, кукла была взамен свадебного пояска подпоясана красной шерстяной нитью с оберегающими узлами: княгиня Яромила никак не могла желать смерти дочери своей сестры, злая ворожба была направлена только против ее мужа. Но Предслава была так потрясена открытием, что все ее прежние несчастья: четырехлетнее бесплодие, вдовство – навлекли на нее руки ближайшей родни, сестры матери, что не могла говорить. Только вчера она так радовалась, что у нее столько близких, что ее род так многолюден и могуч… Что там говорил Рулав? Когда речь идет о власти, князья и конунги… готовы на все. И даже кровное родство утрачивает значение.
– Что теперь? – спросил Воята. В его голосе звучала решимость сделать все, что она скажет.
– Только не говори никому. – Предслава вытерла слезы. – Я… сама с ней поговорю. Или не буду. Не знаю. Но теперь я знаю почему… И кто…
– Да Свенте он место чистил, – сказал Воята, имея в виду Ольга, и Предслава поняла. – Родись у тебя трое сыновей – что бы они, киевские, делали? А так право на Деревлянь в наш род перешло, а сидеть там теперь, кроме Свенти, и некому. Тебе – земной поклон, а ему – стол коростеньский.
Его лицо ожесточилось, глаза недобро сверкнули. Предславу переполняли боль и обида, невыразимая словами. Ее просто… использовали! И не только сейчас, после смерти Володыни, о чем она догадалась вчера. Ее использовали все последние двенадцать лет! Хитроумный Ольг, должно быть, продумал все это давно, еще когда она была ребенком. Женив наследника Мстиславичей на своей племяннице, он установил родственную связь, которая теперь сделала его сына наследником коростеньского стола. И при этом позаботился, чтобы других наследников не возникло, а стол поскорее освободился. Вся ее, Предславы, судьба с самого начала, с того далекого дня, когда ей, восьмилетней девочке, Рулав-сват привез вышитый платок от жениха, была задумана и устроена именно таким злосчастным образом. Она сокрушалась о своем бесплодии, сетовала на раннее вдовство: а все шло так, как и задумал Ольг. Он пожертвовал если не ее жизнью, то счастьем ради своих выгод, по трезвому расчету, изломал ее женскую судьбу. Свою-то дочь пожалел! Правда, Придисы Володимеру пришлось бы дожидаться слишком долго: она была моложе его аж на девять лет, в то время как Предслава – только на пять. И теперь Придиса, любимая дочь вещего киевского князя, получит все: княжий стол в Чернигове, семью, детей и счастье. А Свенельд – в Коростене. А она, Предслава? Она-то думала, что Ольг намерен вознаградить ее только за успешную борьбу с Крепимером! А оказалось, что это были так – дожинки… Двенадцать лет она служила ему покорным верным орудием, не догадываясь об этом.
От потрясения Предслава дрожала так, что у нее стучали зубы. Воята усадил ее на лавку, пытался напоить водой из ковша, потом догадался сбегать к жениховой бане через двор, принес оттуда в том же ковше медовой браги и заставил выпить.
Глотнув сладковатой, пенящейся, щекочущей язык жидкости, Предслава немного успокоилась и встала. Свою злополучную лелёшку она снова сунула под кожух.
– Пойду, – сказала она.
– Что ты будешь делать? – Воята крепко взял ее за плечи и прислонил к стене, словно хотел помешать сгоряча наломать дров. – Ты того… бережнее. я тоже не думал, что он на это способен. Но коли теперь мы знаем… тут сначала подумать надо, а потом уж… Хочешь, вую Велему сперва расскажем? Он посоветует что толковое.
– Расскажем… наверное. Но не сейчас.
Воята был прав. Князь Ольг, такой любезный с родней жены, на самом деле оказался опасен, как истинный змей. И сколько бы раз Зверя Забыть-реки ни изгоняли, он снова находил щелку, чтобы высунуть свою черную голову в явь Предславиной жизни.
Глядя в серые решительные глаза Вояты, Предслава подняла руку и погладила его кривой шрам на подбородке. Как она боится своих чувств к нему – более горячих, чем сестре положено питать к брату, стыдится того, что хотя бы в помыслах они оба преступают родовой закон… А выяснилось, что их знатные и уважаемые старшие родичи, опора и пример, уже много лет виновны в гораздо худшем нарушении того же закона. На кого теперь опереться, кого почитать? Кому верить?
– Я верю только тебе! – в отчаянии призналась Предслава и прижалась лицом к его плечу.
Воята вздохнул и накрыл ладонью ее голову. Открытие потрясло его чуть меньше, но и он не ждал такого предательства от кровной родни.
– Ну… вуй Велем тоже мужик надежный, – из чувства справедливости и с глубоким убеждением сказал он наконец. – Наши ладожские вообще… совсем не то, что эти киевские. Поедем с нами в Ладогу, а?
Назад: Глава 5
Дальше: Глава 7