Когда рассвело, изрядно повеселевшая Предслава оделась и отправилась к Далибожу. Можно было позвать его к себе, но ей хотелось воздуха, хотелось пройтись по осенней ясной прохладе – довольно она насиделась дома в последнее время! Чуть ходить не разучилась. К тому же, навещая старшего волхва, княгиня вовсе не роняла своего достоинства. С чувством, будто заново родилась или выздоровела наконец от долгой тяжкой хвори, вдыхая полной грудью осеннюю свежесть, запах прелой листвы, подмороженной земли, она удивлялась, до чего это, оказывается, приятно. Как же она жила это время – будто под землей! Золото последней листвы под бледно-голубым небом особенно резко бросалось в глаза, слякоть подмерзла, весь мир казался домом, чисто прибранным перед приходом новой хозяйки – Марены.

Воята пошел провожать Предславу: теперь он боялся отпустить ее с глаз. По пути Предслава все поглядывала на него, пользуясь первым случаем наконец разглядеть как следует при дневном свете. Во внешности их не было никакого сходства, по виду и не скажешь, что родня. В обоих присутствовала значительная доля варяжской крови, но в Вояте больше, и в нем она сказывалась сильнее: почти квадратное, скуластое лицо оканчивалось треугольным подбородком, что придавало ему вид соразмерный и даже изящный; правильные черты лица, безупречный прямой нос, глубоко посаженные серые глаза под прямыми темными бровями. Светло-русые волосы, разделенные прямым пробором, красиво осеняли высокий и широкий варяжский лоб. Вид у него был несколько замкнутый, но выражавший решительность, яркость чувств и силу воли. Справа в нижней части щеки сквозь щетину просвечивал довольно заметный кривой шрам, уже старый и побелевший, уходящий на подбородок; Предслава мельком подумала, что его и под бородой будет видно, пожалуй, всю жизнь. Хотела спросить, откуда, но не стала – успеется еще.

На саму Предславу все встречные таращились в удивлении, порой даже забывая поклониться: давно они не видели свою княгиню такой бодрой и красивой! На щеках ее горел румянец, глаза сияли голубыми звездами, даже в походке ощущался прилив сил.

Прогулка вышла длинная: Далибож обитал на Святой горе, но дома его не оказалось, и жена сказала, что волхв пошел к сестре. Пришлось им вновь спускаться по каменистой тропе и идти на другую кручу. Сестра волхва – это мать Крепимера, а у нее и молодого воеводу очень даже можно было застать. В другой раз Предслава предпочла бы вернуться, но теперь она не боялась – ни Крепимера, ни Зверя Забыть-реки! Да и присутствие Вояты, родича княгини, человека из дружины Велемысла ладожского и одновременно посланца Ольга киевского, поневоле вынудит их к осторожности.

Несмотря на ранний час, княгиня оказалась не первой гостьей у старейшины Горелюта – свояка Далибожа. Еще четверо из их родни уже сидели возле стола вокруг ковша с квасом и блюда вчерашних пирогов. Здесь же находился и Крепимер. При виде княгини все разом замолчали, дружно встали и поклонились, но на лицах была растерянность, и Предслава сразу поняла, что говорили о ней. У старейшин вид был встревоженный, у Далибожа – раздосадованный, а черты Крепени выражали напор и обычную самоуверенность. Видать, клялся вую, что еще немного – и уломает упрямую Володимерову вдову. Как бы не так! – Предслава усмехнулась про себя.

Не успела она рассказать хозяевам, кто такой Воята и откуда взялся, как вошел Рулав, и ей стало совсем спокойно. С двумя такими союзниками она не боялась и всего Коростеня, потому что за ними стояли и Киев с Русской землей, и Ладога, и Плесков.

– Хотела я спросить у тебя, батюшка, – начала она, когда ее усадили на почетное место с женской стороны. Бородатые старейшины – в длинных вышитых рубахах, с широкими ткаными поясами – рядком расположились напротив и смотрели на княгиню во все глаза, будто впервые видя. – Эта голова мертвая… где ты ее взял?

Предслава задала вопрос вежливо, но в голосе ее слышался угрожающий намек, будто Далибож сам загубил кого-то беззаконным образом и она об этом знала.

И этот вопрос волхву действительно не понравился.

– На берегу нашел, – буркнул он с неохотой, не глядя на княгиню.

– Ужи?

– А чего же?

– И не знал, чья это голова? Чья душа там жила?

Далибож не отвечал, и Предслава утвердилась в своих подозрениях. Старший волхв мог и знать. Уж он-то умеет в Навь заглядывать и с мертвыми говорить.

– И ты… нарочно мне ее дал? Ты хотел, чтобы я говорила с ней?

– Только она и знала… – Далибож бросил на княгиню угрюмый взгляд. – Мне открыть не захотела, обещала, что тебе самой откроет…

– Что – открыть?

– Что за беда над тобой собирается, княгиня! – пришел на помощь вую Крепимер. Видно, ему-то родич-волхв рассказал все без утайки, не вынуждая, как Предславу, тянуть клещами каждое слово. – Кому твоя мать была обещана, еще в те года, когда князь Мстислав был жив. И ты тоже! И как избыть беду, как отогнать злыдня, что только к вдовам ходит!

– Вот как!

Предслава окинула взглядом лица собравшихся деревлян: никто не был так потрясен открытием, как она, а стало быть, все знали. Видя, что княгиня упрямится, Крепимер и его родич-волхв решили обратиться за помощью… к Незване! Устроить так, чтобы мертвая колдунья сама заставила Предславу поскорее ухватиться за предложенного жениха, убоявшись Зверя Забыть-реки! Но княгиня уронила череп, не дав его прежней хозяйке заговорить.

– Так вы все знаете? – Предслава не рассказывала никому, кроме Чтиславы и Творяны, о посещениях духа и надеялась, что в Коростене об этом неизвестно.

– Слух-то идет, – сдержанно отозвался Горелют, отец Крепени. – Когда змей к простой вдове летает – ее одну погубит. А коли вдова княжья – все племя под тучей ходит.

– Мало нам с Ольгом киевским заботы – еще и змей повадился! – вздохнул его другой свояк, Добычест. – Ты ж решай быстрее, княгиня. Выйдешь замуж – и змей отстанет, и русь тогда уж до нас не дотянется.

– А будешь медлить – и себя, и нас погубишь. А мы не позволим! – отрубил брат Далибожа, Ратибож, суровый и решительный мужик, бывший старшим деревлянским воеводой до того, как получил стрелу в грудь и с тех пор все время кашлял и задыхался.

– Медлить более нельзя! – подтвердил сам Далибож. – Вышло твое время, княгиня. И хорошо, что сама ты ко мне пришла, а не то мы думали сегодня к тебе идти. Сон мне нынче виделся вещий. Явился мне во сне сам Зверь Забыть-реки.

«Надо же – мне тоже!» – подумала Предслава и обменялась понимающим взглядом с Рулавом.

Воята сидел у двери, слегка наклонившись и сжав ладони между колен. Отсюда ему было хорошо видно всех, и взгляд, которым он окидывал деревлянских старейшин, был далеко не дружелюбным. Теперь перед ним сидел не один змей, а целый пяток, нацелившийся терзать жалами его обретенную сестру. Будучи чужим здесь и к тому же моложе всех, он молчал, но его суровое лицо давало понять, что сегодня княгиня уже не так одинока и беззащитна, как была еще вчера. И тот дешевле отделается, кто поймет это вовремя.

– И сказал мне Зверь Забыть-реки, – продолжал Далибож, – что пришел ему срок получить обещанное. Тебя, княгиня. Мать твою, Аскольдову вдову, семнадцать лет назад хотели в жертву ему принести, чтобы избавить от беды и разорения Коростень и племя деревлян. Вызван был дух его и призван за жертвой, но не было тогда дело доведено до конца. А Князь-Уж все ждет. Пока ты вдова – ему к тебе открыта дорога. Сказал он: если не получит свою жертву, то гнев свой тяжкий обрушит на Деревлянь. Поднимется, сказал он, вода в Уже до самых вершин коростеньских, смоет и княжий двор, и все живое, поглотит бездна и людей, и скот.

Сидевшие на лавке старейшины переменились в лице. Видно, на этот счет между ними не было согласия, об этом и шел у них спор перед приходом Предславы. Кто-то из них – скорее всего, Ратибож и до сих пор молчавший молодой волхв Дедилец – выступали за то, чтобы отдать Володимерову вдову Князю-Ужу и тем отвести его гнев от племени. Но вместе с ней они лишились бы и средства сделать Крепимера князем и поневоле вручили бы Деревлянь русинам Ольгу и Свенельду – поэтому остальные возражали. Неведомо, что решит общий совет старейшин и вече, если до них дойдет дело. Но Предславе и то решение, и другое ничего хорошего не обещало.

Но и осознав, какое будущее ей тут готовили, она не столько испугалась, сколько рассердилась. Между судьбами ее и матери было много общего, но много и различного. Дивляна семнадцать лет назад была одинокой беззащитной вдовой, попавшей в Коростень в качестве заложницы от Аскольда, который к тому времени был мертв и не мог защитить семью. Но за спиной Предславы стоял киевский князь Ольг, ее близкий родич – живой, здоровый, а главное, нужный деревлянам в качестве доброго соседа и союзника. Если у них есть немного ума в голове, они не посмеют причинить ей вред, утопить в Уже в жертву Ящеру или даже выдать замуж против воли – потому что это война, и во второй раз Киев, дойди до этого дело, уже не проявит милосердия и разорит деревлян так, что они навсегда лишатся права сами собой управлять.

Однако грозить было еще рано. Все-таки Предслава сама прожила в Деревляни четыре года, сроднилась с этим племенем и считала нужным защитить его от бородатых дураков, которые ради призрачной корысти вели народ к войне и гибели.

– Выйти замуж – дело хорошее, – сдержанно заметила она. – Только что-то жениха достойного я пока не вижу.

Крепимер при этих словах встрепенулся, на лице его отразилось удивление.

– Был один молодец, да веры ему нет, – не давая воеводе заговорить и гневным взглядом пригвождая к месту, продолжала Предслава. – Скажи, Крепимер Горелютович, – или не ты к Быляне захаживаешь? Если забыл – так мы ее призовем и у нее спросим. Да и я напомню – сама видела, как ты от нее выходил по вечернему времени, сама слышала, как ты ее, лебедь белую, нахваливал! Так кого ты в жены взять хочешь – княгиню или наложницу?

Далибож крякнул от досады, старейшины снова переменились в лице. Крепимер, на миг запнувшись, все же не стал отпираться – это казалось ему унизительным.

– Знаешь, стало быть? – вызывающе ответил он. – А и правда! Знаюсь я с Быляной. И чего такого? Буду князем – и жены его будут мои, что одна, то и другая. А Быляна-то посговорчивее тебя. Смотри, княгиня! Сама свое счастье не загуби! А то ведь, коли тебя Князь-Уж хочет, мы тебя ему и отдалим, а я Быляну в жены возьму и с ней деревлянским князем стану!

– Даже не думай! – холодно и презрительно отрезала Предслава, взглядом призвав Вояту молчать. Тот уже кипел, видя такое попрание ее достоинства. – Робу в жены взяв, ты не князем станешь, а только свой род опозоришь! Она не была водимой женой, и ее новый муж не станет князем. Или ты свататься за нее поедешь к родне? Откуда она там, с Горыни? Может, там остался кто? А то ведь князь мне говорил, что всю родню ее перебил. Коли нужна – забирай, все равно мне в хозяйстве от нее пользы мало! Дашь гривну, и владей! Пользуйся моей добротой. А то ведь коли без позволения возьмешь, то сам моим челядином станешь! – Она засмеялась. – Или не так, старейшины?

Старейшины отворачивались в досаде, только Добычест усмехнулся ловкости княгини, но из уважения к севшей в лужу родне прикрыл усмешку ладонью. Взятая как пленница, Быляна принадлежала к княжеской челяди, и после смерти Володимера ею, как и всем его имуществом, владела жена-княгиня. Только Предслава теперь имела право выдавать Быляну замуж, назначать выкуп и прочие условия. В любом другом случае ее новый муж считался бы в лучшем случае похитителем чужой робы.

– А князь Ольг никогда не простит людям, которые обидят племянницу его старшей жены, – добавил Рулав. – Твои права, Крепимере, будут ничто в сравнении с правами Свенельда, мужа Людомилы. Если ты сейчас поведешь себя благоразумно, то сохранишь место воеводы и при новом князе. Но иначе ты можешь потерять не только жену, но и голову.

– Грозить мне вздумал? – Крепимер вскочил, красный от досады.

– Не грозить, а предупредить. – Рулав невозмутимо сидел на месте. – я понимаю, ты молод, воевода. Когда сюда приходило войско Волегостя плесковского, ты еще был ребенком. Но старшие родичи могли бы тебе рассказать, как это неприятно – видеть вражеское войско под кручами и не иметь сил ему противостоять.

– Теперь не те времена, – рявкнул Ратибож. – Тогда князь Ольг подлым обманом князей наших Мстислава и Борислава погубил, войско их разбил. Теперь-то мы на обман не поддадимся. Хочет воевать – пусть приходит, а мы здесь дождемся. И не только Коростень отстоим, но и в Киеве еще сами сядем, как при дедах было.

– Я уже слышал эти старые песни! Те, кто их пел, не доживали до седых волос!

– Да что ты сделаешь, волк беззубый! – горячился Крепимер.

– Я попытаюсь удержать вас от глупостей. Но могу сказать, что намерен делать князь Ольг, если вы пойдете на поводу у этого удальца. – Рулав глянул на старейшин и кивнул на молодого воеводу. – Он уже послал людей к князю Будераду в Туров. И предложил ему союз на таких условиях: земля дреговичей освобождается от дани, а взамен помогает руси усмирить Деревлянь, с которой киевский князь по-прежнему будет брать дань, но теперь уже в двойном размере.

Старейшины примолкли, повисла тишина. Строя свои горделивые замыслы, они рассчитывали на поддержку своих данников-дреговичей. Но было очевидно, кого поддержит Будерад, в надежде избавиться от зависимости!

– Смирите свой гнев, мужи деревлянские, – произнесла Предслава. – Мы уладим дело миром, и я сама буду просить князя Ольга считать деревлян своими друзьями и верными союзниками, как это и было при муже моем, князе Володимере.

– А ты сама-то… – заикнулся Горелют.

На всех лицах читался вопрос: собирается Предслава остаться здесь, приняв нового мужа, или предпочитает уступить место своему брату Свенельду и его жене?

– А я сама сперва должна избавить себя и деревлян от Зверя Забыть-реки. И тогда буду свободна решать, кто достоин стать моим новым мужем, – сказала Предслава, не глядя на Крепимера, который снова вскинул на нее глаза. – Ведь я – княжеского рода, я не лелёшка из ветошки и никому не позволю играть собой. Да будут с вами чуры, мужи деревлянские!

Она поднялась, слегка поклонилась старейшинам на прощание и вышла в сопровождении Рулава и Вояты. Ладожанин так и не сказал ни слова, но одарил собравшихся волчьим взглядом, задержав его на раздосадованном лице Крепимера. Теперь он знал, какую голову змея предстоит срубить первой.

В сенях Предслава обернулась и восторженно сжала его руку. Она одержала победу, пусть еще не окончательную, но теперь все знают, что из нее не удастся сделать бессловесную жертву! И это он, ее брат, позволил ей почувствовать себя такой сильной.

До вечера никто княгиню не тревожил, хотя жители Коростеня, в основном женщины, собирались перед двором и поглядывали на постройки. Предслава понимала, что по кручам разошлись слухи, и эти женщины, вероятно, надеются увидеть, как огненный змей прилетит и втянется в заволоку облаком огненных искр. Но женских пересудов она не боялась: для нее, княгини, важнее были те решения, что примут мужчины. Но тем на раздумья требовалось время, которое она сама тоже не намерена была потратить даром.

А Предславе предстояло важное дело – подготовка к «свадьбе». Ей было так весело, словно она опять стала восьмилетней девочкой, играющей «в свадьбу» с подружками, и они с Веснянкой, ее ровесницей и прежней участницей тех игр, то и дело давились от смеха. Воята, как выяснилось, очень хорошо знал весь порядок свадебного действа, даже лучше Предславы – он уже не раз исполнял должность «почестного брата» на свадьбах молодой родни, и они быстро договорились, что из самого необходимого требуется сделать, чтобы добиться цели, но не привлечь к этому событию лишнего внимания.

А вот Рулав, когда его посвятили в замысел, обеспокоенно нахмурился и бросил на Предславу пристальный взгляд. Она понимала, что его тревожит. После смерти Володыни право на власть над деревлянами воплощали две женщины: его вдова и его сестра. Теперь все зависело от того, которая из них первой выйдет замуж и тем даст Деревляни нового законного князя. И Рулав был прислан Ольгом не только поддержать вдову бывшего воспитанника, но и проследить, чтобы она как-нибудь не выскочила замуж вперед золовки и без благословения киевского князя.

– Но Воята – мой родич! – объясняла ему Предслава. – Мы не можем играть свадьбу между собой, и потому она, как вещь невозможная, обладает властью избавить меня от Ящера. Если бы он не был моим братом, то ничего бы не вышло!

– Это верно, но когда речь идет о княжьем столе… Бывает, что князья или конунги женятся и на более близких родственницах.

– Я в князья деревлянские не мечу! – хмыкнул Воята. – Что проку в чужой земле? Мне бы только гаду этому хвост оторвать, чтобы не совался куда не звали.

На самом деле Воята имел привычку все вещи называть своими именами и от полноты чувств выражался довольно грубо, так что Предслава иногда поджимала губы и отворачивалась, делая вид, будто не слышала, но эта прямота парня, выросшего среди дружины, ее не сильно коробила и не портила настроения. Она уже полюбила троюродного брата, и ей нравилось в нем все.

Невольно на память приходила собственная настоящая свадьба четырехлетней давности, наполняя душу самыми противоречивыми чувствами. Она не могла не вспоминать, как весь тот день ее била дрожь от волнения и тревоги перед вступлением в новую жизнь; как утомляли и сбивали с толку сложные обряды, большинства из которых она даже не видела из-под непрозрачной паволоки. Эту паволоку, привезенную варяжскими купцами из булгарской земли, купила когда-то для своих трех дочерей Радогнева Любшанка: укрытые белым серкландским шелком от сглаза и всякого зла, подстерегающего невест, выходили замуж Милорада, Велерада, Гневорада, потом их дочери – Святодара, Яромила, Дивомила, Велемила, Льдиса, Олова, Ведома, Синелада и вторая Дивомила, дочь Велема. Но Предслава стала первой невестой из следующего, третьего поколения, и нарочно для нее пожелтевшую от времени паволоку привезли из Ладоги в Плесков, откуда ее снаряжали, а потом доставили назад. Теперь воевода Велем, по словам Вояты, вновь привез ее для дочери Яромилы – Придиславы, но Предслава не печалилась, что ей придется обойтись. Прабабкина паволока напоминала бы ей тот день – когда она сидела рядом с Володыней, которого еще не видела, но он держал ее за руку через достающий аж до пола вышитый рукав, и она знала, что все ее будущее теперь принадлежит этому мужчине. Ей было неловко и тревожно, но в то же время она не сомневалась, что теперь они вот так же, рука об руку, пройдут долгий путь, у них появятся дети, внуки, целый большой род, дом, хозяйство; она будет растить детей, рассказывать им предания и сказки. Развернет перед ними длиннющие родовые полотенца и будет перечислять дедов и бабок по каждой из ветвей: ладожских Любошичей и Витонежичей, полянских Киевичей, в родстве с которыми ее дети будут через мать Аскольда Придиславу Святославну, деревлянских Мстиславичей и моравских князей Ростиславичей, чью кровь принесла сюда Володынина мать, княгиня Чтислава. Воистину, родовое дерево их детей закрыло бы ветвями полмира, от Волхова до Дуная! И в них оно будет дальше расти и ветвиться: в свое время она снарядит замуж дочерей, женит сыновей, станет обучать маленьких внучек силам целебных трав и хитростям рукоделия – и в далеком будущем, когда ее не станет, сама сделается одной из прабабок, чье имя получат по наследству новые дочери рода.

Но ничего этого не было. Четыре бесплодных года – и она вдова, которой, самое лучшее, предстоит все начать сначала… Предслава вздыхала, гнала прочь тоску по несбывшемуся и бросала взгляды на Вояту, надеясь развеселиться. Но и тут обнаруживалась своя горечь: она поймала себя на мысли, что случись ей выходить замуж за Воигнева Хранимировича по-настоящему, взаправду, то она смотрела бы в будущее гораздо увереннее, чем в прошлый раз. Потому что с первого же взгляда на него становилось ясно: за этим человеком любая женщина будет как за каменной стеной.

– У тебя в Ладоге есть жена? – спросила Предслава между делом, роясь в ларе и выкладывая на лавки рубахи, рушники, платки, пояса, скатерть, настилальники. К ее удовольствию, Воята тоже говорил «ларь», в отличие от полян и деревлян, у которых этот предмет домашнего обихода называли скрыней.

– Есть чудинка одна, Юлука. Ее имя-то было Йуолукка, а мать ее больше Луковкой зовет. В походе взяли, вуй Велем мне ее отдал. Ребенок даже был, да помер прошлой зимой.

– Еще будут, – утешила его Предслава, а сама обрадовалась в душе.

Пленница не в счет, а настоящей жены-веденицы у него еще нет и ей, Предславе, пока ни с кем не надо делить его любовь.

– Наверное, будут. – Воята пожал плечами.

Ребенок был слишком маленький, чтобы он успел к нему привязаться: помнился только комочек в льняных пеленах на руках у Юлуки, и гораздо больше ему было жаль ее саму, поскольку она сильно горевала.

– А поход куда был?

– На Вуоктар-озеро. Хорошую добычу взяли… Тому уж года три. Взяли бы еще больше, кабы со словенскими не разругались. От наших-то вуй Велем воеводой был, а от Словенска шурь его Прибыслав. Всю дорогу не могли решить, кто главный – чего один хочет, тому другой нарочно поперек говорит. Каждый другому уступить боится. И все годы так, потому когда в общий поход идут, то старшим воеводой Рерика ставят: он и не наш, и не их, никому не обидно.

– А, Рерик, я его помню! Не женился еще?

– Да он бы, может, и женился, – Воята ухмыльнулся, – да где невесту взять? У нас – Вышеня старый на стену полезет, у них – наши согласия не дают. Да у Рерика и вроде есть жена где-то за морем. Я-то ее не помню, а дед рассказывал, она когда-то приезжала даже в Ладогу да назад уехала – как-то не пожилось ей у нас…

За разговором Предслава доставала множество вещей, распространяющих по избе дух пахучих сушеных трав, – старые, оставшиеся от первой свадьбы свои невестины рубашки-длиннорукавки с особой вышивкой, рушники, все из беленого льна, богато отделанные красным шелком и вышитые красной нитью, пояса, тканные из разноцветных нитей, с хитрыми оберегающими узлами в бахроме на концах. После белизны скорбных одежд вдовы обилие красного, цвета жизни и плодородия, ободрило ее, согрело и взбудоражило. Для Вояты тоже нашлась подходящая одежда – свадебная рубаха, порты и пояс, изготовленные когда-то для Володыни, и Предслава вновь украдкой смахнула слезу. Но все – нельзя плакать, а не то настоящая душа покойного мужа огорчится в Ирии и явится ее утешать! Предслава задавала много вопросов о ладожской родне и тамошних делах; Воята охотно отвечал, и в ее памяти оживала Ладога, куда она изредка ездила еще девочкой вместе с матерью и о которой еще чаще слышала. Чудинские и варяжские слова будили воспоминания детства, и сердце щемило – начинало тянуть туда, будто в родных местах она снова сможет стать маленькой и начать жизнь сначала…

– Ты бы не хотела в Ладоге побывать? – спросил и Воята. – Бабку Милушу проведать, пока жива…

– Ой, хотела бы! Да ведь я вовсе не знаю, что со мной будет. Мою судьбу теперь князь Ольг решает.

– Вуй Велем тебя в обиду не даст! – убежденно ответил Воята и бросил на нее взгляд, ясно говоривший: и я тоже. – Ты-то решила, чего хочешь?

В этом вопросе содержался намек на возможность выбора. Предслава обладала правом дать Деревляни нового князя и сохранить коростеньский стол за собой. Но для этого ей требовался этот самый новый князь, способный выдержать борьбу с Ольгом киевским или хотя бы приемлемый для последнего. Такого человека у нее не было, а кидаться в драку с собственной родней, не имея надежд на победу, – и глупо, и губительно.

– Пусть Ольг решает, – ответила она. – Здесь Свентя сядет, а мне они иного князя в женихи подберут – чтобы свою землю имел и в Деревлянь не лез… Да где же они?

– Кто? Женихов ищешь, может, завалялись?

– Да вроде того. Подержи. – Предслава передала ему большую свернутую скатерть, лежавшую на самом дне ларя. – Макошь-матушка…

– Что такое? – Воята увидел, как переменилось ее лицо, и встревожился.

Ларь у нее, как у богатой невесты, был такой большой, что сама Предслава могла бы в нем спрятаться. В отличие от полян, которые делали свои скрыни с крышками в виде шатра, плесковские кривичи, равно как и ладожане, перенимали у варягов лари с полукруглым верхом, вместе с их названием. В основном отделении хранилась одежда, цветное греческое платье, подаренное князем Ольгом, а в маленьком – украшения, принадлежности для рукоделья, обереги, мешочки с волшебными травами. Опустошив основную часть, Предслава теперь рылась в прискрынке. И чем дольше рылась, тем сильнее у нее холодело внутри. Наконец она повернулась к Вояте, и по ее вытянутому побледневшему лицу он сразу понял: беда.

– Что стряслось?

– Нету, – прошептала она, глядя на него расширившимися глазами.

– Чего – нету?

– Их. Жениха и невесты…

– Каких?

– Лелёшек. Лады и Ярилы. Ну, не знаешь, что ли?

Предслава искала куколок в виде жениха и невесты, оберег, который изготавливается к свадьбе и после того хранит благополучие и лад новой семьи. Хранит в течение всей жизни, а потом возлагается на краду того из супругов, который умрет последним. Нечего и говорить, с какой заботой жены оберегают свадебных лелёшек в глубинах своей скрыни, среди самых дорогих вещей, не показывая никому и никогда. Предслава не искала их нарочно, но в какое-то время, перебирая вещи, вдруг осознала, что не видит оберега, и насторожилась.

Вновь и вновь она перекладывала вынутые рубахи и рушники, надеясь, что две маленькие куколки, связанные свадебным пояском, завалялись где-нибудь в складках, но уже понимала, что этого не может быть.

– Украли. – Наконец она бросила бесполезные поиски и села прямо на свадебную скатерть, которую Воята положил на лавку.

Чем она так встревожена, он понимал и сам. Украсть куколок могли только с одной целью – для ворожбы, чтобы причинить вред семье. А поскольку зла в жизни Предславы в последнее время хватало, то не приходилось сомневаться, что неведомые враги достигли своей цели! Ей стало так страшно, что она обхватила себя за плечи, будто на морозе, дрожа так, что постукивали зубы. Кто-то украл самый важный залог ее благополучия. И вот – муж погиб, а к ней повадился Зверь Забыть-реки…

– Кто мог-то? – спросил Воята.

– А мало ли…

Предслава вспоминала своих врагов. Быляна… Далибож с Крепимером… И не понять, когда произошла кража – она не могла вспомнить, давно ли видела куколок. Зная, что они надежно спрятаны в ларе, к которому не имеет права прикасаться никто, кроме самой хозяйки, она не проверяла их… и не вспомнить, с каких пор.

– И что теперь? – Воята положил руку ей на плечо. – Уж коли муж умер, и тебе от лелёшек вреда не будет. Или как?

Предслава вздохнула. Ее замужество уже окончилось, и со смертью Володимера куколки утратили оберегающую силу. А это означало, что некто похитил их еще при жизни мужа – после не имело бы смысла. Не значит ли это, что смерть Володыни и была целью неведомого злыдня?

А дальше приходилось задать еще один вопрос. Кому это было надо?

Закрыв глаза, Предслава помотала головой и с усилием отбросила тяжкие мысли. Только этого ей сейчас не хватало!

– Давай прикинем. – Она встала, развернула жениховскую рубаху Володыни, которую сама когда-то сшила в Плескове и прислала ему перед свадьбой, и приложила к плечам Вояты. Провела ладонью по его груди, ощутив там под одеждой что-то маленькое и твердое – наверное, оберег. – Смотри, как на тебя сшито. Он потом-то в боках раздался, а на свадьбе был такой, как ты сейчас.

И снова пожалела про себя, что нет у нее настоящего жениха, такого же отважного и надежного, как брат Воигнев Хранимирович – такого, чтобы заслонил ее не только от Змея, но и от бед и напастей на всю оставшуюся жизнь.

Наступил вечер. Нарядившись в белые с красным одежды невесты, Предслава спрятала свои короткие волосы под повоем, а сверху покрылась большим свадебным платком; Снегуля застелила лавку медвединой, а Предслава ушла к лежанке и там села за занавеской.

За окошком стемнело, но в избе горело множество огней и было светло как днем. Участников «свадьбы» собралось мало: кроме княгининых домочадцев, позвали только Рулава с семьей, женой и четырьмя детьми. Но этого хватит, чтобы выполнить все обряды.

Двое сыновей Рулава – Берята и Тур – изображали «женихову дружину» и старались принять удалой и важный вид, что не очень получалось, поскольку им было только пятнадцать и тринадцать. В течение дня сам Воята старательно обучал их, что и как надо делать, и теперь они, вроде как разделив должность «почестного брата», то и дело поглядывали друг на друга, вспоминая, что там дальше. Вместе с Воятой они вошли из сеней, предварительно громко и торжественно постучав, и весьма упорно торговались со своим собственным отцом, который сегодня был «отцом невесты», выкупая место для жениха на скамье. В это время Снегуля причитала, прощаясь с «дочерью», а Весняна и две дочери варяга – Ранница и Красена, пятнадцати и одиннадцати лет, – пели положенные песни. Понимая, по какому тревожному поводу затеяна эта «свадьба», девочки дрожали, но и ликовали – обе только и мечтали о свадьбах. Конечно, эта свадьба игралась гораздо скромнее, чем это делается обычно, тем более в богатых родах, но все основные обряды нужно было выполнить.

Получив выкуп, Рулав кивнул, и Снегуля с Весняной вывели за руки невесту и усадили на медведину рядом с женихом. Новоявленная пара старалась сохранять важный вид, но, глянув друг на друга, оба давились от беспокойного смеха. Разговаривать им было нельзя – во время свадьбы жених и невеста считаются находящимися в мире мертвых, откуда «родятся вновь» уже в новом качестве – как муж и жена.

– У меня в доме эта женщина была послушна и честна, теперь передаю ее тебе: держи ее так, чтобы и у тебя она была послушна и честна. Да благословят вас светлые боги! – Рулав поднял каравай над их головами. – Да соединят вас в любви, дадут вам жить в совете и ладу, пошлют вам много детей, доброе хозяйство и много скота!

Снегуля поднесла вышитый свадебный рушник и связала им руки «молодых». После чего Воята повел Предславу к столу, отодвинутому от стены, чтобы можно было обойти вокруг него; они обошли трижды, а потом сели во главе. На столе уже было приготовлено обычное для свадеб угощение: поросенок, жареные куры, пироги, яичница, каша. Перед «молодыми» стояла одна миска и одна ложка, но есть им пока не полагалось. Все расселись, девушки звонко пели:

Как ни нелеп был этот обряд, Воята исполнял его со всем усердием и целовал Предславу с не меньшим пылом, чем это положено настоящему жениху. От волнения и смущения она почти забыла про Змея и оттого не сразу заметила, что в избе появился еще один гость. Мельком бросив взгляд в сторону двери, Предслава вдруг различила в темном углу смутную фигуру и невольно вскрикнула.

На первый взгляд это был человек, но стоило немного вглядеться, и человеческие черты таяли, растворялись в черной бездне, которая начинала властно затягивать в себя. От черного пятна веяло неумолимым холодом Нижнего мира. Сразу становилось ясно: не кто-то из соседей заглянул на непривычный шум. Явился тот, ради кого было затеяно это странное веселье.

пели в это время женщины, но, увидев, как переменилось ее лицо, умолкли на полуслове.

– …расные… – одна в тишине закончила Весняна и тоже обернулась, как и прочие за столом.

Жена и дочери Рулава, ранее только слышавшие от отца о посещениях Зверя Забыть-реки, вскрикнули, пригнулись, будто хотели залезть под стол, и попытались спрятаться за плечами старого варяга. Рулав остался неподвижен, только крепче сжал нож, которым собирался отрезать себе кусок поросенка. Зато Воята подбоченился и усмехнулся.

– А это кто пришел? – с веселым вызовом воскликнул он. – Проходи, не бойся, сегодня всех к столу зовем! Веселье у нас!

С этим гостем ему можно было говорить – ведь тот явился из Закрадного мира, в котором они с Предславой сейчас как бы находились.

– Что за веселье? – Тот шагнул ближе, и снова Рулавовы домашние заохали от изумления: облако тьмы приняло вид покойного князя Володимера. Но даже младшие Рулавовы дети сразу поняли, что это совсем не тот Володимер, которого они знали, пусть даже мертвый, а совсем другой…

– Свадьба у нас, – внешне невозмутимо пояснил Рулав, которому, может, и было страшно разговаривать с божеством Нижнего мира, но он не мог этого показать перед всеми.

– Что за свадьба?

Мнимый князь остановился прямо перед Предславой и устремил на нее неподвижный взгляд. Не поднимая глаз, она крепче вцепилась в руку Вояты, а другой рукой он по-хозяйски обнял ее за плечи.

– Брат сестру берет.

– Что ты говоришь, старик? – Гость из бездны грозно нахмурился, и по избе пробежал порыв холодного ветра, так что язычки пламени лучин и светильников пригнулись и замигали. – Разве может такое быть, чтобы брат сестру за себя брал?

– А разве может такое быть, чтобы мертвый к живой ходил? – дрожа, но четко и уверенно ответила сама Предслава. Сама она не сообразила бы, что говорить, но эти слова были частью обряда, и мудрость предков сказала за нее. – Коли брат не может сестру за себя взять, то и мертвый к живой ходить не может. А коли ходит, так и у меня теперь есть муж, а ты мне не хозяин, так и убирайся прочь! И не возвращайся, пока все сестры за братьев не пойдут, перо лебяжье в воде не потонет, черный камень со дна не всплывет, а песок, на камне посеянный, не взойдет!

Мнимый Володыня вдруг затрясся и стал расти на глазах, так что теперь не только подростки, но и взрослые полезли бы от ужаса под стол, если бы могли хотя бы шевельнуться. Темные дрожащие тени побежали по стенам, откуда-то донесся гул, и все за столом невольно втянули головы в плечи, а младший сын Рулава, Тур, не выдержал и юркнул под скатерть. Облик Володыни сползал с гостя, будто старая змеиная шкура; у всех на глазах он вдруг стал человеком с головой ужа, вместо кожи покрытым тонкой черной чешуей, и те, кто еще не онемел от ужаса, не удержали крика. У всех вдруг потемнело в глазах, избу залила тьма, где лишь вдали тянулась цепь багровых огней, будто костры по виднокраю.

Но все же здесь, в мире Яви, Князь-Уж был далеко не так силен, как в собственных владениях. Тьма схлынула, в избе вновь загорелись лучины. Только холод остался – не то холод осенней ночи, проникавший через заволоку, не то стылое дыхание Кощного. И каждый не мог избавиться от чувства неизбежности: сейчас они прогнали Повелителя Мертвых, но настанет час – и состоится новая встреча. Для каждого, рано или поздно. Своей хитростью они выиграли только краткий миг, ибо срок человеческой жизни лишь мгновение в вечности, куда всякому предстоит отправиться.

– П-получилось? – шепнула Весняна, когда все стихло и лучины загорелись ровно.

– Да, – тихо сказала Предслава, будто встреча с Нижним миром оставила ее без сил и даже без голоса. – Он ушел.

Потом она зажмурилась и уткнулась лицом в грудь Вояты, еще не смея отдаться чувству облегчения.

– Я надеюсь, мы все же можем продолжать нашу свадьбу, чтобы не пропало угощение, – несколько мгновений спустя заметил Рулав и снова потянул к себе блюдо с поросенком; его руки дрожали, но лицо сохраняло вполне невозмутимое выражение.

– А как же, отец! – Воята усмехнулся. – Есть что отпраздновать!

Праздновали до полуночи, но наконец молодых проводили до постели, уложили, задернули занавеску и впервые за много дней в избе погасили все огни.

– Спасибо тебе, – шепнула Предслава, повернувшись к своему «супругу». – Будто в кощуне, ты меня от Змея спас.

– Эх, в кощуне молодец взаправду женится! – Воята вздохнул и обнял ее. – А не так, понарошку.

– Мы родня в шестом колене, а жениться можно в седьмом, – напомнила Предслава, понимая, что он жалеет об этом не меньше, чем она. – Наших детей уже можно будет друг с другом сосватать.

Воята только вздохнул из темноты. Что ему было до этих детей, которые ни у него, ни у Предславы еще не родились! Он был и благодарен судьбе за то, что подарила ему такую сестру, которая была в его глазах не менее прекрасна, чем Заря-Зареница из кощуны, и досадовал, что между ними не оказалось всего на одно колено больше! Приходись Предслава ему не троюродной сестрой, а троюродной племянницей, с какой радостью он попросил бы ее в жены и, очень может быть, получил бы! И тогда… Вся предстоящая жизнь вдруг озарилась ярким светом и стала прекрасна, будто Ирий.

Однако и в их родстве есть неоспоримое преимущество: никакие силы не разорвут связь между ними. В груди поднималось и стремительно росло чувство любви и преданности – такой огромной, что она не помещалась внутри и грозила затопить весь мир. Ему было все равно, как он любит Предславу – как сестру, женщину, княгиню. Она стала для него всем, все женщины мира собрались в ней, и ничего он так не хотел, как быть с ней всегда – не важно, как при этом называясь.

Воята скоро заснул, прижавшись лицом к плечу Предславы, и она прислонилась лицом к его волосам, ощущая в груди щемящую нежность. И еще долго не спала, несмотря на волнение и усталость, – было так хорошо, что жаль тратить время на сон. Пусть свадьба у них была не настоящая, но в эту ночь Предслава узнала о любви гораздо больше, чем за четыре года замужества. Любовь приходит от богов, а боги не знают ни вражды, ни родства. Любовь сама делает выбор, не считаясь с земными законами, и может соединить людей как чужих, даже разделенных кровной враждой родов, так и своих, связанных слишком близким для брака кровным родством. Ни первое, ни второе не в силах помешать, если двоим суждено полюбить друг друга, потому что любовь выше как вражды, так и родства. Там, где две души встречаются и сливаются, все это не имеет значения, этого там просто нет. Мы слабы и беспомощны перед любовью, но она же делает нас сильными перед любыми напастями. Через любовь человек сливается с божеством и обретает неиссякаемый источник силы…