Наутро шел дождь. Не слишком сильный, но упорный, он не переставал с ночи до полудня, и весь виднокрай был обложен настолько ровной, плотной пеленой серых туч, что невозможно было и надеяться, будто где-то они кончаются. Коростень не спешил просыпаться, только женщины спешили к коровам, накинув на головы сукни и скользя по грязи.

Но одна молодая женщина вышла из дома без подойника. Быляна, младшая жена покойного князя Володимера, тоже в уборе вдовы и с большим платком грубой шерсти, от дождя внакидку наброшенном на голову, еще на рассвете выскользнула из ворот и направилась к Святой горе. Там она постучала в дверь избы, где жил Далибож, и попросила открывшую ей хмурую хозяйку позвать волхва.

– Здорово! – в изумлении воскликнул Далибож, увидев ее. – Ты-то чего прибежала спозаранку? Или теперь и к тебе змей повадился?

– Беда случилась, волхве! – зашептала Быляна. – Вели скорее сестрича позвать, воеводу. Расскажу, что видела.

– Да что видела?

– Диво дивное! Вели позвать воеводу, при нем расскажу.

Далибож послал за Крепимером. Тот явился не один, а с отцом и вуем Радобожем, который отчаянно кашлял и хватался за грудь: в сырую погоду ему всегда становилось хуже.

– Ты чего тут? – увидев Быляну, Крепимер от удивления переменился в лице. – Или княгиню змей унес?

– Не унес. И не унесет. Избавилась княгиня от змея, да нам всем беду неминучую принесла.

– Рассказывай, – решительно приказал ей Далибож, знаком предлагая родичам сесть к столу. – Коли прибежала спозаранку, так не тяни. Что случилось?

– Княгиня наша замуж вышла! – провозгласила Быляна и замолчала, выразительно оглядывая лица мужчин и давая им время усвоить новость. Это была еще совсем молодая женщина, моложе Предславы, раздосадованная тем, что никакая любовь князя Володимера не могла дать ей место княгини, прочно занятое другой, гораздо выше по рождению и крепче родней.

– Чего? – Крепимер поднялся, не веря своим ушам и изумленный не менее, чем если бы ему сообщили, что его собственная престарелая матушка вышла замуж при живом отце. – Как – вышла? За кого?

– А за родича своего ладожского, варяга, что с Рулавом из Киева приехал.

– Как это – за родича, да замуж вышла? – не поверил Горелют. – Да как такое может быть?

– Не знаю как, а только было! Своими глазами я видела, как они на медведине посреди избы сидели, как им руки рушником свадебным связывали, как варяг княгиню вокруг стола вел. Своими ушами слышала, как им песни свадебные пели. Так что поздравляю вас, мужи нарочитые, с новым князем – Воигневом… как его по батюшке, и не ведаю.

– Да я его… – Крепимер разъярился, не веря, что кто-то посмел выхватить у него из-под носа добычу, которую он уже считал своей.

– Сиди! – осадил его Далибож. – Он не может быть ей мужем, они родня.

– Но свадьба была!

– Пусть была – никто такой свадьбы не признает, и князем нашим он быть не может! Не примет его племя деревлян!

– Кто свою же кровь смешивает, того боги и чуры проклинают! – вставила сердитая Быляна. – Проклята наша княгиня Предслава! А с ней и Деревлянь вся проклята!

– Да я его… на куски порву и в Ужу покидаю!

– Уймись ты! – рявкнул на Крепимера Радобож и обратился к Далибожу, подавляя кашель: – Так может она теперь за другого выйти, если свадьбу справила с братом, а свадьба беззаконная? Или она теперь опять замужняя баба, а он наш князь?

Далибож не сразу ответил. Одно было ясно: если княгиня выбрала в женихи своего родича, значит, Крепимера видеть на этом месте она не желала никак. За воеводу она не пойдет. А значит, от Володимеровой вдовы нужно избавляться. Отказавшись стать средством передачи власти, она стала препятствием на пути.

– Что, женщина, – подумав, обратился он к Быляне. – Подтвердишь перед народом, что песни свадебные слышала?

– Своими же ушами! Но не просто так.

– А как?

– Коли не она, то я княгиней стану. – Быляна глазами показала на Крепимера. – И вы меня признаете. А иначе – спала я и сон видела, да и все.

Далибож еще подумал. Обвинив княгиню Предславу в кровосмесительной связи, ее можно было убрать с дороги, но тогда требовалось иное средство возвести Крепимера на княжий стол. Быляна не была княгиней и не имела права передавать власть. Но все же она была женой князя, пусть и младшей… Убрав Предславу как недостойную и оскорбившую богов, они могли провозгласить Быляну княгиней, а потом и ее мужа, то есть Крепимера, князем. Ненадежно и не слишком законно… если не совсем незаконно, но другого средства не осталось. Если припугнуть народ варяжскими и русскими князьями – согласится.

– Рулава спросите, – подсказала Быляна. – Он ведь невесту жениху отдавал. Пусть под клятвой расскажет, как дело было.

– Кто-нибудь еще там был?

– Из свободных – только варяговы домашние, остальные челядь.

– Хорошо. – Далибож наконец кивнул. – К полудню созовем народ.

– Пора собираться, – сказал Воята, проснувшись, и Предслава сразу поняла его. Он ведь приехал в Коростень, чтобы увезти ее в Киев на княжескую свадьбу, и надо было трогаться в путь.

– Завтра поедем, – согласилась она. – Водой или лесом?

– А как ближе?

– Три дня и так, и так. Но водой легче, чем по грязи.

– Лодьи тут есть?

– Есть. Рулаву скажу, он приготовит.

Воята потянулся к ее повою, из-под которого выбилось несколько светлых прядок, и сдвинул его назад.

– Не трогай! – Предслава перехватила его руку.

– Мне можно, я же свой.

– Отрастут – тогда любуйся. – Предславе было очень досадно, что ее красивые волосы пришлось обрезать.

Перекусив остатками вчерашних пирогов, Воята ушел в гридницу и к Рулаву – готовить дружину к отъезду. Предслава тем временем пообещала собрать свои вещи и даже решила взять с собой ларь, в котором когда-то привезла приданое: так или иначе сложится ее судьба, а в Коростень ей едва ли суждено воротиться, нет ей больше тут места. Когда в полдень явился Далибож в сопровождении трех волхвов – Дедильца, Держигора и Творяны, – все свадебные принадлежности уже были снова погребены на дне ларя, изба приобрела обычный вид, а хозяйка встретила гостей в белом уборе. Войдя, все четверо внимательно оглядели ее с головы до ног, отыскивая признаки свершившихся перемен, но ничего не нашли, и по лицам было видно, что гости утратили уверенность: не напрасно ли они сюда явились? Творяна бросила вопросительный взгляд в сторону хозяйской постели, но и лежанка за отдернутой занавеской, опрятно заправленная, ни о чем рассказать не могла. Зато сам этот взгляд кое-что сказал Предславе.

Она невозмутимо вытерпела осмотр: почти наверняка случившееся должно было выплыть наружу, но Предслава не боялась этого. У нее было такое чувство, что теперь уже ничто не в силах ее устрашить.

– За тобой мы, княгиня. – Далибож поклонился. – Народ деревлянский на Святой горе собрался, видеть тебя желает.

– И я желаю видеть народ деревлянский. – Предслава кивнула. – Мне есть что сказать ему.

Волхвы переглянулись, Дедилец выразительно двинул бровями: Быляна не соврала!

Покрывшись плотным валяным плащом от сырости, Предслава вышла на двор. Дождь почти перестал, с серого неба сыпалась морось. Ее уже ждали Рулав и Воята, за их спинами толпились гриди: прослышав о народном сборище, оба намеревались ее сопровождать. На Вояту волхвы воззрились с новым любопытством, но он ответил хмурым взглядом. Надеясь, что змея все-таки отвадили насовсем, он тем не менее стремился поскорее увезти Предславу отсюда и не хотел, чтобы какие-то новости задержали отъезд.

Широкое пространство на вершине Святой горы было сплошь занято народом: здесь собрались жители всех коростеньских круч и ближних весей. Слухи в толпе ходили один чуднее другого: про летучего змея, про покойного князя, который не желает упокоиться и все ходит к вдове, про гнев Князя-Ужа и новые явления мертвой колдуньи, что уже семнадцать лет в ночи полнолуния сметает с прибрежных камней остатки собственной крады. Говорили, что мертвая голова колдуньи предрекала страшные беды, что княгиня схватилась с самим Зверем Забыть-реки, а он, изгнанный, обещал в отместку затопить все поселение. И хмурый мелкий дождь, который в иные осенние дни не привлек бы никакого внимания, теперь воспринимался как начало страшной кары: так и будет лить, пока Ужа не выйдет из берегов и волны не поднимутся до самых круч!

И, разумеется, о том, что княгиня справила свадьбу с собственным братом и что теперь эта беззаконная и проклятая богами пара собирается править в Деревляни, навлекая на все племя гнев богов.

Когда Предслава появилась, народ загудел – встревоженно, испуганно, удивленно, гневно. Но она даже бровью не повела.

– Здоров будь, весь люд деревлянский! – Выйдя на свободное место перед камнем-жертвенником, Предслава с достоинством поклонилась старейшинам, стоящим в первых рядах, и волхвам, разместившимся возле идолов. – Спасибо, что собрался. Пришла мне пора прощаться с тобой, Деревлянь Великая. Хорошо я здесь пожила, да вышло время. Возвращаюсь я в Киев, к родичам моим, а там как Макошь даст. Взамен приедет к вам новый князь молодой с княгиней – Свенельд Ольгович с Людомилой Доброгневовной, внучкой Мстислава. Любите их, служите верно, как мне и мужу моему служили, и боги вас благословят.

Народ гудел: она сказала совсем не то, что все ожидали услышать. Носившиеся слухи сразу показались вздорными: она отвела обвинения еще до того, как ей попытались их предъявить, и народ растерялся.

– Спасибо, что пришла к нам, княгиня, – отозвался за всех Далибож. Предслава отказывалась от дальнейшего права на Коростень за себя и предполагаемого мужа, но передавала его совсем не в те руки, в которые ему хотелось. Важно было узнать, является ли она все еще носительницей этого права, а от этого зависело, как поступить с ней дальше. – Должны мы с тобой проститься по чести, да вести тревожные народ смущают.

– Какие вести?

– Будто ночью минувшей ты свадьбу справила… с родичем твоим. – Далибож перевел взгляд на Вояту, который остался невозмутим. – Хочет народ знать: как такое может быть?

– Удивляешь ты меня, волхве! – Предслава сделала недоверчивое лицо. – Где же видано, чтобы сестра за брата шла?

На этот вопрос не мог найти ответа даже сам Зверь Забыть-реки, и Далибож промолчал. Он знал, что это один из тех обрядовых вопросов, на которые вообще не может быть ответа. И хитрая княгиня тоже это знала.

– Может, и не может такого быть, а только видоки есть, – выкрикнул Крепимер и вытолкнул вперед Быляну. Та все еще прикрывала голову большим платком, хотя дождь уже перестал, а на ее юном румяном лице застыло выражение суровой решимости. – Вот, меньшая княжья жена своими глазами видела, как ты за столом сидела с братом твоим, Воигневом, и своими ушами слышала, как вам песни свадебные пели. Вот и ответь нам: как смела ты князя нового дать Деревляни, у народа позволенья не спросив?

– И как могла ты свадьбу с родной кровью беззаконную справить, на нас всех гнев богов навлекая! – добавил Горелют.

– Посмотрите-ка! – Предслава бросила взгляд Рулаву и Вояте. – Ох, улов у нас хорош! Ловили мы одного змея, а попалось-то сколько – и не сосчитать!

– Как это – змея ловили?

– Ходил ко мне Зверь Забыть-реки, облик мужа покойного принимая. я змея от себя отвадила, да вижу, взамен другие поналетели. Или ты, волхве, не знаешь такого оберега?

Далибож замялся: он не хотел подтверждать ее правоту, но и не мог при всех ответить «нет» – хорош будет старший волхв!

– Есть такой способ, – подтвердила волхва Творяна. – Изгоняет змея чудо невиданное, чего на свете не бывает.

– Это ты только говоришь так – что для змея! – возразил Крепимер. – А на деле задумала брата в мужья взять, чтобы в Коростене княгиней с ним остаться!

– Я объявила, что уезжаю в Киев! И вместо меня здесь будет править мой брат Свенельд Ольгович!

– А мы не желаем Свенельда Ольговича! И прочей руси не желаем! – Крепимер взмахнул рукой, и народ загудел. – Ты твое право должна передать тому, кто от деревлянского корня родился! А коли не захочешь, то мы тебя к Князю-Ужу проводим!

– Да сам ты хуже всякого змея! – Воята шагнул к нему. – Ужак, желтые уши! Ты моей сестре не грози – грозилка не выросла! Одного змея я отвадил от нее и другого отважу!

– В князья наши метишь? – орал Крепимер, почти не слушая и лишь понимая, что ему угрожают. – Нет у вас прав! Люди! Народ деревлянский! Княгиня с братом родным в постель легла и теперь богами проклята! Нет больше у нее права на Деревлянь! Теперь другая жена Володимера княгиней будет, и к ней право переходит нового князя Деревляни дать!

Он снова подтолкнул Быляну, но народ шумел так, что ничего не было слышно. Далибож затряс своим посохом, к которому были привешены бронзовые бубенчики, их звоном стараясь унять толпу. Народ приумолк и прислушался.

– Ах ты леший! – возмущенно кричала старая княгиня Чтислава, грозя Крепимеру и Быляне. – Вместо дочери моей ты эту маруху-нечесу в княгини посадить хочешь! Прокляну! Тебя и ее прокляну!

У Чтиславы была очень веская причина поддерживать Ольга киевского: в его доме жила ее единственная дочь Людомила и ее же Ольг хотел сделать княгиней в Коростене. Конечно, старая княгиня не хотела увидеть на этом месте какую-то Быляну, лягуху дреговичскую!

В толпе одобрительно гудели: деревляне получали немалую выгоду от торговли через Киев, которая заметно перекрывала ущерб от платимой дани, и многие старейшины были решительно против того, чтобы портить отношения с Ольгом. Предслава видела, что они поддержат ее, если только их не будет смущать брошенное ей обвинение.

Княгиня снова вышла вперед. Она кипела от возмущения, но понимала, что речь идет не только о ее чести, но и о будущей судьбе Деревляни. Ради чести всего своего рода она должна была оставить право распоряжаться Володимеровым наследством за собой.

Она бросила быстрый взгляд Вояте; тот коротко кивнул. Они не обсуждали этой возможности заранее, но оба знали, что думают об одном и том же. Предславе было гораздо страшнее, чем ему, – именно потому, что выход, который она собиралась предложить, нес опасность в первую голову не ей, а Вояте.

– Слушай меня, народ деревлянский! – крикнула она, взмахнув рукой. Народ по привычке затих – ведь она правила им уже четыре года. – У богов спросим, кто прав и за кем право. Ты, Крепимер, Горелютов сын, обвиняешь меня, будто я с братом кровь смешала и проклятье на себя навлекла? Хочешь меня другой заменить? я отвергаю обвинение и оставляю право передать власть над Деревлянью за собой. Пусть боги нас рассудят, а я требую поля.

– Поля?

– Да. Будешь биться с моим бойцом. Или перед богами ты не повторишь того, что сказал мне?

– Кто будет твоим бойцом? – спросил Далибож, уже зная ответ.

– Мой брат Воигнев Хранимирович.

– Он не может, потому что он разделяет твою вину.

– Так он снимет обвинение с себя и с меня. А если воевода не согласится, то как вы, деревляне, доверите воеводский топор такому трусу? – Предслава метнула на Крепимера насмешливый взгляд, зная, что этого он не вынесет.

– Я боюсь? Да я хоть сейчас! Иду на поле!

– До первой крови? – спросил Радобож.

Воята переглянулся с Рулавом, и тот коротко мотнул головой:

– Обвинение слишком сурово, чтобы его можно было смыть одной каплей крови. Пусть в живых останется тот, за кем боги признают правду. И отстаивать свою правоту противники могут до тех пор, пока один из них не погибнет.

Далибож поджал губы, но возражать было поздно. Вызов принят, теперь все дело в руках богов. И надеяться оставалось только на воинское умение и силу воеводы – только это теперь поможет ему отстоять право на Деревлянь.

Поединок назначили на завтра. Народ разошелся, Предслава вернулась домой. На людях она держалась спокойно, но как только вошла, то и села на ближний край лавки: ее не держали ноги, била дрожь и хотелось плакать.

– Да не бойся! – Воята обнял ее за плечи. – я тоже не на репище найден! Справлюсь.

Она верила, что он справится, но ведь Крепимер – очень опасный противник. А потерять Вояту для нее было гораздо страшнее, чем потерять Деревлянь, с которой она и так уже мысленно простилась. И даже хуже, чем отправиться в Ужу с камнем на шее, в качестве невесты Ящера.

– Хорошо, что мы… – Она подняла голову и взглянула ему в глаза.

– Точно. – Он кивнул и сел рядом. – Боги уберегли.

Он не смог бы выйти на поле божьего суда с сознанием своей правоты, если бы действительно сделал то, в чем их принародно обвинили.

– Как вуй Велем, – напомнила Предслава: они не говорили между собой об этом, но оба знали одно из семейных преданий.

– Не то. – Воята покачал головой. – Да и два раза подряд боги такого не стерпят.

Двадцать с лишним лет назад, когда воевода Велем Домагостич сам был в возрасте Вояты и вез свою сестру Дивляну замуж за киевского князя Аскольда, ему тоже пришлось выйти на поле божьего суда, защищая заведомую ложь. Но боги отдали ему победу: он не искал своей корысти и не покрывал нарушений родового закона, он лишь защищал свой род, готовый пожертвовать ради этого собственной жизнью и честью. И боги приняли его сторону, даже позволили благополучно выпутаться из последствий обмана. Правда, княгиня Дивомила, рассказывая об этом дочери, сомневалась: неудачное ее первое замужество тоже могло быть наказанием, отложенным богами до поры. Но даже такая милость не нужна была Предславе: вчерашняя «свадьба» не стала чем-то большим, чем обережный обряд.

– Ты прости меня, что я на тебя такую беду навлекла, – шепнула она, сидя с ним бок о бок на лавке. – Как в огонь ты сюда приехал. Сперва змей, теперь эти… выползки.

– Да брось. – Воята сжал ее руку, лежащую на коленях, посмотрел на Предславу и улыбнулся. – Брат я тебе или не брат? А для чего еще братья нужны?

– Я тебя люблю, – со слезами шепнула Предслава, уже не понимая, как могла каких-то три дня назад жить и не знать его. Она еще не совсем привыкла к его лицу, но оно уже казалось ей прекраснее всех на свете. Но ничем, кроме любви, она сейчас не могла помочь ему – тому, который сделал для нее так много.

– Ну и что мне еще надо? – внешне невозмутимо отозвался Воята, но в душе его возникло чувство, будто с этим признанием он получил самую драгоценную награду своей жизни.

Предслава протянула руку и провела пальцами по кривому шраму у него на подбородке.

– Это кто тебя?

– А это меня укусили. – Он усмехнулся. – Шкура в Ладоге осталась, будет случай, покажу. я волку шею руками свернул – что мне этот… Вот. – Он вынул из-под рубахи волчий клык на тонком ремешке и показал ей.

Этот ремешок она же видела и ощущала у него на груди какой-то маленький твердый оберег; судя по залоснившемуся ремешку, Воята носил клык уже несколько лет не снимая. И Предслава понимала, что это значит: убив волка руками, он взял себе его силу.

Эту ночь оба поединщика проводили в святилище, чтобы очиститься перед испытанием. Провожая Вояту, Предслава даже не посмела поцеловать его и по его глазам видела, что он понимает причину.

Вечером приходили несколько старейшин из тех, кто был более склонен дружить с Киевом и без возражений принять нового князя Свенельда. Предславе они выражали дружбу и обещали защиту, если и она, коли что, заступится за них перед Ольгом. Рулав долго сидел с ней, утешая тем, что сорок человек дружины никому из деревлян не дадут ее в обиду и что князь Ольг придет ей на помощь сразу, как только возникнет необходимость. Предслава кивала, а сама думала: чтобы прислать помощь, Ольгу понадобится дней десять. Убить человека можно гораздо быстрее. О Вояте Рулав не говорил, не осуждал их решение насчет поля, и Предславе даже казалось, что старый варяг вполне доволен развитием событий. Но Вояте он зла не желал и хмурился, думая о завтрашнем испытании.

До рассвета она не спала, неподвижно сидя на лежанке и даже не ложась, не пытаясь заснуть. О Звере Забыть-реки Предслава уже не думала: он ушел из Яви, оставив по себе лишь нудный холодный дождь. Но теперь он принял облик живых людей: Далибожа, Крепимера, даже дуры Быляны, вообразившей, будто сумеет, опорочив законную княгиню, занять ее место. Как сказал Рулав, грязь может налипнуть на золотое кольцо, но золотом сама от этого не станет. У божества Нижнего мира много голов. И снова Воята встал между нею и змеем; теперь гадины тянули к нему свои жала, но Предслава не верила, что он может погибнуть, потому что не представляла и своей дальнейшей жизни без него. За эти немногие дни он стал частью ее, и сейчас ей казалось, будто он рядом. И это незримое его присутствие успокаивало тревогу, внушало убеждение, что все будет хорошо.

Гриди Рулава и Вояты тоже почти не спали, оставаясь наготове, бродили по двору перед закрытыми воротами, наблюдали за городом, но все было тихо. Предслава несколько раз выходила постоять с ними возле разложенного прямо во дворе костра, где грелись дозорные. Ей кланялись, и хотя ее присутствие немного смущало парней, они были довольны, что княгиня разделяет их бдение. Говорили о разных поединках, вспоминали похожие случаи. Ладожские гриди не сомневались, что их вожак победит. Особенно в него верили двое – совсем еще юные, лет семнадцати-восемнадцати, Братята и Светлыня. Воята уже показывал их Предславе, и она знала, что эти двое – двоюродные братья, а по ветви волхва Святобора троюродные братья Вояты.

– Нашего Вояту Велем Домагостиц как сына любит, – уверял долговязый беловолосый Светлыня, старший из двоих, «цокая», как многие ладожские и плесковские дети матерей-чудинок. От этого напоминания о родине у Предславы щемило сердце – так хотелось вновь оказаться там, где все вокруг свои! – Если с ним тут цто слуцится, он все эти горы деревлянские по камешку размецет. Им тогда Волегостев поход ярильским игрищем покажецца!

– Это все змей проклятый, – добавлял Братята. – Сам уполз, а злобу свою оставил.

Предслава смотрела на небо, будто отыскивала там что-то.

– А у вас в Ладоге знают про Змей-звезду? – спросила она.

– Змей-звезду? – братья удивленно переглянулись.

– Да. Вон она, где Лосиха, видите. – Предслава нашла созвездие, которое называют то Лосихой, то Возом. – Я когда в Плескове жила, мне тамошний волхв, Ведобож, рассказывал. Мне и братьям моим. Сейчас она на месте стоит, а в Купалу с места снимается и по небу ходит. И где пристанет на всю ночь, там, значит, счастье людям принесет.

Братья задирали головы, вглядываясь в звезду, названия которой раньше не знали.

– А коли сейцас она тут стоит, это к сцастью или так, ницего? – спросил Светлыня.

– Да и видать ее ныне плохо – Лосиха весной хорошо видна, в березень, – добавил Братята.

– А ты в Купалу глядела ее, княгиня?

Предслава с сожалением покачала головой: в Купалу она еще была убеждена, что в ее жизни и так одно сплошное счастье, вот только детей Макошь не дает. Все свое тогдашнее счастье она растеряла, хоть и не по своей вине: мужа, княжение, привычный дом, покой. Взамен судьба дала ей Вояту, и за эти немногие дни он стал ей дороже всего прежнего. Неужели завтра судьба отнимет и его тоже? В это она не могла поверить. Но уж слишком могучий и опасный противник им противостоит. Стоило Предславе бросить взгляд в сторону Ужи, как во влажной тьме глухой осенней ночи ей начинала мерещиться бездна, где свивает кольца огромный змей. И она поднимала глаза к небу, выискивала взглядом далекий свет Змей-звезды. Подземный змей грозит им гибелью, но, может быть, его небесный собрат сумеет помочь?

Поединок был назначен на полдень, но народ стал собираться на Святую гору еще с рассвета. Когда Предслава пришла, гридям Рулава пришлось прокладывать ей дорогу древками копий – такая густая толпа скопилась на площадке внутри валов и даже на валах, откуда было тоже видно площадку перед капами. Увидев ее, Далибож кивнул кому-то, и вскоре из дверей обчины на противоположных ее концах показались поединщики. Их оружие – щиты и мечи – лежали на жертвеннике, и Перунов жрец Держигор уже очистил и благословил их. Снова моросил мелкий дождь, но оба были только в рубашках, чтобы легче двигаться. У Крепимера был злобный вид, у Вояты – замкнутый и отстраненный, будто его все это не касается.

Предслава стояла, по привычке заняв обычное свое место перед идолом Лады, сложив руки с зажатым платком. Рулав подошел к Вояте, уже стоявшему у кромки поля – площадки, обложенной камнями, куда, кроме них двоих, никому нельзя было ступать: эта земля сейчас считалась не принадлежащей земному миру.

– Убей его, – почти не двигая губами, шепнул Рулав на северном языке.

Это было не пожелание, а скорее приказ. Воята коротко кивнул. Он понимал, что у старого варяга свои причины желать смерти деревлянского воеводы, который в нынешнем своем настроении мог причинить много неприятностей киевскому князю, но щадить его и сам не собирался. Подняв жало на Предславу, Крепимер стал в его глазах новым Зверем Забыть-реки, а Воята не намерен был спускать своему наследственному кровному врагу, в каких бы воплощениях тот ни являлся.

Держигор осмотрел сперва одного соперника, потом другого, чтобы убедиться, что ни на ком из них нет искусного плетения козарской брони под одеждой. Волчий клык на шее Вояты его насторожил, и жрец потребовал было, чтобы ладожанин снял оберег, но Воята что-то сказал ему, улыбнувшись, и Держигор отошел. Он знал таинства Ярилы – «молодого Велеса» – и понимал, что нет смысла снимать клык с шеи, если тот навсегда поселился в душе. Короткий, накрепко завязанный ремешок не снимается никогда, и требовать убрать его – то же самое, что просить одного из поединщиков отрезать себе руку.

А потом Держигор ударил о землю концом посоха, и оба соперника разом шагнули в каменный круг – из мира живых в мир богов, где и решится их судьба.

Спешить им было некуда: для того, кому суждено проиграть, каждый шаг мог оказаться последним, зато у победителя оставалась в запасе еще целая жизнь. Поэтому ни Воята, ни Крепимер не спешили кидаться вперед. Держа перед собой щиты, они медленно двинулись по кругу, вглядываясь один в другого и пытаясь угадать, чего ждать от соперника. Оба они никогда раньше не видели друг друга в деле – даже мельком им случилось повстречаться всего-то два раза. Не зная, чего ждать, они лишь следили за каждым движением противника, пытаясь угадать, на что тот способен.

Вскоре они обменялись первыми ударами – одиночными, прощупывающими, отбивая их щитами. Крепимер первым сделал резкий шаг вперед, ударил справа, и тут же слева наискось сверху вниз, метя в ноги, так что Воята едва успевал перекидывать щит со стороны на сторону. И каждый взмах меча пронзал душу Предславы холодом; ей и хотелось закрыть глаза, и не было сил отвести взгляд. По силе ударов и стуку клинков о щиты она понимала, что приглядываться они закончили и теперь пытаются достать друг друга всерьез. Но уверенность и точность каждого движения Вояты подбодрили ее: он был в привычном для себя положении, хорошо знал, что делать, и сохранял полную власть над собой.

Крепимер отскочил; несведущие зрители могли бы подумать, что он отступает, но Предслава, все детство и юность наблюдавшая за упражнениями отцовских гридей и собственных младших братьев, знала: деревлянин просто заманивает противника, пытаясь заставить его раскрыться. Но и для Вояты этот прием был детской уловкой – он и не подумал следовать за Крепимером, а позволил ему прогуляться и вернуться на прежнее расстояние, чтобы снова кружить по площадке, выбирая удачный миг для удара.

Вскоре Крепимер снова пошел вперед – Предслава подумала, что ему не хватает хладнокровия, и это несло ей надежду. Воята был спокоен, терпелив и внимателен, как волк. Искаженные злобой глаза соперника, его горящие глаза не производили на молодого варяга ровно никакого впечатления. И когда Крепимер шагнул назад, но тут же, будто передумав, резко подался обратно, Воята был к этому готов. Щиты с треском сшиблись, Крепимер ударил снова в ногу под щит, но Воята отскочил. Пытаясь все же его достать, Крепимер широко замахнулся мечом, но промазал – и тут же Воята нанес сильный удар сверху, так что Крепимер едва успел прикрыть голову щитом. Загремев по дереву, меч Вояты соскользнул, и тут же Крепимер ударил по его клинку, сбивая вниз, дернул меч назад и снова ударил, целясь в открытое лицо Вояты.

Теперь их движения стали такими стремительными, не в пример первоначальным, что мало кто успевал уследить за ними и понять, что происходит. Теряя самообладание, Крепимер зарычал от злости, надеясь вот-вот покончить с врагом.

Но Воята так же быстро повернулся, подставляя щит, меч воеводы врубился в кромку и там застрял. Воята резко вскинул щит, вынуждая тем самым Крепимера поднять руку, сжимающую рукоять меча, и коротко ударил в плечо.

Перерубить руку он не смог бы, но рана получилась довольно глубокая. На землю хлынула кровь, и вся толпа ответила единым воплем – потрясения, страха, трепета. Если бы условием победы была назначена первая кровь, то поединок уже был бы прекращен. Но просто крови Вояте было мало. Он желал смерти своего противника – но тем самым давал тому дополнительное время и надежду все же переломить судьбу.

Тем более что деревлянский воевода, крепкий, опытный боец, в запале даже не понял сразу, насколько серьезно ранен. Он заметил только то, что плечо онемело. Ему даже удалось выдернуть застрявший меч из щита Вояты, но кровь от этого движения хлынула сильнее, рука отказалась повиноваться – пальцы разжались, рукоять выскользнула, клинок звякнул о каменистую землю.

Оставшись без оружия, Крепимер не растерялся, а тут же с силой швырнул щит в лицо варягу. Тот на мгновение закрылся своим щитом, а деревлянин успел нагнуться и подхватить меч в левую руку.

В толпе поднялся ропот: многие явно желали прекращения поединка, зазвучали голоса: дескать, хватит, прекратите, права княгиня! Завопила мать Крепимера, ей вторила жена – хоть она и знала, что воевода хочет сменить ее на другую, все же это был ее муж, отец детей, кормилец и защитник. Даже Держигор бросил вопросительный взгляд на Предславу, на белый платок в ее сложенных руках, но она стояла, словно каменная, не шелохнувшись и даже не двинув бровью. Речь шла не только о ней, а о гораздо более важных вещах. Возможно, Крепимер, затевая все это, в своей самоуверенности просто не понимал, с чем столкнулся и чем рискует. Слишком он привык быть здесь сильнее всех. Но платить ему придется именно ту цену, которая всегда назначается за такой товар, как княжеская власть. Двух князей в Деревляни не будет; желающий занять стол должен уничтожить его прежнего обладателя или заплатить головой за неудачную попытку.

Вынужденный держать меч в левой руке, Крепимер остался без щита. Но Воята не спешил ликовать по этому поводу: он знал, сколько сложностей создает противнику левша, в которого он сам же превратил воеводу.

Варяг мог бы просто потянуть время, рассчитывая, что деревлянин истечет кровью. Но Крепимера хватило бы еще надолго – он находился в самом расцвете сил и к тому же понимал, что защищает свою жизнь. Когда Воята сделал выпад, Крепимер, вроде бы подставив клинок, ловко отвел его, вернулся и сам ударил в открывшуюся руку Вояты. Тот отскочил, убедившись, что рана Крепимера – вовсе не повод расслабляться.

Прикрываясь щитом, Воята снова стал теснить противника. Ударил в ногу, вынудив подставить клинок; потом, когда Крепимер еще не успел поднять меч, Воята ударил его щитом в лицо. И тут же, пока Крепимер ничего не видел, нанес резкий рубящий удар сверху в голову.

Ноги воеводы подогнулись, тело рухнуло наземь, лицом вниз. Возле разрубленной головы стала расплываться лужа крови, мешаясь с дождевой водой. Воята, тяжело дыша, встал над ним, опустив меч и щит. Мокрый от дождя и пота, забрызганный кровью, с мокрыми слипшимися волосами, он был дик и страшен, казался каким-то грозным божеством, пришедшим за жертвой. Он стоял над мертвым телом в середине каменного круга, как в ином мире, недоступном смертным, и толпа затаила дыхание – у каждого было чувство, что сам его взгляд может убить.

Объявлять победителя и пояснять собравшимся волю богов не было нужды. Облыжное обвинение смыла с княгини кровь клеветника. Воята медленно вышел из круга, и толпа подалась назад, как от дикого зверя. Но теперь круг был раскрыт, и мать Крепимера с воплем первой кинулась к телу сына. А гриди Рулава вместе с ладожанами окружили Вояту и сквозь раздавшуюся толпу повели прочь.

Вернувшись на княжий двор, предусмотрительный Рулав приказал закрыть ворота. Предслава спешно велела топить баню, сбросила кожух и большой шерстяной плат, которым прикрывала голову от непогоды, второпях вытащила из ларя какие-то рубахи и порты Володыни – не собираясь здесь задерживаться, Воята никаких пожитков с собой не привез – и сама понесла их ему, набросив на голову кожух.

Когда она вошла и сбросила кожух на край лавки, он осторожно стащил с себя сорочку – мокрую насквозь от дождевой воды и пота, забрызганную кровью и грязью. На его боку, на ребрах Предслава мельком заметила красное пятно – поначалу Воята смазал его рубашкой, но теперь по коже снова стала расплываться кровь.

– Ты видел, что у тебя тут? – охнула она.

Это было первое, что она сказала ему со вчерашнего дня.

– Только сейчас и увидел, – с досадой отозвался Воята. – И как меня этот хрен задел – я и не заметил. А дурни там болтали – до первой крови…

– Перевязать? – Она было сделала движение к двери, уже думая о сушеных кровоостанавливающих травах у себя в ларе.

– Потом перевяжешь – неглубоко. – Он повернулся вслед за ней. – Подожди. Не уходи.

Она взглянула ему в лицо и опустила руки. Теперь вид у него был усталый, какой-то отстраненный, и он словно бы усилием пытался вернуться душой в человеческий мир, но пока ему не удавалось. И именно она, Предслава, была тем главным, что связывало его с этим миром, и она была нужна ему, чтобы выбраться назад. Мокрый, грязный и усталый, он едва ли кому показался бы сейчас красивым, но Предславу остро и властно влекло к нему, будто в его жилах текла ее собственная кровь, не позволяя им существовать по отдельности.

Но именно вид этой крови позволил Предславе окончательно осознать, что все позади, что Воята прошел по ненадежному Калинову мосту над Огненной рекой и перенес ее на руках, не дав опалить ног. А мог бы рухнуть вниз, как рухнул Крепимер. Не находя слов и не в силах справиться с разрывающей сердце смесью облегчения и ужаса, она снова бросилась к нему, обхватила руками, стараясь не задеть рану, и изо всех сил прижалась лицом к его обнаженному плечу, остро пахнущему потом, кровью и дождем. Он был здесь, с ней, живой… Ей хотелось навсегда слиться с ним всей кожей, кровью, всем существом, чтобы никогда больше не разлучаться ни на миг. И все остальное будет не важно.