Глава 7
Шеолы. Пропулк

Когда девушка пришла в себя, то обнаружила, что они с саламандрой вновь оказались в пещере, сплошь утыканной, словно чудовищными иглами, светящимися, раскаленными кристаллами, местами разросшимися в причудливые кактусоподобные друзы, которые зловеще поблескивали тусклым рубиново-красным свечением. Аня подумала, что пещера эта чем-то напоминает кварцевую каверну, какие она видела в геологическом музее, где обычный камень породы, расколотый пополам являл в середине полость, поросшую кристаллами. В данном случае, правда цвет был кроваво-красный, да и размеры несопоставимы. Пещера эта была замкнутой, как и та, в которой Аня встретилась с саламандрой, правда та, сейчас должна была быть полностью заполнена лавой.

– Как-то я себе ад иначе представляла, – нарушила молчание Аня, невольно любуясь раскаленными, светящимися изнутри кристаллами. – Тут по-своему красиво.

– Еще бы, – гордо кивнула головой саламандра, – все, что с огнем связано – всегда красиво. Правда, тут в основе – представители минерального царства, но они под полным нашим контролем и вынуждены мириться с огненным доминированием. Кстати, в этой красоте толк не многие люди понимают, разве что огнепоклонники и пироманы, у которых татва огня преобладает над другими, да те редчайшие уникумы (их всего несколько сотен в истории насчитается) у которых она доминирует качественно. Это те, которые могут спокойно в огне находиться без ущерба для здоровья. Остальные к огню равнодушно относятся, либо боятся. Впрочем, эта пещера не совсем еще ад, мы обратно, в ближайшее к Энрофу отражение вернулись, откуда в Агнипуру стартовали, только пещера другая. Это, пока, предбанничек, подсобное помещение, а в предбанничке что делают? Правильно, раздеваются, негоже в парилку (хотя лично мне сауны симпатичнее) в пальто и шляпе являться. Это мне, стихийному духу ничего снимать не требуется, я и так вся из огненной природы состою, а тебе с лишним на время расстаться придется.

– То есть как? – не поняла Аня, – я же и так в астральном теле нахожусь, а все эти одежды – это же сплошная видимость, она из той же астральной субстанции, что все остальное.

– В том-то и дело, что из той же, – сказала Огневица, – и все это астральное тело, состоящее из комбинации стихий, придется снять, оставить только татву огня. Иначе в Пропулк соваться не советую, духи ядра страшно прожорливы, к тому же их все время на голодном пайке держат, и для них любой астральный материал – пусть даже твое жизненное тело – весьма лакомый кусочек. Кстати, типы весьма ублюдочные, хоть и к огненной стихии относятся, но, как говорят, в семье – не без урода.

– Так что же, – наконец дошло до Ани, – я свое астральное тело целиком оставить здесь должна? Так что ж тогда от меня останется? Во-первых, я это делать не умею, а во-вторых, это как-то непонятно.

– А как же ты собралась своего Варфушу разыскивать? – ехидно напомнила саламандра, – взялся за гуж – не говори, что не дюж! К сожалению, другой возможности пройти через магмы я не знаю. Да ты не волнуйся, я твое самосознание и самоощущение в татву огня переведу, станешь в точности на меня похожа. А все остальное, что здесь от тебя останется, будет на связи с тобой через серебряную нить, которая от тебя прямо к твоему физическому телу тянется, чего никогда у умерших не бывает. И будет теперь на этой ниточке, как на шампуре, три тела, словно шашлычки: астральное и физическое с эфирным. Ну а здесь, спереди – сущность твоей монады в оболочке из татвы огня. Индусы бы назвали эту форму Агнирупой.

– Ну, – сказала Аня, – если ты это умеешь делать, то давай… это не больно? А впрочем, какая я дура, это, наверное, старые привычки пребывания в физическом теле сказываются. Только ты мне скажи, когда я через магмы пройду, я что, так в виде саламандры и останусь? Как-то не хотелось бы, я все-таки привыкла себя девочкой ощущать.

– Разумеется, ты сможешь вернуть свой прежний облик, – успокоила ее саламандра, – кстати, ты, наверное забыла, что ты сама себя из девочки во взрослую девушку превратила… и этот облик, как я сказала, останется здесь, в предбаннике, а затем, когда магмы пройдем, ты его сможешь через серебряную нить, как коктейль через трубочку, обратно всосать и стать прежней. Я имею в виду, комбинированной. Ладно, ты сама говорила, что надо побыстрее.

– Я готова, сказала Аня, слегка волнуясь от неизвестности, правда настоящего страха она не испытывала. Тут Огневица вытянула вперед переднюю лапку, которая тут же превратилась в длинную, узкую струю плазмы, и не успела Аня ничего сообразить, как эта струя развалила ее тело пополам, с макушки до копчика, словно автоген восковую фигуру. На мгновение сознание ее помутилось, хоть никакой боли она не почувствовала, а когда пришла в себя, то увидела, что тело ее теперь представляет точную копию ее новой подружки, а та, в свою очередь, хлопочет над чем-то вроде вороха одежды.

– Что оклемалась? – глянула на нее огневица, развешивая на непонятно откуда взявшуюся вешалку что-то вроде спущенного пузыря в форме человеческой фигуры. Это, дорогая, не лопнувший пузырь, это твое астральное тело, из которой я извлекла монаду в оболочке агнирупы. Как тебе твой новый видок? По-моему, класс!

– Да, конечно, – пробормотала Аня, рассматривая свое новое, сияющее огнем тело: от саламандры огневицы она отличалась только тем, что на своем головном отростке имела что-то вроде лица, – вообще-то ничего, только непривычно как-то.

– Это ничего, привыкнешь, так, по крайней мере, безопасно и никакой дух ядра ничего тебе не сделает, – бодро прошипела Огневица (кстати, Анин голос так же теперь больше напоминал шипение и потрескивание огня в печи), – ну а потом, если тебе этот облик не нравится, когда магмы пройдем, кто ж тебе мешает свою прежнюю материальность вернуть? Вон твоя серебряная нить при тебе и никто эту нить здесь, на изнанке порвать не способен, пока та твоя самая грубая оболочка на верху жива-здорова.

Аня опустила глаза, тонкая нить и вправду тянулась от ее пуповины сквозь висящий на плечиках сдувшийся скафандр – все, что осталось от ее астрального тела, и терялась в толще раскаленной скалы.

– И все же, – сказала Аня – тут некоторое противоречие. Убить мое астральное тело нельзя, нить порвать тоже, так что ж мне такого могут сделать эти самые духи ядра?

– Убить, разумеется, не смогут, – пожала плечами саламандра, собственно, они и могут то же, что я сделала – твою астральную оболочку сорвать и сожрать. Разумеется, оно снова бы на серебряной нити наросло, но в этом случае мы бы потеряли кучу времени, да и выглядело бы все это – когда они бы твою астральную оболочку терзать начали – мягко выражаясь – не эстетично. Потом, я тебе гарантированную огненную форму обеспечила, как я считаю, весьма привлекательную, а они бы содрали с тебя все таким образом, что от твоей сущности один огненный шар остался. Ты их еще увидишь, не буду заранее ничего говорить, не буду заранее говорить. Разумеется, оставить тебя в Пропулке – не в их компетенции, поскольку твоя душа не утяжелена ни одним преступлением и сохранена серебряная нить, но даже не это главное, в Пропулке могут оставаться неограниченное время только души утяжеленные инфраметаллом высокой пробы, а этот груз они приобретают проходя через самое нижнее чистилище перед магмами – инфраметаллический океан Фукабирна. Я тебя туда, к сожалению, не смогу доставить, это не моя территория, но прихватив какого-нибудь другого гида не огненной природы, ты вполне туда слетать сможешь.

– Знаешь, – передернула Аня плечами, – что-то не хочется. Оно, конечно, очень интересно, но мне сейчас не до этого, да и такой задачи, как у Данте Алигери, новую Божественную комедию написать, у меня нет. К тому же обойти все круги ада, которые, как я подозреваю, гораздо разнообразнее и многочисленнее, чем Данте описал, вообще задача непосильная, я и в магмы то твои решилась сунуться только потому что ты, говоришь, другого пути найти Варфушу не существует, а так бы мне век этого не видеть.

– Ну и напрасно, напрасно – уязвлено прошипела Огневица, – какая ты, право, нелюбопытная, кому еще из смертных при жизни выпадет такое посмотреть! Ты, между прочим, когда в твое физическое тело вернешься, все эти впечатления полностью сохранишь и сможешь такую «Божественную комедию» написать, какая и твоему Данте не снилась. Те-то, которые там здесь на законном основании заточены, ни с кем на законном основании поделиться впечатлениями не могут.

– Впечатления впечатлениями, – вздохнула Аня, – но одних впечатлений для создания «Божественной комедии» не достаточно, нужно быть еще гениальным поэтом, как Данте, а я таковой не являюсь.

– Ты еще ничего не знаешь о себе, – махнула на нее лапкой Огневица, – сама говорила, что ты еще маленькая девочка, так что, может, писательский дар у тебя позже прорежется, ты же по человеческим меркам и так совершенный уникум, и если когда-нибудь захочешь стать гениальным писателем, то несомненно им станешь.

– И откуда ты такие тонкости о нас, людях знаешь, – польстила Аня Огневице, – ты же вначале мне сказала, что не знаешь даже что такое «девочка»!

– Я же тебе говорила, что мы, саламандры, неплохо знаем человеческую природу в целом, поскольку тесно с вами соприкасаемся. Это мы ваши отдельные физические оболочки с трудом различаем, мы же с вами как никак существа разных измерений, ну а ваша ментально-эмоциональная природа нам хорошо знакома, да и потом, даже если бы я этого не знала, мы по-моему с тобой уже немало общаемся, так что при моих глубоких психоаналитических и дедуктивных возможностях, не трудно по частному получить представление о целом. Ладно, все время нас с тобой на разные отвлеченные рассуждения сносит, а мы сюда не за тем пришли, пора в Пропулк выбираться, на это, между прочим, энергия для спинового скачка необходима, а мы ее немало на разговоры потратили.

– Пропулк, конечно, в другом измерении находится, – скорее констатировала, чем спросила Аня.

– Конечно, – пожала плечами Огневица, – слои изнанки, хоть и привязаны пространственно к определенным зонам Энрофа, но в действительности они сами по себе, хоть, порой и могут повторять отдельные детали ландшафта и среды земной поверхности и ее глубин. Пропулк, например, в какой-то степени напоминает верхние зоны земного ядра, где царствуют колоссальные давления. Да что я говорю, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать!

– С этими словами Огневица своей лапкой, легко превращающейся то ли в плазменную горелку, то ли в огненную струю автогена, начертила на поверхности пола, покрытого кристаллами, какую-то огненную руну, и в то же мгновение пол пропал, у Ани возникло знакомое тошнотворное ощущение, что она куда-то проваливается, и в следующий момент они с Огневицей оказались в странном месте, менее всего напоминающем какой-то естественный земной, а вернее, подземный ландшафт. Это место скорее выглядело как результат чьей-то разумной деятельности, в нем было одновременно и нечто искусственное и космическое одновременно, правда космического бесконечного простора вокруг отнюдь не наблюдалось. Начнем с того, что они стояли словно бы на берегу океана, но что это был за берег и что за океан! Берег представлял собой совершенно гладкую поверхность словно бы затвердевшей гигантской капли ртути, лениво поблескивающей металлическими оттенками переливающейся и тем не менее твердой поверхности. Впрочем, возможно дело было в игре теней, и эта разлившаяся и затвердевшая поверхность металла являлась окоемом странному вспученному морю, вздувшемуся немыслимых размеров пузырем от горизонта до горизонта. Пузырь этот так же отливал металлом и светился каким-то призрачным, потусторонним свечением и также выглядел какой-то затвердевшей металлической жидкостью несколько иного оттенка, чем берег, но буквально кожей ощущалось, что жидкость эта затвердела не от воздействия низкой температуры, а в результате чудовищного давления невидимого пресса, сдавившего окружающий ландшафт со всех сторон. Пузырь поблескивал и светился странным оттенком плазменно-лилового, но почему-то этот, по всем законам холодный цвет в здешнем антураже ассоциировался, помимо чудовищного давления, так же с чудовищной температурой, какая может быть, допустим, в центре звезды, при этом, все мыслимые цвета спектра были сдвинуты в фиолетовую часть именно этим жаром, давлением и искривлением пространства, а слепящее красное, какой и положено быть затвердевающей магме, превратилось в призрачно-лиловый, можно сказать – инфралиловый. Поверхность океана казалась совершенно неподвижной, однако то и дело по ней пробегали какие-то густые, еще более темные, чем цвет океана тени. Небо над всем этим пейзажем было абсолютно черное, низкое, ни звездочки на нем не светилось и, казалось, давило всей своей тяжестью как гигантская, застывшая перед последним импульсом плита чудовищного пресса.

– Ну вот, это и есть Пропулк, – как-то тяжело, словно задыхаясь проскрипела Огневица, – зона сверхтяжелых магм, сплющенных до твердого состояния. Правда в этой, твердой для нас среде ухитряются существовать особые духи ядра, питающиеся инфраметаллическими оболочками человеческих душ, томящихся в толще твердого океана Пропулка. Сама понимаешь, место это исключительное, поэтому и попадают сюда за исключительные заслуги – всякие массовые палачи, особо изощренные садисты и растлители народных масс. Сама понимаешь, здесь им приходится не сладко, с другой же стороны, как ни парадоксально, все это только им на пользу, если рассматривать путь монады в космическом масштабе, поскольку это единственный способ развязать узлы их чудовищной кармы, и шанс двинуться по восходящему пути эволюции, который они опрометчиво проигнорировали, поддавшись чудовищному соблазну извращенных желаний. Здесь весьма трудно передвигаться, пространство стремиться к двухмерности, поэтому здесь возможно не ходить и летать, а продираться. Пространство здесь как бы расслоено, и каждый раз, когда куда-то хочешь направиться, нужно словно бы протискиваться сквозь щель. Когда просто стоишь, это не заметно, но как только двинешься, сразу поймешь, каково здесь местным обитателям. Разумеется, это еще не абсолютная двухмерность, полностью она проявляется только в Ытерче, зоне сверхтяжелых магм, соответствующей центру ядра, но и здесь можно получить некоторое представление о деформации координат. Кстати, боюсь что скоро ты начнешь испытывать не только внешний, но и внутренний дискомфорт, но ничего не поделаешь, такова здешняя атмосфера. Могу только тебя успокоить, дискомфорт этот по сравнению с тем, что и испытывают угодившие сюда души – всего лишь маленькое облачко на солнечном небе. Их же душевные страдания невообразимы, поскольку здесь перемалывается карма, а ее перемалывание – особо болезненный процесс для заблудшей души. Но ты должна понять, что это что-то вроде хирургической операции: чтобы удалить опухоль нужно причинить немалые страдания.

Огневица продолжала что-то объяснять, но Аня все менее внимательно ее слушала, поскольку сердце ее сжимала все больше и больше тоска… одиночество… безысходность. Неожиданно она почувствовала, что здесь, в чудовищном рукаве сдавленного пространства ее полностью оставила Божья помощь, Божья поддержка, Божья любовь, которая, как выяснилось, никогда не покидала ее в самые трудные моменты жизни. Оказывается, она была всегда, только Аня, привыкнув к постоянному присутствию этой благости, ее не замечала, как не замечаем мы воздуха, которым дышим, и лишь оказавшись в безвоздушном пространстве, понимаем чего лишились.

– Господи! – прошептала Аня, – где же Ты, почему меня покинул, я не могу жить без Твоей любви, как раньше я могла не замечать твое ежесекундное присутствие! Это невыносимо, это чудовищно! Господи, как же несчастны обитающие здесь существа, как невыносимо их Богооставленное бытие! Уж лучше самые страшные телесные муки, лишь бы слышать сквозь боль Твои едва уловимые касания! Прости, прости меня Господи, что я не понимала и не ценила того, что я имею – Твое незримое постоянное присутствие!

Аня непроизвольно опустилась на колени, склонила голову и зарыдала катарсическим плачем, правда из глаз ее вместо слез посыпались веселые искорки.

– Ну вот, началось, – пробормотала Саламандра, – я же тебя предупреждала, могла бы догадаться, что это – наведенка. Главное страдание Пропулка – это ощущение невыносимой Богооставленно-сти, которая по истечении определенных сроков приводит к очищению души от самых чудовищных кармических опухолей. Как я сказала, то, что испытываешь ты, это лишь слабенький намек на страдания души, законно томящейся в толще трансфизического ядра. К тому времени, когда груз трансметаллической оболочки ниспускает их души до Пропулка, они уже не способны чувствовать боль, как таковую, все виды которой они испытывают поэтапно, пронизывая шеол за шеолом. К Пропулку она уже полностью исчерпывается и освобождает место душевной боли, чувству Богооставленности. Кстати, внешне этот процесс выглядит весьма занятно, может нам и удастся этот момент подглядеть. Дело в том, что каждая душа пытается хоть как-то ослабить интенсивность своих страданий и хотя бы отчасти это им удается, наращивая внешнюю инфраметаллическую оболочку, которую они впервые формируют в среде трансметаллического океана Фукабирна, а позже по крупицам вбирают из внешней среды где только возможно. Тут– то их и поджидают некоторые сюрпризы… а, черт, легок на помине.

Сначала Аня не поняла, что саламандра имеет в виду, но вскоре обратила внимание на то, что неподалеку от берега в одном месте словно бы под поверхностью затвердевшей субстанции океана Пропулка сгустилась вначале еле заметная тень, которая начала темнеть все сильнее и сильнее. Подобные тени Аня видела и раньше, но они появлялись и быстро исчезали, словно расплывчатые изображения рыб, наблюдаемые через еще не до конца замутневшую корочку льда, эта же зафиксировалась в одном месте и явно темнела, приближаясь к поверхности. Затем поверхность начала в этом месте вспухать, меняя цвет, как гигантский фурункул, наблюдаемый в ультрафиолетовом свечении, затем нарыв лопнул, тут же опав, и над поверхностью показалось престранное существо внушительных размеров. Отдаленно оно напоминало человека, стоящего по пояс в воде, но человека словно бы грубо вытесанного из нескольких глыб вулканического стекла – обсидиана, при этом, как и все здесь, светящегося тусклым лиловым мертвенным свечением. Подробные детали его строения было трудно разобрать, однако лицо, как таковое присутствовало и главным атрибутом этого лица были гигантские челюсти, словно бы вытесанные из четырех базальтовых плит, а зубы заменяли мельничные жернова. Все остальное: нос, глаза, уши, узенький лоб были исполнены лишь намеками и так же представляли собой грубо отесанную каменно-стеклянную массу. Туловище существа отдаленно напоминало неолитическую фигуру каменной бабы, но создавалось впечатление, что вся эта масса вулканического стекла была вначале оплавлена, а затем, с помощью весьма грубой обработки, сохранившей во многих местах нетронутую поверхность, приведена в отдаленно человекоподобную форму. Чудище заняло устойчивое положение наполовину возвышаясь над поверхностью и начало медленно приглядываться и вроде бы принюхиваться, при этом Ане показалось, что оно явно нацелило свои поиски в их сторону, правда и другие секторы пространства не были ею забыты.

– Кто это? – тревожно шепнула Аня, – трудно поверить, что эта глыба из вулканического стекла может быть живой!

– Я тебя предупреждала о возможном его появлении, это один из духов ядра, мы называем его тунгак, главное действующее лицо Пропулка. Обычные демоны и черти сюда практически не захаживают, даже им эти места не очень по душе, а эти твари здесь обитают – и ничего, особо не ропщут. Впрочем, ничего другого они не знают, да и не приспособлены для других шеолов. Тут они находятся, как глубоководная рыба, под таким давлением, что попробуй они вскарабкаться повыше, их немедленно разорвет изнутри, так что другие, более цивилизованные существа изнанки от них естественным образом защищены, чего нельзя сказать о тех горе-душах людей, коим выпала несчастливая карта (впрочем вся вина исключительно на них самих) оказаться в здешних краях. Как раз они-то и находятся в полном распоряжении тунгаков и являются их единственной пищей.

– Они едят человеческие души?

– Разумеется, нет, хотя внешне это может быть сходно, на самом деле они впитывают их оболочку и эманации страдания. Надеюсь, увидишь сама… впрочем, меня сейчас не это беспокоит, похоже, он тебя учуял и именно поэтому всплыл на поверхность. Это весьма странно, по идее мы находимся с ним в разных частотных диапазонах, неужели он уловил твои переживания Богооставленности, которые по сравнению с тем, что излучают здешние бедолаги – почти неуловимы. Если это так, то их чутье заметно обострилось, по крайней мере у этого, и тебе надо успокоиться, а то не ровен час учует тебя по-настоящему и тогда непременно накинется, а улепетывать здесь – дело весьма неприятное и хлопотное, к здешним «протискиваниям» надо еще приспособиться. Впрочем, ты уже не очень лучишь.

– Да, кажется, отпускает, – сказала Аня, – похоже этот каменный идол отвлек мое внимание.

Впрочем, тунгак какое-то время продолжал обнюхивать пространство, медленно поворачивая обсидиановой головой, он даже двинулся было к берегу, по направлению к Ане и Огневице, но, скорее, по памяти, поскольку остановился не так далеко от берега, снова подозрительно подвигал головой и стал уходить в сторону, их не обнаружив.

– Пошли за ним, – шепнула Аня саламандра, нас он не учует, а любопытно будет посмотреть на его охоту, тут, собственно, больше ничего интересного и не происходит, везде одно и то же. Сначала, конечно, впечатляет, но потом этот ландшафт начинает на нервы действовать. Иногда, правда, бывает еще одно явление, но не знаю, получится ли его посмотреть, оно здесь не часто случается.

Аня, по совету саламандры, хотела двинуться вперед, однако тут же поняла, что это не так просто. Ее встретила стена плотной, давящей среды, правда тут же Аня скорее почувствовала, чем увидела нечто вроде бреши, щели в этой среде и она тут же начала туда протискиваться. Впрочем, тело ее оказалось действительно словно бы выполненным из огня, поэтому она растеклась вдоль щели, утратив свою первоначальную форму, и двинулась вперед, совершая колебательные движения, как движется змея, не имеющая конечностей.

– Молодец, быстро приспособилась, – услышала она сдавленный голос саламандры, которая аналогичным же образом ползла поблизости, – прирожденный спелеолог!

– Как-то мало это настоящие пещеры напоминает, – проскрипела Аня, – впрочем, тут вообще все иное, там хоть видна ширина лаза, а тут непонятно, может тебя вообще скоро в лепешку расплющит.

– А ты и так уже в лепешку расплющена, – успокоила ее Огневица, – пластичность твоей новой оболочки такая, что ты свободно можешь через замочную скважину протиснуться… а может и в игольное ушко.

– Почему же тогда, – спросила Аня этот идол ходячий не плющится, при этом двигается не медленней нашего?

– Это он за счет своей силищи неимоверной плотность среды преодолевает, он тут специальным образом адаптирован. Поживи тут несколько тысячелетий и приспособишься, это все же не настоящая двухмерность, а нечто переходное. Кстати, ему тоже не сладко передвигаться, поэтому он лишь по необходимости ходит, когда уж слишком жрать захочет.

Продвижение по-видимому и вправду стоило тунгаку немалых сил, его обсидиановая грудь вздымалась все сильнее, словно он страдал одышкой, затем идолище остановилось и снова оживленно завертело головой, правда на этот раз он почти не оборачивался в сторону берега, и вектор его обонятельного интереса явно был направлен в «открытое море».

– Тихо, – шепнула Огневица, хотя Аня и так молчала, продираясь вдоль то сужающейся, то расширяющейся щели, – похоже, он кого-то обнаружил, сейчас рыбалка начнется.

Аня приостановила движение (прогулкой это никак невозможно было назвать) и тут же приняла первоначальную форму саламандры с лицом, словно бы вывалившись из щели. Одновременно с ней вернула свой статус и Огневица.

– Рыбку учуял, – усмехнулась невидимой усмешкой огненная стихиаль, – сейчас гляди, как он ее вытягивать будет.

И действительно, тунгак извлек из какого-то незаметного кармана что-то вроде рыболовного подсака и медленно двинулся вглубь океана, совершая своим подсаком медленные зачерпывающие движения. Вскоре его действия возымели успех и он извлек на поверхность шар, размером с крупную тыкву, тяжело оттянувший сетку подсака. Вид, при этом, у него был такой довольный, как у рыбака, выловившего здоровенную рыбину.

– Неплохая добыча, – хмыкнула Огневица, – есть чем поживиться!

– Что это, – недоуменно поглядела на нее Аня.

– Как что? Чрезвычайно грешная душа, утяжеленная какими-то особыми преступлениями. Тут никого другого и быть не может, разумеется, кроме нас с тобой, но мы вообще нетипичный для здешних мест артефакт.

– Какая же это душа? Это какой-то гигантский шарик от подшипника! Я видела души умерших, они совсем другие, человекоподобные.

– Это они там, на верху, человекоподобные, а здесь, как я сказала, особые души, с точки зрения Гагтунгра, заслуженные, нагрешившие сверх всякой меры. К тому же то, что ты видишь, не совсем душа, это защитная оболочка из инфраметалла. Как я тебе говорила, они в более высоких шеолах ее наращивают, надеются защититься, только все без толку, для тунгака это не скорлупа, разгрызет – не поморщится. К тому же видно, что тут не первичная оболочка, ее уже не раз разгрызали, и хоть она заново нарастает из здешних скудных ресурсов, однако с каждым разом все тоньше и тоньше. Да что я объясняю, гляди сама.

Тем временем обсидиановый идол торжественно извлек из подсака поблескивающий металлом шар (было странно, что он способен ухватить его своими толстыми неуклюжими пальцами) и словно бы любуясь поднял его в воздух. Шар лежал на ладони-плите неподвижно, словно неодушевленный предмет, тем не менее Аня заметила, что сквозь толщу металла (казалось бы непрозрачного) словно бы что-то пробивается, просвечивает изнутри. Временами Ане казалось, что это тень какого-то уродливого лица, временами словно бы ночной мотылек отчаянно бил измочаленными крыльями, временами просвечивал тусклый, едва тлеющий огонек. Впрочем, это было скорее впечатление, чем отчетливый образ, который то появлялся, то пропадал. От этого смутного колыхания веяло тоской и отчаянием существа давно смирившегося с неизбежным: последние трепыхания птицы, угодившей в силок и потратившей все силы на попытки вырваться, которые только еще больше калечат и без того покалеченное тельце. Впрочем все это больше походило на игру теней, и сам инфраметаллический шар оставался мертвенно неподвижен на ладони-плите обсидианового идола.

– Видишь, там душа трепыхается, – проскрипела Огневица, – небось еще надеется, что инфраметаллическая скорлупа ее защитит! Главное – ничему они не обучаются, только дополнительные проблемы себе создают, но это, очевидно, у них – рефлекторное желание спрятаться. Кстати, мало того, что сам процесс разгрызания достаточно болезненный, так еще сама по себе инфраметаллическая скорлупа им дополнительные проблемы создает. Дело в том, что острое чувство Богооставленности, активизирующееся в Пропулке, которое ты в легкой форме испытала вначале, исходит как бы изнутри, из сердца каждой мучающейся души. Так вот, инфраметаллическая скорлупа мешает выходу наружу этой энергии душевной боли, в результате чего она только копится. Если от внешней боли эта оболочка хоть плохо, но как-то защищает, то от внутренней не только не защищает, но многократно усиливает. Правда они этого не понимают и по привычке пытаются защититься… ага, похоже, завтрак начинается. Тем временем тунгак распахнул свою и без того огромную пасть, в результате чего нижняя челюсть-плита отъехала почти до живота, сунул в рот жалобно бликующий инфраметаллический шар и начал совершать своими челюстями перетирающие движения, в результате чего шар, оказавшийся между жерновов с отчаянным хрустом лопнул и осколки, пока пасть окончательно не захлопнулась, посыпались на поверхность сгущенного и тем не менее сверхраскаленного моря. Очевидно для обсидианового идола инфраметаллические осколки так же были чем-то съедобным, поскольку он тут же начал их вылавливать и с аппетитом засовывать в рот.

– Чего это он скорлупу есть, – спросила Аня, – не похоже, что она съедобная.

– С голодухи еще и не такое съешь, – пожала плечами Огневица, – разумеется, сам по себе инфраметалл не съедобен, его и в океане Пропулка какое-то количество содержится, но этот, оболочечный, пропитан эманациями страждущей души, поэтому он все это из осколков высосет и усвоит, а все остальное выделит как экскременты. Тем временем идол застыл с удовлетворенным видом и теперь больше походил на жуткую статую, чем на живое существо.

– Ну вот, – сказала Огневица, – процесс пищеварения пошел. Теперь он, как удав, пока все проглоченное не переработает, не шелохнется, он, как я сказала, вообще двигается только в силу крайней необходимости.

– Так что, – поежилась Аня, – он человеческую душу переваривает?

– Разумеется, нет, переваривать он будет только эманации, которые эта душа в его желудке огромное количество выделяет, поскольку страдания ее в данный момент безмерны, причем, страдания в большей степени душевные, поскольку в желудке тунгака чувство Богооставленности усиливается многократно. Когда все эманации будут высосаны, поглощены и душа опустошится, то она, вместе со скорлупой инфраметалла выйдет наружу через заднепроходное отверстие в виде экскрементов, ну а там вскоре очухается и снова начнет плавать по воле волн близь поверхности океана и заново наращивать скорлупу инфраметалла силой своей кармы. На этот раз скорлупа станет еще тоньше, поскольку часть кармы поглотиться и сгорит в утробе этого обсидианового дива. Таким образом душа избавится от толики своей чрезвычайно утяжеленной кармы и сделает маленький шаг к освобождению. Когда в результате бесчисленных поеданий карма окажется полностью переварена и усвоена голодными духами ядра, душа освободиться и получит возможность медленного восхождения к свету. Так что если бы это несчастное существо, страдающее в желудке Тунгака, могло более менее здраво рассуждать, то оно было бы благодарно своему мучителю за то, что он его сожрал, а теперь впитывает его жизненную силу и карму пополам с энергией страдания. Да что я тебе рассказываю, сама можешь все посмотреть!

– Как же это я смогу посмотреть, душа же сейчас в желудке этой обсидиановой твари?

– Да очень просто! Настрой свое восприятие на рентгеновские частоты и смотри.

Тут Аня действительно почувствовала, что может внутренним усилием сделать любой предмет прозрачным, поэтому она сдвинула точку сборки восприятия и направила прожектор своего видения в область живота тунгака. Область эта, очерченная кругом незримого луча, тут же стала прозрачной, и посередине обсидиановой глыбы возникла картинка: желудок чудовища чем-то напоминал одиночную камеру – каменный мешок какого-нибудь средневекового каземата, где в полной темноте в течение многих лет заживо гнил в течение долгих лет заключения, и посереди этого узкого пространства, стиснутого со всех сторон каменными глыбами, трепыхалось существо больше всего схожее с неестественно большой молью, светящейся тусклым, грязным свечением, но моль эта имела жалкое уродливое человеческое лицо, застывшее маской непереносимой муки. Существо это периодически пробивала конвульсивная дрожь, оно начинало дрыгать измочаленными крылышками, и каждый взмах сопровождался своеобразным явлением. Из тела мотылька как бы выдавливалось тускло поблескивающее облачко, которое тут же распределялось вокруг дергающегося тельца ореолом и ореол этот, казалось, был заполнен какими-то движущимися кадрами, словно живое кино.

– Приблизь изображение, – сказала Огневица, а то ведь не видно ни черта.

Аня внутренним ощущением повернула некий невидимый объектив и изображение тут же увеличилось в несколько раз.

Динамическая картинка, представшая перед Аниным взором, чем-то напоминала анимацию и выглядела весьма омерзительно, представляя собой сценки самых разнообразных расчленений, взаимопожираний и прочее и прочее и прочее. Десятки и сотни схематичных, лишенных индивидуальных черт человечков непрерывно занимались зверским самоуничтожением, но на смену одним тут же возникали новые. При этом те фигурки, которые оказывались на периферии ауры-кинематографа теряли свою четкость и поглощались многочисленными отверстиями каземата-желудка, в котором трепыхалась молеподобная душа. На смену ушедшим приходили новые палачи и жертвы, которые словно бы транслировались тельцем корчащийся души.

– Вот видишь, – сказала саламандра, – тут налицо процесс перемалывания и растворения одного из колец кармы. Скорее всего таких колец у этой души большое множество, но тот импульс, что ей удалось с помощью душевного страдания вытолкнуть из своей кармической оболочки (индусы называют ее «каруна шарира») будет исправно поглощено, усвоено и сожжено в утробе тунгака. Кстати, утроба эта, и без того горячая, все сильнее и сильнее нагревается в процессе поглощения кармы грешника.

Аня обратила внимание, что и правда, стены каземата-желудка словно бы начинают накаляться и светиться как-то по особенному, насколько об этом можно было догадаться в сине-лиловой цветовой гамме, в которой здесь виделись все предметы. Затем аура моли лилово вспыхнула и камера заполнилась чем-то вроде тяжелого густого дыма, когда же дым был втянут в отверстия каземата, то мотылька уже не было, а комок экскрементов, в каковой он превратился, медленно проталкивался по узкому канализационному тоннелю, очевидно заменявшему обсидиановому идолу кишечник.

– Ну вот, – сказала Огневица, – ты была свидетелем процесса сжигания кармы, который на малую толику облегчил душу чрезвычайно утяжеленную разнообразными преступлениями. После того, как душа в виде экскремента сбросится в океан, она снова возродится и начнет наращивать инфраметаллическую оболочку, поскольку находиться в раскаленном и спрессованном океане без какой-то внешней защиты чрезвычайно мучительно, а нарастив ее, снова окажется в плену душевных мук, где каждая твоя жертва превращается в твоего палача. Тот кинофильм, который ты видела, означает для страдальца следующее: палач и жертва при жизни здесь меняются местами, и бывший мучитель сам испытывает муки каждой жертвы, как собственные. К этому же прибавляются невыносимые муки совести, что особенно характерно для Пропулка. Стоит подчеркнуть, что совсем не обязательно данная душа при жизни истязала жертв своими руками, вполне возможно она лишь посылала жертв на истязания. В общем, процесс будет повторяться снова и снова, душа каждый раз окажется поймана и сожрана тунгаком и цикл повторится. Только через множество циклов – у каждого своя мера – душа освободиться от негативной кармы настолько, что сможет покинуть шеол Пропулка и начать постепенное, очень медленное восхождение. Так что процесс, который ты только что наблюдала, хоть и выглядел малоприятно для человеческого существа, но на самом деле являлся одним из маленьких катарсических этапов трудного и чрезвычайно медленного процесса исцеления души.

Как думаешь, – поежилась Аня, – кто это такой? Я имею в виду, при жизни был, и за что его угораздило сюда попасть?

– Кто ж его знает, – рассеянно посмотрела саламандра на живот тунгака, в котором печально заканчивала пищеварительный цикл освобождаемая от частицы своей кармы душа. – Здесь в основном пребывают души растлителей и палачей народных множеств. Даже серийный убийца, вроде Джека Потрошителя, не проваливается до Пропулка. Вполне возможно, эта моль, будучи человеком, собственноручно никого не убивал, вполне возможно он даже осуждал охоту и убийство зверей: как известно, Гитлер был вегетарианцем, любителем собак и противником охоты. Тем не менее этот человек был ответственен за гибель десятков миллионов людей. Это может быть и кто-нибудь из высшего состава НКВД, и шеф гестапо, и создатель лагерей смерти. Не исключено, что ты видела и какого-нибудь Робеспьера, а может быть и средневекового инквизитора вроде Торквемады. Карма массовых палачей развязывается очень медленно, и некоторые изверги средневековья не искупили ее в Пропулке и по сей день. И все же большая вероятность, что это кто-то из новых, его скорлупа достаточно свежая, да и сам он не утратил индивидуальных черт и по сей день. Не исключено, что это был какой-нибудь Вышинский или Берия.

– А Сталин или Берия? – произнесла Аня как-то не очень привычно звучащие для здешних мест имена.

– Насколько я знаю, – авторитетно заявила саламандра, – тираны такого, совершенно уникального масштаба, которых в истории вообще по пальцам перечесть можно, опускаются вплоть до Ырла – центральной части отвердевшего ядра. Подобных им – совсем немного.

– Ты мне раньше говорила, что вы, саламандры, не различаете отдельных людей, – опять попыталась Аня поймать подругу на некоторых несоответствиях, – тем не менее, знаешь нашу историю и отдельных исторических личностей.

– Еще бы нам не знать историю, – фыркнула Огневица, – когда ваша история, можно сказать, в огне вершится. Все ваши войны, массовые репрессии и пытки – а именно это вы в первую очередь историей называете – без огня никогда не обходились и те исторические личности, которые у всех на слуху, мы хорошо знаем, поскольку неплохо можем воспринимать отдельные аспекты общего сознания людских масс. Разумеется, мне сложно будет воспринимать отдельного Васю Пупкина и его мысли, но, думаю, они особой ценности и не представляют. Но мы, по-моему, о Васе Пупкине здесь речь с тобой и не ведем.

– Да уж, – поежилась Аня, – все, что я здесь видела вообще мало похоже на что-либо человеческое, да и сама я теперь мало похожа…

– И тем не менее этот шеол специально для людей существует, – продолжала разъяснять саламандра, – ведь на изнанке есть слои в которых обитают лишь аборигены и человеческие души туда не попадают. Если я права в своих предположениях и если тебе удастся найти своего знакомого, то ты подобное место увидишь. Ну а Пропулк – специальное место для особо выдающихся (с отрицательным знаком, разумеется) представителей рода человеческого создавался.

Тем временем тунгак, который, пока происходил процесс пищеварения был абсолютно неподвижен, как-то нервно задвигался, затем напрягся и через некоторое время рядом с ним на поверхности океана вспучился прозрачный пузырь, внутри которого неподвижно лежало нечто, напоминающее человеческий экскримент из которого торчали огрызки крылышек, окруженные тусклым грязным свечением.

– Ну вот, наш голодный дух облегчился, – прокомментировала Огневица, – теперь он скоро опять голод почувствует – они сытыми вообще редко бывают – и отправится на поиски новой пищи. А какашка эта потихонечку будет опять в моль превращаться и новой скорлупой обрастать, правда ненадолго, как только созреет, вновь к тунгаку – возможно другому – на обед попадет и цикл повторится. А сколько ей таких циклов предстоит – только блюстители кармы знают.

Пока Огневица объясняла, тунгак медленно погружался в недра сгущенного страшным давлением океана, а душа неведомого грешника, ставшая экскриментом, толи ветром, толи незаметным течением стала медленно уноситься от берега и вскоре исчезла из вида.

– Это все? – вопросительно посмотрела Аня на саламандру, – может дальше двинемся?

– Двинемся, двинемся, – проворчала Огневица, – экая ты, право, нелюбопытная! Конечно, зрелище мрачноватое, но где еще такое увидишь! Слушай, похоже еще одно явление природы намечается, давай его посмотрим, это не так много времени займет, и тогда со спокойной совестью двинемся наверх.

И действительно, Аня обратила внимание на то, что слегка выпуклый, словно земля в иллюминаторе космического корабля, густой океан Пропулка начал уплощаться и вскоре, образовав плоскую поверхность начал прогибаться, но уже внутрь. Одновременно на черном, плоском небе возник сине-фиолетовый развод медленно вращался, постепенно вытягивая навстречу океану хобот, как это обычно возникает при образовании смерча-торнадо. Нечто подобное когда-то, в другой жизни Аня видела во время отдыха с папой и мамой на Черном море, только тогда это было где-то у горизонта и совсем в другой цветовой гамме. Теперь же замедленный густой смерч формировался недалеко от наших путешественников, и в верхней части воронки явственно проступали совершенно нетипичные для Пропулка кроваво-красные разрывы, правда, опускаясь вниз они теряли свой красный оттенок и смещались в область сине-фиолетовую и еще какую-то, по-видимому ультрафиолетовую, возможность воспринимать которую у Ани появилась только сейчас. По крайней мере земным зрение она такой цвет никогда не видела и не могла бы его даже как-то охарактеризовать, кроме как ощущением какой-то инфра-лиловой густоты.

Одновременно с этим, на вогнутой теперь поверхности океана, как раз под тянущим свой хобот все ниже и ниже смерчом (вращался он как-то неестественно медленно) стали возникать уже знакомые Ане бугры-нарывы из которых вскоре появилось с десяток чудищь-тунгаков, подобных первому. Правда походили они друг на друга примерно так же, как одна каменная глыба походит на другую схожести материала и некоторой антропоморфности, все они имели разный размер и особенности формы. Кого отличала величина и без того гипертрофированной у всех пасти, кто, при относительно малой головке, имел непомерно большое туловище, кого-то отличали непропорционально большие ручищи, кого-то – полная ассиметрия всех членов. Но, так или иначе, каждый из них обладал некой индивидуальностью.

Вся эта веселая компания, наполовину возвышаясь над поверхностью густого океана ядра, выстроилась неправильным кругом под приближающимся хоботом смерча и в ожидании чего-то, пока Ане неведомого, застыли, подняв свои глыбы-головы вверх, совершенно, по-видимому, не боясь, что смерч может затянуть их в свое жерло.

– Ну, вот, все оказавшиеся поблизости голодные духи ядра – то бишь, тунгаки, в сборе, – почему-то удовлетворенно произнесла Огневица, – надеюсь они не обманут ожиданий.

Тем временем толстый, густой хобот торнадо остановился, немного не доставая поверхности океана, затем там что-то забулькало, и из широкого жерла в «Сгущенку», как яйцо из клоаки, выпал металлический шар, размером раза в три больше предыдущего. Цветом и консистенцией они особенно не различались, и сквозь мутную поверхность было видно нечто обитающее внутри, правда это «нечто» настолько интенсивно трепыхалось, что было вообще невозможно разобрать, что это такое. К тому же, если на положении предыдущего шара трепыхания моли никак не сказывались, то этот мелко вибрировал и даже слегка подпрыгивал, приводимый в движение толчками изнутри.

– Надо понимать, это тоже душа какого-нибудь сталинского или гитлеровского соратника, – вопросительно посмотрела Аня на Огневицу, – но какая-то уж больно активная.

– Могу только сказать, что это свежачок, только что закончивший свою горькую одиссею в Укравайре, – пожала плечами саламандра. Тяжесть поступков этой души не позволила ее карме быть искупленной и исчерпанной на предыдущем уровне. Вполне возможно, ты и права, но у него не спросишь, одно могу сказать, что большая часть моли, которую нелегкая занесла на уровень магм, исправно поставлялась в последнее время такими небезызвестными организациями, как гестапо, НКВД и КГБ. Разумеется, речь не шла о рядовых сотрудниках возможно даже и приводивших приговор в исполнение. Как видишь, весь сыр-бор всего из-за одной души, хотя в более высоких шеолах перемещение душ с уровня на уровень осуществляется десятками, сотнями и тысячами, не говоря уж о самых верхних чистилищах, где счет идет на миллионы. Но так уж устроен мир: великие и исключительные злодеи – штучный товар, такой же уникальный, как великие злодеи и праведники. Нисхождение в Пропулк еще одного клиента не такое уж частое явление, тем не менее нам его посчастливилось наблюдать.

– Да уж, посчастливилось, – засомневалась Аня, – мне только интересно, как вся эта орава будет его делить.

– Что ж, – вздохнула Огневица, – у тунгаков нелегкая участь, требующая особого терпения и наиболее полного усвоения пищи. Куда проще духам-мучителям верхних шеолов, у них клиентов хоть пруд пруди, поэтому они и собирают лишь поверхностную энергию страдания, да и то не очень тщательно. Вот они и перелетают от клиента к клиенту, как бабочки, не доставляя им той бездны страданий, которая испытывает душа угодившая в Пропулк. Тут уж, будьте уверены, из тебя выбьют и усвоят все, до последнего бита информэнергии. Есть, правда, некоторое преимущество и у тунгаков. Во-первых, души, докатившиеся до Пропулка, наиболее калорийны, да и энергия у них куда более изобильна и утончена с гастрономической точки зрения. Ну а что касается новеньких, необмусоленных – то это особое лакомство для голодных духов ядра: видишь, сколько их тут собралось!

– Почему же – спросила Аня, – они необмусоленные? Разве им мало досталось в верхних шеолах? Ведь, как я понимаю, душа грешника сначала на каждом уровне какое-то время задерживалась, ну и, надо понимать, попадала в лапы тамошним мучителям.

– Разумеется, – кивнула саламандра, – этой уже досталось по пятое число, но дело в том, что в каждом шеоле местные выколачиватели Гавваха, то бишь, страдания, специализируются по какому-то одному виду энергии, а великие грешники, как правило обладают полным ассортиментом греха. Тот вид Гавваха который представляет интерес для здешних голодных духов, будь покойна, сохранился целехонек, а та энергия, которую успели поглодать духи более высоких шеолов, их особенно не интересует, на изнанке у каждого довольно узкая специализация.

Тем временем вокруг упавшего инфраметаллического шара развернулась неуклюжая, как в замедленном кино, заварушка. То тот, то другой обсидиановый идол хватал шар, но, очевидно, удержать в руках его было затруднительно (в отличие от предыдущего шара). Похоже его колебания и скачки вызывали в этом смысле немалые проблемы, к тому же шар этот постоянно вырывался из рук другими претендентами, которые не признавали права собственности, но и особой проворностью не отличались, поэтому шар довольно долго переходил из рук в руки, время от времени попадая на поверхность океана Пропулка.

Длилась эта потасовка достаточно долго, до тех пор пока один, наиболее ловкий голодный дух, (к тому же обладающий рекордной величины пастью, при довольно средненьком теле) не успел засунуть инфраметаллический шар в рот, и тут же с треском не разгрыз скорлупу. Впрочем, лучше бы он этого не делал. Как только содержимое шара, посыпавшегося осколками в море, скрылось в утробе удачливого духа, как его соратники, объединив усилия, ринулись на счастливца, и, как тот ни сопротивлялся, буквально разобрали его по частям. Не прошло и нескольких минут, как по поверхности океана плавали руки, ноги, челюсти, зубы-жернова, и расколотые страшными ударами куски туловища бедняги, а среди этой расчлененки трепыхалась здоровенная моль с уродливым человеческим лицом и широким ореолом бледного трупного свечения. Впрочем, видно его было не долго, поскольку вся орава тунгаков ринулась на свой объект вожделения, устроив самую настоящую потасовку в духе битвы титанов, описывать которую в подробностях нет никакой возможности. Отметим лишь тот факт, что процесс этот характеризовался исключительным членовредительством и в суматохе осталось не ясным, кому же досталась заветная моль. Возможно, она перекочевывала из пасти в пасть, а очередного счастливца тут же разносили на кусочки его менее счастливые подельники.

Сколько продолжалась эта замедленная, но чрезвычайно разрушительная заваруха, Аня бы затруднилась сказать, но только закончилось все весьма закономерным финалом. Счастливым обладателем «главного приза» оказался самый крупный и, разумеется, самый сильный тунгак, он же явился и последним фигурантом заварухи, правда и он не вышел из поединка невредимым, потеряв в битве половину правой руки, оба уха и несколько зубов-жерновов. Проглотив свою добычу, он, по-видимому, решил заняться вожделенным пищеварением и скрылся в глубине океана Пропулка.

Груда разбитых и расчлененных идолов какое-то время сиротливо поблескивали под черным небом, затем начался удивительный процесс сборки, поскольку, как и предполагала Аня, расчлененка была сплошной видимостью. Осколки, словно подчиняясь чьей-то неведомой воле, пришли в движение и начали соединяться один с другим, словно мозаика. К слову сказать, процесс этот постоянно давал сбои, объединяя явно чужеродные элементы, случайно оказавшиеся рядом, в результате чего восстановленная популяция голодных духов сильно отличалась от предыдущей. Кому-то досталась чужая рука, кому-то – чужая нога или голова, и вновь возникшая компания стала еще более разноликой и нелепой, чем прежде. При этом было видно, что новое положение вещей никого не устраивает, каждый явно испытывает неудобство от приобретения чужеродного члена, поэтому вскоре возникла новая потасовка, правда уже более конструктивного характера, в результате чего произошел спонтанный обмен не устраивающими частями тела. В конечном итоге все вернулись к более-менее исходному виду и удрученно погрузились в густые недра океана несолоно хлебавши.

– Ну вот, нам посчастливилось наблюдать довольно редкую сцену, – прокомментировала Огневица, – главное – всегда одно и то же: душа в конечном счете достается одному, самому сильному и расторопному, и тем не менее они каждый раз эту кучу-малу устраивают. Хоть бы пожалели себя, это ведь больно, когда на куски разрывают, да и не всегда удается свою изначальную целостность восстановить. Ладно, думаю, мы все интересное посмотрели, можно дальше отправляться. Собственно, не дальше, а выше, тут в обход никак нельзя, здесь так пространственные координаты устроены, что раз уж мы попали сюда, то надо все три шеола насквозь пройти. Так специально испокон веков устроено было, чтобы грешники не пытались в обход двинуться, чтобы какие-то из страдалищь миновать и поскорее добраться до нижней точки от которой восхождение начинается.

– Неужели такое бывало? – удивилась Аня. – А мне казалось, что эти мотыльки – такие беспомощные! Неужели они способны что-то такое экстраординарное предпринять? По-моему они окончательно смирились со своей судьбой.

– Э, не скажи, – фыркнула саламандра, – некоторые только косят под смирившихся, а на самом деле так и норовят закон обойти. Или, допустим, в преступный сговор вступить, или, на худой конец, забиться куда-нибудь, чтобы их никто не обнаружил. Некоторые просто чудеса сообразительности проявляют, которых от них и не ждешь вовсе. Разумеется, все без исключения на жалость пытаются давить по земной привычке – но вот уж этот номер здесь абсолютно не проходит.

– А мне показалось, – вздохнула Аня, – они только трепыхаться способны… наверное у меня слишком поверхностные впечатления.

Так куда мы теперь отправляемся?

– Прямехонько в Укравайр, шеол бушующих магм, и сейчас для этого самое подходящее время, поскольку мы имеем возможность туда прямиком попасть – как раз тоннель освободился. В противном случае придется окольными путями, а это и дальше и хлопотнее. Разумеется, без меня ты и вовсе заблудишься!

– А прямиком – это как? – вопросительно посмотрела Аня на Огневицу.

– А вот через этот самый хобот, через который сюда инфраметаллический шар с душой доставлен был. Смерч сейчас обратно втягиваться начнет и мы как на лифте поднимемся. То что ты здесь как небо воспринимаешь, на самом деле перемычка между шеолами, а смерч – что-то вроде тоннеля. Давай быстрее, а то опоздаем.

С этими словами Огневица распласталась и заскользила прямиком к смерчу, зависшему неподалеку, и Аня последовала за ней, благо это было совсем недалеко. Особо не раздумывая, они друг за другом юркнули в жерло и оказались в длинном тоннеле, абсолютно темном, и только высоко над головой что-то зловеще краснело и переливалось. Жерло тоннеля тотчас захлопнулось, словно смерч только и ждал момента когда кто-нибудь в него залезет, затем словно бы включился скоростной лифт и Аня с Огневицей стремительно понеслись вверх как по трубе пневматической почты. В какой-то момент они словно бы ворвались в жгучую бурлящую среду, оказавшись в огненном клокочущем потоке, хотя о том, что среда жгучая, Аня могла только догадываться, поскольку сама в настоящий момент являлась чем-то вроде организованного разумного пламени. Следующим ее ощущением было, что ее словно выстреливает из жерла вулкана и она летит в небо в облаке газа и брызг жидкой огненной лавы с ревом вырывающейся из раскаленного жерла.