Глава 13
Аномальные зоны
Проснувшись, когда в комнату уже сочился тусклый свет позднего ноябрьского утра, Аня первые несколько минут не могла вспомнить, кто она, где она и «какое, милые, сейчас тысячелетье на дворе» – цитата, которой вчера Юра ненавязчиво подчеркнул свою поэтическую эрудицию. Потом она вспомнила, что надо идти в школу и испугалась, что, может, она проспала, что уже начались уроки, а мама ее почему-то не разбудила. Тут же возникло недовольство мамой, которое вскоре сменилось мыслью, что мама совсем недавно умерла. Господи, какая школа, она закончила школу полтора года назад. А на работу ей не надо потому, что на данный момент она нигде не работает: тунеядка и сидит на шее брата, который, как вчера выяснилось, брат ей только по отцу. Впрочем, не это главное, а главное то, что вчера утром она проснулась одним человеком, а сегодня уже совсем другим, да еще с какой-то непонятной уверенностью, что в ближайшее время ее ожидают удивительные, а может быть страшные приключения. Мало того, на ней тяжкой ношей лежит некая, на данный момент совершенно непонятная миссия, хотя, кто ей об этом сказал, и на чем вообще основана эта уверенность, она понятия не имела.
– Ну, вот, – думала Аня, направляясь в ванную, – не было гроша, как вдруг – алтын. С чего это ты вдруг возомнила себя спасительницей мира! Жила себе спокойненько, горя не знала, пока мама не умерла, и вдруг с чего-то решила, что без тебя прям земля с орбиты сойдет. Откуда эта уверенность? Хоть бы знать, что я должна делать, с чего начинать? Ну, ладно, – почему-то обиделась она, сама не зная на кого, – ну и не надо, буду жить, как жила, и нечего голову ломать, пока не получу ясное указание, что я должна делать и для чего. Впрочем, возможно уже сегодня что-то проясниться, возможно это как-то связано с моей будущей работой, куда брат меня собирается устроить, там ведь как раз что-то аномальное изучают, а это теперь по моей части. Я ведь в детстве, когда меня в лабораторию брали в качестве подопытного кролика, совсем не для высокой миссии свое согласие дала, а выяснилось, что в результате избавила мир от серьезной опасности. Возможно и сейчас меня что-то подобное ожидает, хоть Юра и говорил, что, что аппарат с тем же названием совсем в другой группе испытывают. Хотя, не слишком ли много психогенераторов для моей скромной персоны, я что теперь главный специалист по их уничтожению? Интересно, почему же, когда Оппенгеймер ядерную бомбу создавал, или, когда Пьер и Мария Кюри радий изготовляли, на них своей Ани Ромашовой не нашлось, если демиурги о судьбе человечества так пекутся? С другой стороны, не эти бы, так – другие бомбу создали, на всех Аней Ромашовых не напасешься. Может, если подобный психогенератор на западе создадут, а у нас не будет, чем ответить, то это даже плохо? А может и так, что на западе ничего подобного даже в проекте не существовало, поэтому именно советский психогенератор мне и дали разрушить. Впрочем, если его опять где-то создали, то и результат моих стараний равен нулю – рано его все равно сделают, если это в принципе возможно.
Размышляя таким образом, Аня чистила зубы, затем мылась под душем, затем причесывалась и приводила свое лицо в порядок около большого старинного зеркала в просторной гостиной.
– Когда была жива мама, – переключилась Аня на более камерные проблемы, – эта квартира не казалась мне очень большой, теперь же, когда я осталась одна, то с удовольствием бы переселилась в квартиру поменьше, зачем мне одной столько квадратных метров? С удовольствием сменяла бы ее на меньшую и мебель бы другую поставила, чтобы меньше напоминаний о маме было, только ведь Юра не позволит. А вообще-то – это малодушие, почему, собственно, мне ничего о маме не должно напоминать? Наоборот, уж теперь-то я знаю, что мама просто покинула эту землю, и живет сейчас в другом мире, словно бы уехала в другую страну. И любит меня по-прежнему, и переживает за меня, вот только я не могу ее увидеть. Но если наша любовь по-прежнему жива, то почему я стремлюсь вычеркнуть ее из своей памяти? И даже появляются мысли о смене квартиры? Нет, просто знать, что она где-то есть – слишком мало, хотелось бы ее увидеть – пусть даже не поговорить, а просто увидеть! Как же все не вовремя произошло! Если я теперь экстрасенс, то наверняка я и людей лечить могу, возможно даже рак, ведь известны же случаи, когда экстрасенсам рак удавалось вылечить. Если бы то, что произошло со мной вчера, случилось бы несколько месяцев назад, то не исключено, что я смогла бы маму вылечить. Почему все так не вовремя происходит!
Мысленно разговаривая сама с собой, Аня продолжала причесываться, уже не глядя в зеркало, правда оставаясь напротив него, когда же она вновь подняла глаза на полированную поверхность, сердце ее на мгновение остановилось от неожиданности: в зеркале, в котором она только что видела лишь свое отражение, она совершенно ясно, правда чуть в отдалении, в глубине, увидела комнату в коммуналке, где прошло ее детство вместе с мамой, папой и братом. Посреди комнаты стоял обеденный стол, за которым сидела она сама, с кружкой чая в руке, толи семилетняя, толи восьмилетняя, в коричневой школьной форме с белым передником, в которой Аня ходила в школу в младших классах. Рядом сидела мама, еще совсем молодая и красивая (в последние месяцы перед смертью она сильно исхудала, подурнела и выглядела старой), намазывала Ане бутерброд и что-то нравоучительно ей говорила. Впрочем, звуки из зеркала не доносились.
– Ну вот, – подумала Аня, – так сходят с ума… хотя, что это я, разве вчера было мало поводов для подобных мыслей? Все началось раньше, кода этот скоморох над проспектом скакал, так что, если я и сошла с ума, то несколько дней назад. И потом, разве не я только что мечтала увидеть маму хоть одним глазком? Вот я и вижу ее совершенно отчетливо и даже себя, восьмилетнюю рядышком, словно Господь Бог мою просьбу услышал и ее удовлетворил. Впрочем, я несколько другого хотела, это слишком на кадры кинохроники похоже, как если бы кто в те годы нас с мамой на кинокамеру снимал.
Тем временем, после того, как Аня слегка изменила положение, сценка мирного семейного завтрака исчезла и Аня увидела, что внутри зеркала словно бы открылось новое окно, и оттуда как бы выпорхнула, проявилась другая, вполне обычная картинка знакомому ей с раннего детства хвойному лесу и собирали грибы. Ничего в этой сценке не было чудесного, Аня довольно часто ходила с мамой в лес за грибами, но данный, конкретный случай, который был виден в зеркале, она припомнить не могла. Девушка долго наблюдала за этой умиротворяющей динамической картинкой, ей словно бы передалась через плоскость зеркала ни с чем не сравнимая августовская благость соснового леса среднерусской полосы. Скорее всего это был Семхоз, а впрочем она не могла сказать, что точно узнаёт это место и этот конкретный поход за грибами. Однако сбор продолжался: вот девочка нашла какой-то гриб и побежала показывать его маме, весьма гордая своей находкой, однако мама, бегло взглянув на этот аппетитный, похожий на белый, гриб, качает головой и начинает что-то Ане говорить, показывая на ножку и сетку под шляпкой, очевидно объясняя, в чем разница между белым и желчным грибом. Затем, для пущей убедительности дает дочке лизнуть сетку гриба, которая, судя по выражению Аниного лица, оказывается горькой, после чего девочка с явным сожалением выбрасывает свою находку.
Подчиняясь неведомому порыву, Аня, стоящая у зеркала, подалась вперед и тихо позвала: «Мама, мама», – и несмотря на то, что все это было нелепо, мама в зеркале неожиданно вскинула голову, словно ее и правда кто-то позвал, лицо ее приняло удивленное выражение, и в следующий момент сценка пропала, а на месте ее Аня увидела свое собственное обычное отражение. В этот момент девушка вспомнила, что действительно однажды был такой случай в лесу в Семхозе, когда они пошли с мамой за грибами, и в какой-то момент мама с таким же выражением лица, как она увидела только что, спросила Аню, не звала ли та ее. На Анин отрицательный ответ, мама удивленно пожала плечами и сказала: «Странно, я только что отчетливо слышала, как кто-то позвал «Мама, мама», и мне показалось, что это был твой голос, но какой-то измененный, не детский. Но, наверное, это кто-то в лесу аукался, хотя мне и показалось, что голос совсем поблизости звучал».
Что было дальше, Аня припомнить не могла, но кажется вид у мамы был весьма встревоженный.
– Удивительно, – подумала девушка, – если это, конечно, не совпадение, мало ли что в лесу может послышаться – то получается, что тогда она мой голос услышала, и я точно помню, что она так и сказала, мол, голос был на мой похож, но не детский. Выходит, это мама 12 лет назад слышала, как я ее только что позвала? Значит, это зеркало – что-то вроде машины времени? Но если мой голос туда, в прошлое попал, то может и я смогу вся целиком туда переместиться. Нет, какие глупости, обычное зеркало, я миллион раз в него смотрелась и ничего такого не происходило.
С некоторой опаской Аня коснулась гладкой холодной поверхности и на какое-то мгновение ей показалось, что изнутри зеркала дует едва заметный ветерок… вернее, наоборот, скорее он дул в сторону зеркала и Аня каким-то образом чувствовала это своим лицом. На секунду девушка представила, что ветерок этот сейчас многократно усилится, и ее затянет в зазеркалье. Чувствуя, что она пока не готова к подобному развитию событий, Аня в испуге отпрянула от зеркала и ветерок в ту же секунду прекратился.
– Чертовщина какая-то, – подумала Аня, – а ведь действительно похоже, что если бы я продолжала держать руку на зеркале, оно бы меня внутрь засосало. И что тогда? А вдруг бы я обратно не смогла выбраться? С другой стороны – жутко интересно, а вдруг я там маму встречу, возможно молодую совсем, и с ней можно будет говорить и общаться, как с живым человеком! А разве с папой и с самой собой много лет назад не интересно было бы свидеться? Впрочем, после того, что со мной вчера произошло, чем меня еще удивить можно? Разве что тем, что теперь к чему бы я ни прикоснулась, чуть ли не любой предмет оборачивается своей необычной стороной. Хотя тут я, конечно, преувеличиваю, разумеется, не любой. Просто зеркала всегда считались мистическими предметами, а это, к тому же – старинное, мама говорила, что оно особо ценное, 18 века, работы французского мастера Буля, который для кого-то из Людовиков мебель изготовлял. А вот с этой расческой разве можно в контакт вступить? Совершенно же незначительный и неодушевленный предмет!
Просто ради смеха, однако подчиняясь интуитивному знанию необходимых частотных параметров восприятия, Аня сдвинула точку сборки и весело поприветствовала расческу:
– Привет, как дела? – (ну не в серьез же я это, – мелькнуло у нее в голове).
К ее огромному удивлению вдруг обнаружилось, что она держит в руке не только антикварный гребень, подаренный ей когда-то мамой, но что рядом с этим гребнем в воздухе плавает, порой его перекрывая, средних размеров черепашка с весьма живыми и сообразительными глазками, и смотрит на Аню.
– Вот те на! – подумала девушка, – гребень же не пластмассовый, он из черепахового панциря сделан. Выходит, в нем как бы душа черепахи сохранилась! Я просто приколоться сама над собой хотела, а он и вправду живой…
– Ну чего застыла, как три тополя на Плющихе, – неожиданно услышала она низкий голос, словно бы звучащий из магнитофона, пущенного в замедленном режиме, – ты давай, расчесывайся, хватит таращиться, глаза выскочат.
– Вы гребень?! – послала Аня мысленную депешу Аня, – вы извините, я не ожидала, что смогу с вами поговорить, я думала, что у меня ничего не получится!
– Индюк тоже думал, да в суп попал, – не совсем вежливо ответил гребень, то бишь, призрачная черепашка, – конечно, разговаривать с живым человеком – дело необычное, но я слышала, что изредка попадаются отдельные экземпляры. Странно, что ты раньше этого не пробовала, это же неестественно – все могут, а вы, люди, нет. впрочем эта фантастическая тупость касается так называемых живых. Когда люди избавляются от своей дурацкой внешней оболочки, они становятся вполне нормальными и естественными, как, собственно, все предметы в этом мире. Так ведь, – пришла в себя Аня, – гребни тоже сами не разговаривают, я, как понимаю, с его душой сейчас общаюсь!
– Какая разница, – фыркнула черепашка, – нам, по крайней мере, внешняя оболочка не мешает со всем миром общаться, а вы, люди, оказываясь внутри тела, становитесь слепыми, глухими и немыми. И не зови меня гребнем, если ты видишь мою истинную природу, то нетрудно догадаться, что в действительности я все же черепаха, хоть и связана в определенной мере с этим обработанным осколком моего роскошного панциря. Кстати, ты, по-моему, не до конца расчесалась, продолжай пожалуйста!
– Вообще-то я расчесалась, но если тебе так хочется, то – пожалуйста, – сказала Аня, все еще до конца не понимая, с кем происходит разговор. Вроде бы сам по себе гребень вначале мало походил на ту прозрачную сущность, которая к настоящему времени уже и полноценной бесплотной черепахой назвать было сложно – скорее ее приблизительным наброском, поскольку в процессе разговора эта черепашья душа начала видоизменяться и сквозь ее схематический образ все больше проступали черты гребня.
Аня снова начала расчесывать свои длинные, уже вполне расчесанные волосы, и к своему удивлению обнаружила, что прозрачная сущность, витающая поблизости, снова все больше и больше стала походить на черепаху и, как показалось девушке, приобрела даже некоторую материальность.
– Что это с тобой происходит? – поинтересовалась девушка, – вначале ты вроде больше на черепаху походила, затем потихоньку стала в гребень превращаться, а сейчас снова черепахой стала.
– Ничего не поделаешь, – грустно вздохнула черепашка-призрак, – о, время, время! Когда меня только изготовили в конце прошлого века. Держать свою первоначальную форму не составляло особого труда, но по прошествии десятилетий, новый материальный облик все больше надо мной тяготел таким образом, что постепенно и на тонком плане я стала превращаться в гребень. Разумеется, я стараюсь держать форму своей истинной природы. Но чем дальше – тем сложнее.
– А почему ты после расчесывания снова в черепашку превратилась?
– Чтобы поддерживать истинную форму, нужна энергия, – призналась черепашка. – и в этом, как ни грустно, мы от вас, людей зависим. Во-первых помогает статическое электричество, которое вырабатывается треньем гребня о волосы, а главное – ваша ментально-эмоциональная информэнергия. Что греха таить – подъедаем то, что вам уже не нужно, вы ведь всякое выделяете, порой кажется – подавишься, но ничего не поделаешь, выбирать не приходится, со временем ко всякому привыкаешь, а заодно и вам облегчение.
– Ах вот оно что, – догадалась Аня, – ведь и правда, порой бывает скверно на душе, а причешешься – вроде и легче делается. Так выходит – это ты негативную энергию отбираешь?
– Выходит, я, – ответила черепашка, – мы так запрограммированы, что в основном именно негативную энергию забираем, так уж наша система резонансов устроена.
– Хорошо, – сказала Аня, – это понятно: ты когда– то была черепахой, и душа ее теперь каким-то образом сидит в этом гребне, но мне интересно, сколько гребней из твоего панциря сделали?
– Десять штук, на большее не хватило.
– А как же другие гребни? Черепаха-то одну душу имела, что ж она, раздробилась что ли?
– Не совсем так, душа живой черепахи как была одной, так и осталась, а мы, гребни, как бы ее отражения. Это, как с зеркалом: зеркало одно, отражений – сколько угодно, но все они именно с этим зеркалом связаны. Или – как голограмма: если ее на много частей разбить, все равно каждый кусочек будет отражать целое.
– Вы так эрудированны, – поразилась Аня, от уважения тут же перейдя на «вы», – откуда черепаха может все это знать?
– Черепаха, может, и не знала… вернее, не догадывалась, что знала, но у нас-то все материальные шоры сняты, мы информацию непосредственно из ноосферы черпаем, ну, что-то и с вашими человеческими мыслеобразами перепадает… к сожалению, не всегда – самое лучшее.
– Что тут поделаешь, – поддержала научную беседу Аня, – вы же сами говорили, что так устроены, что в основном наши негативные энергии поглощаете, но это не значит, что мы, люди, кроме негатива ничего не излучаем.
– Не знаю, не знаю, – смерила черепашка Аню красноватым глазом, – мы ведь тысячелетия к вам приспосабливались и подстраивались под ту энергию, которую вы больше и стабильнее выделяете. Раз мы в основном на негатив настроены, значит его у вас всегда больше было. Дело в том, что мы существа однополярные и можем поглощать что-то одно – либо со знаком плюс, либо со знаком минус. Не знаю, может когда-то и были расчески, поглощающие позитив, но в наше время я о таких что-то не слышала. Не зря ведь ваш величайший пророк Буда Шакья Муни говорил: жизнь – страдание, а где страдание – там и негативные флюиды.
– Да уж, – не знала, что возразить Аня, – раз уж так сам Буда сказал… и возможно, то, что вы негативную энергию у нас поглощаете – это для людей даже хорошо. Я не раз замечала, что после расчесывания как-то лучше на душе становится. Вот только вам-то каково постоянно с нас дурные мысли и чувства снимать?
– А, все нормально, – растянула слова черепашка, это для вас негативные мысли и чувства, а для нас – пища, позволяющая мало-мальски свою истинную форму поддерживать, хотя не всегда одинаково вкусная.
– Мне вот еще что интересно, – сказала Аня, – ну, с черепаховым гребнем – все понятно, он к душе черепахи имеет отношение, думаю, что деревянный – к душе дерева, а вот как быть с пластмассовой расческой, которых сейчас абсолютное большинство. Это ведь искусственный материал, а значит и души у нее нет.
– Ну ты даешь, – фыркнула черепашка, – души нет! Душа, милая моя, у всего на свете есть, в том числе и у пластмассовой расчески. Правда с ней дела обстоят гораздо сложнее, чем с нашим братом, гребнем естественного происхождения. Дело в том, что абсолютно искусственных материалов на земле не существует, любой материал в качестве исходного компонента имеет естественное сырье. И у пластмассовой расчески это – нефть, ну а нефть, как ты наверное знаешь из программы средней школы – это жидкость, в которую превратились тела самых разных живых существ, обитавших на земле миллионы и сотни миллионов лет назад. А поскольку за это время все безумно перемешалось, то сейчас уже невозможно выделить, из какого конкретного живого существа произведена конкретная расческа. То есть в ее создании возможно принимали участие молекулы сотен, тысяч, или миллионов живых существ самых разных видов. Очевидно, по большей части это – динозавры, поскольку они представляли самую значительную часть биомассы земной фауны, превратившейся в нефть. Так что затрудняюсь сказать, что бы ты увидела, если бы вступила в контакт с пластмассовой расческой. Скорее всего это был бы невообразимый калейдоскоп лиц, и общение, по всей видимости, было бы весьма невнятным и сумбурным. То ли дело предметы, сделанные из конкретных носителей души! С нами гораздо яснее и проще. Да и полезные свойства нам присущи в гораздо большей степени.
– А вас не смущает тот факт, – сказала Аня, – что черепашку, из панциря которой вы сделаны, когда-то люди убили?
– Первое время, конечно, было нелегко, – погрустнел голос черепашки, и первое время я своим хозяевам не только положительные эмоции дарила. Но время – лучший доктор, все давно быльем поросло. Все забылось, а долгая жизнь в человеческом окружении, комфорт и цивилизованная обстановка способствуют позитивному настрою. Я уже не вижу в человеке врага и убийцу.
– Ну, слава Богу, – облегченно вздохнула Аня, – а то знать, что рядом с тобой находится некто враждебно настроенный, весьма неприятно. Даже если ты сам конкретно ни в чем не виноват.
– Вот и я так считаю, – подхватила черепашка, – обобщения подобного рода – признак низкого интеллекта и дурного воспитания. Поскольку за свою жизнь ты не замучила ни одной черепахи, у меня к тебе претензий нет. другое дело – охотники на черепах – к подобного рода негодяям я не могу относиться нейтрально. Слава Богу, в наше время подобного рода аномалии встречаются очень редко. В общем, горько, конечно, что тебя лишили жизни во цвете лет, но с другой стороны с годами начинаешь понимать свою если не уникальность, то антикварность. Сейчас такие черепаховые гребни чрезвычайно редко делают. А между прочим, пользы от нас куда больше, чем от пластмассовых расчесок…
Тут Аня откуда-то совсем издалека услышала телефонный звонок, пожалуй даже не услышала, а почувствовала чье-то присутствие, и резко перешла в зону обычного восприятия, так и оставив разговор с черепашкой незаконченным. Звонил Юра и сказал, что он все еще раз обдумал и, прежде чем вводить Аню в курс дела, хотел бы, чтобы она отвела его на место своего предполагаемого исчезновения. У него есть кое-какие соображения, он возьмет на работе кое-какой приборчик, и возможно кое-что удастся обнаружить. В общем с начальством он договорился и сегодняшний день может посвятить Аниному вопросу. Через полчаса он будет у нее и они съездят в ботанический сад.
– Ты что, собрался там Бермудский треугольник искать? – съязвила Аня, – на во-первых это не безопасно, а во-вторых я точно знаю, что ничего ты там не найдешь.
– Почему это ты так уверена? – несколько понизил свой напор брат, – сейчас мы разрабатываем теорию, которая в некоторых аспектах подтверждена инструментально, и если, конечно, твой случай не чудовищная мистификация, то все, что с тобой случилось, вполне вписывается в это направление, да и зеркально перевернутые деньги вроде бы все подтверждают.
– Кстати, – сказала Аня, – а насчет того, что и я должна быть перевертышем, ты не подумал? Ну так вот, со мной все в порядке, сердце, как и положено, слева, думаю, что и остальные органы на месте. Как ты это объяснишь?
– Не перевернуты, говоришь? – несколько смутился Юра, – тогда я мало, что понимаю, откуда такая выборочность? Ладно, в любом случае факт имеется, и надо кое-что проверить. Да, и вообще, – вдруг вспомнил он о секретности, – по телефону такие темы не обсуждают, жди меня, через полчасика заеду, тогда и поговорим.
– Чего ж ты, – успела вдогонку съязвить Аня, – сам же КГБист и сам жучков боишься. Если мой телефон прослушивается, то ты об этом наверняка должен знать…
Но Юра уже повесил трубку, и Аня не успела сказать всего, что думает по этому поводу.
Через полчаса брат явился собственной персоной, важно отказался от чая, который Аня как раз заканчивала пить, через пять минут они уже сидели в Юриной новенькой шестерке, которую он ухитрился купить без всякой очереди, но, несомненно, при посредстве известной организации. И этот факт Юра несомненно бы, как раньше, отрицал, если бы не убедился в том, что Аня способна читать его даже скрытые мысли.
– Все не могу в себя прийти после вчерашней истории, – сказал Юра, выруливая на проспект Мира, – нам, кстати, к какому входу лучше подъехать? К тому, что ближе к метро Ботанический сад, или к центральному, тому, что ближе к парку Дзержинского?
– Я понимаю, – усмехнулась Аня, – что ты бы предпочел вход, который ближе к садику Дзержинского, но, боюсь, он нам меньше всего подходит.
– Ну, знаешь, – взорвался брат, – хватит все одну и ту же тему перемалывать, это уже не остроумно. Что-то ты отца этим не попрекала, хотя он в гораздо более страшной организации работал… и в страшное время. До сих пор никто из родственников не знает, что у него на совести, так что закроем тему, ты – сама дочь бывшего НКВ-Диста, если уж на то пошло.
– Извини, – искренне повинилась девушка, – больше не буду, на меня просто твоя серьезность, с которой ты начинаешь о всяких гостайнах говорить, как красная тряпка действует. Ты думаешь, что приобщен к чему-то великому и архиважному и, с точки зрения обывателя, ты прав. Я же вижу во всем этом лишь игры в масштабах социума могущественных, но не очень долговечных дяденек, которые возомнили, что их ведомость важнее, чем солнце на небе. Уверяю тебя, в сравнении с самым маленьким протуберанцем на солнце, твое КГБ – совершенно ничтожное броуновское движение простейших в луже. Возможно, сравнение глупое, но мне сейчас кажется, что любая горная гряда и даже величественная скала, над которой кружат беркуты, гораздо более значимее и красивее дома на Лубянке.
– Действительно, дурацкое сравнение – фыркнул Юра, – твой нынешний детский лепет напомнил мне твои еще более дурацкие, но простительные для 5–6 летней девочки вопросы, кто лучше – слон или кит? Как у нас говорят, – не путай мягкое с теплым, при чем здесь скала и организация?
– Ну, хотя бы при том, что этой скале сотни миллионов лет, а твоему ведомству – какие-то несколько десятков.
– Опять некорректно, – пожал плечами Юра, – в огороде бузина – а в Киеве – дядька! Мне дела нет до твоей дурацкой скалы, зато очень есть дело до организации, которая правит судьбами страны и влияет на судьбы мира. Если бы я был камешком на твоей скале, возможно, я бы и считал ее самым важным объектом во вселенной, но мне кажется, что я эволюционно несколько ушел вперед.
– Понимаю все, – вздохнула Аня, – это трудно передать словами. Просто, когда видишь мир твоими глазами, то действительно кажется, что ничего важнее машины, денег и твоей организации нет на свете. Но когда мир открывается своей другой стороной, своей изнанкой, начинаешь понимать, что все это – не более, чем игрушки.
– Что ты хочешь этим сказать, – засопел Юра.
– Просто я увидела нечто, после чего я уже никогда не смогу относиться серьезно к тому, что кажется столь серьезным тебе: деньги, карьера, КГБ, наконец. Однажды в жизни наступает момент, когда происходит полная переоценка всех ценностей. К сожалению для большинства этот момент наступает тогда, когда для них вообще все на земле заканчивается. Но со мной произошло так, что я это увидела и поняла уже при жизни.
– А, так ты смерть имеешь в виду, – сказал Юра небрежно, – опять некорректно. Все ценности имеют смысл лишь при жизни. Когда человек умирает, ценностей вообще никаких для него не остается, поскольку этого человека больше нет. Так что пересматривать что-либо просто глупо. Дорога ложка к обеду.
– Смею тебя уверить, – вздохнула Аня, – ничего со смертью не кончается. Можно сказать – только начинается. Вот тогда-то и понимаешь, что все прежние ценности гроша ломаного не стоят.
– К сожалению (а может, к счастью) – пожал плечами Юра, – ни один человек не имел возможности сообщить оттуда, насколько радикально у него поменялись ценности. Я предпочитаю верить тому, что вижу и осязаю, и на основании этого строить шкалу ценностей. Нет никаких подтверждений существования загробного мира… или чего-то такого, что человек может чувствовать после смерти. Смерть нервной системы означает автоматически и смерть личности.
– А если я тебе скажу, – взвилась Аня, – что я видела этот загробный мир… не только видела, но и слышала, осязала, обоняла. И к тому же путешествовала по его разным слоям – как раз в те самые три дня, которые я отсутствовала в этом мире (ну, вот, – мелькнуло в ее голове, – теперь он окончательно запишет меня в сумасшедшие). Смею тебя уверить, если бы души тех людей, которые там оказались, и чьи прижизненные и посмертные судьбы мне удалось воочию наблюдать, при жизни знали, что их ждет в посмертии, они бы никогда не совершили своих преступлений. А ведь, как и ты, при жизни они были уверены в незыблемости своих ценностей, и что ни за что не придется расплачиваться.
– Так ты в аду побывала? – хрипло, но как-то очень нервно рассмеялся Юра, – ты у нас, оказывается, Данте Алигьери, только женского пола! К сожалению, Беатриче не оставила нам своих путевых заметок, но ты имеешь все шансы восполнить этот пробел. Ну, а если серьезно – никогда ни одному твоему слову я не поверю. Может у тебя и были какие-то галлюцинации, и я даже допускаю мысль, что ты не прикидываешься, а сама веришь в то, что тебе привиделось. Извини, мне, чтобы в корне изменить свои взгляды на мир и вселенную, этого не достаточно.
– Но ведь ты поверил, что я на эти три дня действительно исчезала?
– Да, поверил, поскольку ты продемонстрировала некоторые доказательства, к тому же я владею статистикой об аналогичных исчезновениях, причем достаточно регулярных, некоторого процента людей на земле, и, что случается гораздо реже, – возвращениях обратно. Счет и правда идет на тысячи, но в масштабе наших 4 миллиардов, это почти незаметная статистика. Поскольку моя тематика напрямую связана с некоторыми аномальными зонами, существование которых, хоть и с трудом, но все же вписывается в материалистическую картину мира, то я сделал допущение, что ты все же говоришь правду. Но это не значит, что я поверю, будто ты эти три дня в аду путешествовала, аномальные зоны – это не дыры в потусторонний мир. Впрочем, более подробно я тебе позже об этом расскажу.
– Значит, не веришь?
– Нет, конечно, хоть и допускаю, что у тебя были какие-то глюки. Вот если бы ты из тех мест привезла фотографии, а лучше кинофильмы, да еще экспертиза подтвердила, что это не подделки, вот тогда бы пришлось поверить. Впрочем и тогда надо было бы доказать, что это именно ад.
– Ага, чтобы на стене, окружающей эту мрачную обитель висела табличка: «Ад. Добро пожаловать. Посторонним вход воспрещен. Кабинет Сатаны в девятом круге за номером 666»
– Во, во, – рассмеялся Юра, – хорошо, хоть чувство юмора тебе порой, не отказывает.
– А хочешь, – вдруг стала серьезной Аня (она чувствовала, что ее несет, что это уже явный перебор, и все же не могла остановиться), – я тебе и фотографии и кинофильмы продемонстрирую?
Реакция Юры была несколько неожиданной. Похоже, его напряжение, которое он тщательно пытался скрыть от сестры перешло некую критическую черту. Его чуть не вынесло на встречную полосу, кто-то сзади дал по тормозам, сам же он, тоже отчаянно взвизгнув тормозами, с трудом выровнял машину, попутно прочитав по губам водителей обогнавших его машин несколько весьма нецензурных эпитетов в свой адрес.
– Черт, – сказал он после того, как машина выровнялась и заняла устойчивое место в своем ряду, – не надо так шутить, за такие шутки можно головой поплатиться.
– Чего ты так разнервничался, – на удивление спокойно, после того как они чудом избежали аварии, сказала Аня, – я же еще ничего тебе не показала. И потом, при твоей работе нельзя такие нервы иметь, а то ты как раз и станешь той брешью, через которую враги-империалисты смогут к нам проникнуть через кордон органов госбезопасности.
– Хватит трепаться, – гаркнул Юра, – никогда ты еще меня так не бесила! Мы же только что чуть в аварию не попали, а ты все хиханьки-хаханьки.
– Ни в какую аварию мы бы не попали, – несколько помолчав сказала Аня, – когда будет настоящий риск – я тебя предупрежу.
– Это почему ты так уверена?
– Просто я могу просмотреть будущее на предмет фатальности. Если будет реальная опасность, я получу предупреждение.
– Это откуда ты его получишь?
– Не знаю, наверное из космоса… это еще одна способность, которая у меня появилась после вчерашнего происшествия.
– Быть бы уверенным на сто процентов, цены бы тебе не было, – проворчал Юра, – но я не могу доверять голословным утверждениям, мало ли что тебе кажется. К тому же я уверен, что процентов на 70 ты мне очки втираешь. Нет, что в тебе какие-то перемены произошли – в этом я уже не сомневаюсь, но многое нуждается в проверке. Что, например, за чушь такая, будто ты мне фотографии из ада можешь продемонстрировать? Ты что, собираешься утверждать, что с фотоаппаратам там побывала? Это же бред какой-то, к тому же ты никогда фотографировать не умела. Да, по-моему, и фотоаппарата в доме не осталось. Тот, который у папы был, я, честно говоря, сломал после его смерти, а другого, насколько я знаю, мы не покупали.
Юра старался говорить небрежно и убедительно, однако Аня чувствовала в его голосе тревогу и неуверенность. Похоже, он и правда перепугался, что Аня совершала прогулу в аду с фотоаппаратом и наделала кучу снимков тамошних обитателей и ландшафта.
– Ты опять ничего не понял, – усмехнулась Аня, – но не буду тебе ничего говорить, пусть это станет моим маленьким сюрпризом.
– Ну и где же эти фотографии? – все не унимался Юра, – Боже, что за чушь ты несешь – и я с тобой!
– Я не могу их тебе сейчас показать, – загадочно улыбнулась девушка, – ты и сейчас-то чуть на встречную полосу не выехал! Это только от упоминания, а вот если бы я и вправду тебе что-то такое покажу, ты в действительности в аварию попадешь.
– Да не можешь ты ничего показать, – возмущался брат, – несешь ахинею и хочешь, чтобы я тебе поверил! Скажи, что пошутила.
– Как хочешь, – пожала Аня плечами, могу и не показывать, я-то знаю, что права.
Так в словесной перепалке они доехали до запасного входа в ботанический сад, Юра припарковал машину неподалеку от автобусной остановки, достал с заднего сидения какой-то нестандартного вида кейс и предложил сестре выходить.
– Сто лет здесь не был, – сказал он, когда они оказались за оградой и двинулись по пустынной асфальтовой дорожке, практически не усыпанной листьями, поскольку в этой части ботанического сада росли почти одни сосны, – а в детстве с мамой мы сюда нередко захаживали, помнишь? Для нас это всегда был праздник, все-таки в Зарядье было маловато зелени, а тут тебе и лес и огромный цветник, и пруды, и закрытый ботанический сад со всякими пальмами, кактусами и орхидеями. Мне тогда особенно нравилась Виктория Регия и я каждый раз старался на нее посмотреть. Я, как ты помнишь, в детстве страдал гигантоманией, и этот двухметровый листик, плавающий на поверхности воды, и способный выдержать вес подростка, потрясал мое воображение. А потом, если ты помнишь, мы обычно через ВДНХ шли, и мама нас всегда чем-нибудь вкусненьким угощала. Почему-то, когда я вспоминаю детство, то именно эти наши походы всплывают в памяти в первую очередь. А у тебя как?
– У меня так же, – вздохнула Аня, – правда я чаще Семхоз вспоминаю. Там все-таки и лес настоящий, и озеро – не то, что здешние прудики, в которых даже купаться запрещено.
– Да, Семхоз я тоже вспоминаю, – вздохнул Юра, – может там со временем домик прикупить? У нас, правда, сейчас от работы распределяют участки, но, во-первых, со строительством париться не охота, а во-вторых там все другие направления, а мне хотелось бы, чтобы места воспоминания детства будили. Впрочем, я еще не решил, это Александровское направление отнюдь не самое живописное и не престижное, пот если бы где-нибудь на Рублевке дом прикупить! Но туда ведь так просто не сунешься, тут дослужиться надо.
Аня собралась было снова съязвить по этому поводу, но подумала, что это будет уже перебор, да и надоело эту КГБшную тему перемалывать, поэтому она промолчала, но молчание было недолгим. Юра, как она заметила, с утра почему-то нервничал, а когда он нервничал, то становился излишне разговорчивым.
– Долго еще идти? – спросил он просто, чтобы спросить.
– Ты имеешь в виду то место, где со мной на лавочке метаморфоза произошла?
– Ну, конечно, зачем мы, спрашивается, сюда приехали, уж не за детскими же воспоминаниями!
– Минут 50 идти в среднем темпе.
– Долго, – выразил неудовольствие Юра, – черт, надо было на Лубянке специальный пропуск заказать. Менты и всякие служебки сюда же заезжают! Вот и мы могла бы заехать.
– Неужели, – пожала плечами Аня, – лень зад от сиденья оторвать? По-моему, так приятно в последние погожие деньки по лесу прогуляться. Говорят уже послезавтра дожди вперемежку со снегом зарядят.
– Время, время, – недовольно отреагировал Юра, – время – деньги, хорошо тебе, ни хрена не делая по ботаническому саду разгуливать, а у меня каждый день – куча дел. Китайцы говорят, лучше сидеть, чем стоять, если есть возможность подъехать на машине, то для чего пехом целый час добираться? Не забудь, что потом еще час обратно.
– Это если мы аномальную зону не обнаружим, – хихикнула Аня, – а если обнаружим? Вдруг мы вообще пропадем или пропадем на несколько дней, как я. А если на несколько лет? А если обратно на территории Антарктиды выйдем?
– Ты что, серьезно? – снова занервничал Юра, – слушай, кончай на нервы действовать, они и так на пределе. Если что, так постараемся в саму зону не лезть, как только приборы покажут аномалию, сразу уйдем оттуда. Да и вообще, откуда ты знаешь, что я там разыскивать собираюсь?
– Не трудно догадаться, – усмехнулась Аня, – только я уверена, ни черта твой прибор не покажет, там совсем другие энергии. Да и вообще не думаю, что там есть какая-то аномальная зона… в данный момент.
– Но ты ведь, как утверждаешь, пропадала из нашей трехмерности?
– Наверное просто дверь открылась – дверь закрылась и никак ты ее не обнаружишь.
– У меня другая информация на этот счет, – пробурчал Юра, и в свое время я ее тебе продемонстрирую. Зоны эти очень устойчивы и веками могут проявлять активность, правда активность эта по неизвестной причине то повышается, то понижается, но, чтоб ты знала, признаки аномальности присутствуют и на некотором расстоянии от самого эпицентра, и их можно в ряде случаев определить с помощью вот этого приборчика. Это последняя разработка нашего отдела. Конечно, неплохо было бы его в Бермудском треугольнике проверить, и возможно в скором времени кто-нибудь туда отправится. Пока же можно и наши отечественные проклятые места посмотреть, Шушмор хотя бы. Ты, кстати, окончательно меня убедила, что можешь мысли читать, когда это название произнесла, широкой публике оно практически незнакомо. Есть так же М-ский треугольник под Томском, Лыткарино и кое-какие другие. Их так же в перспективе планируется посетить. Видишь, я уже начал раскрывать тебе карты, но подробнее поговорим у меня дома, чтобы я мог представить тебе фото и кинодокументы. В отличие от тебя я подкрепляю слова документами, ты же мне голову морочишь с фотографиями потустороннего мира!
– Я не морочу голову, – пожала плечами Аня, я действительно могу показать тебе преисподнюю. По крайней мере три шеола и буфер…
– Что за шеолы, что за буфер, – снова начал нервничать Юра, – ничего у тебя нет, поскольку это абсолютно противоречит здравому смыслу: ад нельзя сфотографировать…
– Ты же недавно говорил, что ада не существует, а теперь говоришь, что его нельзя сфотографировать. Значит все же есть?
– Не лови меня на слове, я не это имел в виду! Ну, хорошо, где же они эти твои фотографии? Только не надо мне репродукции Босха, Брейгеля или Доре показывать, их я уже видел.
– Так все же хочешь увидеть? – уже не терпелось испытать свои новые возможности Ане, хоть она и понимала, что этически это будет не корректная демонстрация.
– Хочу! – с вызовом посмотрел ей в глаза Юра, – мне, в конце концов, надоели твои многозначительные намеки!
– Тогда присядем на эти пеньки, – показала Аня на небольшую полянку, где очевидно происходила заготовка дров для нужд администрации ботанического сада, – садись сюда и закрой глаза.
– Это еще зачем? – ты же собиралась мне какие-то фотки показывать…
– В принципе можно и не закрывать, – сказала Аня, к чему-то внутри себя прислушиваясь, – но все же те фотки, которые я собираюсь тебе продемонстрировать, лучше смотреть с закрытыми глазами, в кино ведь тоже свет тушат.
– И все-таки я не понимаю… – начал было Юра, закрывая глаза, и в следующую секунду замолчал, при этом лицо его от мгновения к мгновению вытягивалось все больше и больше. Аня сидела на соседнем пеньке тоже закрыв глаза, при этом лицо ее было крайне напряжено и на лбу даже выступила испарина. Через какое-то время она начала раскачиваться таким образом, словно рисовала в пространстве невидимым лучом, исходящим из межбровья. Эта немая картина продолжалась минут пять, затем Аня открыла глаза, прокашлялась и несколько севшим голосом сказала:
– Ну, наверное, достаточно, это оказалось несколько труднее, чем я предполагала. – (Все эти пять минут Аня проецировала в сознание брата яркие цветные картинки Пропулка, Укравайра, Гвэгра и буфера, устроив ему что-то вроде слайд-шоу. Дело в том, что после воссоединения, девушка, помимо уже описанных нами сидх, обнаружила, что память ее обрела совершенно новые качества и вместо смутных полуобразов-полумыслей-воспоминаний, у нее возникают цветные объемные изображения, передающие воспоминания во всех подробностях, причем изображения можно было по своему усмотрению приближать, удалять, оставлять статичными или запускать что-то вроде кинофильма. При желании эти изображения можно было просмотреть в виде потоков энергии, которые уже не имели формы, но создавали особую гамму ощущений, либо рассмотреть все на микро-уровне. При этом к ним не примешивалось ни капли фантазии и присутствовало только то, что когда-либо Аня увидела, в данном случае, когда половинка ее чувствующего и осознающего «я» путешествовала по страшной и величественной изнанке земли, вернее, Шаданакара, коим термином Даниил Андреев обозначил всю систему координат, пространств и энергий планеты Земля. Теперь же Аня испытала и еще одну свою способность, способность транслировать в сознание людям эти самые ментальные изображения, как бы поделившись с реципиентом своим эдейтическим видением.
Юра медленно открыл глаза: лицо его было потрясенным, испуганным, и с него на какое-то время полностью смыло маску самомнения, превосходства и снисходительности.
– Что это было? – просипел он еще более севшим, чем у Ани голосом, – у меня только что самые настоящие галлюцинации были. Жуть какая-то! Но в природе такого в принципе быть не может.
– Ты же сам попросил показать тебе фотографии преисподней! Вот я тебе слайд-шоу и устроила и даже показала маленький короткометражный фильм.
– Но это был какой-то сон наяву, такое возможно только при приеме ЛСД…
– Ну, почему, я была передатчиком и антенной, ты – телевизором, причем я ничего не выдумывала, такие четкие изображения возможны лишь в формате воспоминаний или при подключении к «банку информации». Все это я видела своими глазами во время моего так называемого отсутствия.
– Юра медленно покачал головой:
– Все это был обычный гипноз, – сказал он уже куда более бодреньким голосом, – кретин, как я раньше не догадался! Ну конечно же, ты меня загипнотизировала и я видел какие-то собственные фантасмагории. Мало ли что у нас в подкорке спрятано! Сознание человека – это не электромагнитные волны и не флуоресцирующий экран телевизора, – добавил он тут же надев маску снисходительного самомнения, – и никаких изображений ты мне в мозг послать не могла, это был обычный гипноз… ну, может не совсем обычный, какой-то особенно эффективный, даже не знаю, когда и где ты этому ухитрилась научиться. Левин тебя что ли обучил? – Юра заметно повеселел, найдя название тому необычному явлению, которое с ним произошло, вернув, таким образом, ушедшую было из под ног почву.
Такого поворота Юриной логики Аня не ожидала и несколько растерялась, думая, что брат теперь на сто процентов ей поверит и станет ее единомышленником.
– Хорошо, а что такое гипноз тогда? – сказала она, найдя наконец подходящий аргумент.
– Я не знаю, я не специалист, но все же мало-мальски разбираюсь в радиотехнике. Доказано – никаких радиоволн человек ни излучать, ни воспринимать не способен, а гипноз – это чисто психологический прием, заставляющий человека видеть сны. Ну, может не просто сны, а сны по заданию, а также превращать человека в лунатика, в сомнамбулу: например человек, продолжая спать, выполняет задание, которое ему внушил гипнотизер.
В моем случае – несколько другое, но в целом из той же оперы: задание я не выполнял, но видел яркие запоминающиеся сны… что-то чудовищное и грандиозное.
– Хорошо, тогда откуда я знаю, что это были за сны? – и Аня подробно пересказала то, что увидел Юра на своем мысленном экране. – И потом, добавила она, помолчав, – насколько я знаю, человек, пробуждаясь после сомнамбулической фазы гипноза, ничего не помнит.
– Я не знаю, – снова занервничал Юра, – да, действительно я видел то, что ты мне пересказала. Возможно ты дала какие-то тайные словесные команды, и я видел то, что ты мне с помощью этих скрытый команд внушила. Так все гипнотизеры действуют, бывал пару раз на выступлениях доктора Райкова. А то, что все помню… наверное, ты какой-то специальный прием применила, чтобы я запомнил, гипнотизеры вообще с сознанием человека что хотят, то и вытворяют.
– Но разве я что-нибудь говорила, пока ты картинки смотрел?
– Я не помню, но возможно ты стерла мою память, чтобы я именно о словах забыл. Райков тоже что-то подобное делал.
– Хорошо, – сказала Аня устало, – пусть будет гипноз и пусть это будут твои собственные сны. Как сказал наш школьный учитель по физике, когда речь зашла о летающих тарелках: «Если я увижу летающую тарелку, то это будет моя галлюцинация, а если ее увидят сразу тысячу человек, то это будет массовый психоз». Он аргументировал невозможность существования летающих тарелок тем, что они нарушают законы физики.
– Знаешь, – сказал Юра, вновь обретя самоуверенность, – Бог с ними, с летающими тарелками, я, в отличие от вашего физика, видел немало фотографий и фильмов, где их удалось запечатлеть, и экспертиза подтвердила подлинность материалов. Так что нисколько не сомневаюсь в их существовании. Другое дело – что это такое – тут однозначного ответа нет… пока, но я склоняюсь к версии инопланетян. Что же касается тебя, то не обижайся. Но если ты настолько гипнозом овладела – это же грандиозно! Я, между прочим, на сцену к Райкову вылезал, и со мной ничего у него не вышло. Он тогда из 20 добровольцев только 5 выбрал, которые лучше всего гипнозу поддавались, и я считал, что меня никому загипнотизировать не удастся. А тебе удалось, значит ты круче Райкова. Надо будет сообразить, как этим в дальнейшем распорядиться, у нас ведь без диплома – никуда.
Может в медицинский поступишь?
– Значит ты считаешь, что я вру? – сказала Аня, пропустив мимо ушей предложение брата поступать в медицинский.
– Ну, может, не врешь, может, сочиняешь – у тебя и раньше богатая фантазия была, а после того, как в тебе эти способности открылись, она и тем более разгулялась. Не могу я поверить, что это была объективная реальность! Нет никакого ада, никакой преисподней! А вот гипноз – есть, и я это не отрицаю. Ты знаешь, я даже готов принять версию, что ты мне что-то внушила телепатически, без речевых установок, я их действительно не помню, а вот Райков все установки вслух объявлял. Я согласен, что возможно существуют какие-то нерегистрируемые современными приборами биополя, ты, вон, предмет по столу двигала, возможно что с помощью этих биополей ты и мне могла какие-то мои сны наяву активизировать, причем внушила, чтобы у меня именно те, а не иные образы возникали. Ну не верю я в существование преисподней и вообще в загробную жизнь! А если не верю, значит так оно и есть.
– Ладно, – вздохнула Аня, – считай, что это был гипноз. Я понимаю, почему тебе трудно в загробную жизнь поверить. Ты сомневаешься, что после смерти в рай попадешь и это тебя смущает. Проще считать, что загробной жизни не существует вовсе, тогда руки развязаны и можно делать все, что захочется, не боясь посмертной кары. Помнишь, как в «Собачьем сердце»? «Наголодался я в своей жизни предостаточно, а нынче я председатель, поэтому что ни наворую, то на женские чулочки, на раковые шейки, на Абрау Дюрсо. А загробной жизни не существует». Не помню точную цитату, но что-то в этом роде.
– Ты все же поосторожней с Булгаковым, – сказал Юра, помолчав какое-то время, – «Собачье сердце», между прочим, у нас в стране запрещено, и я не для того тебе ксерокс Посевского издания приносил, чтобы ты на каждом углу цитаты из него приводила.
– А что, ты тоже с жучком ходишь, который все напрямую на Лубянку транслирует, – усмехнулась Аня, – на каждом углу я «Собачье сердце» не цитирую, а только тебе кусочек переврала. Ладно, пойдем туда, куда тебе надо, холодно ведь.
– А и правда, – спохватился Юра, – что это я, массу же времени потеряли. Впрочем, тут я не прав, то, что ты продемонстрировала – очень ценная для меня информация, а уж как толковать этот эксперимент – позволь мне самому, как ученому, с научной платформы, а не с позиций твоего мистического морока. Господи! И в кого ты такая, все вроде бы в нашей семье нормальными, здравомыслящими людьми были.
– Порой причудливо тасуется колода карт, – снова привела Аня Булгакова, – наверное это от Меровингов.
– Это еще кто такие? – не проявил брат должного знания истории.
– Да так, – усмехнулась девушка, – считай, что это тоже Булгаков.
– Что-то не припомню я у Булгакова никаких Ме…, черт, уже и забыл, – проворчал Юра, – возможно не очень внимательно читал. Слушай, а с гипнозом, не важно как ты это называешь, ты меня просто ошарашила, до сих пор мурашки по коже. Как-нибудь, только не сейчас, мне еще что-то покажешь? Только прошу, без моего ведома в голову не лезь, а то так и крыша поехать может.
– Да, не бойся, – успокоила его Аня, – думаешь, мне так приятно в твою голову лезть? Ничего там хорошего все равно не найдешь. Наверное я все же плохо поступила, что все это тебе продемонстрировала, но ты сам меня все время провоцировал.
– Что, правда, ничего хорошего? – погрустнел брат, – я настолько безнадежен? А мне казалось, что я не самый плохой человек на земле. Да, карьерист, да, любовницу завел – сама знаешь, Татьяну трудно назвать красавицей, а что, другие лучше? Я по крайней мере в своей карьере по трупам не иду и о семье все равно забочусь.
– Эх, Юра, – вздохнула Аня. – с видом мудрой, убеленной сединами многодетной матери, кто ж говорит, что ты самый плохой? Только разве на порок равняться надо? Можно же себя и со светлой половиной человечества сравнивать!
– Вот только мораль мне не надо читать, – осадил ее брат, – и матушку нашу не надо из себя строить. Про светлую половину человечества мне ничего не известно, а вот с человечеством таким, какое оно есть, а не придуманным, мне каждый день сталкиваться приходится. Увы, никаких иллюзий после себя эти контакты не оставляют. Все – карьеристы и приспособленцы, а кто таковыми не являются, те просто лохи и неудачники! Они бы и рады в этой жизни лучше пристроиться, да не способны ни на что, слабаков и ленивых – всегда топчут! До вчерашнего дня я и тебя к таковым относил, не исключая, правда, что у тебя просто детство затянулось и ты еще переменишься, но то, что я о тебе вчера и сегодня узнал – в корне меняет дело. Ты – уникум, а уникумы часто к жизни не приспособлены и ведут себя неадекватно. Таким людям нужен спонсор, продюсер, и лучше меня на эту роль никто не подойдет. Я, по крайней мере, твоей наивностью не воспользуюсь.
– Ну, спасибо, родной, – раскланялась Аня, – впрочем, тут же осадила она свою гордыню, – я действительно пока плохо представляю, что делать со всем тем, что на меня обрушилось. Может я и правда в продюсере нуждаюсь, только учти, ничего того, что моя советь не позволит, я делать не буду. («Что же твоя совесть молчала, когда ты прямое внедрение в человеческое сознание осуществляла»? – неожиданно прозвучал в ее голове чей-то ехидный голос.)
– Да что я, свою сестру не знаю?! – хмыкнул Юра. – я прекрасно понимаю, что если вдруг тебе что не понравится, ты упрешься, как…, ладно, не будем с эпитетами…, и ничего от тебя не добьешься. Уверен, это поймут и люди, которым я собираюсь тебя представить. А уж после того, что ты мне про психогенератор сообщила… в общем понятно, что с тобой дело опасно иметь. Поэтому – никаких психогенераторов, никакой черной магии, только аномальные объекты о которых с тобой подробнее чуть позже поговорю. Не потому, что какой-то секрет, какие, теперь, между нами секреты, просто я собираюсь тебе у меня дома кое-какие материалы показать, чтобы не быть голословным.
Так за разговорами, которые в 75 году двадцатого столетия со стороны могли бы показаться случайному прохожему не только странными, но и опасными, Юра с Аней дошли приблизительно до того места, где, присев на скамеечку отдохнуть, девушка исчезла из внешнего мира на три дня. Ну, а о ее приключениях во втором теле мы уже подробно отчитались.
– Вот, где-то здесь, – сказала Аня, внимательно оглядывая место, – правда точно не могу сказать, сидела я на этой лавочке, или на той. Видишь, ничего чудесного и аномального здесь не заметно.
– Щас, – хмыкнул Юра, если бы все аномальные зоны можно было на глазок определять, сколько бы проблем сразу решилось. Повесить во всех таких местах табличку: «Осторожно, аномальная зона» и ограду с охраной поставить, поскольку у нашего народа есть непреодолимая тяга лезть именно туда, где запрещено. Нет, дорогая моя, с ними не так все просто, и до сих пор нет ни ясной теории, ни, что это такое – так, гипотеза только, ни стационарный это объект или блуждающий. Пока только ясно, что если и блуждающий, то все же в определенно очерченном ареале. Есть правда огромные, как бермудский треугольник, а есть маленькие. Не ясно так же, работают они постоянно или периодически и какие факторы сопровождают это явление. Правда кое-какие наработки у нас имеются, и одна из них – вот этот прибор. Можно конечно и рамкой любую аномальность определять, но это слишком субъективный метод и недостаточно научный. Да, еще в таких зонах иногда часы начинают ход замедлять и электроника отказывает, но такие явления и вовсе нестабильные. Так значит, говоришь, ты толи на этой лавочке сидела, толи на той…
– А может, и на вон той, указала Аня в противоположном направлении, – честно говоря, когда я в себя пришла, то была в таком состоянии, что плохо соображала. Да, все-таки на одной из этих трех.
– А ты не можешь свои сверхспособности включить и точно определить, где эта зона. По крайней мере, пока не выяснятся полностью масштабы твоего дара, хочу предложить тебе должность поисковика.
– Да нет тут ничего, – пожала Аня плечами, слегка рассосредоточив зрение, – по крайней мере, на данный момент.
– Ты имеешь в виду – на какой нет?
– Да на всех трех…
– Вот мы сейчас и проверим!
Юра раскрыл кейс и достал оттуда увесистый прибор с несколькими окошечками и стрелками, выдвинул антенну и несколько раз челноком просканировал площадь примерно указанную Аней, особенно внимательно обследовав все три скамеечки. Через некоторое время он подошел к сестре и разочарованно покачал головой:
– Увы, ничего нет, – сказал он разочарованно.
– А что это за штука, – поинтересовалась Аня.
– Это наша последняя разработка, чрезвычайно чувствительный прибор, определяющий параметры электромагнитного поля. В данном случае он был настроен на магнитное поле земли. Забегая вперед, могу сказать, что в большинстве статистически достоверных аномальных зонах, где были зафиксированы случаи исчезновения людей или животных, линии магнитного поля земли оказывались как бы скрученными (если перевести на обывательский язык). То же подтвердили рамочники… странно, я думал, наш прибор что-нибудь покажет. Впрочем, с этими зонами не все так просто, возможно, некоторые из них пульсируют, а какие-то перемещаются. К самой проблеме мы недавно приступили и пока идет сбор информации. Жалко, я-то думал, что удастся под самым носом аномальную зону обнаружить, но, наверное, это было бы слишком просто…
Пока Юра разглагольствовался, Аня словно бы стала к чему-то прислушиваться, затем на секунду закрыла глаза, а когда Юра уже раскрыл кейс, чтобы убрать прибор, неожиданно его остановила:
– А сейчас-ка проверь…
– Так я только что проверял… ладно, где именно проверять?
– Да, хоть здесь, – пожала Аня плечами, – прямо перед нами.
Юра снова включил прибор, выдвинул антенну, и лицо его вытянулось. Затем он недоуменно посмотрел на сестру:
– А как ты почувствовала? Прибор действительно показал эффект скрутки. Надо срочно искать максимум, там, возможно, «дыра» сформировалась. Скрутка линий ведь на достаточно большой территории возникает, а дыра – предполагается – локальна. Тут надо искать по принципу холодно – жарко.
– Да не надо ничего искать… – Аня, в которой продолжало угадываться некое внутреннее напряжение, сунула руку в карман куртки, достала скомканный носовой платок и бросила его впереди себя: платок тут же исчез, но по прошествии 10–15 секунд вновь появился в том же месте, где исчез, после чего уже следуя закону тяготения, упал на асфальтовую дорожку.
– Вот тебе, пожалуйста, и дыра, – сказала девушка вновь расслабившись и насмешливо поглядев на брата, – а что твой «напряжометр» показывает?
Юра глянул на стрелки прибора:
– Линии восстановились, – сказал он обалдело, – это какая-то флуктуация! – он выгреб из плаща несколько монеток, очевидно первое, что попалось под руку, и швырнул туда же, где только что исчезал и появлялся платок. Увы, мелочь преспокойно пролетела дальше и со звоном упала на асфальтовую дорожку.
– Пропала, в смысле, дыра пропала, – сказал он растеряно, – так что произошло?
– Да так, ничего особенного, я такую дыру в любом месте могу соорудить.
– Ты серьезно?! – посмотрел на нее брат расширившимися зрачками, – но каким образом, и почему ты раньше ничего не говорила?!
– Дело в том, что я только недавно поняла, как это можно сделать. А ты уверен, что готов выслушать это объяснение от младшей, с твоей точки зрения, не шибко умной сестры, даже не имеющей, в отличие от тебя, высшего образования?
– После того, что я видел… да конечно же!
– Как ни странно, как это делать я поняла, когда ты сказал о скрученных магнитных линиях. Я вдруг представила себе кольцо Мебиуса, но только не плоскую, а трехмерную модель. Ты ведь знаешь, что если начать прочерчивать сплошную линию по его внутренней поверхности, то линия, замкнувшись, окажется с двух сторон, поскольку у кольца Мебиуса – только одна сторона. Если же разрезать это кольцо продольно пополам, то получится не два кольца, а одно более узкое, увеличенное вдвое. Если же так же перерезать кольцо, перекрученное в два раза, то получится два кольца, но переплетенных друг с другом, словно два звена цепи. Теперь, если мы возьмем первое положение изумрудной скрижали – принцип универсального ментализма – то должны прийти к выводу, что все сущее во вселенной имеет природу мысли, и даже твердые предметы – по сути своей чрезвычайно сконцентрированная мысль. Пространство так же имеет природу мысли, следовательно, если человек имеет достаточно мощный ментальный потенциал, он может смоделировать из своей мысли что угодно, проявленное во внешнем мире. В данном случае я встроила материю своей мысли вот в этот кусочек пространства, затем перекрутила его в трехмерности, как некое объемное кольцо Мебиуса, но не один, а два раза, а затем рассекла его так, чтобы образовались два сцепленных, но отдельных кольца. Фактически это и есть два параллельных пространства. Когда я бросала платок, я предварительно сотворила в локальном месте перекрученное вдвое кольцо Мебиуса, а затем, когда рассекла его, платок оказался во втором кольце и исчез из внешнего мира. Разумеется, модель была трехмерной, и говоря о кольце, я просто провожу аналогию. Поскольку мне трудно долгое время держать два параллельных пространства, через несколько секунд я отпустила эту структуру, и она вернулась в исходное положение, а мой платок снова оказался во внешнем мире. Вот такой экспериментик.
Юра, слушавший сестру с отвисшей челюстью, долгое время молчал, затем покачал головой и развел руками.
– Да-а-а, – протянул он, – видимо не зная, что сказать, – как все оказывается просто. В нашем отделе пока никто не додумался до такой теории. И ведь безо всякой математики, можно сказать, на пальцах! Но Бог с ней, с теорией, как такое на практике проделать можно?! Да ты же величайшая сенситива всех времен и народов! Кстати, большинство сенсов сами не знают, как у них тот или иной феномен получается, ты же еще и теорию попутно выдумала! Просто голова кругом идет! Слушай, а откуда ты знаешь об Изумрудных скрижалях? Я о них сам почти ничего не знаю, хоть и имею доступ к литературе не для всех.
– Так, случайно прочитала, не помню сейчас, где и когда, – не стала вдаваться в детали Аня. Да и что бы мог сказать брат, если бы она заявила ему, что когда-то, лет в шесть, слушала основные положения герметизма из уст самого Гермеса Трисмегиста. Вернее, от того посланца Богов, который остался в истории под этим именем несколько тысячелетий назад, и который сейчас пребывал в облике маленького домового Варфуши.
– Нет, – продолжал разглагольствоваться Юра, – это конечно здорово, что все во вселенной состоит из материи мысли, никогда ничего подобного мне в голову не приходило, но это все теория, а от теории до практики порой непреодолимая пропасть. Я, как и все люди, тоже мыслю, следовательно обладаю энергией мысли, но я же не могу сотворить, как ты выразилась, трехмерное кольцо Мебиуса!
Да и вообще, насколько я знаю, никто не может… кроме моей сестры… – добавил он с трогательной дрожью в голосе.
– Все зависит от потенциала, – пожала Аня плечами, тут как бы количество в качество должно перейти. Вчера именно это со мной и произошло.
– Хорошо, допустим, так, – медленно произнес Юра, – но все равно, это не объясняет твоего исчезновения. Если тут нет никакой аномальной зоны, то ты-то сама не могла себя в параллельный пространственный рукав перекинуть, тем более, говорила, что сама не знала, что это с твоим телом произошло… или все же могла?
– Я точно не знаю, – сказала Аня, – информацию об этом кто-то от меня блокирует. Может это произошло со мной самопроизвольно. А то, что можно себя в параллельный рукав перекинуть – я в этом не сомневаюсь. Нет, – сказала она, снова что-то просканировав межбровьем, нет здесь никакой аномальной зоны, возможно это была моя собственная подсознательная флуктуация.
– Что ж, – вздохнул Юра, помолчав, – жалко. А как же быть с естественными аномальными зонами? Я хотел тебе уже у меня дома обо всем этом рассказать и показать ряд материалов, но получилось, что ты уже и без этого отчасти в курсе. А как же Бермудский треугольник, где пропадают не маленькие платочки, а целые корабли и эскадрильи самолетов, либо их экипажи, причем не одно столетие? А может и больше, поскольку на это официально обратили внимание и проинформировали общественность только в этом столетии. Там-то кто такие пространственные кольца Мебиуса устраивает? Есть и другие зоны, менее известные, об одной из них я тебе более подробно расскажу, поскольку она не так далеко от Москвы находится. Она, кстати, тоже по меньшей мере полтора столетия существует. Там тоже кольца Мебиуса?
Аня попыталась считать информацию, но снова, как тогда, после возвращения, почувствовала жесткую блокировку.
– Не выходит, – сказала она через некоторое время, – перекрывают информацию. Похоже это тоже кто-то устраивает, но кто – я не знаю. По крайней мере это должно быть очень могущественное существо.
– Что значит «существо»? Ты хочешь сказать «человек»?
– Это не человек, – сказала Аня после напряженной паузы.
– А кто?
– Я не знаю, говорю же, что информация заблокирована – и уже не первый раз.
– Но на земле нет никаких разумных существ, кроме людей… или ты имеешь в виду инопланетян, пилотов летающих тарелок?
– Нет, это не они.
– Тогда кто?
– Говорю тебе, не знаю, возможно какая-то сущность, не обладающая физической материальностью. Впрочем, это мои домыслы.
– Но я не верю ни в каких существ, не обладающих физической материальностью, – вскричал Юра, – кого ты имеешь в виду? Бога? Дьявола? Нет этого ничего!
– Как хочешь, – сухо сказала Аня, – помимо Бога, как Абсолюта, Пантократора, существует целая иерархия духовных существ. Такой же иерархией обладает и дьявол. Ты можешь в них верить, можешь не верить, но им от этого ни холодно, ни жарко. Дьяволу даже выгодно, чтобы в него не верили.
– Ладно, оставим эту тему, – раздраженно сказал Юра, – значит, ты все же не вездесуща?
– Нет, конечно, – вздохнула девушка, – возможно когда-нибудь я сумею ответить на эти вопросы, но не сейчас. Ты все, что хотел, проверил?
– Вроде бы все, – растерянно посмотрел по сторонам брат, – результат оказался совсем не тот, на который я рассчитывал. Слушай, ты в другой обстановке сможешь все это повторить? Я знаю, что многие сенсы плохо управляют своим даром, и когда их начинали обследовать, крайне редко могли продемонстрировать на публике то, что у них легко получалось в непринужденной обстановке.
– Не знаю, не пробовала, – пожала Аня плечами, вернее сейчас не пробовала, а тогда, одиннадцать лет назад, все получалось достаточно стабильно. А что, ты уже собрался меня ученому консилиуму демонстрировать? Вернее – КГБшному?
– Да что тебе это КГБ далось, – снова начал горячится Юра, – во-первых, если мы и затеем нечто подобное, то только с твоего согласия и в очень узком кругу, поскольку такие вещи на широкое обозрение выставлять нельзя. А что касается КГБ, – ну, может я и хотел бы тебя кое-кому из руководства показать, но ты ведь на это не пойдешь. Мне останется только смиренно ждать твоей милости.
– Ладно, прибедняться, – снисходительно улыбнулась Аня, – милости он моей ждать будет! Ты, небось, за свою находку звездочку себе примерил. А кто ее тебе даст, если ты меня своему КГБшному начальству не продемонстрируешь?
– Да прекрати ты, какую звездочку! Я же внештатный сотрудник, это теперь глупо скрывать, и как был лейтенантом запаса, так и остался.
– Так плох тот солдат, который не мечтает стать генералом! Ты же спишь и видишь себя штатным сотрудником и желательно офицером… госбезопасности.
– Какое там, – махнул Юра рукой, – для этого надо специальное училище кончить. Ты же знаешь нашу бюрократию.
– Так поступай в училище.
– Знаешь, – посерьезнел Юра, – я, разумеется, думал об этом, но не уверен, что этого хочу. Все же должность внештатного сотрудника оставляет маневр для отступления. Я тоже не собираюсь попадать в железную зависимость, а стать офицером КГБ – это означает, что обратной дороги нет.
– Ну, почему же, папа же уволился!
– Папа уволился потому что стал инвалидом на фронте и никому в его должности уже был в органах не нужен. А должность у него была самая маленькая – рядовой внутренних спецвойск НКВД, можно сказать – отставной козы барабанщик. А я, как ты понимаешь, инвалидом становиться не собираюсь. Ну, и должность солдата меня тоже не устраивает. Ладно, похоже мы все выяснили, можно обратно идти.
На обратном пути Юра долго молчал, очевидно переваривая информацию в таком количестве полученную за сегодняшнее утро. Возможно, в его сознании в эти минуты происходила переоценка сестры, к которой до недавнего момента он относился покровительственно и с высока. А может, в силу своей эгоистической натуры, прикидывал, как можно использовать внезапно открывшийся дар сестры в своих интересах. Кто знает, Аня не пыталась лезть ему в голову, она твердо решила не делать этого без личной просьбы брата, поскольку воссоединившись со своей знающей половинкой, она вдруг обрела дополнительно к своим паранормальным способностям целый комплекс моральных установок, что допустимо, а что недопустимо совершать при ее новом статусе. Однако другая ее часть, которая очевидно до недавнего времени дремала, неожиданно оживилась и активизировалась, вдруг получив повод для самовозвеличивания в собственных глазах. Дело в том, что ранее у девушки не было особого повода для завышенной самооценки и гипертрофированной гордыни. Она считала себя серенькой мышкой, ну, разве что более симпатичной, чем рядовая серенькая мышка. Но собственную женскую привлекательность она в грош не ставила хотя бы потому, что взаимоотношения полов ее совершенно не волновали, и эта ее особенность скорее давала дополнительный повод для мыслей о собственной неполноценности. Теперь же было отчего закружиться миловидной девичьей головке, ведь в одночасье из ординарной, не особенно одаренной и малоинтересной (не в смысле внешности) личности она превратилась в уникального мага-адепта, и свои собственные масштабы она до сих пор не могла до конца охватить. Таким образом ее дремавшее доселе эгоистическое начало пошло в наступление на недавно обретенную знающую половинку, к тому же отягощенную не очень комфортными этическими постулатами. Все это и привело Аню к некоторым достаточно опрометчивым демонстрациям брату своих возможностей. Уж она-то, зная Юрину манеру из всего извлекать личную выгоду и его связь с известной организацией, могла предполагать, что он постарается использовать ее в своих интересах. Впрочем это был ее брат, хоть, как недавно выяснилось, только по отцу, и несмотря на свою эгоистичность и черствость, он относился к сестре заботливо и трогательно. Правда, такое отношение возникло у него сравнительно недавно, уже в зрелом возрасте, в детстве же Аня натерпелась от него предостаточно. Юра откровенно пользовался ее открытостью и доверчивостью, используя эти ее качества исключительно в собственных интересах. Для Ани ее непосредственность, как правило, оборачивалась всяческими неприятностями как дома, так и во дворе, брат же свои проступки умело спихивал на сестру, хитро выкручивался, интриговал и, обычно, выходил сухим из воды. Впрочем пора детской враждебности давно миновала, и, по мере роста собственной самооценки и успешности, Юра все более покровительствовал сестре, тем не менее, на правах старшего брата, постоянно подчеркивая свою, несопоставимую с Аней значимость в этом мире.
– Интересно, – думала девушка, – как изменятся наши отношения теперь, когда гадкий утенок превратился даже не в лебедя, а в неведомую волшебную птицу? Ведь это большой удар по его самолюбию, не озлобится ли он на меня? С другой стороны видно, что я его основательно напугала, он увидел во мне непонятную ему силу, и судя о людях исключительно по себе, будет бояться, что я ему что-нибудь нехорошее сделаю. Если он будет меня опасаться, то, очевидно, теперь нашим сердечным отношениям конец. С его точки зрения, я его, сама того не желая, унизила. Но и отношения со мной ему разрывать теперь не выгодно, он явно на мой счет чего-то задумал и не будет резать курицу, которая по его расчетам способна нести золотые яйца. Интересно, как теперь он будет прятать свои мысли, чтобы я о его замыслах не догадалась? Он ведь думает, что я теперь постоянно буду в его мозгах копаться, ведь он сам на моем месте именно бы так и поступил.
– Послушай, – неожиданно вмешался в ее мысли Юра, – я вот все думаю над твоим теоретическим обоснованием создания параллельных пространственных рукавов. Хорошо, допустим ты каким-то немыслимым образом соорудила два изолированных друг от друга пространственных локуса. А что между ними? Ведь ничего, кроме пустого, либо заполненного пространства во вселенной не существует? Что значит отсутствие пространства между этими локусами? Это же – абсурд, это не просто не научно, это полная бессмыслица!
«Какая же я все-таки дрянь, – мысленно упрекнула себя Аня, – он, оказывается о таких философских проблемах размышлял, а я ему приписывала всякие коварные расчеты! Лучше надо о людях думать, а во мне всякие детские обиды до сих пор бродят, и убежденность, что он законченный карьерист, не способный на творческий полет и вообще на мысли о каких-то абстрактных вещах, помимо денег, любовниц и карьеры».
– Я даже не знаю, как это тебе объяснить, Юра, – пожала Аня плечами, – между этими двумя изолированными пространственными рукавами нет никакого третьего пространства, тут речь скорее идет о поляризации двух участков относительно друг друга, я как бы придала им разные полярности, условно – плюс и минус. Попав во второй параллельный рукав предмет как бы изменил свою полярность относительно полярности первого рукава, можно сказать, превратился в антивещество. А антивещество не может существовать в пространстве со знаком плюс. Это примерная модель, на самом деле все гораздо сложнее, проста я не знаю, как объяснить иначе.
– Что ж, оживился Юра, – это очень интересная гипотеза! Но тогда речь идет не о параллельных пространствах, а о превращении вещества платка в антивещество.
– И это тоже, – сказала Аня, – но если бы я просто перевела материю платка в антивещество, он бы аннигилировал и от нас бы даже пепла не осталось, я даже не знаю, какой был бы масштаб разрушений. Поэтому для антивещества платка необходимо было создать собственное антипространство.
– А что между ними, – не унимался Юра.
– А между ними – внепространственная Сила моей мысли, чистая ментальная энергия, которая первична и которую можно превратить в пространство… а можно и не превращать. Это – абсолютный универсум.
– Знать бы, что это такое, сила твоей масли, – проворчал Юра, – для меня это – пустые слова, я не вижу за ними конкретного физического субстрата… и тем удивительнее, что это работает! Немыслимо! За эти два дня ты просто все перевернула в моей голове! И это – сопливая девчонка, на которую я всегда свысока глядел.
– А как же тогда, – усмехнулась Аня, – ты на меня глядел в детстве, до того, как я память и вместе с ней свои способности потеряла? Я ведь и тогда паранормальным ребенком была! Почему-то в то время никакой особой почтительности я от тебя не помню. Чморил меня так же, как всегда.
– Да я уж и не помню этого, – растерялся Юра, – ты тогда, по-моему, тщательно свои способности скрывала, тем более, мама всегда говорила, что ничего сверхъестественного на свете не существует.
Я ведь узнал о том, что ты какая-то необычная только когда в школе этот переполох возник по поводу того, что ты сквозь стенку проходила. А потом тебя быстро в лабораторию забрали, а потом в психушку, и вернулась ты уже безо всяких паранормальностей. Разумеется, первое время я тебя опасался, но затем все забылось.
Последовало несколько напряженное молчание, затем Юра, явно что-то обдумывающий, осторожно спросил:
– А так, чисто теоретически, ты могла бы создать антивещество не в каком-то изолированном пространственном рукаве, а в обычном, плюсовом что ли пространстве?
– Ты имеешь в виду, могу ли я эдакую сверхмощную бомбу создать из антивещества?
– Да я не это имел в виду, я – чисто теоретически…
– Да это ты имел в виду, – усмехнулась Аня, – вполне закономерный вопрос для КГБшника. А сам-то как думаешь?
– Да я и не знаю, что думать – в очередной раз смутился Юра (за эти два дня Аня видела его смущение, наверное, большее количество раз, чем за всю свою жизнь).
– Так вот, – если бы даже могла, то тебе бы этого не сказала. Считай, что не могу, считай, что антивещество может существовать только в специальном антипространстве.
– Что ж, – развел Юра руками, – ответ достойный дочери НКВ-Диста, а я ведь действительно ничего такого не имел в виду, что ж я, как физик, не представляю, какие аннигиляция разрушения способна вызвать! Наверное, водородная бомба по сравнению с ней – невинная петарда. Ну и конечно, пусть твой брат – гнусный КГБшник думает: «а вдруг и правда может»? лучше тогда ее не трогать, а то устроит аннигиляцию на Лубянке! А что, ведь, наверное, возможно превратитьв антивещество совсем крохотные объемы материи, возможно даже несколько молекул, и тогда взрыв от аннигиляции может быть достаточно локальным, вплоть до того, что родного брата одной маленькой антимолекулкой подорвать.
– Дурак ты! – с досадой сказала Аня, – неужели ты меня и вправду таким монстром считаешь?
– Я человек реально мыслящий, и еще большим реалистом меня сделало сотрудничество с известной тебе организацией. А они умеют в кратчайшие сроки все сантименты и иллюзии из человека выбить. Если же глядеть на тебя в отрыве от контекста твоей личности и твоих этических и гуманитарных убеждений, то со вчерашнего дня ты являешься чрезвычайно опасный субъектом. и если ты, не дай Бог, и вправду способна создать антивещество, причем, мгновенно, без затрат, одним усилием мысли, то опасность твоя возрастает непомерно. Именно поэтому, как твой брат, у которого ты являешься единственной близкой родственницей, должен уберечь тебя от тех людей, которые могут усмотреть в тебе опасность для целого мира в целом и для себя в частности. Не вздумай никому проговориться, этим ты себя поставишь в чрезвычайно опасное положение.
– Во-первых, – усмехнулась Аня, – я не сказала, что способна создать антивещество внутри неизолированного, плюсового пространства, я действительно не знаю, а пробовать не буду ни при каких обстоятельствах. Ну а твои пугалки, что КГБ меня уничтожит, как только узнает будто я способна создать антивещество, думаю, ты, мой милый, лукавишь. Наоборот, они меня будут всячески оберегать и носить, как хрустальную вазу, поскольку постараются использовать мой дар исключительно в своих целях. Разумеется, они прекрасно будут сознавать какую опасность я из себя представляю, однако и оберегать меня будут, как самый ценный стратегический объект. Они ведь абсолютно уверены, что всякий человек продается, а тот кто не продается, продается за очень большие деньги. Они ведь, как и ты, судят обо всех по себе. Ты представь на секундочку, особенно, если мой дар можно использовать на расстоянии, какие перспективы открываются перед нашими военными, да и вообще, правящей верхушкой, если я окажусь способной взорвать любой военный объект, да и вообще, все, что угодно в любой точке земного шара. Допустим, в один момент оставить США без его ядерного потенциала. Представь, в какие дебри заведет сильных мира сего их пылкое воображение!
– Заметь, – вспыхнул Юра, – я тебе этого не говорил! Да возможно я лукавил, по привычке воспринимая тебя прежней наивной девочкой, и говорил тебе не совсем то, что думал. Разумеется, твоя версия куда ближе к истине, чем моя, но, боюсь, хрен редьки не слаще, поскольку в обеих версиях это клетка, правда в твоей версии она золотая. Ты хотела бы угодить в золотую клетку?
– Риторический вопрос, – пожала Аня плечами, – ты в который раз судишь по себе. Разумеется, ты прав, и ни один человек – КГ-Бист или не КГБист не должен знать об этой стороне моих способностей. Все это я сказала тебе потому, чтобы ты не думал, что мной можно манипулировать. Я буду поступать, как велит совесть и мои невидимые опекуны. Ты предложил место в лаборатории? Я твое предложение принимаю, только хочу, чтобы ты твердо усвоил, что я не игрушка в твоих руках, да и вообще, ни в чьих руках не игрушка. Ты понял меня? – и Аня впервые посмотрела на брата так, что он съежился под ее взглядом и совершенно деморализовано пробормотал:
– Я все понял, извини, если что не так сказал… просто все это для меня так неожиданно! Но ведь мы с тобой остаемся друзьями? Верно ведь?
– Глупый ты, – тут же оттаяла Аня и доверительно взяла брата под локоть, – конечно же друзья! Наверное, как и ты, я думаю о тебе хуже, чем ты есть. Наверное, я должна была тебе просто сказать – «сам-то не проговорись»! Впрочем, у меня у самой от всего этого крыша едет.
Так за разговорами они незаметно дошли до запасного входа ботанического сада, неподалеку от которого Юра оставил машину.
