Хотел того Обама или нет, в эпоху его правления главным внешнеполитическим приоритетом оставался Ближний Восток. Да и могло ли быть иначе, если за четыре года этот регион пережил пять революций, две гражданские войны и стоял на пороге глобального конфликта, который мог полностью перекроить границы ближневосточных государств и лишить Соединенные Штаты влияния в исламском мире. Чтобы понять политику Обамы в этом регионе, нам необходимо будет подробно описать те геополитические игры, которые велись в нем в последние годы и в которых Америка зачастую принимала не такое уж активное участие.

4 июня 2009 года Обама произнес свою знаменитую каирскую речь о примирении с исламским миром. Он заявил о том, что человеческая цивилизация должна быть благодарна исламу, который «проложил путь к Возрождению и Просвещению в Европе» и пообещал отказаться от «агрессивного подхода» своего предшественника, который, фактически, приравнял «мусульман» к экстремистам. Исламские идеологи восприняли выступление нового президента США в Каирском университете как окончание западного «крестового похода» и предсказывали, что Обама станет «новым Горбачевым» – президентом, который разрушит американскую империю изнутри. На Западе также восприняли инициативу Обамы скептически. «То, что сказал президент США в Египте, – отмечал британский эксперт по вопросам безопасности Энтони Глисс, – для исламистов звучало словно волшебная музыка. С политической точки зрения, однако, было очень рискованно так заискивать перед исламистами, обещая начать отношения с ними с чистого листа».

Многие политологи отмечали, что, выступив с каирской речью, Обама, в первую очередь, надеялся «достучаться до иранской элиты». И, действительно, в первый год своего правления главным приоритетом на Ближнем Востоке американский президент считал «диалог с аятоллами». Еще в ходе предвыборной кампании Обама заявлял, что готов к переговорам с Тегераном без предварительных условий. Через две недели после инаугурации в интервью телеканалу «Аль-Арабия» он пообещал «протянуть руку иранским лидерам, если они разожмут кулаки». Два месяца спустя в обращении к иранскому народу по случаю персидского новогоднего праздника Навруз он признал легитимность режима аятолл. Еще через два месяца согласился с тем, что Иран имеет право на обогащение урана, а в каирской речи впервые открыто заявил об участии ЦРУ в свержении иранского правительства Мохаммеда Моссадыка в 1953 году.

Президент Ирана Махмуд Ахмадинежад откликнулся на предложение Обамы, выступая перед огромной толпой, собравшейся на площади Свободы в центре Тегерана во время празднования 30-летия исламской революции. Признав необходимость диалога, Ахмадинежад не отказался и от традиционных антиамериканских выпадов. Смягчение риторики омрачило бы торжество по поводу запуска первого космического спутника – события, символизирующего для многих иранцев превращение их страны в сверхдержаву, способную вступить в геополитическое состязание с Америкой.

Однако многие политологи были убеждены, что как бы ни клеймили США правящие в Иране консерваторы, у них просто не хватит духа отклонить предложение Обамы. На мюнхенской конференции по вопросам безопасности в феврале 2009 года спикер иранского парламента Али Лариджани изложил ряд требований – в том числе о компенсации за непоставленное ядерное топливо, – которые на Западе расценивались как условия для начала переговоров. Он также порекомендовал Соединенным Штатам «прекратить заниматься боксом и поучиться игре в шахматы». А весной президент Ирана лично добился освобождения ирано-американской журналистки Роксаны Сабери, которая была осуждена за шпионаж на 8 лет.

В последнее десятилетие Иран несколько раз призывал к разрядке. В 1997 году к власти в стране пришел президент-реформатор Мохаммад Хатами, который задался целью наладить отношения с Вашингтоном. Он цитировал Токвиля, объясняя сходство между представлениями американцев и иранцев о свободе, выступал за «диалог культур». Однако серьезного прорыва в отношениях тогда достичь не удалось. Все ограничилось визитами американских спортсменов-борцов в Иран, либерализацией визового режима и отменой американского эмбарго на ввоз иранских ковров и фисташек.

После 11 сентября Иран поддержал администрацию Буша в Афганистане и даже сотрудничал с ней при формировании правительства Хамида Карзая, однако уже в 2002 году был причислен неоконами к государствам оси зла. После падения Багдада в мае 2003 года Джордж Буш отверг предложенную Ираном «большую сделку», которая подразумевала урегулирование наиболее острых вопросов, связанных с ядерным досье и поддержкой, которую Тегеран оказывал радикальным организациям – ХАМАС и «Хезболле».

Когда американцы увязли в Ираке, стало очевидно, что это было опрометчивым решением. Иран мог бы им очень пригодиться для диалога с шиитским большинством, сформировавшим правительство в Багдаде. И в конце 2006 года конгрессмены из межпартийной комиссии Бейкера – Гамильтона настоятельно рекомендовали начать диалог с Тегераном или по крайней мере «открыть в иранской столице отдел, представляющий американские интересы».

Проблема заключалась в том, что у власти в Вашингтоне находились неоконсерваторы, разработавшие проект «Большого Ближнего Востока», в котором не было места иранской теократии. Они утверждали, что Тегеран является главным соперником США в регионе, выступали за ужесточение экономических санкций и выделяли миллионы долларов на тайные операции против режима аятолл. По их мнению, в отношениях с Ираном нужно было использовать модель, опробованную во времена холодной войны, когда Соединенные Штаты противостояли СССР на всех фронтах – от Афганистана до Никарагуа.

Однако, как утверждал автор книги «Шиитский ренессанс» Вали Наср, «если противодействие коммунизму приводило к торжеству капитализма и демократии, сдерживание Ирана будет означать распространение суннитского экстремизма». Действительно, когда в 1980-х Соединенные Штаты пытались сплотить арабский мир перед лицом иранской угрозы, дело кончилось радикализацией суннитской политической культуры и появлением «Аль-Каиды».

Во время правления Буша-младшего американские идеологи пошли еще дальше, разрабатывая проект антииранского союза двух старинных противников – Израиля и суннитских арабов. В этот период Саудовская Аравия и государства Персидского залива получили вооружения на сумму $20 млрд. По словам заместителя госсекретаря в администрации Буша Николаса Бернса, одна из основных целей этих поставок была в том, чтобы «дать арабским странам возможность укрепить обороноспособность и тем самым обеспечить сдерживание иранской экспансии». По данным центра «Военная аналитика», на арабском берегу Персидского залива было сосредоточено огромное количество военной техники и плавучих средств, которые планировалось использовать в случае противостояния с Тегераном.

Рассматривался также вариант американского военного удара по Ирану. Многие эксперты называли даже конкретные сроки начала операции. Однако главе Пентагона Роберту Гейтсу и председателю комитета начальников штабов Майклу Маллену удалось убедить Буша в том, что открытие третьего фронта станет для Америки непосильным бременем. При этом утверждалось, что военная операция лишь затормозит на несколько лет развитие иранской ядерной программы, но не остановит ее, а разговоры о военном решении только подогреют желание иранцев иметь собственный ядерный арсенал. «Политика запугивания, – отмечал американский политолог Збигнев Бжезинский, – не помешала Индии и Пакистану стать обладателями ядерного оружия. И Соединенным Штатам ничего не оставалось, кроме как наладить с ними отношения. Какой урок должны вынести из этого иранские лидеры?» Бжезинский, который во время предвыборной кампании был главным советником Обамы по внешней политике, настаивал на том, что «миф об Иране как о самоубийце, который использует свой первый ядерный заряд против Израиля, является результатом паранойи и демагогии, а не серьезного стратегического расчета».

«Иран – это не мессианское государство, – писал старший научный сотрудник Совета по международным отношениям Рей Такей, автор монографии «Загадочный Иран: парадоксы и власть в Исламской Республике». – В действительности эта страна не настроена на радикальное изменение порядка в регионе под знаменем воинствующего ислама. Иран прежде всего нацелен на извлечение выгоды и стремится утвердить свое первенство среди ближайших соседей».

Сторонники диалога с Тегераном были убеждены, что Соединенные Штаты могли бы восстановить на Ближнем Востоке систему союзов, которая существовала во времена шахского Ирана. Ведь, как показал опыт войны с терроризмом, стратегические интересы двух стран во многом совпадают. Военные операции США в Афганистане и Ираке оказались на руку иранцам, поскольку в результате были уничтожены их главные соперники в регионе: Саддам Хусейн и Талибан. Благодаря американским солдатам впервые с момента образования иракского государства шиитское большинство, которое тяготеет к бывшей метрополии, оказалось у власти в Багдаде. Некоторые эксперты заговорили тогда, что Соединенные Штаты втайне планируют заменить своих суннитских союзников – правителей Египта, Иордании и Саудовской Аравии – шиитскими партнерами и, формируя проиранские правительства в Ираке и Афганистане, подготавливают почву для возрождения альянса с Тегераном. Как отмечал старший научный сотрудник Института востоковедения Александр Лукоянов, «в странах НАТО многие желают видеть Иран экономически мощным государством. Объясняется это тем, что в перспективе они надеются сделать его своим основным союзником в регионе». Американские стратеги не исключали, что, наладив отношения с Вашингтоном, Тегеран вернется «к традиционной и вполне естественной с геополитической точки зрения стратегии конструктивного взаимодействия с Израилем, проводившейся до 1979 года». Как отмечал бывший агент ЦРУ на Ближнем Востоке Роберт Бэр, «Соединенные Штаты не должны мешать Ирану в его стремлении к господству в исламе. Два государства созрели для заключения альянса по образцу того, что создали в свое время Никсон и Мао».

Тем не менее в США сохраняла позиции и антииранская группировка, которая выступала против переговоров с Тегераном. По мнению критиков инициативы новой администрации, личная встреча с американским президентом только придаст Ахмадинежаду уверенности и укрепит его авторитет как в Иране, так и за его пределами. К тому же, как отмечали американские «ястребы», на Ближнем Востоке призыв Обамы к переговорам без предварительных условий был воспринят как проявление слабости США.

Многие эксперты были убеждены, что длительные переговоры, которые, скорее всего, превратятся в парадную фотосессию, будут использованы иранскими лидерами для того, чтобы выиграть время, столь необходимое для создания ядерной бомбы. Как отмечал бывший представитель США в ООН Джон Болтон, «по итогам пяти лет переговоров с европейцами Иран на пять лет продвинулся на пути к ядерному статусу». «Шансы на успех переговоров с нынешними властями Ирана равны нулю, – вторила ему французский специалист по контролю над ядерными вооружениями Терез Дельпеш. – В ближайшее время необходимо будет принять новые, более жесткие санкции против этого государства и вернуться к обсуждению военного варианта решения иранской проблемы».

Лозунг переговоров без предварительных условий вызвал нарекания и в стане американских правозащитников, а также среди представителей влиятельного израильского лобби. «При проведении американо-иранских переговоров, – писал раввин Авраам Купер в The Washington Times, – следовало бы использовать сценарий, разработанный госсекретарем рейгановской администрации Джорджем Шульцем во времена холодной войны. Тогда Госдепартамент при заключении любых сделок с Советами ставил во главу угла права человека. Даже если речь шла о жизненно важных вопросах, связанных с ядерной сферой».

Некоторые оппоненты Обамы считали, что он просто поспешил со своей инициативой. В июне 2009 года в Иране должны были состояться президентские выборы, на которых неплохие шансы имели «реформистские» кандидаты, которые считались сторонниками диалога с Соединенными Штатами. Однако даже в случае их победы ожидать быстрого поворота на 180 градусов было бы наивно. Конечно, в Иране были влиятельные силы, заинтересованные в восстановлении дипломатических отношений с Америкой. «Прежде всего, – рассказывал Александр Лукоянов, – речь шла о великом аятолле Хоссейне Али Монтазери, который долгое время считался преемником Хомейни, а затем стал единственным в своем роде официальным иранским оппозиционером. Кроме того, за развитие отношений с США выступали ряд влиятельных политиков, таких, например, как Элахе Кулаи. Во время саммита прикаспийских государств 2007 года она опубликовала программную статью, в которой предлагала задуматься о замене Москвы в качестве ключевого союзника Ирана на Вашингтон. Как это ни удивительно, были сторонники диалога с Америкой и в Корпусе стражей исламской революции, который Соединенные Штаты обвиняли в распространении оружия массового уничтожения».

К антиамериканскому лагерю в Иране в первую очередь причисляли соратников духовного наставника Ахмадинежада – аятоллы Месбаха Язди, возглавлявшего крупный богословский центр в Куме, исламские фонды, консервативную часть Корпуса стражей исламской революции и подчиненные ему силы сопротивления «Басидж». Как утверждал президент Института Ближнего Востока Евгений Сатановский, «политика в Иране – однопартийная, но «многоподъездная», как в ЦК КПСС». И добиться единодушия аятолл в том или ином вопросе практически невозможно. Многое зависит от позиции рахбара Али Хаменеи – верховного революционного лидера, который де-факто управляет страной, точно так же, как СССР в свое время руководил генсек ЦК, а вовсе не формальный лидер государства».

Как отмечали эксперты, еще в конце 90-х Хаменеи и люди из его окружения заговорили о том, что со временем ИРИ сможет претендовать на статус сверхдержавы, а в конце нулевых они пришли к выводу, что для достижения этой цели необходимо заключить тактический альянс с Западом, который гарантирует им годы мирной жизни. Конечно, Ахмадинежад не подходил на роль переговорщика, призванного наладить диалог с Соединенными Штатами. «Своей антиамериканской риторикой он завоевал сердца людей в иранской провинции и в странах развивающегося мира, которые воспринимают его как настоящего поп-идола», – писал Рей Такей – однако на Западе его изображали как исчадие ада».

«В 2005 году, – рассказывали политологи, – выбор иранского руководства пал на Ахмадинежада не случайно. Его миссия заключалась в том, чтобы вдохнуть новую жизнь в социальные программы, многие из которых были свернуты в период правления Хатами, и продемонстрировать Западу решимость и способность к проведению нового курса. Однако в 2009 году в связи с падением цен на нефть и высоким уровнем инфляции Ирану вновь пришлось сокращать расходы на социальную сферу. К тому же на первый план выступили вопросы внешней политики, и многие эксперты предсказывали, что Ахмадинежада, скорее всего, сменят, чтобы не раздражать Запад.

Однако на выборах в июне 2009 года победу все же одержал Ахмадинежад и в стране начались массовые демонстрации протеста. Конечно, оспаривать результаты выборов в данном случае было довольно странно. Ахмадинежад набрал в два раза больше голосов, чем его основной конкурент реформист Мир Хосейн Мусави (63 % – 34 %), которого не спасла даже высокая явка избирателей (85 %).

После того как верховный лидер Али Хаменеи обрушился с критикой на реформистов, обвинив их в связи «с врагами иранского народа» и «забвении революционных идеалов» стало очевидно, что США не стоит рассчитывать на победу «прагматичных» кандидатов. Впрочем, все было решено еще в тот момент, когда от участия в предвыборной гонке отказался аятолла Горбачев Хатами (именно на его возвращение к власти рассчитывал Барак Обама). Ожидания американского президента не оправдались: либеральный аятолла с неохотой участвовал в предвыборной кампании, и после того как в день Революции на него напала вооруженная толпа, скандирующая «смерть Хатами, не хотим американского правительства», снял свою кандидатуру в пользу другого реформиста – Мир Хосейна Мусави.

Мусави – один из старожилов тегеранской элиты. С 1981 по 1989 год на посту премьера ему удалось выстроить централизованную экономику, которая позволила Ирану избежать экономического кризиса в годы войны с Ираком. Мусави примыкал к сторонникам Ассамблеи борющегося духовенства, которая считалась главной базой реформаторского движения. Его называли центристским кандидатом, способным примирить прагматичных политиков из консервативного и либерального лагеря, однако в итоге он выбрал иную нишу, провозгласив себя верным последователем основателя Исламской республики имама Хомейни и набрав в команду радикалов всех мастей: от фундаменталистов до реформистов. Конечно, на выборах его поддержали те слои населения, которые были настроены против Ахмадинежада: жители крупных городов, интеллигенция, студенчество и бизнесмены, однако если в начале предвыборной кампании среди его сторонников преобладали прагматики, то к моменту голосования инициативу перехватили радикалы, организовавшие массовые демонстрации «несогласных».

Благодаря поддержке верховного лидера, Ахмадинежаду удалось сохранить единство в рядах консерваторов, многие их которых не хотели голосовать за действующего президента и пытались выдвинуть альтернативного кандидата (на эту роль прочили таких влиятельных политиков как спикер иранского парламента Али Лариджани и советник верховного лидера по вопросам внешней политики Али Акбар Велаяти). Ахмадинежад принадлежал к новому поколению иранских политиков – руководителей корпуса стражей исламской революции и их союзников из ополчения «Басидж», которые постепенно приватизировали все хлебные места в Тегеране, оттесняя старую элиту, детей и внуков аятолл и политиков консервативного лагеря. Таким образом, власть в Иране постепенно переходила из рук клерикального истеблишмента в руки истеблишмента светского, но ультраконсервативного.

Тем не менее, политической философией Ахмадинежада являлся махдизм – религиозное учение о скором пришествии Мессии. Президент не только строил на этом учении свою политику, но и заявлял, что сам непосредственно связан с Богом. А как отмечал духовный наставник Ахмадинежада аятолла Язди «на международной арене главная обязанность тех, кто ждет прихода Мессии, бороться с ересью и глобальным высокомерием».

Иран переживал экономический кризис тяжелее многих других стран: падение цен на нефть, рост безработицы, значительный дефицит государственного бюджета, галопирующая инфляция – все это не прибавляло оптимизма тегеранским лидерам. Однако экономические неурядицы не мешали популярности Ахмадинежада, ведь в период его правления стране удалось начать освоение космоса, запустить первую ракету и спутник. Для большинства населения эти успехи символизировали превращение Ирана в сверхдержаву, способную вступить в геополитическое состязание с Америкой. И неслучайно, Ахмадинежаду удалось добиться подавляющего превосходства над соперниками в иранской провинции.

Как бы ни старались американские идеологи разделить иранскую элиту на ортодоксов и реформистов, на президентских выборах не было ни одного кандидата, который призывал бы свернуть ядерную программу и вступить в диалог с Соединенными Штатами без предварительных условий. Ведь хотя Америка впервые за 30 лет протягивала Ирану оливковую ветвь, тегеранская элита, по-прежнему не доверяла Вашингтону и не спешила отвечать на инициативы темнокожего президента. Объяснялось это убежденностью аятолл в том, что американские стратеги просто решили использовать новую «маску» в отношениях с Тегераном, но сохранили прежние цели, которые заключаются в свержении их режима. Как отметил верховный лидер Али Хаменеи, Обама протянул Ирану руку в «бархатной перчатке», но «под мягким бархатом скрывается железная десница». Не стоило забывать и о том, что вражда с Америкой оставалась одним из основных догматов идеологии Хомейни. «Если глобальное противостояние с США прекратится, – писал редактор международного отдела The Times Ричард Бистон, – что будет дальше? Страну вновь захлестнет американская культура, как это было во времена шахского режима? А миллионы проживающих в США иранцев толпами ринутся назад и превратят Тегеран в ближневосточный Лос-Анджелес?»

Такой сценарий аятоллам, конечно, не подходил. Однако и отвергать предложение Обамы они не спешили. Неслучайно, в Иране наиболее популярной метафорой диалога с Америкой являлась шахматная партия. Тегеранские лидеры взяли себе тайм-аут и задумались над следующим ходом, а американский президент, словно подчиняясь законам этой размеренной игры, пообещал подождать их решения до конца года. И многие надеялись, что иранцы согласятся на предлагаемый США обмен фигур. Тегеран должен был прекратить военную поддержку Хамаса и Хезболлы; принять «малайзийский» подход к Израилю (непризнание и невмешательство); согласится на сотрудничество с Америкой на иракском и афганском направлениях. В ответ Америка обещала признать важную региональную роль Ирана, поддержать вступление Исламской республики в ВТО, возвратить арестованные иранские активы, которые насчитывали более $ 20 млрд., снять все санкции и оказать помощь при модернизации нефтегазовой индустрии страны.