Глава 8
Шеолы. Укравайр

Полет замедлился, струи огненного фонтана, описав дугу, устремились вниз, и Аня с саламандрой, куда более легкие, чем расплавленная инфрапорода какое-то время неслись в струях восходящих потоков вулканического газа. Аня понимала, что на самом деле это не газы и не расплавленная порода, а лишь имитация, причудливая игра энергий, однако ощущения были такими, словно все происходило в реальности, только выбросило ее из вулкана не в качестве чего-то инородного, подлежащего перемалыванию, расплавлению, сожжению и испепелению, но в качестве своего огненного десантника. Наконец среда, в которой кувыркались Аня с Огневицей, более менее расчистилась и можно было уже оглядеться и рассмотреть с огромной высоты местность, в которую их занесло таким экзотическим образом. Хотя, пожалуй, слово «местность» не совсем подходило для описания открывшейся Аниному трансфизическому взору картины. Подчеркнем, именно трансфизическому, поскольку обычное, физическое зрение, было бы мгновенно ослеплено тем яростным пламенем, которое клокотало здесь буквально повсюду.

Трудно представить, что смог бы увидеть и ощутить наблюдатель, оказавшийся над поверхностью звезды, если такое наблюдение в принципе было бы возможно. Впрочем и тут картина была бы несколько иной, поскольку плазменная поверхность звезды, как представлялось Ане не должна была содержать жидкой компоненты (впрочем, это ведь не проверишь), здесь же, насколько хватало глаз, простирался огненный океан то ли жидкой плазмы, то ли магмы. Но только не той магмы о которой мы судим по кадрам извержения вулкана, где лава течет густой огненной рекой, все более и более замедляя ход, постепенно затвердевая и застывая, нет, этот огненный океан бурлил и клокотал, по его поверхности ходили чудовищные волны вперемешку с еще более чудовищными огненными смерчами и страшными дырами «магмоворотов».

Для полноты картины стоит добавить сотню гейзеров, изрыгающих фонтаны магмы в багровое небо, покрытое то ли огненными облаками то ли пылающими газовыми скоплениями. То тут, то там из магмы торчали чудовищными нарывами изрыгающие пламя вулканы, при этом океан, словно некая протоплазма, был исчерчен какими-то непрерывно перемешивающимися течениями, завихрениями, флуктуациями, протуберанцами, при столкновении которых огненные волны достигали особой высоты и мощи. Короче говоря, если представить себе океан в разгар свирепой бури в районе архипелага островов, нарождающихся в результате вулканической деятельности, вырастающих прямо из воды, усилить все это многократно, воду превратить в жидкую магму или плазму, а воздух – в периодически воспламеняющийся газ, пронизанный огненным пеплом и жгуче-оранжевым дымом, то мы получим отдаленное подобие того, что увидела Аня, кувыркаясь в струях раскаленного газа.

– Красота! – услышала Аня неподалеку от себя трескучий голос саламандры, – сколько раз здесь бывала и все не налюбуюсь! Конечно, и сгущенный огонь Пропулка по своему величественен, но мне куда милее Укравайр! Это не говоря уже о том, что здесь давление нормальное и передвигаться свободно можно по всем трем координатам. А какая мощь! Какие краски! Нет, кто в Укравайре не бывал, тот красоты огня не видал. Жаль только, что люди при жизни никогда такую красоту увидеть не смогут, такое только на изнанке можно встретить. Ну а под землей, в измерении Энрофа все магмы, разумеется сдавлены и такого необозримого простора никогда не увидишь. К тому же и волн и смерчей там, разумеется, нет, да и законы физики иные. Ты посмотри как он дышит, как извергает, как безумствует!

В это время неподалеку от наших путешественниц сформировалась густая оранжевая клокочущая туча и неожиданно излилась огромными огненными каплями, которые пролетели мимо наших подруг вниз, к поверхности клокочущей бездны. Приглядевшись, Аня поняла, что это никакие не пылающие капли, а самые что нина-есть саламандры, такие же как Огневица, да и она сама после визита в предбанник Пропулка.

– Это твои соотечественницы? – спросила девочка, – чего это они здесь делают? Как и мы на экскурсию прилетели?

– Почти, – весело прокричала саламандра, – это группа любителей огненного серфинга, виндсерфинга… ну, и еще кое-чего. Я, кстати, из той же компании, это мое любимое хобби! А сегодня океан Укравайра разгулялся как никогда, волны – то что надо.

– Названия эти я слышала, – сказала Аня (в те времена в Советском Союзе катание на доске и доске с парусом на волнах было еще экзотикой), но плохо представляю себе что это такое.

– У вас на земле похожий вид спорта особенно популярен на всяких там экзотических курортах: Гавайях, Багамах и других местах, где океаническое побережье и высокая волна. Разумеется, ваши водные океаны не вызывают во мне ничего, кроме отвращения и негодования, но, как следует из диалектики – две прямо противоположные среды могут в каких-то аспектах давать сходные явления, поэтому во время шторма на гребнях волн жидкой магмы можно кататься и совершать всякие акробатические штуки так же, как это делают серфингисты у вас в Энрофе. Разумеется, здесь все круче и экстремальнее, к тому же плаваем мы на особых поплавках.

– Насчет экстремальности – это я сомневаюсь – усмехнулась Аня, вспомнив, что когда-то в земной жизни смотрела по телевизору в передаче «Клуб кинопутешествий» катание на специальных досках на гребнях громадных волн. – Там, на земле, люди ежеминутно жизнью рискуют, когда на волнах катаются, вы же ни утонуть, ни сгореть не можете, к тому же и законам гравитации не подчинены. Сомневаюсь, что вам знакомо чувство риска и выброс адреналина, а без этого никакого экстрима быть не может. У вас же все не по-настоящему – и этот океан, и шторм – одна сплошная видимость!

– Видимость, говоришь, – обиженно проскрипела Огневица, – ты это душам своих собратьев по жизни на земле скажи, тем, которые здесь кувыркаются! Думаю, они найдут, что тебе возразить.

– Они что, тоже здесь серфингом занимаются? – спросила Аня, – как-то это не вяжется со страшным посмертием великих злодеев и грешников!

– В каком-то смысле тоже, только в другой, не очень приятной роли, – несколько смутилась саламандра. – Что тут им терпеть приходится – сама скоро увидишь, а катание – специально для экстремальных туристов… ну и еще для тех, кто гаввах потребляет… или совмещает и то и другое.

– А что, – заподозрила Аня неладное, – саламандры занимаются мучительством человеческих душ?! Глядя на тебя – ни за что бы не поверила!

– Есть такое дело, – смущенно протрещала Огневица, – но в разной мере, главным образом те, которых Гагтунгр на гаввах подсадил. Это что-то вроде ваших наркоманов, лично я этим давно не грешу… ну, почти не грешу… пробовала несколько раз и поняла, что с этим делом лучше не связываться. Оно, конечно, вначале очень даже в кайф, но затем подсаживаешься очень быстро… уж лучше огненная водица в Агнипуре, она менее опасна. Короче, те, кто подсел – уже без гавваха не могут и все чаще и чаще сюда забредают а в конечном счете в Укравайр и другие огненные зоны насовсем перебираются. А между прочим – их прямая обязанность – не гаввах жрать, а следить за соблюдением хартии перемирия на форпостах. В результате, чего греха таить, таких как я, которые свои изначальные обязанности честно исполняют, все меньше становится, работы у нас, добросовестных служак все больше, но за всем уследить никак не получается. В результате мирный договор все чаще и чаще то те, то другие нарушают – а это непосредственно сказывается на качестве вашей, земной жизни: всяких катаклизмов – конфликтных ситуаций между стихиями – возникает все больше и больше, а те саламандры, которые на гаввах подсели, без него уже не могут и становятся верными слугами Гагтунгра. Это мы-то, саламандры, которые никогда никому, кроме своего царя, не подчинялись и ни от кого не зависели!

Так что Великий Демон коварен и многим огненным духам судьбу поломал. Кстати, как ни горько признать, таких в последнее время все больше и больше стало! Вот такие дела – О темпера! О морис!

– Значит, – сказала Аня, провожая взглядом огненные треки пролетающих мимо саламандр, – они сюда не на волнах кататься прибыли, а настойки из человеческой муки отведать?

– Ну, не совсем так категорично, – несколько обижено ответила Огневица, – многие и на волнах катаются… не все, правда. Тех, кто давно подсел, серфинг уже не особенно интересует! Неприятно мне о своих собратьях это говорить, но ты вынудила. Между прочим, лично мое мнение – напрасно они от экстрима отказываются, после хорошей нагрузки – и гаввах лучше идет, а они в настоящее время в основном роли разделили.

– Я смотрю, – сурово посмотрела на нее Аня, – ты хоть и отпираешься, а однако сама не брезгуешь! Я знаю, что наши земные наркоманы тоже врут постоянно и всячески отрицают свою пагубную страсть, особенно при родных и близких…

– Говорю же – нет! – повысила голос саламандра, – ну, был грех раньше, теперь – завязала, теперь только – огненной водицей время от времени балуюсь! Да что ты ко мне привязалась! Между прочем, посмертные страдания грешников – совершенно необходимая процедура, иначе, как бы осуществлялось кармическое воздаяние за злодеяния, прости за каламбур! На этом, между прочим, Мировое Равновесие держится, кто-то это же должен делать! Эти, наши, подсевшие на гаввах, чтоб ты знала, осуществляют акцию всеобщей справедливости. Может, оно и спокойней – с чистыми ручками и совестью оставаться, только это, по-моему, как это у вас на земле говорят, самое настоящее чистоплюйство! Я, мол, чистенький – пусть другие пачкаются! А, между прочим, один Левиафан со всеми сюда поступающими не справляется, поэтому помощь саламандр – совершенно необходима!

– Это что за Левиафан такой?

– Надеюсь, скоро сама увидишь, не хочу заранее говорить…

– Что-то ты больно быстро их из наркоманов в герои записала, – усмехнулась Аня, – а ведь сама говорила (даже если не принимать в расчет факта энергетической наркомании и вампиризма) – оттого, что они сюда перебираются, ваши форпосты страдают, а значит страдает мировой договор между стихиями! Так где ты искренне говоришь, а где лукавишь?

– Ой, не знаю, не знаю, – стиснула руками голову Огневица, – ты меня совсем запутала. Все так двойственно, не однозначно, и выводы получаются прямо противоположные! В зависимости от того, как на эту проблему посмотреть. Рассматривая ситуацию с той или иной стороны – добро становится злом – и наоборот. С одной стороны я подсевших на гаввах осуждаю, тем более – сама какое-то время баловалась и знаю, как с этого зелья трудно сходить, а с другой стороны – так мир устроен, и без этой пагубной страсти отдельных саламандр и не обойтись никак. Тем более, если бы ты знала, какие сюда злодеи попадают, то и не осуждала бы так моих собратьев.

– А ты же сама говорила, что неизвестно, кому та или иная душа принадлежит! – поймала Аня саламандру на некотором несоответствии, – откуда же ты знаешь о степени злодейства той или иной души? А может кто-то из них – трагическая жертва обстоятельств! Ведь бывает же так, что злодеями людей жизненная несправедливость делает. Не зря Спаситель говорил: «Кто без греха – пусть бросит камень!»

– Во-первых – сказала Огневица, – если душа до Укравайра провалилась – то это не случайный злодей, превратившийся в такового под прессом безжалостных жизненных обстоятельств – те все выше отсеиваются! Здесь – только злодеи высшей пробы, укоренившиеся во зле и прекрасно осознающие чудовищность своих деяний. В магмы среднестатистический грешник не попадает. А во-вторых – невозможно сказать, кем душа была при земной жизни – когда со стороны ее наблюдаешь, как мы в Пропулке, а когда гаввах кушаешь – то вся жизнь этого человека перед тобой проносится и ты узнаешь кем он был и что такого ужасного натворил. Узнаешь это из первоисточника, во всех ужасных подробностях и как бы сам это переживаешь!

– Неужели, – со страхом посмотрела Аня на саламандру, – это так приятно – сопереживать злодейства другого человека? Как можно это поглощать и, тем более, как наркоман на это подсаживаться, если это такими кошмарами сопровождается? Неужели это тебе нравится?

– Как тебе сказать, – смутилась саламандра, – вначале, разумеется, не нравится, вначале даже воротит, как первая затяжка, первая рюмка у людей, и продолжаешь это делать только для того, чтобы крутым казаться. Но в дальнейшем во вкус входишь, тем более – мы существа иной природы и нам очень интересно чувствовать то, что чувствуют люди.

– Но какой тут может быть вкус – видеть как человек страшные преступления совершает?

– Не все так однозначно, – вздохнула саламандра, – дело в том, что к этим картинкам быстро привыкаешь, как к фильмам ужасов и они уже больше не пугают и не возмущают. А вот – упоение своей властью над жертвами – оно при поглощении гавваха полностью передается – порою бывает восхитительным! Да и вообще, все то, что настоящий, убежденный садист испытывает – непередаваемо! Вот на эти самые чувства и подсаживаешься и хочется испытывать их снова и снова. К тому же ведь – это не ты, это – он злодей, не ты, а он все это натворил, так что для мук совести нет серьезных оснований. И потом – сознание того, что ты, поглощая эти чувства, этого гада терзаешь и наказываешь… тут – сложная гамма чувств и не все так однозначно!

– Нет, – сказала Аня, – никогда этого не пойму!

– А это потому, что ты не пробовала, – коварно зашептала саламандра, – попробуй – и поймешь тогда. Не судите – да не судимы будете! К тому же (и мы этот вопрос уже обсуждали) с одной стороны, поглощая гаввах, мы ему, конечно, страдания доставляем, но с другой, вместе с ним частично перемалывая карму, мы помогаем сделать ему шажок к освобождению. В глобальном аспекте инферно не для того существует, чтобы души мучить, а для того, чтобы от грехов постепенно очистить и по восходящему пути направить. К сожалению, одного без другого не бывает, вот и создается у невежественного обывателя представление, что ад – это просто мир душевных пыток и зло в чистом виде… если же этот вопрос с другой позиции рассмотреть, то в этом зле всегда росток добра сокрыт.

– Да, конечно, – усмехнулась Аня, – по части демагогии ты крупный специалист! Если эту тему дальше развивать, то ты скоро и Великого Мучителя в одежды праведника рядить начнешь. Ты, как я понимаю, мне этот самый гаввах испить предлагаешь?

– Да не то, что предлагаю, – в который раз смутилась саламандра, – просто имеешь шанс попробовать, хотя бы для того чтобы новые ощущения испытать – это ведь важнейший элемент инфернальных шеолов, что-то вроде главной достопримечательности в туристическом круизе. Не исключено, что больше такой возможности не представится. От одного раза, между прочим, не подсаживаются… скорее наоборот… интересно ведь! Как старожил изнанки я просто обязана предложить гостю местное экзотическое угощение… или, скорее, напиток.

«А что, – мелькнула у Ани коварная мысль, – это же уникальная возможность – пережить ощущения злодея и понять, что им движет, мне ведь эти мотивы всегда были совершенно недоступны. А может, испытав их чувства, легче таких людей понять и, возможно, попытаться переделать? Э, голубушка, вон тебя куда потянуло»! Вслух же она сказала полным негодования голосом:

– Нет уж, благодарю покорно, не надо нам таких угощений!

– Не надо – так не надо, – фыркнула Огневица, – была бы честь предложена! Я, если уж на то пошло, ничего тебе и не предлагала, просто проинформировала, это уж ты сама мои слова на изнанку вывернула! И вообще, ты в последнее время постоянно ко мне придираешься, а я, заметь, добровольно высказалась тебе помочь, а это, если уж на то пошло, меня от основной работы отвлекает и в прямые обязанности не входит – всяким капризным девчонкам помогать!

– Ну извини, – испугалась Аня, поняв, что перегнула палку и хочет от существа нечеловеческой природы человеческих поступков и основ нравственности. А вдруг саламандра и вправду обидится и покинет ее, предоставив самой решать свои проблемы в мире ужасном и ей пока незнакомом. Нет, тут уж лучше потерпеть, негоже соваться в чужой монастырь со своим уставом. – Знаешь, это у меня, наверное, нервы от пережитого расшатались, конечно, я к тебе несправедлива была! Ты делаешь для меня все, что в твоих силах, а я ворчу, как старая бабка, и всем недовольна. У жестокого мира свои законы и гневно их осуждать – это глупо и недальновидно. Не будем ссориться, я вела себя как ханжа!

– Да ничего, – примирительно проскрипела Огневица, – я тоже должна была думать, что говорю существу неподготовленному. Это я завелась, когда ты начала на моих несчастных гаввахозависимых собратьев наезжать. Они ведь и сами не рады, да справиться с собой не могут.

– Как это по-человечески, – сочувственно подпела ей Аня, – вы в некоторых своих проявлениях так на людей похожи!

– Что ж тут удивляться, – хмыкнула саламандра, – что на верху, то и внизу, Господь всех по своему образу и подобию сотворил, а значит в существах самой разной природы всегда что-то общее найдется. Иногда общего оказывается даже больше, чем здравый рассудок подсказывает. Впрочем и различий немало. Ладно, проехали, давай глядеть, где приземляться будем… вернее прилавовиться… тьфу ты, какой дурацкий неологизм получился! Однако в вашем словаре ничего подходящего пока не придумано.

– А что, – неожиданно заробела Аня, – мы прямо в магму садиться будем?

– А то, – хмыкнула саламандра, – куда ж еще! Ты что, боишься? Да ты на себя посмотри, огонь в чистом виде – и огня боишься! Тем более мы с момента нашей встречи в сплошном огне находились, правда в Пропулке он несколько по-другому выглядит и сгущен от огромного давления, но суть его от этого не меняется. Я что-то не пойму, ты ведь даже когда в состоянии обычного астрального тела находилась и то магмы не боялась.

– Да это я так, – смутилась Аня непонятно откуда взявшейся слабости, – наверное я еще не привыкла к своему новому агрегатному состоянию, все же десять лет обычным человеком прожила, а в нынешнем статусе… что-то даже не пойму, здесь время как-то по-другому течет – ни дней, ни ночей. В любом случае сроки несопоставимы.

– Ну, положим, до своего последнего рождения ты так же в похожем состоянии находилась и немалый срок, так что ничего нового для тебя в нем нет. Другое дело – путь твой был восходящим и ты в верхних сакуаллах затомиса пребывала. Впрочем, не все так однозначно, какой-то инфернальный эпизод в твоих воплощениях все же улавливается. Ладно, так мы никогда наш разговор не закончим, давай искать место. Я предлагаю вон туда, между вулканами опуститься, там небольшая лагуна имеется, вернее – зона затишья. Сразу на волну садиться рискованно, с непривычки можем друг друга потерять.

– И что мы будем делать? – робко спросила Аня, глядя на гигантские огненные волны, гуляющие по океану инфернальной магмы.

– Как что? То что здесь большая, спортивная часть саламандр делает – серфингом заниматься! А иначе тут ничего толком не посмотришь и не поймешь.

– Я как-то никогда не пробовала, – робко поежилась Аня, а что, нет других вариантов?

– Да говорю же, нет! Здесь почти все этим занимаются. Это – вроде специального курорта, куда со всего мира съезжаются любители серфинга, правда не только его. Так и у вас на курортах торговцы наркотиками процветают, взять тот же Гоа! Есть тут, правда, один старожил, Левиафан, он отродясь серфингом не занимался, ему комплекция не позволяла, он сюда был Гагтунгром посажен и до поры до времени со всем объемом работ по выколачиванию гавваха справлялся. Это еще до того как саламандры здесь появились. Но теперь в Укравайре такое количество душ осело, что Левиафан в одиночку всех обслужить не способен, и без нашего брата совсем бы пропал.

– Ты все говоришь: «серфинг, серфинг», – продолжала сомневаться Аня, – а где мы тут доски возьмем? Здесь везде только магма и огонь.

– Во-первых – не доски а поплавки, – поправила саламандра, – я тебе уже, кажется, говорила.

– Ну поплавки!

– Сейчас, в бухточке прилавимся и все сама увидишь.

К этому времени подруги зависли над небольшим участком огненной среды таким образом перекрытым несколькими действующими вулканами, что здесь сохранялось затишье, затем Огневица махнула лапкой-пламенем, и они опустились прямо на поверхность магмы, вроде бы не проявляющую никаких признаков затвердевания. Впрочем, для наших путешественниц это не имело принципиального значения, их огненная природа была практически невесома и они держались на поверхности словно надувные шары. Аня отметила, что поверхность эта ощущается как чрезвычайно скользкая, поэтому она была вынуждена на все четыре конечности, а впрочем в облике огненной саламандры это положение было для нее вполне комфортным и она легко отказалась от последнего оставшегося у нее человеческого свойства – прямохождения.

Спокойная лагуна оказалась величиной со средних размеров озеро, и хоть она и была с нескольких сторон перекрыта постоянно изрыгающими огонь и лаву вулканами, казалось не совсем понятным, почему волнение не проникает на это не так уж плотно огороженное пространство, поскольку прямо за вулканами океан лавы бурлил и безумствовал, а волны ходили такие, что по идее должны были легко перехлестывать через эти едва торчащие из магмы вулканические воронки. Само собой приходило на ум, что такие огненные валы должны были сопровождаться настоящим ураганом, и тем не менее в зоне лагуны царил полный штиль. Это являлось весьма отрадным фактором, поскольку даже небольшой ветерок легко бы сдул ее с Огневицей туда, за невидимую черту, в клокочущие волны.

Аня внимательно оглядела бухту, куда они с Огневицей опустились, и тут только обратила внимание на то, что поверхность ее отнюдь не идеально гладкая, но насколько хватало глаз усеяна круглыми блестящими баллонами, погруженными в лаву наполовину. Впрочем девочка тут же поняла, что эти баллоны представляли собой инфраметаллические, зеркально отполированные шары, два из которых Аня видела в Пропулке. Правда здесь они гляделись в красно-оранжевой световой гамме раскаленного металла.

– Так это… – испуганно посмотрела Аня на Огневицу.

– Совершенно верно, – нисколько не смутилась саламандра, – инфраметаллические коконы, внутри каждого из которых прячется чья-нибудь душа. Как видишь, в отличие от Пропулка они здесь все на поверхности плавают, поскольку в Укравайре несколько иные свойства среды. Их здесь гораздо больше, чем в Пропулке и все они на виду. Кстати, лагун таких в этом шеоле немало, и еще больше коконов плавает в открытом океане – но там они не по своему желанию оказываются.

– Что значит «не по своему»?

– Видишь ли, они здесь все без исключения стараются в тихой гавани отлежаться, здесь им максимально комфортно, насколько вообще комфортно может быть в жидкой лаве… то есть здесь они минимальный объем страданий получают. Но если эту проблему широко рассматривать, то эта лежка не в их интересах, так они свою карму и за десять лет не развяжут. Только они здесь плохо соображают, не понимают глупые, что мы им только помогаем.

– В каком смысле?

– А в таком! Ты думаешь, на чем мы кататься собираемся?

– Откуда я знаю, ты о каких-то поплавках говорила…

– Ну так эти поплавки перед тобой, ты думаешь, откуда здесь чему-то другому взяться? Тут только магма да грешные души, да еще те, кто эти души пользует – исключительно во взаимных интересах. С той поры, как здесь саламандры появились процесс значительно активизировался и ни одному поплавку сачкануть не удается. В былые годы, когда Левиафан со всеми управлялся – дело куда медленнее шло, всех обслужить он не мог, за каждым здесь при всем желании не углядишь, будь ты хоть трижды вездесущ. Поэтому отдельные поплавка годами отлеживались в своих тихих лагунах и тем самым лишь затягивали до бесконечности свое печальное пребывание в Укравайре, поскольку и тихо лежать здесь не сахар. Теперь времена изменились и многие функции на себя взяли мои сородичи – не без ущерба для собственного здоровья, зато ни один поплавок не оказывается без присмотра. Если же учесть, что раньше грешных душ здесь было гораздо меньше, то нынче здешняя администрация вообще бы упустила из виду значительное количество подопечных, лишая их тем самым справедливого возмездия с одной стороны, и обрекая на вечное пребывание в Укравайре – с другой.

– Ты все говоришь, «Левиафан, Левиафан», посмотреть бы на него, – полюбопытствовала Аня.

– Его отсюда не видно, – сказала Огневица, повертев головой, – но мы обязательно к нему сплаваем, хочешь, не хочешь, придется сплавать, на него стоит посмотреть.

– Ты хочешь сказать, – мелькнула у Ани догадка, – мы…

– Совершенно верно, эти поплавки и есть приспособления для местного серфинга, прекрасные плавсредства для катания на магмовых волнах… впрочем, если бы и не были прекрасными, ничего более подходящего здесь все равно нет. Ну, а покататься на Левиафане я бы и врагу не посоветовала – да это, честно говоря, вряд ли кому в голову взбредет. Думаешь, откуда здесь волны такие? Его работа.

– Так что же это за чудище такое? – Поежилась Аня.

– Размеры его сопоставимы лишь с размерами самого Великого мучителя! – С некоторым благоговением сказала саламандра. – Впрочем, учитывая размеры Укравайра, даже его размеров теперь явно недостаточно. Слишком много массовых палачей породил на земле двадцатый век, а это место специально для них уготовано, так что пришлось его значительно расширять. Через Укравайр ведь все души с данной спецификой проходят, просто наиболее масштабные ниже, в Пропулк опускаются, особо выдающиеся даже в Ырл… но через Укравайр все подобные злодеи должны пройти. Ладно, не очень-то я люблю эту тему обсуждать, выбирай поплавок, да поехали.

– А это обязательно? – Неуверенно спросила Аня, – там же внутри люди, как-никак.

– Сколько же тебе объяснять, – возмутилась саламандра, – просто отсидеться здесь не получится, чтобы выше подняться, нужно специальную отметку получить, а получить ее можно только кое-какую работу здесь выполнив – ну хотя бы поплавки погонять, чтобы не залеживались. Они же в гаванях как бы в ступоре находятся, а вот на волнах особо не поспишь.

– Ну, и спали бы себе, – пробормотала Аня, – кому они мешают!

– Да нельзя им спать, так они никогда карму не развяжут, я тебе об этом уже десять раз говорила. Да и потом, вспомни хорошенько, – кто-нибудь из своих родных в эпоху репрессий пострадал?

– В моей семье об этом не любили говорить, – вздохнула Аня, – но краем уха я слышала, что прадедушку и его брата еще в гражданскую войну комиссары расстреляли – они были дворянами и в белой гвардии служили. У дедушки моего, маминого отца, по этому поводу перед войной большие неприятности были, говорят даже на службе требовали, чтобы он документ подписал, что от отца отрекается. Чем там все закончилось, я не знаю, дедушка ничего мне не рассказывал, я об этой истории случайно узнала. Возможно и еще кто-то пострадал, но родители при мне эту тему никогда не обсуждали, тем более папа сам недолго перед войной в НКВД служил… правда, потом на фронт ушел и из органов уволился по инвалидности.

– Так представь себе, что один из этих шаров, вернее, та душа, что внутри спрятана – принимала участие в расстреле твоего прадедушки или расстрельный приказ отдавала, суть от этого не меняется. Неужели не хотелось бы с ней поквитаться? Ну, пусть даже это будет не убийца твоих родственников, любой из этих шаров содержит в себе душу, у которой при жизни руки по локоть в крови были. Неужели у тебя не возникнет желания как-то им отомстить?

Аня словно на коньках подъехала к ближайшему из инфраметаллических шаров и внимательно его рассмотрела. Так же, как и в Пропулке, шар этот слегка просвечивал, как начинает просвечивать раскаленное до красна железо, и ей показалось, что так медленно шевелится какое-то мерзкое существо, похожее на гусеницу. По крайней мере это был не уродливый мотылек, по типу огромной моли, как в Пропулке, правда гусеница была не менее уродлива.

– Жалкие они, – с грустью констатировала Аня, – как можно ненавидеть жалкое, беспомощное существо, даже если когда-то оно было негодяем и палачом. Кстати, а почему в Пропулке они имели образ моли, а здесь похожи на гусеницу?

– Из шеола в шеол все человеческие души проходят определенную метаморфозу, – важно пояснила саламандра. – Чтобы в Пропулк упасть, душа должна из состояния гусеницы трансформироваться в состояние моли. Это означает, что Пропулк будет последним шеолом нисхождения, а дальше, после сжигания всей кармы, следует постепенный подъем. Так что форма моли – символична. Кстати, на каждом этапе спуска они внешне видоизменяются, проходят многочисленные трансформы – в данном случае – от человекоподобия и заканчивая молью. Правда, у каждого могут быть свои особенности трансформации. Иногда они принимают форму змей и пауков, либо громадных амеб, либо вообще превращаются в нечто, не имеющее названия. Гусеница и моль – это только частный случай, но нередко встречающийся. Значит, ненавистью ты не воспылала?

Аня пожала плечами:

– Нет, но если тут обязательно надо на них кататься, я последую за тобой.

– Как-то без энтузиазма, – раздосадовано проскрипела саламандра, – ладно, аппетит приходит во время еды. Если ты на земле никогда на волнах не каталась, то, конечно, так сразу не поймешь, как это здорово! Кстати, если на земле это весьма опасное для жизни занятие, то и здесь также припрятан некоторый сюрприз. В общем, впечатления непередаваемые. Тем более и волны в Укравайре на порядок мощнее и разнообразнее, да и водную стихию не сравнить с огненной. Ладно, разговоры в сторону, выбирай поплавок, который тебе понравится и поехали, тут надо еще до волн добраться.

– Может я сама просто так поплыву, – спросила Аня, – мы и без того легко на поверхности держимся, зачем еще на поплавки забираться?

– Никак нельзя, – стала убеждать ее Огневица, – так здесь не принято, есть некоторые нюансы, и если ты определенную порцию гавваха из них не вышибишь, у тебя могут быть серьезные проблемы с переходом выше. А самый распространенный способ выколачивания гавваха – это серфинг.

– Так значит мы из них гаввах выколачивать будем? – Снова начала заводиться Аня, – я тебе сказала, что не собираюсь чужими страданиями питаться!

– Ты не правильно поняла, – снова начала терпеливо объяснять саламандра, – выбивать и вкушать – разные вещи, через скорлупу его скушать и не получится. Здесь, как правило, одни выколачивают, другие едят, хотя, конечно, можно и совмещать, но, обычно, те, кто давно подсел, уже сами не катаются – они жиреют и спортивную форму теряют. Я поэтому и говорила, что сейчас функции в основном разделены: одни ловят кайф от катания, другие – от гавваха, хотя, если не часто, то можно прекрасно совмещать. Да что я рассказываю, сама все увидишь, но для этого надо сперва в открытое море выйти. Ладно, хватит привередничать, выбирай поплавок, какой больше понравится, и делай то, что я делать буду. Дело нехитрое, но требует известного навыка. Главное нам в открытом море друг друга не потерять, а так всегда и случается, когда в море вместо одного чайника, выходят двое. Но я-то опыт немалый имею, пригляжу за тобой, если что, а ты только держись крепче, чтобы ни случилось.

– Так как же здесь держаться, – с сомнением оглядела Аня выбранный ею ближайший инфраметаллический шар, – они же круглые и абсолютно гладкие?

– Проще пареной репы! На твоих задних лапах и хвосте можно легко вырастить присоски. – Сказав это саламандра продемонстрировала соответствующие места, на которых и вправду тут же появились присоски, наподобие тех, которые имеются на пальцах ящерки-геккона, свободно бегающей по стенам и потолку. – Можно, конечно, и на четвереньки встать и все четыре конечности зафиксировать – так многие чайники и делают – но тогда невозможно нормально ветром пользоваться, я предпочитаю вертикально стоять, а из своего корпуса парус делаю – а это уже получается не серфинг а виндсерфинг, тогда и скорость настоящая, и пируэты гораздо более сложные получаются. Впрочем такое катание требует определенного навыка, не знаю, получится ли у тебя, хотя ты – способная, вон как быстро приспособилась в Пропулке через пространственные щели протискиваться!

– И куда мы поплывем? – все оттягивала предстоящее мероприятие Аня.

– Не поплывем, а помчимся… куда надо, – проскрипела саламандра, – тут все течения и волны в конечном счете в одно место приносят. Дело в том, что все волны и ветры в Укравайре не самопроизвольны, все это создает Левиафан, о котором я тебе неоднократно упоминала. Разумеется, по причине хаоса, который он вокруг себя разными телодвижениями создает, течения и волны могут вначале в разные стороны направляться, но, сталкиваясь друг с другом, по закону резонанса, где-то усиливаются, где-то гасятся, но так или иначе, в конечном счете они к нему устремляются. Это так же он обеспечивает, поскольку ему нужно как можно большую территорию с помощью пахтанья волнением охватить, а затем все это к своему жерлу подогнать.

– А зачем ему это? – Все недоумевала Аня.

– Как зачем? Какая непонятливая! Он таким образом питается, как киты планктоном: втягивает лаву, а затем фильтрует в своей пасти вот эти самые контейнеры с душами. Ну а дальше происходит все то же самое, что у Тунгака, только он таких шаров за раз сотню может проглотить, ну а в остальном процесс пищеварения сходный, мы его уже видели в брюхе у Тунгака. Только тут объем значительно больший, и от этого, разумеется, качество пищеварения и всасывания страдает. Тунгак гаввах гораздо полнее поглощает, и, соответственно, качественнее карму перемалывает. Как всегда, за счет количества страдает качество. Я тебе все это сейчас рассказываю, поскольку потом, когда в открытое море выйдем, тут уж не до разговоров и объяснений будет. Так что, сколько в этом океане ни плавай, так или иначе к жерлу Левиафана подтянешься. Хотя, при известном навыке, можно даже чуть ли не против ветра рулить и почти против волны лавировать. Это, по-моему, в морском деле дрейфом называется… впрочем не уверена.

– Так если этот Левиафан контейнеры с душами проглатывает, мы разве не рискуем вместе сними в пасть угодить?

– Конечно, определенный риск есть, – почесала голову саламандра, но это и создает дополнительную прелесть серфинга на поплавках. Ты мне в свое время говорила, что серфинг в настоящем океане – это, мол, экстрим, мол, серфингисты по-настоящему жизнью рискуют, а мы ничем не рискуем. На самом деле – рискуем, поскольку оказаться в пасти Левиафана даже такому пластичному существу, как саламандра – малоприятная перспектива. И, хоть она и не погибнет, что в принципе невозможно, однако жизненную энергию он у нее основательно высосет, ему ведь один хрен, из кого, он же жрет все, что в пасть попадет. Вот тут-то и необходимо искусство серфингиста, чтобы в эту пасть не попасть. И чем ближе ты к пасти подруливаешь, тем выше твое искусство. А дальше – два пути: либо, если ты чайник, взлетаешь с поплавка подальше от пасти и ноздрей этого монстра, тем самым отдавая свой шарик на волю волн, которые, разумеется, принесут его прямо в пасть. Либо, если ты настоящий серфингист, то вырулишь и против ветра, и против течения, и, искусно дрейфуя, направишься в ближайшую спокойную бухту, когда вдоволь накатаешься. Как я сказала, чем ближе к морде Левиафана маневр совершишь, тем выше твой класс, и тем уважительнее к тебе соотечественники относятся. Настоящие асы этот маневр за один заплыв по многу раз совершают у самой морды. Это, кстати, очень злит чудовище, и он волну еще круче поднимает, что, собственно, нам и надо. Ну а Левиафан голодным не останется, в открытом море всегда немало свободных поплавков болтается, которые по какой-то причине в бухте не удержались, тем более Левиафану периодически то одну, то другую бухту взбаламутить удается. Да и души-новички сюда регулярно поступают, которые не сразу догадываются в тихих бухточках отсиживаться… а что-то ему и от саламандр-чайников обламывается.

– Ну, хорошо, – сказала Аня, – а что дальше?

– А дальше – посмотришь, – вспыхнула раздраженно Огневица, я и так тебе заранее почти все карты раскрыла, оставим хотя бы на конец маленькую недоговоренность… ладно, по коням!

С этими словами саламандра уперлась передними лапами в облюбованный инфраметаллический шар и сноровисто погнала его к ближайшей границе лагуны, за которым начиналось сущее столпотворение огненных волн, смерчей и жгучего ветра. Аня, сильно скользя, последовала за ней, отталкиваясь, как водомерка, задними конечностями от поверхности лавы. Вскоре она приспособилась и не особенно уже отставала от опытной Огневицы.

– Слушай, обратилась девочка к своей наставнице, а почему волны и ветер эту лагуну обходят?

– Раньше, – весело пыхнула саламандра, – подобных отстойников и в помине не было, это мы, саламандры их соорудили, потом увидишь зачем. Ну а механизм – долго объяснять. В общем, эти вулканы – наше творение, а они, кроме того, что лаву изрыгают, специальное силовое поле генерируют, которые ни волны ни ветер сюда не пропускают. Разумеется, Левиафан все может разрушить в одно мгновение, но для этого он должен близко подобраться. Кстати, время от времени он так и делает, но и мы зря время не теряем и новые вулканы с отстойниками сооружаем. В общем с Левиафаном у нас отношения сложные, но по большому счету ничего он с нами сделать не может, и это противостояние только жизни остроту придает, к тому же и мы его лишний раз шевелиться заставляем, иначе бы он совсем ожирел и двигаться перестал.

К этому времени подруги отбуксировали свои поплавки к самой границе спокойной лагуны, где за невидимой чертой громоздились нешуточные огненные волны, ходили смерчи и свистел, правда пока не ощущался ветер.

– Славный сирокко нынче выдался, – возбужденно проскрипела саламандра, поплевав трескучими искрами на палец и подняв его высоко вверх, как это делают рыбаки, определяя направление ветра.

– А здесь же ветер не чувствуется, – удивленно посмотрела на нее Аня.

– Разумеется, нет, – пожала плечами саламандра, – это так, ритуал серфингистов. Когда ветер налетит, тут проблема не в том, чтобы определить его направление, а чтобы с поплавка не снесло. Так что насчет сирокко – это я для красного словца. Ладно, шутки в сторону, сейчас я в силовом поле проделаю окно, и ты первая выскочишь наружу. Разумеется, по идее я первая должна, чтобы продемонстрировать некоторые приемы, но кто-то должен изнутри окно держать, а затем его сразу же захлопнуть за собой. Ты это по причине иной своей природа не сможешь, а оставлять окно долго нельзя, иначе силовое поле разрушится, бухта взбаламутится и все поплавки в океан снесет, а мы, саламандры не собираемся такой подарок Левиафану утраивать, иначе он совсем зажрется. Ладно, давай, выращивай присоски на лапах, а я тебя вытолкну.

– А как их выращивать, – спросила Аня, которая всегда впадала в тупость, когда речь шла о каком-то новом деле.

– Неужели не понятно? – возмутилась саламандра, – или ты уже окончательно рол чайника на себя примерила? Разумеется, просто представить, что у тебя присоски на лапах и хвосте, и они тут же появятся. Здесь же мысль материальна, твое нынешнее тело, можно сказать из материи мысли соткано.

– Ладно, – решилась Аня, – я готова. – С этими словами она представила, что у нее на подошвах и хвосте появились присоски, и они вправду тут же появились, затем попыталась забраться на свой инфраметаллический шар, но он тут же перевернулся, и Аня вновь оказалась на поверхности жидкой магмы.

– Э, не так, – начала наставлять ее Огневица, эдак ты до второго пришествия забираться будешь! Зависни в воздухе, затем аккуратно сверху опускайся и равновесие держи.

Аня сделала так, как посоветовала саламандра и взгромоздилась на свой шар, размером с рогатую мину времен отечественной войны. Вначале шар держался весьма неустойчиво, и Ане на какое-то время пришлось уподобиться эквилибристу, однако вскоре приспособилась правильно распределять вес тела – тем более, веса как такового не было – и совсем скоро научилась недурно удерживать равновесие. Видя, что Аня заняла устойчивое положение, Огневица вновь превратила одну из лапок в плазменную горелку и прочертила ей по невидимой поверхности силового поля огненную арку достаточных размеров, чтобы Аня смогла туда протиснуться вместе с шаром.

– Пошла!!! – весело заорала саламандра, и резко толкнула нашу героиню в очерченное голубым плазменным пламенем пространство. В тот же момент Аня поняла, что значит, оказаться во власти стихии. Сильнейший испепеляющий ветер (сама теперь, будучи огненным существом, Аня не чувствовала жара, однако распознавала силу родной стихии) подхватил поплавок вместе с всадницей, и поднял в воздух, затем швырнул на гребень высочайшей волны, на которой ей удержаться не удалось, и ее тут же затянул под основание волны мощный турбулентный поток огненной жидкости, вращая в самых немыслимых направлениях и плоскостях. Что сказать об Аниных ощущениях? их было бы трудно адекватно описать, поскольку, если бы ее тело сохранило какие-то земные параметры – хотя бы массу и инерцию, то ее бы наверняка расплющила и разорвала на мелкие кусочки центростремительная и центробежная силы, поскольку скорость вращения можно было только с какой-то мощной центрифугой, но в отличие от центрифуги, плоскость вращения была не одна, а сразу несколько. Аня ощущала себя огненным кругом, размазанным по немыслимой траектории, словно она, до сего момента горела себе спокойным факелом, как вдруг этот факел схватил какой-то чрезвычайно активный дурачок, и ну его вращать, размахивать, лупить о землю и еще бог знает, что с ним проделывать. Со стороны же это пламя в темноте кажется причудливой огненной спиралью, постоянно меняющей свои очертания.

Аня совершенно потеряла чувство направления, где низ – где верх и, помимо огненной спирали, ощущала себя щепкой, очутившейся во власти разъяренного шторма, – так что – какой там серфинг, какое вписывание в поток на гребне, либо под гребнем волны! Через некоторое время Аня, потеряв все координаты, вообще перестала понимать, что с ней, кто она, и сколько уже так кружит среди огня. Впрочем, это был жидкий огонь, она же представляла собой огонь в его собственной природе, и казалось, совсем немного, и она потеряет свою индивидуальность окончательно, перестанет быть собой, сольется со всем этим огненным штормом. Как искра, угодив в пламя, перестает быть искрой и вообще какой-либо дифференцированной частицей. У Ани и впрямь возникла картинка, что она – оловянная фигурка, угодившая в доменную печь, что она через долю секунды начнет плавиться и исчезать… исчезать… исчезать. А может, она давно умерла и ее душа за какие-то тяжкие грехи (знать бы, какие) горит в адском огне, и не будет этому конца. Только почему-то совсем не больно, а ведь наказание за грехи должно сопровождаться страданиями. Но какие у нее могут быть грехи?! Ах, да, она ведь убила человека, своего возлюбленного.

В этот момент перед Аней возникла картинка-узнавание, как она, почему-то взрослая женщина, в незнакомом одеянии с корсетом (так, кажется, одевались знатные дамы в эпоху позднего средневековья) выхватывает из специальной ниши в платье маленький тонкий стилет и молниеносно бьет им прямо в сердце обнаженному, очень красивому, но седому мужчине, который лежит перед ней на кровати и, казалось, совсем не ожидает подобного чудовищного коварства. С мужчиной она только что предавалась страстной, пылкой любви. Почему-то в момент, когда острое лезвие входит в третье межреберье, у нее возникает мысль, которая, казалось, никак не соответствует чудовищности совершенного: «Теперь ты спасен и свободен, мой милый». В следующий момент живая картинка исчезает и на смену ей приходит другая, такая же отчетливая и яркая. Теперь уже в ее грудь (все той же взрослой женщины) вонзается острая сталь, на мгновение окунув все чувства в невыносимую боль. Но этот кинжал держит в руке человек с лицом профессионального убийцы. Тем не менее, она точно знает, что этот человек подослан ее возлюбленным – тем самым, которому мгновение до этого, в другой картинке, она сама всаживает кинжал… но как такое может быть?

В этот момент Аня почувствовала резкий рывок наверх, и оказалось, что она мчится на бурлящем гребне гигантской волны, а рядом ловко лавирует на таком же плавучем объекте огненное существо – саламандра, крепко держа ее за руку (то бишь – огненную лапку).

– Что, испугалась? – с некоторым извинением в голосе проскрипела Огневица. – Я как-то забыла, что ты – чайник из чайников и даже теорию не прошла. Наши-то саламандры – все проходят. А ты сейчас вылитая саламандра, вот я не сразу и включилась, что у тебя опыт нулевой. Каждая саламандра, даже если впервые в Укравайре, в любом случае имеет представление о перемещении в неспокойной огненной среде. Она, можно сказать, с этим родилась. Вот только настоящий серфинг и виндсерфинг на болонах в Укравайре требует специального навыка. Ну что, затянул омут?

– Какой там, омут! – стряхнула оцепенение Аня, – сначала я будто бы в бетономешалку угодила, при этом моя бетономешалка находилась в другой, гораздо большей, а та в еще большей. Правда потом кручение практически перестало ощущаться, словно я к нему привыкла, а не потому, что кручение прекратилось. А потом какие-то дурацкие воспоминания полезли о событиях, которых в моей жизни не только не было, но и не могло быть. Слушай, а почему это мы так несемся, а ветра не ощущается? До того, как я в эту центрифугу угодила, был сильный ветер!

– Ветра не ощущается, потому что мы с тобой с ним в скорости уравнялись, этот ветер гонит волну. Видишь, как я свое тело раздула, – (Огневица сейчас действительно напоминала маленький огненный парус)? – Это я ветер ловлю, поэтому мы его не чувствуем и на гребне держимся. Правда, можно и так держаться, просто лавируя, но это большого искусства требует. Ладно, ничего страшного не произошло, в принципе, катание на поплавках подразумевает и кручение в водоворотах, просто и там надо ситуацию постоянно контролировать, и не терять направление, чувствовать где верх, где низ. Для этого мы такой специальный трек из живота выпускаем, который определенным образом крепим за самую высокую, бегущую часть волны, поэтому всегда можем себя обратно, раскрутив, на гребень выдернуть. У вас на земле ничего похожего сделать невозможно, поскольку у вас другие законы физики, а здесь мы запросто используем прием «закрутился – раскрутился». А насчет воспоминаний – ничего удивительного! Это место особенное, эта центрифуга, выражаясь фигурально, для того и призвана, чтобы память центрифугировать. Чем тяжелее память, тем сильнее ее центростремительный момент, и тем невыносимее впоследствии он давит на твою душу. А то, что в твоей жизни такого эпизода не было, так что же, это память другого воплощения…

– Значит, – похолодела Аня (насколько уместен этот термин для существа с огненным телом, плавающим в бурных потоках лавы), – это действительно память, а не что-то наведенное?

– Еще бы! Самая, что ни на есть память твоей монады. Думаешь, зачем весь этот шурум-бурум? – а именно для того, чтобы память утяжелить и выколотить – как раз то, что в Пропулке за счет высокого давления достигается. А иначе ее, сволочь, никак от человеческого существа не отделить, что не позволяет запустить механизм воздаяния, и вместе с ним начать перемалывать и сжигать карму. Так что, дорогая, то что с тобой произошло – каждая грешная душа испытывает. Я уж не знаю, что там тебе припомнилось, но им, тяжким грешникам, куда как тяжелее приходится, у них-то в безднах сознания и подсознания, что всех святых вспомнишь, когда все это из тебя лезть начинает и противоположным полюсом оборачивается. Ты-то душа восходящего ряда, в тебе такой памяти быть не может.

– Похоже, что может, – пробормотала Аня, – похоже, ты на мой счет заблуждаешься, хотя я до сего момента ничего такого о себе даже не предполагала. Впрочем, – не захотела она делиться она делиться с саламандрой своей мучительной картинкой (картинка, помимо чисто внешней стороны, сопровождалась тяжким эмоциональным переживанием), – это так, наваждение, на то и ад, чтобы человека до основания перетряхнуть. Ладно, сейчас, вроде, ровно на гребне держимся, что дальше-то делать будем?

– Это мы ровно держимся, пока я тебя держу и поток контролирую, но ты должна сама научиться контролю, и, когда надо, на гребне погарцевать, и в водовороте покрутиться, только нельзя ни в коем случае утрачивать контроль – в этом весь смысл серфинга, иначе все превращается в грандиозную болтанку, поскольку утонуть существа подобные нам просто не могут.

– Не могут, говоришь? – Задумчиво произнесла Аня, – а мне, как раз, на пике этой болтанки, показалось, что я тону… вернее, не тону, а растворяюсь в огненной жиже, что ли.

– Это вряд ли, – пожала плечами-парусом Огневица, это, скорее всего, иллюзия… хотя, я все забываю, что ты не саламандра, что у вас, людей, это как-то по-другому происходит. Возможно, это у вас с воспоминаниями, вам присущими связано, нам ведь, саламандрам, особенно вспоминать нечего, у нас вся история – это сплошные кружения-верчения, у нас и кармы-то, по сути, никакой, только общая, которая в нашу историю укладывается. О ней я тебе там, в Агнипуре рассказывала за рюмочкой. Вообще-то, все, что с тобой произошло – неправильно, это, на самом деле, должна была та самая гусеница чувствовать, которая в твоем шаре сидит, это для них специально все эти болтанки-крутилки организованы.

– Ах, вот оно что! – только сейчас дошло до Ани, что все абстрактные объяснения огневицы имеют конкретные приложения, – значит все то же сейчас моя подопечная испытывала?

– Не то же, а неизмеримо сильнее! Этот шар-оболочка, частично смягчая внешнее опаляющее влияние среды, способствует накоплению информэнергии собственных воспоминаний внутри шара, и чем таковых больше в существе души сидит, тем сильнее давление внутри. Порой удивляешься, как это такое количество скорбной памяти скорлупу не разорвет! Тем не менее, не разрывает, разве что раздувает чуть-чуть, но это в особых случаях, этом материал чрезвычайно прочный на разрыв изнутри. Правда снаружи его раздавить гораздо легче, ты сама видела, как Тунгак с ней расправляется. То же самое и Левиафан, но у него несколько другая техника, ему некогда с каждым отдельным шаром возится, у него в пищеводе специальный шародробильный аппарат имеется. Ладно, давай ка галс сменим, а то куражу маловато.

С этими словами Огневица, держа Аню за руку, как-то по-особому раздула и развернула свое тело и совершила гигантский прыжок точно на гребень другой волны, которая проносилась мимо в другом направлении, словно ветер в ста метрах дул в противоположном направлении. А впрочем, возможно, дело было во множествах течений, которые бороздили просторы этого, на вид, однородного магменного океана, что было неплохо видно из-за облаков.

– Ладно, сказала Огневица, – попробую тебя отпустить, а то скучно так, не разгуляться по-настоящему. А ты сама осваивай технику скольжения по волнам. Для лучшей управляемости можно из своего тела парус выдуть и разные порывы ветра ловить – это помогает удержаться, если вниз затягивает, только помни, в твои задачи входит не только кайф на волне ловить, но и по максимуму информэнергию памяти из своего червяка выколотить.

Помни, что наша задача – его от бремени кармы освобождать, а если только поверху маневрировать – эффект не тот. Так что желательно и в водоворот нырнуть, и с самого гребня в провал между волнами спрыгнуть. Но тут ты должна ситуацию контролировать, для этого нужно научиться треком работать – создать мыслеобраз скручивания-раскручивания – знаешь, детскую игру, когда пуговицу на закрученной нитке, как гармошку туда-сюда вращают? Ты это ощущение должна в свой трек запрограммировать. А когда создаются условия для прыжка в турбулентный поток, нужно этот трек свободным концом на бегущей волне зафиксировать. Здесь это запросто получается, тут главное – яркость воображения, и можно любую ментальную модель создавать, возможно ты что-то иное, чем трек выдумаешь, я просто стандартную схему даю. Кстати, если захочешь посмотреть, что там внутри шара происходит – включи свой внутренний рентгенчик, им все, что угодно просветить можно, в том числе и то, как там информэнергия от матрицы отделяется. Это по желанию можно в виде таких кинофильмов просмотреть., людях почерпнули, что позволило первоначальные иллюзии о вашей высшей по отношению к нам природе развеять. Там, на земле, мы в гораздо меньшей степени индивидуализированы, и воспринимать конкретного человека, как я тебе говорила, неспособны.

– В таком случае, – сказала Аня, – не лучшего же вы о нас мнения, если способны только в аду индивидуально проявляться, и у грешников личные судьбы и мысли читать. В этом случае, вы, наверное, должны иметь мнение о человечестве, как о шайке закоренелых преступников и подонков.

– Не все так мрачно, – хмыкнула саламандра, – мы ведь индивидуализированы не только в магмах, но и в раю, в высших сакуалах. Огонь ведь существует на нескольких планах и имеет, как человек, несколько оболочек. Есть огонь физический – это тот, который, в основном, вам, живым людям известен, есть огонь трансфизический – это тот, который сейчас перед нами во всей красе бурлит, из которого инфернальные магмы состоят, а еть и ноуменальный божественный, представленный в сакуалах огненного мира, мира, который древние индусы именовали «Свар лока». Если хочешь знать, то материя вашей абстрактной, логической мысли, если ее отделить от утяжеляющих эманаций нижнего астрала, представлена именно ноуменальной природой стихии огня. Это мир тонких энергий и абстрактных форм, из которых люди черпают высшие знания и выдающиеся открытия. Там наш брат, огненный дух тоже представлен, но в высшей, одухотворенной форме – Флагестоне – и эти высшие представители тонкой природы стихии огня имеют честь общаться с величайшими душами рода человеческого. Так что нам хорошо известно человечество не только падшее до уровня трансфизических магм, но и вознесшееся до эмпирей огненного мира. Кстати, хорошо известный на земле миф об атланте Прометее, похитившего небесный огонь для того, чтобы даровать его людям, имеет под собой реальную основу. Речь здесь идет о некоем высшем огненном духе-Флагестоне, существовавшем в Астрофайре, одном из слоев огненного мира. Именно он являлся инициатором и активатором танматры-Агни – тонкой сущности природы огня, что позволило дотоле исключительно ноуменальному существу огня проявиться в физической материальности и сделать мир таким, каков он есть сейчас. Он же, гораздо позже, таким образом повлиял на сознание первобытных людей, что они, в отличие от других представителей животного мира, перестали бояться огня и научились им пользоваться, извлекая все его бесчисленные положительные свойства. Так, что, уж если быть последовательным, то не труд, а именно огонь – физический и ментальный – сделал из животного человека. И инициатором этого процесса был Флагестон-Прометей. Что же касается гнева Богов, то тут у мифа тоже имеются некоторые основания, поскольку какие-то моменты Флагестон-Прометей не учел, в результате чего физический огонь частично вышел из-под контроля, чем принес немало бед. А мысль человеческая, которая вначале планировалась, как высшее благо, во многом приняла разрушительный, деструктивный, а так же неуправляемый характер. В результате этого сбоя, человек по части зла стал дьявольски изобретательным, создал целые горы всякого оружия, и вообще сильно отклонился в своей эволюции от задуманного Высшими силами Провиденциального плана. Ну а насчет прикованного к скале Прометея и его несчастной печени, пожираемой орлом – чистейшей воды вымысел, у Прометея-Флагестона и печени-то никогда не было.

Подводя итог вышесказанному, – закончила саламандра с важным академическим видом, – можно заключить, что вашу цивилизацию и культуру, со всеми созидательными и деструктивными особенностями, создал именно огонь, а его инициатором в Энрофе явился наш огненный дух Прометей-Флагестон. Хотя сильно подозреваю, что деструктивный элемент все-таки Гагтунгр привнес, это скорее – его почерк, а Прометей просто не смог этому воспрепятствовать, допустил какие-то огрехи в вопросе защиты человека в вопросе защиты человека от посягательств великого мучителя…

Ну, что? – вдруг без особого перехода осведомилась саламандра, – готова к самостоятельному плаванию? Ты не беспокойся, я тут, по близости рулить буду, так что помогу, если какие-то серьезные проблемы возникнут, однако не должны, я, пока мы тут на гребне волны балансировали, не просто тебе зубы заговаривала, а передавала информацию правильного поведения на волне. Не через слова а непосредственно телу. Так что, думаю, теперь проще будет.

Саламандра отпустила Анину руку и совершила головокружительный перескока гребень надвигающейся контрволны, принесенной очередным глубинным протуберанцем противоположной направленности, и в следующую секунду исчезла в огненном крошеве обрушившегося с огромной высоты гребня, очевидно оказавшись в том же тоннеле тысячи центрифуг, в котором не так давно пребывала наша героиня, однако уже через пару минут Аня увидела ее на самой вершине новой волны, сменившей предыдущую, на которой она начала выделывать самые отчаянные перуэты.

Тем временем Аню несло среди хаоса огненной бури, вокруг, как и прежде не видно было ни клочка твердой земли, и только г-то у горизонта изливали лаву жерла огнедышащих вулканов. То тут, то там попадались отчаянные серфингисты, подобные ей с Огневицей, и, похоже, не обращали на Аню никакого внимания. Кое-где встречались и отдельные поплавки, сиротливо болтающиеся в открытом огненном море, и Ане почему-то казалось, что скрытые там души тихо и безнадежно просят о помощи, хотя, на какую помощь можно было рассчитывать в этом океане бушующих магм? Она, возможно, единственное здесь существо, сочувствующее этим несчастным, проходящим испытания огненной стихией, но только чем она может им помочь? Мало того, она даже оказалась невольным мучителем одной из таких душ, которая, до ее появления плавала в забытье в тихой лагуне, а теперь, как объяснила саламандра, испытывает высвобождение воспоминаний, или еще там чего.

Аня обратила внимание, что ее новое огненное тело действительно приспособилось к маневрированию на гребне волны и ловко балансирует на инфраметаллическом шаре, не давая тому сорваться вниз, в огненную пучину, где закручивает немыслимую спираль постоянно обновляющийся гребень огненной субстанции. Да, вокруг царил хаос бушующего огня, вверху пробегали и быстро уносились клочья зловещих оранжевых туч, сыпавших то тут, то там огненные капли, которые, как теперь знала Аня были очередным десантом саламандр, прибывших в Укравайр поразвлечься экстремальным серфингом. Мимо нее с яростным свистом медленно проплыл зловещий смерч, непрерывно втягивающий в свое жерло бесконечные гектолитры огненной жидкости, и Аня, которой наскучило маневрирование на гребне волны, ловко нырнула в быстро вращающийся столб, предварительно зацепившись треком, который она выделила из своего огненного тела, за текучую поверхность волны. Несколько минут ее бешено крутила, как в фантастическом аттракционе – правда уже в одной плоскости – немыслимая центрифуга смерча, затем она втянула трек, и тут ее, как следует шмякнув о поверхность волны, закрутил в другую сторону турбулентный поток обрушившегося гребня, поскольку другой конец трека, как выяснилось, был затянут под волну. Тем не менее, она успела выпустить еще один трек, и зацепить его за новый гребень, придав момент движения таким образом, чтобы он скользил по поверхности и не падал вместе с гребнем. Какое-то время ее крутил турбулентный поток волны, она позволила закрутиться себе ровно столько, сколько необходимо, чтобы не потерять ориентацию, затем, резко натянув трек, начала вращаться в обратную сторону, как на закрученной до предела веревке, и ловко выдернула себя из бушующего хаоса на край новой волны, испытав при этом чувство неподдельного восторга, как от самого экстремального аттракциона.

Тут мимо нее, уже на новой волне, пронеслась Огневица и задорно показала ей жест О.к.

– Молодец, – крикнула она, каким-то образом перекрывая шум ветра (Аня совсем забыла, что изъясняются они телепатически), – быстро освоилась! Ты вообще жутко способная и все схватываешь на лету. Я хоть твоему телу основные навыки передала, но они, как правило, не сразу усваиваются. А ты уже импровизировать начала, вон какой шикарный трюк со смерчем и гребнем проделала! А ведь я тебя этому не учила, ты сама додумалась.

Ладно, давай еще малость покатаемся, а когда начнется синхронизация всех потоков, снова встретимся. Адью, до скорого!

Огневица весело сиганула на своем шаре в пучину, чуть опередив обрушивающийся сверху гребень, и исчезла, казалось бы, погребенная тысячетонной массой бурлящей огненной жидкости.

Тут только Аня вспомнила, о чем ей рассказывала саламандра, и подумала, что, видимо, ее эксперименты с вращениями и падениями, должны были как-то отразиться на состоянии гусеницы-души, которая скрывалась в ее инфраметаллическом шаре. Что-то ведь она говорила о центрифугировании воспоминаний, отделении их от матрицы души.

Аня решила посмотреть, как там, внутри шара, поживает душа грешника, и что за воспоминания должны переполнять инфраметаллический шар после тех головокружительных кунштюков, которые только что она вместе с шаром проделывала.

Девочка настроила свое восприятие на параметры трансфокального видения, и тут же мутная зеркальная поверхность инфраметалла, в основном отражающая внешние предметы, в том числе и нынешний Анин облик в виде раздувшегося парусом пламени с ручками, ножками, хвостом и подобьем лица, стала прозрачной, и она отчетливо увидела узницу шара, которую до сей поры видела смутно и эпизодически. Это действительно было существо, напоминающее гладкую гусеницу с многочисленными перетяжками на теле, у которой оказалось вполне человеческое лицо, искаженное гримасой страдания, причем лицо с отчетливыми чертами, принадлежащими конкретному человеку.

– Странно, подумала Аня, – я почему-то была уверена, что лица этих грешников утрачивают свою индивидуальность и отчетливость черт от шеола к шеолу, здесь же наоборот, лицо индивидуализировано до карикатурности, хоть совершенно изуродовано и все в складках, а я-то представляла, что складки смываются. Правда, в самом теле – действительно ничего человеческого. Впрочем, это даже не гусеница, это, скорее, самая настоящая какашка, только каплями покрыта, словно пот выделяет.

Тело гусеницы-какашки действительно покрывали крупные градины то ли пота, то ли какой-то другой жидкости, причем изнутри капли быстро испарялись, нагнетая в тесное помещение узницы очередную порцию тумана, сквозь который Аня все равно хорошо видела благодаря своему зрению-рентгену. При этом концентрация пара становилась все больше и больше, и он все интенсивней переливался млечно-опаловыми змейками. Впрочем, вскоре это был уже не туман, а скорее густой дым. И в этом дыме все время что-то мелькало, помимо корчащейся гусеницы-души.

Аня подумала, что, возможно, мелькание и есть те кадры памяти страдальца, о которых рассказывала Огневица. И в ней зашевелилось элементарное любопытство человека, проходящего мимо двери из-за которой раздаются какие-то интригующие звуки, и к услугам которого предоставлена широкая замочная скважина.

– Ладно, – подумала Аня, все равно уже начала подглядывать, так что ж теперь невинность из себя строить. Скорее всего я увижу что-то ужасное, но, с другой стороны, что еще можно увидеть в аду? А я уже тут так освоилась, словно это мой дом родной. А может, я и вправду не первый раз в этих краях? Судя по вспышке воспоминаний какой-то иной, давней жизни, я когда-то действительно совершила убийство (правда с какими-то странными мыслями), и кто знает, единственное ли? В этом случае не исключено, что я в одном (а может, и не в одном) из прежних посмертий здесь побывала. И нечего девочку из себя корчить (откуда это, – удивился в ее сознании какой-то другой, забытый голос, – я ведь и вправду еще девочка). С другой стороны, – усмехнулся тот, первый, не имевший земного возраста, – о какой девочке можно говорить, и какие человеческие мерки тут вообще уместны? Я ведь, по сути, лишилась своей физической оболочки, а значит, ни образ восьмилетней девочки, ни взрослой женщины, ни даже старухи тут абсолютно неприемлемы. Очевидно мой нынешний статус имеет отношение не только к оставшейся там, наверху Ане Ромашовой, но и к той средневековой красавице. Правда, разница в том, что память моя почему-то заблокирована – только два маленьких страшный эпизода, поэтому я и ощущая себя по-прежнему Аней. Кстати, интересно, а почему в этом состоянии я не могу припомнить свои прежние воплощения? По идее, должна, надо будет у Огневицы спросить.

– Пока Аня над всем этим размышляла, огненное ее тело автоматически совершало все необходимые маневры, для того, чтобы ловко балансировать на огромной скорости на гребне волны. Теперь контроль разума был для этого совершенно не нужен, Аня была уверена, что если бы сознание ее было и вовсе отключено, то пластичное ее тело даже этого не заметило и совершало свои лихие галсы и пируэты. Поэтому она уже не боялась потерять контроль над внешней ситуацией и переключилась на процессы происходящие внутри инфраметаллического шара.

Итак, она словно бы погрузила свое сознание в глубину дыма, плотно заполнившего сердцевину шара, на мгновение ее охватило хорошо знакомое чувство падения, возникающее при переходах из слоя в слой, и словно бы очутилась внутри шара. Правда, теперь это был уже не шар…

Аня поняла, что плавает под потолком какой-то старой деревянной постройки, вернее это был даже не потолок, а крыша изнутри здания поскольку она видела балки, поддерживающие листы старого шифера, при этом, рубироид, проложенный между балками и шифером, горел, изрыгая черные клубы дыма, и изливаясь огненным дождем плавящегося гудрона. Вскоре Аня поняла, что все, что вся постройка охвачена огнем и дымом, и что это, скорее всего колхозный хлев, подобные которому она не раз видела по телевизору. Большую часть помещения занимали 2 ряда стойл, с той и другой стороны, правда, животных в настоящий момент там не было. Стойла, как и все в этом помещении, весьма длинном, очевидно рассчитанном не менее, чем на 20 коров или лошадей, были охвачены пламенем и ядовитым дымом, и в центре, стараясь оказаться как можно дальше от горящих стен и стойл, метались люди, – в основном женщины, старики и дети, поливаемые дождем горящего гудрона, плачущие, кричащие и кашляющие. Кое на ком уже горела одежда.

– Что это, – подумала Аня, – это же живых людей в хлеву сжигают! Но почему такая картина? Если допустить, что корчащаяся сейчас в инфраметаллическом шаре душа человека находилась когда-то среди этих несчастных, то мне кажется, чудовищно несправедливо оказаться ей после такой страшной смерти в зоне бушующих магм! Одна такая смерть уже является искуплением грехов, а тем более, как мне саламандра рассказывала, этот инфернальный шеол предназначен для массовых палачей и всяких серийных маньяков. Да тут, в основном, женщины и дети заперты, кто среди них мог массовым палачом и серийным убийцей оказаться? Непонятное что-то. Где же это я очутилась? Не похоже, что здесь какой-то обычный случайный пожар. Что в этом хлеву делает такая группа людей, тем более, помещение явно для животных предназначено? Похоже, их кто-то сюда загнал, запер и поджег здание. Господи, так ведь это, наверное, мне зверства фашистов показывают, что-нибудь вроде белорусской Хатыни… да и помимо Хатыни, было немало деревень, где жителей в хлеву сжигали. Вот нелюди! Скот из хлева вывели, а людей сжигают.

Тем временем картина подходила к финалу, все меньшее количество обреченных метались в проходе, густые облака дыма заволокли панораму, задыхающиеся в дыму падали в корчах, надрывно кашляя и извиваясь в корчах на бетонном полу. К тому времени, когда стала рушиться крыша, уже почти все, кому дольше остальных удалось уберечься от огня, задохнулись в ядовитых клубах дыма. Стоит упомянуть, что во время этой чудовищной сцены, которую описать во всех подробностях у нас нет ни времени, ни сил, сознание Ани на мгновение как бы приблизилось к каждому участнику этого массового аутодофе, заглянуло в лицо, тронуло ожоги и раны, и услышало объединенный вопль последних секунд жизни нескольких десятков людей. Сердце ее пронзил ужас, клубами поднимавшийся от корчащихся в агонии тел, который, превращаясь в Шавву, был для нее куда реальней и мучительней, чем густой дым, не способный причинить Ане никакого вреда. Нет, она не узнала ни судеб. Ни имен сгорающих, да и вообще через мгновение воспринимала их уже обобщенно, словно бы страшная гибель в дыму и огне объединила всех жертв в единый конгломерат ужаса, удушья и невыносимый жгучей боли. В момент, когда обрушилась кровля, погребая под собой всех тех, кто еще был жив, прямо в бестелесный взгляд Ани, словно бы зависшей над землей на десятиметровой высоте, метнулся некий образ, вобравший в себя лики и муку погибших в единый горящий конгломерат. Словно огромное лицо ужаса открыло черную впадину рта, и тут же захлебнулось в огненном смерче. Последнее, что она увидела, прежде чем ее сознание переключилось на новый регистр, были дымные пылающие руки со скрюченными пальцами, тянущиеся прямо из горящего остова животноводческой фермы, ставшей братской могилой нескольким десяткам стариков, женщин и детей. Впрочем, Аня уже не помнила ни их облика, ни голоса – все это поглотил огонь.

Тут сознание ее переключилось на человека, стоящего невдалеке от горящего хлева, и словно бы заново прокрутило назад время трагедии, но уже глазами и мыслями человека, стоящего поблизости. Это был еще молодой человек в форме германской группы войск СС, в звании лейтенанта, и хоть Аня не разбиралась ни в особенностях немецких военных форм, ни в эмблемах и знаках различия, она читала в сознании этого человека, который с удивительным спокойствием наблюдал, как его солдаты обливают бензином деревянную постройку животноводческой фермы. В нее только что были согнаны все оставшиеся жители деревни, которые не ушли в партизаны. Тут же Аня узнала, что буквально за день до наблюдаемых событий, небольшой отряд немцев, занимавшихся заготовкой продовольствия в селах для оккупационных войск вермахта, попал в засаду и был уничтожен местными партизанами, многие из которых по предварительным данным, полученным от местных полицаев, были жителями этой деревни. Впрочем, не так важно, были ли среди нападавших жители этой деревни, и испытывали ли они симпатию к партизанам, важно то, что деревня оказалась поблизости, и по законам военного времени, за каждого убитого солдата вермахта, полагалось казнить десять мирных жителей, не важно, имели ли они отношение к убийству или нет. Жестоко? Возможно, но ничего не поделаешь, война – это не пикник на полянке, а этот закон сберег жизнь немалому количеству немецкий солдат, а местных аборигенов удерживает от опрометчивых поступков. К сожалению, не всегда. Правда, в этом захудалом селе осталось всего четыре десятка женщин, детей и стариков, а в засаду попали и были убиты 23 немецких солдата. Так что для того, чтобы осуществить законное возмездие, придется еще 3–4 ближайших деревеньки спалить. В каждой из них народу-то осталось – раз-два и обчелся.

Офицер бросил рассеянный взгляд на свой карательный отряд – десяток крепких арийский парней в черной форме с эмблемой SS… в этот момент вспыхнул бензин, и ветхая постройка быстро занялась. (Как они в этом сарае животных содержали… а впрочем и собственное жилье у них не намного лучше, они и сами в развитии недалеко от скота ушли – достаточно на эти низколобые, конопатые, курносые рожи взглянуть). В последнее время он почему-то стал ненавидеть запах бензина, который так нравился ему в детстве, другое дело – запах дыма, сам огонь… да, о чем это он – так вот, ему этих выродков совершенно не жалко, чисто абстрактно он понимает, что это жестоко, но ведь сам фюрер говорил, что цивилизованная жестокость – это высшее благо для цивилизации. Уничтожать неполноценных вырожденцев – разве не тем ли способом природа уберегает себя от деградации и инволюции? Нет, только вырубая гнилые корни и засохшие ветки, можно вырастить совершенное дерево, и в сердце истинного арийца не место сентиментальной жалости и состраданию к неполноценным. Они не должны осквернять своим уродливым семенем прекрасное будущее совершенной цивилизации, которое закладывает сейчас фюрер. Из тех 23 парней, убитых этими ублюдками, у всех у нах в германии остались семьи: отцы, матери, сестры, братья, жены, дети, каково им будет в ближайшее время получить похоронку!

Офицер еще раз посмотрел на пылающее здание, из которого раздавались душераздирающие крики, а кто-то еще пытался высадить дверь. Надеется умереть от пули? Не выйдет, смерть от пули сгодится для воина, а не для этого быдла!

Вообще-то он, конечно, нарушает инструктаж, жителей, согласно циркуляру, положено было расстрелять, но кто в этом бардаке, который здесь царит, будет разбираться. Конечно, возможно не следовало бы рисковать, особенно распекать его, конечно, в случае раскрытия, никто не будет, но гипотетически возможно должностное взыскание. Но все дело в маленькой слабости, в которой он не мог себе отказать. Ему с детства нравился огонь, родители от него всегда прятали спички, поскольку он еще в трех-четырехлетнем возрасте учинил несколько маленьких пожаров. Хорошо зная такую слабость, его никогда не оставляли без присмотра. И позже эта страсть не покинула его, только стала более контролируема, и уже в отроческом возрасте, читая тайком медицинскую энциклопедию, он нашел диагноз своей необычной страсти. Этот синдром назывался «пироманией». Разумеется, ни печь, ни костер не могли дать ему настоящего кайфа, но однажды, еще до войны он стал свидетелем, как горел соседский хутор (он отдыхал у деда на другом хуторе), и испытал настоящий оргазм, а в следующем году не сдержался и поджег соседский овин. Слава Богу, там никого не было, и поджигателя так и не нашли, зато он испытал несказанные впечатления. А сколько подобных впечатлений дала ему война! Уж ради одного этого стоило пойти в действующую армию и ежедневно рисковать жизнью! Итак, сжечь четыре десятка несчастных – разумеется – была его личная инициатива, но ребята, стоит надеяться, его не заложат, каждый из них терял боевых друзей и много накопил в сердце к этим вонючим иванам, которые, хоть их уже и втоптали в грязь по шею, продолжают бешено сопротивляться. Ну что ж, хоть блицкрика, который планировал фюрер, не получилось, однако дни их уже сочтены… по крайней мере в это необходимо свято верить и не допускать ни капли сомнения!

Тем временем, безымянный лейтенант глядел на все сильнее и сильнее разгорающееся пламя, слушая душераздирающие вопли и мольбы из огня, и испытывал все большее и большее возбуждение, чем-то сродни сексуальному, в памяти его рождались тысячи и тысячи грандиозных огней, которые он в своей жизни наблюдал, и все они сливались в величественный вселенский пожар. О, какое это блаженство, это не сравнится ни с какой женщиной, как жалко, что настоящий вселенский пожар может происходить только в его воображении и он никогда не сможет наблюдать вблизи Солнце или какую-то другую звезду! Увы, в обыденной жизни на данный момент приходится довольствоваться горящим сараем с несколькими десятками визжащих ублюдков, но бывали времена и получше, полгода назад он случайно оказался поблизости горящего химического завода, и испытал подряд несколько оргазмов. О, вот это было зрелище!

Тем временем, крики в сарае становились все тише, затем, с характерным треском, рухнула крыша и часть стены, со стороны которой офицер любовался зрелищем, взметнулся сноп искр, и тут офицер испытал сильнейший оргазм, да такой, словно несколько десятков оргазмов сожженных умножили его интенсивность. Какое-то время его тело пронизывали судороги жгучего наслаждения, но чуть позже, когда он успокоился, в голове его мелькнула ироничная мысль: а не является ли его тайная страстишка, – которую он тщательно скрывал от своих боевых товарищей, и о которой знали только отец и мать, признаком неполноценности, с точки зрения чистоты арийской расы? Ведь, как известно, символом и стихией нордического этноса и характера является лед, а не огонь, хоть земля и явилась продуктом соединения льда и пламени. Правда, вышло так, что утверждая нордические принципы главенства льда, фюреру для достижения своих целей приходится использовать именно антагонист-огонь, а вот русским как раз наоборот, лед, в лице мороза, оказал досадную поддержку в декабре-январе сорок первого, в результате чего победоносное наступление под Москвой захлебнулось. Наверное, это первый случай, когда мистический дар подвел нашего фюрера, и стихия холода отказалась подчиняться ему, хоть он и обещал это своим солдатам.

В этот момент произошла непонятная перебивка кадра, время еще раз словно бы отмоталось несколько назад, в момент, когда рухнула крыша и взвился бешеный столб искр, но на этот раз искры превратились в бешено вращающийся смерч, состоящий из мириадов несущихся в бешеном хороводе пчел. Вихрь этот двинулся на стоящих в безмолвном удивлении эсесовцев, накрыл их своим клокочущим жерлом, затем с неотступностью судьбы двинулся на офицера, который стоял чуть поодаль от остальных, чтобы солдаты не заметили его нездоровый интерес к горящей постройке и странную кульминационную реакцию, которая могла вызвать у подчиненных тайные пересуды и насмешки. С диким криком, чувствуя, как на нем загорается одежда, душегуб бросился наутек, но это было все равно, что убегать по железнодорожному полотну от разогнавшегося экспресса. Смерч налетел на лейтенанта, поглотил, словно слизнул его, и последнее, что почувствовала Аня, теряя контакт с памятью души эсесовца, это чувство, словно миллионы расплавленных капель железа превращают его тело в мелкое сито, прежде, чем оно вспыхнуло и сгорело полностью.

Тут сознание Ани вернулось в прежнее состояние, и она поняла, что продолжает, как ни в чем ни бывало, продолжает балансировать на гребне гигантской огненной волны, под нею зеркальный инфраметаллический шар, а все, что она только что пережила, являлось проникновением ее сознания и созерцающего существа в тайное содержание тумана, густо заполнившего полость этого шара. Это были мучительные воспоминания души в своей герметичной клетке, и скорее всего настоящие терзания начались только сейчас, когда Аня покинула область тяжких воспоминаний души военного преступника.

Когда сознание вновь вернулось в ее огненное тело, балансирующее на гребне волны, характер волнения огненной стихии заметно изменился. Если раньше громадные валы хаотично бороздили поверхность инфернальной магмы, то взаимоусиливаясь, то взаимопоглощая друг друга, и то же касалось мечущихся по небу, без видимой закономерности, смерчей и яростных туч, то теперь все возмущения, как на поверхности, так и над ней приобрели синхронизированный характер. Волны уплостились, расстояния между ними заметно возросло, и все они, сопровождаемые равномерным потоком сильного ветра, катились в одну сторону, правда, запад это или восток, север или юг, Аня бы весьма затруднилась определить.

– Наверное, – подумала девочка, – наступила та, вторая фаза поведения огненного океана, когда все волны направляются в сторону Левиафана.

Она тут же вспомнила картинку из огромного старого альбома, который она не раз рассматривала, когда гостила у дедушки – это была так называемая библия в иллюстрациях, работы Густава Доре, где каждой гравюре соответствовал небольшой фрагмент из библии. Левиафан на ней был изображен в виде диковинного существа – что-то вроде помеси дракона и рыбы, да таких размеров, что пасть его начиналась на переднем плане, а хвост скрывался за линией горизонта.

– Интересно, он действительно похож на то существо, которое изобразил художник, или совсем другой? – подумала Аня, – если похож, то не исключено, что сам Доре, в промежутках между какими-то воплощениями, коротал время в здешних краях. Впрочем, наверное я напраслину возвожу, может он просто ясновидцем был, да и вообще, с чего я взяла, что речь идет об одном и том же Левиафане. Библейский Левиафан – это ведь какое-то водное существо, – (хоть убей, Аня никак не могла вспомнить, по какому поводу он вообще упоминался в Библии), – если судить по реакции на воду саламандры, а она, по идее, с местным Левиафаном схожей природы. Впрочем подобные неточности, очевидно, сплошь и рядом встречаются. Почему, например, саламандра является духом огня, в то время, как обычная, земная саламандра, – существо, исключительно в воде обитающее? Возможно, это – всего лишь результат путаницы в терминологии, и библейский Левиафан никакого отношения к здешнему не имеет. Хотя тут, скорее всего, дело исключительно в размерах.

В этот момент что-то мелькнуло в воздухе, и рядом с Аней шлепнулась ее знакомая, очевидно сиганувшая с одного гребня на другой, воспользовавшись парусом своего тела уже в качестве параплана.

– Ну как? – весело проскрежетала огненная стихиаль, – вошла во вкус?

– Как тебе сказать, – смутилась Аня, – смотря что ты имеешь в виду…

– Как это что? – виндсерфинг, разумеется!

– Понимаешь, – сказала Аня, – как-то так получилось, что все время, пока мы с тобой по отдельности катались, я самого процесса катания как бы и не успела заметить. Тело мое совершенно самостоятельно все пируэты выполняло, в то время, как сознание было совсем в другом месте.

– То есть, как это «в другом», – не поняла саламандра, как же ты процесс скольжения контролировала?

– Да никак, тело само все делало, я этого даже не замечала.

– Это что-то новенькое, – недоуменно проскрипела стихиаль, первый раз о таком слышу… наверное, это исключительно ваша, человеческая особенность, вы же комбинированные существа, поэтому, очевидно, одна часть в одном месте находиться может, другая – в другом. Мы так не можем, мы одновалентные духи. Ну и где же твое сознание было, пока тело в свободном плавании маневрировало?

– Как-то так получилось, что сознание мое словно бы внутри инфраметаллического шара оказалось, и я, как видно, испытала все то, что душа, там заключенная вспоминала, вернее, как бы переживала заново. – И Аня в общих чертах рассказала, все то, что с ней только что приключилось.

– Очень интересно, – проскрипела Огневица, когда Аня закончила свой рассказ, – вообще-то то, что с тобой произошло, отчасти напоминает процесс поглощения гавваха, только у нас это несколько по-другому происходит. Мы это только в тихой заводи можем делать, к тому же ты испытала много негативных переживаний, чего у нас никогда не бывает. Дело в том, что после того как информэнергия воспоминаний грешника как следует из него вышибается в волнах. Она какое-то время должна отстояться, разделиться, что ли на фракции. При этом одни фракции для поглощения годятся, другие же – абсолютно непригодны, я бы сказала, ядовиты. Это все равно, что испытать, как другой мучается! Разумеется, подобного напитка вряд ли кто-то добровольно испить пожелает, разве, что он – убежденный мазохист. А вот другие фракции – напротив, чрезвычайно приятственны, если не сказать более… впрочем мы на этом вопросе немного позже остановимся, когда будет соответствующая ситуация. А ты, выходит, к мешанине подключилась! Любопытный коктейль, с нами такого никогда не бывает. Мы, когда на поплавках катаемся и гаввах выколачиваем, внутрь шара погружаться не можем, мы – однополярные существа, и отделить сознание от тела возможности не имеем.

– Знаешь, сказала Аня, – твои гастрономические характеристики не очень подходят для описания того, что я там испытала, и никакой гаввах, как ты выражаешься, там не пила. Просто, на какое-то время, я как бы стала тем человеком, который все это вспоминал, ну, и многое другое там было, я тебе об этом рассказывала.

– Что ж, – сказала саламандра, может, у вас, людей это так, впрочем, мне трудно судить, мы никогда микса не потребляем, тем более, в той форме, как ты это делала. Ладно, как-нибудь на досуге попробуем твой опыт проанализировать, а сейчас новое занятное дельце предстоит, между прочем, связанное с определенной долей риска…

Тем временем, бурное огненное море все больше и больше принимало характер океанического течения. Волны уплостились, превратившись в обычные буруны быстрой реки, скорость течения же, напротив, возрастала с каждым километром. Правда, в отсутствии берегов, судить об этом можно было только по встречному ветру и по тому, с какой скоростью проплывали мимо все чаще и чаще встречающиеся жерла вулканов.

– Ну вот, – сказала несколько возбужденно саламандра, – судя по косвенным признакам, скоро Левиафан появится.

– А что за признаки? – в свою очередь напряглась Аня.

– Во-первых, скорость течения, во-вторых – резкое усиление вулканической деятельности. Рядом с таким соседом – мертвый проснется… ах, вот он, родимый, на горизонте показался!

Аня посмотрела в ту сторону, куда указала саламандра. Ожидала она увидеть нечто вроде гигантского кита… или морского дракона, или ихтиозавра, но то, что она увидела в начале – даже несмотря на неважную видимость и помехи с атмосферой – больше напоминало какой-то урбанистический комплекс – что-то вроде города на острове. Потом, по мере приближения, это уже больше напоминало систему водоочистных сооружений, или нечто иное, имеющее опускающиеся или поднимающиеся шлюзы. Впрочем, когда их поднесло поближе, Аня была склонна сравнить это нечто по имени Левиафан с открытым заводом, со сложной системой строений, торчащих прямо из лавы, где все строения были раскалены до красна, как впрочем и все здесь, имеющее более-менее твердую консистенцию. Возможно даже не завод, а комплекс заводов вытянутой формы, поскольку, если ближайшие аксессуары этого нечто уже можно было разглядеть, то отдаленные терялись за горизонтом и едкими испарениями. Вскоре термин «система водоочистных сооружений» отпал сам собой, и у Ани возник термин «сталелитейный завод», со сложной системой труб, доменных и мартеновских печей, гигантских ковшей и многого другого, и все это раскаленное, полупрозрачное. Правда, ассоциация со сталеплавильным заводом (вернее, даже, городом, поскольку ни один земной завод не смог бы тягаться с этим нечто) была тоже приблизительной, и некоторые гигантские приспособления, поднятые вверх и горизонтально в разные стороны, вызывающе ассоциировались с аэродинамическими трубами – то есть были из какой-то другой оперы. Тут Ане пришло в голову, что именно с помощью этих труб производятся те самые воздушные возмущения – ураганы, смерчи и т. д. – которые будоражили атмосферу и поверхность Укравайра. Судя по бурлению в непосредственной близости от этого странного комплекса, почему-то именуемого Левиафаном, какие-то подобные установки, имеющие в своем устройстве винты или турбины, имелись и в глубине магменного моря, и можно было предположить, что, глубинная часть «сталеплавильного завода, возможно, больше внешней, как в айсберге. В этом случае, истинные размеры этого нечто поистине потрясали воображение.

Комплекс время от времени сотрясали чудовищные конвульсии, по зеркальным раскаленным поверхностям «домен», «мартенов», «ковшей», «резервуаров» и еще Бог знает чего, пробегали какие-то тени и изображения, возможно связанные с тем, что раскаленная поверхность сооружений выглядела зеркальной и отражала все, что происходило вокруг. Стоит еще упомянуть, что на территории этого «завода» действительно происходило что-то, напоминающее производственный процесс. Трубы время от времени изрыгали чудовищные клубы дыма, гари, копоти и всяких прочих ядовитых миазмов, самых отвратительных оттенков, поднимающихся в небеса. К тому же нечто, напоминающее производственные процессы литейно-прокатного комплекса можно было заметить в глубине территории Левиафана. Что-то ковалось, прессовалось, протягивалось, штамповалось, варилось и разливалось то в том, то ином месте. Правда тут можно говорить лишь о подобии производственных процессов, поскольку на самом деле все выглядело гораздо более причудливо и фантасмагорично, и многое из того, что там происходило, вообще было трудно уподобить чему-то знакомому, тем более, Аня была мало искушена в индустриальной тематике.

Наша героиня недоуменно посмотрела на Огневицу:

– Ты хочешь сказать, что это – живое существо? Я себе всяких гигантских китов и драконов представляла, но это… это же какой-то сталеплавильный комбинат. Хотя, когда ближе подплываешь, то понимаешь, что сталеплавильная отрасль – лишь малая толика этого промышленного комплекса.

– Заводик, говоришь, – усмехнулась саламандра, – не более, чем человек, если его представлять в виде фабрики для переработки и утилизации пищи. Нет, моя дорогая, он такой же живой, как я и в некоторой степени ты, только несколько по-другому. Хотя, с другой стороны, это конечно комбинат для функционирования и усвоения гавваха, и попутно, сжигания кармы грешников. Ну и главное – для передачи значительной части гавваха великому мучителю. Впрочем, все аборигены и гости шеолов отстегивают определенный процент в вышестоящие инстанции, и так вплоть до вершины пирамиды. А как иначе! Попробовали бы они утаить добываемое и не поделиться! Это, как я знаю, и в человеческом обществе обычная практика. Ну так вот, все, что ты видишь – это системы жизнеобеспечения Левиафана, в том числе и пищеварительная, и находятся они не внутри, а снаружи, он словно бы вывернут наизнанку. Это как нельзя лучше подходит для всей здешней системы местностей, для краткости именуемой «изнанкой земли». Я слышала, что человеческие внутренние органы так же напоминают что-то вроде многопрофильного завода. Ну, если не по форме, то по сути. На изнанке же суть и форма максимально сближены, отсюда и сходство с реальным заводом по форме. Если же подольше за ним понаблюдать, у тебя исчезнут сомнения в том, что это живое существо, а не система механических элементов.

Словно подтверждая ее слова, «сталелитейный комплекс», так полностью и не показавшийся из-за горизонта, слегка пошевелился своим необъятным телом, больше напоминающим территорию, что вызвало несколько магменных цунами справа и слева. Со стороны же его – надо понимать – головы и пасти, представляющей собой целую систему шлюзов, которые, как по команде, то открывались, то закрывались, возникло явление противоположного характера – гигантская воронка. Это несколько изменило направление потока, который стремительно нес поплавки Ани и Огневицы прямо к зловещим шлюзам, поскольку поток начал бешено закручиваться в непосредственной близости от этой воронки, и Аня почувствовала, что их начало относить вправо – против часовой стрелки, как происходит с воронками в южном полушарии.

Одновременно с этим, где-то в районе Мальстема в воздух словно бы взвилась целая стая огненных бабочек.

– Что это такое? – посмотрела Аня недоуменно на свою спутниц у.

– Не что, а кто, – возбужденно проскрипела Огневица, – это саламандры-серфингисты, которых Левиафан застал врасплох. Видишь ли, я тебе уже по-моему говорила, что у нас одним из главных и самых опасных маневров во время серфинга, является лавирование в непосредственной близости от захватывающих систем Левиафана. А у него немало ловушек для нашего брата приготовлено, поскольку мы нередко лишаем его значительной части добычи. В данном случае, те бабочки – саламандры, бросившие свои плавсредства и взлетевшие в воздух, дабы не очутиться в пищеварительной системе Левиафана. Кое-кто из нерасторопных саламандр там побывали и надолго выходили из строя, поскольку лишались почти всей своей жизненной энергии. Правда, им было потом что за рюмочкой рассказать, и мы теперь знаем все тонкости пищеварительного процесса этого монстра, и специфику поглощения им гавваха. Разумеется, опытный райдер не попадется в подобную ловушку, и к тому же сбережет свой инфраметаллический поплавок, но порой некоторые неожиданные кунштюки, которые этот зверь проделывает, оказываются для него весьма успешными, поскольку по количеству взлетевших огоньков, можно судить о количестве поплавков, доставшихся Левиафану. Возможно кто-то и сам не успел взлететь. В этом случае его ждет участь его собственного плавсредства, ставшего пищей. Вот такие, порой, нас неожиданности подстерегают, а ты говорила, что адреналин только у ваших земных серферов возможен! Нет уж милочка, когда удается в метре от подобного Мальстрема проскочить и не рухнуть в бездну, заканчивающуюся длительной процедурой обработки, разделки, шинковки, фракционирования и поглощения, тут такие адреналины впрыскиваются, что мама не горюй!

– Но ведь всегда же можно взлететь, – пожала плечами Аня, – когда перед тобой подобный водоворот разверзается, что, кстати, те саламандры и проделали. Ну, потеряешь свой поплавок, да и черт с ним, в любой бухте этих поплавков – пруд пруди.

– Э, не скажи, – цокнула саламандра, – там, помимо воронки, всякие специальные ловушки в непосредственной близости от морды включаются. А внутри самого водоворота – чего только нет: и пространственные ямы, и плазменные ловушки, и просто грубые механические приспособления, вроде выстреливающих захватов прямо из глубины воронки, где стальные части Левиафана скрыты. Там только держись и уворачивайся! Разумеется, опытный райдер имеет достаточную реакцию, чтобы увернуться и выскользнуть из любого захвата. А бывает и так, что с помощью контрволны воронка останавливается и схлопывается, а серфер оказывается в толще магмы вместе с плавсредством. В этом случае у него еще меньше шансов выскользнуть, поскольку в глубине реакция ослаблена давлением жидкой среды. Но, еще раз повторяю: все зависит от личного опыта и интуиции, опытный райдер и по самому краю коронки галсы нарежет, да при этом еще и от захватов уворачиваетсяЯ, правильно используя горизонтальные и вертикальные воздушные течения и турбулентные завихрения магмы.

Тем временем махина живого сталелитейного завода все ближе и ближе надвигалась на наших героев.

– И зачем надо было такую махину создавать, – поежилась Аня, – неужели весь сыр-бор из-за нескольких сотен шаров с грешниками! По-моему, они слишком малы для него, и наверняка их во всем Укравайре не хватит, чтобы такую махину заполнить. Ты говоришь, что твои соотечественники, саламандры, прекрасно сами справляются с этой работой, а ведь ваши размеры несопоставимы. По-моему, они слишком малы для него и наверняка во всем Укравайре не хватит, чтобы такую махину заполнить. Ты говоришь, что саламандры прекрасно сами справляются с той же функцией, а ведь ваши размеры несопоставимы. Не слишком рациональное использование материала.

– Совершенно верно, – согласилась Огневица, – но дело в том, что Левиафан – существо древнее, разумеется, не моложе нас, но он был специально создан великим мучителем для выколачивания, поглощения и пересылки гавваха. Мы же к этому процессу гораздо позже подключились, уже учитывая неуклюжий и нерациональный опыт Левиафана. Ты права, мы справляемся с утилизацией гавваха гораздо лучше и экономичней, к тому же индивидуальная ручная работа всегда качественнее массовой штамповки. Разницу между его и нашей работой можно уподобить детекторному приемнику в сравнении с микросхемой: первые опыты всегда приводят к созданию громоздких, неуклюжих и малофункциональных творений. Лишь в дальнейшем сама принципиальная идея и возникающая из нее функциональная система начинает оттачиваться и совершенствоваться. С точки зрения нас, саламандр, этого монстра давно пора отправить на свалку, однако хозяин его почему-то до сих пор терпит. Что ж, возможно, этот раритет дорог ему, как память. С другой стороны, и нам без него гораздо скучнее было бы, поскольку своими замысловатыми и опасными кунштюками он не раз заставлял быстрее биться сердце рискового райдера. Впрочем, те кто в Укравайр не одно тысячелетие наведывается, как я например, тот все его фокусы досконально изучил и уже больше не попадается. Те саламандры, которые на воронку подловились, это, на сто процентов уверена, чайники. Мы, опытные серферы, по едва заметным приметам заранее можем предсказать, какую ловушку Левиафан в том или другом случае собирается задействовать, и в последний момент от них уходим. Я бы, например, не отказалась, если бы главный хозяин преисподни сдал этот раритет в архив, но на смену ему запустил что-нибудь новенькое, современное. Это придало бы остроты нашей жизни, а то, когда каждый раз одно и то же, можно вскорости заскучать и снова основательно подсесть на гаввах, как многие здесь подсели.

Неожиданно наши путешественники оказались около самого края воронки, и Аня подумала, что сейчас их непременно туда затянет, и что хвастливая Огневица слишком понадеялась на свой опыт и реакцию. Тем более, волны уже не было и с какого-то момента воронка вообще скрылась из глаз, и только движение потока, уводящая в сторону от выступающей лицевой части Левиафана, свидетельствовало о том, что магменный Мальстрем продолжает функционировать. Первой Аниной реакцией было бросить на произвол судьбы свой поплавок с эсесовцем-пироманом внутри, и взлететь в воздух, как группа саламандр-чайников, тем самым расписавшись в своей некомпетентности, однако Огневица своим поведением подтолкнула на иную мысль. Махнув Ане рукой, словно предлагая следовать ее примеру, саламандра резко выстрелила трек из области живота, который зацепился за гребень турбулентного потока, возникавшего на краю воронки, и мгновенно притянула себя к нему. Затем она словно бы зависла на самом краю водоворота, значительно раздув пару своего тела, очевидно, поймав встречный воздушный поток.

Не успела Аня толком ничего сообразить, как тело ее вполне автономно совершило аналогичный маневр, и она профессионально загарцевала на гребне волны невдалеке от своей наставницы.

– Класс! – вспыхнула Огневица, – никогда не думала, что у тебя такой реверс получится, думала, ты свой поплавок потеряешь. В крайнем случае, если бы ты не догадалась взлететь, я бы тебя вытащила. Уж и не знаю, то ли все люди способны к серфингу, то ли ты одна такая. Правда, сюда с познавательной целью крайне редко кто из людей заглядывал, помимо тех, кому здесь по закону положено срок тянуть, таких случаев по пальцам перечесть можно…

В этот момент рядом просвистело что-то большое и Аня увидела, что Огневица резко подскочила вверх и в сторону, и подчиняясь мгновенному рефлексу, сделала то же самое. Как ни странно, ей все же удалось оторвать тяжелую инфраметаллическую капсулу от гребня волны, но удержать ее долго в воздухе сама, она бы несомненно не смогла, если бы не попала в сильный восходящий поток воздуха, и ее закинуло высоко над воронкой. Под Аней промелькнуло какое-то странное приспособление, стремительно метнувшееся из глубины воронки, пробороздив как раз то место, где она с Огневицей только что лавировали на гребне волны. Эта штука чем-то напоминала гигантский инфраметаллический тюльпан на цепи, вместо стебля, правда вся внутренняя поверхность лепестков была густо усеяна острыми шипами, загнутыми внутрь чашечки, так что не возникало сомнения в том, что эта штука предназначена для захвата Ани с Огневицей с целью затащить их внутрь воронки.

Аня почувствовала, что восходящий поток начинает ослабевать, и вопросительно посмотрела на саламандру, кувыркавшуюся в струях раскаленного газа поблизости, и та показала ей жест О.к.

– Делай, как я, – крикнула она возбужденно.

В тот же момент тело ее из паруса трансформировалось в небольшой параплан, а четыре конечности удлинились, превратившись в короткие толстые стропы, удерживающие инфраметаллический поплавок. Не успела Аня подумать, каким образом выдуть из своего тела похожую конструкцию, как тело ее само, словно подчиняясь еще не осознанному разумом импульсу, повторило аналогичные метаморфозы.

– Лови горизонтальный воздушный поток, – крикнула саламандра, – обогнем воронку и еще несколько заходов сделаем. В твоей реакции я теперь абсолютно уверена! Тебя и чайником-то язык не поворачивается назвать. Я еще там, на волнах, поняла, что не страшно к самой морде подъехать, твои рефлексы вполне позволяют среди ловушек покуражиться. Этот монстр для таких, как мы слишком медлителен! Ну что, загулял адреналин в крови?

– Какая там кровь! – весело крикнула Аня. – Вся кровь и весь адреналин там, на верху, с моим телом остались. А вообще-то действительно будоражит… правда совсем по-другому, чем на земле.

К этому времени путешественницы, лавируя полотнищами огненных тел, поймали нужное воздушное течение и медленно снижаясь большими кругами полетели к другой стороне воронки, чтобы, как предложила Огневица полавировать у самой морда Левиафана, Но он, к тому времени, очевидно понял, что фокус с магменным Мальстремом не прошел, и закрыл все шлюза вокруг огромной горизонтальной аэродинамической трубы, выступающей из его «лицевой» части. Одновременно внутри трубы что-то завертелось, и Аня почувствовала, что в спину ей подул сильный поток воздуха, непреодолимо влекущий ее с саламандрой прямо в жерло с вращающейся турбиной.

– Вполне предсказуемый ход, – крикнула Ане Огневица, – раз в воздухе появились летающие объекты, впору включать аэродинамическую трубу. Ты только раньше времени не паникуй, когда к самому жерлу поднесет, делай, как я. Тут ничего нового выдумывать не надо, все контрприемы хорошо известны, я же тебе говорила, что все хитрости Левиафана только на чайников рассчитаны. Жалко, конечно, что он воронку прикрыл, я думала еще вокруг воронки слегка покуражиться!

«Как все же поменялось мое восприятие и оценка окружающего, – подумала Аня. – Если бы я такое на земле увидела, со страху бы умерла, а тут – все нормально: летим в какую-то адскую аэродинамическую трубу, где меня нечто вроде турбины должно в муку перемолоть – и никакого страха. Хотя, конечно, разве можно пламя в муку перемолоть!

В этот момент жерло трубы наехало с неотвратимостью судьбы. Аня уже разглядела, как в глубине этого жерла быстро вращаются какие-то лопасти, правда вблизи это скорее напоминало щупальца или водоросли…

– Открыть сопла! – неожиданно взорвалась саламандра, и в тот же момент у живого параплана с боков возникли форсунки, из которых ударили струю раскаленного газа. Прежде. Чем Аня успела что-то подумать, ее огненное тело услужливо отрастило подобные приспособления. Затем произошло что-то вроде стравливания газов… правда газы эти на выходе из сопла оказались плазменными струями, и обе экстремалки взвились вверх буквально в метре от раскаленной зияющей дыры.

– И так каждый раз, – хмыкнула саламандра, – тем не менее этот гигантский идиот не прекращает попыток… впрочем, нельзя сказать, что это всегда вхолостую, некоторые чайники попадаются. Осторожно, он еще не оставил попыток!

В этот момент снова раздался хлопок, и из пузатого приспособления, напоминающего пушку-мортиру, в их сторону полетела частая колючая сетка-силок. Впрочем оба «реактивных параплана» были уже довольно высоко, и троса оказалось явно недостаточно, поскольку сетка даже не долетела до наших подруг. Тем не менее, Огневице этого оказалось явно мало, она описала дугу, подлетела к медленно падавшей сети, и в несколько раз удлинив и утончив плазму из своих импровизированных сопел, исчиркала сетку пламенем, словно автогеном, после чего на территорию «завода» свалились уже отдельные лоскутки.

– Вот так! – воинственно проскрипела стихиаль, возвращаясь на прежнюю траекторию, – пусть знает свое место! Тоже мне, выдумал, опытных рейдеров подловить! Чини теперь свои сети. Ладно, давай подходящее воздушное течение ловить, а то, топливо на исходе.

– Знаешь, – сказала Аня, – все это, конечно, очень интересно и экстремально, только, мне кажется, пора на предмет перехода в новый слой подумать. Я уже достаточно здесь всего повидала и покрутилась вдоволь, а моя задача – все же встретиться с Варфушей, а не уворачиваться от ловушек этого живого завода.

– Как скажешь, – несколько уязвленно проскрипела саламандра, я все же думала, тебя это больше зацепит. Тем более, скажу без лести, ты – прирожденный райдер, и за раз освоила такие примочки, которые другие чайники с сотого, а то и с тысячного раза осваивают. Очевидно это связано с твоей комбинированностью. Впрочем, я не настаиваю на продолжении сессии, но так или иначе, чтобы подняться на ступень в Оркус, нам сначала надо поплавки сдать, и если ты сама фракционированный гаввах пить отказываешься, то не беспокойся, на твоего фашиста найдется немало желающих, тем более, ты его очень качественно отцентрифугировала и после отстоя и фракционирования из него немало чистого гавваха получится.

– Мне все равно, – сказала Аня, – раз этому фашисту такая судьба уготована, я не возражаю, тем более, после этого, как ты сказала, часть его злой кармы будет уничтожена. Кем бы он ни был, но я желаю ему, чтобы он скорее свою тяжкую карму отработал.

– Ладно, хозяин – барин, – с сожалением вздохнула Огневица, – если больше куражиться не хочешь, лови воздушное течение так, чтобы по азимуту вон те отдаленные вулканы были. Там еще одна лагуна, куда отцентрифугированные поплавки, обычно, сносят на соответствующие отстойники с катализаторами для фракционирования информэнергии, ну и, разумеется, наркоши наши поджидают, любители гавваха – те, которые серфингом уже больше не занимаются. Там твой фашист на ура пройдет, за него еще передерутся. Ну, не так, конечно, как Тунгаки в Пропулке, мы все же цивильные существа, однако всяко бывает.

Тем временем наши путешественницы все еще пролетали над территорией Левиафана, и Аня стала обращать внимание на некоторые процессы, там, внизу, происходящие, которые издали разглядеть не представлялось возможным. Сперва все, что происходило на территории живого завода казалось ей малопонятным, однако, после того, как саламандра дала несколько комментариев, кое-что прояснилось. Оказалось, что в настоящее время не менее 90 % систем Левиафана находилось в простое, поскольку мощностей оказалось гораздо больше, чем реально поступающих контейнеров с душами. Тому, как выразилась саламандра, было две причины, первая – то, что дела у Хозяина идут все-таки хуже, чем он рассчитывал, и в Укравайр поступает гораздо меньше грешников, чем запланировано. А второе, это то, что мы, саламандры лишаем эту неуклюжую громадину львиной доли живых поплавков. Впрочем, это его проблемы, надо быть расторопнее. В былые времена он хоть изредка передвигался и разорял лагуны, но в последнее время слишком отяжелел и почти не мигрирует, правда пытается возместить этот недостаток все новыми и новыми мешалками, пахтающими океан. И это нас, экстремальных серферов вполне устраивает: чем выше волна и сильнее ветер, тем больше адреналина. Впрочем, если бы он затеял за нами гоняться, это было бы еще экстремальнее, но где ему, он так разросся, что уже, похоже, от дна оторваться не способен.

– Аня вполуха слушала болтовню саламандры и рассматривала то один. То иной этап пищеварения инфернального создания и пыталась сама определить, какой фазе переработки подвергаются души. Вот подвижная дыра, напоминающая громадную клоаку, один за другим, словно икру, мечет инфраметаллические шары в длинный желоб, по которому прокатывались конвульсивные волны, и гнали шары вперед, к огромному бассейну, доверху заполненному подобными шарами. При этом неровные края бассейна, загибающиеся, словно листья тропической Виктории регии, хищно шевелились, как будто контролировали происходящий процесс.

– Это, – прокомментировала саламандра, – отстойный накопительный бак, заодно тут происходит первичное разделение фракций кармической информэнергии после ее выколачивания. Нынче охота увенчалась успехом, ты видишь шары, принесенные сюда течением, и которые были затем поглощены с помощью воронки. К счастью ни одна саламандра не попалась, только их плавсредства… впрочем сейчас уже не определишь, какие поплавки выпустили саламандры, а которых сюда волнами пригнало. Ты, надеюсь, поняла, что это первый этап утилизации, клоака выплевывает то, что попалось в воронку, желоб подает поплавки в отстойный накопительный бассейн, и там они должны полежать в покое какое-то время, чтобы более тяжелые фракции кармического коктейля опустились вниз, более легкие – наверх, но это – самая первая, предварительная стадия. Она даже не имеет принципиального значения, поскольку в дальнейшем фракции все равно перемешаются, ведь им предстоит следующая стадия – дробление инфраметаллической скорлупы, а соответствующий аппарат справляется лишь с небольшой порцией, поэтому в этом первом бассейне они отстаиваются вынужденно – ждут своей очереди. Не думаю, чтобы они ждали ее с нетерпением, ничего хорошего им впереди не предстоит. Впрочем, как ты уже знаешь, все относительно, ведь это единственная возможность постепенно изжить свою грешную карму.

Какое-то время наши воздухоплавательницы пролетали над системой шевелящихся труб – как сказала Огневица – это что-то вроде системы кровообращения, которая разносит усвоенный гаввах по всем органам и системам. Затем миновали что-то вроде гигантских челюстей, и Аня догадалась, что это – приспособление предназначенное для колки инфраметаллических контейнеров. Огневица подтвердила эту догадку. В этом живом прессе, словно бы рожденном неуемной сюрреалистической фантазией Сальвадора Дали присутствовало огромное количество всяких неописуемых аксессуаров, назначение которых было весьма сложно разобрать. Тем не менее, две главные функциональные системы отчетливо выделялись: по непрерывно конвульсирующим трубкам, отходящим от первичного отстойника, инфраметаллические шары поступили в большую воронку, и оттуда через горловину они, как в песочных часах, упали непосредственно в дробящее приспособление. Там две тяжелые зубастые челюсти, находящиеся в непрестанном движении, дробили все, что попадало в зазор между зубами. После нескольких таких жевательных движений расплющилось не менее двадцати инфраметаллических шаров, что позволяло судить о размерах приспособления, если каждый шар был не меньше метра в диаметре. При этом выделилось значительное количество белесого дыма, заполнившего пространство между челюстями. На следующем этапе на челюсти наехали два кожуха, преобразившиеся в гигантские губы, которые сымпровизировали чудовищный плевок. В результате этого плевка раздробленные осколки шаров и сплющенные ошметки гусениц аккуратно полетели в подвижную емкость-плевательницу у основания пресса, напоминающую хищное растение росянку, увеличенную в миллиарды раз. Створки этой «росянки» сразу же пришли в движение и схлопнулись, основание же челюсти-пресса, напоминающее атлетическую шею с гигантским кадыком совершило что-то вроде громогласного глотательного движения, очевидно проглотив тот самый белесый дым.

Что было дальше, Аня уже не видела, поскольку гигантская челюсть и плевательница скрылись из виду, и о дальнейшей судьбе расплющенных гусениц и белесого дыма можно было только гадать. Огневица объяснила, что раздавленные гусеницы, после того как их обсосет от остатков гавваха росянка, превратятся в жидкие инфракаловые массы, и будут сброшены, лишенные жизненных сил в океан Укравайра. Там, через определенный период разъединившись, они начнут медленно восстанавливаться до прежней гусеничной формы, предварительно побывав в состоянии инфракалового микса, совместно с другими гусеницами, где у них полностью потеряно чувство индивидуальности и где они испытывают муку деперсонализации и чужих терзаний. А информэнергетический туман, который сглотнула гигантская глотка будет подвергнут окончательному, впрочем достаточно грубому фракционированию в специальных вторичных, третичных и так далее – отстойниках, которые находятся ниже уровня океана. После этого отстоявшийся гаввах частично поглощается кровеносной системой Левиафана, а большая часть по специальным трубопроводам отправляется вниз, в Гашшарву и далее в Дигм, в распоряжение великого мучителя. Как ты понимаешь, обработка эта массовая и достаточно грубая, с самого начало смешивается огромная масса индивидуальных битов памяти, часто плохо совместимых. Это приводит к некачественному фракционированию, и немалая доля ценного гавваха остается в верхних фракциях, которые подлежат эвакуации из Укравайра в специальных емкостях. Кстати, оставшийся микшированный гаввах – не самая аппетитная тюря…

– и куда же эвакуируют легкие фракции? – спросила Аня.

– Собственно, их никто специально не эвакуирует. Они взлетают, как воздушные шары, заполненные водородом, поскольку их удельный вес гораздо выше удельного веса окружающей среды. Точно я не прослеживала, куда они улетают, поначалу – в верхние, более облегченные шеолы, и оттуда, говорят, даже в Энроф, заражая окружающую среду не до конца отфракционированным гаввахом. Говорят, что в физическом пространстве этот гаввах принимает форму различных злобных неприкаянных призраков, поскольку представляет собой эктоплазму. А впрочем, точно не знаю, нам, саламандрам, особого дела нет, что там с легкими фракциями происходит. Кстати, вот эти самые резервуары с легкими фракциями…

Аня посмотрела в ту сторону, куда указала саламандра, и действительно, над системой пульсирующих труб, действующих и бездействующих челюстей, и т. д. и т. п., что издали напоминало производственный процесс, а вблизи какое-то мегафункционирование чудовищно-гротескных органов, показалось несколько огромных полупрозрачных воздушных пузырей, заполненных уже известным Ане опалесцирующим туманом. Пузыри явно намеревались взлететь, но по-видимому, были закреплены где-то там, у основания.

– А из чего они состоят, эти легкие фракции, – спросила Аня.

– Да глянь сама, как ты в Пропулке чрево Тунгака просматривала, – пожала плечами саламандра. Только учти, здесь жуткая мешанина, так что отдельных судеб, как в случае того фашиста, тебе увидеть не удастся.

Аня сместила точку сборки в режим рентгеновского просмотра и начала сканировать один из гигантских пузырей. Поначалу в этом хаосе образов, картинок и щекочущих на расстоянии прикосновений, было трудно выявить что-то определенное. Улавливалась, скорее, смена разнообразных настроений, которые, сменяя одно – другое, накатывали на Аню волнами. Они были, как правило, положительного знака, среди них проступали то волны нежности, то светлой ностальгической печали, то радости узнавания чего-то нового. При этом Аня постоянно ловила себя на мысли, что чувства эти принадлежат детям, в основном, детям младшего возраста, но встречались и голубые романтичные волны ранней юности и даже более зрелой поры. При этом вскоре начали возникать и некие зрительные образы, правда очень расплывчатые и не индивидуализированные. Аня видела то маленькие уютные колыбельки, то большие, нежные материнские руки, то склоненное лицо матери с ускользающими чертами – больше ощущения, чем зримые образы. Иногда среди этих ощущений раннего детства и младенчества попадались волны-лица девочки из соседней квартиры, в которую кто-то был тайно влюблен, то образ-ландшафт весеннего леса, первой капели, подснежников, то густым золотом заполняло ощущение ясной грусти, где ранняя осень плавно переходила в осиянную пору листопада. Правда, словно холодные родниковые струи в теплом июльском озере, то тут, то там попадались саднящие темно-красные ленты чего-то очень нехорошего, чего Аня осознанно не захотела расшифровывать. Ей показалось, что если она начнет детально расшифровывать природу грязных черно-красных ошметков, вклинивающихся в золотые и голубые волны светлых чувств, то эти лохмотья превратятся в пиявок и набросятся на нее, несмотря на расстояние и кажущуюся изоляцию.

– Ну, что там? – услышала она скрип Огневицы.

– А ты сама не знаешь?

– Ну, почему, знаю, правда природ этих щекочущих светлых тонов мне чужда. Это уже ваша, чисто человеческая прерогатива. Вот ты мне и объясни, чем, в твоем представлении, являются эти эманации с низким удельным весом.

– По-моему, – сказала Аня, – каждый человек, даже если он превратился в закоренелого преступника и убийцу, рождается безгрешным ребенком, и в каждой самой черной душе найдется уголок со светлыми воспоминаниями о материнской любви, теплой уютной колыбели, каких-нибудь радостных и светлых прогулок с родителями по весеннему или осеннему лесу. Многим пришлось пережить чувство первой чистой любви, верной дружбы, преданности. По-видимому эти эманации и представляют ненужные вам легкие фракции человеческих воспоминаний. Возможно у каждого в отдельности грешника этих чувств в душе остались самые крохи, однако собранные вместе они составляют немалые объемы. Ну а другие вкрапления, я так понимаю, и есть тот гаввах, который не отстоялся и не отфракционировался, и будет утрачен для вас? Неужели вам приятно глотать эту противную мерзость? У меня такое чувство, что я бы с удовольствием искупалась в золотых и голубых волнах этих светлых воспоминаний, но при одной мысли о соприкосновении с теми темными ошметками, мурашки по телу пробегают.

– Ну, не знаю, не знаю, – проскрипела саламандра, – мне эти твои, так называемые, светлые чувства, совершенно непонятны, потому-то здесь и стараются как можно быстрее избавится от этого балласта. Все, что тебе чуждо и непонятно, вызывает тревогу и подозрение. Ты сама подумай, откуда мне, например, знать чувства между матерью и ребенком, когда у меня никогда матери не было. То же касается и того, что ты назвала первой любовью. Ну, а если я, допустим, вижу осеннюю рощу, то тут же возникает мысль, насколько бы эта роща была бы прекрасней, если ее подпалить.

– Что ж, – усмехнулась Аня, – в этом с тобой был бы солидарен тот эсесовец-пироман, по-видимому, вы бы вообще неплохо друг друга поняли. И все же объясни, какое удовольствие получают саламандры и прочие жители изнанки, поглощая то, что вы называете «гаввахом»?

– Как какое! Эти-то эманации должны быть каждому понятны. Если переводить на человеческий язык, то это чувство власти, торжества, величия, я бы сказала, парения над миром…

– Торжества победителя над беспомощным побежденным?

– Возможно, какая разница, мы особенно не анализируем, тут важны сами ощущения, сильнейшая эйфория, кайф! Сами составляющие нас мало беспокоят. Да ты сама подумай, разве ваших наркоманов волнует химическая формула вещества?

– Не знаю, – вздохнула Аня, – то, что очевидно для тебя – непонятно мне – и наоборот. Но я тебя не виню, ведь действительно, если у кого-то никогда не было мамы, то ему не понятно, что такое материнская любовь. Что же касается дальнейшей судьбы этих легких фракций, то если они и правда в конечном счете добираются до Энрофа, то, надо думать, возвращаются в лоно природы и способствуют ее одухотворению, и этим, получается даже самые закоренелые грешники способствуют какому-то улучшению мира, вот только, им самим-то каково! Ведь, наверняка, светлые воспоминания помогали им переносить самые тяжкие страдания, которые их здесь непрестанно терзают. Самые тяжкие страдания легче перенести, если в душе теплится огонек светлой памяти.

– Тут я ничего не могу тебе сказать, – пробурчала Огневица, – мы, в отличие от вас, людей, двойственностью не страдаем. У нас – либо черное, либо – белое, и нет никакого сахарка, который бы мог слегка подсластить горечь. Но в целом ты, наверное, права – лишенные буфера высосанные гусеницы совсем поникают… с другой же стороны – это им самим на пользу, быстрее негативную карму исчерпают.

– И то верно, – кивнула крылом параплана Аня, – если они своими светлыми воспоминаниями, которые у них без остатка выколачивают, хотя бы чуть-чуть оживляют и улучшают мир, то тогда становится понятным, почему они развязывают злую карму.

– Можно и так это объяснить, – согласилась с ней саламандра, вот только тот факт, что фракционирование происходит не чисто, и немалая доля гавваха, вместе с легкими эманациями, увлекается вверх, значительно удлиняет развязку кармы. Все эти эктоплазма-тические сгустки ничего хорошего земле не несут. Между прочим – это издержки грубой работы Левиафана, которого только вал интересует. А вот мы, саламандры, делаем это гораздо тщательнее, и не капли гавваха зря не теряем, то есть не ухудшаем земную экологию, о которой ты так печешься, способствуем быстрейшей развязке кармы грешников, к тому же и гаввах даем гораздо чище и разнообразнее, на любой вкус. Левиафан же только микс способен выдавать одного сорта и качества. Возможно, плебеев подобная пища устраивает, но для изысканных, утонченных натур – это все равно, что какая-нибудь тюря.

Тем временем быстрое воздушное течение отнесло наших путешественниц в сторону от Левиафана, и под ними снова плескался магменный океан.

– Вот, – сказала саламандра, – дальше там смотреть особенно нечего. Я имею в виду ту, большую часть левиафана, которую мы не успели посмотреть. Там в принципе – везде одно и то же, по сути Левиафан – не отдельное существо, а что-то вроде колонии существ, каждое из которых исполняет свою функцию, ну – и бесконечное дублирование систем, рассчитанное на пищевое изобилие, которого никогда и не было. Большая часть функциональных систем бездействует, пищи в целом не хватает на всего монстра, но его спасает, как целостность, только то, что немногие действующие перерабатывающие островки хоть как-то с остальными делятся, за этим лично Хозяин присматривает. Ладно, хватит о нем, теперь наша задача – вон к той группе вулканов свои поплавки доставить. Ты как, настроена еще поплавать?

– А это обязательно? – не проявила особого энтузиазма Аня, – мне кажется, я уже накрутилась выше крыши, может, лучше, долетим?

– Не гарантия, что ветер не сменится, – сказала саламандра, – Левиафан постоянно направление воздушных потоков меняет, а своими силами, на основе левитации, эти поплавки не дотащить, ты, по-моему, уже в этом убедилась. С другой стороны, на некотором расстоянии от Левиафана воздушные течения начинают хаотически перемещаться, поэтому, если поискать, всегда можно нужный поток найти, но на это может потребоваться время.

– Давай уж, – сказала Аня, – пока ветер попутный, все же полетим, а там посмотрим.

– Да, ладно, ладно, – не стала с ней спорить саламандра, – я о тебе забочусь, все же поплавок, небось, присоски оттягивает.

– Пока терпимо, – вздохнула Аня, – я ведь понимаю, что в действительности ничто ничего не оттягивает, все это лишь модели ощущений, и в действительности никакой гравитации здесь нет, одна лишь причудливая игра энергий. Так что, если правильно себя настроить, то и тяжесть не будет ощущаться.

– Ну, – присвистнула саламандра, – если мы в дебри субъективного идеализма заберемся, то выяснится, что и на земле, в Энрофе, ничего реального нет, одна лишь иллюзия-майя. Но от этого как-то легче не становится, и если на тебя кирпич падает, то это больно, независимо от того, иллюзорны эти кирпич и боль, или нет.

– Удивительные вы все-таки создания, – польстила саламандре Аня, – откуда, огненному призраку знать, что кирпич на голову – это больно? Как может быть больно огню, и тем более, духу! А еще жаловалась, что вам человеческая природа плохо известна.

– Это вначале так было, когда мы только с тобой познакомились, – сказала Огневица, – в начале, как ты помнишь, я даже не знала. Что такое «девочка», но, чем больше мы с тобой общаемся, тем глубже я проникаю в природу человека, и узнаю о таких нюансах, о которых раньше даже представления не имела. Такова уж наша природа, ведь любой горючий предмет, попадающий в огонь, в том числе и не дай Бог, человеческое тело, на 90 % и более превращается в огонь, не считая горстки пепла. Очевидно, поэтому, с кем-то общаясь, мы как бы пропитываемся его природой, мыслями и чувствами. Отсюда и мое столь человеческое поведение, и знание вашего сленга, и психических тонкостей. Да и вообще, мы во многом становимся похожими на тех, с кем общаемся.

«Как странно устроен мир, – думала Аня, рассеяно слушая трескотню саламандры, – никто из живых людей не видел ада – разумеется, земным зрением, и естественно наделял его всякими земными качествами, всякими там сковородками и котелками, в которых грешники варятся. В действительности все выглядит иначе, и однако же – сколько параллелей с нашим земным существованием, и сколько сходных проблем! Взять того же Левиафана. При всей его непохожести на какое-либо земное существо, его проблемы звучат совсем по земному. Это и нехватка пищи, и конкуренция с маленькими, но сообразительными и шустрыми саламандрами, и безнадежное отставание от современных требований, и безнадежные попытки приспособиться к новым условиям, и угроза оказаться на свалке истории. Если смотреть на схожесть разноматериальных миров с этих позиций, то аналогия – налицо. Не зря ведь существует формула: что наверху – то и внизу. В данном случае в качестве верха выступает наш обычный земной мир. Обычный ли? Для меня он теперь стал недоступным, и обычным я его считаю больше по привычке. Моя материальность сейчас совершенно иная, и чужда тому уютному миру, в котором я прожила 8 лет и нисколько не ценила того счастья, которым обладала. Думала, что плотный мир, с его устойчивыми пространством и временем, – это что-то постоянное и незыблемое, и все так будет, пока я живу, а жить, как мне казалось, предстоит очень долго. И вдруг в один миг все рухнуло, и то, что было таким естественным и обычным, стало недоступным и чуждым моей собственной природе. Интересно, чем я там, на верху, сейчас занимаюсь? Господи, как же это нелепо звучит! Словно я – это уже совсем не я, а что-то далекое и недоступное, и даже невозможно сказать, что я сейчас делаю – в смысле, мое тело с другой половинкой сознания. Впрочем, не совсем так, забыла, что я по серебряной нити за собой могу подсматривать».

Аня настроилась на свою пуповину и тут же увидела образ больничной палаты, и что она лежит на кровати и отрешенно смотрит в потолок, сонная и равнодушная ко всему. Одновременно Аня почувствовала, что сознание ее двойника задурено транквилизаторами, и что недавно она была очень возбуждена, и плохо понимала, что вокруг происходит.

«Выходит, – подумала «тонкоматериальная Аня», я там, на земле, что-то вроде сумасшедшей».

Как ни странно, эта мысль не вызвала чувство отчаяния, а только печаль: та, земная Аня Ромашова уже действительно стала чем-то чужим, инородным. А она? Она теперь – огненный парашют, хотя при желании можно принять любую форму… хотя, не любую, ни водой, ни камнем она стать не сможет, ее пластичность ограничена рамками огненной стихии. Интересно, это ее естественная природа, или саламандра что-то нахимичила?

Аня снова вернулась к судьбе той девочки, которая еще недавно была ею самою, и постаралась почувствовать ее будущее. Ответ пришел в виде ощущения, что состояние ее вызвано стрессом от разделения личности, доселе неразрывно целостной, и что рассудок ее восстановится через пару недель, и она станет обычной девочкой… совершенно обычной, как все, поскольку своей «знающей» части она лишилась. А вот перспектива воссоединения по-прежнему оставалась туманной, и никакой информации по этому поводу Аня не получила.

«Ну ладно, – подумала она с грустью, – хоть дурочкой до скончания века она не останется, а то, что стала, как все остальные – может так и спокойнее. Интересно, мне уже не хочется говорить «я», и совершенно естественно произносится «она». Да и вообще, думаю о ней, как о постороннем человеке. Неужели когда-нибудь нам суждено объединиться? Или я теперь до скончания века буду скитаться по изнанке то в образе огненной ящерицы, то в образе паруса или парашюта.

В то время, пока Аня была погружена в свои невеселые мысли, как и предсказывала саламандра, воздушные течения меняли свое направление несколько раз, и нашим воздухоплавателям приходилось отвлекаться на поиски нового, попутного, и это, к счастью, довольно быстро удавалось сделать. Сознание Ани, при этом, продолжало оставаться погруженным в свои мысли, а ее огненное тело действовало совершенно автономно, как тогда, при катании на волнах. Кстати, величественное буйство огненной пучины ей изрядно надоело: слишком уж много было вокруг огня, поэтому она полностью погрузилась в воспоминания, захваченная ностальгическим чувством утраченного. Перед ее мысленным взором проплывали милые сердцу земные картины, ставшие в одночасье недоступными: свою комнату и дом в Зарядье, величественный центр Москвы, кремль, Красную площадь, храм Василия блаженного, Александровский сад. А милое сердцу Подмосковье, с его уютными лесами, озерами, речками, с дачными поселками, раскиданными по необъятным просторам полей и холмов! В особенности, конечно, приходил на память Семхоз, куда они с мамой, папой и Юрой ездили несколько лет подряд, и купались в озере, и собирали грибы. А просто синее небо над головой, такое непохожее на здешнее, низкое, расплавленное. А удивительные, напоминающие разных животных, кучевые облака, сосем иные, чем здешние, ядовитые, ржавые, хищные. А нежный ветерок в летний полдень на лесной полянке, среди благоухания июльских трав, гуда шмелей и шума сосновых вершин. А прозрачная, нежаркая чистота позднего августовского леса, с его грибами, брусникой и костяникой! Сколько бы сейчас она отдала за обычную горсть лесных ягод, за глоток студеной родниковой воды, просто за глоток свежего лесного воздуха… или морского… или горного. Здесь ведь и дыхания никакого нет, и воздуха, как такового, одна имитация, астральные фантомы. Нет, что бы ни говорила Огневица по поводу субъективного идеализма, сердце этого никогда не примет, и никогда реальность земных чувств не перечеркнуть умозрительным словом «иллюзия». Иллюзия здесь, несмотря на всю грандиозность и страшное величие окружающего, все это – мираж, фата-моргана, ноумен. Материализованные мыслеобразы и чувства грандиозного демонического сознания.

– Вот мы и у цели, – услышала Аня давно стихший голос саламандры, – сейчас надо найти подходящее воздушное течение, чтобы отнесло в проход между вулканами, и мы в лагуне вкушающих гаввах. Здесь, думаю, тебя ожидает кое-какой сюрприз, даже если сама испить гаввах откажешься.

– Надеюсь, не в отрицательном смысле?

– Надеюсь, нет.

Тем временем панорама тихой лагуны была перекрыта изрыгающим пламя и лаву кратером вулкана, и поскольку в этот раз Аня с Огневицей летели невысоко, то, что там, за горой, и какие сюрпризы ожидают, Аня не видела. Огневица начала совершать челночные движения, пока не поймала воздушный поток необходимого направления, и позвала Аню подняться на пару десятков метров, после чего наших путешественниц стремительно повлекло по направлению к проходу между двумя близко расположенными вулканами. И когда в промежутке между вулканами возникла тихая лагуна, то Аня вздрогнула от неожиданности зрелища, которое открылось ее взору. Вся гладь раскаленной поверхности лагуны была буквально уставлена странными, совершенно неуместными здесь объектами… вернее призраками, фата-морганами, и помимо того, что они были полупрозрачны, время от времени то один, то другой призрак бесследно растворялся в воздухе, а иные возникали прямо на глазах. При этом, внутри каждого фантома смутно просматривалась саламандра, пристроившаяся на инфраметаллическом шаре, и что-то с ним творящая – подробности было трудно разглядеть. Когда тот или иной фантом исчезал из виду, очередная саламандра оставалась на месте, правда, похоже, заканчивала свои манипуляции с шаром, вместителем грешной души.

– Все, снижаемся, – весело крикнула Огневица, зависнув над самым проходом в лагуну. – добро пожаловать в долину грез, в бухту вкушающих гаввах. Прекрасная сегодня погода, не правда ли? – обратилась она уже к двум саламандрам, стоящим у прохода в бухту, по-видимому, этот проход охраняющим… по крайней мере этот вывод напрашивался, судя по их воинственному виду и наличия оружия, напоминающего средневековые алебарды.

– Погода, как погода, за бортом дует, как обычно, – буркнула одна из саламандр-охранниц, но здесь, за барьером, тихо, как у Христа за пазухой. Так что принимайте благопристойный облик, негоже в приличном месте парапланом порхать.

С этими словами одна из охранниц очертила алебардой что-то вроде широкой арки, очевидно делая проход в невидимом силовом поле.

– А ведь и правда, – весело обернулась Огневица к Ане, я так привыкла к этому образу, что и забыла, как должна выглядеть в светском обществе. Конечно, мы, саламандры, существа пластичные, однако и у нас есть определенные каноны и правила приличия. В частности здесь, в бухте вкушающих гаввах положен классический образ саламандры. У вас ведь, насколько я знаю, в театр или в ресторан никому не придет в голову в домашнем халате или в исподнем прийти. Так принято, и все этому следуют, не задумываясь зачем и почему. Хотя, конечно, есть и чудаки, ниспровергатели, представители андеграунда. Они, кстати, и у нас есть, но мы с тобой, полагаю, народ законопослушный и не будем нарушать общественных норм внешнего вида.

С этими словами саламандра вернула свой первоначальный облик, чем-то н правда напоминающий южноамериканскую гигантскую саламандру, и плавно опустила свой поплавок на гладкую поверхность лагуны. То же самое проделала и Аня, хотя это скорее автоматически сделало ее огненное тело, которое в последнее время опережало команды Аниного разума, либо вообще поступало совершенно автономно. При этом охранницы как-то подозрительно на нее поглядели.

– Что-то она не очень на нашу похожа, – наконец прервала напряженный фейс-контроль одна из них (Аня весма удивилась, поскольку ей казалось, что она выглядит совершенно идентично остальным саламандрам), – в ней какое-то второе дно скрыто, она, похоже, из комбинированных. А этим сюда нельзя, не положено.

– А где записано, что не положено, – тут же начала наезжать на охранницу Огневица, – ты мне служебную инструкцию покажи!

– Да нет инструкции, – растерялась та, – просто отродясь здесь комбинированные в свободном виде не появлялись.

– А раз нигде не записано, то нехрен здесь самоуправство разводить, посмотри ка внимательно ее информопакет, она свыше имеет право ходить, где пожелает, на ней корона, если не слепая.

– Знаешь, – нагловато уставилась на Огневицу более активная охранница, – нам как-то западло копаться в чужих информопакетах, но если вы настаиваете, то, пожалуй, пропустим, тем более, бдительность – бдительностью, а прецедента не было, чтобы сюда кто-то из комбинированных в свободном виде являлся. Однако, сами понимаете, служба нервная, полагалось бы компенсацию за беспокойство…

– Это какая еще компенсация, – зашептала Аня Огневице, у нас же и нет ничего… ну, разве кроме этих поплавков…

– Так они и имеют в виду нашим гаввахом поживиться, – затрещала ей в ухо Огневица, – но ведь нигде в инструкции не прописано, что комбинированных нельзя пропускать, это они самоуправничают! Лично я не собираюсь свой гаввах каким-то солдафонам отдавать, зря я что ли из своей личинки информэнергию выколачивала!